Эшелон с красным крестом на крыше вагона приближался к Москве. С каждым новым полустанком, станцией остающимся в вагонах людям становилось легче дышать. Умерших ранее выносили, везли в ближайшие морги, в последний путь.
Скончавшихся в пути перемещали в холодный пульман, переоборудованный под мертвецкую, где тела их будут лежать до самой Москвы.
В Москве "жмуриков" рассортируют - кого передадут родственникам, кого похоронят в братских могилах.
Остались те на своих лежанках, кто находился в сознании или вопреки усилиям врачей не хотел умирать.
Говорили, что есть такая директива не возиться с тяжелоранеными, а всеми мерами стараться помочь уйти им из жизни. Гуманность превыше всего.
Те же кто открывая утром глаза ощущали себя и свои члены в сохранности радовались как дети. Многие были уверены, что именно им не дожить до следующего восхода солнца. Но действительность опровергала самые пессимистические прогнозы.
К счастливчикам причислял себя и Иван Михайлович. В голове шумело, но физическая боль отступала, с каждым часом становясь менее острой.
Передняя, лобовая часть черепа треснула от жестокого удара гаубичного осколка. Счастье, что удар скользящий, рваный край чугунины раздробил лоб, но мозг не тронул.
Капитан то открывал, то закрывал глаза, убаюканный перестуком колёс, засыпал. Ему снилась величественная поступь Великой княгини и девушка с открытым русским лицом, курносая, кареглазая, с пухлыми, чуть великоватыми губами.
Он улыбался ей, она ему. Проваливался в глубокий бесконтрольный сон. Просыпался, когда тормошили. Нужно опять пить лекарство, проглатывать лёгкий завтрак; жевать не мог, от удара челюсти как заклинило; ему подавали юшку в миске - густой картофельный бульон с мясным отваром.
Остановились в Подмосковье.
Здесь, в старой усадьбе семнадцатого века, на пересечённой балками - ярами равнине, краями уходящей к речке Чертановка, в нешироком просвете посреди густого леса стояла полукгруглая арка под высоким сводом - "Небесные ворота". За воротами - прямая лиственничная аллея.
Усадьба называлась "Узкое".
Название от языческой прежней деревни. Легенда связывала название не с понятием ограниченного геометрического пространства, а с большим количеством обитавших в этих местах красивых чёрных, белоухих ужей.
В ужском Узком и разместился на время войны госпиталь.
Иван Михайлович выздоравливал. Он уже ходил, цепляясь за косяки, за спинки кроватей. Голова ещё помнила поцелуй чугунины, оставалась тяжёлой, ворочалась на шее с трудом и всё же соображала.
Легкораненые офицеры - фронтовики с удовольствием осваивали поместье князей Голициных и графов Толстых. Люди прогуливались по липовой аллее, посаженной ещё первопроходцем этих мест Петром Александровичем Толстым.
Парк выглядел величественно. Пологий партер с газонами и клумбами, скатывался вниз, к прудам. Прудам чистым и глубоким. Липы в два, три обхвата.
- Им, - подумал Иван Михайлович, - поди уже по триста лет.
-
Пруды соединены каскадами падающей воды. Их восемь.
За усадьбой дорога на Калугу обсажена дубами, липами, соснами. И другие дороги разбегаются на стороны под охраной вековых елей, берёз и лип. Когда- то они все содержались в порядке, были ухоженными, но сейчас деревья выглядели тяжёлыми огромными бесформенными истуканами, несимметрично растопырившими в разные стороны ветви прямые, вздёрнутые, полусогнутые, опущенные вниз, долу, в бессилии и обречённости.
По лесному массиву видны мощёные прогулочные дорожки, а на север до въездной аллеи спускается широкая просека, открывая взору наблюдателя заболоченный луг.
Графиня Мария Алексеевна, двадцати двух лет от роду, с группой сестёр милосердия, выходцев из хороших фамилий, ехала на службу в военный госпиталь, бывшее родовое поместье её древнего рода.
Прежде она находилась в свите княгини К., но свита разрасталась, множилась, всякий древний род хотел послужить Отчизне, более богатые оттесняли более бедных, мест возле Великой княгини на всех не хватало.
Так завелось издавна. Оседали наследники мужского полу при крупных штабах, равноудалённых от линии фронта, а женского полу - в госпиталях квартирующих по губернским городам.
Все считались фронтовиками; малейший успех русских войск на фронтах с Германией непременно бывал и здесь отмечен государственными наградами.
И Мария Алексеевна имела офицерский георгиевский крест и чин капитана российской армии. Кроме того, она закончила Высшие Медицинские курсы Герье, имела степень военного фельдшера и мандат на лечебную практику.
Ехала в "Узкое" с трепетом. Отец её, Толстой Алексей Александрович, 1862 года рождения, действительный статский советник служивый дворянин, одно время вице-губернатор города Сызрани, а затем мировой судья Самарской губернии, дочь не отговаривал.
- Род наш служивый. Мы, Толстые - псы верные Отчизне и Государю. Послужи и ты. -
Имение "Узкое" давно Толстыми потеряно.
В 1812 году дворянская усадьба перешла во владение к статс - даме Марии Алексеевне Толстой, урождённой Голициной, именем которой заканчивалась комедия А. С. Грибоедова "Горе от ума":
"Ах, боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексеевна" .
Мария Алексеевна, пробабушка. До тридцати с лишним лет безвыездно жила здесь. Писала стихи, подражая Державину. Императорская семья любила девушку за ум, молодые князья дорожила её дружбой.
Гости часто бывали в Ужском.
Роща, что неподалёку, до сих пор называется "Марьиной рощей". Здесь Мария Алексеевна прогуливалась с друзьями, здесь они планировали призрачные фантасмагорические изменения в государстве, политические и экономические.
Размеренное течение жизни нарушила война России с Францией.
Пятого октября Наполеон, выезжая из Москвы, остановился в Ужзском. Надеялся на перемирие с Россией. Несколько дней он просидел в напрасном ожидании.
Седьмого октября французская армия без высочайшего на то позволения побежала из Москвы.
Мария Алексеевна Толстая, пробабушка, после войны возглавила кружок" культурных помещиков", открыла школу экономического образования землевладельцев. Издавала "Сельскохозяйственный журнал".
Здесь, при стечении многих дворян, бичевалась поэма "А.С. Пушкина "Гаврилиада", которую молодой поэт написал в пику императору.
Николай заказал Пушкину историю Петра Великого, хорошо заплатил. Предоставил должность при Государственном архивном управлении, но взамен получил Луку Мудищева.
В Ужзском А.С. Пушкин признался в авторстве "Гаврилиады" и написании стихотворения "Андрей Шенье". Согласно протоколу комиссии от 7 сентября 1828 года Пушкин, по настоянию Марии Алексеевны, повинился перед его величеством, пожалел о случившейся по его недомыслию шалости.
В старинное родовое гнездо ехала Мария Алексеевна Толстая, правнучка своей знаменитой пробабки.
Отец дочь воспитывал в строгости, в справедливости. От детей требовал исполнения обещаний, христианского благочестия, любви и верности Отечеству. Поэтому не возразил, когда Мария Алексеевна отправилась на высшие курсы Герье в Москву, а закончив их записалась в отряд Великой княгини К.
Пришлось поколесить по фронтам; в санитарных поездах поработать, в походных госпиталях, потом вышло распоряжение приписать девушек к стационарным медицинским учреждениям.
Вот и оказалась в родовом гнезде.
Иван Михайлович узнал эту девушку, как только она вошла в палату.
Да и как не узнать?
Словно икона Божьей Матери, что на стене Казанского храма в Ужзском. Не зная, не видя прообраза, не скажешь. Но кто хоть раз видел Марию Алексеевну, а затем икону Божьей матери, не ошибётся.
Списана ли она именно с этой девушки? Нет, конечно. Но с женщины, чей образ заложен в наследственности этой девушки, потому что иначе как можно так точно отобразить вечные и нетленные черты необыкновенного существа, на плечах которого стоит Русь, образ которого достоин поклонения и потому назван иконой Божьей Матери, защитницы земли русской.
Мария Алексеевна не сразу узнала капитана, только вздрогнула, когда он поцеловал её руку.
- Что вы, ей богу! Это я должна вас благодарить за доблесть и выдержку вашу.-
- Иван Михайлович счастливо улыбался. Его лицо и его сверкающие, чудесным образом оставшиеся на своих местах зубы, говорили о ликовании его души.
Мария Алексеевна задержала ладонь свою в руке молодого человека и ласковый взгляд свой на его лице. Повязка не скрывала голову, щёки, подбородок. Только лоб покрыт бинтами.
Мария Алексеевна поправила одеяло, наморщила носик.
- Я видела ваши глаза, - сказала она. - Но не вспомню, когда и где?-
- Поезд из Гомеля. Посещение Великой княгиней. Присвоение мне внеочередного звания.
- Я, - Трошин Иван Михайлович, артиллерийский офицер гаубичного дивизиона.-
- Да, да! Теперь вспомнила. Вы действительно герой. Выкарабкались, выжили. Ранение очень тяжёлое. Мне вдвойне за вас приятно... Очень приятно.-
- Но, сейчас не время для воспоминаний. Вы, позволите...-
Действительно, врачебный обход продолжался и Иван Михайлович, осчастливленный встречей, отпустил нежную руку такой ставшей для него дорогой, хотя и малознакомой девушки.
Зато теперь он мог наблюдать её каждый день. Всякий раз она появлялась в дверях с лечащим врачом или группой сестёр. Обходили палаты, назначали лекарства. Брал из её рук таблетки, глотал, пытался заговорить, но всё происходило так быстро, что не успевал рта раскрыть, а медработники переходили к другой кровати, поворачиваясь к нему спиной.
Однажды во время прогулки он переступил порог Казанской церкви. Перекрестился несколько раз, потом долго смотрел на икону, которую пощадило время и, так говорят, сам Наполеон облобызал её оклад, покидая Москву.
На западной наружной стене над главным входом в храм та же икона, писаная маслом. Тот же лик Марии Алексеевны, те же глаза и поворот головы. Этот скорбный поворот он наблюдал каждый день в моменты, когда девушка наклонялась к очередному раненому или отходила от него.
Иконостасы трёх пределов соборной церкви располагались под пятью куполами. Пять куполов покоились на башнях, увенчанных золочёными крестами, центральный купол крытый сусальным золотым листом, держит на себе самый большой и самый тяжёлый православный крест.
Звонарь, молодой прыщеватый парень в тёмной шапочке, покрывающей длинные волосы, за гривенник взялся показать церковь, купола. Когда поднялись на центральную звонницу, оглядел Иван Михайлович окрестности.
Вид среднерусской полосы везде примечателен. И на Волге, и в Подмосковье. Но когда смотришь на землю с высоты птичьего полёта, ощущаешь себя с крыльями за спиной. Так и бросился бы с парапета, но телу бренному не дано летать без крыльев.
Лишь однажды в жизни человек обретает крылья, что называются крыльями любви. Именно эти крылья нынче за спиной у Ивана Михайловича.
Звонарь подозрительно поглядел на офицера. Что-то в его глазах ему не понравилось.
Пробормотал только: но, но! И отодвинул раненого гостя в сторону от открытой площадки.
- Время звонить. Хотите послушать?-
Иван Михайлович соскучился по колокольному звону.
- Ан, звони. Послушаю.-
Присел на лавку, срубленную окружно по овалу стены звонницы, прикрыл глаза веками.
Искусство звонарей почитаемо в русском обществе. Но не всегда поощряемо церквью, потому что звонарь стремится выразить себя, своё Эго в музыкальном звоне, а церковь требует лишь канонического исполнения.
Иван Михайлович не большой ценитель звона, но разбирается в нём хорошо. Знал, что звон делится на звон функциональный и на звон праздничный. При встрече высокого гостя, при пожаре, при приближении неприятеля колокола размеряли время, сообщали о важных государственных событиях - это функциональные обряды.
В праздники - звоны как разновидность народного искусства. Особо звонят на Пасху.
Иван Михайлович помнил "звонильные недели", которые практиковались на пространстве от бассейна Мезени до Вычегды, от Пинежья до Поонежья. Звонить в праздники мог каждый вплоть до подростков.
Народ талантлив.
Мелко, звонко ударили колокольцы:
Го-ли-ка-ми при-ты-ка-ли!
Басовито: Голи-ком приткнём.
Голик, значит, веник. Он ни про что, но для ладу.
Звонит звонарь. По - чём треска?
По - чём треска?
Малые колокола: Две ко-пей-ки с по-ло-ви-ной!
Две ко-пей-ки с по-ло-ви-ной!
Альты - Врёшь, врёшь - полторы!
Большой колокол:
Пусть молчат!
Не кричат!
Их убрать!
Их убрать!
Тенора: К нам! К нам!
Быстро к нам!
Баритон: К ним! С пивом!
К ним! С пивом!
Звонарь, завершив один переливчивый перезвон, переходит на другую мелодию. Бьёт шесть раз в наименьший колокол, потом попеременно с колоколом побольше ещё шесть раз; затем уже в оба разных колокола бьёт попеременно с третьим ещё большим столько же раз и в таком порядке доходит до самого большого; тут уже ударяет во все колокола; работают руки и ноги, даже локти и пояс, отовсюду верёвки и верёвочки тянутся вверх к языкам бронзовых идолов.
Тут уже "дисканты" фердыбачат трели. Трель тянется живой нитью через всю мелодию, разнообразит её разнородными звучаниями.
"Альтовые" отбивают, гонят свою партию. В альтах весь рисунок звона.
Самый большой ревёт свою "ре бемоль".
Иван Михайлович так, любитель звона. А вот отец его настоящим был знатоком колокольного песнопения. С отцом они и ездили по России, и слушали "Большой", что в Успенской звоннице Московского кремля, московский тут же висящий, "Реут"; Любимый крещённым людом колокол - "Вседневный"
С колокольни Троицко - Сергиевской лавры слушали "Царь-колокол", тёзку знаменитого кремлёвского;
"Годунова", "Корноухова". В Сторожевском монастыре "Амбала" знаменитый, - "Сысой" слушали в Ростове.
Звонарь Казанского храма попался даровитый. Не без способностей украшает ритмы фигурами верхних и средних голосов. Иногда прозванивает переход постепенный, от малых к большому и обратно, а иногда несколько раз бьёт в один колокол, затем методически обыгрывает его дискантами.
Концерт закончен. Удовольствия Иван Михайлович получил с избытком.
Полтинник сверху. Звонарь доволен. Начинает что-то рассказывать о родословной большого колокола, Иван Михайлович уже сходит вниз, как вдруг, слышит собственную фамилию.
Звонарь тычет пальцем под самый под, под /юбку/ колокола, читает нараспев старинную надпись, тянущуюся изнутри.
"Литъ сей колоколъ въ Пурихе Макаром Трошиным 1809 годъ".
Иван Михайлович с головой влез под бронзовый ещё неостывший от ударов колпак. Чистейшей воды сплав хранил в своём теле все звуки проигранных мелодий. Под колпаком ещё продолжался мелодичный концерт, хотя звонарь давно стоял, опустив руки, царапая пальцами давно не стриженную голову, наблюдая за любопытным молодым офицером, ощупывающим выпуклости колокольных боков, читающим зрением и на ощупь автограф мастера.
- Убедились? Работа старинная. Колокол, сказывают, плыл к нам сначала по Волге, потом вверх по Оке. Дней этак с тридцать плыл. Затем был поднят на колокольню и с тех пор висит здесь. Защитник от супостатов, отзвонивший в своё время рождение иконы Казанской Божьей Матери.
Иван Михайлович, удивлённый сделанным открытием, спустился вниз по крутой лестнице. Двери в храм открыты. Решил ещё раз зайти внутрь, взглянуть на чудотворную икону. Говорят, помогает она страждущим, раненым и убогим в излечении их недугов. Но ещё более помогает от порчи, от навета, от агрессии супостата и от духовной нестойкости, которая и сильного человека может сделать уязвимым во всех отношениях, о слабом, что и говорить?
Икона укрепляет дух. Укрепляет Веру. Обнадёживает любовь. Вселяет мужество в воина и мудрость в женщину.
Перед ним, опустившись на колени, стояли люди. Среди них раненые, медицинский персонал. Клали поклоны, крестились, шептали молитвы. Опустился на колени и Иван Михайлович. Он просил чудотворный образ защитить русскую землю от иноземца. Просил здоровья и терпения родным, просил себе мужества и немножко любви девушки, которая запала ему в душу.
Подходили сзади ещё люди и скоро шёпот от произносимых молитв стал шириться, подниматься над опущенными головами, превращаться в подобие звона большого колокола.
Иван Михайлович поднял глаза, посмотрел на образ. Показалось, что Божья мать так же пристально взглянула на него и чуть - чуть даже улыбнулась, приклонив голову к левому плечу.
Черты лица её такие родные, знакомые и близкие, что, не удержавшись от волнения, от охвативших его чувств Иван Михайлович заплакал.
Уже через мгновение он поднялся и вышел из храма. Образ иконы как будто преследовал его. Увидел влекущие к себе черты: очерченные припухлостью губы и глаза, взгляд которых так проницателен и добр. Смотрели они на него. Снова перекрестился и опустился на одно колено.
- Иван Михайлович! Что с вами? Как вы можете! Поднимайтесь же! Я прошу вас!-
Перед ним стояла Мария Алексеевна Толстая. Живой образ живой молодой женщины, живая копия с вечно живого образа Казанской Божьей Матери.
Мария Алексеевна, столкнувшись с молодым человеком при входе в храм, нисколько не удивилась. Выздоравливающие офицеры охотно приходили в церковь, молились за себя, родных, друзей. Икона помогала верующим. Тех, кто сомневался - обогревала, тех, кто упорствовал в неверии - ободряла ласковым взглядом, указывая путь в поисках истины.
Когда боевой капитан внезапно опустился перед ней на колени, опешила. Конечно, замечала его неравнодушные взгляды, но на фронте на женщин мужчины всегда обращают внимание, ухаживают за ними, идеализируют своих временных избранниц, иногда совсем незаслуженно.
Влюбчивость молодых людей не имеет границ и часто молодые девушки, позволившие увлечь себя, страдали, потому что фронтовое, тем более, больничное счастье недолговечно. Стоит прошелестеть времени мимо не окольцованных пар, спарившихся без божьего благословения и, глядишь, выпало расставание. А там или новые увлечения или, сама смерть - матушка, или навеки искалеченные тела с полуистлевшими душами.
Война как вспышки протуберанцев на солнце. Они зреют где-то глубоко в недрах раскалённой планеты, а затем прорываются на её поверхность и, смешиваясь с более холодными пластами и равнодушием Вселенной, взрываются, выплёскивая искрящиеся светом и энергией прежде закатанные солнечные рукава свои на миллионы вёрст вокруг, будоража околосолнечное пространство, поджигая межзвёздную пыль, сводя с ума население Земли.
Тогда из непонимания себя и своих соседей рождается на свет факел войны. И этот факел горит, пока огонь его не зальёт как вода горячая, кровь человечества. Кровь людская не водица. Нужно пролить очень много крови, чтобы потушить возгоревшийся факел.
Кровь должна прежде окрасить Землю, в цвета Земле не присущие и только тогда недра Солнца успокоятся, а оставшиеся живыми человеческие существа начнут рвать на себе волосы, стенать и порицать себя, клянясь, что никогда более не ввергнут планету в новую мировую бойню.
Люди жалки. Их сознание в прямой зависимости от космических стихий. А космические стихии в прямой зависимости от человеческого сознания. Не хочет человек покориться природе. Хочет покорить природу. Вот природа и принуждает человека пить и лить собственную кровь.
Так говорил отец Марии Алексеевны, обращаясь к потомкам своим. Умудрённый опытом человек. Немало времени проведший в славных и бесславных сражениях. Пользы от тех и других нет никакой людям, а вреда, слёз и мытарств более чем достаточно.
Мировой судья граф Алексей Толстой всей своей служивой жизнью что заработал? Грудь его украшали награды, но награды имеют значение в молодости, когда ты, пылкий юноша, отвоёвываешь для себя место в обществе, хочешь обратить на себя внимание, лезешь под огонь пушек и карабинов на Кавказе, в Средней Азии, в Польше.
Тогда ещё не думается, что и мусульмане - люди, а поляки - братья - славяне. Тогда думаешь о себе и только о себе, но о себе не как о человеке, а как о героическом защитнике Родины. Уверяешь себя, что Родина без тебя не обойдётся, что она нуждается в тебе, что Родина для тебя и есть та самая ипостась, тайна, о триединстве которой ты мечтал с отрочества.
Это в молодости. В старости всё не так. В старости снятся по ночам души, загубленные тобой, ты их, эти души, не спрашиваешь христианские, ли они или мусульманские. Ты плачешь по ночам и вымаливаешь прощение у Бога, который всех простит, если того захочет.
Мария Алексеевна плохо понимала старика, отца своего. Больших денег нет, но есть почёт. Сызрань - не Петербург и не Москва. В Москве нынешние Толстые затерялись бы бесследно, а в Сызрани старика уважают и многие молодые люди хотели бы заполучить её руку, но рано ещё.
Идёт война. Она уже капитан. Великая княгиня представила её монаршей фамилии. Необходимо ждать своего часа.
Жизнь бесконечна. Можно говорить о бренности. О преходящем времени. На самом деле впереди вечность. Годы и годы жизни. За предстоящие годы столько воды утечёт, что никакими инструментами её не перемеришь.
Война закончится, начнётся другая жизнь. В армии, среди высшего офицерства только и разговоров о реформах, о демократических преобразованиях. Даже члены царской фамилии расположены к демократизации общества. А, значит, впереди непочатый край работы, возможно, она, как и её прабабушка, займёт достойное место в обществе.
О какой женитьбе идёт речь? Семья - дело будущего.
Но этот капитан - личность занятная. Не кривляка. Не "Дон Жуан", не растленный повеса. Не армейский чурбан. В нём что-то есть обыкновенное, человеческое, располагающее к себе. Нет, он не слаб. Упал перед ней на колени, но как-то достойно, без смущения или игры. Словно иконе поклонился.
Мария Алексеевна поймала себя на том, что думает о молодом человеке. Не пристало ей, урождённой Толстой, правнучке Голициных, поддаваться сиюминутному увлечению хотя бы и достойным молодым человеком.
Запретив себе думать о плотских желаниях, окрашенных в романтические бредни, она всё же не отталкивала Ивана Михайловича. Иногда разговаривала с ним. Только когда он брал руку её с намерением поцеловать, ласково отстранялась и шла исполнять обязанности, которых было более чем достаточно в тыловом госпитале в разгар мировой бойни.
Прибыл новый эшелон. Палаты наполнились до пределов, вернее, до беспределов. Легкораненых и выздоравливающих срочно выписывали. На их места укладывали стонущую, кричащую, кровоточащую массу тел, при которых приходилось находиться круглосуточно. Медперсонала не хватало. Мобилизовывали крестьянских девушек, городских барашень; обучать приходилось на ходу, в практической работе, без теории, надеясь лишь на порядочность, смекалку и патриотический настрой юных сестёр милосердия.
Освободились часы для личного отдыха. Отдыхать приходилось в маленьких комнатушках, тесных, узких, которые предназначались прежде для хранения инвентаря, как - то: веников, тряпок, вёдер, шкворней, кочерёжек и прочего, такого необходимого для содержания большого дома хлама.
Здесь стояли кровати солдатские в два яруса у одной стены. Шесть кроватей в узкой комнатушке. Проход у противоположной стены, где и двум женщинам не разойтись.
Прежде тут жила только Мария Алексеевна. Иногда подселяли кого-то ещё. Теперь все кровати заняты. Субординация не соблюдалась. Городские вертихвостки не считали нужным уступать ей. Наоборот, придирались и злословили.
Хуже, что ночами стали проникать легкораненые в качестве любовников. Мария Алексеевна не думала, что такое может когда-нибудь произойти в её присутствии. Война требовала от людей полной самоотдачи и люди старались соответствовать, подчинять личное доминанту времени.
Как-то ночью проснулась от того, что кровать её ходит ходуном. Схватилась, отбросила покрывало, вскочила на ноги. Сквозь узкое окошко помещения пробивался тонкий лёгкий лунный свет. На трёх кроватях из шести лежали тела. Из-за недостатка места послойно, одно на одном. Тела эти тряслись как в лихорадке. Ржавые сетки скрипели и проваливались. Руки мужчин крепко держались за железные спинки, тянули их на себя и оттого весь ряд кроватей то ехал к окну, то возвращался на место.
Только увидев голые ступни городских шлюшек, Мария Алексеевна разобралась в происходящем, но у неё хватило ума не вмешаться. Под многоголосый вой она быстренько натянула чулки, одежду и бросилась вон из борделя.
Утром она обратилась к главному врачу с просьбой перевести её в другое помещение. Главный врач не стал расспрашивать, извинился, что не продумал житейский вопрос и отправил её в другое отделение.