Извозчик Ефимка Распутин, что из села Покровского грамотный мужик, набожный. Азбука освоена им ещё в раннем детстве. Ещё бы! В старые времена Сибирь славилась грамотностью. За дело чести считалось передавать азбучные истины и детям и внукам. Учились читать по "Часослову", по Новому и Старому заветам; а ещё по рассказам и повестям Л.Н. Толстого, который, как передают мамки, сам был простым мужиком и учился не в столичных заведениях, а у таких же мужиков как они сами. То есть у крестьян.
Ефимка слыл зажиточным хозяином. Табунок лошадок имел, из которых четыре ходили по тракту, развозя почту. Ефим копил деньги на дилижанс. Дилижанс не старая крытая повозка, а большой современный экипаж, в него можно было с удобствами усадить до десятка пассажиров, а ежели дилижанс утеплить и оснастить туалетом /как требовали новые правила/, то деньги можно было зарабатывать, не оглядываясь на почтарское жалование.
И конюшня своя. Конюшня хорошая. По сибирски сработанна конюшня, добротно, с крепкой покатой кровлей, крытая не дранкой или соломой, а кедровым окором, снятым с вековых стволов. На развороте такой окор в полтора - два коромысла будет. Вымоченный и высушенный, положенный на стропила и обрешётку он служит вечно и надёжен как июльское небо над головой.
Приезжая домой Ефимка обходил двор, добрым словом оделял родных, парился в баньке с домашними. А домашних у него полон двор. Тут и братеник с женой, и дети его, и дети Ефима, и конечно же его жена, дородная Пелагея.
Красавица.
В бане свои порядки. Сначало сами мылись, парились, стегали друг дружку веничками, потом мыли детей и отправляли их в хату.
Дети есть дети. Они знали, чем банька заканчивается и лезли взглядами своими из каждой щели. Щелей не должно быть. Их конопатили, забивали деревяными пробками, но всякий раз они появлялись и хитрые глазёнки шарили по полкам, наровя разглядеть запретное в парном угаре.
Отлучаясь из дома иногда на неделю, реже на месяц Ефим скучал по жене и возвращения всегда заканчивались бурными любострастными играми, в которых по обычаю принималии участие ближайшие родственники.
Дети рождались и никто не спрашивал, не допытывался, чей это ребёнок. Рождение детей - святая обязанность человека. Любой ребёнок свят в момент появления своего на этой грешной земле.
Молитвы искупали грех.
Ефим не был сектантом, хотя жизнь сибирская изобиловала всякого рода отклонениями от официального церковного учения.
А что церковь? Церковь себе, люди себе. Церковь занята службами своими, делами богоугодными, а самым наибогоугодным делом является дело соития мужчины и женщины, в итоге которого обязательное условие - рождение ребёнка.
У Ефима родился Гришка. Гришка даже не сын Ефима, то есть сын, но не от него или родни, а от пришлого цыгана, и не цыгана даже, не от китайца или корейца, которых тут, как пруд пруди, а от чёрного как подгрузок индуса.
Есть такая страна на Востоке, там, где солнце вовсе не заходит, а потому люди чернеют от его жара и становятся как смоль перекипевшая на стволе кедрового дерева.
Смола сама по себе жидкая, а как перекипит в жаркий день, становится чёрной и сладкой на вкус.
Вот и индус, появившийся не понять как, в селе Покровском, был опробован кем -то из баб и пошёл по рукам. Так и в баню попал. Все бабы хотели индуса попробовать, но Пелагея, на правах хозяйки, под себя подмяла и пользовалась вдоволь.
Ефим, уезжая, пригрозил Пелагее, чтобы скоро гнала индуса в шею, иначе возвратясь выгонит сам.
Пелагея, баба послушная. Поэтому возвратясь муж нашёл её соскучившейся по нему, но беременной.
Так Гришка и пришёлся в семью. Чернявый, с живыми, глубоко посажеными глазами, длиннорукий и злой.
Грамоту он хватал на лету и скоро всех заткнул за пояс. Ефим привозил ему книги, много книг. Но самой главной для него была библия. Отец, как добрый христианин всех родных обязал исполнять православные обычаи и строго следил, чтобы молитвами не брезговали. Не хотите выспрашивать у Господа вспомоществование, так кайтесь в грехах. Грехи есть у каждого. И у бабы и у мужика. Наставлял, чтобы пацаны и девки помнили, что суть наша телесная, а Сущность божественная. Душа чистоты просит, а тело просит греха.
"Гришке пора мужиком стать, нечего семя сбрасфвать под ноги жеребятам. В следующую же баню, мать, приготовь пацана и с девками договорись, чтоб не противились и не издевались над парнем.
Было над чем издеваться. Гришка девок презирал. Всё время свободное на конюшне проводил. Там у него полка с книгами. Он те книги читает и умным становится. Потому многое знает.
Но батька не только религиозные книги привозил. Он и книги по коневодству выписывал, и о далёких странах всякие альбомы с текстами и рисунками. Поэтому девкам оставаться с Гришкой было не интересно. Тот вечно о чём-то мечтал, глаза закатывал, губами шевелил, а иногда долго - долго всматривался в небо, взмахивал руками как крылами и бегал по полю, вместо того чтобы солому скирдовать.
Азбуке его научил отец. Библия - увесистый фолиант в толстом переплёте, с картинами, писанными охрой, золотом и кеноварью; Иисус в яслях; Иисус с учениками, Иисус в Гефсиманском саду. Распятый Иисус.
Позже, даже писатель Лев Толстой не оказывал на него такого влияния, как оказала в раннем детстве на психику мальчика Святая Книга.
В двенадцать лет Гриша с братом Мишей купались в Туре. Тура - река холодная. Изобиловала донными источниками и многие самоуверенные взрослые, становились невольными жертвами её капризов и нравов.
То кого в омут затащит, то кого закрутит течением и судорогой задерёт. То, ни с того ни с сего, на отмель выкинет, а отмель ту в одночасье намоет. Человек встаёт на мели на ноги и проваливается в песчаную жмуть с головой. Только его и видели.
Так Мишка и пропал. Его, правда, вытащили, откопали, откачали, но он так хворым и оставался, пока не умер.
Мишка, любимый сын Пелагеи. Он от беглого солдатика, которого полиция ловила почитай с года полтора. Всё это время домочадцы Ефимовы беглого прятали, а тот в благодарность Пелагею сыном наградил.
Мишка был красив неописуемо. Все девки по нему сохли, а мать Пелагея в нём души не чаяла.
Но Бог распорядился иначе. Мишка умер.
Мать вовсе перестала обращать на Гришку внимание, а отец всё более занимался отхожими промыслами и богатея отдалялся от семьи.
Заболел и Гришка. И тут во сне ли, в бреду ли, стали приходить к нему видения. Он увидел берега серебряной реки, огромной, могучей. Увидел множество народу, такого же чёрного как и сам. Увидел старцев беседующих с ним и все они были похожи на картинки и иконы, которыми были полны углы хаты и ризницы церквей.
Он увидел царя батюшку и царицу матушку. Но только корон на их головах не было, а лишь блюдо в его Гришкиных руках и на блюде том их головы.
Он увидел царя Ирода с косым как у местных китайцев разрезом глаз, их глаза сверкали, а скрежет зубов разлетался по комнатушке, в которой он лежал, как будто кто лучину строгал тупым и зазубринным топором.
Увидел девку Екатеринку; Мужика служившего будто бы у него Гришки, деньщиком, смазывающего его сапоги дорогими французскими кремами. Екатеринка гладит внизу животаГришку, тёплой и мягкой ладошкой, а денщик подсказывает как это лучше делать, потому как Катеринка внучка его.
Увидел царя Николая и сына его, и брата Мишку, который мог бы стать царём, да не успел, умер и тогда дед седовласый, он же Бог, сказал ему:
"Будешь около царя. Будешь рядом с царём, но царём не будешь.
Но, помни, кровь твоя царская. Отец твой знатен, он царских кровей и в Катеринке, бабе белорусской, оплодотворится имя царское и будет царь на Руси и имя его твоё будет - Григорий".
Очнулся Гриша от голосов, от того, что в избе говорили шёпотом. Бабы шелестели как прошлогодние ясени в лесу. И ветра нет, а они гу-гу-гу; шу-шу-шу.
Вошёл Ефим с ним ближайшие соседи. Скоро стало понятно, в чём дело. Из конюшни Распутиных угнали жеребцов. Среди них Огонька, племенных кровей, которого у отца торговали бойкие люди, но не выторговали.
В Сибири воров не жаловали. Других, пускай даже государственных преступников, жалели, скрывали, помогали; еду, одёжку сподобили; но воров, особо конокрадов, преследовали жестоко.
Конокрадили обычно цыгане, но и китайцы - хун-хузы баловались подлым ремеслом. Хун-хузы - страшные люди. В Китае за малейшую провинность казнь. Вот и бегут преступники под руку руку русского царя. Царь их милует. Собирает в отряды. Обучает и оставляет русскую границу стеречь.
Хун-хузы смертельные враги добропорядочных китайцев. Если охотник или рыболов или крестьянин забредёт на русскую сторону, тут хун-хуз пограничник и поймает его. Оберёт и повесит. Когда русские мужики спросят "На что так жестоко с людьми обходиться?"
Хун-хуз отвечает:
"зверя кормить надобно. Китайское мясо жилистое, сам жрать не будешь, а тигра или рысь или там соболь-куница сожрёт и не подохнет, и хун-хузу шуба будет с китайским запахом Родины".
А кони хун-хузам нужны, чтобы корейцам продовать. Корейцы народ богатый, но кони в Корее слабые, потому что Корея страна рисовая. Солому рисовую и рис конь не ест. Ходит, ходит, а бегать не может.
Воруют в России и продают кореям, чтобы те пока конь не сдохнет пользовались.
Богатый человек в Корее верхом на коне, что Будда в Тибете; всеми уважаем, всеми любим и почитаем.
В связи с угоном весь народ в ближайших деревнях на ноги подняли, но ворованных лошадей не нашли. Угнали далеко.
Собрались у Распутиных на совет.
Гриша лежал с закрытыми глазами. Ему жаль коней, особенно Огонька. Слёзы выступили в уголках глазниц. Представил себе, как гладит Огонька, как кормит его с рук, как выгуливает на пастбище, а тут люди какие-то, они забирают у него из рук повод, отталкивают его.
Он хочет позвать отца, но вкрадчивый голос их соседа Петра Александровича, останавливает его. "Гришенька" - говорит Пётр Александрович, - не встревай. Вы люди богатенькие, а мне за коня много дадут и я тоже, куплю себе дилижанс.
Гриша вскакивает на ноги. Его трясёт. Он смотрит, озираясь, возбуждённо что-то бормоча. Присутствующие взрослые мужчины испуганы поведением мальчика. Отец и мать бросаются к нему, но Гриша, вдруг, показывает перстом на Петра Александровича и кричит, пуская слюни, от напряжения, писая на пол:
" Вот он! Вор! Это он украл и спрятал Огонька на заимке. Там ещё двое, Филька из деревни Курнявое и Стёпка - батрак, что у недоимщика Волкова служит! "
Взрослые опешили. Не поверили. Сам Пётр Александрович побелел и заикаться стал, только руками разводит. Но полицейский пристав, на всякий
Случай на карандаш взял. Доброхоты на заимку поскакали и там всё обнаружилось.
Стёпку и Петра Алексеевича арестовали. Коней вернули. Филька скрылся, но не надолго. Корейцы выдали его русской деревне и мужики оголив зад конокрада, перевалив его туловище через павший ствол гнилой сосны, обухом топора загнали в анал тостый занозистый кол. Теперь и вынуть кол не было никакой возможности, потому что заусенцы впились в тело как рыболовный крючок рыбе в пасть.
За самосуд наказывали, но кто в тайге узнает правду? Здесь правда та, за кого она стоит и на кого она служит.
Вся деревня молилась за Григория Распутина,познавшего истину. Поп объявил с амвона, что Матерь Божья распростёрла длань над сыном Господа Григорием. Не зря мол, тот набожен был. С библией не расставался, не зря река Тура отпустила именено Григория, потому что на нём будущее и имя Григория пройдёт через судьбу России, как проходит молния через небосклон, пугая и озаряя, и являя собой силу небесную, непознанную, великую, животворящую.
Вокруг хуторов деревни был сделан крестный ход, чтобы оборонить её от врагов, от сатаны в образах человечьих, от дурного слова и для обороны мальчика Григория от человеческих языков и сглазов.
Видение будущего и прошлого не оставляло Григория. Но в быту он был обыкновенным мальчиком, хотя и влюбчивым, драчливым и выпить мог.
Души в нём не чаяла девица Дубровина Просковья Фёдоровна. Она висла на Григории, как чертополох, который цепляется по поводу и без повода. Пришлось обкрутить их, но муж из Григория вышел никудышный. Хозяйство его не прельщало, а в нежностях он был ограничен по характеру своему, нелюдимому, аи если ему что западало на ум, то хоть тряси, хоть соси, ответных ласк не дождёшься.