Она пела, пела, пела. Глухо ухали натянутые кожи, стонала от невыносимой тоски дудочка-жалейка. Кричали бабы, распласталась на коленях молодая жена вождя. Шла по рукам братина, полная крепкого хмельного меда.
Она пела, пела, пела. Звенели бронзовые привески на груди, бряцали тяжелые амулеты у пояса. Она извивалась и пела, змеилась, прокладывая дорогу вождю в Велесово царство. Нестройные голоса мужчин затянули тризну. Молодая жена вождя раздавала браслеты и бусы сестрам.
Она пела, подняв костяной кинжал.
Она пела, поднося к ладье погребальный огонь.
Она пела всю ночь, неотрывно глядя на алые блики на темной воде.
Ясен путь твой, князь наш ясный...
***
Она родилась в тот день, когда он стал вождем. Ей, седьмой дочери пришлой вдовы, положила в колыбель старая шептуха мотанку из ивовой лозы. Ее выбрали боги. Его выбрало племя. Он на три ладони старше ее, он победил медведя, оставившего три длинных шрама на его щеке. Он силен, хитер и мудр.
Маленькой, она боялась его. Он никогда не приходил в землянку, где жила шептуха. А старая никогда про него не говорила. Она мало говорила, только по делу. То травка, то корешок. Запоминай, девонька, мне мало дней осталось.
Она запоминала. И в три ладони, в день высокого солнца, в ночь, когда старая не вернулась из лесу, - она стала шептухой сама. Она чувствовала ветер и огонь, воду и тину, зверя, птицу, и перуновы знаки, и стибожьи вести. Она резала из осины деревянные лики. Она собирала травы. Она мешала мази. К ней стали приходить из становища. Она слушала богов и верила им. Но вождь не приходил никогда.
***
Год выдался хороший. В лесах вдоволь водилось дичи - и зубров, и оленей, и зайцев, и пушного зверя, в реке - белорыбицы и раков. Дружина вернулась с богатой добычей, с красивыми черноокими девами. В становище радовались и неделю пели и гуляли, сыграли три свадьбы.
Она радовалась тоже. Богатые закрома - сытая зима. Сытая зима - здоровые люди. Боги добры к ее делу. Зарезала семь куриц и одного барашка. Пусть боги будут добры всю зиму.
Дни становились коротки, Ярило отворачивал свой ясный лик, прячась в свой небесный терем до грядущей весны. Она перетирала руками высохшие травы, готовясь к долгой зиме и ее проказам.
Он пришел и сел у землянки. Молча. Зачем говорить, когда она все видела сама. Трясовица пропустила черную плеть свозь его сильное жилистое тело. Глаза, чистые как летняя вода, запали, уголки плотно сжатых губ опустились.
- Говори, что со мною.
- Смерть.
- Что тебе нужно? Скот, женщины?
- Ничего. Сперва узнаю откуда пришла.
***
Она быстро нашла то место, где на подсохшей кромке грязи у озера выгреб кто-то его след. Она пустила по ветру завиток осенней травы. Тщетно. Шептала на огонь, жгла пряжу. Ни Стрибог, ни Мокошь не отозвались. Она зарезала трех телят. Но Перун обрушил на их берег страшную бурю. Три дня и три ночь ломало ветром деревья, лил дождь, поднялась в реке вода.
- Узнала?
- Узнала. Не отпустит. Так нужно.
- Убью.
- Убей. Ничего не изменишь.
***
Он пришел снова. Молча лег у очага. Молча смотрел как она мотает ивовые обереги для еще не родившихся детей. Она знала, что молчать ему недолго осталось. Трасовица заставляла его мелко дрожать, стискивая зубы. Она развела огонь посильнее, подбросила цветков красавки, чтоб он мог забыться.
Под ночь пришла его молодая жена, черная как смоль, красивая как яблоневый цвет. Нет, не она. Нет, не пущу.
А под утро он начал выть, как воет раненый волк, от отчаяния. Она вытирала тряпицей пот с его шрамов. Шептала, как могла. Она знала, это не последняя его страшная ночь. Заварила в кипятке жимолости и багульника, опустила живород-камень. Она знала, Смерть не испугать.
С рассветом он очнулся, поднялся и ушел. Отвар подействовал.
***
Прошла зима и весна катилась к лету, ладьи ссыхались на берегу. Он приходил, она шептала. Изыскивала, придумывала, составляла для него отвары и зелья, выбивала на коже знаки, вытачивала из кости обереги, пела песни. Он оставался прежним, ловким и сильным. Черноокая ждала к осени ребенка. Она знала, что будет мальчик. Но не вязала ивового оберега.
Он пришел перед Купалой. Завтра разожгут костры. Завтра девушки и парни разбредутся по лесу, искать папоротников цвет, а болотные огоньки возьмут свою жертву. Завтра, в самую светлую ночь.
Он лег на меховую полость у очага и слушал, как она поет, расчесывая косу. Она видела, трясовица затаилась и едва-едва выпрыгнет в сильном рысьем прыжке.
- Ляг.
- Нет.
Взгляд и голос. Она видела, слышала, чувствовала. Жар огня, жар губ, прикосновения пальцев, кожи, силы. Она знала. Водоворот, омут, Купальный костер.
- Ты ведь можешь ее прогнать. Ляг.
- Нет. Могу. Но на то не моя воля.
- Не верю. Только себе верю, им - нет.
- Так верь. Себе и мне.
Она знала, что эти глаза не отпустят. Она знала, что он зол. Но у каждого - свой путь. Трясовица выпрыгнула, спружинив. Он закричал, корчась от боли. Черные проростки взгрызлись в хребет. Ночь кружила, марево поднималось от очага в землянке. Она варила зелье, она отирала ему пот, она баюкала его как младенца, которого у нее никогда не будет. Он цепко держался за ее пальцы, выстанывая последние силы.
Утром пришли старейшины и забрали его. Она отпустила, влив ему в пересохший рот последние капли отвара. Молча. Их вождь, их брат.
***
Вечером развели Купальные костры. Тризна в праздник - хорошо. Ее позвали к уже поднятой на кострище ладье. Она была готова - шапка из сорочьих перьев, красный узор по белой рубашке, бронзовая связка у плетеного из кож пояса, заткнутый в сапог костяной нож.
Черноглазая стенала. Бабы выли. Братина ходила по кругу. Алый лик Ярила шел к темной речной глади, и лишь с его заходом Стрибог послал западный ветер раздуть погребальный костер.