Окно в моей комнате выходило строго на восток, так что каждое утро, если погода позволяла, я просыпался от солнца. Солнце било в глаза, а шторы я не вешал принципиально, зачем? От кого прятаться? Тут вокруг одни сады да парки. Ну, футбольное поле есть, но с моей стороны его не видно. Все живут тихо-мирно, домики маленькие - деревня, одним словом. Пригород. Такого в Москве не представишь. Одни велосипеды вокруг. И люди с собаками. Немцы рожают детей поздно, под тридцать, так что когда тебе двадцатник, как вот, например, Петеру, то твои мама-папа уже давно на пенсии... Помню, я спросил Петера о родителях, он очень удивился, что русские такие скороспелые, в двадцать два - у многих уже семьи, дети, другие проблемы, другая жизнь. В Германии ещё учатся в это время. Двадцать два - двадцать пять - самое время для учёбы. И ещё ходят в клубы. Развлекаются одним словом, живут на полную катушку. Европа.
Так я говорил про утро и комнату... Меня очень сильно поначалу птицы беспокоили, потом привык. Приходишь, бывало, из клуба в четыре утра, валишься на кровать спать, а они орут. Нет, это не одна птичка и даже не пара, это какое-то невероятное скопище птиц, и кричат они так, что уснуть невозможно. Очень громко. Я, помню, даже испугался однажды, не мог поверить спросонья, что это действительно птицы... Петер рассказал, что дом его родителей раньше был весь в плюще, красиво - не передать, полное единение с природой. Плющ, цветы вокруг, садик с сиренью и яблонями. Но потом плющ пришлось убрать и лишь потому, что птицы вили внутри гнёзда и сильно беспокоили своим пением. Даже голова болела.
Что ещё нового, что поразило меня сильно... Сидели в кафе, ели пиццу, мороженое, вдруг какой-то бульдог положил мне голову на колени. Так что это правда, они любят собак больше, чем детей, разговаривают с ними, в магазины водят, в ресторанах вместе с собаками сидят. Официант ещё умилится, по голове пса погладит и принесёт ему отдельную, специально для таких случаев приготовленную, миску. Чудеса на виражах.
Ну, и грустное, конечно же... Я сначала обалдел, даже испугался: сколько тут инвалидов. Оглянитесь вокруг, кажется, что одни коляски. Помню, что сидел в парке, читал конспекты, ну а если честно, просто наслаждался солнцем и свежим воздухом, а неподалёку, у озера, бабушка с внуками гуляла. Сама - в инвалидном кресле, а дети - мальчишки младшего школьного возраста - вокруг неё с криками: "Бабушка! Бабушка!". И всё нормально. Словно бы так и должно быть. Ни она не смущается и не испытывает дискомфорта, ни внуки. Коляска-то автоматическая, бабушка может быстрее внуков ехать...
Так что мне потребовалось время, чтобы осознать: не все здесь больные и инвалиды, просто уход лучше и отношение с большим уважением. Ты здесь просто-напросто видишь этих людей, а дома не имеешь возможности - они все по квартирам, в многоэтажках без лифтов, в кроватях с пролежнями. А здесь и специальные туалеты для тех, кто в колясках, как положено. И примерочные в магазинах. Бутиках. И специальные столы-места для людей, кто в колясках. Я уж молчу про автобусы и вообще транспорт... Например, стоял я у вокзала, ждал одного знакомого, глядел по сторонам от нечего делать. Смотрю, пожилая женщина просит таксиста остановится, я думаю, шиш тебе он остановится, но не тут-то было. Остановился, прямо перед ней, из машины вышел, заздоровался, заулыбался, помог бабульке дойти до машины, дверь открыл, усадил её и повёз, весело рассказывая что-то...
Не знаю, быть может, я один такие штуки замечаю, быть может, это и не важно вовсе. Однако грустно как-то, разве нет? Будут наши пенсионеры на такси разъезжать? Будут их таксисты за ручку водить? Да я помню, что в Мск водители автобусов даже не останавливаются, если видят, что на остановке всего-то пара пенсионеров стоит. Чем они заплатят? Наверняка же удостоверения свои покажут и всё. И ни фига. Ну, или копейку какую-нибудь, по правилам. Помню так же, как тормозил автобус, тот мудак сорвался с места, хотя прекрасно видел, что бабка бежала к нему, чуть не падала. Всё он видит, сука, в зеркало. А чего не видит, так того просто предпочитает не видеть.
Вот, такие дела. В общем, где-то на четвёртом-пятом месяце здесь пребывания у меня случился своеобразный кризис. Ментальный, наверное, не знаю, как это назвать? Психологический. Я как понял, в какой мы стране живём, мне дурно стало. Опять же, познакомился с новой девчонкой, Наташкой, она питерская, с биофака. Рассказала мне, что у них тут да как. Про оборудование, про персонал, доставку реактивов за два дня и прочее. Девчонка умная да и, видимо, у неё тоже период был нелёгкий, кризисный. Поговорили с ней и пошли в ближайший бар смывать свою грусть чем-нибудь крепким. Я с ней какое-то единение душ почувствовал, чего ни с кем другим тут раньше не было, даже с Иркой. И слова вспомнились, Пушкина: "Родину свою, я, конечно, всей душой презираю, но мне очень неприятно, когда это чувство разделяет иностранец". Дословно не помню, но смысл высказывания именно такой. Короче, у нас с Наташкой образовался секрет о Родине. И так как мы оба русские, то презирать Россию могли со спокойной совестью. Между собой. В узком кругу тех, кто понимает. А если вдруг к компании прибивался какой-нибудь плешивый пакистанец или, тем более, немец, то как-то, не сговариваясь, мы оба, я и Наташка, заливались соловьями, как в Мск прекрасно, а МГУ вообще лучший на свете Университет, и вы лохи, что тут учитесь. Ну, последнее мы, признаюсь, не говорили. Но в принципе подразумевали. Звали всех в гости. Звали в Питер, в Москву. Задавали странный вопрос: а какая часть России самая западная? Никто не верил, что есть такой регион - Калининградская область, все думали, шутим. Приходилось даже карту показывать. И пальцем тыкать, мол, вот, эта маленькая точка, рядом с Польшей. Да, наша. Да, к РФ принадлежит. Нет, там по-немецки не говорят, только по-русски.
Один только человек сразу и в лоб мне сказал: у вас же город есть, отдельный от всей остальной России, где-то в Прибалтике, у моря. Я так удивился, что даже не знал, как ответить. Человеком этим, конечно, оказался Петер. Почему конечно? Не знаю, вот такой вот он, мой сосед.
Каждый раз, когда мы с Натальей заливались соловьями, люди вокруг верили и даже, пожалуй, испытывали за нас гордость. Хорошо быть патриотом. Последний бангладешец горд своей страной, а что уж говорить о России. Но я испытывал странное чувство, словно обманываю их, наивных. А потом приходили мысли вообще жуткие: самого себя обманываю. Какой, к чёрту, патриотизм. Помните старый анекдот про три вида неестественной любви? Так вот, кроме лейсбийства и гейства там ещё был патриотизм. Любовь к Родине. Что тебе дала Родина? Что там любить кроме берёзок?
Но о последнем я даже Наташке не говорил. Это казалось каким-то страшным грехом, недугом, который обязательно пройдёт, дай только время. Я ещё полюблю свою страну. Ещё есть надежда.
Я, думаю, был просто очень наивным в двадцать два. Максималистом. Перфекционистом. Какие там ещё есть умные слова, чтоб описать пацана, вырвавшегося в Европу? С новой жизнью пришло новое понимание. Осознание, что ты не пуп Земли, и что грозить кому-то бутылкой водки и кричать: "Мы ещё покажем вам кузькину мать!" глупо. До стыда. Даже до слёз.
Я часто засиживался в кафешках, размышляя. Где правда, что делать, что менять. Да и надо ли что-то менять. И смогу ли я. Или я должен свою жизнь устраивать... Что я там изменю, сказал же Карамзин ещё чёрти когда, его попросили охарактеризовать страну одним словом, и он ответил: "Воруют". Это ментальность. Это в крови, в генах, не знаю, как ещё сказать. Едешь в трамвае, видишь лицо и знаешь - русская. Или русский. Откуда? Не знаю, по глазам. Очень уж они усталые. И лицо неулыбчивое. Готовое укусить.
Шёл, помню, домой, а на скамееке парочка сидела - загляденье. Баба под сорок, пьяная, на ногах еле стоит, и мужик, помоложе, и чуть потрезвее. Между ними - бутылка водки и какая-то закусь. Не знаю, сколько секунд я на них смотрел, проходя мимо, но баба вскинулась и крикнула мне: "Чё зыришь??", ну и отвернулась к своему хахалю, не ожидала же она, что немец ответит. Я, помню, развернулся да ответил. Они притихли сначала, от неожиданности, да и от слов тоже... А потом всю дорогу мне в спину кричали.
Знаете, человек к хорошему быстро привыкает. Я ещё и полгода в Германии не провёл, а эта парочка с водкой уже привела меня в шоковое состояние. Блядь, думаю, вот задушил бы своими руками, чтобы... не позорили. Чтоб не позорили перед соседями. С которыми я каждое утро, убегая в Универ, здороваюсь. И возвращаясь, вечером, тоже здороваюсь.
Только чтобы не позорили, готов был убить. Настолько был зол, что, придя домой, не знал, куда себя деть. Хорошо, что Петера дома не было.
В общем, наивность моя терпела крах. Словно бы кто-то сверху подстраивал. Потом с отцом поссорились. Разругались в пух и прах, по скайпу. Он меня предателем назвал, перебежчиком. А я его... не помню уже как. Наивным, кажется. Трусом. И ещё как-то. Ужас что было, я потом спать не мог, собственного отца трусом назвал. Было настолько хреново, что кричать хотелось. Взросление и понимание давалось мне с болью. Самым тяжёлым было признать свою наивность... Признать, что ты - не центр Вселенной. Даже в двадцать два. Даже будучи мужиком. Как мужик может признать, что он не прав? Это из серии нереального.
Иногда лежал и полночи глядел в потолок. В четыре часа начинали орать птицы, хотелось что-то в них бросить. Шёл на кухню, курил, пил чай или кофе, ругался на себя за эмоциональность, потом наушники одевал с "Лед Зеппелин", металлом каким-нибудь и спать ложился. Утром, в семь-восемь, вставал, понятное дело, никакущий. И плёлся, серый весь, в лабу.
Тяжело хранить секрет про Родину. Очень тяжело. Надо бы быть более пофигистом. Надо бы меньше видеть, замечать... Или наоборот - больше, чтоб не относиться так болезненно. То есть хорошо бы быть или совсем дураком, олигофреном каким-нибудь, или уж умным тогда. Совсем умным. А когда серединка на половинку, жить обосраться как хреново.
Приближалась зима. В привычном её понимании - с морозами, снегом, все дела. С отцом я, конечно же, помирился, извинился перед ним. Он, правда, передо мной не извинился, ну да ладно. Он же мой папа. Ему можно. А я сын и не должен зарываться. По утрам пацан, спрыгивая с велика, в перчатках с отрезанными пальцами, вручал мне газеты и письма. Не знаю, отчего я выходил из дома первым... Наверное, потому, что спал плохо. Хотел заставить себя бегать по утрам, но не мог. Ветер стал дуть жуткий - северный, сильный, я вспомнил одного знакомого немца, в северной Германии, как он сказал, всегда "факин винди!".
Ну, привыкнем. В Мск тоже не Багамы. Когда я родился, мама говорила, мороз был под минус двадцать. Бабушка моя шубу даже одела, чего раньше никогда себе не позволяла, всё хранила для кого-то... Кого? Сейчас эту шубу, наверное, изъела моль, если её раньше не выбросили. А бабушка берегла и запасалась.
Петер, мой гид, можно сказать, отвёл меня по магазинам, устроили шопинг. Мне сначала, стыдно сказать, но палево было с ним идти... Ладно, я дома к нему привык, ну, в Универе иногда встречаемся. В столовой. Клубы ночью, как-то не в счёт... А тут - шопинг, глобальный поход по магазинам, а он в этой своей майке, от которой бросает в дрожь. Кто бы вы думали был изображён на этой майке? Ни за что не догадаетесь - он сам, собственной персоной, вида самого непристойного. Сказал, что увлекается дизайном футболок и вообще дизайном.
Люди вокруг наверное думали, я его парень или что-то вроде того. Но, видя, что на нас не показывают пальцем, даже когда он элегантно откидывает с глаз отросшую чёлку, я успокоился. Мне стало наплевать, и я сразу почувствовал какую-то... гордость за себя, что ли. Кого я боюсь? Общественного мнения? Ну и трус. Просто крыса. Тут такие кадры ходят, в чём попало, а я чего-то стесняюсь да побаиваюсь. Что на меня подумают, я с Петером сплю. Да какая, в сущности, разница? У меня за всё это время и друга нормального не появилось кроме него. Наташа вот... вроде бы. Да и с Иркой мы помирились... кажется. Я её случайно встретил на дискотеке, подошёл, стал танцевать. Она сначала носик воротила, делала вид, что не знает меня, а потом я её обнял, сказал на ухо:
- Да ладно тебе, ну извини, моя маааа-асквичка!
И лёд растаял. Потанцевали, потом пошли трахнулись у каких-то её знакомых. Но большего я от неё не хотел. Почему-то. Просто пообщались, наладили отношения, и всё. Теперь можно здороваться в Универе и перебрасываться парой слов типа "хоу ду ю ду".
Я в этом плане на Наташу начал смотреть. Но она, будучи девушкой какой-то чрезмерно серьёзной, не давала понять, хочет или не хочет. Так что пока мы ограничивались нашим секретом. О Родине.
Петер меня приодел. Не на свой вкус, конечно, а просто показал магазины и даже познакомил с некоторыми продавцами там. Мне запомнился высокий худой парень с пирсингом в "ХМ". В розовой рубашке, вот не совру. Улыбчивый такой, звать Марком. Они с Петером хорошо поздоровались, я аж почувствовал себя не в своей тарелке: мой сосед перегнулся через стойку и чмокнул Марка в щёку. Смачно так. Привееее-ет, типа. И давай на немецком сленге. Да ещё и о своём, о девичьем. Я скромно отошёл рассматривать рубашки.
Потом, помню, затусили в "Башню", самый древний клуб города, мне там нравилось очень. Такой... с атмосферой. И музыка - моё всё - ремиксы старых песен - восьмидесятые, семидесятые, прикольно, в общем. "Башня" находилась недалеко от Старого Города, так что можно было потом долго гулять с понравившейся девчонкой по узким старым улочкам и целоваться. А потом можно было пойти к реке и снова смотреть на яхты. На небо. На звёзды. На воду. Просто жить, в конце концов.
Если были силы, мы не ехали домой, не брали такси, а шли завтракать в "Целону", очень милый ресторанчик. И что важно - открыт по воскресеньям. Привычка завтракать в кафе - опять вина моего соседа. "Ты что, - говорит, - все так делают!". Это очень здорово, сидеть в кафешке, особенно если тепло, летом или ранней осенью, курить, пить кофе с тостами и смотреть на просыпающийся город. В голове ещё шумит "да-бу-ди, да-бу-ду", а снаружи уже подкрадывается новый день. И в этот день можно не спешить, а жить хорошо... со вкусом поджаренных тостов и кофе...
Никто из немцев не спешит. Но они всегда всё успевают. Что за мистика? В одно из таких послетанцевальных утр, сидя в излюбленной "Целоне", я спросил у развалившего напротив Петера:
- Слушай, а какие вот у тебя были мысли о России? Ну, до того, как меня встретил. Что первое приходит тебе на ум, когда ты слышишь: "Россия".
Он поморщил лоб, соображая, поглядел на реку в задумчивости.
- Э, нет, - сказал я, - давай без этих твоих вежливостей. Мы друзья, нет?
- Друзья, - улыбнулся он устало.
- Ну, так давай начистоту. Мне интересно просто. Я не обижусь, обещаю. И не полезу драться. Я вот недавно говорил с одним африканцем, он политику учит, аспирант. Пи-эй-жди студент, то есть. Так мы разговорились о России, он долго слушал меня с умным видом, а потом как спросит: "А в России, говорит, до сих пор коммунизм?"...
Петер громко рассмеялся, хлопнув себя по лбу, даже официант оглянулся.
- Это ещё ничего, - кивнул мне. - Я как-то говорил с одним парнем, хотел его снять. Симпатичный такой, американец. Из Флориды. Я говорил лишь бы что, просто познакомиться хотел, а он всерьёз так спрашивает: "Немец, понятно... А Гитлер ещё живой или как?".
- Трындец.
- Я после этого сразу как-то протрезвел, и парень мне разонравился.
Посмеялись.
- Ясно, - говорю, - весело. В Америку и Африку ни ногой.
- По мне, так нет ничего лучше Европы, - Петер потянулся в кресле, и мне пришлось напомнить о своём вопросе. - Ты правда хочешь знать? - зажмурился он.
- Что ж ты мне такого страшного хочешь сказать, что никак не решишься?
Он улыбнулся, покачал головой.
- Водка, - сказал. - Холод собачий. Лозунги на красном фоне. Мужики в ушанках...
- ...И медведь, - закончил я.
- И медведь, - кивнул Петер, глядя на меня.
Некоторое время я молчал, ковыряя вилкой тосты. Петер забеспокоился.
- Ты ж говорил, не обидишься... Я же не хотел... Прости.
- Да ладно, - поморщился я. - Только лозунги у нас теперь не на красном. А во всём остальном ты, в принципе, прав.
Помолчали. Я резко почувствовал себя усталым, почти больным. А в принципе, что плохого в холоде? Что плохого в медведях, в водке?..
- Гагарин, - вдруг сказал Петер. - Павлов. Чайковский. Шестакович... ? Достоевский. Толстой. Набоков. Набокова и Достоевского я даже читал.
Я поднял на него глаза и улыбнулся.
- Вот, видишь, - говорю. - Можешь, когда хочешь.
Он рассмеялся, допивая кофе, и всю дорогу потом вспоминал фамилии великих русских, я даже подустал от этого.
Мы придумали своеобразную игру. И тот, кто ошибался в этой игре, должен был идти и спрашивать гугл. Тяжко и лениво было вставать из-за стола, отрываться от ужина, чтоб рыскать в гугле, что именно нарисовал Герман Гессе, где он умер и почему. Или как называются все балеты Чайковского. Но зато, поиграв так с десяток раз, я почувствовал, что в голове образовалась какая-то новая, не существовавшая доселе, тяжесть - знание.
- В каком году родился Гагарин?
- В... тридцатых?
- В гугл тебя!
Поначалу у Петера было больше энтузиазма, чем у меня, но потом, в процессе, он и меня завёл. Я уже, бывало, шёл домой, и в голове рождался вопрос для ужина. И я радовался, надеясь, что уж этого-то мой пидарас точно не знает. Потом Петер попросил меня научить его русскому. Немножко.
Я обалдел.
- Что значит немножко? Ты хоть представляешь, что это за язык?
- Ну, не очень.
- Если не собираешься учить капитально, лучше не берись, мой совет.
- Да ладно тебе, я в языках способный. Хоть несколько слов, - приставал он.
- Окей...
Я научил его "Привет", так как "Здравствуйте" он просто не смог. Ещё научил "Пока" и "Счастливо". Ну, и ещё... немножко. Оказалось, он уже знает "На кхуй..." и "На доровье"... Но это меня мало обрадовало. Это "На кхуй" я в поезде частенько слышу, если там собирается компашка русских мужиков.
И вот однажды мы стояли в кухне, было утро, готовили себе завтрак. Петер жарил яичницу, большую, чтоб на двоих, я делал тосты и кофе. Меня всё меньше и меньше смущало подобное... сожительство. Наверное, потому, что я видел, насколько спокойно к подобному относятся люди, и последнее, что они будут делать, это спрашивать, с кем ты спишь. Это ведь невежливо. Мне мама однажды прислала посылку и зачем-то, один бог ведает, положила туда консервы и рыбу. Наверное, думала, я голодаю. Не знаю. Но факт остаётся фактом, большая такая посылка с разной дребеденью и консервами в том числе. С икрой, а как иначе. Ведь тут концлагерь, и меня держат на хлебе и воде. Посылка пришла, через знакомых, чтобы ничего не испортилось, а я был в другом городе, на конференции. Так я забыл об этом! Напрочь! Я развлекался себе на конфе, рыба тухла на столе, нераспечатанная, а Петер ходил вокруг, не зная, что делать. Он мне, как потом оказалось, звонил, но я не отвечал. Не помню, отчего. Со мной бывает, выключаю звук телефона, чтоб не доставали лишний раз.
- Ты что?! - говорю ему по приезду. - Надо ж было выкинуть на фиг, тут вся кухня провоняла!
А он смотрит виновато и плечами пожимает. Как же, мол, я могу выкинуть, я не имею права... Мда, вежливость на грани безумия. Пришлось объяснить, что я сам многое забываю, и что моё личное пространство можно нарушать иногда, это не страшно. Если здравый смысл бьёт тревогу, плюй на всё и выкидывай протухшую рыбу в мусорку!
Так вот... Мы стояли и занимались завтраком, когда услышали, что к нам поднимается Рихард. Он поздоровался, как всегда, спросил, всё ли в порядке. Пожелал заранее приятного аппетита и хороших выходных. Мы покивали и ответили тем же. И вот тут он нас удивил. То есть, по крайней мере, удивил меня, я уж как-то не ожидал... приобрести ещё одного соседа, второго.
Дело вот, в чём. У нас там под крышей, на третьем этаже то есть, есть кладовка, а рядом с ней - небольшая комната. Оказывается. Она пустует... И Рихарду вот захотелось срезать побольше денег, он пригласил туда нового студента. Мы с Петером переглянулись. Рих сказал, что зовут студента Нассерин или Нассрин или как-то так, и что это девушка. Из Ирана. Мы с Петером переглянулись ещё раз. А Рих улыбнулся, пожелал нам приятного сожительства и спустился к себе.
- Вот тебе на... - я немного расстроился, не хотелось бы, чтобы из этого уютного дома утраивали общагу.
- Странно, - сказал Петер. - Там есть комната, я знаю, и она приятная в принципе, ничего. Я даже сначала хотел там жить, когда только пришёл смотреть место. Но там до чёртиков холодно, особенно зимой. Так что с наступлением первого ноября я не выдержал и попросился вниз.
Мы полезли наверх, глядеть комнату. Да... здесь бы жить летом! Маленькая, правда, но зато отделана деревом, светлая, уютная. В принципе... в принципе, да, девчачья. Я поглядел на Петера, тот пожал плечами. Ясно.
Мы были в ожидании соседа всю субботу, но он, а точнее - она, не приехала. Поэтому, пожав плечами, отправились по клубам. В тот день Петер приуныл как-то, и я отправил его в тематический клуб, то есть в гей-клуб, уверив, что скучать не буду. А то нечестно получается, он ходит со мной, да, пьёт-танцует-веселится, но один всё время. А я девочек цепляю. Пару-тройку раз я ходил со знакомыми парнями, но как-то чтобы подружиться... Не знаю. Не выходило. Я сам удивлялся. Ни один русский мне тут не нравился, а остальные оставались на уровне знакомых и предпочитали свои компашки. Ирке звонить не было желания, а Наташа всё время отказывалась.
Я думаю, мы оба хорошо провели время, потому что когда я вернулся домой, птицы уже перестали орать, то есть было после семи, а в прихожей валялись кеды Петера, зимний вариант, и ещё чьи-то ботинки. Вполне нормального вида боты, даже стильные. Я усмехнулся, кинул кошелёк и мобильник на стол в кухне, в мобильнике была парочка новых девчачьих номеров. Решил начать день с крепкого чая, потом в душ и спать. И вот тогда я услышал, что кто-то бежит вниз по лестнице, с крыши, то есть с третьего этажа.
Это была она. Как её описать? Невысокая, стройненькая, кареглазая... Глаза как кусочки шоколада, может быть, это глупо звучит, но мне вот так тем утром показалось. Брови чёрные густые, вразлёт, волосы по плечи, слегка вьются, тёмно-тёмно-коричневые. Ресницы... не передать. Густые и чёрные. Нос прямой, правильный, губы бледные, но красивой формы, руки как ласточки, с длинными пальцами. И вся такая, как птичка. Застенчивая и пугливая. Нассрин. Иранка. Мусульманка. Приехала изучать химию...
Она меня испугалась, когда увидела. А я был уставший и слегка всё ещё пьян, потому не сразу даже поздоровался. Как-то студентки у меня с другим ассоциировались. Я думал, приедет такая прыщавая семнадцатилетка. А Нассрин по виду уже двадцать, быть может, даже с хвостиком.
Но всё не может быть хорошо. Никогда. Она напрочь не знала немецкого. Ну, ни слова на дойче. И что ужаснее всего, английского она не знала тоже. Ну, то есть несколько слов, несколько корявых фраз, а ведь семестр уже начался. Вы можете себе такое представить? Не знаю, кто её принял, кто дал ей стипендию и все дела. В общем, "Хеллоу" она говорила так долго и с такой неуверенностью, что я сам начинал сомневаться, что именно так надо здороваться. Руки, конечно, не протянула, как тут принято. Улыбнулась только, испуганно и натянуто, и извинилась, что "плохо говорить на английском". Я хотел было напомнить, что она вообще в Германию приехала, но сдержался. Не надо пугать девушку. Тем более, такую красивую. Тем более... Ну, в общем, просто не надо.
Из вежливости я остался с ней разговаривать на кухне, хотя она не могла не заметить, что я с ног валюсь. Но ничего, я заварил эспрессо в кофемашине Петера. Двойной. Добавил сахару и сливок. И тут выяснилось, что она не переносит запах кофе. Пришлось проглотить его быстро, я даже язык обжог, а ей заварить чаю, чёрного, с лимоном. Она на ломаном английском рассказывала мне, как там у них в Тегеране живётся и что она хочет тут учить. Потом как-то, про между прочим, призналась, что не имела понятия, что один из её соседей - мужчина.
- Что? - не поверил я. - Рихард, лэндлорд, тебе разве не сказал?
Оказалось, она просто не поняла. А найти место надо было быстро. Кровь из носа. Ну, что такое кровь из носа, я знаю, подумал я, и понимающе кивнул. Потом очнулся и добавил:
- Эй, Нассрин, а второй твой сосед тоже мужчина, - ну, или что-то вроде того...
Она удивилась и даже растерялась. Я поспешил её успокоить, что мы смирные, а сам косился на незнакомые боты в прихожей. Но, кажется, девушка решила как можно скорее найти другое место. То, о чём она думала, было написано у неё на личике, такая вот милая наивность. Иранская.
Так вот, я хочу сразу признаться, покаяться, что во всё, что случилось после, во всей этой истории, виноват исключительно я один. Дело в том, что... ну, в общем, если быть честным, она мне понравилась. Настоящая восточная женщина. Я в голове уже рисовал, как мы с ней в её родном Тегеране в мечеть вместе идём, а она как раз пошла посмотреть гостиную. Я про Петера с его стильным чуваком забыл. Я в кухне уснул. Я уснул под сладкие персидские напевы и дворцы, как у Алладина в сказке. Так что всё, что было далее, мне Петер рассказал. Я проснулся от того, что хлопнула дверь, это его парень ушёл. А Петер появился на кухне, с видом немного ошарашенным. Так, слегка.
- Привет... - потянулся я в кресле. - Всё тело ломит, зачем я тут уснул...
- Привет, - кивнул он мне. - Кофе хочешь?
- Да, только... - я зевнул, - только я в душ сначала.
- Там сейчас Нассрин.
Тут я вспомнил о ней. Чёрт! Она сказала, что придёт через минутку, только посмотрит гостиную, а я вырубился. И что же там было без меня?
- Ну, в общем... В общем, мы не закрыли дверь. Точнее... - Петер подыскивал слова. - Мы её закрыли, конечно, но не захлопнули, а так как было жарко, мы открыли окно... и был сквозняк.
- Короче, - немедленно проснулся я. - Она видела, как вы трахаетесь?
- Мы не трахались... - жалобно пробормотал Петер, - мы уже спали к тому времени. Ну... Ян не спал, он с ней и поздоровался.
На меня напал такой смех... Я не мог остановиться.
- И... и что было потом?
- Ну, что ты смеёшься? - возмущался мой сосед. - Кажется, у неё был шок. Ян сказал, она побледнела и защебетала что-то на своём, он не понял. Потом она замотала головой и выбежала, чуть ли не в слезах. Ян разбудил меня, а я пока сообразил... Пошёл её искать, увидел тебя тут, решил не беспокоить. Потом поднялся наверх, к ней, постучал в дверь, она молчит. Слышу, что она там, а молчит. Я её начал звать, ничего. Потом спустился вниз, проводил Яна... А она проскользнула в ванную. Вот и все дела.
Я валялся где-то под столом. Не знаю, если честно, что такого смешного во всей этой ситуации, мы довели до шока мусульманскую девушку, но... Я долго не мог успокоиться. Мне даже было всё равно, что она меня из ванной, за шумом душа, услышит.
- Ну, не смейся ты так... - расстраивался Петер, но, в принципе, тоже уже начал улыбаться.
Кофе заварился, мне нестерпимо хотелось в душ, а Нассрин не вылазила. Я вдруг понял, что голоден и что голова болит. Вот так, резко, начала ныть. Я поморщился и закрыл глаза, запрокинув голову. И тут почувствовал, как моих висков коснулись чьи-то тёплые осторожные пальцы.
- Тшшш... - сказал Петер. - Надо помассировать, я секрет знаю, и всё пройдёт. Только расслабься.
Чего он ко мне пристаёт? Он меня хочет, что ли?.. Но я всё же расслабился... Слишком было приятно. Не оторвать. Под конец я уже улыбался, а на секунду, кажется, провалился в сон.
- Всё, - сказал Петер бодро, и я открыл глаза.
В кухне стояла Нассрин.
Что вы знаете о мусульманах, кроме того, что им нельзя свинину и они постоянно читают Коран? Ещё они носят "скарф", то есть шаль такую, на голове, ну, только женщины, конечно. Ещё они, да, молятся, по часу на закате. Ещё они не пьют спиртного, вообще никакого алкоголя, не ходят на диско - в Тегеране, например, совсем нет дискотек. Едят мало мяса, но я, по-моему, это уже упоминал... А, конечно, как можно забыть о таком: секс до брака и гомосексуализм - страшные грехи, за которые наказывает Аллах.
Ну, и как мы уживёмся? Когда я окончательно выспался в то воскресенье, был уже вечер, в кухне по-прежнему стоял ящичек пива, в холодильнике - свиные отбивные, а кастрюле - жареные со вчера сосиски... Негромко играла музыка из комнаты Петера, что-то лёгкое, кажется, Леди Гага. Пидарас, что с него взять. Не будет же он металл слушать. Педовка. Я вышел из комнаты, зевая, Нассрин нигде не было. Мне захотелось поесть, и я кинул разогреваться сосиски с картошкой. Быстро настрогал к ним салатик и заглянул к Петеру, тот сидел спиной ко мне, на кровати, и что-то читал, делая пометки карандашом.
- Эй, - позвал я. - Пошли есть, я там... разогрел, что ты вчера приготовил.
Он рассмеялся и кивнул, что сейчас придёт.
Есть вместе, всем домой, это здорово. И под запах сосисок я зарядился оптимизмом, что мы с Петером сможем стать хорошими соседями для Нассрин. А там, кто знает, вдруг я ей понравлюсь... И тут я вспомнил, что сосиски из свинины и начал судорожно рыться в холодильнике. Зашёл Петер.
- Чёрт, - ругался я. - Почему у нас всё из свинины??
- А почему нет? Ты что, разлюбил?
- Ну... - я оглянулся на соседа и начал жестами показывать наверх, где Нассрин. До него тоже не сразу дошло, и потом он прикрыл рот рукой.
- Отойди, - говорит, - я сейчас всё загримирую.
- То есть?
- Иди зови девочку, - улыбнулся мне. - Ни о чём не беспокойся. Я своего бывшего два месяца исключительно свининой кормил, и он не заметил.
Уже в дверях я обернулся.
- Своего бывшего?? Ну и какой настоящий мусульманин станет с тобой спать?
Беззаботно насвистывая, Петер пожал плечами и улыбнулся. Мне оставалось только вздохнуть и подняться наверх за Нассрин. Она сторонилась Петера, и после сегодняшнего утра, когда она появилась на кухне, в его сторону она даже ни разу не посмотрела. Наверное, считала, что это мерзость - спать с мужиком. Ну, я тоже раньше так считал, но привык. Позволить, что ли, Петеру эту маленькую месть накормить её свиными сосисками? Во всяком случае, если она спросит, какого вида там мясо, я сделаю глупое лицо и предоставлю Петеру объяснять, что это крылья ласточки. Или баранина. Или не знаю ещё, что.
Из комнаты Петера по-прежнему наигрывал ремикс дивы Гага, и я осторожно постучался к Нассрин. Давай, иранская девочка, открывай, мы не кусаемся. Мы хорошие. Правда. Только не надо кричать, что твои соседи - это русский бабник и немецкий пидарас. Тебе просто никто не поверит. А Аллах... А он в Дойчланде не видит.
- Нассрин?..
Наконец, она открыла. Она была по-прежнему бледная и напуганная. Восточная женщина, что поделать. Настоящая. Мне даже стало неловко, стыдно, что Петер... этот, твою мать, вежливый Петер!.. собирается обмануть её с ужином.
- Привет, - сказал я как можно мягче. - Мы там поесть приготовили. Спустишься?
Сначала она отказывалась, но когда я увидел на столике в её комнате одноразовый суп и чашку с кипятком, меня уже никто не мог остановить.
- Спустись, пожалуйста. Это законы гостеприимства в Европе. Так надо. Мы будем тебе очень рады и благодарны. И давай вообще условимся, что мы завтракаем и ужинаем все вместе, втроём. Это правило этого дома. Чтоб никто не сидел в своём углу один.
Мою длинную тираду она приняла. И, кажется, даже поняла. Поэтому кивнула и сказала, что сейчас, через минутку, придёт. Я вздохнул с облегчением и спустился вниз.
- Слушай... - начал Петеру, нахмурившись. - Может, не надо с сосисками-то...
- Не бойся, всё нормально, - улыбнулся он. - Честно, - и дал мне на вилке попробовать кусочек. Мне пришлось снять кусочек зубами, и это мне не понравилось - что ещё за эротичные игры? Но по вкусу было очень хорошо, он добавил специй, и сделал, что называется "сосиски под сыром". А ещё овощи. Если Нассрин настолько голодная, что готова есть этот уродский одноразовый суп, то уж наш-то деликатес слопает и не заметит.
Так и вышло. Только ела она медленно и практически молча. Я пытался разрядить обстановку, шутил и спрашивал её о Тегеране, но она отвечала односложно, потом заварила себе в кружку чая, поблагодарила нас за ужин и улетучилась к себе.
Я вздохнул. Вот, думаю, чёрт. Она крепкий орешек. Так и будет скромничать и навевать скуку... К великому стыду я должен кое-что рассказать. Я узнал это гораздо позже, но эта искренность... Эта застенчивость... В общем, оказывается, она разоблачила Петера уже по запаху еды. Она просто не смогла отказаться, так как я настаивал, что это традиция Европы. Трындец. Она там сидела и давилась. Наверное, она читала молитвы и просила бога не карать её сильно за эти две несчастные сосиски. Если б тогда, когда я узнал об этом, рядом был Петер, я б его придушил. Но Петер уехал на выходные в Гамбург, так что спасся.
Так и полетели дни. Я вставал с третьим или четвёртым будильником, быстро жевал завтрак, мы с Петером перебрасывались несколькими словами, Нассрин молча ела, потом мы летели в Универ. Как ни странно, все вместе. Просто лекции как-то вот так одновременно начинались и в зданиях поблизости. Иногда мы бежали, подначивали друг друга, и тогда Нассрин даже смеялась, называя нас "легкомысленными". Пролетая мимо соседских домов, мы весело рапортовали: "Морген, Хер Фишер" или "Морген, Фрау Хольц", и нам отвечали улыбками, кивками и снова: "Гутен Морген!".
В обеденное время я иногда встречал Петера или Нассрин в столовой, и тогда мы могли снова поболтать и поесть вместе. Порой видел Ирку, но мы ограничивались дежурными фразами... Правда, иногда она хватала меня за задницу, но так, для проформы. Наталья куда-то совершенно исчезла, а потом я увидел её с высоким дикого вида индусом и расстроился. Петер даже ткнул меня кедом под столом и сказал не вешать носа. Этот индус, мол, страшный как сто подвалов, а я красавчик.
Возвращались домой мы в разное время, и готовил обычно Петер. Если он задерживался, то с ужином мучился я, но ничего интереснее замесить макарон с сыром, разогреть купленную на углу пиццу или сварить риса с фаршем я придумать не мог. Прошло время, и начала готовить Нассрин. Она всего боялась. Когда случайно сожгла кастрюлю, извинялась до вечера, нам аж неудобно было. На следующий день Петер купил две. Кастрюли. Сказал, чтоб она не волновалась, и это про запас.
Она начала улыбаться, но к Петеру всё равно относилась настороженно. Я знал, что рано или поздно её прорвёт. Будет разговор о грехах или что-то такое. Почему-то я не хотел в этом участвовать. Но, к моему удивлению, виной скандала послужил я. И мой неугомонный... Ладно, не будем в деталях, короче говоря, соизволила явиться Ирка.
- Ну, как вы, пидарасы, здесь поживаете?
Я почему-то был так рад её видеть. Оказывается, соскучился. По её губам, ярким, пухлым, горячим, по её груди, по её чуть хрипловатому голосу и вечному: "Не ссы, землячок!".
Мы поболтали, она, как оказалось, ездила недавно "на Маскву", к родителям. Рассказала по мелочам, что где изменилось, спросила, какие у меня планы на Новый Год. Планов, признаться, не было, я ещё даже об этом не думал. Наверное, родители будут звать домой... Но я пока не знаю, не решил. В общем, слово за слово, начал её обнимать в гостиной, целовать. Ну, и лениво, как всегда, в комнату идти не хотелось, никого дома ещё не было, я первый. Но где-то в процессе я всё же очнулся:
- Ирка, пошли ко мне в комнату, а то у нас тут... Соседка.
- Какая ещё?
- Ну, студентка новая. Иранка.
- Фи...
- Слушай, ты вообще хоть кого-нибудь любишь, кроме маааа-асквичей?
В общем, забрались ко мне. Всё было классно, она даже громко не кричала. Всё супер. Я, оказывается, по ней изголодался, жуть. Не мог угомониться. Стал просить её сделать минет, а она, типа, отказываться. И короче, стука в дверь я не слышал. Не знаю, как стоны можно было растолковать, как согласие войти. Хотя, может, она решила, что мне дурно? Что я болею или что-то такое? В результате дверь она открыла, я сижу на кровати, в чём мать родила, Ирка, тоже голая, между моих ног. Я вообще плохо чего помню, помню только, что было очень хорошо, а потом кто-то громко крикнул. Это не могла быть Ирка, у неё рот был занят. Значит, Нассрин.
Если честно... вы, конечно, меня простите... Но мне было настолько не до Нассрин тогда. Вот именно после секса. Так что я пренебрёг её моральным шоком, или что там у неё вышло, и завалился спать. Запомнилось, как Ирка смеялась. В тот день педикюр у неё был зелёный. И мне снились змеи. Змеи на Москве. Вылитый профессор Персиков, не так ли?
Оказалось, всё вышло серьёзней, чем я, легкомысленный, мог предположить. Когда я проснулся, Ирки не было в комнате, но валялась её кофта, и почему-то стало тоскливо, что она ещё не ушла к себе. Потом я услышал, что кто-то воет там, сверху. Медленно до меня дошло, что воет Нассрин, причём, в истерике. Я подскочил, натянул домашние штаны, футболку, трусы даже не стал искать и рванул наверх. Мельком, в коридоре, я заметил кеды и рюкзак Петера. Ну, значит, они вдвоём её успокаивают, понял я.
Так и вышло. Дверь в её комнату была распахнута, девочка сидела на постели, в рубашке и джинсах, закрыв лицо руками, и ревела. Слева от неё примостилась Ирка и наговаривала своим хриплым голосом что-то успокоительное, на английском, а справа сидел Петер, с кружкой чая, и умолял выпить хоть глоток.
Я не знал, куда себя деть. Нассрин не могла говорить даже по-английски в таком состоянии, она бормотала что-то на фарси, на персидском то есть. Бормотала, обливалась слезами и качала головой. Мне было до боли её жаль, но я не знал, чем же помочь. Что же сделать. В результате я присел у её ног, вымучивая какие-то английские скупые извинения из разряда: "Я не хотел оскорбить ваши чувства, мадам". Выходило плохо, она никого не слушала. Спустя где-то полчаса я встал и развёл руками. Ну, не поить же её успокоительным насильно. Ирка забрала у Петера кружку и попросила нас с ним выйти. Типа, женский разговор будет. Мы и обрадовались...
Мы сели на лестнице, между вторым и третьим этажами. Долго молчали, вслушиваясь, что же там минетчица говорит мусульманке, но тщетно. В конце концов, чтобы как-то разнообразить мысли, я спросил у Петера, как дела. Он пожал плечами.
- Нормально. Я твою Наташу видел. Кажется, они с индусом рассорились...
- Правда?
- Мне так показалось. Позвони ей, чего ты вообще ждёшь?
Он прав, думаю. Позвоню... завтра. Когда этот театр прекратится, и я буду в духе строить отношения.
- Может, у нас с ней получится... что-то серьёзное... - вдруг разоткровенничался я.
Если честно... вот только не ругайтесь... перспектива стать парнем девчонки, которая так реагирует на минет, перестала меня привлекать. Так что пока я попрощался с видом мечети и куполов, как в сказке у Алладина.
- Ну, вот и отлично, - подбодрил меня Петер. - А у нас, возможно, с Яном...
- Вот как? Будете... - я замялся. - Ну, типа вместе? Как пара?
- Угу. Возможно.
- Клёво, - кивнул я и похлопал Петера по плечу.
Ян, немец по рождению и виду, вызвал во мне гораздо больше уважения, чем какой-то чумазый турок или наглый африканец.
В конце концов, разговоры до душам, между-нами-девочками, закончились, и Ирка вышла из комнаты Нассрин. Красивая, гордая, с высоко поднятой головой. Сомнений не было, минетчица победила.
- Ох, ну налейте мне чаю, что ли... - вздохнула.
- Сейчас, - Петер кинулся на кухню, а Ирка, снова глубоко вздохнув, подсела ко мне, на его место.
- Ну, как? - спросил я.
- Курить хочется.
- Она как? - напомнил.
- Да, нормально, родной, что с ней сделается? Она, оказывается, первый раз в Европе вообще. Родители были против, а она решила, что будет учиться, и уехала. Одна. Рискнула, как говорится. Ну, что я могу сказать... Молодец, девка. Только вряд ли приживётся.
- Это ещё почему? - нахмурился я.
Ирка некоторое время молчала.
- Да дай ты мне закурить.
- Да Ир...
- Ох. Почему-почему. Ты знаешь, сколько ей лет?
- Н-нет, а это важно?.. - я не мог разобрать её логику...
- Тридцать пять уже, мой родной.
- Ты шутишь? - опешил я.
- Нет. Она мне паспорт показывала, визу, мол... А я на дату рождения глянула. Сама обалдела. Но зато многое стало ясным.
Я сидел молча, соображал. Как же ей может быть тридцать пять... Она тянет на двадцать... три максимум.
- Слушай, - говорю, - ты, наверное, ошиблась...
Да и вообще, причём здесь это?
- Ах, Сашенька... - вздохнула, словно с детсадовцем говорила. - А вот и наш пидарас с чаем бежит... Ты можешь сам посмотреть, если мне не веришь. Но я считать умею, хороший мой, у меня папа банкир, - посмотрела на меня и подмигнула.
Петер принёс чай не только ей, но и мне. Я поблагодарил за нас обоих, он, вздохнув, присел на лестнице ниже.
- Ир... - я на всё наплевал и говорил на русском с ней. - Ну, допустим, верю, ну тридцать пять... Но причём тут это? Из-за этого она не приживётся?.. - глянув на Петера, я коротко бросил: - Извини, что на русском, у нас тут... Сложный разговор, - он кивнул и сказал, что будет на кухне в случае чего. - А, Ирка? Объясни мне, дураку.
Она держала кружку с чаем в ладонях и смотрела куда-то в сторону. Потом поглядела на меня и рассмеялась.
- Ну, ты что... шутишь, что ли. Ир?
- Да какие тут шутки. Ой, мужикииии-и... Сашок, ей тридцать пять, она мусульманка, значит, девственница, значит, мужика даже ни разу не было.
К своему удивлению, я почувствовал, что краснею...
- ...Ты думаешь, она приспособится вот к этому, что у вас тут творится? - Ирка кивнула на лестницу. - Да она уже сейчас волком воет. А что потом будет, когда экзамены, а она ни бе, ни ме? Ей замуж надо, а она учиться. Смешно, честное слово! Что они там, в Иране, с ума посходили, что ли... Куда они её отправили. Она тут рехнётся. С ума сойдёт, - Ирка, кажется, покачала головой. Я не мог сказать точно, я смотрел только вперед, на лестницу, а щёки ещё горели, хорошо, что вокруг была полутьма. - Ей мужика надо... - сказала почти шёпотом. - И самое страшное, что она вот бесится, психует, а, кажется, до конца и не понимает, в чём дело. А может, и вообще не понимает.
Потом Ирка встала, потянулась. Из комнаты вдруг выскользнула Нассрин, вытирая лицо, она тихо извинилась и прошмыгнула вниз по лестнице. Почему-то когда я посмотрел на неё голые ступни, я поверил, что ей тридцать пять. Что-то так... на уровне одних ощущений подсказало, что Ирка не врёт. Да и зачем ей врать, собственно.
- Всё, я домой, - сказала землячка. - Спасибо за чай. Проводишь?
- Провожу, - вздохнул я, поднимаясь. - А за чай скажи спасибо Петеру.
- Он обойдётся.
- Язва ты, Ирка...
- Мне можно, я женщина.
Мы погуляли немного в парке, Ирка наконец накурилась своих "тонких женских сигарет". Рядом с ней я вдруг почувствовал себя подростком, мальчишкой. Она мне г рассказала, как у неё было в первый раз. Как она лишилась девственности, представляете? Не поверите, это было в папином гараже, и ей было шестнадцать. Ясное дело, с водилой. С папиным водилой, был там какой-то "вах, кавказец". Естественно, больно. Естественно, с кровью. Но получила море удовольствия. Я во время её рассказа не проронил ни слова, а потом зачем-то спросил, не хочет ли она домой. В Москву, то есть. И что она вообще собирается делать, когда закончит учёбу.
- Ну... - сказала, затянувшись. - Вообще, в Бельгии есть местечко, - выпустила дым. - Тёпленькое, - улыбнулась куда-то в пространство. - Но ты никому не говори, это секрет пока.
- Да я никому не скажу, зачем мне... - я пожал плечами.
А потом, мы прошлись по аллее, я снова спросил:
- А как же Родина?
Она остановилась, посмотрела на меня и звонко, весело, искренне рассмеялась.
- Что, мой родной? Что ты сказал?
Я сам смеялся, глядя на неё в свете уличных фонарей.
- Никогда больше так не говори, - затянулась новой сигаретой. - Пойдём. Проводи меня уж до дома, поздно что-то.
Я возвращался домой какими-то извилистыми тропками, всё размышляя и размышляя. Фонари горели, причём везде, было светло и безопасно. Германия. Пару раз проехали полицейские машины, подмигнул светофор на пустой улице. Мне не хотелось идти домой, но в бар на углу тоже не хотелось. Подташнивало от выпивки. Я раздумывал над Иркиными словами. Правда это, нет? Как-то очень серьёзно она всё представила, даже жутко. Нассрин у неё получилась какой-то сверх безумной монашкой, единственная проблема которой - жестокий недотрах. Так ли это? Может, у Ирки самой... недотрах? Может, я её плохо ебу? Может, надо лучше?
В конце концов, я вспомнил, что Петер мне сказал про Наташу, и решил пойти выспаться. Прежде чем вообще с кем-то трахаться, надо хоть нормально выспаться. Удивительно, но эта истерика вымотала меня, хоть я уже и спал вечером. Или свежий воздух на прогулке так подействовал?
Дом спал. По крайней мере, первый этаж. Я открыл дверь, проскользнул, повернул ключ в замке пару раз, чтоб удостовериться, что всё ок, и поднялся к себе. В кухне горел свет, там сидел с чашкой кофе Петер и думал о чём-то.
- А ты что не спишь, друг мой голубой? - улыбнулся я и потянулся включить чайник.
- Да вот... - пожал плечами, а у самого глаза красные.
- Иди спать, ты плохо выглядишь...
- Сейчас...
- Это был самый жуткий минет в моей жизни, - признался я. - Кошмары будут сниться.
Он тихо рассмеялся, допивая остатки кофе.
- Тогда ложись со мной, - сказал, улыбаясь, - я тебя буду обнимать-целовать и прогоню все плохие сны.
Я рассмеялся, качая головой.
- Сейчас кину в тебя чем-нибудь...
- Все подушки с моей стороны.
- А я потяжелее чем-нибудь. Вот этим, например...
- Ого. Тарелка. И тебе меня не жалко?
- Жалко, друг. А что делать?
Посмеялись.
- Она хоть успокоилась? - спросил я, наливая чай.
- Да, - кивнул Петер. - Кажется. Я к ней поднимался недавно, она спать легла.
- Окей. Завтра проснётся, всё будет лучше.
- Не думаю.
- Почему?.. - обернулся я.
Петер поглядел на меня серьёзно.
- Ну, ты будешь по-прежнему бабником, а я - пидарасом.
- Ой, блин... - я рассмеялся, взял кружку и печенье из шкафчика. Подсел к Петеру за стол. - И то правда. Как же я буду водить сюда Наташу?
- А я - Яна, - вздохнул Петер.
- Я, кстати, рад, что ты закончил с тем чумазым турком.
- Не называй его чумазым...
- Да брось ты, - поморщился я, отхлёбывая чай. - Он страа-ашный. Как сто подвалов.
- Как что?
- Сто подвалов. Это значит очень страшный. Очень.
Петер сложил руки на столе и положил на них голову. Усмехнулся.
- И выбрал истинного арийца... - закончил я и улыбнулся, жуя печенье.
- Не говори так.
- Почему?
- Потому что нельзя так говорить.
- Брось, Петер... - я хотел ещё что-то сказать, но он меня перебил.