Аннотация: Легкий летний, полный воздуха и красок небольшой рассказ-зарисовка.
ДВЕНАДЦАТЬ НЕДЕЛЬ БЕССМЕРТИЯ
А. Vivaldi. Summer.
Тempo impetuoso dЄestate.
Как-то, одним летом, я с женой снимал дачу на берегу моря. Можно сказать, от безысходности - год выдался более чем насыщенным и теперь мне хотелось просто дать себе убежать от всего, что меня окружало и томило там - в городе. К тому же, отпуски у нас совпали. Точнее, ее отпуск совпал с моим желанием отдохнуть - так мы и оказались здесь.
Роман "Ночные купальщицы", отнявший у меня практически все силы, был в конечном итоге написан и готовился к выходу. О его дальнейшей судьбе, а именно о мыслях читателей, я собирался узнать именно здесь. Я еще тогда был уверен, что все будет замечательно, когда молоденькая секретарша, торопливо поднося миниатюрный, похожий на детский, наборчик с кофе, не забыла мне улыбнуться в кабинете издателя - моего давнего приятеля. Не знаю, но я всегда придавал большое значение всяким глупостям - справедливая дань молодости. И как ни странно, в этом была своя недосягаемо-зыбкая прелесть.
Солнце, море, песок... Мне можно - я слишком много времени посвятил людям и теперь пришла моя очередь. Вообще, здорово! Дача оказалась деревянной, легкой, просторной и прохладной. От солнца ее защишала целая вереница лип, и если бы не они, то я запросто испекся бы, так и не став ее добровольным узником на все предстоящие двенадцать недель.
Двенадцать недель... Кто бы мог подумать! Даже теперь это звучит отчасти немыслимо. Чем я буду заниматься? Загорать, купаться? А еще..? Нет, жена у меня есть, тем более с собой. Что же тогда? От шума я быстро устаю и ночные клубы не для меня. Но Надя все равно меня куда-нибудь потащит - как она говорит: "вспомнить молодость". Можно подумать, мы старики. Хотя дети уже взрослые и мы можем теперь полностью посвятить себя друг другу. Жизнь в удовольствие - разве есть смысл поступать как-то иначе?! Вообще, я очень даже счастлив. Раньше я считал неуместным для мужчины заявлять нечто подобное, тем более об этом писать, относя разговоры о счастье, скорее, к особенностям женской эмоциональности. Но что делать!? Пусть этот очерк будет пронизан простой общедоступностью - без всяких словестных замысловатостей тяжелой прозы. Но это лишь с виду - что касается стиля. Что же до смысла, то, быть может, его в этом самом очерке будет больше, чем в ином фалианте. По крайней мере, так мне кажется или мне в это искренне хочется верить - что, в принципе, одно и то же. Да и вообще, все в жизни многим проще, чем есть на самом деле. Кому нужны сложности? Да и что это, по сути, такое... Впрочем, я уже заговорился - ведь я на отдыхе - стало быть, думать мне противопоказано.
Пятьсот метров на северо-запад, и уже по щиколотку в пенистой воде. Кстати, довольно грязной. Но разве это важно? Чуть поотдаль, в святом нигляже, орудуют лопатками дети. Трогательная возня. Рядом с ними, на поставленных прямо в воду топчанах, в не менее святом полу-ню, загорают молодые мамаши. Хорошее я себе выбрал место. Стратегическое.
Удивительно, какой на пляже стоит гул, стоит только закрыть глаза и прислушаться. Где еще можно встретить такое незабываемое единение звуков человека и природы, когда, не чувствуя между собой соперничества, никто из них не стремиться выделиться? Вообще, полезно закрывать глаза. Странно, но можно услышать то, что в обычной жизни, казалось, безвозвратно затерялось в целом ворохе прочих звуков. Вы слышали, как тикают наручные часы в метре от вас? Лязгает на повороте трамвай? Стучит собственное сердце?
Надя валяется в шезлонге. Удивительно небрежно и красиво. Ей идет валаться - в этом есть что-то детское и необычайно притягательное. Даже после стольких лет в ней мало что изменилось. Завидное постоянство тела и духа. Приятно отмечать свою дальновидность. Когда мы были студентами, я часто баловался тем, что представлял очертания еще молоденьких тогда барышень лет эдак через тридцать. Перспективы были весьма противоречивы. Так я выбрал Надю. Конечно, не только поэтому. Но, в любом случае, не ошибся. Себе же приятней.
Встретились же мы в книжном магазине. Я так и подошел к ней с вопросом: "Вас, случайно, не Надей зовут?". Кстати, я был очень стеснительным и такое поведение тогда казалось мне неслыханным. Но что я мог еще придумать, когда мне чудилось, что в следующее мгновение она может запросто и навсегда упархнуть так и не побывав в моих руках. А почему Надя - я понятия не имею. Просто Надя. А она мне: "Да. А разве мы с вами знакомы?". Так мы познакомились, о чем даже она не жалеет. А это уже показатель.
В первый же день я обгорел. Смешно и по-детски. Как ни странно, это был мой дебют, хотя на море мы выбирались довольно часто. Никогда бы не подумал, что обычная майка может доставлять столько неприятностей. Когда-то я читал, что ожоги лучше смазывать не кефиром, а уксусом. Но не смотря на авторитетность издания, проверять действие нового средства я не стал, хотя и старое прельщало примерно так же. К тому же, для меня они были одинаково неопробованны.
Так я выкроил для себя несколько спокойных дней. Надя же еще при мне успела подружиться с одной отдыхающей - ее трехлетняя дочь высыпала мне на спину ведерко песка. Мамаша долго и неумело извинялась. Надя сказала, что ничего страшного, хотя песок с меня буквально сдували. На следующий день я не явился. Так что ей было с кем общаться. К счастью, у них удивительным образом обнаружилось завидное множество схожих интересов, что делало мои шансы на спокойный отдых просто фантастическими.
Просыпался я поздно - куда мне было спешить. Надя уже успевала куда-то дется. К этому я привык еще в городе. Так даже лучше - приятно наблюдать рядом с собой активного человека, а по части завтрака я и сам мог себя обслужить.
Часов одиннадцать. Солнце, как и подобает в такую пору, пекло вовсю. Открывать окна было бы неразумно, разве только под вечер. Удивительный и естественный контраст. Конечно, не Баку, но приятного мало. Спасали деревья.
Я перебрался в небольшую комнатушку на втором этаже - там было прохладней всего. И именно здесь я осознал всю прелесть своего одиночества. Ясно, что уже завтра я взвою от безделия, полезу за бумагой и карандашом - к ручкам я не привык и карандаш стал для меня признаком необходимого качества, продолжением руки, моим первым читателем. Технический прогресс мало чем меня привлекал, хотя имел я к нему все доступы. На юбилей коллеги подарили ноутбук. Удобнее, конечно, но где пометки, картинки, стрелочки, груды исписанной бумаги? Не верьте, что писатели комкают листы и швыряют их в карзины с ловкостью заправского баскетболиста - все это пижонство. Знаю, что Хеменгуэль со мной бы не согласился - ведь он считал ведро для бумаги главным атрибутом писательских будней. По крайней мере, я не видел подобного, хотя заставал за работой многих именитых писателей. Это все равно что расхожее мнение, будто в сумасшедшем доме должен быть свой Наполеон. Дудки. Никаких наполеонов там нет и впомине. Кстати, об этом стоило бы написать рассказ. Все намного спокойнее. Понятно, буйные есть, но все же не в таком виде, как в киношных вариантах. Я все это видел. В обычной жизни бывает и пострашнее. Удовольствие родственного качества.
Взвыл я уже спустя час после завтрака. Надо было принять меры и что-то сделать. На скудно пружинящую кровать тяжело плюхнулся мой клетчатый дорожный чемодан - ценный и двусмысленный подарок на свадьбу. Вообще, меня окружало много вещей так или иначе напоминавших о различных памятных датах. Иногда и о тех, о которых вспоминать явно не хотелось. Тогда двоякое чувство переходило прямиком на неповинную вещь и я старался засунуть ее куда-нибудь подальше. Выбрасывать же рука не поднималась. А надо бы. Чемодан к такой категории не относился. Даже напротив - свидетельствовал о некой приобретенной состоятельности. В обладании чемоданом есть своя непонятная прелесть.
Синхронно щелкнули и встрепенулись латунные языки замков. "Седьмой сундук еще не полон..." - подумал я, поднимая верхнюю створку. Посреди угрюмого мужского белья увеселительно и диковато, точно балетная пара, выступающая в пабе, светлели новенькая зубная щетка и тюбик с пастой. "Живут же люди". Я полез дальше и вскоре под слоем тряпичного грунта натолкнулся на схожий с оазисом цветастый блокнот. На глянцевой обложке была изображена известная мультяшная героиня - еще одна справедливая дань моде, рекламе, сбыту - чем и пришлось довольствоваться. Покупал я его перед отъездом на вокзале, и на мой вопрос продавщице: "а нет ли чего попроще?", последовало: "не выпендривайтесь!". Я и не стал. С карандашом было сложнее - его маскировочный черный цвет был более чем неуместен и прежде чем я на него натолкнулся, мне пришлось основательно разворошить содержимое чемодана. На мгновение я было огорчился, что опрометчиво, гонимый спешкой оставил его дома. Карандаш был цанговым и, разумеется, дареным. Поэтому, радости при встрече с ним было не меньше, чем с каим-нибудь дальним родственником. (Еще раз замечу, что этот рассказ более чем раскрепощен и да простит мне читатель некоторые словестные вольности).
И так, в моем арсенале появилось все необходимое для плодотворного отдыха, отчего заоконная жара куда-то запропастилась и в течении следующих трех часов меня не донимала.
"Из всех возможных и невозможных черт у него была одна, с которой он теперь проводил всю свою жизнь". Так начиналась первая строка моего нового рассказа, бережно занесенная в мультяшный блокнотик. Потом я отвлекся. Тому были причины - за окном внезапно что-то бухнуло и зазвенело. Я подумал - дети. Отодвигаю занавеску - так и оказалось - соседское окно вдребезги и пара светлых голов, уносящихся за угол. Потом зараздавались утомительные и неприятные женские крики и брань. В общем - картина довольно обыденная и тем малозанимательная. Я немного огорчился - было бы несравнимо интересней, если бы их удалось поймать. Хотя, в детстве, мы с приятелем тоже как-то высадили окно, после чего побежали ко мне домой и спрятались на чердаке. Но не смотря на это, нас нашли и основательно выпороли. До сих пор не могу понять, кто мог нас тогда заметить. Матери пришлось идти к дяде Саше и просить его за бутылку вставить новое стекло. А я униженный и оскорбленный тайком наблюдал за тем, как его огромные распухшие пальцы чудом удерживали малюсенький реечный гвоздик. Но большей загадкой было то, как он умудрялся попадать по нему молотком, при этом не отбивая себе эти самые пальцы. Уже будучи взрослым, я как-то пытался проделать подобный трюк, после чего пришлось покупать еще одно стекло, не говоря про то, что Надя фыркнула и обозвала меня недотепой.
Я снова взялся за карандаш и в ближайшие три часа написал примерно следующее.
"Красивая и беспомощная - что может быть разрушительнее для мужской психики, чем Ее недосягаемость вперемешку с кажущейся доступностью, когда она, играясь, легонько задевает тебя краешком своего тела, небрежно прикрытого какой-нибудь цветастой тряпочкой?! Разве только прямое физическое воздействие. Хотя, еще и не известно, что окажется предпочтительнее. В редких мечтах Скрябина частенько присутствовали особо несбыточные образы. И теперь, трясясь в прямоугольном вагоне трамвая, они опять не давали ему покоя, унося в свою прекрасную бездну вседозволенности. Он не стеснялся. Скрябину отчетливо представлялись различные сцены сладострастия. И стоило ему только перестать, открыть глаза, как он начинал переживать, маяться и не находить себе места. На самом деле, тут - на яву - все было настолько по-другому, что порой он и сам не мог представить, как он здесь очутился. Что это вообще за мир, как он получил свое право на существование? Дома его ждала совершенно другая женщина - не та, которая представлялась ему в мире грез. Почему? Почему он, будучи еще молодым, так просто сдался под ее натиском?! Правда, был еще и ребенок... Ну и что! Испугался. Не знал, а, точнее, предполагал и боялся, что могут сказать на это родители - тогда - политработники, и к чему могут привести подобные действия - к огласке, ненужным вопросам, санкциям... "Видите, товарищ Скрябин, как морально разложился ваш сын..." Или он правильно поступил, женившись на ней, и то, что сейчас он испытывает - не более чем кризис возраста? Точного ответа он не знал.
За свои сорок три года, Алексей Федорович Скрябин был практически полностью разрушен. Казалось, природная уступчивость и малодушие, стыдливость и непритязательность, буквально растаскивали его по частям. Все началось еще в детсаду - по крайней мере, как позже вспоминали его родители, дотоле ничего подозрительного замечено не было. Рос он застенчивым и опрятным мальчиком. Любил животных - в их доме долгое время жила соседская овчарка Дина, с которой он частенько играл. Живому общению с ребятами, Алеша предпочитал книги.
Кто виноват? Родители, общество, судьба. Не все ли теперь равно. В колоссальной драме собственной жизни, он играл маленький эпизод - без слов".
Начало было положено. Вроде - неплохое. Конечно, за три часа маловато, но, зная себя, этого было впорлне достаточно. К тому же - я практически ничего не исправлял, что случалось довольно редко. Воздух, наверное, тому способствовал. Недаром столько писателей отзывалось о благотвороном влиянии курортного образа жизни, поэтично вуалируя простую смену обстановки.
Откуда взялся такой сюжет - непонятно - чистая импровизация, неосторожное движение мысли. И теперь мне уже приходилось думать, куда бы его пристроить - продолжения в голове явно не существовало, а оставлять его в таком виде было жалко. Странное чувство - бросить жалко, а воспитывать мучительно сложно. Приходится выбирать. Интересно, похоже ли это хоть издали на то чувство, которое испытывает новоявленная мать, перед которой стоит похожая дилемма с одной лишь легко понятной разницей.
"Ладно, как бы там ни было, на сегодня хватит". Поспешно отстраняю от себя блокнот, кладу на него карандаш. В такой композиции есть своя завершенность, точно в ресторане, когда используешь непонятно откуда взявшийся тайный знак и скрещиваешь на тарелке нож с вилкой. И как по волшебству, не говоря ни слова, откуда-то мягко выплывает официант и, изящно поддев тарелку и качнув ее в воздухе, волнисто испаряется.
Теперь же официант не появился, а вместо него я заслышал характерное чавканье замка входной двери. Удивительно, сколько звуков могут просачиться сквозь легкие деревянные стены. Спускаюсь.
Это была Надя, а из-за ее спины донеслось: "Здравствуйте, как вы себя чувствуете?"
- Добрый день. Сущая ерунда, - говорю, хотя сначала и не понял о чем и чья это речь.
- Говорят, от ожогов кефиром смазывать надо. Вы пробовали?
- Нет. Я где-то читал, что уксусом можно.
- Уксусом?
- Да, представьте себе.
Ловлю и расшифровываю взгляд Нади:
- Да вы проходите.
- Спасибо - мы ненадолго.
"Мы" - это были мамаша с дочкой - той, которая давеча высыпала мне на спину ведерко песка. Я сразу ее и не заметил. Такое маленькое белокурое очарование в розовой панаме из-под которой торчала косичка
- Здрасьте.
- Здравствуй. Как твои дела, - говорю я ей и, как и подобает взрослому, присаживаюсь рядом с ней на корточки, - как там на море - жарко, да?
- Да. А вот смотрите, что у меня есть, - лепечет она и протягивает мне свою крошечную морщинистую ладошку. - Я на море нашла.
На ладошке лежит небольшой темный камушек.
- Ух, какой красивый, - подходя сказала Надя.
- Да, она с ним на море все это время и провозилась. - улыбается мамаша. Нашла где-то у воды и вот принесла сюда. - Настя, зачем он тебе?
- Надо, - шепелявит девчушка и поспешно прячет его в маленький кармашек платица.
От этого ее движения, в моей голове сработало. А вот если у нее в платье не было бы кармашка. Тогда что? Она засунула бы камушек, в свой носок. Если засунуть камушек в узкий детский носок, то он, округлившись от формы камня, выдаст в увеличеном виде сетчатую структуру своей ткани - это похоже на увеличителное стекло, ту линзу капельки дождя, на поверхности которой дома и все остальное преобретает полукруглые очертания. Надо же! И откуда это берется?
Нельзя сказать, чтобы этот визит как-то повредил моим планам, но и свежести в мое времяприпровождения явно не добавил. Мне не нравились одинокие женщины с маленькими детьми. Было в этом что-то жалостливое, требующее внимания. Нет, не в виду каких-нибудь материальных затруднений - как я понял - зарабатывала она достаточно - а, скорее, чего-то неуловимого, трогавшего тоненькую, а в моем случае и совсем незаметную - как паутинку на солнце, струнку бессловестного человеческого сопереживания. И как бы ни была сильна женщина - от гордости, ожесточенности или ведомая единственной заботой о ребенке, есть во всем этом наигранное желание сделать все самой, не спросить чьей-то помощи, наперекор. И, казалось, стоило чуть затронуть это сооружение, как то рухнет, а под его руинами окажется хрупкий теплый комочек женского существа. Живой. А может, я все это сам себе придумал. Как бы там ни было - сидим.
От нечего делать я стал наблюдать за Настей. Та внимательно размешивала ложечкой сахар в большой широкой чашке, стараясь не задевать ее краев. Это получалось. Знаете, у детей летом лица особенные, такие водинисто-прозрачные что ли. И так легко заметить на ее виске крошечную жилочку усердия. Вообще мне показалось, что она очень старательная. Закончив с сахаром, Настя отложила ложечку, немного пододвинулась на стуле, так что стол приходился ей точно по невидимый еще кадычек, и потянулась обеими руками за чашкой. Только сейчас я понял, что ребенку совершенно неудобно сидеть. Я посмотрел на женщин, те не реагировали, увлекшись своим, раскрывая шире обычного глаза и волнисто повышая голос, на каких-то понятных лишь им моментах. Надо же. Я же не стал вмешиваться, рискуя нарушить не до конца ясную перспективу происходящего. Бывает так - сначала ставишь перед собой плошку, скажем, с мандаринами. Чистишь их, складывая шкурки радом - на стол, ленясь сходить за дополнительным блюдцем. Когда же в плошке остается несколько штук, с радостью перпекладываешь в нее и очистки. Так и я - ждал, что все решиться само собой. Обхватив чашку, Настя медленно стала двигать ее к себе, вытягивая ей на встречу губки и подбородок. По мере того как кружка приближалась к ее носу, Настины глаза мерно и чуть заметно сходились к переносице. В конце же, она просто моргнула и широко их раскрыла, точно оправляясь от замешательства. Чашка стала медленно накринятся, пока не соприкаснулась со встретившей ее трубочкой губ, после чего немного приподнялась, продолжая увеличивать крен. У кромки захлюпало. Чай был горячим. Лобик наморщился. Чашку оставили в покое.
Когда мы прощались, у самого порога, закинув вверх голову с двумя разновеликими хвостиками, она протянула мне свою крошечкую пятерню. Я заулыбался, протягивая свою. Она обхватила два моих пальца. Чудное существо.
Воскресенье. Странное время недели. Еще со школьных лет именно этот день не сулил мне ровным счетом ничего доброго. Впрочем, и плохого не было. Скорее, нечто тоскливое, непонятное, тупое. Вот и теперь - я перерыл практически весь дом в поисках того рассказа, так неожиданно начавшегося. За прошлые несколько дней на меня навалилось столько мыслей на его счет, что не в силах более их сдерживать, мне необходимо было его попросту дописывать. Унывая в поисках, ума не мог приложить, куда бы я мог его подевать. Писать ли просто продолжение? Без начала? Я так не пробовал еще. Да и придуманное после так вязалось именно с тем ранее выбранным сюжетом, что в отдельности принимало несвязную между собой груду слов. Переписать же заново начало рука не поднималась. Это совсем невозможно. Получится совершенно другое, не имеющее ничего общего с прежним моим настроением. Не исключено, что новый вариант может быть многим лучше, да так, наверное, и произошло бы, но все это не то. Удивительное чувство, когда созданная тобою вещь, собранная по крупицам, внезапно перестает существовать и ты не в силах уже воссоздать ее, не смотря на то, что именно ты твовец и единый властитель ее, маешься над собственным бессилием. Странное сочетание собственной мощи и никчемности.
Раз уж мы договорились с читателем, и он великодушно относится к этому рассказу с моей стороны, простив мне столь вольный слог повествования, необходимо заметить, что потеря автором какого-то фрагмента, плода собственной фантазии, даже если он и воспринимался вначале как простой словесный эскиз, может быть довольно болезненным. И надо отыскать в себе достаточно воли, чтобы смириться с этим и продолжить. А если к этому наброску вдруг возможно продолжение, способное вдохнуть в него необходимую жизнь - так это и вовсе тяжко. Точно, потеряв елочную гирлянду, решаешься выкинуть и остальные шарики. А потом находишь ту самую гирлянду. Я же решил плюнуть на это дело. Не вышло. Так я промаялся еще три дня.
Все еще жарко. Вода холодная. Надя только что из нее. Как они могут купаться в таких условиях? Вы замечали? Женщинам вообще не холодно! У меня же ноги сводит уже у самого берега. Кожа ее покрылась мелкими рекламными пупырышками. Захотелось пива. Черт возьми, все это напоминает дневник! Сейчас где-то двенадцать или около того. Наших знакомых нигде не видно. Я уже было стал скучать по этой маленькой Насте. Все же веселее как-то. Точнее, живее. За середину жизни развивается какая-то добродушная снисходительность к детям и всему тому, что с ними связано. По крайней мене у меня.
Лежим у воды. Все же прохладней. Спина моя прошла довольно быстро, и не смотря на Надины уговоры, майку я все-таки снял. Это точно зимой, когда тебе одевают шарф, а ты морщишься, играя во взрослого, что, мол, зачем он нужен, на улице и не холодно, и прочее. Когда же этого не делается, недоумеваешь, в лучшем случае просебя, обижаясь на нерасторопность супружницы.
- Здравствуйте. А мы думали, вы сегодня не придете. - раздался из-за спины Надин голос.
Ага, думаю, пришли.
- Да вот, еле собрались. Еле успокоила ее. Потеряла она свой злополучный камушек, что здесь на пляже нашла, так вот теперь успокоиться не может. Я ей говорю, что тут еще много всяких разных, а она все упирается, что именно тот нужен, а все остальные не подходят.
Я обернулся. Настя была некрасиво заревана. Дородная мамаша крепко держала ее за руку.
- Привет, говорю, как твои дела?
Настя ничего не ответила. И мне показалось, что она вот-вот снова заплачет. Не в силах наблюдать за возможным продолжением, а что-то там сказал и полез в воду, слыша за спиной детское хныканье.
Вода обдала меня судорогой. Надо же, какая холодная! Черт возьми! И тут меня осенило. А чем отличается моя потеря от ее?! А может, ее потеря несоизмеримо больше моей. Да! И оба мы ищем одно и тоже - я в своем мире, она - в своем. Ищем и не находим этого, не соглашаясь на доступные в великом множестве замены.
Так я стоял с минуту по щиколотку в воде, разбираясь в ворохе свалившихся на меня мыслей. Потом, резко развернувшись, направился к берегу.
- У тебя есть лопатка? - спрашиваю.
- Нет.
- Тогда давай без нее.
Я взял ее на руки и мы пошли к воде. Ее ручки обвили мою шею. Она уже не плакала, уткнувшись мокрым носом в мою щеку.