У меня осталось совсем немного воспоминаний о моей семье. Точнее даже не о семье, а о маме. Моей милой, любимой и такой родной маме, единственной, кто меня ценил. Для нее я всегда была ее маленьким сорванцом в вечно порванном платьице, которое маме часто приходилось зашивать, ведь денег на новое не было. Эти обрывочные отрезки памяти я храню, как самое дорогое сокровище в глубине своего сердца.
Мне три года. Я лежу в кроватке, а мама рассказывает мне сказку. Повзрослев, я узнала, что на самом деле это была не страшная сказка, а история нашего народа, да и не только нашего, но и тех, которых вместе с нами изгнали люди. Мама часто говорила мне, закончив свой рассказ, что я должна помнить ее, как напоминание о жестокости человеческого рода, об их эгоизме, алчности и жадности - черты, которые я не должна позволить прорасти в своей душе. После этого напутствия, мама всегда улыбалась той доброй и открытой улыбкой, которую могли позволить себе только по-настоящему чистые сердцем создания, целовала меня в головку и, погасив ночник в виде колокольчика, уходила спать.
Мне пять лет. Я стою на низком детском стульчике рядом со столом и наблюдаю за процессом приготовления моего любимого ежевичного пирога. Мамины руки порхают над столом, постоянно что-то помешивая, добавляя, подсыпая, так быстро, что я не замечаю, в какой момент тесто и ягоды оказываются в форме, готовые к тому, чтобы их поставили в печь. Вскоре по кухне разносится до невозможности приятный запах готовящейся выпечки, от которого у меня начинают течь слюнки, а терпения с каждым мгновеньем становится все меньше и меньше, от чего я начинаю носиться и лезть мамочке под руки, мешая ей готовить белковый крем. Неожиданно, я запинаюсь об игрушку, валяющуюся на полу, и падаю на маму. Она роняет посуду с кремом прямо на меня. Но вместо ожидаемых криков и ругани в нашем доме сразу же слышатся сначала смешки, затем громкий смех, а после еле сдерживаемые всхлипывания.
Эта небольшая катастрофа не помешала нам вечером до отвала наесться вкуснейшим пирогом, не оставив ни одного кусочка. А я до сих пор плачу, когда ем ежевичный пирог в какой-нибудь таверне...
Последнее воспоминание всегда причиняет мне дикую боль и кидает меня в ужасный коктейль одиночества и обреченности.
Мне шесть лет. Вокруг меня бегают кричащие и истекающие кровью жители нашей маленькой деревеньки. Везде огонь, кровь и развалины домов, недавно еще плотно стоявших друг с другом. Но я всего этого не замечаю, я сижу на коленях рядом с мамой, зовя ее шепотом: "Мама, мама!" Она меня не слышит, не видит, и даже не чувствует, она умерла. Из ее рта тонкой струйкой стекает кровь, а из груди торчит оперенье стрелы. Я хочу кричать, но уже не могу, потому что сорвала голос еще двадцать минут назад. Я чувствую, что кто-то хочет меня поднять, но я только крепко вцепляюсь в маму, и начинаю громко рыдать. Этот кто-то оставляет меня и бежит дальше, а мне все равно, тело онемевает, и я отрешаюсь от окружающего мира.
Именно в этот день мои волосы стали ярко-алыми, с заметными фиолетовыми прядками, что означало, что я теперь принадлежу к клану Тель-Орис. И именно в этот день, я поняла, что мой отец не кто иной, как фомор, так как у скандов волосы не бывают фиолетовыми.