Август 1941/11 г.г. Берлин. Павел Грабин. Инженер-электроник. инженер АСУЭ фирмы Агрофосхим.
День первый
Пока рейсовый Як 40 заруливал на стоянку, откинувшись на спинку кресла, я разглядывал в иллюминатор не маленькое даже по меркам конца двадцатого века здание нового берлинского аэропорта. И хотя, готово было только левое крыло, а правое утопало в строительных лесах и защитной сетке, было видно, что немцы хотят сделать Темпельхоф не хуже лучших аэропортов России и ЕАС. Вот и закончилось моё нежданное путешествие в Германию сорок первого года. Для мня, простого русского инженера, было очень непросто принять ПЕРЕНОС. В глубине России ПЕРЕНОС прошёл почти незаметно, война закончилась через два месяца и народ был больше занят видами на урожай картошки, чем политическими дрязгами в Москве. Всё шло своим чередом, и ноябрьские гастроли Эдит Пиаф вызвали больший интерес, чем визиты Черчилля и Рузвельта.
Только сейчас, глядя на громадные буквы BERLIN-TEMPELHOF, я понял что три часа перелёта из Питера в Берлин, перенесли меня в другую эпоху. Мне не пришлось долго ждать багаж и, закинув спортивную сумку на плечо, я покатил чемодан к входу в пассажирский терминал. Всё-таки в капитализме есть и приятные стороны, крупные компании не жалели денег, стараясь быстрее захватить европейский рынок, и не скупились, в отличие от государства, оплачивать весьма дорогие авиабилеты для своих командированных. Но я не сильно обольщался добротой своих боссов, полёт в Берлин был оплачен только в одну сторону и возвращаться мне придётся поездом. У главного входа, на флагштоке висел новый германский флаг, трёхцветное чёрно-красно-жёлтое полотнище с кайзеровским орлом, на груди которого уютно поместился герб нашей ГДР. Было явно видно, что к этому гибриду приложили руку наши, мастера скрещивать ежа с ужом. Выходивший рядом со мной высокий мужчина в джинсовом костюме усмехнулся и показал на барельеф на здании аэропорта. Имперский орёл, широко раскинув крылья, держал в когтях венок из колосьев, в котором были изображены молоток и циркуль.
- Знаете, на новом немецком гербе не хватает самой важной детали.
- Какой? - удивлённо спросил я.
- В нём не хватает туго набитого бумажника - весело ответил мой попутчик.
Оккупационное командование не стало зря дразнить немцев и оставило все внешние атрибуты государственности, так что на входе меня встречал немецкий таможенный чиновник.
-Добрый ден, пожалюста ваш паспорт - он старательно выговаривал русские слова - ви эсть Павел Владимировитч Грабин?
- Да.
Таможенник с любопытством перелистывал мой паспорт, разглядывая голограммы на турецкой и кипрской визах - цель вашего приезда?
- Монтаж оборудования в Берлинском филиале концерна Агрофосхим, я сотрудник Ай Ти отдела.
- О да, Ай Ти это корошо - закивал он.
Вдруг чиновник замер - что это такое - он протянул ко мне паспорт.
- Очевидно это мой паспорт - спокойно ответил я. Немец мог показывать свою значимость, но при любом осложнении я мог вызвать дежурившего в зале представителя комендатуры.
- Нет, нет, что значит эта надпись - он показывал на израильский штемпель.
Я хищно улыбнулся - это печать еврейского государства Израиль 2009 года.
Таможенник сдулся как проткнутый воздушный шарик, он быстро поставил отметку о въезде и отдал мне паспорт.
Над огромным залом разнеслось стандартная трель и приятный женский голос по-русски, затем по-немецки объявил о начале регистрации на рейс Берлин-Киев. Ничего удивительного, почти все пассажиры в Темпельхофе говорили по русски.
Одну из стен зала полностью занимало электронное табло, приковывавшее, как и плазменные экраны с рекламой, внимание аборигенов. У одного из таких экранов я заметил молодого парня державшего в руках табличку с моим именем.
- Доброе утро, я Павел Грабин - поздоровался я.
- Здравствуйте, меня зовут Пауль Глобке, я ваш переводчик - парень с трудом оторвал взгляд от фривольно одетой Жанны Фриске, рекламирующей Ладу-Калину.
Интересно, они что, переводчика по инициалам подбирали, подумал я, пожимая протянутую руку.
Это был первый германский немец, которого я видел вблизи. Нет, по телевизору я видел Бека, Кейтеля во время подписания капитуляции, совершенно смущённого обрушившейся на него славой фон Штауфенберга и даже прямую трансляцию пленения Гитлера, ещё до того, как его парализовало после инсульта. Но в живую, вот так непосредственно поздороваться с человеком из прошлого...
Переводчик по-своему истолковал моё смущение. Он вытянулся по стойке смирно и оттарабанил - Пауль Вильгельм Глобке, факультет славистики Берлинского университета, младший лингвист. Предоставлен в ваше распоряжение гильдией переводчиков по контракту с АГ Агрофосхим.
- Вы служили в вермахте? - спросил я.
- Да - он замолчал, но после недолгой паузы продолжил - нет, я не служил в вермахте, я был гражданским переводчиком при штабе.
А, значит зондерфюрер - с улыбкой произнёс я - с какой литерой, с Z?
Ну что вы, совсем нет, всего лишь О - переводчик начал волноваться - я прошёл центр реабилитации и у союзного командования нет ко мне претензий. Это для вас имеет значение?
- Не важно. Не будем задерживаться, нас уже ждут - произнёс я и направился к выходу.
- Вот ваша машина. Для вас, господин Грабин, мы заказали самый новый автомобиль, переводчик гордо указал на стоящую перед нами легковушку.
Мда, это они конечно расстарались. Лететь за две тысячи километров, так сказать, сквозь пространство и время, и наткнуться на ГАЗ 24-10, в просторечии называемый "Старой Волгой", это надо ещё потрудиться. Интересно, из каких глубин наших госрезервов выкопали это чудо, даже чёрный пластик радиаторной решётки блестел как новый.
- Да, господин Глобке, очень хороший автомобиль, мой отец владеет точно таким же - я ответил, стараясь сохранить серьёзное выражение лица.
Отодвинув водителя, бросившегося открывать правую заднюю дверцу, я уверенно сел на переднее сиденье. Рука сама потянулась за ремнём безопасности, и через секунду я был готов к поездке. Водитель, немного ошалевший от такого бесцеремонного нарушения порядка, аккуратно сел за руль и осторожно включил зажигание. Двигатель Волги глухо заурчал, и мы медленно тронулись к выезду со стоянки.
Редкое, даже на мой провинциальный взгляд, движение на перекрёстке регулировал настоящий берлинский полицейский. Через стекло я с удивлением наблюдал за повседневной городской суетой, которую ещё полгода назад мог видеть только в кинохронике. Самое большое отличие людей сороковых от своих современников я заметил не сразу. Все прохожие носили головные уборы. Замысловатые женские шляпки соседствовали с серыми или чёрными кепи, которые разбавляло небольшое количество шляп и даже котелков. Большинство немецких мужчин ходили в поношенной или перешитой военной форме, а женщины красовались в лёгких летних платьях. Я повернулся к переводчику - скажите, а у вас в Берлине всегда так мало автомобилей или до войны их было больше? Глобке обратился к водителю с вопросом, но не успел он произнести и половины фразы, как тот выдал целую речь, вновь удивлённо поглядывая на меня.
- Господин Грабин, водитель говорит, что такого большого числа машин на дорогах он никогда раньше не видел. У вас, русских, очень много машин, вы забили ими весь Берлин и сейчас очень трудно передвигаться по городу. У вас хорошие, мощные автомобили, но отвратительная манера езды. Русские постоянно торопятся и стараются всех обогнать, а это очень нарушает порядок. Водитель замолчал и, поджав губы, демонстративно уставился на дорогу.
- Скажите господину водителю, что он во многом прав, но по нашим меркам сейчас в Берлине очень мало автомобилей, а настоящие проблемы возникнут, когда машина будет в каждой семье.
Наша "Волга" остановилась у тротуара и я, поблагодарив по-немецки водителя, в сопровождении переводчика направился на встречу с директором филиала компании. Контора занимала целое крыло на третьем этаже богато украшенного лепниной здания. Лифт не работал и мы поднялись по парадной лестнице. За тяжёлыми дубовыми дверями с потемневшими от времени бронзовыми ручками скрывалась суета новоселья. Коридор был заставлен ящиками и коробками разных размеров и цветов, а в комнатах, заваленных обёрточным картоном, рабочие собирали офисную мебель.
Относительный порядок начинался только перед дверью, над которой висела табличка с надписями по-русски и по-немецки "Исполнительный директор". Я с трудом открыл дверь и прямо с чемоданом зашёл в приёмную. Вслед за мной, уворачиваясь от двери, закрываемой антикварным доводчиком на противовесах, проскочил Глобке.
Молодая и очень хорошенькая секретарша, явно из местных, не поднимая глаз от лежавшего перед ней на столе глянцевого журнала, произнесла по-немецки фразу, свидетельствующую о том, что она и директор очень заняты и просят не беспокоить.
- Сударыня, где я могу увидеть директора? - произнёс я, в полной уверенности, что девушка владеет русским языком.
- Ой, извините - она торопливо закрыла журнал и обратила на меня пытливый взгляд своих голубых глаз - вы из Федерации?
Девушка говорила без малейшего акцента. На мой взгляд она была вызывающе красива для секретарши.
- Да, только что из Питера. Вот моё командировочное удостоверение - я протянул секретарше лист - поставьте пожалуйста дату прибытия.
Она мельком взглянула на взятую у меня бумагу и улыбнулась - скажите, а какая сегодня погода в Санкт -Петербурге?
- Не знаю, в Пулково у меня была только пересадка. Вы доложите обо мне директору или я могу зайти сам? - у меня не было никакого желания флиртовать с юной секретаршей, хотя в дальнейшем это могло вылиться в некоторые неприятности.
Улыбка погасла на её лице, она резко встала и на десять секунд исчезла за дверью директорского кабинета. Она вышла и холодно произнесла - проходите господин Грабин, господин директор вас ждёт.
Пройдя небольшой тамбур, я оказался в директорском кабинете. Это был классический кабинет конца девятнадцатого века, но высокие резные стулья, стенные панели из красного дерева и тяжёлые хрустальные люстры под потолком, резко контрастировали с тремя ноутбуками, соединёнными ворохом проводов с полутораметровым телевизором. У задней стенки телевизора в задумчивости стоял молодой мужчина моего возраста в дорогом светло-сером костюме. Он поднял голову и, увидев меня, шагнул навстречу.
- Добрый день, Грабин Павел Владимирович, инженер-электроник, направлен к вам из Вятского отдела.
- Очень рад, Романов Николай Алексеевич, на текущий момент руковожу всем этим передвижным цирком.
Он отодвинул один из стульев и уселся, кивнув мне на соседний - присаживайтесь.
Я осторожно уселся на антикварное произведение искусства.
- Не бойтесь, садитесь смело, сейчас вокруг нас всё антиквариат - усмехнулся мой собеседник - это просто замечательно, что вы смогли прилететь сегодня. Все наши в разъездах и из федерации кроме вас у меня никого нет. Даже с кадрами работают местные. Видели нашу княжну?
- Какую княжну? - удивился я.
- Наташа, сидит в приёмной. Она урождённая княжна Волконская - Романов снова сосредоточил своё внимание на телевизоре - к нам ещё одна баронесса устраивалась секретаршей, но я считаю, что княжна гораздо круче.
Он нажимал кнопки на пульте управления, но на экране оставалась надпись "нет сигнала" - дурацкая европейская техника, надо было брать корейцев.
- Разрешите мне - я аккуратно вынул пульт из рук моего новоприобретённого шефа - у филов надо прописывать каждый вход отдельно через меню, иначе они не понимают входной сигнал.
Через три минуты Романов с явным удовольствием перескакивал с изображения одного рабочего стола на другой, а затем включил встроенный в телевизор рекламный ролик высокой чёткости.
- А напрямую вывести переключение входов возможно? - спросил он, наигравшись с телевизором.
- Нет, для этого нужен универсальный пульт и код команды из базы данных. Только где теперь эта база данных? - вздохнул я.
- Не огорчайтесь Павел - повернулся ко мне Романов - посмотрите, какие возможности для бизнеса открылись перед нами.
- Моя девушка улетела в Чехию двадцатого июня - тихо произнёс я. Невыносимая боль разлуки прошла, но тоска продолжала сжимать моё сердце, поэтому я так легко согласился на эту авантюрную командировку. Несмотря на то, что война уже закончилась, кое-где ещё стреляли и мало кто был готов поменять привычный уют на опасные перспективы послевоенной Европы.
Шеф прервал затянувшееся молчание - Павел, я очень надеюсь на вас, мне нужен опытный человек в Берлине, чтобы проконтролировать монтажные работы в офисах.
- Николай Алексеевич, у меня нет опыта в такой работе, да и кто будет заниматься компьютерами?
- Зависли ваши компьютеры, все процессоры мощнее первых пней запрещены к вывозу, так что пока не наскребут нам по складам старья, будете заниматься общим монтажом.
Увидев моё кислое лицо он улыбнулся - по поводу ноутбука не переживайте, вы ведь задекларировали его?
Я кивнул, конечно задекларировал, в самолёт меня впустили только после нудной сверки всего моего багажа с декларацией.
- Ну вот вернётесь назад и отчитаетесь, только советую ноутбук не терять, одним штрафом не отделаетесь.
- Не переживайте - продолжил он - сейчас всё только налаживается, и всем нам приходиться заниматься самым необходимым. Ваши компьютеры от вас никуда не убегут.
Романов подошёл к стоящему у стены сейфу и достал из него небольшой свёрток.
- Переводчик закреплён за вами на всё время командировки, место в гостинице заказано, а это мой небольшой сюрприз - он вынул из свёртка три запечатанных пачки купюр - вот шесть тысяч рейхсмарок. Это подъёмные, так что отчёта не надо, только распишитесь в ведомости у Наташи. На сегодня, Павел, вы свободны, а завтра в девять я жду вас в офисе.
Выйдя из кабинета, я подошёл к сидевшей за столом секретарше.
- Николай Алексеевич просил расписаться за подъёмные.
Она молча вынула из нижнего ящика стола лист и, аккуратно выводя каждую букву, вписала мою фамилию в ведомость.
- Шесть тысяч рейхсмарок, но это слишком много для обычной выплаты - секретарша удивлённо взглянула на меня.
- Не могу ничего сказать, спросите у директора - пожал я плечами и направился к двери.
Глобке вскочил со стула и вслед за мной вышел из приёмной.
- Господин Грабин, вам заказано место в гостинице "Европа", это в получасе ходьбы от нашего офиса, но я могу заказать такси - произнёс Глобке.
Догнав меня на лестнице, переводчик вновь попытался отвоевать право нести мой чемодан, но я твёрдо удержал в руках своё имущество.
- Спасибо, господин Глобке, но я хочу пройтись по Берлину пешком. Вы составите мне компанию?
- Разумеется, господин Грабин, я работаю с вами до семнадцати часов.
Выйдя из здания на тротуар, мы прогулочным шагом направились к гостинице. Первые этажи четырёх и пятиэтажных зданий были заняты лавками и маленькими мастерскими. Я шёл по улице, разглядывая дома, вывески, прохожих. На меня вновь накатило ощущение нереальности, наигранности происходящего. Оно моментально исчезло, когда я, заглядевшись на проезжавший мимо майбах, столкнулся с солидным господином в старомодном костюме. Он подобрал с тротуара свой котелок, отряхнул его и начал с жаром выговаривать мне всё, что он думает о безалаберных юнцах. Подоспевший Глобке стал извиняться, но я остановил его и начал говорить на своём школьном немецком.
- Уважаемый господин, я приношу свои самые глубокие извинения за мою невнимательность и прошу простить туриста из России, очарованного красотой Берлина.
- Турист из России? - господин от удивления прервал свою брань. Казалось, что само понятие турист из России было для него таким же неуместным понятием, как квадратное колесо. Он хмуро посмотрел на меня и спросил - Вы большевик?
- Нет, я за кайзера Николая - уверенно ответил я.
- За кайзера? Тогда всего хорошего, молодой человек, и не вертите головой в Берлине, вы можете её потерять - он улыбнулся своей шутке и приподняв котелок в знак приветствия, направился дальше.
- Господин Грабин, я настаиваю на том, чтобы мы сели в такси - было видно, что происшествие сильно взволновало переводчика.
- Не надо, до гостиницы сталось совсем немного и я обещаю, что впредь буду очень внимателен - успокоил я его.
- Можно ещё один вопрос? - смущённо спросил Пауль.
- Спрашивайте.
- Господин Грабин, вы на самом деле монархист?
Я внимательно огляделся вокруг и с таинственным видом произнёс - нет, но я не хотел огорчать почтенного господина тем, что состою в боевом авангарде союза коммунистической молодёжи.
От удивления Глобке остановился, его глаза полезли на лоб, а лицо выражало полную растерянность. Определённо, сегодня я был в ударе.
Наконец, увидев мою улыбку, переводчик успокоился.
- Я понял, господин Грабин, это вы так пошутили. У вас в Федерации очень непривычный для нас юмор. Я пытался переводить ваши шутки, но они непереводимы.
- Не огорчайтесь, господин Глобке - обратился я к переводчику - у нас это называется английский юмор, но боюсь, что англичане ещё лет сорок не смогут его понять.
У высокой стеклянной двери гостиницы ко мне подбежал паренёк в форменной одежде и подхватил чемодан. После недолгой беседы с портье, я получил ключ от номера и сдал сумку с ноутбуком в гостиничный сейф. Часы в холле гостиницы показывали ровно три часа дня.
- Господин Глобке, вы ведь сегодня не обедали? - спросил я.
- Нет не обедал, но вам, господин Грабин, не надо беспокоиться, в контракте прописаны условия работы и они полностью устраивают меня.
- Вот что Глобке, сейчас вы вместе со мной пойдёте в ресторан и мы пообедаем - решительно заявил я.
- Вы знаете, господин Грабин, мне очень неудобно в таком виде посещать ресторан - смущаясь ответил мой переводчик.
Только сейчас я обратил внимание на его одежду. Перелицованный офицерский китель, мешковатые спортивные брюки и армейские ботинки, всё выдавало в нём недавно уволенного военного. Вот почему он не удивился вопросу про вермахт, подумал я.
- Ерунда, по вашим меркам, мой летний костюм и футболка выглядят ничуть не лучше. Платить буду я, вы можете считать это причудой богатого русского.
Я не стал говорить Глобке, что счёт за обед войдёт в оплату гостиничного номера и широкий жест не стоил мне ни копейки.
Я откинулся на спинку стула в ожидании десерта и обратился к переводчику - Господин Глобке, нам предстоит долгая совместная работа, и я считаю ненужными лишние формальности, давайте обращаться по имени.
- Но, господин Грабин... - начал он.
- Пауль, послушайте мой рассказ и вы всё поймёте. В истории моего мира бойня, которой мы сейчас счастливо избежали, длилась четыре года и во время этой войны выяснилось, что чем меньше формальностей в общении, тем эффективней результат. В то время, как немецкий лётчик обращался к своему напарнику "разрешите обратиться, господин обер-лейтенант..", русский лётчик двумя словами описывал всю ситуацию "Вася, мессер справа".
- Я всё понял, госп... Павел.
- Вот и славно, Пауль.
Мы попрощались в холле гостиницы и я направился в свой номер. Хотя номер был одноместным, его размеры не шли ни в какое равнение с привычными комнатушками бюджетных гостиниц. Я внимательно оглядел массивное оборудование ванной и туалетной комнат и заметил, что признаки двадцать первого века уже проникли в эту цитадель бытового консерватизма. В комнате, рядом с огромной кроватью, на туалетном столике, как явный признак шикарности отеля, стояла китайская магнитола. Разложив свои вещи, я посмотрел на часы. Мои многострадальные "Электроника 65" показывали половину пятого. Решив перенести визит в комендатуру на завтра, я разложил карту и наметил маршрут до Берлинского ZOO. Оглядев себя в зеркало я вытащил из сумки кепи и тщательно заперев номер, вышел из гостиницы.
Через полчаса блужданий, окончательно убедившись в бесполезности карты, я уселся за столик уличного кафе и приготовился ждать кёльнера. Через минуту к столику подошёл коренастый мужчина в сером плаще с большим портфелем и свёрнутой газетой в руках, он начал громко говорить, обращаясь ко мне.
Я выслушал его возмущённую речь и простодушно произнёс - нихт фершейн.
Возникший из ниоткуда кёльнер, оказавшийся поляком, попытался наладить взаимопонимание
- Пан говорит, что столик занят и просит уважаемого пана пересесть.
Я не стал упорствовать и пересел, заказав кофе и газету, чтобы не отличаться от остальных посетителей. Я пролистал газету , вспоминая забытые ощущения, и даже нашёл несколько знакомых слов.
К мужчине в плаще подсел высокий, атлетически сложенный блондин и они начали о чём-то негромко говорить. Блондин несколько раз подозрительно посмотрел на меня, но его собеседник пренебрежительно махнул рукой и они продолжили беседу. Вдруг моё ухо уловило знакомое слово, Одесса. Интересно, подумал я, зачем два немца в центре Берлина обсуждают украинский портовый город.
Разговор за соседним столиком становился всё громче и больше напоминал спор. Я отвернулся от спорщиков. Кофе оказался очень вкусным, и мне захотелось повторить заказ. Посетителей было мало, всего четыре человека, и долго ждать не пришлось. Принимая заказ, кёльнер смахнул со стола мою газету.
- Прошу пана извинить меня - пробормотал поляк и наклонился за упавшей газетой.
Я смотрел на него и не обратил внимание на два негромких хлопка, утонувших в уличном шуме.
Кёльнер резко вскочил и, отбросив стоявший перед ним стул, побежал. Я с удивлением смотрел на поляка, но заметив краем глаза, движение за соседним столиком, обернулся. Высокий немец вытаскивал из под стола руку с пистолетом. Пистолет с приделанной к стволу толстой трубой выглядел очень неуклюже. Какой примитивный глушитель - подумал я, в оцепенении наблюдая, как стрелок вгоняет пули в спину убегающего поляка. Казалось время резко замедлило свой бег. Я смотрел, как немец, медленно поворачиваясь всем телом, наводит на меня пистолет. Странно, как много мыслей вертелось в эту секунду в моей голове: я так и не отметился в комендатуре, большой глушитель снижает точность стрельбы, убежать невозможно, ОDЕSSА это не город, красное пятно на шляпе убийцы, дрожащее ярко красное ПЯТНО на его шляпе. Оцепенение спало с меня, я резко оттолкнулся от столика и опрокинулся на стуле назад. Раздался хлопок и звон разбитого стекла, я перекатился на бок и поднял голову. Стрелявший в меня немец лежал у опрокинутого столика, рядом с его головой разливалась лужица крови. Вдали послышался полицейский свисток. Я встал и огляделся, рядом с кафе было пусто. Коренастый господин продолжал сидеть за своим столиком. Подойдя поближе, я увидел, что его живот залит кровью. Вдруг он открыл глаза и тихо произнёс - мерде.
- Вы француз? - ошарашено спросил я.
- Найн, юде - тело судорожно дёрнулось.
- Им дрей хундертзибен ундвиерзигстен зелле, битте, иргун цвай леруми - прохрипел он и упал, увлекая за собой столик.
Я подошёл к лежащему убийце и убедился, что для него всё кончено. Пуля пробив лоб, снесла весь затылок. Вернувшись к своему столику я подобрал валявшуюся газету и засунул её в карман. Из помещения кафе, осторожно озираясь выглянул бармен.
- Полицию, вызовите полицию - закричал я по-русски.
- Я, я, полизей - закивал он и снова скрылся в дверях.
Через несколько минут я услышал вой сирены. К разгромленному летнему кафе подъехал угловатый чёрный фургончик с надписью POLIZEI, из которого выскочили плечистые парни в гражданском.
- Крипо - обратился ко мне один из приехавших, показывая удостоверение.
- Не понимаю, я русский из Российской Федерации - ответил я и осторожно вытащил из нагрудного кармана куртки паспорт.
Полицейский зло посмотрел на меня и пошёл к фургону. В кабине этого тарантаса стояла современная радиостанция, по которой он с кем-то связался и начал говорить. Разговаривал полицейский очень громко и до меня ясно доносилось: шайзе, штази, шнелле, швайне и наконец русиш комендатурен. Вокруг, словно не замечая моей скромной персоны, суетились сотрудники криминальной полиции, а я отстранённо стоял, не зная что мне делать.
Август 1941/11 г.г. Берлин. Старший политрук Семёнов Иван Николаевич, представитель от СССР при Берлинской комендатуре.
День первый (вечер)
Семёнов ненавидел компьютеры. Знакомство с ними длилось не больше месяца, но взаимная неприязнь старшего политрука и вычислительной техники уже стала достоянием всего отдела. Нажимая указательным пальцем одну клавишу за другой, он периодически поднимал взгляд на большой серый ящик, в торце которого, на стеклянном экране, появлялись набранные им буквы отчёта. Но чаще, как и сейчас, вместо букв возникала табличка с английской надписью, и компьютер переставал реагировать на нажатия клавиш. Раньше он не понимал, почему парни из Федерации так не любят англичан, а сейчас, поработав месяц с машиной из будущего, он тоже стал их тихо ненавидеть.
-Комиссар, опять подвесил компьютер? - донеслось от двери. Андрей Стариков, формально его подчинённый, а фактически руководитель группы, протискивался в дверь кабинета, держа в руках коробку с бумагами.
- Тебе легко говорить, вы в будущем рождались с процессорами, не то, что мы, ваньки - невесело отшутился Семёнов. Стариков знал, что Семёнова очень раздражает обращение "комиссар", но он упорно продолжал его так называть.
- Бросай компьютер - продолжил Стариков, опустив коробку на свой стол - у немцев три жмурика и турист в свидетелях, машина будет через три минуты. Туристами в комендатуре называли гражданских специалистов из ЕАС, не попадавших под юрисдикцию немецкой полиции.
Семёнов встал, оправил китель и направился к выходу. У двери он спросил - сегодня я снова плохой?
- Конечно, за что туристу любить НКВД - усмехнулся Стариков - только не переусердствуй, а то он в штаны наложит.
- Я не состою в НКВД - резко ответил политрук.
Сидя в машине, он обдумывал ситуацию, сложившуюся в отделе. Взаимодействие с криминальной полицией наладилось очень быстро, но штази работала только с ФСБ и все попытки Семёнова как-то изменить положение дел, натыкались на твёрдый отказ. Похоже, в Белостоке приняли правила игры и смирились со статусом ДВР. Как любит говорить Стариков, кто девушку обедает, тот её и танцует.
Август 1941/11 г.г. Берлин. Павел Грабин. Инженер-электроник. инженер АСУЭ
Машина из комендатуры не заставила себя ждать. Армейский уазик лихо затормозил в полуметре от полицейского фургончика. Сперва из машины выскочил паренёк в гражданском, сразу начавший беседовать с полицейскими, а затем из задней двери вылез грузный мужчина в камуфляже. На нём не было погон, только петлицы со шпалами и красная звезда на рукаве. Наверное это союзник из СССР, подумал я.
Старший политрук Семёнов - представился комиссар старшему полицейскому. На лице немца проскользнула презрительная ухмылка.
- Значит, федерал? - обратился ко мне политрук, и осмотрев лежащие тела, продолжил - вляпался ты по самые уши.
- Это не мои проблемы - пожал я плечами - пускай полиция лучше смотрит, а то у них вооружённые эсэсовцы толпами по берлину бегают.
- Какие эсэсовцы? - удивлённо спросил Семёнов.
- Ну эти - показал я убитых - из ODESSA.
- Из какой Одессы?
- Из организации спасения и эвакуации членов SS, она у них ODESSA называлась. Эти дела в книге у Форсайта описаны - ответил я.
Внимательно слушавший меня немецкий полицейский задал короткий вопрос гражданскому из комендатуры. Парень ответил и подошёл ко мне.
- Представитель немецкой полиции хочет побеседовать с вами.
- Я не против, но ведь мне, наверное, положен адвокат?
- Нет, это не допрос, а простая беседа, но в любом случае говорить с тобой будут только в комендатуре.
Опустив взгляд вниз, я увидел у своих ног валявшуюся газету, но от неё меня отвлёк политрук.
Семёнов взял у меня паспорт и начал внимательно разглядывать.
- Товарищ Грабин, почему вы не зарегистрировались в комендатуре? - строго спросил он.
- Зарегистрироваться нужно в течение двадцати четырёх часов, так что мне хотелось прогуляться по Берлину, а завтра оформить документы - ответил я.
- Развели демократию, законников - комиссар зло сплюнул и повернулся к уазику.
- А паспорт? - взволнованно спросил я.
- Вернут в комендатуре, а сейчас садись в машину - коротко бросил парень в гражданском и, кивнув на широкую спину Семёнова, повертел указательным пальцем у виска.
Комендатура располагалась в одном из зданий бывшего министерства пропаганды. Только часовые у ворот и двуязычная табличка над входом говорили о том, что в этом пятиэтажном, покрытом орнаментом из свастик, доме, расположились истинные хозяева Берлина.
Внутри здания царили покой и тишина. Немногочисленные посетители, среди которых я узнал нескольких товарищей по перелёту, тихо сидели в фойе, под пристальным взглядом дежурного офицера. Они с удивлением проводили взглядом нашу процессию во главе с Семёновым. Дежурный офицер кивнул политруку, бросил пару фраз в телефонную трубку и снова начал гипнотизировать своим взглядом посетителей.
Кабинет на третьем этаже, куда мы наконец пришли, как брат-близнец походил на мой вятский офис. Расположенные в шахматном порядке, заваленные бумагами столы, негромкое жужжание системных блоков, шелест кондиционера, всё напоминало надоевшую до зубовного скрежета работу. Я чувствовал себя как дома.
Войдя в кабинет, молодой парень перестал изображать из себя подчинённого - Семёнов, напишите отчёт и оформите документы нашему гостю.
Повернувшись ко мне, он продолжил - а с вами, господин Грабин, мы сейчас проведём долгую и увлекательную беседу.
- Не возражаю - я выкатил из-за стола мягкое кресло и, под осуждающий взгляд комиссара, развалился на нём.
- Извините, забыл представиться, Стариков Андрей Владимирович - он уселся напротив меня и, отодвинув лежавшие перед ним бумаги, продолжил - Павел, что произошло в кафе?
Я подробно описал всё, что происходило на моих глазах.
- Вы ничего не перепутали с ODESSA? - спросил меня Стариков.
- Нет, я отчётливо слышал это слово, но сперва не обратил внимание. Только когда блондин начал стрелять, я вспомнил про эсэсовское подполье.
Зазвонил телефон. Мой собеседник взял трубку, выслушал и тяжело вздохнув, повесил её на телефон.
- Звонили из полиции, плохие новости - он внимательно посмотрел на меня - вы были правы, блондин эсэсовец из Тотенкампф, а вот со вторым выходит неувязочка, у него тоже есть татуировка. Только он заключённый концлагеря, в картотеке нашли его отпечатки пальцев. Стариков замолчал, передвинул телефонный аппарат и снова заговорил - а теперь о главном, что за красное пятно вы увидели?
- Это был лазерный прицел, точно такой же, как показывают в кино - твёрдо ответил я.
Стариков снова вздохнул и повернулся к политруку, сопевшему над клавиатурой за соседним столом - Семёнов, звоните в штази, им это будет очень интересно, и позовите наших полицейских, они, наверное, уже заждались.
Он снова обратился ко мне - сейчас с вами побеседуют немцы, можете рассказать им всё, только про лазерный прицел не надо.
- Хорошо, мне всё понятно - ответил я.
Разговор с немецкими полицейскими затянулся на три часа. Они дотошно выясняли каждую мелочь, по несколько раз переспрашивая об одном и том же. Больше всего их интересовали последние слова концлагерника.
- Повторите, что вы слышали? - переводчик раз за разом задавал мне один и тот же вопрос.
-Нет, как-нибудь два леруми, три стосорокседьмых цели - вот что я от него услышал. Могу повторить дословно "найн иргунд цвай леруми...
- Достаточно, господин Грабин. У нас нет больше к вам вопросов. Если понадобится, мы свяжемся с вами через комендатуру - полицейские попрощались со мной и Стариковым, и вышли.
- Ну, Павел Владимирович, не буду вас больше задерживать - сказал Стариков, убирая в ящик стола диктофон.
- Семёнов, неси документы - произнёс он, и через минуту я получил паспорт с свидетельством о регистрации.
Выходя из кабинета, я посмотрел на часы, было без пяти девять. Мне совершенно не хотелось идти пешком по Берлину и я подошёл к дежурному офицеру.
- Могу я вызвать от вас такси? - спросил я удивлённого моей наглостью капитана.
- Мне Стариков сказал обратиться к вам - я продолжил ковать горячее железо.
- Ну если Андрей Владимирович - офицер подвинул мне телефон и листок бумаги - вверху русскоязычные, но они безбожно дерут, а внизу номера немецких фирм, те опять по русски не бельмеса.
Я выбрал самый нижний номер и с помощью школьного немецкого, смог объяснить диспетчеру своё местонахождение. К счастью, приехавшей за мной машиной оказался не "Ганомаг", а вполне приличный "Ситроен", и через полчаса я зашёл в холл своей гостиницы.
Зайдя в свой номер, я тщательно запер дверь и бросился к чемодану. Только сейчас до меня дошло, насколько близко я был от смерти. Вытащив из чемодана бутылку водки, я, не раздумывая, скрутил крышку и попытался сделать глоток. Чёрт подери эту цивилизацию - бутылка оказалась с клапаном, и мой гусарский порыв окончился полным конфузом. Воспользовавшись, найденным в ванной комнате, стаканчиком для полоскания, я выпил три глотка универсального русского лекарства. Пока я искал по всему номеру стакан, бушевавшие во мне эмоции стихли, и верх начала брать, накопившаяся за день, усталость. Что с того, что стреляли, ведь я живой.
Утро вечера мудренее - сказал я сам себе и, выставив время на электронном будильнике, лёг спать.