Тушканов Виктор Львович : другие произведения.

Артезиан

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Легкий шорох где-то сзади заставил его повернуть голову. Он долго смотрел на солнце, и поэтому первые две-три секунды в глазах плавали лишь зеленовато-багровые пятна, а потом... Потом Вадим увидел нечто такое, от чего зажмурился и ошалело помотал головой. В двух метрах от него, возле "Челиты", у переднего ее ската, сидела на корточках маленькая, совершенно голая девочка и с интересом разглядывала стертый протектор. Вадим открыл глаза, но видение не исчезло. Девочка повернула к нему немного растрепанную головку. На Вадима с любопытством смотрели огромные, как у большинства детей, ярко-зеленые глаза. - Здравствуй. А что ты здесь делаешь?

А Р Т Е З И А Н

  
   Лешкины пальцы привычно пробежали по тумблерам контроля, последний раз проверяя готовность групп перед выстрелом. Прижав плечом трубку телефона, он следил глазами за дергавшейся около одного деления стрелкой миллиамперметра.
   - Резо, готов? Хорошо, понял. Поехали, - клацнул клавишей внешнего мегафона. - Внимание на косе! - хриплым, с металлическим привкусом, басом пророкотало сверху. Это означало, что все, кто находится вблизи "косы"- длинного полуторакилометрового кабеля, к которому подключались группы сейсмоприемников, - должны замереть и не двигаться, чтобы не вносить помех в запись.
   Лешка кинул взгляд на контрольный осциллограф. Зеленая змейка крупно дрожала и металась, будто хотела выплеснуться из тесного экранчика.
   - Ч-черт! Резо, подожди! - дочерна загорелая рука вновь потянулась к клавише мегафона, - "Челита" заглуши двигатель! "Челита", мать твою, ты что, заснул там? Заглуши двигатель, говорю!
  
   Жилистый, серо-коричневый от пыли и загара, Лешка сидел на вращающемся стульчике в одних плавках - нормальная полевая форма одежды в отсутствии начальства - и орал на "Челиту", которая никак не хотела вспомнить, что она "Челита".
   Устало повернулся, воткнул мосластое колено между столиком коммутатора и ящиком с запасными магнитными лентами и поднял на Вадима пронзительно голубые, так не вязавшиеся со всем его цыганским обликом, глаза:
   - Ну что за бестолочь, а Вад!? Час назад персональный инструктаж провел, вроде бы все понял, и вот опять! Совсем мозгов нет, что ли?
   - Врубится. Парень третий день работает. А инструктаж... Видел я, как ты его инструктировал! Нет, спокойно объяснить, что зачем и почему, так нет - наорал и все. Да и день тяжелый сегодня. Хоть и не поне­дельник. На термометр глянь, под сорок. Ничего, врубится, если не сбежит.
   - Сбежит... С "Челиты" любой сбежит. А что под сорок, так и вчера не меньше было, и позавчера. А завтра, может, и "за" будет.
  
   Вадим подумал, что Лешка, пожалуй, прав. На "Челите" шофера не задерживаются. Старый, разболтанный донельзя, ГАЗ-63 был самой знаменитой машиной в партии, да пожалуй, и в тресте и, как это часто случается с ветеранами техники, получил за заслуги собственное имя. Кто и когда окрестил его "Челитой", помнила сейчас, наверное, только канцелярия господа бога, которая, как известно, ведет учет всем земным делам, и имя это давно приводило в трепет слесарей и механиков. На "Челите" оставило свой след бездорожье Зауралья, Казахстана и Калмыкии, буруны и болота, соры и пески. Пару раз она переворачивалась, проваливалась под лед...
   От первоначальной машины остались, разве что, рама да номер. Не единожды ее хотели списать в металлолом, но с техникой было туго и восставшая из пепла "Челита" неизменно возвращалась в строй, откупившись очередным клоком своей шкуры. Ее всучивали каждому новому шоферу, которого брали на работу. Тот мучился недели две, максимум месяц, после чего требовал другую машину или клал на стол начальника заявление на расчет. Работать, так или иначе, было надо и поэтому водил "Челиту" обычно кто-нибудь из техников. Последние два месяца, с начала полевого сезона, Вадим. Сейчас он чувствовал нечто похожее на ревность к новому шоферу - молодому незнакомому парню. И понимал его - раз заглу­шив, завести "Челиту" было проблематично.
   Змейка, наконец, успокоилась, заняв нормативное положение в тонкой координатной сеточке. Лешка отвернулся к пульту. Механически пробежался еще раз по группам.
   - Резо, давай, - щелкнул клавишей, - внимание на "косе"! - опустил тонармы. - Приготовиться. Даю отсчет: Три. Два. Один, - пустил барабан с лентой, - огонь!<
  
   Под станции дрогнул. Через открытую дверь Вадим увидел за дальними бурунами взметнувшийся, тут же опадая, фонтан земли и грязи и секунды через две донеслось знакомое "ду-дум-м!.." взрыва.
   В наступившей тишине особенно отчетливо слышалось жужжание аппаратуры, сухой шелест ленты. Со взрывом не кончилась, а началась самая важная, хоть и невидимая, не зависящая от людей, часть работы.
   Лешка, не глядя, протянул руку назад, где на привычном месте лежали сигареты, чиркнул спичкой, а в это время рожденные взрывом сейсмиче­ские волны мчались сквозь километровые толщи пород, прошивая отложения кайнозоя, известняки и доломиты мела, юрские песчаники, погружаясь все глубже в пучины времени, в считанные мгновенья нанизывая на себя десятки и сотни милли­онов лет, чтобы, отразившись от геологических струк­тур, чуть ощутимо тряхнуть катушечку сейсмодетектора и осесть магнитным импульсом на ленте. Импульсом, хранящем память обо всем, что произошло за эти миллионы лет на нашей такой старой и вечно молодой планете.
   Барабан провернулся на один оборот и стал. Жужжание смолкло. Пятнадцать секунд. Цикл.
   Руки доведенными до автоматизма движениями переключают аппаратуру на перезапись. Зевать некогда. Через четыре-пять ми­нут следующий выстрел. Поползла бумажная лента, дернулось перо самописца.
   Лешка хрустко потянулся и выпустил в потолок тонкую струйку дыма.
   - Ну что, закуришь, Вад?
   - Спасибо, Леша, не тянет.
   - Совсем не тянет?
   - Совсем.
   - Это, Вадик, самовнушение, но не надолго. Ты же всего третий день не куришь. Первая неделя терпимо, а потом взвоешь, по себе знаю.
  
   Перо механически черкало бумагу. Четко щелкали переключатели каналов.
   - А денек и впрямь бестолковый какой-то. Так пойдет, больше двух перестановок сегодня не получится, а Калмык и так в отрыве на полтора километра.
  
   С Вовкой Калмыковым, начальником второго отряда, у них было неофициальное соревнование с призом в ящик молдавского "Каберне" по итогам месяца. Режим работы - двадцать дней в поле, десять отгулов, и в последний день перед отъездом - традиционная "отвальная". За счет проигравших.
   - Думаешь, он больше сделал? Что в отрыве, так у него всю неделю ровная степь шла, а сегодня тоже в буруны влез. Да и ветер, песок.
   - Ветер, ветер... Вчера тоже был ветер. И позавчера. Что, о погоде поговорим?
  
   Лешке хотелось поговорить. Вадиму не хотелось, и поэтому он сказал:
   - Квумп.
   - Что такое "квумп"?
   - Слово такое. Я придумал.
   - И что оно означает?
   - А ничего. Просто слово.
   - Просто слов не бывает. Каждое слово должно что-то означать.
   - Ну, я же сказал. Значит, бывает.
   - Это не слово, а так... Буквосочетание.
   - "Сначала было Слово", слышал такое? "И слово было Бог". Что оно означало, когда кроме него ничего не было? А что оно сейчас означает, тебе толком ни один поп не объяснит, у каждого свое представление. Для атеистов его вообще нет, а слово - вот оно. Вот ты, к примеру, в бога веришь?
   - Нет, конечно!
   - И что же означает то, чего нет? Внятно растолковать можешь?
   - Н-ну... Да иди ты! Демагог.
  
   Против столь же убийственной, сколь и идиотской, логики возражений у Лешки не нашлось, и он замолчал. Поговорили. Интеллектуально и весьма содержательно.
   Май здесь самый ветреный месяц. Степь, полупустыня. Все открыто. И песок. Приборы плотно не воткнешь - качаются, падают. Приходится мотаться взад-вперед по "косе", переключать, закреплять.
   Лешка посмотрел в открытую дверь станции:
   - Вроде стихает, а Вад? Закон подлости малых вещей - только отстреляемся, он стихает. Переставимся, снова задует, вот увидишь!
  
   На гребне дальней песчаной гряды показался взрыв-пункт, тяжело перевалился и скрылся в ложбине.
   - Ты скоро, Вадим? Резо сейчас подключится.
   - Кончаю. Последняя группа идет.
   - Слушай, тебя серьезно курить не тянет?
   - Да нет, тянет, конечно, но ничего, терпимо. Конфетки сосу.
   - А я вот не могу. Несколько раз пробовал бросить, больше двух недель не выдерживал, сейчас уже и не пытаюсь. Ты давно куришь?
   - Года три. Нет, скоро пять уже. После армии начал. Дембель отмечали, в компании все курят, ну и я попробовал. Потом девчонка попалась курящая. Как втянулся, сам не заметил.
   - А... Ну, это не срок. Я вот с двенадцати лет смолю.
  
   Зуммер вызова.
   - Все, Вад, кончай. Стреляем.
  
   Лешка щелчком выбросил в дверь окурок, взял трубку, одновре­менно проверяя подключение групп:
   - Алло, Резо? Порядок? Ну, поехали. Нет, подожди. Вадим, быстро на "Челиту" и смотайся на вторую группу, это где "мальчик" отор­ван. Снова отключилась. Может, от сотрясения, бабахнуло-то рядом. Возьми тестер, прозвонишь.
  
   Вадим натянул рубашку, завязав ее узлом на поясе.
   Валера, новый шофер с "Челиты", лежал в тени кузова, надвинув на глаза кепку. Услышав шаги, поднял пальцем козырек, увидел подбегавшего Вадима и встал.
   - Лежи, лежи, отдыхай. Я сам.
  
   Вадим любил поводить. Прав у него не было, да какая тут, на фиг, инспекция?
   Вторая группа была почти в самом начале косы. Еще из машины увидел болтающийся на ветру проводок. "Кажется, это Лариса ставила, - подумал он, проверяя тестером проводимость, - надо будет сделать "внушение". Это не первый раз".
   На "косе" работали одни девочки. В основном, практикантки из нефтяного техникума. Ребят ставили помощниками бурильщиков.
   Из окошка стоявшего метрах в тридцати взрыв-пункта высунулась курчавая голова Резо:
   - Что случилось, Вадик?
   - Группы нет.
   - А... - голова скрылась.
  
   Вадим соединил контакты, прикрутил для надежности, и почти тотчас ветер донес далекий, искаженный мембраной Лешкин голос:
   - Внимание, на косе!
  
   Он заглушил двигатель и встал рядом с машиной.
   "Ду-дум-м!.." Земля резко ударила по ногам. Вадим увидел, как подпрыгнул стоявший с наветренной от выброса стороны взрыв-пункт. В степи вырос двадцатиметровый черный столб. В первое мгновение плотный и монолитный, он застыл на секунду, и вдруг распался по ветру широким грязным полотнищем, осыпаясь и засты­вая на пологом песчаном склоне вытянутым серым пятном.
   Подошел Резо.
   - Опять Ларискина группа? Слушай, Вадим, почему ты ей "втык" не сделаешь?
   - Уже думал. Ничего, исправится.
   - Так она у тебя до полной победы коммунизма исправляться будет. Мягкий ты какой-то!
  
   Послышалось урчание двигателя, и рядом остановилась водовозка. Открылась дверца, и на песок с ружьем в руке соскочил возбужденный Генка. Вадим почему-то недолюбливал этого развязного, с нахальными глазами, парня, хотя почти не знал его - в партии Генка работал первый сезон.
   - Видал?! - Генка ткнул стволом на бочку, к которой ржавой прово­локой была прикручена сайгачья туша, - километров десять гнал! Там стадо, не сосчитать!
  
   Крупная горбоносая голова с мутным остекленевшим глазом бессильно свисала, касаясь фаркопа.
   Вадим не нашелся, что сказать. Выручил Резо:
   - Ты что, дорогой? Охота запрещена, знаешь? Не сезон. Но ты же у нас настоящий мужик, да? Добытчик! Что тебе закон-не-закон, сезон-не-сезон? - Голос у него был почти ласковый, только явственней слышался грузинский акцент. Генка работал недавно и еще не понимал, что это значит.
   - Да брось, Резо! Где ты тут охотнадзор видел?
   - Вах, прости, дорогой... Не подумал, что таким, как ты, чтобы просто людьми оставаться, непременно надзор нужен.
  
   Вадим с тоской огляделся. Ну почему, почему всегда так полу­чается, что в нужный момент он не находит нужных слов? Почему теряется, чувствует себя таким беспомощным перед наглой непробиваемой убежденностью, что кому-то можно то, чего нельзя остальным? А то и просто перед обыкновенным хамством, когда в магазине пьяный мордоворот без очереди прется к прилавку, распихав старушек с авоськами. Он - здоровый бугай, выигравший когда-то первенство города в полутяже.
   Так было всегда. Всегда он искал какие-то оправдательные, смягчающие формулировки, вместо того, чтобы сказать подлецу, что он подлец. Подонку - что он подонок. Даже когда однажды в парке он стоял в очереди за мороженным, а тем временем подвыпив­шая патлатая шпана пристала к ожидавшей его на лавочке девушке, он до последней секунды пытался что-то объяснить, уговорить, делая вид, что не замечает откровенную грубость, мат, понимая, что это бесполезно и презирая себя. А эта мразь наглела все больше, принимая его нежелание драться за трусость. Потом, после этой последней секунды, когда девушка вдруг расплакалась, они поняли, что это не так, но она все равно ушла, обозвав его на прощанье тряпкой.
   А следовало просто размазать мороженное по самой широкой харе, а потом бить. Сразу. Молча.
   Почему вот сейчас не он, Вадим, говорит эти слова, а Резо, который на полголовы ниже этого долдона и на добрый десяток кило легче. Почему?..
   - Что ж ты рогача не завалил, а? Не догнал рогача? Это же самка. У нее ведь, наверное, дети есть, а дорогой? Наверняка есть. Да если б не дети, черта-с-два б ты ее догнал на своей таратайке!
   - А тебе что? Чего ты-то возникаешь? Твой что ли сайгак? Завидуешь, так и скажи, - Генка все еще ничего не понимал.
   - Резо, - Вадим услышал свой голос, и ему стало противно, - может не надо? Ну его к чертовой матери, пускай едет.
   - Ты стой, молчи. Этот словами не поймет. Здесь нужно вырабо­тать условный рефлекс.
  
   Резо шагнул вдруг вперед, взялся за ствол ружья, вырвал его у неожиданно растерявшегося Генки и швырнул на песок. Побелевшими от ярости губами выдохнул:
   - Ты, наверное, очень голодный, да?! Сейчас я тебя покормлю.
   - Ты чего, Резо, ты чего?.. Эй, Вадим, скажи ему! Чего он распсиховался? Я же не для себя, для всех... Приедем на базу, на кухню отдам.
   - Резо, все, хватит. Брэк, - мордобоя еще на профиле не хватало, - конечно, отдашь, Гена, не выбрасывать же его теперь. Только, пока сезон не откроют, пукалку твою я здесь что б больше не видел. Увижу - разобью о твою же дурацкую башку. Любопытно, что крепче окажется. Понял?
   - Да понял я, понял... В том году у Мазура работал, весь сезон только на сайгачатине и жили, и никто не выступал.
   - У Мазура, может, так было, а здесь нет. Я хочу, чтобы ты это хорошо понял.
  
   Вадим круто повернулся и зашагал к "Челите".
   Вернувшись, он, не заходя, заглянул в дверь станции. В полу­мраке слышался шелест ленты, через равные интервалы времени сухо щелкали переключатели каналов.
   - Переписываешь?
   - Не. В хоккей играю. Что так долго? Резо там не помер?
   - Да, так... Сейчас подключится.
  
   Лешка повернулся и внимательно посмотрел на Вадима.
   - Генка?
   - Генка. А ты что, тоже видел?
  
   - Мимо проезжал. Не остановился только. Ну иди, отдыхай, я сам сработаю.
  
   В тени у станции на подстилке лежала Каринка. Вадим подошел и сел рядом.
   - Ты что, не загораешь, Карин? - на ней был успевший выгореть на солнце ситцевый халатик. Обычно девчонки работали в одних купальниках. Опять-таки, в отсутствий высшего начальства.
   - Я вчера обгорела немножко.
   - А... У Лиды крем есть. Принести?
   - Спасибо, Вадим. Я уже намазалась.
  
   Невдалеке из норки выскочил суслик. Застыл серым столбиком, нереши­тельно свистнул. Увидел Вадима и юркнул обратно. Сверху щелкнуло:
   - Внимание на косе!
  
   "Ду-дум-м!.."
  
   - Слушай, Карина, а чего ты пошла в геологию?
   - А что?
   - В общем-то, ничего. Непонятно просто, куда вы все деваетесь после получения дипломов. На геофаке две трети личного состава девочки. А работают... Та замуж вышла и дома сидит, другая лаборанткой при кафедре, эта моды демонстрирует... Хоть в детсад воспитательницей, лишь бы в поле не ехать. Начинаются книжек - горы, пустыня, тайга... Палатки, гитара, песни-пляски у костра, коньячок под шашлычок. Сезон поработает, и решает - все. Хватит. Никаким пряником в эту "романтику" не заманишь.
  
   Вадим замолчал, не по­нимая, к чему он все это наговорил. Совсем ведь не то хотелось сказать! Вообще ничего не хотелось говорить, а просто сидеть рядом с этой тоненькой, смуглой девочкой и молчать. Си­деть и молчать. И чем она его так зацепила?.. Точно, как в той песенке: "Я гляжу ей вслед - ничего в ней нет. А я все гляжу..." Разве что, глаза - днем изумрудно-зеленые, к вечеру малахитовые с коричневатым оттенком. Вадим такие видел впервые. Ну, глаза, ну зеленые, ну и что? Мало ли, у кого какие глаза!
   Каринка взглянула на него и села, обхватив руками загорелые коленки.
   - Не знаю, Вадим. Мне пока нравится. Мы еще в детдоме втроем с подружками решили после восьмого класса в нефтяной поступать. К нам в школу перед экзаменами геолог приходил, рассказывал. Молодой такой, в очках и с бородкой. Так говорил интересно! Все девчонки на него моментально запали.
   - Наверное, Сергей Векслер. На такие мероприятия всегда его посылают. Этот кому хошь мозги запудрит. Умный парень, начитанный, а уж язык подвешен... Пять лет, как диплом получил, а уже партией командует. На Каспии стоят, в Дагестане.
   - Ага. Подружки к нему на практику попали. А я сюда попросилась, хотела настоящую пустыню посмотреть.
   - Насмотришься, - усмехнулся Вадим, - хотя здесь и не совсем настоящая. Полу.
  
   Достал барбариску, протянул Каринке.
   - Хочешь?
   - Давай. Как, помогает?
   - Да, вроде. Лешка говорит, самовнушение.
  
   С некоторых пор эта девчонка действовала на него удиви­тельней образом. Было в чертах лица ее, глазах, голосе, манере держаться что-то такое, чего Вадим никогда не смог бы сформулировать даже для себя, но это "что-то" придавало ей новое, незнакомое и необъяснимое качество. Вроде, она случайно оказалась здесь, на этой Земле, и теперь с интересом оглядывается, познавая мир, в котором ей предстоит жить. Его и тянуло к Каринке, и почему-то побаивался оставаться с ней наедине. Когда она на него смотрела, Вадиму казалось, что его обволакивает легкая, незримая, но удиви­тельно прочная паутинка. К своим двадцати пяти годам он, слава богу, научился держать себя с женщинами просто и непринужденно. "Влопался я, что ли? - усмех­нулся Вадим, - да ну, чепуха, мне давно уже не шестнадцать. Хотя... Себе-то врать не надо. Ни к кому ведь такого не было. Познакомились, сходили в кино, в кафешке посидели, переспали раз-другой... И все. Разве что, Наташа Лукина?"
   В четвертом классе эта светловолосая голубоглазая девочка сидела через ряд от него и на пару парт впереди. Он тогда зачитывался Грином, и именно такой представлял себе Ассоль. Пялился на нее все уроки, из-за этого чуть на второй год не остался! После каникул, однако, наваждение прошло - он открыл для себя Джека Лондона.
   - Вадим, у тебя есть девушка?
  
   Вадим вздрогнул. Да что она, телепат? Однако... Вот так, в лоб! Краем глаза взглянул на Каринку.
   - У меня даже жена была.
   - Как это, "была"? Вы разошлись, да?
   - Перед самой армией женился по дурочке. Как честный человек. Сначала письма шли. Потом перестали. Через год приехал в отпуск, выяснилось, что укатила на море, отдыхать. Непонятно, от чего. А когда совсем вернулся, осталось только официально развод оформить. А тебе что, это так интересно, да?
   - Извини. Я больше не буду, если тебе неприятно.
   - А кому такое может быть приятно, Кариночка?
  
   Из-под кустика тамариска выползла маленькая черепашка. Подняла змеиную головку, подслеповато оглянулась. Вадим пошарил рукой и кинул в нее комочком засохшей глины. Черепашка мгновенно втянулась под пан­цирь и стала похожей на обычный серый булыжник.
   - Зачем ты ее? Она ведь тебя не трогает. Здесь ее дом, а мы у нее в гостях.
   - Больше не буду. - Вадим внимательно посмотрел на Каринку, - слушай, Карина, у тебя что же, совсем никого родных нет? На каникулы ты куда ездишь? Ну, вот после этой практики, например?
  
   Из "смотки" выглянула Вера:
   - Карина, пойдем, перекусим. Вадим, давай с нами.
   - Спасибо, Верочка. Мне же работать надо. Мы с Лешкой уже успели, пока вы ставилась. Обедайте.
  
   Каринка встала и отряхнула приставшие к платью песчинки.
   - К маме. И на каникулы, и на выходные, и на праздники. Иногда, даже после занятий. Или к бабушке.
   - Постой, непонятно что-то... Как это, "к маме"? А почему ж тогда ты в детдоме жила? Она что, от тебя отказалась? И бабушка тоже? И ты простила?
   - Нет, - Каринка поправила растрепавшиеся на ветру волосы, - никто от меня не отказывался. Это сложная история. Я тебе когда-нибудь расскажу. Может быть.
  
   Она повернулась и пошла к "смотке". Черепашка осторожно высунула голову, загребая лапами, развернулась и уползла за куст. Вадим поднялся и полез в станцию.
   - Внимание на косе! Даю отсчет... Огонь!
   - Внимание... Огонь!
   - Резо, готов?.. Огонь!
  
   И так пятнадцать раз, пока со стомет­ровыми интервалами не будет отстреляна вся "коса". Метод "ОГТ" - тема кандидатской диссертации главного геофизика треста, Ю.Г.Ковалевского, которую тот год назад успешно защитил.
   - Даю отсчет: Три. Два... Огонь!
   - ... Огонь!
   - Вад, на восьмую группу... Огонь!
   - Может, все-таки, закуришь? На, держи сигарету, не мучайся... Ладно, Вадим, не обращай внимания, это я от зависти. Огонь!
   - Огонь!..
   - Огонь!..
  
   Все, конец. На сегодня отстрелялись. В мегафон:
   - Девочки, подъем! Смотка-перестановка.
  
   Вадим поставил последнюю ленту на перезапись, взял со стола рубашку и вытер пот со лба. Посмотрел на термометр - 34 градуса. Цельсия. Спадает к вечеру. Днем было тридцать семь. И это последняя декада мая. Весна. Что здесь в июле будет? На Устюрте уже в это время ходить по песку можно было только в кирзовых сапогах. Правда, это порядочно южнее.
   Лешка сидел на полу в дверях станции, свесив наружу ноги. Подошли Лидка с Верой. Делегация.
   - Лешь, может не будем перестановку делать? Устали все очень. Вчера на базу приехали уже затемно, даже в душ сходить не успели. Поужинали, и спать. А, Лешенька? Вадик, скажи ему. Смотку сделаем и поедем, ладно? Мы все тебя поцелуем.
  
   Лешка промолчал и только глянул на них с укоризной. Начинается. Вадим подождал окончания цикла, переключил диапазон усиления. Посмотрел начало кривой. Потом обреченно вздохнул и обернулся.
   - Надо, девочки. Стране нефть нужна, понятно? Продукт стратигицкий. А нам всем премия. Так что давайте без разговорчиков.
  
   Лешка пошарил в пустой пачке, смял ее и выбросил.
   - Лидок, подожди. Дай сигаретку. Мои кончились.
   - Сигаретку, так "Лидок", да? На, держи, - Лешка цепко поймал белый стерженек, - опять до вечера пачку не дотянул? Ведь договаривались? И так худой, как щепка. До пенсии не дотянешь, сдохнешь.
  
   Лида работала в партии сезонницей третий год, из них последние два в статусе Лешкиной "полевой жены", что ни для кого секретом не было, и могла позволить себе в разговоре с непосредственным начальством некоторые вольности. Оформить отношения не мечтала - дома у Лешки оставались законная и двое ребятишек, таких же курчавых, черноволосых и голубоглазых. Просто любила, непонятно за что, и все.
   - Нет, Лидочка. Сдохну я, если брошу. Никотин в моей организме давно уже жизненно необходимый ингредиент.
  
   Вадим снял с бобины исчерченную резкими зигзагами ленту, подошел к Лешке и сел рядом. Тот подвинулся.
   - У тебя в этом году диплом, Вад? Так тебя, может, моим начальником поставят, а студент? Должность, вообще-то, инженерская.
  
   У Лешки за спиной был только техникум.
   - Через год. На заочном шесть лет, не пять. Не волнуйся, Леша, кусок хлеба не отниму. Я вообще хочу куда-нибудь на восток двинуть. И посеверней. Попробую на Камчатку, в институт вулканологии.
   - За туманом? Или за рублем?
   - Причем тут рубли? Территориальный и здесь неплохой - один и шесть или один и восемь, разница невелика. Приятель у меня там армейский, на Новый Год подарок прислал - альбом Гиппенрейтера "Вулканы Камчатки", помнишь, я тебе показывал? Ну и, считай, сагитировал.
   - К вам можно, мальчики? - Вадим встал, подал руку, и в стан­цию вскарабкалась Каринка. Ладошка у нее была узкая и упругая, как ивовая веточка.
   - Уже расставила свои группы?! Ну, ты даешь! Надо бы время засечь, может получиться рекорд по тресту.
   - А чего их ставить? Сначала трудновато было. С непривычки.
  
   За спиной со щелчком включилась в запись синхронизация, и Вадим вернулся к пульту.
   - Сегодня ты дежуришь, Вадим? У нас с обеда полбанки паш­тета остаюсь, ты возьми на ужин, хорошо? А то испортится. И огурец.
   - Едоки. Вчетвером банку паштета не осилили. Поставь на стол, я заберу.
  
   Он заметил, что все еще держит в руках ленту и положил ее в ящик. Несколькими точными движениями выключил аппаратуру.
   - Кончил, Вад? - повернулся Лешка. Потянул последний раз микро­скопический окурок, обжег губы и выбросил.
   - Да, это последняя была. Нормально, сбоев нет. Можете топать.
   - Ну, мы поехали, - Лешка встал, натянул финки, взял с дивана рубашку и соскочил на песок.
   - Пока. Береги патроны.
   - Пока. Посмотри на базе, сколько Вовка прошел.
   - Да уж не забуду, не беспокойся.
  
   Карина в дверях обернулась:
   - До завтра, Вадим. Спокойной ночи.
   - До свиданья, Каринка. Тебе тоже.
   - И... - нерешительно помолчала.
   - "И" - что?
   - Да нет, ничего. Все будет хорошо, - и спрыгнула с лесенки.
  
   Вадим пожал плечами и сунул в рот барбариску. Постоял, посмотрел вслед отъезжающему автобусу, за которым тянулся плотный шлейф пыли. Отряд уехал на базу, в ла­герь. Вся техника, кроме взрыв-пункта, оставалась на профиле - не гонять же целый караван каждый день за десять-двадцать, а то и все тридцать километров по бездорожью - и они с Лешкой через день, по очереди, оставались за сторожей. Хотя, от кого тут сторожить? От сусликов, разве что. Для порядка, однако, положено.
   Оставшись один, Вадим первым делом решил съездить вымыться к замеченному еще в обед артезианчику. Теперь он был на полтора километра ближе, но оставался несколько в стороне от профиля. Завтра они пройдут мимо, можно будет и всем искупаться.
   Не без труда завел "Челиту". Подумал, что мог бы поехать на любой другой машине, хотя бы на "смотке" ГАЗ-66 - новеньком, полученном в этом году красавце, но тут же решил, что это будет смахивать на измену. За эти два месяца Вадим успел вложить в "Челиту" частичку себя и она как-то незаметно перестала быть для него просто средством передвижения, а приобрела индивидуальность, отличавшую ее от остальной техники отряда - надежных, как "Госстрах", бездушных жестяных коробок со знаком качества.
   Руки удобно и привычно легли на отполированный десятками ладоней руль. Вадим любил эти мгновения, когда оживают стрелки на приборной доске, гудит разбуженный двигатель, мелко подрагива­ет пол кабины. Налаживается тот особый, знакомый шоферам и лет­чикам контакт, чувство единения с машиной, переставшей быть просто куском железа. Становятся неожиданно близкими далекие минуту назад предметы, и остается лишь чуть прижать педаль газа и отпус­тить сцепление, чтобы плавно двинулась и побежала под колеса дорога. Или степь.
   Прав у Вадима не было, хотя машину он водил лет, наверное, с двенадцати, когда на школьных каникулах ездил в поле с отцом или с мамой - тоже геофизиками. "Зимой, на камералке, надо будет сдать, - подумал он, отпуская ручной тормоз, - хотя бы для того, чтобы получать тридцать процентов за совмещение".
   Артезиан оказался гораздо дальше, чем виделось со стоянки. По прямой было километра два, но пришлось попетлять между бурунами, отыскивая удобоваримую дорогу. Артезианы появились в этой выжженной и высушенной ветрами и солнцем степи недавно, лет семь-восемь назад, когда гидрогеологи нашли здесь подземные озера напорных пресных вод. Бурили их, в основном, для водопоя овечьих отар.
   Из земли торчала бетонная тумба, в которую была вмурована успевшая заржаветь железная труба. Из трубы в длинное деревянное корыто лилась вода. "Где-то литр в секунду", - прикинул Вадим, вылезая из машины.
   Машинально оглянувшись, снял плавки и с наслаждением залез под прозрачную, сверкавшую оранжевыми брызгами в заходящем солнце, и оттого казавшуюся потоком кипящего металла, но на самом деле обжигавшую холодом глубин, струю. В первую секунду перехватило дыхание. Казалось, что горячая, вобравшая в себя жар дневного светила кожа зашипит. Это было хорошо. Вадим стоял "буквой ЗЮ" под трубой, ловил ладонями воду и чувствовал как вместе с потом, грязью, пылью уходит усталость, тело наливается свежестью, силой, кожа становится упругой и эластичной. Да, это было хорошо. Потом крупно, смакуя каждый глоток, напился, и это тоже было хорошо.
   Это было рукотворное чудо - такой оазис посреди выгоревшей степи. Небольшое, поросшее по берегам камышом, озерцо, двадцатиметровый коврик сочной ярко-зеленой травы вокруг, пунцовые пятна крупных маков, тюльпанов, еще каких-то незнакомых желтеньких и лиловых цветочков.
   К вечеру стало попрохладней. Ветер стих и лишь чуть шевелил верхушки камышей. Насухо вытершись относительно чистым полотен­цем, Вадим натянул джинсы, выгоревшую на солнце ковбойку. Быстро сделал десяток наклонов, касаясь локтями травы. Потянулся, ощущая как возвращается известное каждому спортсмену, а теперь полузабытое "чувство тела". То чувство, которое возникает после хорошей тренировки и душевой, когда отзывается готовностью каждая мышца, каждая клеточка гибкого, послушного тела, и кажется, что не летишь только потому, что это так здорово - стоять на земле и ощущать босыми ногами эту траву, такую шелковистую, хранящую теп­ло дня, и вместе с тем свежую.
   Снял с фаркопа помятое цинковое ведро, долил радиатор. Сигаретку бы сейчас, мелькнула в голове крамольная мысль, но он тут же отогнал ее и полез в карман за очередной барбариской.
   Вадим лежал на теплом склоне небольшого барханчика и прошед­ший день медленной каруселью прокручивался у него в голове. Низкое вечернее солнце висело над горизонтом и его багряный, приплюс­нутый снизу диск расчерчивался камышом на вертикальные дольки. Недвижное озерцо казалось надраенным до блеска медным листом. Он любил смотреть на заходящее солнце и надеялся поймать когда-нибудь "зеленый луч". Здесь для этого подходящие условия: нагре­тый за день над песками воздух и открытая водная поверхность. Озерцо, конечно, символическое, но какая-то рефракция все равно должна быть.
   Легкий шорох где-то сзади заставил его повернуть голову.
   Он долго смотрел на солнце, и поэтому первые две-три секунды в глазах плавали лишь зеленовато-багровые пятна, а потом...
   Потом Вадим увидел нечто такое, от чего зажмурился и ошалело помотал головой. В двух метрах от него, возле "Челиты", у переднего ее ската, сидела на корточках маленькая, совершенно голая девочка и с интересом разглядывала стертый протектор. Вадим открыл глаза, но видение не исчезло.
   Девочка повернула к нему немного растрепанную головку. На Вадима с любопытством смотрели огромные, как у большинства детей, ярко-зеленые глаза.
   - Здравствуй. А что ты здесь делаешь?
  
   Голос у нее был какой-то необычный. Почему необычный, Вадим, пожалуй, объяснить бы не смог. Да нет, голос-то нормальный, но вот интона­ция, произношение некоторых звуков...
   Машинально ответил:
   - Что делаю? Купался вот... Радиатор залил.
  
   Девочка склонила голову на плечо и внимательно слушала. Было ей на вид лет пять. Может, шесть. Вадим заметил прислоненный к кабине боль­шой оранжевый обруч, похожий на хула-хуп, и это почему-то привело его в чувство. Он резко повернулся и сел на песок.
   - Я-то купался, а вот что ТЫ здесь делаешь!?
   - Гуляю. Еще цветы собирала. Вот, - на подножке лежал букет из десятка крупных, бордово-черных в вечернем свете, тюльпанов.
   - И давно ты здесь... гуляешь?
   - Давно. Солнышко еще вон там было, - она показала пальчиком.
  
   Вадим прикинул - часа полтора-два.
   - Только я на том берегу была. Я видела, как ты купался.
  
   Вадим вспомнил, как он купался, и поежился. Говорила она явно с каким-то акцентом, хотя и свободно. В голове мелькнула шальная мысль:
   - Слушай, ты русская? Как ты сюда попала?
   - Это как, "русская"? Я Тея. А попала просто, - девочка удивленно пожала круглым плечиком и зачем-то кивнула на хула-хуп, - я же сказала, что гуляю.
   - Та-ак, - озадаченно протянул Вадим, - значит, гуляешь... А почему на тебе ничего нет? Ну, из одежды.
   - Так ведь тепло, - она улыбнулась, - а я тут со змейкой подружилась! Тебя как зовут?
   - Вадим. С какой еще змейкой?
   - Я тебе сейчас покажу. Хочешь посмотреть?
  
   Она наклонилась, как-то странно не то тихонько свистнула, не то зашипела, и протянула руку. Вадим глянул и почувствовал, что на голове у него шевельнулись волосы. У колеса, свернувшись в тугой клубок, лежала гюрза. Он не заметил ее сразу потому, что лежала она совершенно неподвижно, слившись серо-стальными кольцами с пыльной резиной колеса. И еще потому, что внимание было всецело поглощено другим. Это был явно не уж. И даже не обычная песчаная гадючка, которые здесь, хоть и не часто, но встречались, а самая настоящая гюрза. Он видел таких, когда пару лет назад отработал один сезон на Устюрте, и сей­час понял это сразу.
   Из клубка высунулась и поплыла навстречу протянутой руке тяжелая, как молоток, плоско-треугольная голова.
   Оценивать ситуацию времени не было. Оно вдруг невероятно сжалось, и в следующие несколько мгновений тело срабатывало быст­рее, чем мозги.
   Не вставая, Вадим прыгнул вперед. На лету резко рубанул сверху вниз ребром ладони и встретив упругое сопротивление понял, что не промахнулся. Чудом отклонил голову от выступающей ступицы колеса - реакция у него всегда была хорошей - и всем своим без малого центнером врезал­ся в нее плечом. Тут же вытянутую правую руку пронзила жгучая, сводящая судорогой, боль. Он вскочил на ноги, поймал за хвост метнувшуюся под колесо змею и дернул. Коротко размахнувшись, хрястнул ее головой о бампер и отбросил извивавшееся тело в сторону.
  
   За спиной послышался сдавленный вскрик:
   - Зачем ты ее!? Она тебя не трогала! Ты первый напал!
   - Молчи уж, - руку охватывало жаром и тяжестью, будто в жилах был расплавленный свинец, а не кровь. Место укуса быстро опухало.
  
   Он знал, что после укуса гюрзы, да еще в это время года, выживают редко, в исключительных случаях.
   Вадим отшвырнул обруч, рывком раскрыл немеющими пальцами дверцу кабины, вытащил из "бардачка" спички, лихорадочно чиркнул и прижал пяток вспыхнувших головок к двум маленьким черным ранкам на предплечье, чуть ниже локтя, хотя и понимал, что это бесполезно. Прижигание могло помочь только при укусе каракурта, тарантула или фаланги. Боль в руке была такой сильной, что он даже не почувствовал ожога, хотя в воздухе запахло паленой кожей.
   Подхватил девочку и одним движением подсадил ее в кабину.
   - Садись, поехали. Тея, говоришь, тебя зовут?
   - Тея. А куда мы поедем?
   - Куда, куда... На Кудыкину гору.
  
   Он захлопнул дверцу и обежал вокруг машины к водительскому месту. "Челита", будто сознавая критичность ситуации, завелась сразу, с пол-оборота. Вадим рывком тронул с места.
   - Подожди! Мой хроник остался. И цветы. Ну ладно, он сам, - непонятно сказала Тея и замолчала, видимо почувствовав, что про­исходит что-то серьезное.
  
   Вадиму было не до нее. В руке билась пронзительная, сводящая с ума, боль. Лоб покрылся испариной, начинался озноб. Рука отекла, пошла лиловыми, с белесыми прожилками, пятнами и стала снаружи, да и внутри тоже, похожей на только что вынутую из котла ливер­ную колбасу. Тело волнами сотрясала крупная судорожная дрожь, и приходилось напрягать все силы, чтобы удержать непослушными пальцами прыгающий в руках руль.
   На стоянке он открыл дверцу и, не глуша двигатель, вылез из машины.
   - С-сиди здесь. Й-я сейчас пр-приду, - мышцы лица сводила судорога и он заикался.
  
   Взобрался по запрокидывающейся лесенке в станцию, включил показавшийся удивительно тусклым свет. Трясущимися руками вывалил на диван содержимое аптечки. Противозмеиной сыворотки, конечно же, не было. Йод, анальгин, фталазол, валидол... Бинты, жгут, какие-то склянки... Кинул в рот пару таблеток анальгина, разжевал и запил теплой водой из бачка. Не ахти что, но все же.
   Солнце село. "До лагеря не дотянуть, - тоскливо подумал Вадим, глядя в распахнутую дверь станции на узкую, желтовато-оранжевую с зеленой каемкой, полоску заката, - двадцать километров по бурунам, ночью..."
   Вдруг остро, до рези в глазах, до зубовного скрежета, захотелось жить. Жить, жить. Все равно где, как - только бы жить. К горлу подступил горячий комок. Он судорожно глотнул, но тут же взял себя в руки.
   "Ну вот, начинается. Страх смерти. Симптомы, как в инструкции". Вадим увидел в засиженном мухами зеркальце чужое, одутловатое, синюшного оттенка лицо с узкими щелочками глаз. Скривившиеся в усмешке рот.
   "Да что за хрень, - пронеслось в голове, - чтобы я, молодой, здоровый парень, вот так взял и сдох в этой степи!? Ну уж нет, дудки".
   Он спустился вниз. Нетвердо, держась за лесенку, встал на трясущихся ногах. Горизонт стремительно запрокидывался вверх, потом тяжело куда-то проваливался. Заплетающимися ногами побрел к "Челите".
   Над бурунами поднималась огромная, оранжевая, как будто нарисованная сумасшедшим импрессионистом, Луна. Сознание уплывало, срывалось в штопор, раздваивалось. "Что это я - пьян, что ли?.. - тягуче проплыло в голове, - где ж это я так нарезался?" Потом вспомнил - змея. Да, меня укусила змея. Надо в лагерь. Быстрее в лагерь. Не упасть. Только не упасть.
   Дверца была открыта. В темноте кабины он увидел испуганные детские глаза и попытался улыбнуться. Кажется, получилось. Вадим включил фары, и густые сумерки рассек желтый конус света. За его границами стало еще темнее. Закусив от боли губу, двинул рычаг скорости.
   Он не помнил, сколько он ехал. Иногда казалось, что всю жизнь. Дорога то стремительными скачками неслась навстречу, то вдруг почти застывала, как стоп-кадр в кино. Правая рука тяжелой, отзывающейся на каждое движение болью, колодой висела вдоль тела. Он ехал все время на второй скорости, потому что переключиться не мог. Сердце то прыгало вверх и бешено колотилось в гортани, мешая дышать, то гулко ухало куда-то и замирало, и тогда навстречу ему поднимался леденящий, животный страх. Подступала тошнота.
   В одну из меркнущих вспышек сознания Вадим понял, что заблу­дился. Это был конец. Он чуть ли не с облегчением отпустил педаль газа и тут его скрутил очередной судорожный приступ. "Челита" проползла по инерции еще метров пять вверх по склону и встала. Двигатель кашлянул и смолк. В лобовое стекло тупо и равнодушно смотрела Большая Медведица. На него, Вадима, ей было глубоко плевать.
   Цепляясь за ускользающие остатки мысли, повернул голову и едва ворочая распухшим, жестким, как наждак, языком, выдавил:
   - С-сиди здесь, сл-лышишь? Ник-куда не уходи с этого места. Ни-ку-да, поняла?
  
   "Завтра ее найдут. Обязательно найдут. Ее уже ищут. И меня тоже найдут... Нет, здесь нельзя. Она же еще не видела мертвых".
   - Тебе больно, да?
  
   Совсем близко Вадим увидел круглые, ставшие вдруг удивительно серьезными, глаза Теи, через силу улыбнувшись, выключил зажигание и вывалился в распахнувшуюся дверцу на песок. Встал, покачиваясь, на четвереньки, но левая нога внезапно предательски дернулась и ударила его коленом в подбородок. Тело ему больше не принадлежало. Вадим свалился на бок и покатился вниз по склону.
   "Уже агония? - он старался поймать мечущийся хвостик сознания. - Нет, я же еще живой. Живой".
   У заднего колеса он задержался. Звезды стремительно вращались и падали, расходясь широкими кругами. Потом Вадим понял, что нет, это он летит к ним.
   - Вадим, тебе очень больно, да?
  
   Над ним сидела Карина. "Каринка, это ты? Как ты здесь оказалась? - Краешком воспаленного мозга Вадим понимал, что бредит. - Спасибо, что пришла. Спасибо..."
   Потом увидел, что это Тея. Хотел крикнуть, чтобы она уходила, но из горла вырвался лишь булькающий хрип.
   - Потерпи чуточку. Сейчас я тебя полечу, я уже немножко умею, - над его лицом склонились огромные, черные в серебристом лунном свете, глаза, и Вадиму опять показалось, что это Каринка.
  
   В следующее мгновение он почувствовал, что отрывается от земли и падает, падает в эти глаза, внезапно надвинувшиеся и ставшие похожими на бездонные колодцы. Пальцы левой руки инстинктивно вцепились в кустик полыни, судорожно вырвали его и разжались. "Теперь мы будем вместе, да, Каринка? Навсегда вместе. Я же люблю тебя, слышишь!? Люблю, люблю, люблю!..", - беззвучно кричал Вадим, проваливаясь все глубже, и смертельно боясь, что сейчас вот все кончится, и он не успеет сказать самого главного, самого важного.
   Потом чернота перед глазами расцветилась бешено вращавшимися концентрическими полосами, прилетавшими откуда-то из бесконечности. Они свивались в спираль, распадались тысячами радужных брызг и снова скручивались в феерическом сумасшедшем танце. Возникали, плавно и причудливо изгибались, вспухая, матовые ослепительно белые стены, плотные, как слоновая кость, шары и тут же съеживались, опадали. Откуда-то издалека наплывал густой, тягучий как сироп, медный гул. Он ритмично пульсировал, становясь похожим на удары гигантского гонга.
   Медленно всплывали, застывая на секунду, прозрачные столбы и колонны зеленовато-голубого пламени, потом в них что-то происходило, возникало беспорядочное внутреннее движение, они вспучивались, теряли стройность, стабилизацию и растекались бесформенными, похожими на желе, глыбами.
   Бесконечное пространство заполнял мягкий жемчужно-розовый свет. Время утратило реальность и стало иррациональной, полуабстрактной категорией. Свет густел, приобретал странно знакомый зеленоватый, с мерцающими коричневыми блестками, оттенок. "Где-то я это уже видел, - силился вспомнить Вадим, - где я это видел?.. А, это же Каринкины глаза... Я упал в ее глаза, и теперь буду здесь жить".
   Стало хорошо и спокойно. Пространство пульсировало в такт ударам гонга, сжимаясь и вытягиваясь, густело, приобретало осязаемость и вдруг он увидел себя как бы извне внутри одной из тех колонн. Движение все замедлялось. "Сейчас она рухнет", - безразлично проплыла и погасла мысль, но откуда-то изнутри поднимался и нарастал протест. Нельзя, нет... Нельзя, чтобы она рухнула. Тогда все. Он напрягся, стараясь удержать шаткое равно­весие.
   Плотная, но податливая среда обволакивала его со всех сторон. Всплыть. Надо всплыть. Вадим неподвижно висел в толще зеленоватой, пронизанной солнечными лучами воды и не мог сориентироваться, понять, в какой стороне верх. Легкие распираю удушье. Набатом била в уши тяжелая, как ртуть, кровь. Немедленно всплыть!.. В глазах поплыли багрово-черные пятна, когда он вдруг вспомнил, что это же Каринкины глаза и сообразил, что этой водой можно дышать.
   Удары гонга звучали все громче. Они чередовались с точностью метронома и все, что происходило с ним, непонятным образом подчиня­лось этому ритму. Он прислушался. Гонг превратился в металлический, без всяких интонаций, голос. Короткие односложные слова падали весомо и мерно, с правильными интервалами.
   "Что он говорит?" - силился понять Вадим. Почему-то это было необычайно важно - понять, что он говорит. И вдруг уловил:
   - Четыре... Пять...
  
   Да это же счет! Нокаут?.. Нет, врешь! Встать. Надо встать.
   Тело не слушалось. Совсем рядом Вадим увидел черное, резко очер­ченное пятно. Ботинок. Ботинок судьи. Он на полу.
   - Шесть... - Бесстрастный неумолимый голос.
   - Вставай!
  
   Это Толик. Толик Гаврилин. Почему он не в раздевалке? Он же в "тяже", сейчас ему на ринг!
   - ... Семь...
   - Вставай!!.
   - Восемь...
  
   Встать! "Девять", это "аут", а значит все - дороги назад не будет. Встать!!!
   Вадим рывком поднялся на ноги, покачнулся и рухнул на песок. Он лежал на спине, там же, у заднего колеса "Челиты", и чувство­вал, как уходит из тела тупая ноющая боль. В руках и ногах бегали холодные мурашки, будто их кололи тысячами иголочек, часто и неожиданно дергалось веко, саднило разбитое плечо, но голова была удивительно свежей и ясной. Сохранялось лишь тонкое ощущение нереальности происходящего.
   Он лежал, со свистом втягивая неправдоподобно вкусный, на­поенный степными запахами, воздух и не мог надышаться.
   Прямо в лицо заглядывали крупные, неяркие в лунном свете, звезды. Вега. Денеб. В ночи стрекотали озабоченные своими делами цикадки.
   Повернул голову. Рядом кто-то был. "Самое время спросить, где я?" - подумал Вадим и медленно сел. Потом вспомнил - Тея.
   "Что произошло? Почему я не умер? Или, все-таки, умер и это уже... Да ну, чушь! Никакого загробного мира нет".
   - Теперь ты сам, - Тея стояла перед ним на коленках.
  
   Вадим еле узнал ее разом постаревшее личико с потускневшими, совсем не детскими, глазами и вдруг понял, что она страшно, неимоверно устала. Тея сморщила носик и всхлипнула:
   - Я не могу больше. Я еще плохо умею. Ты сам.
  
   Ей было холодно. Да и то сказать - еще не лето, климат здесь резко континентальный, и ночью в степи бывает довольно прохладно. Прикинул - градусов семнадцать, не больше. Встал, взял девочку на руки и прижал к груди, стараясь хоть немножко согреть. Отнес в кабину. Тея крупно дрожала. Да что там, дрожала - ее просто трясло. Его самого тоже все еще бил озноб.
   Включил зажигание, нажал на стартер... Тот чуть слышно хрипнул и сдох. Все правильно - вываливаясь из кабины, он не выключил фары, и без того слабенький аккумулятор разрядился окончательно. Ладно, не проблема - нашарил на полу кабины "кривой стартер", вылез. Превозмогая боль в разбитом плече, крутанул. Двигатель провернулся на пол-оборота и чихнул, однако от усилия закружилась голова, и чтобы не упасть, пришлось сесть на песок. Он все еще был очень слаб. С минуту отдохнув, попробовал еще раз - с тем же успехом.
   Встал, погладил еще теплый капот:
   - Челиточка, ну что же ты, давай, заводись. Ты же хорошая девочка, не время капризничать. Слово даю, сегодня же масло поменяю. И новый аккумулятор у завхоза выбью, вот увидишь. Заводись, а?
  
   Такими обещалками "Челита" была сыта по горло, но где-то на пятой попытке до нее дошло, что он не отвяжется, и проснуться придется. Движок всхрапнул раз, другой, потом заработал ровно и устойчиво. Вадим вскарабкался в кабину, поднял боковые стекла и включил печку. Тея спала, свернувшись калачиком на пассажирском сиденье, но дрожала даже во сне. Он потянул ручной газ, чтобы быстрее прогрелся двигатель, снял рубашку и накрыл девочку. Замена одеялу не ахти какая, однако все же лучше, чем ничего. Стараясь не разбудить, приподнял и положил к себе на колени.
   Осторожно высвобо­дил руку и в свете приборной лампочки взглянул на часы. Половина восьмого. Вадим удивился, но тут же заметил, что стекло разбито и стрелки погнуты. Жаль. Эти часы, пятнадцатирублевую "Юность", он купил со своей первой зарплаты, когда на каникулах после восьмого класса отец устроил его рабочим в гравиметрическую партию. Часы прошли с ним и армию, и Калмыкию, и Устюрт... Ни разу не ремонтировались, однако сумели создать впечатление, что кремлевские куранты сверяются по ним, а не наоборот. Жаль.
   Мышцы уже не дергались, боль почти прошла, и очень хотелось есть. Тея завозилась под рубашкой, открыла глаза и взглянула на него снизу вверх. Недоуменно похлопала ресничками:
   - Ты кто? А где мама? А, ты Вадим...
  
   Он заметил, что она уже не дрожит.
   - Ну как, согрелась немножко?
  
   Тея кивнула.
   - Поедем назад?
   - Мне домой пора, - она виновато на него посмотрела, - я уже давно гуляю.
  
   "Странная девочка. Любой нормальный ребенок ее возра­ста сейчас просто ревел бы и просился к маме. Может, она ненормальная?" Внезапная догадка заставила его с тревогой по­смотреть на Тею. Голая. "Гуляет..." Нет, непохоже. Но как, черт побери, она здесь оказалась? До ближайшего кишлака километров полста, не меньше. Да и не казашка она, явно. Иностранка? Какие-то идиоты туристы потеряли? Что это за имя - Тея? Тая - есть такое, училась одна в параллельном классе, а вот Тея... Вадим решил ничему не удивляться. Выяснится.
   - Ну, вот и поедем домой, - он посадил ее рядом и включил зад­ний ход.
  
   "Челита", натужно кряхтя, сползла с бархана. Уловив впереди какое-то движение, Вадим включил фары и обомлел. Перед радиатором, сохраняя дистанцию в два-три метра, катился обруч. Катился сам, ровно и устойчиво. Тот самый оранжевый "хула-хуп", который по всем земным законам должен был сейчас валяться там, у артезиана. От неожиданности он слишком резко затормозил, забыв выжать сцепление. Двигатель оскорблено кашлянул и заглох. Обруч тоже остановился и стоял неподвижно, ни на что не опираясь. Стоял на склоне, вроде бы даже с легким наклоном. Зрелище было диковатое.
   В голове сумбурной чередой проносилась вся читанная когда-то фантастика. А все остальное не фантастика? То что он живой - не фантастика!? Даже если бы его вовремя доставили в больницу, после укуса гюрзы он должен был проваляться, как минимум, два-три дня, а то и неделю.
   Вадим повернулся к девочке. Она уже согрелась и смотрела на него вопросительно. Кто она? Человек или...
   - Кто ты? - Он поперхнулся, - Тея, скажи, кто ты?
  
   В голову, отпихивая друг друга, лезли совсем уж дикие мысли.
   - Может, ты фея?
  
   "Артезиан! - скакнуло в голове, - у нее глаза зеленые, как артезиан".
   - Ну, как тебе объяснить... Нимфа того артезианчика, а? Сколько тебе лет? Ведь вы, наверное, ровесники. Не бойся, я никому не скажу...
  
   Тея растерянно захлопала глазами, и Вадим осознал, что несет полную ахинею.
   - А может, ты со звезд прилетела? Ладно, скажи, ты человек? Наш, земной, человек, или нет?
  
   Ему вдруг пришло в голову, что это сон. Или продолжение бреда. Потом сообразил, что раз он об этом подумал, значит, не сон. Тея смотрела на него, стараясь понять, чего он хочет. Потом удивленно пожала плечами:
   - Конечно, человек. Только не земной. Я живу на Меркурии. А что такое "нифа"? - В ней просыпалось любопытство.
  
   Не может быть! Вот уж этого, точно не может быть. Все, что Вадим слышал и читал о Меркурии, раскаленной и оледенелой планете с озерами жидких металлов на одной стороне, и торосами за­мерзших газов на другой, восставало против этой версии. Жизни там нет и быть не может. По крайней мере, такой вот, белковой жизни. Он был готов услышать что угодно - чужие звезды, сопряженные миры... Но это?!
   "Страна фей" была бы более правдоподобной. А зачем ей врать?.. Он обалдело сидел, раскрыв рот. Что такое "нифа"? Ниф... Ага, понятно - нимфа!
   Тея сидела и ждала, что он скажет. Потом заговорила сама:
   - Вадим, мне уже домой надо. Я пойду, ладно? Как это открывается? - она тронула дверцу.
   - Постой! Куда это ты пойдешь? На Меркурий? Пешком, что ли?
   - Зачем пешком? Пешком, это далеко. Через хроник.
  
   Она кивнула на обруч, и Вадим понял, что это какой-то при­бор. Или аппарат. Нельзя, чтобы она вот так вот взяла и ушла. Нельзя.
   - Тея, подожди. Сейчас... Я сейчас, - он лихорадочно искал, что бы такое спросить, - так, значит, ты с Меркурия. Так. А сколько тебе лет?
   - Скоро будет шесть. Я уже в третий класс перешла!
  
   Вот как, в пять лет во втором классе. Ну что ж, наверное, у них, у "меркурианцев", школы такие - совмещенные с детским садом. Ладно, хоть с возрастом угадал. Впрочем, к ней нельзя подходить с земными мерками. Может, у них там все по-другому. Может, она вообще взрослая, а "классы" это не школьные, а что-то другое?! Ладно, это неважно. А вот откуда она знает русский язык? Нет, это тоже неважно. Может, они там все телепаты и общаются мысленно, а "перевод" на русский возникает уже у него, Вадима, в мозгу. Ведь вылечила же она его как-то? Явная экстрасенсорика! Хотя... Губами-то она шевелит! Да и зачем тогда вообще рот открывать? Ладно, это не главное. А что главное?..
   Успокойся. Надо собраться с мыслями. Вот так.
   - Тея...
   - Что?
   - Тея, ты очень торопишься? Тебе, наверное, попадет, если опоздаешь?
   - Не опоздаю, - она хитро прищурилась, - я код подобрала, и синхрон разблокировала. Это оказалось, как меня зовут и день рожденья. Теперь можно хоть целый день гулять, и где хочешь, а вернусь все равно вовремя. Только ты никому не говори, ладно? Это секрет. Вот, если мама узнает... Тогда точно попадет! Просто очень кушать хочется. Ужин давно прошел, а я еще тебя лечила. Знаешь, сколько на это сил уходит? После занятий по психосоме даже специальный компот дают, а ты был очень плохой. И очень большой. Я уже думала, у меня не получится, придется маму звать. Она бы, конечно, тебя быстро вылечила, но тогда... Тогда бы она сразу поняла, что я в синхрон влезла, и...
  
   Тея замолчала и даже зажмурилась, видимо, представив себе, что тогда было бы. Ага, мама. Значит она, все-таки, ребенок. Гуляет.
   - Так ты можешь еще немножко со мной посидеть? Совсем недолго. Мне так интересно с тобой разговаривать, столько о тебе узнать хочется...
  
   Вадим чувствовал себя законченным эгоистом, но поделать с собой ничего не мог. То, что происходило, было покруче, чем пресловутая "летучая посуда" с дынеголовыми пришельцами.
   Тея кивнула.
   Осторожно спросил:
   - Твоя мама... Она там, на Меркурии, да? И ты хочешь туда успеть... К вчерашнему ужину?
   - Ну, да. И папа тоже там, только он позже. А успеть мне надо не к ужину, а к обеду. Я у бабушки была, а ушла сразу после обеда.
   - Как это "позже"? - не понял Вадим, - он что, улетел в командировку?
   - Нет... Ну, как тебе объяснить... Вот как мы с тобой, только наоборот. Ты раньше, а я позже. А что такое коман... ровка?
  
   "Так, вроде понятно - я старше ее лет на двадцать, значит, родился раньше, а она появилась позже. А у нее наоборот - мама старше папы. Ну и язык! Хотя, для своего возраста, девчонка строит сложные фразы удивительно правильно. Так... Что такое командировка? Ладно, проехали, не объяснять же ей каждое незнакомое слово".
   - Ну да, ну да... И твоя мама не беспокоится, что ты так далеко?
   - Зачем ей беспокоиться? Ведь со мной хроник.
  
   Опять этот хроник. "Хранитель", что ли? Он с опаской покосился на обруч. Тот стоял смирно, не выказывая никаких агрессивных намерений, но кто знает, что там, в его электронных "мозгах"? Или не электронных. Или не в "мозгах", а в каком-то силовом поле. Да, какая разница - машина есть машина! Среагирует на какой-то жест, который покажется ему опасным, возьмет, да долбанет каким-нибудь... бластером.
   Вадим решил высказаться конкретней:
   - Ну вот та змея, например. Если бы она тебя укусила. Ты знаешь, что тогда было бы?
   - Знаю, - Тея вдруг посерьезнела, и Вадим внезапно понял, что да, знает.
  
   Знает так же хорошо, как и он, и даже лучше, и именно поэтому он сидит сейчас здесь, а не валяется под "Челитой", скорченный и страшный. Дыхание перехватила острая волна жалости, когда он подумал, что ей пришлось перенести. Она же ребенок. Шесть годиков. Почти.
   - Только зачем ей было меня кусать? Я же сказала, что мы подружились. Она бы и тебя не тронула, если бы ты не напал! - глаза ее наполнились слезами отчаяния и гнева. - Зачем ты ее убил?! Так убил, что даже мама не смогла бы вылечить.
   - Но ведь я не знал, Тея... Я же не знал, - растерянно повторял Вадим.
  
   Она отчужденно отвернулась в черноту за стеклом.
   - Прости меня, слышишь? Я же ведь ничего не знал.
  
   Вадим беспомощно замолчал.
   Тея тоже молчала и лишь изредка всхлипывала. Потом вытерла кулачком слезы и повернулась:
   - Ладно. Ты и вправду не знал.
  
   Вадим облегченно вздохнул. Попытался привести в порядок мысли. Перед ним вырисовывалась вся парадоксальность ситуации. Тея. Вот она, сидит перед ним. Факт, от которого не уйдешь. То, что его укуси­ла гюрза, тоже факт. И то, что он живой и, в общем-то, здоровый, если не считать разбитого плеча, - по-видимому, тоже можно принять как факт. Но Меркурий - безжизненная планета. Это-то, черт побери, тоже факт! А может, не факт? Какая-нибудь там кремний-органика... Нет, ерунда. Не могут же "они" до такой степени походить на нас. А почему, собственно, не могут? Вдруг ему пришла в голову мысль, от которой по спине побежали мурашки. Лем, "Солярис". Тея - нейтринный фантом? "Гость"!? Тыльной стороной ладони Вадим вытер разом покрывшийся холодной испариной лоб. Может, он теперь тоже фантом?! Ведь он же умер. Умер! Нет, так нельзя. Уж он-то, во всяком случае, живой. Так можно черт-те до чего додуматься.
   А если это контакт? Ну конечно, это же самый настоящий контакт! Мы слишком разные, возможно, "они" это вообще не вещественные, а какие-то полевые структуры, и их... "ученые" создали "Тею", как... Как оптимальный для нашего восприятия коммутатор? Дети, по их мнению, не должны вызывать опасений. И нет у нее никаких мамы-папы-бабушки. Это у нас они должны быть. Да какая разница? Одно ясно - не просто же так она здесь "гуляет"! Кто "они"? Лучше спросить прямо:
   - Тея... Это контакт, да?
   - Какой контакт?
  
   Кретин. Откуда пятилетнему ребенку знать про какие-то "контакты"? Хорошо, попробуем с другого конца:
   - Тея, скажи, там, на Меркурии, вас много? Ну вот ты, мама, папа... А еще кто?
   - Еще два братика есть. Они уже большие. Как ты.
  
   Так. Братики. Не густо. Тея смотрела на него выжидательно. Потом провела пальчиком по покрытому сеточкой трещин лобовому стеклу и добавила:
   - А бабушка здесь, на Земле живет. Я у нее утром была, она меня блинами угощала. Со сметаной и клубничным вареньем, - Тея сглотнула и облизнулась. - А потом мы с Гошей малину собирали. Гоша, это лемурчик, он у бабушки живет. Смешной такой! Он еще совсем маленький. Мы с бабушкой собирали в корзинку, а Гоша просто кушал, а потом уснул. А после обеда бабушка меня домой отправила, а я...
   - Что!? Бабушка?.. Твоя бабушка? На Земле?
  
   Невероятная, но внутренне непротиворечивая гипотеза, которую он успел построить, разваливалась на глазах, логика вновь становилась с ног на голову.
   - Ну, да! Только она не сейчас живет, - Тея подняла глаза и по­шевелила губами, что-то подсчитывая, - через шестьсот лет.
  
   "Сейчас я сойду с ума", - проплыла четкая мысль. Чуть ли не с надеждой Вадим подумал: "Может это, все-таки, сон?"
   Хватит. Всему есть предел. Но это же невозможно, колотилось в голове. Абсолютно невозможно! Ученые доказали, что машина времени невозможна в принципе. Он посмотрел на "хула-хуп". Тот стоял все так же, чуть накренясь, ни на что не реагируя, и не сдвинувшись ни на сантиметр. Значит, возможна. А как же пресловутый "парадокс причин­ности"? Значит, нет никакого парадокса. Парадоксален не мир, а наши представления о нем. Что такое время, никто не знает, даже само понятие толком не определено, где уж тут что-то "доказывать"!
   Хроник. Хроник... Балда, это же ХРОНИК! Время - хронос по-гречески! Или это на латыни? Да ладно, какая разница! Хронометр, синхронизация... Мог бы догадаться, чучело, - "хроник".
   Ну хорошо, уже легче. Значит она, все-таки, не фантом, а наша, земная девочка. Просто они там, в этом своем будущем, живут во времени, как мы в пространстве. "Гуляют". Взяла, значит, свой хроник, вроде как трехколесный велосипед, и пошла гулять. Однако, если у "них" пятилетняя детвора так запросто шастает между веками, сколько же здесь, в нашем настоящем, взрослых... э-э-э... гостей из будущего? И чем они тут занимаются? Корректируют развитие цивилизации? Ловят, так сказать, детишек, бегающих "над пропастью во ржи"? И уж, наверное, не только здесь, а в каждом из десятков веков человеческой истории. Впрочем, вплоть до середины нашего века, скорее всего, просто наблюдают, исследуют, а вмешиваются вряд ли. Реальная возможность самоуничтожения человечества возникла только сейчас.
   Вадим чувствовал, что катастрофически тупеет. В голове был сумбур и хаос, привычное мироздание рушилось, как карточный домик, чехардой скакали обрывки мыслей... Потом вдруг все стало безразлично, и страшно захотелось спать. У всякой информационной системы есть свой предел восприятия, и человеческий мозг не исключение. "Реакция" - вяло подумал Вадим и зевнул.
   - Ладно. Ты иди, Тея, - он открыл дверцу и в кабину вместе с холодом пахнул терпкий полынный дух. - Иди. И прости меня, тебе уже давно кушать пора. И спать. И за змейку тоже прости. И... И вообще.
  
   Она кивнула и поежилась. Ночью температура еще опустилась, и было уже не прохладно, а просто холодно.
   - Ты не простудишься? Иди, а то заболеешь.
   - Что такое "заболеешь"? Это когда больно, да?
   - Да, это когда больно. До свиданья, воробышек.
   - А ты откуда знаешь, что я воробышек? - Тея изумленно распахнула глаза, - это только мама знает.
   - И я тоже знаю.
  
   Они помолчали. Залитая лунным светом, лежала вокруг степь. Склоны дальних бурунов казались нереальными, сотканными из тонкой полупрозрачной паутинки и терялись во мраке. Призрачными блестками мерцали на них редкие кустики ковыля, серебряные слитки шаров перекати-поля. Зыбкие контуры таяли и плыли неуловимыми бликами светло-зеленоватого и голубого. Все пронизывал тот особый степной аромат, который невозможно передать, но который сразу узнает человек, хоть раз увидевший это чудо. Молчаливый и недвижный саксаул протягивал свои скрюченные, изломанные, как на японских гравюрах, ветви, словно сказочный страж, неведомо кем и когда поставленный охранять все это таинство.
   - Красивая у нас Земля, правда, Вадим?
   - Правда. Но ты ведь родилась на Меркурии. Для тебя он дол­жен быть лучше.
   - Все равно Земля красивее. Я пойду?
   - Иди. Слушай, Тея, а мне нельзя с тобой? Интересно посмот­реть, как вы там.
   - Нет, тебе нельзя. Это же мой хроник. И он детский. Ты слишком большой.
   - Ну, ладно. Иди, воробышек. До свиданья.
   - До свиданья, Вадим.
  
   Она ступила на подножку и спрыгнула на песок.
   "Хула-хуп" тут же подкатился и встал рядом. Впрочем, не подкатился, нет. Вадим только сейчас заметал, что обруч двигался не вращаясь, а просто плыл в воздухе, не касаясь почвы, однако следуя всем ее неровно­стям.
   "Интересно, как это будет происходить?" - подумал Вадим. В голове шевельнулась смутная мысль. Она была настолько важ­ной, что еще не осознав ее до конца, и толком не сформулировав, он крикнул:
   - Тея! Тея, подожди... Скажи там, - в горле вдруг пересохло, - передай своим, что... Маме, маме скажи. Скажи, что я здесь по­стараюсь, чтобы у вас все было так, как оно есть, ладно? Ты передашь?
   - Как это, "как оно есть"? А разве может быть не так? Ведь это уже есть!
   - Нет, ты не понимаешь. Этого еще нет. То есть для тебя-то оно, конечно, есть, только... - Он запутался. - Ну, в общем, ты передай.
   - Нет. Тогда мама обязательно догадается, что я от бабушки не домой пошла.
   - Ладно, не надо. Только сама помни, хорошо?
   - Хорошо, - она взялась рукой за обруч, и тот неуловимо изменил окраску.
  
   А может, это показалось. Степь позади нее и сама Тея озарились вдруг ярким дневным светом. Она отвернулась и прикрыла глаза ладошкой.
   - Ага, заявилась! Ну, заходи, заходи. Ты у бабушки пообедала?
  
   Вадим услышал мелодичный женский голос и замер, раскрыв рот. Он ничего не понимал. Тея, прищурившись, посмотрена в его сторону, но как будто мимо, и неуверенно произнесла:
   - Нет, только позавтракала. Мы с Гошей блинчики ели, потом все вместе малину собирали, а потом...
   - Ну-ка, постой... А где это ты гуляешь? Что это еще за степь? Ты же у бабушки была? И что это там - ночь? Почему ночь? Ну-ка давай домой, сейчас разбираться будем, что ты со своим хроником намудрила. Ах ты, "механик"...
  
   Тея поняла, что прокололась, и обреченно сказала:
   - До свиданья, Вадим, - шифроваться было уже бесполезно.
   - До свиданья, - машинально ответил он, и осекся.
   - Ты с кем это там разговариваешь?! Марш домой, быстро!
  
   Тея зажмурилась и шагнула сквозь обруч ему навстречу. И исчезла. Вместе со своим "хула-хупом". Ни радужного сияния, ни прочих экзотических атрибутов фантастики, только лег­кий хлопок. "Воздух. Воздух заполнил место, где она была, - дога­дался Вадим, - а от мамы ей, похоже, все-таки попадет". Краем глаза он заметил вспыхнувший над бурунами метеорит, хотел загадать желание... И провалился в сон.
  
   Проснулся он от холода. Занимался серый рассвет. Под утро, как обычно, в степи поднялся ветер. Вероятно, это он захлопнул оставшуюся открытой дверцу кабины. Вадим сел. Увидел в боковом стекле бледно-розовую полоску зари. Как он сюда попал? И вспомнил.
   Что это было? Неужели все, что произошло, действительно произошло, а не приснилось? Вот саксаул, рядом с которым вчера стоял "хула-хуп". Хроник. Ветер гнал струйки пыли через гребни смутно знакомых бурунов. Ну да, они же вчера смотрели на них с Теей... С Теей? А была ли Тея? Вадим быстро взглянул на предплечье правой руки, и увидел две маленькие ранки, в которых запеклась кровь. Вокруг глянцевело пятно ожога. Гюрза была, это точно. А вот остальное...
   Может, ему просто повезло, и он выжил? Чудом выжил, а все остальное - бред? Нет, от укуса гюрзы так быстро не выздоравливают. К тому же, змея была после того, как он увидал Тею. А может, не после? Может, это сейчас ему кажется, что после?
   Вадим мучительно размышлял. Разбитые часы? Плечо? Плечо болело. Через дыру в рубашке видна была здоровенная ссадина, вок­руг которой расплывался багрово-черный кровоподтек. Нет, это не аргумент - плечо он мог разбить где угодно, а теперь ему ка­жется, что о ступицу. Да хоть бы и о ступицу, это ничего не доказывает. Нужно что-то вещественное, бесспорное. Что?.. Что могло остаться, какие следы?
   Следы! Там, у артезиана, влажный песок и на нем должны остаться следы. Четкие отпечатки маленьких босых ног. Если их еще не замело ветром.
  
   Сжав зубы, Вадим гнал "Челиту" к артезиану. Неслась нав­стречу степь, машина стонала и скрипела всеми своими изношен­ными частями, птицей перелетала через узкие песчаные заносы, становилась чуть не на два колеса, когда он круто вывора­чивал руль, огибая бурунные гряды. Быстрее. Еще быстрее. Надо успеть. Успеть, пока песком не занесло следы. Если их уже не занесло.
   Так рискованно по бурунам он еще не ездил. Наверное, до него вообще никто так не ездил, даже когда гоняли сайгаков. Вадима мотало в кабине, как клоуна на пружинке. На неожиданной яме он больно ударился головой о потолок, зубы клацнули, и во рту почувствовался привкус крови. Рессоры, только бы выдержали рессоры. "Челиточка, девочка моя, не подведи! Сегодня же поменяю тебе масло, зуб даю, поменяю. Ну, еще немножечко, ну еще!.." Его швырнуло разбитым плечом на дверцу кабины. В глазах потемнело от боли, но он лишь чертыхнулся.
   Не заблудиться. Самое главное, не заблудиться. Ни черт, ни сам господь бог не разберет, где и как он вчера ехал. Ему повезло. Минут через десять этой бешеной гонки колеса мягко прошелестели по подсыхающему такырчику, он врубил раздатку и с гребля невысокой песчаной гряды увидел стоянку. Недалеко же он вчера уехал.
   Бурстанки, водовозки. Станция. В станции все еще горел свет. Не задерживаясь, Вадим повернул влево и уже знакомой дорогой помчался к артезиану. Не доезжая с полкилометра, решил было срезать, но рассудок взял верх. Через эту гряду "Челита" не перетянет. Сядет. Прямая дорога не всегда самая короткая.
   Над горизонтом показался краешек Солнца.
   Артезиан, так хорошо видный со стоянки, открылся после очередного поворота, как и вчера, неожиданно. Вадим резко затормозил и выскочил из кабины.
  
   Поздно. Ветер трепал водяную струю, срывал с нее крупные капли и швырял их на песок. Следов не было. Ни его, ни Теи. Вадим обошел вокруг озерца, всматриваясь в каждую подозри­тельную ямку. Обошел так, для порядка, понимая, что это бес­полезно и ни на что не надеясь. Вернулся к машине.
   Беспокойно шумел камыш. Он беспомощно огляделся. Все было, как вчера. Вот здесь он лежал. Здесь стояла "Челита". Метрах в пяти Вадим увидел полузанесенную песком мертвую змею. Она лежала, как обрывок давным-давно брошенного кем-то старого каната. Вспомнил: "Мы с ней подружились". Кто придумал, будто за каж­дую убитую змею отпускается сколько-то там грехов? "Она бы и тебя те тронула, если бы ты не напал. Зачем ты ее убил?"
   Вдруг ему показалось, что мертвая гюрза шевельнулась. Он подошел ближе. На бессильном, тускло-свинцовом теле багровели два крупных тюльпана. Их тяжелые правильные головки с глянцеви­тыми лепестками трепетали, кланялись под порывами ветра, их присыпало пескам, но они тут же упруго выпрямлялись и отряхивались. Невдалеке Вадим заметал еще один. Он зацепился за кустик ковыля и его почти занесло. Потом нашел еще два. Он поднял их и сел на песок. Значит, это все-таки было. Было. Что-что, а цветы он в бреду рвать не мог.
   Вадим, зажав тюльпаны в руке и осматривая каждой кустик, прошел по ветру метров пятьдесят, но больше ничего не нашел. Вернулся и взял те два, что лежали на убитой змее. Подумал, и положил их обратно. Уже залезая в кабину, рядом с колесом увидел еще один.
  
   Он сидел в станции и доедал паштет, когда услышал шум подъезжающего автобуса, и в станцию вскарабкался Лешка.
   - Здорово, студент! Так как тут, живой? Чего не встречаешь?
   - Живой, - Вадим хрустнул огурцом, - местами.
   - Где это ты рубашку порвал? - Лешка увидел его плечо и присвистнул, - ох, и ни фига себе! Ты что, Вад, с басмачами дрался?
  
   Рассказать? Лешка, вообще-то, любитель фантастики, но одно дело читать, а другое... Хмыкнет насчет богатой фантазии и все. Может, посоветует рассказ написать. Никто не поверит. Он бы сам не поверил.
   - Смеяться будешь, Лешь. В темноте вышел проверить, на месте ли Млечный Путь, зацепился со сна о собственную ногу, и грохнулся с лесенки.
   - Сверху бы и проверял. Работать сможешь?
   - Отчего ж не смогу? Это только снаружи так страшно, внутри порядок.
  
   В станцию забрались девчонки. Лидка увидела лежащие на сто­лике цветы:
   - Ой, Вадимчик, какая прелесть! Где ты их взял? Можно один?
   - Конечно, Лидок. К обеду дойдем до артезиана, сама нарвешь хоть букет.
  
   Она взяла тюльпан, воткнула в прическу, и чмокнула его в небритую щеку. Оставшиеся три Вадим протянул Каринке:
   - Держи. Это тебе.
  
   Как она похожа на Тею. Глаза. Даже не цвет, а какое-то особое выражение. И ведь она красива. Странно, как он не замечал этого раньше. Чувствовал, но не понимал. Не понимал, потому что привык к тому стереотипу, который примелькался на экранах кино, открытках в любом газетном киоске, а здесь новое, какое-то высшее, что ли, измерение. Красива той особой, не броской красотой, что не исчезает по вечерам, когда смывается губная помада и прочая штукатурка, но горит ровно и долго, не слабея и не старея с годами, а просто становится богаче, постоянно переходя в иное, неведомое качество, которое нужно познавать снова и снова.
  
   Карина взяла цветы и поднесла их к лицу.
   - Тюльпаны не пахнут, Кариночка.
   - Пахнут. Это просто ты не чувствуешь. Спасибо, Вадим. Что у тебя с рукой?
   - Ерунда. Бандитская пуля. Не обращай значения.
   - Давай я тебя полечу.
   - Как полечишь?!. - Краешком зацепив сознание, пронеслась дикая, невероятная ассоциация.
   - Ну, обработаю перекисью и перевяжу. Что с тобой?
   - Ничего... Хорошо, Карин. Перекисью можно, а вот перевязывать, это лишнее. На солнышке быстрей заживет.
  
   Он доскреб ложкой паштет, встал и выбросил в раскрытую дверь пустую банку. Включил станцию, прогрел аппаратуру и проверил подключение каналов.
   - В норме, Вад?
   - Восьмая качается. Карина, это твоя. Сходи, посмотри.
  
   Каринка вышла. Лесенка тут же скрипнула снова, и в станцию вскарабкался взрывник Резо.
   - Загорать будем, ребятки. Перекур на часок. Привет, Вадик, как спалось?
   - Гамарджоба, Резо. Что там еще стряслось?
   - Ничего не стряслось, дорогой, а только заряд не идет. Перебур будет. Где это ты руку так ободрал?
   - Да что вам до моей руки? Собери уже сразу всех, что б каждому не повторять. Моя рука, что хочу, то и делаю. Анекдот про селедку помнишь?
  
   Резо коротко хохотнул. Лешка протянул руку и включил транзистор. Вытащил похожую на камышинку антенну.
   "... потребительских товаров в Брно внешнеторговые организации Советского Союза и Чехословакии. В соответствии с ним, в СССР будет поставлена мебель..."
   Лидка и Резо оживленно болтали. Резо показал что-то на пальцах. Лидка хихикнула:
   - Ну, Резо!.. Я тебе о серьезных вещах говорю, а ты со своими шуточками. Ты вообще серьезным бываешь?
   - Канэчно, Лидок, - Резо нарочито утрировал грузинский акцент, - и даже даволна часта. Нада толка мамент поймать.
   - Это как?
   - Ну вот, например, знаешь, какие часы самые точные? Те, которые стоят. Два раза в сутки показывают АПСАЛУТНО точное время! Надо только уловить момент, когда посмотреть.
   - И как же его уловить?
   - А это уже твоя проблема, часы здесь не причем, они свое дело сделали.
   - Опять ты... Леша, как это называется? Ну вот, что он сейчас сказал. Помнишь, я тебя уже спрашивала?
   - Парадокс, - Лешка слушал сообщение ТАСС.
   - Правильно, парадокс.
   - Эт-то нэ парадокс, Лидочка. И это не я придумал. Парадокс, это когда рассуждения в одной системе понятий, сами по себе, вроде бы, логичные, приводят к противоречию с другой - логичной не менее. Не понятно? Сейчас я тебе одну древнеегипетскую загадку покажу, хочешь? В гробнице Тутанхамона нашли, а совсем недавно расшифровали. К слову "парадокс", наглядный пример. Отгадаешь - значит, поняла.
  
   Он достал коробок спичек, высыпал десятка полтора на ладонь и начал особым образом раскладывать на диване.
   Вадим знал, что это за загадка и улыбнулся. Повернулся к пульту, тронул тумблер восьмого канала. Стрелка прибора качнулась на середину шкалы и твердо застыла. Лешка поднял глаза, взглянул искоса:
   - Уже нашла? Быстро. Молодец, девочка.
  
   "... Замбия намерена предпринять юридические акции против компаний "Бритиш петролеум", "Шелл", "Эссо", "Тотал" и "Мобил"... Нью-Йорк. Монополизация печати..."
   - Сдаешься?
   - Подожди, еще подумаю... Ладно, Резо, покажи как.
  
   Резо быстро передвинул две спички и убрал руки.
   - Ну и что? Было три дырки, стало две, - Лидка не видела, - к тому же, лишние спички остались... Я ничего не понимаю, Резо!
   - А ты посмотри внимательней, посмотри. Читать умеешь?
   - Причем тут "читать"? По-древнеегипетски, что ли?
   - Зачем по-древнеегипетски? Это уже перевод на русский. Как в школе учили, так и читай.
  
   Лидка вгляделась и вдруг зашлась смехом, прикрыв ладошкой рот:
   - Резо!.. Как ты можешь, - она ткнула его кулачком в грудь, - вот уж от тебя такого не ожидала. Хотя, нет - такое только от тебя и можно ожидать!
  
   Достала сигарету, щелкнула зажигалкой.
   - Резо, а ты сайгачатину ел? Тетя Таня сказала, на ужин сайгачатина будет.
   - И даже не единожды.
   - И как? Я никогда не пробовала.
   - Козлятину ела?
   - Один раз. Мне не понравилось.
   - На вкус примерно также, только пожестче. И амбре покруче будет.
   - Что такое "амбре"?
   - Запах. Но тетя Таня какой-то травки добавляет, так что почти не чувствуется.
  
   "Соединенные Штаты форсированными темпами ведут работы по созданию различных видов крылатых ракет. На следующей неделе Пентагон намеревается произвести запуск крылатой ракеты из-под воды. Она впервые полетит с помощью собственного двигателя. США разрабатывает сейчас шесть типов крылатых ракет. Программа их создания обойдется американским налогоплательщикам примерно в пять-одна-десятая миллиарда долларов. Как утверждает газета "Вашингтон пост", программа создания крылатых ракет стала самым большим препятствием на пути достижения советско-американского соглашения..."
   Лидка поерзала на диване и повернулась к Лешке:
   - Ну что там все про политику, Лешь? Поймай лучше музыку какую-нибудь.
   - На, сама ищи, - Лешка протянул ей транзистор.
  
   Вадим сидел молча, сцепив пальцы. Потом достал из Леш­киной пачки сигарету, повертел в руках, и зачем-то сунул в карман. После того, что случилось ночью, обыденность происходящего была немыслимой, невозможной и оттого ему порой казалось, что там, у артезиана, он был в каком-то параллельном мире. Все, как вчера. И позавчера. И месяц назад. Но должно же, черт побери, что-то измениться! Теперь, когда он, один он - знает. А что он, собственно, знает? И что - должно?
  
   - Убей, Вад, не понимаю, чего они добиваются, эти америкосы!? Ведь, если мировая заваруха начнется, всем хана? Всей планете, и им тоже. При сегодняшней технике, по тылам, как прежде, не отси­дишься. Никакое убежище не спасет... Эй! Ты меня слышишь? Дома есть кто? Вадим, с тобой все в порядке?
   - Что?..
   - Спишь, что ли? Я про гонку вооружений. Ядерного оружия уже столько накоплено, всю жизнь на Земле раз двадцать уничтожить можно, куда еще? Смысл какой? Если б эти финансы на космос направить, давно бы уже на Марсе были.
   - Деньги, Леша. Миром правит не разум, а деньги. Американцы не дураки, прекрасно они понимают, что всерьез воевать с нами, это самоубийство. Что мы никогда первыми не нападем, тоже. А вот чтобы бабло из обывателя выбивать, нужна атмосфера страха, постоянное состояние напряженности. О том, что в этой атмосфере у какого-то идиота могут нервы не выдержать, никто не думает - авось пронесет! Примитивная торгашеская психология - хапнуть побольше, а там хоть потоп! А Марс... Ну вот скажи, какая с него может быть прибыль? Самое страшное на нашей планете, это не оружие, а власть торгашей.
  
   Лидка поймала какую-то станцию: "В Вологде-где-где-где, в Вологде-где, в доме, где резной палисад..."
  
   Или это, все-таки, был бред? Да нет, тюльпан - вот же он, у Лидки в волосах. Ну и что? Может, это она сама нашла, а бред продолжается и ему только кажется, что это он подарил? Вадим слышал где-то, что бывает ложная память. Рядом с лагерем тоже артезиан, и озерцо, и трава... Тюльпанов, правда, он там не замечал, только маки. Нет, это же раздвоение личности! Не спятил же он, в самом-то деле? На автомате спросил:
   - Лида, скажи... Откуда у тебя тюльпан?
   - Какой тюльпан?.. Вадим, ты что? Сам же дал, забыл что ли?! Слушай, ты вообще какой-то странный сегодня - сидишь, молчишь... Не заболел?
   - Нет, Лидок, это я так... Задумался просто. Извини.
  
   Лешка взглянул на него с сомнением, сказал вполголоса:
   - Вад, не обижайся, но с тобой и вправду что-то не так. Ты когда с лесенки спикировал, головой о ступеньку не приложился? Сотрясение оно, знаешь, штука такая... А если кровоизлияние? Может, в лагерь? Давай, Колушпай отвезет на автобусе, там Ирина Андреевна посмотрит и решит, что делать. Я тут один управлюсь.
   - Не стоит, Леша, все в порядке. Если б головой треснулся, уж шишка точно бы осталась. Просто после этого приключения уже не заснул, рука болела.
   - Так ложись вон на диванчике, поспи часок-другой. Понадобишься, разбужу.
   - Да ладно, пойду пройдусь лучше.
  
   Вадим спустился по успевшей нагреться лесенке на хрусткий песок. В лицо пахнул горячий степной ветер. Вечный Ветер. Рядом со станцией заметил тонкую девичью фигурку.
   - Ты чего на жаре, Карин? Заходи в станцию, еще полчаса отдыхать, не меньше.
  
   Тут он увидел, что она не одна. У Каринкиных ног, сливаясь коричневато-рыжей шерсткой с песком, лежал двухнедельный сайгачонок. Он тревожно покосился на Вадима большим черным глазом и плотнее прижался к Каринкиной ноге. Та присела и почесала его за ухом.
   - Это что еще за детский сад? Где ты его нашла?
   - Там, на восьмой группе. Наверное, это он два прибора повалил. Я вчера хорошо поставила. Похоже, от своих отбился.
  
   Вадим вспомнил убитую сайгачиху.
   - И не убежал?
   - Нет, - она взглянула на него снизу вверх и улыбнулась, - я сказала, что я его мама. Позвала, он пошел. Вот чем его кормить только... Он же, наверное, голодный.
   - Не знаю. У меня там еще с полбанки сгущенки осталось, может, будет? Если водой развести, - он помолчал, что-то соображая.
   - Так ему ж соску надо. Ну, иди в станцию, в тенек. Отдохни. И этого друга забирай. У Резо должны быть резиновые перчатки, если на конце пальца дырочку прорезать, что-то вроде соски получится. А вечером в лагере на кухню зайдем, Татьяна Матвеевна что-нибудь придумает.
  
   Карина выпрямилась и серьезно на него посмотрела:
   - Вадим, а ты как думаешь, будет война?
  
   Вадим заглянул сверху в ее зеленые с коричневыми крапинками глаза, и вдруг понял, что Каринке можно рассказать все-все и она поверит. Поверит, потому что так смотреть может только человек, который обязательно поверит всему что он, Вадим, скажет. От этого открытия почему-то сделалось сухо во рту.
   - Не будет, - сказал он наконец, с трудом разлепив ставшие вдруг непослушными губы.
  
   Борясь с неожиданным волнением, отвел глаза, посмотрел на тускло-белесое небо, в котором плавился медный пятак Солнца. Обвел взглядом затянутый пылью горизонт и увидел плывущее в знойном мареве ярко-зеленое пятнышко артезиана. Секунду смотрел на него, а потом решительно положил на хрупкие девичьи плечи свои широкие жесткие ладони и с неожиданной твердостью повторил:
   - Не будет, Каринка. Ты мне веришь? Не будет!
   - Верю.
  
   Карина коротко вздохнула, будто решилась на что-то чрезвы­чайно важное, и, зажмурившись, прижалась щекой к его груди.
   Вадим целовал ее глаза, губы, волосы, ласкал подрагивавшие под его ладонями острые лопатки и чувствовал, как его захлестывает волна всепоглощающей нежности, счастья, благодарности, исходившая от этой хрупкой девочки, которую он всего два месяца назад еще не знал, и которая немыслимым, невероятным образом оказалась с ним в одном времени, на одной планете, и поступила в правильный техникум, и на практику попала именно в их, а не в любую другую из двенадцати партий треста, в его, Вадима, отряд.
   Он не обратил внимания на насмешливое "бип-бип" проехавшей мимо водовозки, когда Карина подняла на него сияющие, мокрые от слез, глаза:
   - Я сегодня с тобой останусь, да Вадим? Можно? Дежурить.
   - Завтра, Каринка. Завтра, воробышек ты мой, - он поймал на ветру ее волосы и зарылся в них носом, - сегодня Лешкина очередь.
  
   Волосы у нее пахли полынью.
   - Значит, завтра. А почему "воробышек"? Меня только мама так называла, когда я еще совсем маленькая была...
  
   Каринка чуть отодвинулась. Сумасшедшая догадка смешала вдруг в сознании пространство и время, реальное и совершенно невозможное, потом внезапно все встало на свои места, и когда Вадим вновь увидел ее глаза, то уже знал, что она сейчас скажет:
   - Вадим... Ты меня узнал, да?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   28
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"