Туулли. Мелкие россыпи (обновл.)

Первое впечатление

Плотный коротышка выглядел на редкость простоватым и абсолютно безвредным. Ида наградила его мягкой улыбкой, и господин Пекльтини расцвел от счастья. Звонко поцеловал протянутую ручку, завел глаза к небу, раскраснелся, заворковал:

- Рад! Безмерно рад знакомству! Очень, очень рад! Суоннифер! - заорал он, выскакивая из личного кабинета в большую залу "Мастерской". - Госпожа Кери! Принимайте новую сотрудницу! Я так рад, так рад, что она будет у нас работать! Проходите, госпожа Червуд! Суоннифер! Где вы, госпожа Кери? Прекратите пить чай и немедленно организуйте для госпожи Червуд рабочий стол и всё остальное!

Из-за конторки, расположенной напротив входа в "Мастерскую", всколыхнулась пухленькая дамочка, ахнула, запричитала, засуетилась...

"Дура," - вынесла вердикт Ида, продолжая сиять вежливой улыбкой. Перевела ласковый взгляд на господина Пекльтини: - "И пустозвон. Отлично. Всю жизнь мечтала работать в компании дуры и пустозвона."

Однако, если будущие коллеги не обнадеживали, сама "Мастерская Пекльтини" восхищала. Контора занимала весь верхний этаж здания; роскошь начиналась уже на лестнице - чугунной, с ажурными перильцами. Интерьер самой "Мастерской" свидетельствовал не только о деньгах, но и о немалом вкусе: панели полированного дерева, изящный камин с отделкой из розового мрамора, цветочные подставки из витой бронзы, широкие окна, за которыми открывался вид на залив, Утонувшие Башни и безмятежный Магрин. Неизбежные атрибуты конторского существования - стеллажи, каталоги и сейфы, - поражали надменной элегантностью; в углу сиял начищенной латунью шедевр технического прогресса - самопечатная машина, а рядом - нечто и вовсе загадочное, попыхивающее клубами пара. "О, демоны, - завопил внутренний голос Иды, когда она разглядела готовый к чаепитию дальний столик. - Они пользуются титалийским фарфором! Да знают ли эти люди, сколько стоит такая чашка?!"

Она улыбнулась суетящемуся вокруг нее Пекльтини еще мягче.

- Нам очень, очень необходим специалист вашей квалификации, - ворковал коротышка. В голове Иды зазвенел сигнальный колокольчик:

- Моей квалификации? - добавив в голос запредельную дозу беззащитности и нежности, уточнила она.

- Конечно! Вас порекомендовали как специалиста... - тут Пекльтини многозначительно понизил голос. - Способного добывать нужную информацию и делиться ею с... - мужчина осторожно оглянулся, убедился что пышечка Кери терпит бедствие в сражении с картонными папками, вешалкой и розовой шалью, и завершил мысль: - Делиться ею с нужными людьми. Ну, вы понимаете.

Ида, как ни странно, понимала.

Всю свою жизнь она разыскивала Нужных Людей. Началось всё в детстве, когда после биржевой авантюры Червуды лишились дома и сбережений. Маменька пролистывала газеты, составляла список людей, которые упоминаются в новостях, а потом маленькая Ида и ее сестренка писали, прикусив кончик языка от усердия: "Милостивый государь, надеюсь, вас заинтересует возможность приобретения акций компании, гарантирующей прибыль в 750%..." Они рассылали по дюжине писем в день; раз в неделю им даже удавалось получить ответ. Хотя в конечном итоге папенька всё просаживал на бирже.

Сестра при первой же возможности сбежала замуж, более умная Ида не спешила, но всё-таки сумела продешевить.

Его звали Роберт Сэнд, и всё его имущество составляли домик в Тронсе и мелкая газетёнка. Их счастье было недолгим: однажды Сэнд исчез утренним туманом, оставив возлюбленной развалюху и долги. Надеяться на помощь родителей не приходилось, так что Ида попыталась заработать изданием новостного листка. Каждое утро она спускалась с чердака, растапливала печурку, которая больше чадила, чем грела, и распределяла по страницам новости из Эльдстанна, расписание поездов и предсказания погоды. И объявления.

Как оказалось, на окраинах Асканора проживает масса народа, жаждущего заплатить дюжину рохо на возможность увидеть свое объявление "во всамделишной газете". "Продаётся клавесин. Белые клавиши без изъяна, чёрные в правильном количестве прилагаются". "Отдам за вознаграждение меховую накидку, бывшую в употреблении нашей семьи пять поколений. Мех гладкий, благожелательный". "Цветы и овощи. Самовывоз из Старых садов, по утрам. В дождливую погоду предоставляется тележка, калоши и веревка для извлечения из ямы".

Через некоторое время "Листок Сэнда" преобразился. Теперь там печатались исключительно объявления о купле-продаже, никаких городских новостей. "Вы хотите знать о появлении новых товаров до того, как информация уйдет в газету? Или, может быть, вы ходите, чтобы я придержала объявления ваших конкурентов на пару дней?" - задавала прямой вопрос очаровательная, милая госпожа Червуд. "Тогда платите".

Ей почти удалось вытащить газетёнку из долгов. Увы, подлец Роберт не оставил официальных документов, утверждающих право Иды распоряжаться изданием, так что в конечном итоге "Листок Сэнда" проглотила денежная империя Шона Гезеринга.

Ида предприняла несколько попыток увидеться с новым владельцем издания. Отправляла пространные письма, в которых объясняла возможности, которые открывает торговля частными объявлениями. Даже сторожила его у ворот Фабрики.

Встреча так и не состоялась.

Вместо сверхзанятого и сверхбогатого господина Гезеринга с Идой разговаривал его посланец, представительный немолодой мужчина, который вдруг предложил ей совершенно другую работу.

"В "Листке Сэнда" я была, фактически, редактором," - ревниво передернула плечиками девушка. - "Я была первой женщиной - редактором газеты в Асканоре, а возможно, и во всём Ниане. Вы же предлагаете мне сидеть в конторе и заниматься переписыванием чужих бумаг!"

"Лучше медные рохо и независимость, чем золотые молтино и некоторый контроль?" - мягко намекнул переговорщик. - "Ах, молодость... В ваши годы я тоже бредил свободой."

"А сейчас?" - не сдержалась Ида.

"Сейчас я предпочитаю утепленные сюртуки, олеантский бренди и спокойные вечера у камина," - усмехнулся мужчина. "Выбор ваш, свобода ваша... Могу сказать только одно - если вы решите попытать счастья в "Мастерской Пекльтини", господин Гезеринг даст вам блестящие рекомендации. Надеюсь, мне не надо объяснять, что слово господина Гезеринга дорогого стоит?"

"Я подумаю," - скрепя сердце, пообещала Ида.

Она думала день, пока не решилась.

Теперь она ругала себя, что на целый день отложила визит в "Мастерскую Пекльтини". Демоны знают, кто такой этот Пекльтини и что здесь мастерят, но какая здесь мебель... живые цветы... потрясающий вид за окнами... чашки титалийского фарфора...

"Через год я буду здесь хозяйкой", - решила Ида и еще раз улыбнулась своему новому боссу.

Романтик

Триан [1] Ингизеф Кроули обожал пушки.

Артиллерия была делом всей его жизни, его страстью, его наваждением. Он лично инспектировал вооружение каждого из двухсот пятидесяти оборонительных узлов Ниана. Орудия Пузана и Миляги - двух фортов, обороняющих морские подступы к столице, - Кроули знал на ощупь, на звук, на запах. Он любил невидимую силу, сжимающую воздух после выстрела, ватную тишину, поражающую хуже грохота, и ни с чем несравнимое удовольствие, когда снаряд достигает цели. Когда цель разлетается в клочья, в щепы, в дым. Вж-грххх-рр-бууммм - и мир можно строить заново.

Кроули мог зарядить и нацелить любую пушку - хоть "криг-хаунда", хоть старинную мортиру. Безумные идеи асканорских текато Зеф готов был отстаивать до хрипоты, до вызова на дуэль, - при условии, разумеется, что изобретение увеличивало дальность полёта снаряда, или скорость перезарядки, или коэффициент полезности при взрыве пороха. Вумские литейщики перед трианом от артиллерии благоговели и расстилались счастливыми ковриками, потому как каждое его появление на заводах означало очередной сверхвыгодный заказ, хотя и не всегда простой в выполнении. Глава Департамента транспорта, на чьи узкие сутулые плечи возлагалась обязанность вывезти из труднодоступных гор очередную махину весом в тысячи умвов, ненавидел Кроули до судорог и тайно надеялся, что тому когда-нибудь упадет на ногу что-нибудь тяжелое и чугунное.

Проклятие имело возможность сбыться: в крошечном садике дома родителей Зеф хранил коллекцию из двухсот одиннадцати ядер, побывавших в битвах. Металлические экземпляры располагались в сарайчике на специальных полках; каменные, сложенные горкой, госпожа Кроули использовала как основание цветника. Сыном она гордилась. Конечно, досадовала, что к тридцати двум годам тот так и не удосужился найти себе жену, но продолжала надеяться.

Военная карьера Зефа стартовала стремительно и великолепно, хотя и несколько запоздало. Шестнадцатилетнего подростка, телосложением напоминавшего кузнечика, пережившего особо голодное лето, ни в Адмиралтействе, ни в Арсенале просто не приняли всерьез. Через три года, получив университетский диплом с отличием, Зеф устроился в столичном Департаменте строительства. Не прошло и трех месяцев, как инициативный молодой человек добился встречи с главой Асканора и представил ему собственный план ремонта городских дамб и, чтоб экономнее расходовать резервы строительных материалов и техники, переоснащения Гонтского маяка и Северного форта. Эльд Фейрен оценил проект, приятно удивился энергичности автора, выяснил, что тот является сыном флотского зектиана Кроули, таланты которого по части устроить противнику огненную смерть восхищали самого адмирала Несса. Вызванный на доверительный разговор, Теодор Йозеф Несс признал, что сам Зеф и его неиссякаемая страсть ко всему, производящему "Бумм!" ему известны, что оказать протекцию сыну старинного друга он хотел, да супруга запретила: госпожа Несс считала, что подобное развитие событий уязвит гордость абициозного юноши. Она лично занималась с Зефом математикой и даже курировала его занятия в Университете. "Если ваша жена считает его гением..." - глубокомысленно протянул Себастьян Фейрен и направил проект Кроули для выполнения в Арсенал. Плюс посоветовал найти применение молодому дарованию, которое не тяжеловоз, чтоб отбраковывать за хилые стати; хочет же человек взрывать всё подряд, так пусть порадуется на благо общества!

Тринадцать лет спустя Зеф по-прежнему обожал литой чугун, взрывы и математику. Лишь одно смущало его покой: обитатели Магрина, идеально подходящего для размещения береговой батареи островка в Асканорском заливе, категорически не желали вооружаться.

Ничего. Рано или поздно он найдет способ...

Взаимопонимание

Джон Карней обожал свою жену.

Он любил в Магерине всё: милое округлое лицо, теплую улыбку, глаза цвета мёда, темные кудри, уютные объятия, чуть хрипловатый голос. Он души в ней не чаял, восхищался любым ее творением - хоть лоскутным одеялом, хоть супом, хоть ребенком, он готов был целовать землю, по которой ступали ее ножки - и, возможно, тайком именно так и поступал.

Оставшееся от обожания супруги время Джон Карней посвящал техническому прогрессу.

Прослушав в Университете курс металлургии и химии, текато[2] Карней чрезвычайно серьезно относился к науке вообще и к изобретениям в частности. Особую привязанность он питал к реакциям с выбросом энергии. Путем длительных экспериментов Карней открыл универсальную формулу: одна тридцатая доля умва эксплодита равна шести разъяренным соседям, трем молтино на ремонт, и тринадцати суткам ареста за нарушение общественного спокойствия.

К сожалению, страсть к эксплозии каждый раз портила его отношения с женой. Пока однажды Магерина не пригрозила, что навсегда уедет к маме.

К счастью, гибкий ум Джона все-таки нашел выход из сложившейся ситуации. Так как отказаться от науки он не мог, оставалось только навести мосты между изобретениями и его драгоценной супругой.

Так Джон стал изобретать полезные в хозяйстве вещи.

Он изобрел взбивалку для омлета. В тяжелый медный цилиндр помещалась спрессованная таблетка эксплодита, поджигалась, и происходящий взрыв инициировал бешеное вращение пружинной насадки, которая превращала обычные яйца, молоко и муку в умопомрачительную пышную массу.

Подсмотрев (в период, когда пришлось залечивать полученные во время очередного научного эксперимента ожоги), как жена крутит из теста рогалики и плюшки, Джон изобрел пресс-скатыватель. Тесто помещалось в специальные зажимы, потом следовало высвободить нужные пружины, а если расположить агрегат на правильном расстоянии от печи, то можно было настроить вращающиеся лопасти так, чтобы аккуратно свернутый продукт сам улетал на сковороду и обжаривался в кипящем масле.

Магерине повезло стать первой домохозяйкой Асканора, обладающей Супер-Измельчителем Карнея. Прибор имел безобидную внешность запаянного со всех сторон жестяного ведра. Следовало поместить предназначенные для измельчения овощи в специальный желоб, пятнадцать раз крутануть ручку (или поджечь таблетку эксплодита, конечно же, но его продавали далеко не в каждой лавке!), и вот "ведерко" начинало подпрыгивать, стучать, рычать, а потом выдавало продукт в виде малюсеньких кубиков.

Карней усовершенствовал утюг. Да что там, он переусовершенствовал утюг пятнадцать раз, пока не создал идеальный вариант: с паровым механизмом, самонагревающийся, самодвижущийся и чрезвычайно щепетильный к мелким складкам.

Карней изобрел "супер-няню" - прибор для детской, при желании разделявшийся на люльку, устройство для пеленания младенца, симпатичную модель солнечной системы, сигнализацию и плюшевого медведя, при нажатии на живот издававшего приятное слуху рычание. В собранном виде "супер-няня", по мысли своего автора, вполне могла заменить ребенку мать. К сожалению, Магерине так и не удалось ее опробовать, хотя медведя она зачем-то долго подкладывала мужу вместо подушки - именно тогда Карней приобрел легкий нервный тик.

Выводитель лишнего пара из прачечной; сменное дно для сковородок ("Прилипнуло? Выброси!"); устройство для надевания калош; самодвижущаяся тележка на случай больших покупок на рынке; аппарат для перемотки клубков; приборы для определения тухлости яиц, для выявления червяков в яблоках, для оценки плотности кочанов капусты, и венец всему - пять нитковдевателей, для игл разного размера.

Джон Карней[3] был счастлив каждый раз, когда приносил в дом очередное техническое чудо.

Его жена тихо вздрагивала, нервно улыбалась и неискренне благодарила за заботу. После чего относила подарок в подвал, сваливала на горы медных, жестяных, латунных и иногда керамических предшественников, и покрепче запирала двери.

Любое пышущее паром, горючее или самодвижущееся создание человеческих рук приводило ее в панику.

Но что поделать - она слишком любила их автора, так что приходилось мириться с его чудачествами...

Любовь и каллиграфия

В жизни каждой женщины есть место страсти.

У Фаинии Оутс их было даже две, и обеим она отдавалась полностью, искренне и пылко.

Однажды дивным утром, когда над Асканорским заливом серые тяжелые тучи сыпали мелкий колкий снег, дети лежали в постелях, завернутые в шарфы, смазанные прописанными врачом мазями и напоенными чаем с малиновым сиропом, а супруг отбыл на службу, Фаиния листала тетрадку для записи кулинарных рецептов. Многочисленные и велеречивые, ценнейшие указания по изготовлению яблочных пастилок, лимонных пирожков, кабачкового варенья, поросят с румяной корочкой, сельди в винном уксусе и прочих изысков, вдруг привели госпожу Оутс в бешенство. Ради каких, спрашивается, демонов из огненных глубин, она переписывала всё это кулинарное роскошество? Идеальным почерком, с небрежно-элегантными завитками заглавных букв, соблюдая поля и отступы? Зачем ей нужна книга с рецептами, если муж ее обладает желудочной язвой и способен переваривать лишь протертую овсяную кашу без соли или безвкусное тыквенное пюре?

Однако Фаиния Оутс считала себя женщиной оптимистичной и не имела склонности долго предаваться печали. Разодрав тетрадку с вкусностями в клочья, она отправила ее в камин, уселась за конторку и попыталась переписывать что-нибудь другое. В конце концов, не зря же она целых семь лет преподавала каллиграфию и орфографию в Преслендской школе для девочек?

Переписывать календарь?[4] Фи, отдает дурным тоном. Писать письма? Когда на конторку легли веером двенадцать конвертов с адресами ближней и дальней родни, дети все еще шушукались о своих делах в детской, муж не вернулся с работы, подлая овсянка пыхтела в кастрюльке, а руки и чернильница жаждали свершений.

И тогда Фаиния вдруг вывела на середине страницы: "Любовный напиток. История в двух действиях". Действующие лица... тут госпожа Оутс призадумалась, прищурилась, и перед ее мысленным взором появились сами собой: разумеется, героиня - высокая, хрупкая рыжеволосая красавица, с приятной бледностью и жизнерадостным характером, ее возлюбленный - атлетическое сложение, уверенный взгляд, никакого намека на желудочную язву, а между ними - хрустальный бокал с нежно-розовым дымящимся содержимым... Восемь пачек писчей бумаги, два пузырька чернил - и история не в двух, но шести действиях, исполненных слез, страданий, клятв, предательств и надежды, явилась миру.

Но стоило поставить точку после слова "Конец", в жизни Фаинии, доселе разумной и практической женщины, вдруг стали происходить мистические события.

Во-первых, рукопись не желала спокойно лежать на нижней полке в шкафу. Стоило Фаинии пригласить гостей, как рукопись перебиралась в гостиную, извлекалась из картонной папки и сама собой, почти без участия авторши, зачитывалась вслух. Слушательницы рыдали.

Во-вторых, у "Любовного напитка" вдруг появилось продолжение. "Магия притяжения", роман в двух, нет, в трех, нет, в четырех частях, где героинь было уже двое - одна хрупкая и рыженькая, вторая брюнетка и с тайной на сердце, а героев все-таки один, и по-прежнему ни намека на язву.

Слушательницы рыдали еще горше.

А в-третьих, произошло чудо перевоспитания. До поры до времени материнское поведение Фаинии Оутс лучше всего описывали слова "наседка" и "опека на грани паранойи". За какие-то полгода, что мать предавалась любовным фантазиям и фиксировала их каллиграфическим почерком, младшие Оутсы вдруг открыли, что многое могут самостоятельно; сын повзрослел, дочь сделала то, чего родительница добивалась от нее долгие годы - приняла часть домашних обязанностей. Новое распределение хозяйственных дел устраивало всех, за исключением господина Оутса, но у того, кроме овсянки, была еще любимая работа, так что он не роптал.

В течение последующих четырех лет сын получил работу в Стайноре, дочь вышла замуж, а у Фаинии в картонных папочках с розовыми тесемками лежали "Любовный напиток", "Магия притяжения", "Сердце не камень", "Слезы розы", "Граница льдов, граница снов", "Грезы аги", "Грезы жены аги: Возвращение", "На страже твоего сердца", и еще пять произведений в стадии доработки.

Благодарные слушательницы приходили в дом Оутсов не иначе, как вооружившись целыми кипами носовых платков.

А вот негодяи-издатели почему-то не желали тратить время и бумагу на перепечатывание творений госпожи Оутс, создавая препоны на пути продвижения ее таланта к народным массам.

Впрочем... истинному таланту признание каких-то малознакомых, далеких от искусства людей и не нужно. Не нужно, хотя и очень, очень желательно, и вообще...

В один ужасный солнечный день сюжеты вдруг закончились. Героинями побывали рыженькие, блондинки, брюнетки, русоволосые и даже страдающая ранним облысением. Герои от книги к книге теряли мускулы, всё чаще и чаще становились жертвами крокодилов, тигров и их постоянно закалывали иноземными кривыми кинжалами. А счастье добывалось столь тяжко, что, происходи нечто подобное с реальное людьми, им бы не в свадебную постельку ложиться, а плестись прямиком на кладбище, чтоб упокоиться с долгожданным миром. И вот тогда произошло четвертое чудо.

В жизни Фаинии появился Бутси. Оутс вернулся со службы и скромно протянул жене корзину, прикрытую красно-белым платком. Она, печальная и утомленная, скептически нахмурилась...

- Это тебе, дорогая, - объяснил Оутс. - Чтобы ты не скучала, чтобы настроение у тебя улучшилось... Знакомься, это Бутси.

... Фаиния приподняла платок и увидела черные, похожие на маслины, глаза, висячие ушки, бархатистые и сложенные конвертиком, подвижный черный нос - одним словом, увидела мордочку, чье выражение всколыхнули в ее душе чувства, похожие на те, что приводили ее героев на край гибели и играли на струнах судьбы.

Вдохновение вернулось в единый миг. Героинь отныне спасали добродушные пёсики, злодеи и злодейки мгновенно опознавались читателями по расположению к кошечкам и торговцам молоком (к ним Бутси питал антипатию совершенно иррационального свойства), у героев появился намек на привязанность к овсянке, и слушательницам теперь не хватало не то что полотенец - всех парусов нианского флота было мало, чтобы осушить поток слез, исторгаемых из душ читательниц бойким пером Фаинии Оутс.

Однажды на читку очередного шедевра заглянула бывшая ученица Фаинии, дочь рикера Райта. "Может быть, я сумею помочь вам с изданием романа?" - мягко спросила она. Благодетельница!

Сюжеты добывались Фаинией буквально из ничего, а если вдруг и случался творческий перерыв... что ж, в "Мастерской Пекльтини" ей всегда было, чем заняться. Хотя бы поспорить с лучшей подругой, Гликерией Блюменфилд, или подивиться очередным причудам Вуо и Тольгер.

Обеих Фаиния уже примерила на роли героинь, злодеек, случайных спутниц главных персонажей, сочла невыразимо скучными, и отложила до лучших времен. Ирэна Клауд... Что ж, облик Ирэны как нельзя больше подходил роли романтической героини - тонкие черты лица, нежная белая кожа, гибкая фигура, золотистые локоны. Однако в жизни госпожу Клауд беспощадно вертел семейный круговорот, так что повествовать о ней было не интереснее, чем о тряпичных туфлях.

К счастью, на днях в "Мастерскую" устроилась новенькая, Ида Червуд, и теперь в свободные минутки Фаиния Оутс строчила историю ее любви с... хмм, в прошлом романе герой был брюнет и двоеженец. Хммм... значит, на сей раз "Ида" падет жертвой страсти к блондину... Этакому сельскому увальню, с милым заиканием, собачкой, которую он спас из лисьего капкана... еще, требуется еще что-нибудь для правдоподобности. А! пусть увалень-блондин не сразу поймет, в чем его счастье, и увлечется эффектной подругой истинной героини, злокозненной любительницей кошек.

Роман обещал стать захватывающим.

Времена и люди

В десятую ночь десятого месяца Младшей луны - если считать началом года первое новолуние после зимнего Солнцестояния, - по темным улицам Асканора шествовала мрачная процессия. Фигуры в черных глухих плащах и закрывающих лица колпаках торжественно несли астрономические знаки. Точнее, один знак - Младшей Луны, каким ее обозначают в справочниках. Предводитель процессии нес черный круг; второй в колонне - черный кругляш с тонким серебряным серпиком. На значке, несомом в третью очередь, серп расширялся, и подрастал до двенадцатого в ряду, превращаясь в сияющий серебряный диск. Который затем также убывал, и возвращался вновь, и вновь...

Фигуры в черном шествовали ровным, размеренным шагом, и наблюдателям, рискнувшим выглянуть из-за прикрытых ставень, казалось, что ночное светило покинуло небеса и торжественно плывет по городским улицам.

Поклонники Старшей из лун тоже устраивали шествия. Правда, не так регулярно, как их конкуренты - младшелунников-то можно было увидеть каждую осень. Ревнители календаря, исчисляемого по месяцам Старшей луны, сторожили "светлые" ночи, когда над Асканором входили в полную силу сразу оба светила. Следующие тридцать семь ночей старшелунники устраивали по улицам города шествия с зажженными фонарями, расклеивая воззвания в защиту календарной реформы.

Периодичность демонстраций, устраиваемых Сто-Партией, вычислению не поддавалась. На самом деле, руководство этой общественной организации, высказывающейся в защиту упрощения системы подсчета времени в Ниане, еще не пришло к единому мнению: все соглашались, что классические двадцать четыре интервала давно устарели. Насколько было бы проще, делись все отрезки времени на десять или на сто...Середина четвертого века Нового времени на дворе, а до сих пор, как в мрачные Темные Века, двадцать четыре часа называем сутками, двенадцать дней - неделей, восемь недель - квартиалом, а четыре квартиала - годом! Помилуйте, да от этих чисел голова идет кругом!

Но вот дальше начинались разногласия. Сделать час стоминутным? Или день поделить на десять часов? Или год считать за стодневье, и чихать на умников, которые упрямо утверждают, что планета совершает полный оборот вокруг солнца за неполные триста восемьдесят пять суток? Да переделать этот календарь, к луковой бабушке! Сказали - сто, значит, будет планета совершать свои вращения именно за сто дней, а что граница суток будет проходить в темное время и, возможно, введет население в легкий ступор, так ничего... со временем привыкнут!

Поэтому сторонники Сто-Партии просто выходили на улицы Асканора в любое время, когда им получилась достичь какого-никакого взаимопонимания. Совершали показательное возжигание - палили клочки сухой травы на Часовой площади в Тронсе, напротив Фабрики Гезеринга, - и снова уходили в подполье, готовить очередную реляцию в Эльдстанн. Разногласия - разногласиями, но Сто-Партия имела все основания собой гордиться: по сравнению с прочими клубами, сообществами и народными ассоциациями Асканора именно она лидировала по числу поданных Совету Эльдов прошений и проектов.

Правда, пока ни одно из них так и не было принято, но это пока.

В летнее Солнцестояние по холмам Тремуле и Хорнвуда бродили личности в белоснежных домотканных балахонах, бусах из незрелой рябины и берестяных коронах. Сии персоны мягко увещевали окружающих присоединиться к празднованию нового года. В конце концов, какая радость - отмечать рождение нового цикла жизни в разгар зимы, когда над Асканором поют восточные ветра, море полно льда, и дым от печных труб поднимается столбом. Гораздо приятнее порадоваться летом, когда дни светлы, а ночи коротки... Народ обычно соглашался.

После чего на утро обнаруживал себя на какой-нибудь хорнвудской полянке, в обнимку с пустой винной баклажкой, иногда - в такой же помятой, но все-таки приятной компании. Самым страшным в таком пробуждении было вовсе не отсутствие денег или штанов, а подпись недальновидного гуляки под соответствующем воззванием. За похмельем обычно следовала паника, поиски рикера-законника или священника, который бы объяснил, можно ли отказаться от опрометчивого согласия, и в какой форме это следует сделать. Когда количество поданных жалоб вывело эльда Фейрена из равновесия, он обязал прыгунцов усиливать охрану Хорнвудского леса в длинные летние вечера и пригрозил ввести строгие санкции за махинации с волеизъявлением асканорцев. В итоге активность "летников" чуть поутихла. Хоть нет-нет, да и напоминала о себе пространной статьей в газете или слушком, гуляющим по светским гостиным.

Гораздо больше проблем создавали господа историки из столичного Университета. Раз в пять-семь лет кто-то из тех, кто запоем изучал старинные летописи и жил, питаясь сухой пылью хроник и глоточком чернил, всплывал на поверхность и изрекал очередное открытие. Что эпоху Нового Времени лучше считать не с Наводнения Первого года, а с Землетрясения минус четырнадцатого года, например. Или что знаменитое Плавание Альдеберта Несса, положившее начало морскому сообщению между Нианом и королевством Гротенхольм, совершалось как минимум трижды. Что Мятличная Эпоха старого Эсадеро продолжалась вовсе не семь с половиной столетий, как считалось до этого, а все восемь с четвертью. Что при согласовании календарей Ниана, Олеанта и Кринаса, случившегося в пятидесятых годах Нового времени, у кого-то были большие проблемы с математикой, в результате чего какие-то события учтены дважды, а кое-что, наоборот, оказалось сокрыто завесой тайны и кануло в безвременье. Осталось только выяснить, какие события в какую категорию подпадают, и каким же календарем пользовались наши предки, записывая их в хроники... Да, и продолжительность Золотого Века, когда Ниан входил в состав Империи, ни в коем случае нельзя ограничивать распадом вышеупомянутой древней культуры, скорее, Золотой Век - это своего рода феномен, объединяющий...

Короче, Золотой век - это не то же самое, что сто лет; сто лет можно отмерить от любого события; новый год вообще можно встречать неоднократно, а шествия по улицам - универсальный способ привлечь внимание горожан к своим философским взглядам и убедить возможных сторонников в своей правоте.

Споры и разногласия, вихрящиеся вокруг исчисления времени, по которому стоит жить Асканору и всему Ниану, то затухали, то вскипали, пока однажды не случился конфуз.

Процессия младшелунников, пересекающая Асканор с севера на юг, от Тремуле до Тронса, столкнулась с колонной старшелунников, двигавшихся по столице с востока на запад, через Пресленд по Ритоле до Площади Согласия. Куда, совершенно случайно, держала путь группа активистов Сто-Партии, азартно размахивающая клочками подожженного сена.

Плюс по причине необычно теплых для осени ночей по широким проспектам от Университета до Эльдстанна прогуливалась компания студентов, только что прослушавших лекцию профессора, активно сочувствующего идеям "летников".

Справедливости ради надо отметить, что ученая компания находилась в легком подпитии и себя не контролировала.

Столкновение столь разноплановых взглядов на исчисление времени, определение дат и значимых вех хронологии вышло столь шумным, что потребовалось вмешательство воссеров. А уж когда стало известно о разбитых во время беспорядков форточках в Эльдстанне...

Уж тут стало не до смеха. Себастьян Фейрен, как эльд Асканора, был вынужден злоупотребить властью и личным влиянием, чтобы раз и навсегда остановить споры вокруг "чисел", как убийственно точно и обезоруживающе безлично назвал он обсуждаемые теории.

Конечно, истинных ценителей правильного способа измерения времени распоряжение Фейрена не остановило. В конце концов, даже эльды могут ошибаться... Но из уважения к главе Эльдстанна официальных протестов никто не заявлял.

Научные дискуссии - в стенах научного же заведения, - продолжались, листовки регулярно появлялись на заборах, ночные шествия тоже случались. И сено на Часовой площади вспыхивало регулярно.

Правда, вместо петиций и проектов, в Эльдстанн стали поступать подарки для эльда Фейрена: то экспериментальный календарь, разделенный не четыре квартиала, а десять месяцев Старшей луны, то книжица, повествующая о приключениях выдуманного героя в мире, где десятидневная неделя - норма жизни. А то и просто очередной хронометр.

К часам и их производным, даже с пятью стрелками, даже с сотнями и процентами на циферблате, эльд Фейрен питал давнюю слабость.

Под несмолкаемое тиканье часов, наблюдая, как по темным улицам бродит, размахивая серебристыми лунами, очередная компания чудаков, очень хорошо думается о вечности....

Прагматик

Основой доброго соседства является уверенность в том, что вас окружают сумасшедшие люди. Только уверившись в тотальном безумии окружающих, можно лелеять чувство собственного достоинства и всерьез гордиться личными - весьма малыми и житейскими - недостатками.

К вящему удовольствию обитателей Верхнего Тремуле рядом с ними проживал Эвальд Эке.

А у Эвальда Эке были голуби.

Восемьдесят прекрасных сизарей.

Еще пятьдесят четыре - мышиного серого цвета с бело-черной полосой на крыльях - резали небо на такой скорости, что не каждый ястребок мог за ними угнаться.

Две дюжины "желтоглазов" - птиц с оранжево-желтым оперением и кокетливым золотистым хохолком.

Десять "агали" для Эке привезли с Кринаса. Крупные, упитанные птицы обладали характером взбесившейся кошки, и чуть не поубивали более миролюбивых соседей в первые же три дня по приезде. Эвальд спас оставшихся агали, пересадив их в отдельные клетки; подобрал каждому драчуну по голубице - из обычных, сизокрылых, и вот уже который год трепетно наблюдал, как мужает потомство кринийско-нианского союза.

Чтобы выходить внезапно захворавшего голубя породы "уртеле" Эвальд украл у жены теплую накидку и любимые валериановые капли, и просидел на голубятне весь вечер, курлыча питомцу успокоительную песенку, пока Лелен Эке в панике разыскивала пропажу.

Голуби коричневые и нежно-кремовые, черные и пестрые. Павлиновые, дутыши и хохлатые. Белые, в мохнатых "штанишках" и роскошном "страусином" оперении - Эке на протяжении многих лет устраивал свидания своим подопечным, добиваясь особенного, с завитками и лохмушками, пера. Итог превзошел всё ожидания: новую породу запатентовали, и все молодожёны Асканора начинали семейную жизнь, выпуская в небо десятки белоснежных "Лелен". Которые, будучи на самом деле прожорливыми, глуповатыми и ленивыми тварями, как характеризовала их госпожа Эке, возвращались к родной кормушке, и тем самым снова и снова окупали свое существование.

Но самым главным своим сокровищем Эвальд почитал почтовых быстрокрылов.

Расстояние от Асканора до Плама паровоз проходит за восемнадцать часов. Хорошо раскочегаренный мовион - за неполные пятнадцать, если, конечно, оп рискнет довести паровой котёл до состояния, близкого к взрыву. И если, разумеется, ему повезёт избежать этого взрыва хотя бы четверть из указанного времени.

Пневматическая почта переправляла послания еще быстрее. Хотя, к тайной радости голубеводов Асканора, пока не успела распространиться дальше Фабрики Гезеринга, Эльдстанна и Адмиралтейства.

Гелиограф... Изобретение отражателя, перенаправляющего солнечные лучи специальным кодом, серьезно подорвало доверие к традиционным способам отправки сообщений. Однако стоили услуги гелиографа недешево, пасмурных и дождливых дней в году хватало, так что Эвальд позволял себе с надеждой смотреть в будущее.

Его сизари доставляли письма из Асканора в Плам всего за семь часов. "Мышастые", с двухцветной полоской - за пять с половиной.

А еще голуби - из крупных пород, выведенных Эке от миритимских черноголовых "сорино" и олеантских "горлопанов", неплохо шли в качестве жаркого, если приготовить их на вертеле и подавать с кисло-сладким сливовым соусом.

Эвальд Эке был прагматиком. Признание, доход, вкусный ужин и постоянная занятость - вот что составляло жизненное кредо истинного асканорца.

Соседи, над чьими крышами дни и месяцы, без перерыва, кружилась разноцветная стая, к птицам относились настороженно.

Завидев Эвальда Эке - в израненной помётом тужурке, картузе с полуоторванным козырьком, несущего в руках очередного птенчика и курлычащего над ним, - жители Верхнего Тремуле спешили перейти на другую сторону улицы. Госпоже Эке они сочувствовали.

Лелен несколько раз всерьез подумывала, а не поджечь ли голубятню, возвышающуюся над их яблоневым садом. Останавливала опасность, что огонь может перекинуться на дом. Плюс белые, вальяжные, красивые лелены, с тупым и самодовольным видом гадящие у кормушки. "Всё-таки любит," - каждый раз вздыхала госпожа Эке.

Что лишний раз доказывало: ее муж был не только целеустремленным и трудолюбивым, но еще и умным человеком.

Единственная из соседей, кто проявлял искреннюю заинтересованность в трудах Эвальда Эке, была Милена Клауд. Почтенная дама охотно выслушивала рассказы о питомцах Эке, охала, когда он рассказывал о голубиной любви, голубиной верности и слушала до ужаса внимательно, когда он рассказывал, насколько интенсивно голубята набирают жирок и вес.

Невестка госпожи Клауд многое могла бы поведать о свекрови. Возможно, такой рассказ доказал бы жителям Верхнего Тремуле, что Эвальд Эке - отнюдь не самый странный из них.

К сожалению, Ирэне было некогда общаться с соседями.

Прыгунцы

В 287 году Нового времени Джон Карней запатентовал механизм из пружин и упоров, позволяющий подскакивать на умр вверх и два вперед. Сам текато считал свое изобретение скорее игрушкой. Карней вообще любил изобретать такие мелкие приятные радости - разборные арбалеты, стреляющие вишневыми косточками; миниатюрные тележки-платформочки, которые крепились к подметкам и позволяли ездить по мостовым, как на коньках; свистки, неслышные человеку и почему-то пугающие собак...

В отличие от многих и многих изобретений текато Карнея, пружины-прыгалки моментально завоевали популярность. Сей факт весьма удивил госпожу Карней. Она-то прожила полжизни в уверенности, что способность ее мужа создавать из ничего, из металлического мусора, старых ремешков и случайно подобранных шестеренок загадочные механизмы, сродни дурной болезни, которую скрывать бесполезно. А тут вдруг - всеобщая ажитация. А тут вдруг - патент перекупают! Сразу десяток мастерских начинают выпускать "Пружины Карнея", да еще и совершенствуют их! В газетах и окрестных лавках только и разговоров, что про удивительное изобретение, позволяющее человеку легко и непринужденно обгонять лошадь! Магерина Карней чувствовала, что привычный мир колеблется, сжимается, звенит и растягивается, словно приспособленная под пятку пружина...

Однако очень скоро мир вернулся в привычное состояние. Как Магерина и предвидела, успех "Пружин Карнея" вышел недолгим, а крах - удивительно шумным.

Развязка наступила приблизительно через полгода от продажи первой крупной партии. Трое злоумышленников в масках забрались в шикарный преслендский особняк, вскрыли сейф и сбежали от сторожей, совершая семиумровые скачки на новеньких, сияющих, стальных "Особых N24".

Скандал вышел знатным. Обобранный эльд возмущался, требовал от асканорского коллеги принятия решительных действий, и они не замедлили случиться.

Во-первых и главных, госпожа Карней не упустила случая пристыдить мужа и попенять ему, что его механические забавы портят жизнь окружающим. Джон, к тому времени пятидесятипятилетний, с гладким черепом, возвышающимся над венчиком седых волос, пожал плечами, высморкался в клетчатый платок и продолжил корпеть над очередным детищем (наверное, стоит сказать, что это был тот самый кварогур, который обессмертил имя изобретателя. А может, и не стоит - ведь к дальнейшей истории "многорук" Карнея отношения не имеет).

Во-вторых, именно после указанного вопиющего случая нарушения общественного спокойствия в Асканоре пережила серьезную реорганизацию служба, чьи обязанности как раз в том и состояли, чтобы охранять сон добропорядочных горожан. А еще возвращать им украденное имущество, если таковое вдруг отыщется. И вообще, предотвращать и способствовать.

Потребовалось введение контроля за продажей "Пружин Карнея", особенно их усовершенствованных, более прыгучих вариантов, чтобы слухи о грабителях, пробегающих Асканор за семь шагов, поутихли. Спустя некоторое время на улицах нианской столицы появились крепкие мужчины в темно-синей форме, чем-то похожую на армейскую, в сияющих медных шлемах, и с "Особыми N25" на сапогах. Преступников они догоняли в два счета, а уж когда Асканор перекупил у Карнея патент на "Самоходные ножные платформы с малыми колесами и таблетированным ускорителем"...

Официально сложноэкипированные господа именовались Вооруженной Охраной Спокойствия и Собственности. А по-простому "прыгунцами".

Воссеров-"прыгунцов" побаивались и воры, и злоумышленники, и случайные вороны. Еще бы - таблетированный ускоритель, бывало, взрывался с громким хлопком, и охраннику порядка оставалось только кричать "Поберегись!" да надеяться на прочность шлема, пока самоходные платформы катили его вниз, под горку...

Так или иначе, "прыгунцы" стали неотъемлемой частью Асканора. Служба, задумывавшаяся как дополнительное подразделение интендантских войск, заслужила и почет, и уважение.

Правда, на вкус эльда Фейрена, этой организации не хватало полёта мысли и хорошего управления. Впрочем, нынешний эльд Асканора славился своим предвзятым отношением к некоторым людям. Возможно, ему просто не нравились отдельные личности, занимающие высокие ранги в ВОСС.

С одной стороны, такие реформаторы, как, допустим, Ингизеф Кроули, слишком заняты, чтобы тратить их талант на какую-то охрану чьего-то спокойствия и абстрактной собственности.

С другой - такие изобретатели, как Джон Карней, рождаются раз в сто лет, и пока злоумышленники Асканора не заполучили в свои загребущие ручонки очередное открытие...

Одним словом, пока что можно просто расслабиться и попрыгать.

И сейчас, спустя почти семьдесят лет, детишки, а еще студенты, мастеровые, и просто жадные до скорости люди передвигались с помощью этих прыгалок. Лошади вздрагивают, не без этого, но, в конце концов, "Пружины" и "Самоходные ножные платформы" - это не плюющийся дымом, шумно тарахтящий мовион.

Это просто полезное изобретение, без которого нет ни ВОСС, ни воссера.

К тому же, асканорцы привыкли засыпать, слыша мерное "цок-ц-ц-цвау" под своими окнами.

Эксперт по вышиванию

Милена хорошо помнила, как ждала свой четвертый день рождения. Будучи младшим ребенком в большой семье, она безумно завидовала кузенам и кузинам, которые в урочный день вдруг просыпались маленькими принцами и принцессами. "Новорожденному" полагалась бумажная корона, новое платьице или курточка, корзина рассыпчатого печенья с джемом, которое пекла тетя Ингрид. Герою дня разрешалось приглашать гостей, и веселая ватага бегала по двору, шумно играя в "подковки" или "бумсы". Вечером мама пекла сладкий пирог, и вся семья, вернее, две семьи - папина, его сестры, и иногда возвращающийся из плаваний дядя Глобер, - собирались за длинным столом. А потом можно было танцевать под звуки охрипшей старенькой шарманки.

В день, когда маленькой Милене исполнилось четыре года, ничего подобного не случилось. За неделю до (тетя Ингрид помогала малышке вычеркивать циферки в календаре) к Асканору подошли чужие корабли. Детвора бегала к Северному маяку, чтобы смотреть на них, и видела, как смешно кораблики пукают клубами дыма, как вылетают из них красно-оранжевые точки.

Потом на берегу загорелись дома, и стало не так смешно.

Дядя Келв и отец куда-то ушли, мама и тетя остались с большом доме с шестью детьми. Все вкусные продукты оказались под замком, о том, чтобы устраивать танцы, когда соседи только-только приходят в себя после большого пожара, и речи не шло.

Так Милена поняла, что не следует строить больших планов - жизнь обязательно подведет.

Потом праздник все-таки случился, и папа с дядей Келвом на него успели, а Милене преподнесли подарок - новенькую корзинку для рукоделия. В ней были маленькие ножнички, пяльцы, много лент, красивые бусины, стеклянный бисер и дюжина иголок в деревянном грибочке. Подарок был очень даже симпатичный, поэтому малышка с радостью согласилась, когда тетя Ингрид, посмеиваясь, предложила научить ее, как вышить цветочек на новом платьице.

Цветочек Милена вышивала два с половиной года, успев вырасти из раскроенного платья, и оно в итоге досталось младшей сестренке. Тыкая ненавистной иголкой, Милена выучила, что к каждой подаренной банке мёда обязательно прилагается бочка дёгтя, отстирывать после которого одежду замучаешься...

Потом - Милене уже было девять, она ходила в школу на Третьей Кленовой улице, - вернулся из очередного заморского путешествия дядя Глобер. Краснолицый, пропахший рыбой и табаком, он вручил всей родне гостинцы, напился и устроил дебош. Было очень интересно, когда воссеры приходили его арестовывать за нарушение порядка, а дядя буянил, пел песни с кучей незнакомых слов и крушил соседские заборы. Под шумок старшие дети сговорились и поменялись подарками. Миленины красивые бусы из морского камушка-коралла каким-то образом превратились в стрелы с общипанным оперением и лук с полуспущенной тетивой.

К тому времени Милена считала себя уже достаточно закаленной жизненными невзгодами, поэтому, во-первых, извлекла еще один жизненный урок: не стоит отвлекаться на каких-то там пьяниц, не заперев как следует сундучок с личными вещами. Во-вторых, даже старый кринийский лук и не очень хорошо оперенные стрелы лучше, чем ничего, и тот, кто придумал отдать его Милене, еще не раз пожалеет о своей идее!

Следующие несколько лет принесли Милене много открытий. Не стоит говорить учителю геометрии, что его наука бесполезна и не может пригодиться в жизни. Не стоит долго молчать, когда учительница рисования чирикает о пользе своего предмета, ведь после этого она обязательно захочет доказать тебе свою правоту и согласится бесплатно давать тебе дополнительные уроки. По часу каждый день. Не стоит брать у брата "Пружины Карнея" и тайком учиться прыгать через забор - все равно вся семья соберется, чтобы решить, как именно снимать повисшую на яблоне девочку... Не стоит озвучивать прилюдно, что считаешь ехидную огненно-рыжую женщину ведьмой - какая-нибудь сердобольная душа, например, твоя собственная родительница, обязательно захочет доказать, что это не так. И за руку отведет тебя знакомиться с госпожой Брюн, которая "научит тебя вышивать десятью разными стежками, а еще лентами, а еще стеклярусом и бусинами! Тебе обязательно понравится, дорогая!"

Милена к тому времени вышивание и все, что с ним связано, ненавидела до зубовного скрежета, но деваться было некуда. Пришлось учиться.

К юности Милена пришла, вооруженная житейским опытом разочарований, долгих и не всегда оправдываемых ожиданий, и исполненная скептицизма. Мужа она себе выбирала очень придирчиво - чтоб не гуляка, не транжира, и человек порядочный, так что найденный в конце концов Грегори Клауд оказался самым лучшим вариантом. Милене даже не пришлось работать; она с удовольствием оставила салон модной одежды, где считалось одной из лучших закройщиц и самой руковитой вышивальщицей, и сосредоточилась на детях.

Обоим она старалась привить серьезное отношение к жизни. С дочерью так и получилось, а вот сын...

В один прекрасный день Грегори-младший привел в дом молоденькую девицу, золотисто-рыжую, расточавшую на все стороны восторженные глуповатые улыбки.

- Мама, - заявил сын, - это Ирэна. Ирэна - это моя мама. Надеюсь, вы подружитесь.

Ирэна оказалась художницей, единственной дочерью одинокой вдовы флотского нуана [5], и о жизни знала примерно столько же, сколько, допустим, сама Милена - о прикладном искусстве кринийских кочевников. Ах, нет, Милене как-то раз заказывали сшить театральный костюм, и она вынуждена была изучать традиционные кринийские вышивки. Поэтому скажем иначе: с первого же взгляда старшая госпожа Клауд поняла, что ей придется сильно потрудиться, чтобы сделать из невестки вменяемого, нормального, правильно ориентирующегося в жизни человека.

Ну да ничего. Уж если чему Милена Клауд и научилась, вышивая бесконечные умры вензелей и прочих декоративных бякостей, так это терпению.

Опасная женщина

Тольгер приходила в "Мастерскую Пекльтини" всегда самой первой.

Грузная женщина тяжело поднималась на верхний этаж, отпирала замки и проходила через офисные джунгли к своему письменному столу, прятавшемуся в самой глубине, рядом с огромным окном. Пестуемые Суоннифер цветочки приветствовали Тольгер тихим шепотком и наблюдали, как она устраивается на рабочем месте: бросает накидку и шляпку на вешалку, зажигает свечи в тройном шандале, раскладывает по необъятной столешнице блокноты и тетради, линейки, циркули, справочники, чинит перья и карандаши, наполняет чернильницу.

Потом наступало время утренней чашки чая. Тольгер предпочитала смешивать "заанский лист" [6] с шиповником и липовым цветом, или же с мятой и тонкими стружками лимонной цедры. Ее личная чашка - из стайнорского фарфора, с голубым корабликом, несущимся по синим волнам, - вмещала около умео [7] напитка; будь она чуть более плоской, ее саму можно было пускать по волнам в самостоятельное плавание. Однако на все замечания Гликерии и Фаинии о чрезмерности выбранного объема, о приличиях и правилах сервировки, Тольгер лишь фыркала и закусывала чаек сладкими сухариками.

Впрочем, когда в "Мастерскую" приходили гости, Тольгер снисходила до пользования титалийским сервизом.

Еще одной привычкой Тольгер были балконные прогулки.

Она выходила на балкончик, который, говоря по чести и совести, был лишь вдвое шире, чем сама любительница прогулок. Десять шагов в одну сторону, десять в другую. На северном полюсе балкона Тольгер задерживалась на минуту, смотрела на улочки Тремуле, на башню гелиографа, располагавшуюся на холмах. Достигнув южнейшей точки пешеходной территории, Тольгер наблюдала залив, Утонувшие Башни и Магрин.

После чего снова следовали десять шагов, десять, и еще десять.

Прогулки повторялись каждые полтора часа по десять минут, и ни снег, ни дождь, ни буря над заливом не могли помешать госпоже Тольгер выбраться на балкон и совершить привычный променад. Компанию любительнице экстремального спорта составляли зонт - по мере необходимости, подзорная труба и частенько - Вуо. Правда, при условии, что Вуо не станет предаваться вредной привычке к курению.

Всё остальное время, за вычетом чаепитий, прогулок по балкону, бесед - длинных с Вуо и коротких со всеми остальными работниками "Мастерской Пекльтини", и участия в выполнении очередного заказа, Тольгер работала.

Смысла ее работы не понимал никто. То есть, конечно же, все видели толстые журналы, пухлые засаленные библиотечные тома и тонкие книжицы, которые Тольгер планомерно перечитывала, были свидетелями, как она, то и дело поправляя очки с зелеными стеклами, отстукивает длинные письма на самопечатной машине. Несколько раз помогали оформить многостраничную сопроводительную документацию - Фаиния и Ирэна переписывали каллиграфическим почерком, Гликерия проверяла ошибки, Вуо, попыхивая трубочкой, плавила сургуч и запаковывала итог работы в плотную бумагу, Суоннифер всплескивала ручками и несла очередную ахинею. Но чем именно Тольгер занимается, ни одна из дам "Мастерской" объяснить не могла.

Впрочем, господин Пекльтини тоже не понимал смысла занятий своей сотрудницы, что не мешало ему считать полноватую, в вечном черном платье, зеленых круглых очках даму с небрежной рыжевато-седой прической самой ответственной, даровитой и значимой работницей.

Именно Тольгер принесла в "Мастерскую" ад и смятение - в тот день, когда заявила, что им необходимо обустроить воздушно-толкательную почту.

- Трубы пройдут здесь, вдоль стены, и под потолком, - указала она. - Вот здесь, рядом со шкафом, установим нагнетатель.

Суоннифер в лучших своих традициях побледнела и сделала попытку сбежать в спасительный обморок.

- Нагнетатель - в данном случае узел, регулирующий давление внутри труб, - последовало объяснение со стороны Вуо. Самая дивная из работников "Мастерской Пекльтини", как всегда, первой разобралась в сути предложения коллеги и охотно просвещала остальных: - Послание помещается в капсулу, которая, за счет идеально отполированных стенок и незначительного веса, легко скользит по трубе. Однако необходимо, чтобы капсула двигалась не только по направлению действия силы тяжести, но иногда и противореча ей; каковая проблема и решается за счет создаваемой разности давления и перемещения поршня. Иногда же возникает необходимость изменить направление движения капсул, что приводит нас к неизбежности пересылочно-стыковочных узлов...

Глаза Вуо сияли вдохновением; Фаиния и Гликерия сосредоточенно закивали, будто действительно поняли содержание технического описания. Суоннифер передумала падать в обморок.

Впрочем, она наверстала упущенное, когда открыла дверку приемного бокса ровно через две секунды после того, как Тольгер отправила капсулу из кабинета Пекльтини. Латунный цилиндр запрыгнул точнехонько в вырез платья госпожи Кери, что дало ей право пребывать оставшийся день в состоянии истерической невменяемости, а остаток жизни - в убеждении, что Тольгер опасная женщина.

Что, в общем и целом, соответствовало истине.

(1)Триан (третий из тринадцати возможных рангов) приблизительно соответствует чину бригадного генерала или особо доверенного заместителя министра.

(2) Текато - высококвалифицированный специалист в области натуральных, или, как их еще обозначают, вещественных наук - математики, натуральной физики, химии, металлургии, техники. Рикер - высококвалифицированный специалист в области идеальных, или предположительных, наук - истории, словесности, описания земель, животных и растений, и т.п.

(3) Джон Карней (232-311гг Н.в.)- знаменитый нианский изобретатель. Усовершенствовал и адаптировал для промышленного производства паровой двигатель и механизмы на его основе. Автор разнообразных механических приспособлений для ускоренного передвижения, для ведения домашнего хозяйства, "умных" ткацких станков, многозарядного пистолета. Всего Карней получил более тысячи патентов. Самым значительным изобретением Дж. Карнея считается кварогур - самоходный механизм с широким спектром возможностей.

(4) Имеется ввиду календарь-ежегодник, с полезными советами на каждый день.

(5) Нуан - девятый чин; младший офицер/

(6) То есть листья чайного куста. Империя Заан - лидер по выращиванию и поставкам чая. Также чайные кусты возделывают на Мабайе, но заанские сорта чая ценятся выше.

(7) Умео - универсальная мера объема, приблизительно 0,56 л

Оставить комментарий © Copyright Туулли (tuully@yandex.ru) Размещен: 19/01/2014, изменен: 19/01/2014. 55k. Статистика. Миниатюра: Фэнтези Нианнор и окрестности		Ваша оценка:
Аннотация: ПМеня тут давненько - года полтора как минимум - мучает одна идея. Однако в силу разных причин я никак не могу ее реализовать. То одно, то другое... Но я решила бороться с собой и потихоньку подбираться к главному медведю. А потренируюсь на медведях - там и до драконов, чего доброго, дело дойдет. Так что вот он, новый мир, и некоторые истории, которые могут случиться именно там, и нигде иначе.

Туулли : другие произведения.

Мелкие россыпи (обновл.)