Так и раньше бывало: просыпаюсь среди ночи весь в поту, сердце бьется, будто бегу куда-то. Нет, даже не бегу, не получается бежать почему-то. В голове пусто, холодно и ощущение иголок в теле. Леха, врач, говорит: так бывает, если уснуть в неправильной позе. А если все позы неправильные, тогда как? Леха не знает.
Но есть проверенное средство. Нужно чуть тряхнуть головой, встать, сходить на кухню, попить водички и часик помучиться. Потом таки уснуть. А если же дело к утру, тоже встать, выпить кофе, открыть ноутбук и вернуться в реальность. И, собственно, все дела. Только где-то в уголке сознания остается мыслишка - а если б вовремя не проснулся, тогда что?
Сегодня все то же самое, но плюс совершенно ясное понимание: мать умерла и надо срочно ехать в Серебрянку. Никого не предупреждать, все бросить и ехать, мало ли что, ночь и... не важно, теперь все остальное не важно.
Чуть потом, после встряхивания головой, кофе и десятиминутного поиска расписания ночных электричек приходит некое просветление. А как же Алька и Сережа или Сашка, ладно, пусть Сашка? Их же завтра, нет, уже сегодня из роддома забирать. Это первая мысль, а вторая - зачем ехать? Мать все сделала, чтобы ноги моей не было в Серебрянке... Даже по такому поводу. И - да, есть ли повод-то? Это уже после второй чашки кофе натощак и заканчивая сборы старого походного, еще холостого, рюкзака.
Два часа двадцать минут. Есть электричка на три десять, совмещенная в Дорохово с подкидышем до Маркино. Можно успеть.
Да, точно, Витька. Друган. Еще из детства, из Серебрянки, еле узнал. Чуть меньше года назад прямо на работу ко мне заявился. Посылку передал. Ну, как 'передал'? Просто оставил коробку у секретарей и на выход чуть ли не бегом, а я случайно по коридору рядом проходил. Если бы не коробка, я бы и не понял - махнул рукой кто-то смутно знакомый в дверях и то ли улыбнулся, то ли наоборот.
На коробке печатными буквами 'от матери', а внутри две банки яблочного компота. Я потом только понял, что Витька это, но уже взрослый совсем. Телефон его нашел через 'Одноклассников'. Но не звонил ни разу. А тут - да... Половина третьего, но сразу трубку берет, и голос совсем такой же, как из детства помню, звонкий: Алллё, аллё...
И понимаю ведь почему-то, что нельзя говорить, но:
- Витька, это...
Сказать 'я' не успел - такой звук, будто бросает телефон Витька и ногами его, ногами...
Чуть не опоздал - разрыли, гады, все подъезды нормальные, и таксист сонный, дурной. Я ему пятисотку, а он взял и уехал.
Электричка еле ползет и у каждого куста останавливается, будто старая больная собака.
Не зря мне позавчера показалось, что мать там была, у роддома. И Алька такая радостная, из окна парня нашего показывает, а потом вдруг резко назад, будто привидение увидела. Днем-то солнышко, откуда привидение? Но лицо у нее... такое - я сперва не понял, а как обернулся, спину только увидел. Женщина, пожилая, с палочкой, за угол заходит. И как молнией: мать ведь!
Раньше Алька много раз говорила: это у тебя травма детская - как она тебя бросила - смириться не можешь, фантазируешь, а тут и сама видела, не только я. По жизни не раз бывало: стою у нас на остановке и будто чувствую: рядом она, нужно только за угол зайти и увижу. Но тут автобус подходит и... не знаю, честно говоря, удерживало меня что-то. От того чтобы за угол этот зайти. И позавчера тоже не пошел, хотя и надо было.
Непонятно еще, как Алька поняла, что это мать моя, а не просто старушка с палочкой. Спросил, кстати, а она:
- Какая мать? Ничего я не видела...
Но по телефону только слова ведь, лица не видно, и непонятно, правду она говорит или нет.
Я же сирота. Почти. На всю жизнь картинка перед глазами: мне двенадцать только-только исполнилось, отец вдруг умер ни с того ни с чего, брат еле ходит, а мать во дворе кричит, вызванивает родственников из Маркино - они приезжают, меня в охапку и, не останавливаясь, в тюрьму эту, кадетскую. Родственник у нас там какой-то в начальниках был, пристроил без формальностей.
В кадетке много таких было, как я, 'без формальностей'. А по сути - ни то ни сё. Как свободное время, собирались, ждали чего-то. Каждый день драки. Невыносимо это, когда у одних всё, а у других... Марья Степановна, буфетчица, второй компот наливала, вздыхала жалостно. И до чего же противно было пить этот компот, когда у кого-то отец, мать, сестры красивые приезжают. И компот тот не чета нашему.
Семь лет и каждую ночь одно и то же: 'вот бы уснуть, а проснуться дома'. Я уж потом и не помнил, какой он там, дом-то. А вот Серебрянку - да, никак не забудешь. Речка наша так называется, ну и село тоже. Только настоящая Серебрянка - это ручеек маленький дальше, в лесу уже. Вода оттуда вкусная - для компотов и вообще.
А после выпуска списали меня на гражданку. Не пригоден, мол, к несению и три листа каких-то справок медицинских. Я тогда совсем потерялся, если б не Алька, не знаю, может, и руки бы на себя наложил.
Мне так тоскливо потом только еще раз было, когда пару лет назад Леха руками развел:
- Извини, мужик, с такими анализами тебе не то, что детей...
Алька вдруг звонит:
- Не спишь?
- Конечно, не сплю. Как в роддом тебя отвез, так ночами и не сплю, тренируюсь.
Это стандартная шутка - Алька обычно смеется. Сейчас нет, перебивает:
- Ты извини, я тут подумала...
Через минуту отключаю. Просто не слышу ее и все. Надо бы телефон сломать, что ли, как Витька. Не сидится, хотя места есть. В тамбуре стою. Мужик какой-то второй раз мимо проходит. Думаю, на третий драться полезет. Но... Дорохово за окном уже - не успеет. Жаль.
Пять с копейками, но подкидыш ждет.
Сижу в вагоне, тамбура нет. Почти пустой вагон, но все равно - косятся. А если голову поднимаю - отворачиваются. Чужой я тут среди них, городской, праздный, хотя и рюкзак старый, и глаза красные. Но ничего, час всего ехать осталось, чуть прикорнул в углу.
Проснулся уже в Маркино. Все на выход торопятся - автобус до комбината ждать не будет. И 'Скорая' рядом. Поплохело кому-то. Но это не мое дело - мне в другую сторону.
Если пешком, то час идти. Нормально, светло уже. И не так холодно, как в тамбуре.
Начало июня, пятница. Завтра суббота. В Серебрянке летом по субботам завсегда праздник какой-нибудь. Выпивают, пляшут, хороводы водят. А как стемнеет - чучело жгут. Нет, не зиму. Чертяку черного, злого - так бабки приговаривают.
По дороге никого, но это понятно: все к автобусу подошли и уехали уже. Большинство из села там, на комбинате работает. Редко кто совсем куда-то переезжает.
Я даже одно время думал, что это все вода наша. Если привыкнешь, то в миру без нее невмоготу долго. И пытался мать оправдать: хотела для меня лучшую долю найти, вырваться из Серебрянки. Но нет, не выходит никак, чтобы не рассказала она об этом, хотя бы потом. Чтоб я ее простить смог...
А вот и село наше показалась из-за поворота. Идти-то не очень - грязно, колеи глубокие с водой - все так же, как в то лето, когда меня в кадеты увозили.
Я тогда, помню, всё ручку в машине дергал, кричал, думал, мать хоть за околицу выйдет, рукой махнет или еще что. Нет, не вышла она тогда, и всё село будто вымерло. Тоже ведь утро было, даже чуть раньше, чем сейчас, но темнее и дождь шел. До сих пор в толк не возьму, почему меня никто не услышал?
Да, интересный люд у нас в Серебрянке живет. Хотя 'у нас в Серебрянке' - а что значит 'у нас'? Теперь 'у них', наверное. Одна мать ведь оставалась, брат тогда тоже умер - мне еще в училище передали. А теперь вот и матери нет. Хотя странно это, в Серебрянке долго живут.
Деду Семену чуть ли не сто двадцать лет было - а он все под гармошку плясать норовил. Ну как 'плясать'? Смешно так ногами перебирает, а все вокруг в ладоши хлопают и кричат:
- Давай, дядя Семен, поддай жару!
А вот и Серебрянка... Нет, прямо не пойду, там сразу Витькин дом, а мне его после истории с телефоном видеть неохота. Зайду-ка с другой стороны. Наш дом крайний к лесу, можно незаметно подойти, вдруг мать все же жива? Правда, время корову доить прошло, но... есть ли еще корова-то?
Нет, нету коровы, тихо совсем. Или пастух уже увел, но... нет, и хлев нежилой, и следов никаких, хотя недавно дождь был - сыро кругом.
И амбар рядом совсем пустой. Присел я там, в амбаре, на ступеньку чуть передохнуть, с духом собраться и, видать, опять задремал, как тогда в поезде.
Сквозь сон слышал вроде какую-то возню у ворот, крики вполголоса, а потом проснулся совсем от треска и увидел только, как горящая балка на меня падает.
И последняя мысль: а ведь как хорошо спалось, никаких иголок в теле, никуда бежать не надо, в Серебрянке я! И жаль только, что вовремя не проснулся...
***
Витьку так и не смогли убедить, что нельзя было иначе, никак нельзя. С самого начала дурная затея была у матери его. Мол, если чертяку, пока он в силу не вошел, в мир выкинуть и назад не пускать, может, все как-то и сложится.
Но нет, не сложится. Не получается. Чертяку все одно в Серебрянку тянуть будет. А как притянет, так он всех здесь переморит, а потом и сам с голодухи сдохнет!
И что мать каждый месяц в мир ездила и к чертяке подходила, чтобы подкормить его чертячью жажду, это ее и сгубило в конце концов. А она по глупости своей еще и появлению потомства его поспособствовала компотиком своим. Что там теперь будет с этим Сашкой? Или Сережей? Раньше-то не бывало так, чтобы у чертяки дети рождались. А ну как тоже чертяка вырастет? Что тогда?
По сути, понятно вроде: ничего хорошего просто так не бывает. Если у всех сельчан от водички из Серебрянки здоровье лучше некуда, то это до поры до времени только, пока зло не накопится и в каком-нибудь очередном чертяке не проявится. А где там оно копится - в генах ли, как ученый дед Семен говорит, или у Бога на особом счету, как бабы судачат - не все ли едино?