- Армия, это здесь и сейчас... - из подслушанного разговора.
Мать тихонько плачет, а отец сжимает мне руку и все повторяет:
- Ничего, сынок, ничего, это недолго...
И еще что-то про "научную роту" и "тут недалеко"...
Потом дурацкая перекличка. У военных, похоже, повальная ангина, приходится переспрашивать.
Они все время путаются и трясут бумажными списками. Наверное, теперь так будет всегда. Весь следующий год...
Трое суток в плацкартном вагоне. "Тут недалеко". Мужики из соседнего купе опять предлагают выпить. Похоже, сами уже не могут.
...
Постепенно привыкаешь, и кажется, что колеса будут стучать вечно. Сквозь сон и пьяные разговоры за тонкой перегородкой...
...
- Иванов, паадъем!
Сопровождающий едва стоит на ногах. Мужики из соседнего купе выглядывают и смотрят... как-то неприятно смотрят, будто собаку жалеют.
- На выход!
Куда? За окном ночь, ничего не видно. Снимаю рюкзак с верхней полки. Рюкзак старый, папин - он с ним еще в стройотряд ездил. Предлагал взять гитару. Зачем? Я же не умею...
- Все, Иванов, вот, эээ, бумаги, тебя встретят.
Никакого перрона - просто на землю. Недавно тут был дождь. Обновляю, что говорится, кроссовки.
Ничего не видно. Поезд трогается... Эй, нельзя же так!
Видимо, можно. Поезд уходит. Духота какая... Ааа, вон там огонек: будка обходчика или что-то вроде. Стучу. Еще стучу... Еще...
Дверь открывается:
- А... Прибыл... Заходи...
Уффф! Так пахло от Семеныча - бомжа в нашем подъезде - он считал его своим домом и всегда возвращался. Здесь тоже все очень старое. И будка, и мужик с седой клочковатой бородой, в каких-то несерьезных трениках и белесой майке.
Или нет, не старое - нежилое. В комнате чуть светлее. Да, запах. Пожалуй, хуже, чем в подъезде.
Мужик садится за стол, достает два стакана, наливает что-то из большой бутыли, выпивает... Похоже, ему все равно.
Наливает еще, смотрит на меня, на второй стакан на столе... Машет рукой, будто отгоняет комара, и выпивает.
Сажусь на скамейку у стены. Мужик наливает еще и - нет, просто сидит и смотрит куда-то в стену, потом голова его падает на стол. Наверное, это обходчик.
Пытаюсь устроиться на скамейке... Засыпаю...
...
- Эй, как там тебя, Иванов? Вставай давай.
Где я? Ах, да: армия, распределение. Зачем так далеко? Отец ходил, спрашивал... Хотя не все ли равно, где потерять год из жизни?
Маша обещала, но... она такая красивая...
- Не слышишь, что ли? Приехали за тобой!
На улице опять душно и что-то вроде тумана. Старенькая "Нива" и такой же старенький солдат или, нет, одна полоска вдоль, старшина, точно, я смотрел в Яндексе.
- Семеныч!
Я вздрагиваю. Оказывается, обходчик или кто - тоже Семеныч?
Обходчик и старшина отходят в сторону, переговариваются.
- Документы с собой?
Протягиваю бумаги старшине. Он не глядя сует их куда-то за пазуху. Неужели в армии все так?
- Подожди маленько, скоро вернусь, тут у нас...
Не договаривая, влезает в "Ниву", уезжает.
- Ну что, Иванов, давай за знакомство!
...
Похоже, он реально обиделся. Не знаю даже, на что больше: что отказался пить или что пошел к колодцу, умылся и почистил зубы.
- На вот...
Хлеб... вроде. Смотрит... Нет, нормально смотрит, только опять с какой-то жалостью. Хотя пройдет год, я вернусь, а он... Он думает, что жизнь устроена так, как здесь, в будке, среди бескрайней... степи? Туман рассеялся, да, степь.
Беру хлеб, нахожу на столе неоткрытую банку без этикетки. Режу кухонным ножом...
...
- Сколько ждать-то?
Вопрос в никуда. Местный Семеныч уже трижды прикладывался и уже никакой. На часах... Хотя, да, столько времени ехали - наверное, другой часовой пояс. "Широка страна моя родная", - отец любит напевать, когда хорошее настроение.
Старшина возвращается ближе к вечеру. Надо же. Обходчик пьяный вроде, а услышал раньше меня, встал, встретил. Я задремал на скамейке, а он одеялом меня каким-то прикрыл.
Опять разговаривают, на часы смотрят.
- Ну что, Иванов, давай за встречу, завтра рано поедем.
Интересно, что это старшина в углу оставил? Похоже на собачью переноску...
...
Не знаю, как получилось, но...
- Иванов, подъем, мать твою!
Зачем же так орать-то? Что, приехали? О, мы ж не в поезде... Что же так стучит?
- Давай, давай!
Каждое слово, как молотком по голове... Помыться... Колодец...
- Некогда, потом, ехать надо.
Семеныч рядом суетится - трезвый, как... не знаю даже. И явно испуган. Старшина тоже. Хватает собачью переноску и на улицу:
- Быстрее, Иванов, быстрее!!!
Что-то в его словах... такое. Едва успеваю схватить рюкзак.
- Сюда, на переднее!
Старшина явно на взводе.
Едем. Вроде дорога, а может вся, эээ, степь такая.
Как-то нехорошо становится. Нет, не от вчерашнего самогона - от него только колеса в голове, а тут все тело...
Как во сне, когда хочешь бежать, а ноги не слушаются.
- Так, Иванов, ты тут подожди, я сейчас...
Хватает с заднего сиденья переноску. Оттуда доносится...
- Черт!..
Ставит переноску на землю, лезет в бардачок, достает серый футляр, твердый... Оглядывается на меня, открывает.
Там шприцы и ампулы. Обламывает кончик ампулы, заполняет шприц, ищет вену... Я рядом, светло, вижу, что рука вся исколота. Как у Мишки-чморика.
Несколько секунд старшина стоит, не шевелясь. Потом вздрагивает, хватает переноску и почти бежит к лесу:
- Иванов, не ходи за мной!
Я бы не пошел, но этот звук из переноски... я так не могу...
Жду, когда старшина скроется за деревьями, бегу вслед.
В лесу очень тихо, так тихо, что я слышу, как старшина задыхается где-то впереди. Переноска тяжелая. Он не оглядывается, и я не очень скрываюсь...
Проходим около полукилометра.
Поляна. Большая, очень большая поляна - впереди нечто вроде земляной насыпи, и камни, как развалины стены.
Старшина забирается на гребень, открывает переноску, достает какой-то сверток и... падает навзничь. Я подбегаю.
- Иванов, ты? Давай бери...
Еле слышу, приходится сесть и наклониться к самым его губам...
- Бери и бросай вниз, там... Быстрее!
Беру в руки сверток - он тяжелый, килограмма три-четыре, что-то, обернутое в тряпки и мягкое... Странно мягкое и похожее на...
- Нет, не разворачивай!!
Старшина приподнялся на локте и кричит, ему кажется, что кричит, но я едва разбираю слова.
Край тряпки падает...
Это ребенок - маленький, совсем маленький, грудной, наверное. Глаза закрыты, но живой, розовый, спит, похоже...
Сзади шорох: старшина ползет ко мне ... губы шевелятся, и я понимаю:
- Иванов, не смотри! Бросай! Туда бросай!!!
Я машинально встаю и смотрю туда, за камни...
Туман или что-то вроде. Может быть, пар. Да, скорее всего, как показывали, в Долине Гейзеров на Камчатке. Только странный какой-то пар. Осязаемый, будто живой.
- Бросай, мать твою... - не кричит, шепчет старшина, по его лицу текут слезы...
И ведь я почти послушался... Старшина затихает. Так. Заворачиваю ребенка в тряпки, кладу в переноску... Нет, обоих не смогу. Сперва несу ребенка, потом возвращаюсь...
- Бросай, Иванов, бросай... - Как старая пластинка на дедушкином проигрывателе...
Странно, на небе ни облачка, а сумрачно стало.
Есть ли у Семеныча аптечка хотя бы? Они тут одни, должны знать. Или телефон...
...
Будка оказалась дальше, чем я думал...
Стучу... Кричу:
- Семеныч! Открывай!
Дверь открывается... Семеныч смотрит на меня, потом на машину... Старшина вроде бы ожил, открыл дверцу, вывалился... Семеныч бежит к нему...
Не слышу...
Семеныч залезает в машину. Вылезает, наклоняется к старшине...
Потом ко мне:
- Что ж ты, сука? Ключи давай!!
- Нет!
Обходчик бежит в дом, выскакивает... Ружье, нет, короткое... Передергивает затвор:
- Иванов! Отдай! Ключи!
Пытаюсь:
- Там же ребенок... Маленький...
Семеныч стреляет. Руку обжигает. Сажусь прямо в грязь.
Подбегает, достает у меня из кармана ключи...
Раз, другой, третий... Машина не заводится...
Семеныч бежит в дом. Разговор... Похоже, телефон все же есть... Слышу: "Часов пять... не успеть... умер"... Потом мат, еще мат...
Выходит с бутылкой и стаканом, садится рядом со мной. Спокойный такой:
- Ну, вот и все, Иванов... Теперь увидим, как лягушка повернется.
Сидим рядышком минут сорок. Из руки течет кровь, но... как-то все равно. Семеныч пьет стакан за стаканом и рассказывает... Какая-то чушь... Обрывки. Никто не помнит...
... когда все началось. Местные верили, что там, в лесу, в яме... что-то такое... совсем плохое. Если не приносить жертвы - выплеснется и все погубит...
Какой-то царский генерал приезжал, сам ходил смотреть... Вернулся. Еле живой. Отметил на карте - пусто, ничего нет... А в указе написал, чтобы все делалось, как прежде... и ... Господи, помоги!
Потом большевики: бога нет! Взялись местных перевоспитывать... Некоторое время не верили... Чуть было не... Обошлось.
Теперь официально: никто и ничего! Жертвы - со всей округи из роддомов, те, кто не выживет, и отказные... Воинская часть, запретная зона, и в каждый призыв двое-трое на смену... Туда ведь человек может только раз десять сходить, как повезет...
А сейчас плохое время, очень плохое. Там, в яме, высоко поднялось, давно пора, а здесь... слухи... Всего один отказной за месяц! Боятся, уезжают...
Личный состав - всего двое еще могут. Из прошлого призыва никого не взяли.
А вчера эти двое пропали. Сбежали или как? Старшина... ему уже нельзя было, но такое дело...
Прерываю:
- Семеныч, ты сам-то веришь?..
Нехорошо так усмехается, очень нехорошо...
- А старшине, Иванов, тридцати не было, мне 27... Всего семь раз туда - и такие дела... Сходи в дом, на себя посмотри, ты же возвращался...
Смотрю... Из зеркала на меня глядит мой отец, нет, чуть моложе...
- Убедился? А ты еще крепкий. Из ста тысяч выбирали - детдомовский, без родни, без глупостей всяких... И кровь хорошая. Четвертая группа, резус отрицательный. Должен был раз двенадцать...
- Я не...
Наверное, там, на вокзале, перепутали. Ивановы - совпадение... Мама - учительница: русский-литература - "весь мир... слезинки... замученного ребенка". Папа инженер. Зато, сынок, это звучит гордо! Глупости, значит...
И что теперь? Нет, я и сейчас не верю... в это невозможно поверить. Но ребенок, черт, он перестал дышать... Нельзя же так!
Можно, Иванов, можно... Просто зарыть и забыть... Теперь все просто - уже не успеть... лягушка повернется...
...
Семеныч остался там, в будке. Я видел его документы: действительно, двадцать семь...
Куда?
- Лучше на юг, Иванов... Там ничего нет...
...
Прошло три, нет, четыре дня. Днем жарко, а ночью сполохи по всему горизонту, будто гроза. То там, то здесь...
...
Пастух или, как там, чабан?.. Один, без отары. Вроде молится или шепчет что-то...
- Алтан Мэлхий, Алтан Мэлхий...
Еще теплее. В глазах двоится. Почему я не взял отцовскую гитару?..
"На небе появятся два солнца, потом четыре и в конце концов шестнадцать. От их невыносимого жара растения и животные иссохнут, и земля представит из себя раскаленную печь, и все горы будут дышать пламенем. Жар достигнет самых глубин земли и дойдет до золотой лягушки (Алтан Мэлхий), держащей на себе землю. Тогда она, заметив оскудение потребной для нее влаги, принуждена будет оставить теперешнее свое положение и повернуться, отчего - увы! - весь мир пойдет вверх дном".
(с) "Санан Бурхан Судер" - одна из священных книг монголо-бурятской мифологии.