В тот день Генрих вернулся с работы в подавленном настроении.
- Милая, накапай мне чего-нибудь успокоительного. Кипит наш разум возмущенный!
И Кружкин выразительным театральным жестом охватил голову обеими руками.
- Что случилось? На тебе лица нет! - удивилась Маша.
- Я на собственном горьком опыте убедился, кто такие акулы капитализма, и что инициатива наказуема!
- Тебя с работы выгнали? - догадалась женщина.
- Вот-вот, в самую точку! Но они еще об этом пожалеют! Надо же, додумались уволить самого дисциплинированного, законопослушного и образцового работника! Но ничего, так им и надо! Пусть теперь в магазине одни алкаши вкалывают, за поганые семь тысяч! А я вернусь в кукольный театр. Там мне всегда рады.
Собираясь усесться в любимое кресло, Кружкин заметил в нем мирно спящего щенка. Шипя от злости, он ухватил Бруничка за шиворот и грубо сбросил на пол. Малыш больно ударился о ножку стола, очень испугался и долго плакал: "Сииик, сииик, сиииик!", но потом успокоился и решил отомстить обидчику, при первом же удобном случае.
Свою возмущенную тираду Генрих продолжил за ужином. Смачно пожирая спагетти с мясной подливкой, он, не стесняясь в выражениях, высказал все, что думает о своих коллегах, а особенно - о Марине Адольфовне.
Даже ложась в постель, Кружкин продолжал клеймить позором зарвавшееся руководство магазина.
Надо сказать, что Бруничек терпеливо ждал этого момента. Как только Генрих захрапел, щенок тихонечко вылез из своей корзинки и подкрался к стулу, на спинке которого, аккуратно висела любимая рубашка интеллигента.
"Сейчас, сейчас!" - думал Бруничек, пытаясь ухватиться зубами за ее край. Он ловко стянул предмет генриховского гардероба на пол, и удобно улегшись на нем, начал методично, одну за другой, откусывать пуговицы. Таксеныш никуда не торопился. Это занятие доставляло ему огромное удовольствие. Щенок легко перегрызал нитки острыми маленькими резцами, некоторое время катал гладкую пуговку во рту, а затем ловко выплевывал ее на пол. Пооткусывав все пуговицы спереди, перешел к манжетам. Когда и там все было сделано, как надо, Сикерз удовлетворенно вздохнул и аккуратно присев посередине рубашки, напустил на нее огромную лужу: "Вот так! Мама говорила, что надо писать на тряпочку! Чем это вам не тряпочка, а? Я хороший, всегда слушаюсь маму! Да!"
Затем он схватил огромную расшлепанную тапку Генриха и потащил на кухню, где стояла миска с водой для питья. Щенок попытался опустить туфлю в воду, но из-за большого размера она не влезала. Титаническими усилиями удалось подтолкнуть носом переднюю часть тапки так, что она опустилась до дна и промокла насквозь. Затем малыш отнес тапочку на место и проделал то же самое со второй.
После этого щенок, с чувством выполненного долга, отправился отдыхать в свою корзинку.
Среди ночи Маша, по дороге в ванную комнату, заметила валяющуюся на полу рубашку, подняла ее и повесила обратно на стул.
Несмотря на то, что на работу идти не надо было, Генрих встал в положенное время. Он считал себя очень дисциплинированным человеком. Засовывая ноги в тапочки, Кружкин почувствовал, что они мокрые.
- Блин! Как же ноги у меня потеют! Очевидно, на нервной почве, - он положил домашнюю обувь для просушки на батарею и продолжил одеваться.
Мужчина взял со стула любимую рубашку.
- Ничего себе! Это как же я вчера употел! Вся рубашка насквозь мокрая! А запах-то, какой! Вот так, трудишься до седьмого пота, а тебя на улицу выставляют из-за всякой ерунды! Вот оно, государство-то российское! Вот она, ваша демократия-дерьмократия! Ведь во всем обмануть трудящихся стараются!
С этими словами Генрих попытался застегнуть рубашку, но ничего не получилось.
- Что за чертовщина? Куда девались пуговицы? Ну и ну, неужели все разом отвалились? Небось, гнилыми нитками были пришиты! Позор нашей легкой промышленности! Вот так и Олимпиаду просрали! В какой же стране мы живем? Куда мы катимся? Да что ж такое-то!
Бруничек внимательно наблюдал за действиями Кружкина из корзинки со злорадной улыбкой на черных губах.
Так, страшно ругаясь, Генрих полез в гардероб за другой рубашкой. Наконец, одевшись, мужчина уселся в свое любимое кресло.
Семь утра. Заняться нечем. Идти некуда. Кукольный театр открывается только в одиннадцать. Жена встает в девять, ей на работу к десяти.
Генриху пришлось просидеть в кресле почти два часа, прежде, чем Маша проснулась и накормила его завтраком.
- Что будешь делать? Какие планы на сегодня? - поинтересовалась женщина.
- Работу искать! Я же мужчина, глава семьи! Должен работать, чтобы кормить домочадцев! М-да, таков мой гражданский долг! Для начала схожу в кукольный, а там видно будет.
В театре Кружкина встретили очень приветливо, угостили кофе с конфетами, но на работу не взяли.
- Свободных вакансий пока нет, но если месяцок еще подождете, то может, появятся. Бутафорша Валентина Владимировна на пенсию уходит, если не передумает, конечно. И монтировщик Анатолий в запой собирается, так что шансы у вас есть, - весело ободрила его директриса, - такие работники, как вы, Генрих Валентинович, на улице не валяются! Заходите, позванивайте, что-нибудь придумаем!
Довольный и окрыленный Генрих вернулся домой. Кроме Сикерза, там никого не оказалось. Маша была на работе, Антоша в школе, а Матрена Ивановна, очевидно, отправилась за покупками. Почувствовав полную свободу, Генрих решил слегка перекусить, но заглянув в холодильник, был глубоко разочарован - все полки оказались пусты. Только в самом низу сиротливо стояла банка с маринованными огурцами. А на дверце еще оставалось немного яиц.
- Ничего, нам, спецназовцам, не привыкать! Сейчас такую яишенку соорудим - пальчики оближешь! А пока можно съесть огурчик-другой для аппетиту! Да, скорее всего, у меня авитаминоз, поэтому так много потею. Необходимо усиленно питаться.
Он открыл баночку и опустил туда длинные пальцы, в надежде подцепить какой-нибудь корнишон. Но сколько он не шарил в мутноватом рассоле, попадались лишь пожелтевшая зелень и дольки чеснока.
- Ну ладно, придется довольствоваться тем, что есть. Используй все, что под рукою, и не ищи себе другое!
Он выловил и жадно схрустел чеснок и зелень из банки, а затем медленно выпил весь рассол. При этом громадный кадык на его тощей шее равномерно ездил вверх и вниз, словно лифт. Мужчина аккуратно закрыл баночку крышкой и поставил на место в холодильник, оставив на донышке маленький зубок чеснока и листик сельдерея.
- Ну что ж, самое время приступить к приготовлению десантной суперяичницы! Ну-ка, ну-ка, как тут все включается? - Генрих жил на полном обслуживании, и был знаком с устройством новой плиты лишь по наслышке. Ему, с тех пор, как женился, еще ни разу не приходилось готовить или что-нибудь себе разогревать.
Сколько Кружкин не щелкал кнопкой электроподжига, зажечь газ не удавалось. Не получалось синхронно открутить газовый крантик и высечь искру.
Вскоре кухня наполнилась отвратительным запахом газа. Генрих поспешил открыть форточку.
"Так дело не пойдет", - подумал он, - "кажется, где-то должны быть спички, зажжем плиту старым дедовским способом, так будет надежнее".
Генрих Валентинович лихорадочно перерыл все ящики кухонного стола, пошарил в буфете. Безрезультатно. Спичек нигде не было.
- Да что ж такое-то! Да что ж такое-то делается в этом доме! Даже спичек днем с огнем не сыщешь! Что же мне теперь, голодным сидеть? - бушевал мужчина.
Тут его взгляд случайно упал на подоконник, где возле горшка с кактусом лежала еще не начатая упаковка спичечных коробков. Интеллигентный мужчина судорожно разорвал бумагу и извлек заветную коробочку.
- Живем! Из спички возгорится пламя! - обрадовался Кружкин, но зажечь газ ему удалось лишь после нескольких неудачных попыток. Спички то ломались, то не загорались. Наконец, когда заветный голубой огонек весело заиграл на белой поверхности плиты, Генрих поставил сковородку и щедро налил на нее подсолнечного масла.
"Теперь надо подождать, пока нагреется" - подумал интеллигент и отправился в комнату смотреть телевизор. Показывали дневной повтор сериала "Братаны". Генрих так увлекся захватывающим сюжетом фильма, что совершенно забыл про сковородку, стоящую на огне.
И лишь когда едкий черный дым наполнил всю квартиру, Кружкин вспомнил о ней. Сметая все на своем пути, включая отчаянно лающего Бруничка, он примчался на кухню.
Но было поздно. Плиту уже охватило яркое оранжевое пламя, а почерневшая сковородка источала удушливый едкий дым. Жадные языки пламени лизали стену, оставляя ужасные черные пятна.
- Надо что-то делать! Пожар! Горим! Спасите! - орал Генрих Валентинович, стоя на месте, как вкопанный.
Наконец, до Кружкина дошло, что помощи ждать не от кого. Он один дома, если не считать трехмесячного щенка. Тогда мужчина, в отчаяние, заметался по кухне, не зная, что предпринять. Генрих схватил первую попавшуюся кастрюлю, наполнил ее водой из-под крана и выплеснул на пылающую плиту. До конца погасить пламя не удалось, но оно стало намного меньше. Тогда Генрих Валентинович вылил на источник возгорания несколько раз подряд по полной кастрюле. Пожар был побежден. Он даже догадался закрыть газ.
Кружкин страшно возгордился собой и совершенным подвигом. Кухня представляла собой ужасное зрелище: стена над плитой почернела до самого потолка, газовая печь пришла в негодность, весь пол был залит водой и усыпан осколками разбитой посуды, которую Генрих уронил во время приступа паники. Теперь помещению требовалась не просто уборка, а настоящий ремонт.
- М-дя! Придется поработать. Ни минуты отдыха! Покой нам только снится! - Кружкин, злобно матерясь, взял тряпку и начал вытирать пол.
В этот момент скрипнула дверь в прихожей. Бруничек с радостным лаем бросился встречать любимую бабушку. Матрена Ивановна вернулась с двумя переполненными продуктами сумками. Тяжело дыша, старушка снимала пальто и сапоги.
Генрих, чумазый как черт, резво выскочил к ней на встречу.
- Дорогая Матрена Ивановна, вы только не волнуйтесь, вам вредно! - торжественно-скорбным голосом начал Кружкин, - случилось ужасное несчастье!
Старушка побледнела и схватилась за сердце:
- Что-то с Антошей? Он попал под машину? Говори скорее, не томи, итак уже сердце колет!
- Я надеюсь, с Антоном все в порядке, так вот, я хочу сказать, что произошла страшная беда! - продолжил мужчина.
- Машенька! Что с ней? Заболела? Где она? В больнице? Почки отказали?
- Как где? На работе! С ней все нормально, я о другом! Свершилось страшное! У нас все сгорело!
- Как? Вся квартира? То-то тут запах такой стоит! Что, все комнаты и мебель? - допытывалась старушка.
- Да нет, только кухня, а точнее, всего лишь, плита! Я не виноват! Она сама! Очевидно что-то с электроподжигом случилось! Сейчас кругом один брак гонят! Вот и Олимпиаду проиграли, и у рубашки моей, ни с того, ни с сего все пуговицы отвалились! Никакого контроля качества, кругом полная безответственность и коррупция. И у нас последствия пожара были бы непредсказуемыми, ели бы не мои своевременные героические действия! Но я же настоящий мужчина, спецназовец, а священный долг каждого российского гражданина защищать до последней капли крови имущество своей семьи! Если не я, то кто?
У Матрены Ивановны отлегло от сердца.
- Подумаешь, плита! Не нервничай по пустякам. Новую купим, пенсию возьму, завтра же в "Эльдорадо" сходим, тем более что там сейчас большие скидки и подарки раздают. Главное, что все живы остались! А то я уже такое думать начала, страшное дело! - и старушка пустила слезу, но тут же взяла себя в руки, - давай Геночка, разбирай покупки. Сейчас чайку попьем, благо, что чайник у нас электрический! Я тут сырку, колбаски купила. А в той сумке два кило печенья, конфеты и пирожные. Ты осторожно, не помни! Уж очень они нежные...
Вскоре Генрих Валентинович и Матрена Ивановна пили чай за круглым столом в гостиной. Рядом суетился Бруничек, выпрашивая у бабушки кусочки сервелата.
"Главное, что меня не ругали! Как же я ловко выкрутился на этот раз!" - думал Генрих, с наслаждением пожирая пятое пирожное.
- Кушай, Геночка, кушай! Набирайся сил. Нам сейчас большая уборка предстоит. Эх, во что наша кухня-то превратилась! - причитала Матрена Ивановна, прихлебывая из большой керамической кружки ароматный чай.
"М-дя! А что же будет, когда Маша вернется и увидит весь этот тарарам? Она не столь гуманна, как бабушка. Можно за такое и по шее схлопотать! А рука у нее тяжелая. Но ничего, чему быть, того не миновать! Я же мужчина! Переживу. Все проходит, пройдет и это..." - размышлял Кружкин.