В эпизоде - совершенно неизвестный драматург Уколов
Вестибюль МХАТа. Зрители томятся в ожидании спектакля "Чайка". Им объявляют об изменении репертуара и предлагают посмотреть постановку совершенно неизвестного драматурга Уколова. Все возмущены. Уколов оправдывается. Его не слушают, требуют деньги обратно. Часть зрителей покидает театр. На сцене бутафорский вишнёвый сад. Между деревьев расставлены вешалки с ружьями. На заднике эмблема МХАТа - парящая чайка. В центре зала у потолка висит атомная бомба. Между вешалок стоит стол с бокалами шампанского. За столом сидят Игорь Курчатов и Клаус Фукс.
ФУКС. Значит, мистер Курчатов, вам не нужна атомная бомба?
КУРЧАТОВ. Зачем, товарищ Фукс? У меня скоро будет своя.
ФУКС. Я хочу мира, мистер Курчатов, поэтому предлагаю вам бомбу. Чем больше
бомб, тем крепче мир, мистер Курчатов.
Курчатов молча пьёт шампанское.
ФУКС. Так я пришлю вам бомбу?
КУРЧАТОВ. Давайте играть в теннис, товарищ Фукс.
Оба быстро поднимаются, убирают со стола бокалы и замирают.
КУРЧАТОВ. Я забыл дома ракетку и шарик.
ФУКС. Я тоже.
Ставят бокалы на стол, снова садятся.
ФУКС (немного помолчав). У меня очень хорошая бомба. Довольно большая, ростом с меня.
КУРЧАТОВ. У меня будет больше, ростом с меня.
ФУКС (снова помолчав). Вы хотите мира, Курчатов?
КУРЧАТОВ. Я хочу играть в теннис.
Оба вскакивают, убирают бокалы.
КУРЧАТОВ. Никак не вспомню, куда дел ракетки.
ФУКС. Я, кажется, забыл их на полигоне.
Садятся, молча пьют шампанское.
ФУКС. Если б вы знали, Курчатов, как я хочу мира. (немного помолчав) Ладно, Курчатов, я пришлю бомбу за свой счёт.
КУРЧАТОВ. Не утруждайтесь, Фукс, пока она дойдёт, у меня будет своя.
ФУКС (возвышенно). Мир! - вот для чего я придумал бомбу. Я хочу мира и готовлюсь к концу войны. Как только я окончил расчёты, война пошла к завершению. А если вы, мистер Курчатов, примете от меня ещё одну бомбу, она закончится быстрее.
КУРЧАТОВ. Она и так закончится. Наши в Берлине.
ФУКС (глядя в пол). О, как я хочу мира истерзанной Европе! Бомба - это мир! Мы миротворцы, Курчатов! (плачет).
КУРЧАТОВ. Ну что вы, Фукс. Скоро победа, не надо плакать.
ФУКС (всхлипывая). Возьмите бомбу, Курчатов, ну будет у вас две, что вам стоит.
Курчатов храпит, уснув в кресле. У Фукса депрессия. Он продолжает всхлипывать,рассеянно макает палец в шампанское и выводит на полировке стола формулы. Из бутафорского сада появляется заблудший пророк-космополит. На лацкане его пиджака значок с надписью "Суета сует, - все суета". Подходит к Фуксу.
ПРОРОК. Я хочу предсказать вам судьбу.
ФУКС (безразлично). Предсказывайте. О, как я хочу мира.
ПРОРОК. Но для начала скажите мне, где я нахожусь и что это за сад?
ФУКС (злобно). Сад Семирамиды.
ПРОРОК. Напрасно вы так. Я действительно опасаюсь предсказывать, пока не выясню где я. А все из-за того, что я не знаю где мое отечество. Конечно, я где-то родился, но совершенно не помню где. И если я начну пророчествовать, случайно попав в своё отечество, меня не послушают.
ФУКС. Но раз вы не помните свое отечество, зачем вам стараться узнать, где вы. Какая вам разнится?
ПРОРОК. Напрасно вы так. Ведь попади я в свое отечество, меня могут узнать те, кто видел еще в детстве, а раз узнают, скажут: "Зачем пришёл в своё отечество? Иди в другое и проповедуй там". И всем расскажут кто я.
ФУКС (раздражённо). Но я вас не помню в детстве. Предсказывайте.
ПРОРОК. Вы, может быть, и нет, но вот он (указывает на Курчатова) может и вспомнит, когда проснется.
ФУКС (в нетерпении). А вы бы предсказали по-быстрому, пока он спит и ушли тихо.
ПРОРОК. Напрасно вы так. Дело ещё в том, что человек не всегда может сразу вспомнить то, о чём давно забыл. Вот и вы меня сейчас не помните, а начну пророчествовать, вы и вспомните, да ещё его разбудите (указывает на Курчатова), скажите: "А я знаю его", и прогоните меня.
ФУКС (ёрзая на стуле). Ну, скажу я вам, где вы находитесь, но вы же все равно не определите ваше отечество или нет, раз вы его не помните.
ПРОРОК. Напрасно вы так. Спроси я кого, к примеру, что это за отечество? Он и скажет: это такое-то отечество, то самое, откуда родом тот самый пророк. Я и пойму, что это моё отечество.
ФУКС (напрягая память). Но я не припоминаю, чтобы в этом отечестве был какой-то пророк.
ПРОРОК. Вы, может быть и нет, но вот он, (указывает на Курчатова) может и вспомнит, когда проснётся.
ФУКС (вскакивая). Так вы предлагаете его разбудить, чтоб он вспоминал!
ПРОРОК. Ладно, успокойтесь, я предреку вам, пока он спит.
Неожиданно из висящих над сценой шлангов начинает хлестать вода. Зрители догадываются, что идёт дождь. Фукс и пророк порываются укрыться в саду. Вспомнив про Курчатова, пытаются его растолкать. Курчатов не просыпается. Тогда они поднимают его вместе с креслом и несут в сад, где и исчезают.Вода бежит час. Сцена залита на половину. Зал возмущён. Часть зрителей покидает театр. В первом ряду беседуют Амадей Моцартович Вавилов и Антонио Сальерьевич Лысенко.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО. Вы сын коммерсанта, Вавилов, и должны знать, что моя работа по изменению наследственно озимых сортов зерновых культур в наследственно яровые и обратно даст громадную прибыль народному хозяйству. Мы догоним Америку.
АМАДЕЙ ВАВИЛОВ. Я был в Америке, в обеих Америках. Мое учение о мировых центрах происхождения культурных растений уже опередило Америку, две Америки.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО. Знаете что, Вавилов, давайте переждём этот сценический дождь в баре.
Амадей Вавилов кивает, и они оставляют зал.
В баре театра безлюдно. За стойкой скучающий бармен.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО. Нам по стакану мечниковской простокваши, я угощаю.
БАРМЕН (со скучной физиономией подавая стаканы). Как вам спектакль?
АНТОНИО ЛЫСЕНКО. Слишком много воды.
БАРМЕН (с грустью). Я так и знал. Это всё от бездарности. Талантов мало. Я тоже
хотел быть талантом.
АМАДЕЙ ВАВИЛОВ. И что же вам помешало?
БАРМЕН. Скорей не помогло. Я пытался воздействовать на свои творческие возможности
анатомо-физиологическим путём. Десять лет назад мне сделали операцию по изменению
пола. Я стал женщиной. Будучи мужчиной, я не проявлял особых талантов в искусстве.
Мне не хватало эмоционального восприятия. Я был слишком расчётлив, подчиняясь
рациональным идеям. Но, став женщиной, я почувствовал излишнюю импульсивность.
Мои работы были поверхностны, отражали сиюминутные впечатления. Мне с трудом
удавалось вырабатывать какие-либо концепции. Идея ушла из моих творений. Тогда
я вновь обратился к хирургам. Они сделали из меня гермафродита. Я ощутил в себе
чудовищные противоречия между женским и мужским началом. Вот, - думал я, - наконец-
то я смогу стать гениальным! Я вырабатывал концепции, рождал идеи и, подстёгнутый
эмоциональным взрывом, брался за работу. Я измучивал себя работой. Я изнашивался.
Я готов был добиваться воплощения своих замыслов ценой здоровья, даже ценой жизни.
Я был близок к смерти. Я чувствовал в себе мужчину. Но женщина, живущая во мне
рядом с мужчиной, хватала меня за руку, удерживая от безумия. Она боялась смерти,
усыпляя мозг. Она желала долгих лет жизни. Единственный шаг, оставшийся до
необратимости творческого безумства, никак не свершался. Я стучался в двери этого
безумства, мне отвечали - Войдите! - но открыть её я не мог. Я повис между жизнью и
смертью. Я устал жить смертельно уставшим. Я снова обратился к врачам и сделался
мужчиной. Теперь я здесь.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО. Занятная история. У вас хорошая простокваша, как мне
показалось, не разбавленная. Повторите ещё.
Бармен наполняет стаканы. Антонио Лысенко берёт их и, не таясь, подсыпает в стакан
Амадея Вавилова яд.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО (бармену). Скажите, а вы не пробовали наркотики или хотя бы
спиртное?
БАРМЕН. Я до сих пор пробую. Поэтому я здесь.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО. Ну и как? (Вавилову) Вы пейте, пейте. (Вавилов пьёт)
БАРМЕН. Пока никак. Даже худо. Когда я пробую всё это, во мне шевелится женщина
и просыпается гермафродит. Сказывается гормональное расстройство после операций.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО. Ну, так бросьте принимать.
БАРМЕН. Не могу.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО. Почему?
БАРМЕН. Потому что я здесь.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО. Ну, так уйдите.
БАРМЕН. Не могу. Здесь я много имею и в состоянии платить врачам, чтоб они хоть
как-то поддерживали мой гормональный уровень.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО. Дело ваше. Пойдёмте, Вавилов, может, дождь уже прошёл.
Лысенко и Вавилов возвращаются в зал. Вода продолжает хлестать. Поток устремляется
в партер.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО. Наш ряд залит. Пойдёмте в ложу.
АМАДЕЙ ВАВИЛОВ. Вы идите, а я отлучусь. Что-то голова кружится и в животе
бурлит. Наверное, отравление.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО. Прощайте, Вавилов. И не пытайтесь промывать желудок или
ставить клизму - бесполезно.
АМАДЕЙ ВАВИЛОВ. Хорошо, я не буду (уходит).
Вода покрывает половину зала. От излишней влажности возникает короткое замыкание.
Повсюду бьёт током. Зрители возмущенны. Часть их покидает театр. Искры от воспламенившегося кабеля попадают на ружья. Они самопроизвольно выстреливают. Залп
угодил в висящую под потолком атомную бомбу. Бомба взрывается. Здание театра
сильно разрушено и напоминает современный Колизей. Зрители возмущенны.
Часть их покидает театр. Антонио Лысенко выбирается из-под обломков ложи и решает
зайти в туалет. Туалет разрушен, но на его развалинах успели вырасти вишнёвые деревья.
Они цветут, и на одном из них покрикивает чайка.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО (изумлённо). Ё-моё! Откуда?!
Слышится голос Амадея Вавилова.
АМАДЕЙ ВАВИЛОВ. Из навоза вашей завистливости, Антонио.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО. Где вы, Вавилов?
АМАДЕЙ ВАВИЛОВ. Перед вами. В кармане моего пиджака остались косточки из
коллекции селекционных вишен. Они проросли, и я превратился в вишнёвый сад.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО. Так вы не умерли?
АМАДЕЙ ВАВИЛОВ. Кроме вас моя смерть никому не нужна.
АНТОНИО ЛЫСЕНКО (упадшим голосом). Разве?
Поворачивается и в расстройстве покидает театр с возмущёнными зрителями.