В романе В. А. Солоухина "Мать-мачеха", который вместе с лирической повестью "Владимирские просёлки" писатель назвал "двумя самыми ранними и очень дорогими ему произведениями", рассказывается о пути в литературу, в поэзию, деревенского парня Мити Золушкина и о его и москвички Энгельсины (да, вот такое у неё полное имя), коротко Гели, Садовниковой любви. Обе линии в романе развиваются параллельно и по восходящей, но в конце это единство вдруг нарушается. Если литературная линия, можно предположить, не отклонится от взятого курса, то любовная оканчивается катастрофой. Геля попадается на глаза Берии (действие романа охватывает период с мая 1946 года по апрель 1949 или 1950, когда Берия был в силе), и её насильно затаскивают в его особняк, где она проводит ночь. Обесчещенная девушка решает исчезнуть из жизни любимого, он же, узнав от Гелиной подруги Зои о случившемся, намеревается убить себя, понимая, что отомстить насильнику не в состоянии. Но прежде чем уйти из жизни, Дмитрий захотел проститься со своей, как её называют, малой родиной (нет, не захотел, а его, "обиженного сына своего позвала земля"--так написано в романе). Он приезжает в родные края и по дороге со станции встречает на склоне оврага, в котором было решил свести счёты с жизнью, золотой, словно маленькое солнце, цветок мать-и-мачехи. И эта встреча всё переворачивает в душе главного героя романа, вновь возрождая в нём желание жить.
Вот такая вполне завершённая история. Однако у меня возникло желание (важно отметить, что не после прочтения романа, а много времени спустя, можно сказать, ни с того ни с сего) её дополнить. Такое бывало и у известных писателей. Например, М.М. Зощенко написал рассказ "Талисман" ("Шестая повесть Белкина"). Я не стремился (да и не смог бы, даже если бы захотел) выдержать своё сочинение в духе творческого метода Солоухина, подделаться под его язык, стиль, манеру. Просто описал события, которые были или могли быть, как они мне представились. Что из этого получилось--судить читателю.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ (продолжение)
Тревожный звоночек в душе Гели ещё поубавил свою громкость, когда они с Митей решили в начале лета пожениться. Тогда ей уже ничто не будет грозить, потому что упыря из страшного особняка, как рассказала тётя Маша, интересовали только девственницы. Однако всё же остался какой-то звук, хотя и еле слышимый. Он-то и заставил не чуждую здравомыслию девушку почти в тайне от самой себя подготовиться к возможной беде, чтобы, коли она придёт, не растеряться и не уронить себя. И когда однажды вечером её остановил человек в штатском, которого она несколько раз видела из окон тёти Машиной комнаты выходящим из калитки особняка, перед тем, как появлялся его хозяин, и тихим голосом пригласил пройти с ним, она, внутренне содрогнувшись, но не подав виду, ответила отказом. Это было так неожиданно для него, что он, на мгновение растерявшись, спросил:
--Почему?
--А с какой стати я должна идти с вами куда-то?
Тут он, овладев собой, взял её за локоть, сильно при этом сдавив, и оглянулся на дежурившего возле дома милиционера. Тот мигом подскочил и схватил девушку с другой стороны. В секунду они затащили её в особняк. Здесь штатский был на своей территории и мог не стесняться. Не отпуская руку Гели, он прошипел ей прямо в лицо:
--Если ты будешь упрямиться или скажешь ему,--он показал глазами вглубь дома,--что пришла сюда не по своей воле, то твоего рыжего ухажёра мы посадим на кол прямо у тебя на глазах. Поняла?
Геля вырвала у него свою руку, оправила рукав платья и спросила:
--Куда идти?
Её привели в комнату, где был накрыт стол на две персоны, а на диване сидел хозяин дома в домашней одежде и шлёпанцах. Поднявшись и изобразив на лице радушие, он приветствовал гостью:
--Благодарю вас, что согласились поужинать со мной. Проходите, садитесь. Нет-нет, вот на этот стул.
Стул, на который он усадил Гелю, располагался напротив растворенной двери в смежную комнату, где стояла раскрытая, с откинутым одеялом и бесстыдно белеющими простынями, широкая кровать. Похоже, радушный хозяин был ещё и садистом. Кивком головы он отпустил своего помощника, тот, уходя, со значением поглядел на Гелю, и она поняла, что должна будет сыграть весь спектакль. Иначе её Митюшку тоже ждёт беда. У этих нелюдей жалости нет.
Вот когда пригодилась Геле домашняя заготовка. Не в силах сопротивляться физически, она не должна была дать растоптать себя морально. Не получит упырь удовольствия, на которое рассчитывает. Своей волей она превратится в надувную резиновую куклу, вдобавок ещё и полуспущенную. И пусть будут прокляты рефлексы, если они не подчинятся ей.
Задуманное удалось сполна. Она поняла это по тому остервенению, с которым насильник терзал её тело. Но ни стоном, ни единым движением она не помогла ему достичь возбуждения. Лежала под ним, как мёртвая. И он оконфузился, даже не сумев её дефлорировать естественным образом. Пришлось прибегать к помощи пальца. Но и тут Геля никак не отреагировала, не доставив ему наслаждения от обладания. И когда похотливый слабак отвалился в сторону, часто и шумно дыша, она, превозмогая разбитость и боль, тут же встала с постели, взяла свои вещи и начала одеваться. Это был явный вызов, но жажда мести переполняла её, подавив чувство страха. Тот, кому она мстила, понял её намерения. Слабый физически, он имел сильную волю, и потому не хотел уступать. Приподнявшись на локтях, он спросил, уже перейдя на "ты":
--Ты куда? Я тебя ещё не отпустил.
--А зачем я вам? Вам теперь нужно отдыхать, иначе как завтра пойдёте на работу? Вдруг ещё вызовут в Кремль?
Он рассмеялся. Его рассмешила ситуация, когда всесильному шефу ГУЛАГа осмеливалась перечить какая-то девчонка. Она позабавила своим отчаянным бесстрашием, напоминая маленькую птичку, защищающую от кошки выпавшего из гнезда птенца. И он захотел поиграть с ней:
--Ну, тогда хотя бы иди и подмойся, ты же в крови. Ванна за той,--он показал,--дверью.
Но его противник тоже не хотел уступать. Натягивая чулки, Геля ответила:
--От этой грязи не отмоешься. Теперь я знаю, что испытала Зоя Космодемьянская, прежде чем её повесили.
--За такие слова я тебя...
--Вы и без них можете сделать со мной, что угодно. Но это значит, что Советская власть такая же, как и любая другая, как власть в древнем Риме.
Тогда он решил зайти с другой стороны:
--Ты пожалела свою целку для товарища Берии? Думаешь, он извращенец и зверь? А какая у него работа, знаешь? Сколько нервов на неё уходит? Обычный отдых от такого напряжения не избавляет. Нужна разрядка. Её дают вино, карты и женщины. Пить я не люблю, у меня с похмелья сильно болит голова, карты требуют много времени, да со мной никто и не сядет играть, а вот женщины--самый удобный и быстрый способ сбросить напряжение. Все великие люди прибегали к нему. Наполеон и Пушкин.
--Знаю. Наполеон насиловал женщин прямо в своём кабинете, не снимая сапог и не отстёгивая шпаги. А что касается Пушкина, то он перестал для меня существовать, после того как я прочитала его письмо Соболевскому. Я больше не могла ему верить.
--Ты дурочка-идеалистка.
--Дурак--не самое плохое, что можно сказать о человеке. Мерзавец--хуже.
--Но только мы, люди без белых перчаток, не боящиеся испачкаться, всегда делали дело, создавали империи и державы. Да, на это требуются огромные людские ресурсы, и тут никуда не денешься. Такова жизнь. Вот и для того, чтобы сделать нашу страну сильной, пришлось потратить много жизней.
--Мне не нужна родина-людоед. Да и врёте вы. Защищать и созидать свою Родину человек может и без принуждения, из любви к ней. И умереть за неё он способен по собственной воле. А властолюбцы, выдавая зверства за заботу о стране и народе, всего лишь прикрывают свои пагубные страсти и извращённые желания. Вам что, жены мало для восстановления нервной энергии?
-- Не стоит у меня на неё. И ни на кого, кроме молоденьких девушек. Понимаешь ты это? Врачи говорят, скоро вообще стоять не будет. Тогда вам придётся сосать.
--Я сейчас разрыдаюсь от жалости.
--Ты меня не провоцируй. Я, как сказал презираемый тобой Пушкин, "еду, еду, не свищу, а как наеду, не спущу!". Так что поберегись.
Но Геля и не думала останавливаться. Наоборот, хотела вывести его из себя, рассчитывая, что, потеряв самообладание, он убьёт её, и тогда ей не придётся делать это самой. Неизвестно, удастся ли. А что после случившегося она жить не будет, Геля решила твёрдо.
Однако её наивный план был легко разгадан.
--Ты надеешься, что я тебя убью? Нет, за то, как ты вела себя с товарищем Берией и что тут наговорила, быстрой смерти не получишь. Майор!--позвал он громко.
Через секунду появился его помощник. Зайдя в столовую, молча остановился перед открытой дверью спальни.
--Наша уборщица с моей гостьей живёт в одном доме?
--Так точно, Лаврентий Павлович.
--Прикажи, пусть она за ней приглядит. И если девочка что-нибудь с собой сотворит, мы с этой старой п... строго спросим.
--Слушаюсь.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Когда из печати вышел новый сборник стихов известного поэта Дмитрия Золушкина, по заведённой традиции Московский Дом книги пригласил его на первый день продаж. Желающих получить автограф оказалось много, и Дмитрий даже подустал, надписывая книжки и с нетерпением ожидая закрытия магазина на обеденный перерыв. Только тогда он сможет уйти. И потому, взяв протянутый ему в очередной раз томик стихов, раскрыв его и прилаживаясь писать, он не сразу посмотрел на своего поклонника. Взглянув же, обмер. Перед ним стояла его Геля, такая, как двадцать лет назад.
"...Темноволосая, высокая и стройная. Никаких изъянов не было в её девятнадцатилетнем теле. Разве что крупновата голова, отчего несколько слабой казалась шея, поддерживающая эту голову. Точь-в-точь тяжёлый махровый цветок на гибчатом стебельке. Чаще всего к правому плечу склонялась Гелина голова. Но, конечно, бывали мгновения, когда гордость и, как бы сказать, норов сквозили во всей осанке. Недаром впоследствии, после самой-то главной трагедии ... Митя кричал в чаду и угаре: где она, с гордо посаженной головой?
Половину белого мраморного (но из тёплого живого мрамора) лица занимали глаза, влажночёрные, удлинённые, в длинных ресницах (даже тень от ресниц по белому мрамору). Казалось, глаза--из одних зрачков. Правда, ... Геля ... хорошо знала, что вокруг зрачков её глаз существует ещё синеватое пространство. Синие белки--не так уж часто бывает.
Остальные части лица, как-то: нос, подбородок с едва различимой ямочкой и даже рот, очерченный так, что затаилось в нём навсегда выражение печали, и даже широкие, из чёрного бархата полукружия бровей--всё это тем не менее шло ... лишь на подвёрстку глазам, настолько были огромны".
Потрясённый, Дмитрий глядел на неё, едва ли не раскрыв рот. Это могло возмутить или даже напугать, но, видно, девушка не почувствовала ничего обидного в странном поведении человека, которого видела впервые, и лишь молча на него смотрела. С трудом преодолев волнение, он спросил, кому адресовать надпись, а когда услышал--Оле Садовниковой--объяснил своё поведение:
--Извините меня. Ваша фамилия много для меня значит. Не думаю, что это просто совпадение. Очень прошу, подождите меня. Сейчас я закончу,--он показал рукой на выстроившуюся к нему очередь,--и мы поговорим. Ради Бога, не откажите.
Врождённая женская расположенность к участию и жалости, готовность помочь и защитить присутствовали в этом юном неопытном существе в ничуть не меньшей степени, чем во взрослой, много повидавшей и испытавшей представительнице её пола. Увидев смятение зрелого и внешне сильного мужчины, она без колебаний решилась не оставлять его в, судя по всему, трудном положении. Ответила же просто:
--Хорошо, я подожду,--и отошла к соседнему прилавку с книгами.
Продолжив раздавать автографы, Дмитрий думал, как повести с ней разговор: попросить рассказать о себе или сразу показать ей фотографию Гели, которую всегда носил с собой. Решил сначала расспросить.
Надписав последнюю книжку, он подошёл к девушке:
--Ещё раз извините меня, Оля. И не подумайте, что мною движет желание просто познакомиться с красивой девушкой. У меня совсем другой мотив, требующий обстоятельного разговора. Давайте зайдём в кафе здесь неподалеку, там и поговорим.
Она спокойно и внимательно его слушала. В её глазах не было не только легкомысленного любопытства, но и интереса как простого желания узнать. По-видимому, она почувствовала, что происходит нечто серьёзное и значительное, требующее от неё гораздо более содержательной реакции. Такое, о чём не скажешь в двух словах, да ещё не сразу нужные слова найдутся. Конечно, магазин совсем не подходящее место для подобного разговора. И она ответила согласием, опять коротко:
--Пойдёмте.
Придя в кафе, сев за столик и сделав заказ, но не притронувшись к принесённым официанткой кофе и пирожным, они немного посидели молча, собираясь с духом. Он--чтобы говорить, она--чтобы слушать. А потом Дмитрий спросил, хотя ответ был для него очевиден:
--Оля, кто Ваши родители?
--Я не знаю. Меня в младенческом возрасте нашли у дверей дома ребёнка. Жила и воспитывалась сначала там, потом в детдоме. Никаких сведений нет. В найденной в одеяльце записке, были указаны только дата рождения, имя, отчество--Павловна--и фамилия--Садовникова.
--Я так и думал.
До этого момента молочно-белая кожа её лица вдруг стала мертвенно-бледной. От волнения она не смогла произнести ни слова, но было и так ясно, что она хотела спросить.
--Нет, Оля, я не твой отец. Но я знаю, кто твои родители. Вот, посмотри,--он достал из кармана пиджака бумажник, а из него фотографию Гели.
Взглянув на фото, она едва не вскрикнула, непроизвольно прикрыв рот рукой. Долго рассматривала и потом, подняв на Дмитрия налившиеся слезами глаза, прошептала:
--Как её звали?
--Геля, но полное имя Энгельсина. В то время такие имена были не редкость. А фамилия как у тебя--Садовникова.
--Она жива?
--Нет, умерла двадцать лет назад, вскоре после того, как ты родилась. Мы съездим на кладбище, я покажу тебе её могилу.
--А мой,--она чуть запнулась,--отец?--Что-то необъяснимое не позволило ей сказать "папа".
--О нём я ничего тебе сказать не могу. Знаю только, что его тоже нет в живых. Но у меня есть последнее письмо Гели, там кое-что о нём сказано.
--Это письмо мама написала Вам?
--Да. Мы с Гелей любили друг друга. Я и сейчас её люблю. Но случилась беда, а я не сумел с ней справиться. Смалодушничал. Никогда себе этого не прощу.
--Вы дадите мне прочитать письмо?
--Да, только оно у меня дома. Давай завтра снова встретимся, я его принесу.
--А сейчас мы не можем поехать к Вам?
--Прости, но я не осмелился сам тебя пригласить. Конечно, можем.
Привезя девушку к себе на квартиру и понимая её состояние, Дмитрий сразу провёл её в кабинет, достал из стола письмо и оставил одну. Потом они читали это послание из прошлого одновременно: она--держа в руках тетрадный листок, он--наизусть.
"Митюшка, любимый мой, чудо моё золотое!
Это прощальное письмо. Я, наконец, получила возможность сделать то, что давно решила, но не могла осуществить. От Зои ты узнал о случившейся со мной беде. Но ей самой не всё известно. Однажды тётя Маша рассказала мне об ужасах, творящихся в особняке напротив нашего дома, и о том, что ещё пятнадцатилетней девочкой я могла попасть туда, но, предупреждённая ею, мама отвезла меня к родственникам, где я и жила некоторое время. После её рассказа я поклялась покончить с собой, если мне всё-таки не удастся избежать страшной участи. Однако тот человек предусмотрел такую возможность. Он приказал своему опричнику отвести меня к тёте Маше и поручить её заботам, пригрозив, что если со мной что-нибудь случится, отвечать придётся ей. Ну, и разве я могла отплатить этой женщине злом на её добро? А потом ещё одним препятствием для исполнения клятвы стала моя беременность. Ведь ребёнок, даже зачатый от отца-душегуба, ни в чём не виноват, и я не имела права лишить его возможности появиться на свет. Когда же он начал шевелиться во мне, я почувствовала, как сильно его люблю. О, если бы это была (я уверена, что носила под сердцем девочку) наша с тобой дочь! Но, видно, ей не суждено было родиться. Роды оказались очень тяжёлыми, я почти ничего не помню. А потом мне сказали, что ребёнок родился мёртвым.
Вскоре после моего возвращения из роддома тётя Маша сильно простудилась, и спасти её не удалось. Больше не оставалось никаких препятствий, чтобы прекратить мои муки.
Это письмо я пошлю Зое, а уж она передаст тебе.
Прощай, дорогой мой и единственный. Живи долго и счастливо.
Геля.
P.S. Знай, несмотря на случившееся, я благодарна судьбе, что мама после предупреждения тёти Маши не уехала со мной из Москвы навсегда, ведь тогда я не встретила бы тебя. Мне страшно об этом думать даже сейчас. Время после знакомства с тобой--самое счастливое в моей жизни".
Вернувшись в кабинет, Дмитрий застал свою гостью сидящей с закрытыми глазами, словно ей было невыносимо смотреть на Божий мир. Услышав его шаги, она будто очнулась. Тихо спросила:
--Это был Берия?
--Да. Но ты вычеркни его из памяти. Пусть в ней останется только факт, что твой отец не безымянный человек. Мне кажется, лучше знать горькую правду, чем мучиться догадками и напрасными надеждами. А я тебе помогу. Если позволишь, я стану твоим отцом. И формально тоже--удочерив. Для меня это будет счастьем.
--Нет. Я никогда не забуду, что Вы погнушались мамы, хотя она ничем себя не запятнала. Но я благодарна Вам, что узнала о ней. И прошу показать, где она похоронена. Больше--ничего. Беспокоиться обо мне не нужно. Я не пропаду, детдом даёт хорошую закалку.
-- Ты решила справедливо. Благодарить же надо не меня, а судьбу. На кладбище съездим завтра. Прямо с утра.
--Спасибо. В десять я буду у Вашего подъезда.
Уходя, уже в дверях, она вынула из своей сумочки его сборник и положила на полку у зеркала.