Уланова Заряна Владимировна : другие произведения.

Счастье дурака

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Старая вещь в новой редакции. Жду ваших комментариев, друзья...
  
  СЧАСТЬЕ ДУРАКА
  (пособие для желающих стать "звездой")
  
  Часть 1
  
  ВЕТЕР В ЛИЦО
  
  "Ты помнишь, как все начиналось...".
  Машина Времени
  
  
  ПРЕЛЮДИЯ
  
  "Счастье познает лишь тот, кто устанет желать. Пройди звездным мостом в изумрудную страну. Обуздай коней Форконы...". И все. Больше ни слова. Прокл чуть не плакал, ощупывая костяную табличку, ища легкий завиток вырезной руны. Ни слова. Огонь не пощадил изречений великого Трола. Мальчик сидел на обгоревшем фундаменте библиотеки. Опускался вечер, восхитительный вечер в степях, шелестели пахучие усатые травы, просыпались звезды на небе....
  А у Прокла перед глазами плясали не отсветы его маленького костерка, а эти лошади. Кони Форконы. Гордые, рыжие, блестящие, как кудри Вивеи, первой на деревне красавицы. Он смутно представлял себе, что такое лошадь, он не знал странного словечка "Форкона", но название его заворожило. Просто два года назад проходящий менестрель выучил его читать. А вчера торговец кожами, напившись, болтал, что когда-то здесь, - здесь, в степи! - росли леса. И был город, перекресток восьми дорог. В этом городе жил Трол, великий мудрец, единственный из людей познавший, что есть счастье. С утра Прокл ушел в холмы на поиски. И к вечеру нашел.... Этот обломок кости!
  Он не знал, что Форкона - злая судьба, только открывает перед ним свои конюшни.
  
  
  КУПЛЕТ
  
  Написав это, я расслабился, развалился в кресле, откинувшись на спинку, и принялся чуть ли не по буквам разбирать отрывок, долженствующий стать началом моей новой книги. Чувство, которое я испытывал при этом, можно не очень точно охарактеризовать словом "блаженство", внутри меня искрил вулкан великолепного настроения, радужных надежд и безграничных возможностей. Да, я прекрасно понимал, что все хорошие вещи так начинаются, что впереди почти год подчас нудной и безнадежной работы, проверок, чистки, переделок, но сегодня.... Сегодня я был триумфатором.
  Звонок вытащил меня из нирваны. Бросив последний взгляд на экран монитора, я слегка удивился тому, что уже пять вечера, сладко потянулся, и поплелся открывать.
  На пороге стояла Катя.
  - Хай! - сказала она, доброжелательно тряся старательно окрашенными рыжими волосами. - У тебя пиво есть?
  Ее визиты были неожиданны и разрушительны, как землетрясение, но без нее жизнь была бы скучной. Иногда, в приступах благодушия, я даже называл ее своей музой. Не подумайте, никакого интима, моей музе только позавчера исполнилось пятнадцать. Стукнуло, как она выражалась.
  Катерина пронеслась по квартире, игнорируя выставленные на видном месте тапочки и шлепая ногами в мокрых носках.
  - Сыро на улице? - спросил я.
  - Угу, - пробормотала она, роясь в холодильнике. - Крабовые палочки! Вкуснятина.
  Ее бесцеремонность могла привести в бешенство. Или растрогать, в зависимости от настроения. А мое настроение сегодня принимало все ее выходки на ура.
  - Вот! - решительно выгружая на стол четыре бутылки "Клинского", крабовые палочки, майонез и банку сладкой кукурузы, выдохнула Кэт. - А чего ты стоишь? Где у тебя хлеб?
  - В хлебнице, - игриво прогнусавил я. - Возьми сама, самостоятельная ты наша. Я работаю.
  Ради такого стоило вкалывать ночи напролет! Кэти забыла про еду, выпрямилась, и лицо ее даже как-то ... высветилось, что ли. Глаза стали темными провалами в неведанное, и оттуда хлынула такая радость, что я окончательно почувствовал себя гением.
  - Покажи! - завизжала она и бросилась к компьютеру.
  Впрочем, особо бросаться было некуда, я живу в обычной двухкомнатной квартире девятиэтажного панельного дома. Вполуха слушая привычную тысячу вопросов: "А кто такой Тролл?", "Что ты сделаешь с Проклом?", "У него будет любимая девушка?", "Как ты ее назовешь?" (Кэти любила мелодрамы, подозреваю, тайком почитывала любовные романы), я открыл кукурузу, вывалил ее в миску, покрошил туда же крабовые палочки, заправил майонезом, сунул в салат две ложки и поставил его на столик перед компьютером.
  Кэти наконец оторвалась от текста, но, как ни странно, салат есть не стала.
  - Павел, - неуверенно начала она, - я, вообще-то к тебе по делу.
  - Да? - немедля насторожился я. - И какому?
  Она как-то обращалась ко мне за "помощью". Просила взять на хранение четыре стакана травки. Наркоманкой, насколько я знаю, Кэти не была, но ее окружение, "туссня", по ее собственному выражению, обязывала. Тогда я отказался. И теперь подумал, ну что за беда с девчонкой, зачем ей все это?
  - У меня есть знакомый, - очень медленно, по-видимому, тщательно подбирая слова, ответила Кэт. - Он твой фэн, прочитал все твои истории....
  - Кэти, - сурово оборвал я, - мы же договаривались, никаких протеже!
  - Он пишет песни, - быстро сказала она.
  Я изобразил нескрываемое удивление.
  - Вот как?
  Знаю я эти их "песни"! Мат через слово.
  - Да, - испуганно затараторила Кэти. - Павел, честное слово, клянусь тебе, у него классные песни. Послушай, а? Ну что тебе стоит?
  - На фига? - спросил я грубо. - Я писатель, я все равно в этом ничего не понимаю. - Кэти, покусывая губы, тоскливо разглядывала пол. - Ты что, пообещала ему?
  - Да, - с самым что ни есть разнесчастным видом ответила девчонка.
  Ну и что с ней делать?
  - Как его зовут?
  Кэти взвизгнула и, подпрыгнув, повисла на моей шее.
   - Спасибо, спасибо, я знала, что ты согласишься! Он....
  Через пятнадцать минут я знал о нем все. Его зовут Игорь, он играет на гитаре с четырнадцати, в одиннадцатом классе написал первую песню, сейчас ему двадцать один, учился на гитариста в колледже искусств, исключили за не посещаемость, играл в трех группах чужие песни, но ничего не вышло, сейчас сколачивает свою, от меня же ему ничего не нужно, только чтоб я послушал его песни и сказал, что о них думаю, ему это очень важно.
  В каждом слове Кэт сквозил нескрываемый восторг и чуть ли не влюбленность в этого Игоря. Во мне зашевелилось нечто, странно напоминающее ревность.
  - Интересное кино, - пробормотал я. Не знаю, расслышала ли меня Кэт.
  - Он очень любит эту группу, - сказала она. - Его даже сравнивают с Цоем.
  Единственное, что я принимаю из русского рока, это ДДТ и, пожалуй, Чиж, да и то не полностью.
  - Лады, - поморщился я, усаживаясь за компьютер. - Тащи сюда своего "Цоя". Только завтра, часиков так в восемь. Мне нужно работать.
  - Мне уйти? - Кэти показательно обиделась. Знает же прекрасно, что у меня язык не повернется ее выгнать!
  - Нет, конечно. Только посиди негромко. Музыку какую-нибудь поставь, - я кивнул на полку с компакт-дисками. - Только не слишком живое, сейчас нужно другое настроение.
  - Это я уже поняла, - отмахнулась она, выбирая диск. - Ты хочешь сделать трагедию....
  - Мелодраму, - фыркнул я.
  - Нет повести печальнее на свете....
  - Чем повесть о закрытом туалете, - продолжил я, и мы рассмеялись. - Нет, Кэти, никаких love story, тут совсем другая мораль.
  - Мораль? - презрительно фыркнула она. Дисковод унес диск в недра системного блока, и через мгновение из колонки раздался тихий перебор гитарных струн. "Don"t you cry", "Гансенс роузиз". Да, умница моя, это как раз то, что сейчас надо.
  - Именно мораль, - уверенно продолжил я, медленно и с чувством нажимая клавиши. - Представь себе, человек ищет счастье. Гонится за ним по белу свету, отказываясь ради него от всего....
  - Короче, придурок, - безапелляционно заключила Кэт. - И как ты назовешь эту нетленку?
  Кажется, я разозлился. Но... именно для этого нужна мне несносная моя муза, - она не дает расслабляться. Не позволяет "почить на лаврах", я прекрасно понимаю, что мое творчество умрет, если однажды я сочту, что достиг вершины.
  - Понятия не имею, - буркнул я. - Потом придумаю.
  - Ну и назови ее "Счастье дурака", - вдумчиво преложила Кэт.
  - Гениально! - хмыкнул я. - Вот только, милая, в этом названии нет глубины. Все просто и ясно. Не кассово.
  - Ты же сам говорил, что не гоняешься за деньгами.
  - Ага. Я гоняюсь за счастьем.
  Кэти заливисто рассмеялась, взъерошила мне волосы. Диск уже вовсю шпарил Queen, "Show must go on".
  - Павел, все гоняются за счастьем, и все хоть раз побывали в дурацком положении. Кинь им приманку.
  Признаться, мне было все равно, а Кэти уже не раз выручала меня, прошлую книгу я тоже назвал по ее совету. Это был очень удачный проект. Я перегнал курсор на начало листа, сменил шрифт и большими буквами напечатал "Счастье дурака". Кэти захлопала в ладоши.
  - Жребий брошен! - гордо промолвил я.
  Рыжая девчонка принялась за салат. Suum cuique, как говорили древние, каждому свое.
  
  
  
  ПРИПЕВ
  
  Из дома Прокл выбирался ночью, когда все уже легли спать. Третья и седьмая половицы в сенях скрипели, и он, переступив их, едва не упал на кадку с кислой капустой. Пошатнулся, но удержался на ногах, приотворил тяжелую дверь, проскользнул в щель и птицей слетел с крыльца навстречу ночному миру.
  Дома остались любящие отец и мать, старший брат и младшая сестренка, размеренный быт, обеспеченная, мирная, долгая жизнь. Впереди ждали бессонные ночи и голодные дни, нехоженые тропы в непроходимых лесах, хищные звери, озверевшие люди, постоянная борьба за выживание. Только Прокла совсем не пугали опасности, поджидавшие за крепким деревенским тыном. Ему светила звезда изумрудной страны, имя которой было - счастье. И мальчик верил, что однажды возьмет ее в руки.
  Когда взошло солнце, не видать было даже холмов, в которых затаилась родная деревня. Вокруг, в тонком мареве источаемого почвой пара, зеленела бесприютная степь. Прокл шагал на запад по одинокой проселочной дороге. Послезавтра ближе к вечеру, если не сбавлять шага, он должен был придти в Снабу, а там и до Ваннабы - рукой подать.
  Прошлую неделю стояла жара, перемежаемая ночными ливнями, почва разбухла, и теперь вдоль дороги часто попадались глубокие разливные лужи, кишащие насекомыми. Ближе к полудню мальчик нашел ручеек в неглубокой балке, о котором ему рассказали кусты дикой маслины, резко выделявшиеся в окружении выгоревшей под безжалостным солнцем травы. Перекусил хлебом с солью, запил водой. Он еще даже не запыхался, поэтому, не отдыхая, пошел дальше. Выгоняя овец, приходилось делать гораздо большие переходы.
  Постепенно начали появляться деревья, затем рощи; Прокл поднимался к синеющим предгорьям, которые словно медленно всплывали на поверхность плоской степи, и теперь обещали прохладу изнывающему от зноя телу. Мальчик пошел быстрее, и сам не заметил, как свернул с дороги. Почти сразу появилась ведущая в нужном направлении тропка, ластящейся собачонкой бросилась под ноги. Она не выходила на солнце, то ныряя под деревья, то скрываясь в тени кустарника, на ее белое, обмытое ливнями змеиное тело просыпались иголки сухой хвои, в которых копошились мураши. Прокл скинул тяжелые башмаки на деревянной подошве, перевязал влажные от пота кожаные ремешки, подвесил их к котомке на палку и вприпрыжку помчался по тропинке. Босые пятки радостно шлепали по слежавшемуся песку, усатые травы щекотали лодыжки, на тропинку косо ложились солнечные отсветы, над которыми, будто над чудесными цветами танцевали голубые мотыльки, и Прокл чувствовал себя счастливейшим человеком на свете.
  Уже опускался вечер, когда тропинка привела к высоким раскидистым кустам алычи и ... оборвалась. Потерявшийся мальчик испуганно оглядел совершенно незнакомые места, прислушался к шороху прошлогодней листвы под чьими-то тяжелыми лапами; он уже был близок к тому, чтобы броситься назад, но тут вспомнил Трола. Подумал о том, каково будет несолоно хлебавши вернуться в деревню. Порывшись за пазухой, достал табличку, подвешенную на длинный черный шнурок, и в гаснущем дневном свете еще раз прочитал выбитые руны. Затем надел башмаки, тяжко выдохнул и решительно раздвинул колкие ветви кустарника.
  За алычой росли старые темные липы. Прокл прошел за деревья, они едва слышно всколыхнулись, нехотя расступаясь, и мальчику открылось небольшое идеально круглое озеро. Его окружали цветущие фиалки, в глубокой зеленоватой воде смеялось ясное небо; отражения деревьев, цветов, травы служили рамой для этого лазурного сияющего зеркала, и даже замшелые липы показались Проклу колоннами какого-то дворца или храма. Меж ними, постепенно сгущаясь, собиралась золотистая дымка: то ли туман, подсвеченный закатными лучами, то ли еще что. Уставший мальчик бросил палку с котомкой и башмаками, разделся, и по пологому бережку побежал купаться.
  От его тела зеркальную поверхность рассекли круги и, стоило им достичь середины, как из озера что-то фонтаном выстрелило вверх! Вода забурлила, словно там, в сразу потемневшей, замутившейся коричневым илом глуби, металось раненое чудовище, и устремилась к мальчику.
  Героем Прокл не мнил себя никогда. Это дома, в теплой постели, наслушавшись бродячих певцов, вольно было представлять себя сражавшимся хоть с вепрем, хоть с драконом, хоть с любым из порождений Ханга.
  Мальчик заорал от непередаваемого ужаса, выскочил на берег и, забыв и одежду и дорогу, рванул в заросли. Почти сразу он споткнулся и упал, поранив ногу, съежился, закрыл голову руками и лежал так некоторое время. В лесу было тихо. Где-то в ветвях, совсем рядом тренькал зяблик. Чуть погодя к птичьему гомону примешался тоненький комариный писк.
  Ну, пищать чудовище не могло. Поэтому Прокл открыл глаза и даже поднял голову. Вокруг него летало странное зеленоватое с серебринкой довольно крупное насекомое.
  - Дорога справа от тебя, - пропищало насекомое почти человеческим голосом. - Возвращайся, не то заблудишься.
  Говорящее насекомое, конечно, было волшебным, и Прокла разобрало любопытство.
  - Э, а ты кто? - спросил он, садясь на колени и осматривая ободранную голень. Ссадина оказалась пустячной.
  - Великий дух, - пропищал комар. - Скоро стемнеет, так что не тяни, иди на дорогу.
  Мальчик так и покатился со смеху.
  - Ты? - кричал он. - Ты, пискля, великий дух?! Вот умора! Да я тебя одной ладонью!
  Насекомое вспыхнуло... и через мгновение над Проклом навис человек ростом с дерево, одетый в радугу, зеленоглазый и серебряноволосый. Как есть, великий дух.
  - Послушай смертный, если у тебя хватило ума потревожить Зеркало Дайвоны, делай, что говорят! - Прокл молча кивнул. Он сделался белее мела, и от страха его разбирала икота. - Вот твои вещи, - в траву перед мальчиком упали его рубашка, штаны, башмаки и котомка. - Одевайся и иди!
  Прокл торопливо собрался и бросился в заросли.
  - Не туда! - крутанула его невидимая сила. - Вот теперь иди!
  Пройдя с полсотни шагов, мальчик увидел свою прежнюю дорожку. Великий дух уменьшился, и над Проклом снова заныл волшебный комар.
  - Эй, - несмело окликнул его мальчик. - А ты чего не возвращаешься?
  - Отныне я к тебе приставлен! - обрадовал комар.
  Прокл остановился, как вкопанный.
  - Не, слушай, так не пойдет, - сжав для крепости кулаки, объявил он. - Я иду один.
  Наставники ему не нужны были даром. Только-только Прокл сбежал из Омтейна, свободы хлебнул, и тут.... Комар начал медленно увеличиваться в размерах.
  - Послушай, смертный, - услышал Прокл угрожающее и торопливо добавил:
  - Но от попутчиков не откажусь.
  - Молодец! - одобрил дух, летая над ним и пища. Тонко и заунывно. Бредя назад по дорожке, по которой он еще недавно так стремился навстречу приключениям, Прокл думал, что гаже великих духов ничего в жизни быть не может. Он ошибался.
  
  КУПЛЕТ
  
  - С добрым утречком, Павел Валерьевич! - приветствовал я себя, нащупывая на тумбочке надрывающийся будильник. Голова раскалывалась, она-то знала, что утро добрым не бывает. - Подъем!!!
  Будильник наконец заткнулся. Вовремя - я уже искал, чем бы по нему грохнуть. А теперь - в ванную, одеться, позавтракать, выпить кофе - и на автобус. Бегом! Это в Москве писатели могут позволить себе жить на гонорары, а с моего издательства стрясти лишний грош - почти то же, что доказать знаменитую теорему Ферма. Многие пытались, да бестолку. Вот и приходится работать не по профилю. Вот и вкалывают фантасты программистами. Фантастика!
  Лифт не работал, лампочку в подъезде так никто и не вкрутил. Я толкнул разбитую дверь, скрепленную поперек листом ржавой жести, и вышел на улицу. Весна уже съела сугробы, грязный ноздреватый снег в тени козырька подъезда таял, обнажая загаженную мусором, окурками и собачьим дерьмом землю. Хотя было только начало седьмого, под фонарем уже прогуливались две тетки с шавками, насколько я успел разглядеть, таксой и ротвейлером, тщась оттянуть собачек от помойки. Светало, морозный ветерок гнал ночь за город.
  У соседнего подъезда я увидал Кэт в компании нескольких подростков.
  - Твой старикан идет, - громко сказал один из них.
  Девчонка обернулась и приветственно поняла руку. Ну и приветики, - подумал я, - совсем как у наци. Проходя мимо, я улыбнулся ей и кивнул.
  - Павел Валерьевич, - окликнул кто-то из ребят.
  До автобуса еще оставалось время, я подошел. Их было четверо, все в черной коже с металлическими наклепками, у того, кто повыше, волосы выкрашены красными полосами.
  - Прикурить не дадите? - напористо спросил светленький невысокий крепыш в бандане. - А то зажигалка сломалась.
  Я без возражений вытащил свою "зиппо" и початую пачку Петра. Дал прикурить, закурил сам. Они казались мне существами с другой планеты: интересно и боязно.
  - Меня зовут Крэш, - сказал крепыш. - Это, - он кивнул на русого длинноволосого парня справа, - Стас, - следующий, чернявый и тощий, оказался Витьком, а разноцветный - Крысом.
  - А почему Крыс? - спросил я.
  - Крысит много, - выпалил Витек, и все рассмеялись.
  Я ради вежливости улыбнулся и посмотрел на часы. До автобуса оставалось девятнадцать минут. Дурацкая привычка выходить заранее!
  - У вас офигенные книги, - выразительно сказал Стас.
  Ну и что, я теперь должен прыгать от радости?
  - Спасибо, - поблагодарил я и увидел Кэти. Она давилась смехом, не иначе сама устроила весь этот цирк. Так сказать, знакомство поколений! Я хотел поинтересоваться, пойдет ли она сегодня в школу, но вовремя понял, насколько нелепо это будет выглядеть в глазах ее компании. Вот ведь странное дело: они мне не нравились, но их мнение меня заботило. Они выглядели слишком свободными, а я, человек правил, всегда был неравнодушен к свободе.
  - Вы приходите в наш клуб, - басовито пригласил Крыс.
  - А где это?
  - Кафе "Орда", знаете?
   - Ладно, - сказал я, радуясь, что можно закругляться. - У меня сейчас автобус. Счастливо.
  - Пока, - хором протянули они, и я заторопился к остановке.
  - А он ничего, - хмыкнул Крыс, едва спотыкающийся на подтаявшем льду силуэт писателя скрылся за углом дома. - Вобла сушеная. С пивом покатит.
  - Не глуми, Крыс, он классный, - протянула Кэти.
  - Как такое ч-чудо может писать такие крутые вещи? - немного заикаясь после травки, выразил Витек мнение всей честной компании, "орды", как они сами себя называли. Ребята еще немного поторчали у подъезда, похохмили, обсуждая писаку, и разошлись по делам. Заканчивалась очередная угарная ночь.
  ---
  - Рад видеть в добром здравии, Пашок, - Михаил Борисович, генеральный директор ООО "Алдан", зашел в подсобку. Даже не зашел, а ввалился, он был на полголовы выше моих метра восемьдесят, и шире меня раза в два точно. Голос выдавал десантное прошлое.
  - Ты б еще Пухом назвал, - проворчал я. В далеком школьном детстве я был повыше Мишки, поплотнее и хулиганистее, и нас с ним, отличником по математике, белобрысым робким очкариком навсегда окрестили Винни Пухом с Пятачком. Потом Мишка пошел на каратэ. Потом начал мыть машины. А после армии, продав оставшийся от бабки в наследство дом в Суздале и отцову "Волгу", купил малюсенький киоск в дальнем углу рынка. Пять лет он занимался всем, от приема стеклотары до разведения песцов, пока не вышел на золотую жилу - компьютеры.
  А моя необузданная фантазия нашла выход в придуманных мирах. И теперь я Мишке завидовал. Он умел жить по-настоящему.
  - И назову, - хмыкнул Мишка. - Был кто сегодня?
  - Жена нашего нового русского, - рассмеялся я. - Как в анекдоте, мерс, сотовый, охрана, грудь...хм... Памела Андерсон умерла бы от зависти. Покупала сынишке компьютер. На день рожденья. Сынишке три года.
  - Какой? - деловито поинтересовался Михаил Борисович.
  - Конечно, самый лучший, - я вывел на экран таблицу со списком товаров. - Процессор пентиумовский, "селерон", четверка, семнадцатидюймовый монитор, модем, клавиатура, мышь, коврик, все как полагается.
  - Установил?
  - Обижаешь, начальника, - с нарочитым азиатским акцентом произнес я. - Моя установила, да, и в "Телеком" ребятам позвонила, да, чтобы Интернет подключили.
  - Твоя молодца. Закрывай свою мигалку, Паша, пошли в кабинет, кофейку с коньячком разопьем. И вообще, делу, как сказал Великий Петя, быть.
  Я выключил компьютер, вылез из кресла и... наткнулся на исследующий взгляд Мишки. Несколько минут он изучал мою шевелюру, лицо, бежевый свитер, руки в пятнах чернил, брюки, ботинки, затем ухмыльнулся и проворчал:
  - Пух! - в этот момент Михайло Потапыч, как за глаза звала его вся наша контора, до странности напоминал тихого с заумью Пятачка. Я вздохнул.
  Кабинет у Мишки был шикарный, умело и старательно наводящий любого посетителя на мысль о безграничных возможностях фирмы. Тут вам и антикварный стол с бронзовым бюстом Наполеона, выдержанные в том же стиле шкафы для книг и документов (их, насколько я знаю, доводили до ума умельцы с местной мебельной фабрики), картина на стене, копия Рейнольдса, за картиной, разумеется, был сейф, под картиной - диван, ну, и три креслица ампир. Светло-коричневые обои с незапоминающимся рисунком, зеленые плюшевые шторы, зеленая обивка, мягкий свет....
  Я сел на диван. Секретарша Светочка: 90-60-90, кукольное личико, стильная стрижка и воркующий голосок, принесла кофе, забрала две папочки со стола и упорхнула. Я невольно проводил ее взглядом, в полупрозрачной белой блузке и черной мини-юбке она была невероятно соблазнительна. Не сомневаюсь, все мужчины глазели ей вслед. Знали б они, что Мишка откопал это чудо на панели, избитое и затраханное до потери пульса. Мишка вечно подбирал кого ни попадя.
  Мишка вынул из бара неполную бутылку коньяка, затем открыл маленький, тщательно спрятанный морозильник, выложил лед на фарфоровое блюдечко. Он пил кофе только со льдом, а вообще предпочитал чай, причем заваривал его собственноручно, и чуть ли не с японским пиететом. Светочка оказалась душечкой, минут через семь принесла бутерброды с ветчиной и с икоркой, я вдруг понял, что проголодался, в животе предвкушающе буркнуло.
  - Павел Валерьевич, еще что-нибудь желаете?
  С таким голосом не в офисе работать, а в службе "секс по телефону". Я смотрел в ее серые восхищенные глаза и чувствовал себя ну очень крутым. Но мне-то ничего, я к ее штучкам привык, зато представляю, каково приходилось клиентам фирмы. Знал Мишка, кого по венерологам таскал, почти штуку баксов вложил в путану - и такая отдача!
  - Спасибо, Светочка, на сегодня все, - ответил за меня шеф. - В "Телеком" только звякни, поинтересуйся, подключили ли они Сафронову в интернет, - и можешь ехать домой.
  Я наклонил голову, пряча улыбку. Света была Мишкиной любовницей и жила у него.
  - До свиданья, - многообещающе пропела Светлана и закрыла за собой двери.
  Несколько минут мы молча ели, а я все пытался найти причину, по которой Мишка позвал меня сюда. Вообще-то офис у него предназначался только для торжественных случаев. Если бы ему просто захотелось поговорить со мной, завалились бы в "Тридевятое" и под пивко обсудили бы все, что на душе накипело. Долго гадать мне не пришлось. Мишка поставил чашку, присел на угол протестующе скрипнувшего антиквариата и, отвлеченно глядя в окно, медленно сказал:
  - Слышал, ты на малолеток перешел.
  От изумления я подавился бутербродом. Закашлялся.
  - Я.... Ты откуда вообще это взял?
  - Знать, Пашенька, это мое хобби, - очень даже ласково ответил мне Коготок Михаил Борисович. - Потому что моя контора зависит от того, насколько много я знаю. А от того, будет ли существовать моя контора, зависит и твой хлеб с "Рамой", и мой кофей с коньячком. Ведь ты не хуже моего помнишь, что продаем мы "мусор".
  Да, я об этом знал. "Золотая жила" была полулегальной, но какое дело в России может считаться полностью честным? Компьютеры Мишке привозили из Германии, иногда из Голландии. За рубежом на крупных фирмах при обновлении оборудования старье выкидывается на свалку. Этот, по их понятиям, "мусор" еще очень даже работоспособен, и Мишкины партнеры (кто они, я и сам не знал, хотя и был наслышан) фурами отсылали "мусор" сюда, к нам на фирму. Таможню компьютеры проходили металлоломом, поэтому сборы мы платили известно какие, а здесь сбывали их как новые. Конечно, продавали мы и абсолютно новое оборудование, но покупали его гораздо ближе - в Москве.
  - А при чем здесь я? - удивился я.
  - А при всем при хорошем, Паша. Трахай ты кого угодно, хоть половину городу отымей - это не мое дело. Но если твоя Лолита однажды накатает в ментовку, что ты ее изнасиловал... не имеет значения, оправдают тебя или нет, но малейший интерес к нашей конторе ребят в форме - и с нами рубят тросы. Поставок больше не будет, потому как на Западе за такой бизнес офигенные штрафы, а наши немцы очень осторожны. Да и нам самим очень повезет, если таможня не проверит бумажки на месте.
  Мишка, волнуясь, ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу белой рубашки. На его породистом русском лице, обрамленном мягкой светло-русой бородкой, в кажущихся небольшими из-за очков зеленоватых глазах проступило чуть ли не отчаянье. "Да-с, - подумал я. - В сложную ситуацию ты попал, Пятачок. И друга не хочется куска хлеба лишать, и дело свое дорогого стоит".
  - Миша, - спокойно и доверительно начал я. - Это просто моя знакомая. Поклонница. Ей только пятнадцать (в глазах Мишки мелькнул ужас). Я с ней не сплю. Катя для меня маленькая девочка, соседка по лестничной площадке. А скандал раздувает ее мать, алкоголичка, я, дурак, однажды ей на водку не дал.
  - Паша, ты же знаешь, по закону....
  - Миша, обещаю тебе, никто никуда не побежит жаловаться. По словам Кати, у нынешнего сожителя ее матери две судимости. Так что Глафире Львовне только и остается, что отравлять мне жизнь исподтишка.
  Мишка подошел, положил руки мне на плечи - две огромные, поистине медвежьи лапы, на безымянном пальце правой серебряный перстень с черным ониксом, я сам себе начал казаться маленьким и незначительным. Пятачком.
  - Пух ты, и больше никто, - с грустью сказал он, - знаешь, почему я всегда на плаву? Правило у меня есть - никогда не браться за дело, которое не приносит скорых и обильных результатов. А ты всегда вкладываешься в пшик. Ну, не ладится у тебя с бабами, зачем же снова и снова суешь свой глупый хрен в осиное гнездо? За каким медом?
  - Михаил Борисович, это мое дело, - красный как рак, отрезал я.
  - Твое? - усмехнулся Мишка. - Я не попрекаю, Паша, но ты сам знаешь, на твое место я мог бы взять кого угодно, тем более что ты не так уж и силен в программировании. Но я думаю, что мы не чужие люди, а вот ты....
  - Михаил Борисович, я думаю, мы полностью обсудили этот вопрос, - распалился я. - Если я вам не подхожу, я сегодня же напишу увольнительную!
  Мишка потрепал меня по плечу и оттолкнул.
  - Дурак ты, Паша. - Я, признаться, и сам чувствовал себя полным идиотом. - Вспомни-ка... Ирину.
  Сердце предательски дернулось, комната наполнилась звенящей тишиной. Ирина, Иришка, Иришечка, где ты сейчас, моя ласковая? Сука подколодная. Темноволосая, черноглазая, высокая, тоненькая, смеющаяся. Ирина Омаровна Рахметова. Моя бывшая жена.
  - И скажи мне по совести, Паша, прав я или нет, - добавил Мишка сочувственно, у меня, наверное, на лице было написано все, что я пережил за те адовы два года.
  - Прав, Миша, - кивнул я, тяжело поднимаясь. На бутерброды с кофе даже смотреть не хотелось. - Сколько сейчас, шесть? Надо отпускать народ и закрывать лавочку. Я пойду.
  - Паша, а давай-ка сегодня Людмилу навестим, - с напускным оживлением предложил Миша. Он разволновался. - Она девочек пригласит, кутнем....
  - Хватит, все нормально, - отрезал я зло. - Я все понимаю. Сам дурак. До завтра, Миша.
  - Завтра суббота, - печально сказал Мишка.
  Я почувствовал себя виноватым за свою резкость. Мишка все-таки лучший друг.... Но на хрена же было Ирину вспоминать?!
  - Тогда до понедельника, - улыбнулся я. - Кутежа сегодня не получится, ко мне в восемь пацан один придет - знакомиться со знаменитым писателем. Такой спектакль упускать нельзя.
  У Мишки явно полегчало на душе.
  - Ладно. Звони, если что.
  - Ага, и ты, - кивнул я и вышел из офиса.
  Ни продавщицы, ни кассира уже не было. Уборщица, баба Клава, домывала последние полметра перед дверьми на улицу. Проходя мимо, я поздоровался, спросил о самочувствии, как обычно. Настроения не было. Бабка, кряхтя, сказала, что стара, но еще выдюжит. Молодец бабка, - подумал я. Пол блестел, как стеклянный. Ни пылинки, ступить страшно. Я оделся, закрыл подсобку, и пошел на остановку.
  Моросил дождь. Было мерзко, туманно и слякотно, нахохлившиеся под зонтами люди в темном демисезонном, нахохлившиеся голуби. Брызжа грязной водой, мимо неслись машины. На другой стороне был рынок, там, несмотря на непогоду, толпился народ. Я, невольно начав подбирать слова, глядел на пробившуюся на проталине у теплотрассы траву, на такую в этот час яркую желтую банановую корку, которую поток воды крутил на решетке водостока, когда подъехал уже полный автобус. Люди штурмовали вход, я вскочил последним, какая-то тетка с кошелкой прижала меня к дверям. Прошла кондукторша, вытурила мужика без билета. Чтобы он прошел, мне пришлось вылезти прямо в лужу. Ноги тут же промокли. Я уже начал ненавидеть этот день. Постепенно, чем дальше от центра, тем меньше становилось пассажиров, почти все рассосались. Моя остановка была предпоследней, я выскочил, добежал до дома, о том, что в восемь ко мне кто-то придет, даже думать не хотелось.
  Как только дверь квартиры закрылась за моей спиной, и раздался щелчок английского замка, напряжение отпустило, сменившись щемящей тоской. Я пошел на кухню, поставил кофе, вытряс на сковороду утреннюю кашу, порезал туда колбасы, вбил яйца. Пока грелся ужин, переоделся, рассеянно включил компьютер, поставил диск "Scorpions". За окном город зажигался первыми огнями, капли скользили по стеклу. Все было совсем как в тот далекий летний день. Ирина, Иришка, Иришечка....
  В июле вышла моя первая книга. Какая этому предшествовала волокита, даже вспоминать не хотелось, да и успех нельзя было назвать грандиозным. Гонорар приходил из издательства кусками, книгу брали, она, что называется, попала в струю, но бестселлером так и не стала. Я, впрочем, гордился собой невероятно. Заканчивался третий день августа, шел дождь, я смотрел на видео какой-то нудный боевичок, когда в дверь позвонили. На пороге стояла красивая девушка в светлом плаще, мокрая, без зонта, прижимая к груди мою книгу, завернутую в целлофановый пакет, с побитой дождем бордовой розой в руке. ОНА, одним словом.
  Я был ошарашен. Она спросила, я ли Павел Валерьевич Романов и, получив положительный ответ, протянула мне розу. Затем высвободила книгу из целлофана и попросила автограф. Я предложил ей кофе, а спустя два месяца бурного романа - руку и сердце.
  Год я ходил по облакам. Ирина была чеченской беженкой, я забрал ее из затхлой общаги, мы жили в центре, в огромной квартире дома застройки начала века, доставшейся мне от родителей. Я дарил ей цветы, писал для нее стихи, я посвятил ей вторую мою книгу, роскошную романтическую историю с хэппи-эндом. С тех пор у моих книг не было счастливых концов. Иришка-хвастунишка мечтала вслух о мехах и бриллиантах, известности и сладкой жизни, а я таял от ее смеха, не замечая, что в ее мечтах не оставалось для меня места. К тому времени я уже работал у Мишки, и мог покупать ей столь любимые ею драгоценности. А потом... однажды я пришел с работы и встретил ее на пороге, куда-то собравшуюся на ночь глядя.
  - Я развожусь с тобой, - глядя в пол, отчеканила Ирина. - Вот возьми, это повестка в суд. Через две недели.
  Таким вот я был идиотом. На суд явился ее новый ухажер, Алик Берберов, тогда только набиравший обороты. Ирина была влюблена, как кошка. Она отсудила у меня квартиру, в которой мои родители прожили всю свою жизнь, этого я ей никогда не прощу! Не помню, как я вышел из суда, Мишка посадил меня в машину и повез к себе. Две недели я ходил в трансе, затем появилась холодная ненависть. Я продал книгу, распродал мебель, занял у Мишки денег (Мишка, добрая душа, хотел дать три тысячи баксов за здорово живешь) и купил квартиру, в которой сейчас живу. Досталась она мне дешево, так как район почти на окраине, да еще и пользуется дурной славой, хватает тут и пьянчуг и наркоманов. Об Ирине я ничего не знал, и знать не хотел. Алик раскрутился, держал рынок, где Мишка когда-то владел киоском.
  Я писал, как сумасшедший: не умея пить запоями, уходил в забытье слов и образов. Появилась известность, достаток. И... судьба сама отомстила за меня. Как-то в феврале в дверь позвонили, я открыл и увидел Ирину. Она пришла занять денег, умоляла на любых условиях дать ей десять тысяч долларов. Я отказал. Тогда она разрыдалась. Она жутко выглядела, измотанная, растрепанная, почти утратившая все свое обаяние, и я с удивлением понял, что эта Ирина абсолютно мне безразлична.
  Оказалось, Алик кого-то кинул, его похитили и требуют выкуп, двести тысяч зелеными. Ирина продала квартиру, машину, драгоценности, сняла деньги со счета, но для полной суммы десяти тысяч не хватило. А теперь Алика убьют, а она жить без него не может..., ну, и так далее. Она пыталась занять денег у Мишки, но тот просто матом послал ее куда подальше. Она боялась идти ко мне, но не знала, что ей делать.... Она любит Алика....
  Я закрылся и некоторое время стоял, прислушиваясь к всхлипам, затем в дверь начали истерично колотить. Пришлось открыть. Ирина орала, что я слизняк, ничего не понимаю в жизни, даже бабу не могу удержать.... Я ударил ее, сам не понимаю, как. Впервые на моей памяти в ее глазах появилось уважение. Затем она повернулась и молча пошла к лифту. Я дернулся было остановить, но заставил себя закрыть дверь.
  Через два дня в лесополосе нашли труп Алика. Я смотрел в новостях, как грузят на носилки его обезображенное ранами тело, и чувствовал себя убийцей. Было страшно. Час не мог найти себе места, затем позвонил Мишка, мы куда-то поехали, пили всю ночь, сняли девочек, пили еще два дня. И что-то отпустило. Я месяц не подходил к компьютеру, затем вдруг, разом сочинил историю о наемном убийце, работавшем в параллельных мирах. Вот это был настоящий бестселлер. Еще через полгода, возвращаясь домой с работы, на площадке я увидел рыжую девчонку, сидевшую на сундуке, в котором соседи хранили картошку.
  - "Между мирами" ты написал? - спросила она.
  - Меня зовут Павел Валерьевич, - ответил я строго.
  - Привет, - засмеялась она. - Я - Кэт.
  ---
  Из кухни потянуло горелой кашей, и я очнулся, побежал снимать с огня сковородку. Слава богу, есть было можно, я наложил ужин в тарелку, а сковороду с коркой горелой каши сунул в мойку - откисать. Затем развел чашку растворимого кофе и побрел к компьютеру. До восьми оставалось еще полчаса, и я думал хотя бы поглядеть уже написанное, но ровно через пятнадцать минут в дверь позвонили.
  - Ну, терпенья не хватает! - прошипел я, с трудом отрываясь от текста. В неосвещенную прихожую впорхнула Кэти, на ходу стягивая стоптанные боты, следом молча шагнул довольно высокий парень в кожаной куртке с гитарой наперевес, поздоровался. - Добро пожаловать в мои пенаты, - усмехнулся я. - Раздевайтесь, проходите, садитесь....
  Парень неуверенно прислонил гитару к стенке, снял куртку и теперь держал ее в руке, не зная, куда девать. Кэти тут же расхозяйничалась, открыла шкафчик, повесила одежду на вешалку. Я повздыхал о потерянном вечере, но делать было нечего, сам виноват, да и к гостям следовало проявить элементарное внимание; пошел, показывая дорогу, включил свет и выключил музыку. Игорь чинно сел на диван, положив гитару на колени, Кэти вскарабкалась с ногами на любимый подоконник. Некоторое время мы молчали.
  - Я забыл взять тексты, - покраснев, сказал Игорь.
  Кэти поглядела на нас, как на Онегина с Ленским, причем я, кажется, был Онегиным. Я вальяжно так кивнул.
  - Бывает....
  Помогать "самородку" не было ни малейшего желания. Захочет - выкрутится.
  - Давайте, я вам спою! - с вызовом предложил Игорь.
  - Ну, спой.
  В глазах парня сверкнула злость, и я почувствовал неожиданное удовлетворение, будто расплатился за скомканный день. А он взял гитару, пробежался по струнам, и как-то сразу от его неуверенности не осталось и следа. После почти невесомого вступления бой показался мне чересчур резким.
  - Встаем на раз,
  Зачинщики историй,
  Мы ловим дикий кайф (я поморщился)
  От нашего труда! - с напором продолжил Игорь. У него был действительно великолепный голос, никакие модуляции, зато жесткий густой тембр с лихвой искупал недостатки.
  - Собакам - фас!
  Какая, к черту, воля,
  Когда пришел приказ -
  Ни шагу назад!
  Я вдруг поймал себя на том, что ногой отбиваю ритм. Музыка, хотя и примитивная, цепляла. Игорь раскраснелся, склонившись над гитарой, он переходил на крик, я мельком увидел Кэти, - она глядела затуманенными от восторга глазами. Она никогда не глядела так на меня!
  - Не в небе соль.
  Летать дано лишь птицам,
  А мы шли по
  Прорытой колее.
  Тупая боль,
  Застрявшая в глазницах
  Безмозглых черепов
  На проклятой земле....
  Пауза. Общий вздох. Музыкант мотнул головой, убирая с глаз длинноватые темные волосы. Опять перебор, одними подушечками пальцев, томящий и долгий.... Я ощущал на губах слова вместе с капельками пота. И припев, медленный, мелодичный, совсем не похожий на судорожный ритм куплета:
  - А как хорошо все начиналось! Как хорошо! Как....
  Он ударил по струнам и остановился, тяжело дыша, как после быстрого бега.
  - А дальше? - кивнул я.
  - Это все, - ответил он. - Вам не понравилось?
  - А чего ты, собственно, от меня хочешь? Безусловного одобрения? Я все равно не смогу никуда тебя протолкнуть, я не продюсер!
  Игорь опять покраснел.
  - Я просто хотел узнать ваше мнение, - подчеркнуто вежливо ответил он. А парнишка выдержан, - со странным удовольствием подметил я, - гляди-ка, аж трясется от злости, а отвечает как на дипломатическом приеме.
  - Па-авел! - умоляюще протянула Кэти.
  - В ваших книгах ведь есть стихи, - тихо добавил Игорь, и я сдался.
  - Ну, ладно. У тебя попадается рифма, это безусловный плюс. Насчет смысла я не уверен, нужно посмотреть тексты. Кэти, - кивнул я оторопевшей девушке. - Беги, поставь кофе. - Кэти исчезла на кухне, тогда я повернулся к Игорю. - Посмотрим, что можно сделать.
  Игорь сыграл еще одну свою песню, одну - Чижа и две - ДДТ, подозреваю, Кэт успела разболтать ему мои пристрастия. Потом мы часа три пили кофе, болтали о пустяках, он все интересовался, что я пишу, попросил автограф. В начале двенадцатого ушел. Скоро начала собираться и Катерина. Я вышел в коридор проводить.
  - Клево, правда? - одевшись, вздохнула она. - А то ты был таким... сердитым, я думала, не возьмешь.
  - Тебе он нравится? - с улыбкой спросил я.
  - По нем все наши девчонки тащатся, - простодушно сказала она. - Блин, подумать только, станет он звездой, какие у меня будут знакомые! Ты - знаменитый писатель, Игорь - супер-звезда.
  А ты будешь замужем с ребенком на руках и хорошо если за приличным человеком, - с неожиданной горечью разглядывая ее, такую жалкую в купленной в сэконд-хэнде синей дутой курточке, подумал я, вспоминая шикарную Светлану. Катя, почувствовав мое настроение, притихла, сама открыла замок.
  Дверь неожиданно поддалась, и в квартиру едва не упала Глафира Львовна, несомненно подслушивавшая на пороге. Я вздрогнул. Кэт взвизгнула, отпрыгивая. От Глафиры шел спертый дух пота, перегара и мужского одеколона, загребая ногами, она сделала пару шагов и насмерть вцепилась в дочку.
  - Шлюха! - просипела она, - б... немытая! А ну пошла отсюда! Пошла! Лахудра!
  Кэти поглядела на меня с таким ужасом, что я, в душе извиняясь перед Мишкой, не мог не вмешаться.
  - Глафира Львовна, - беря мамашу под локоть, сказал я. - Отпустите де....
  - Пидар! - с изумлением тряся обесцвеченными буклями, заявила она. - Я щас, бля, сюда, с мили-лицией....
  Пришлось прибегнуть к тяжелой артиллерии. Я порылся в карманах и вынул пятьдесят рублей, которые вложил в мозолистую руку бывшей буфетчицы. Глафира некоторое время тупо глядела на деньги, затем в ее намалеванных глазках вспыхнул огонек узнавания, и банкнота исчезла где-то в недрах необъятной, как родина-мать, груди.
  Освобожденная Кэти упала на пол. Дверь захлопнулась.
  - Ё-мое! - Катерина тряслась и всхлипывала, прислонясь к шкафчику, я поднял ее, погладил по щеке, пытаясь успокоить. Мне было безумно жаль ее и в то же время... я был бы рад, если бы она куда-нибудь исчезла вместе со всеми своими проблемами. Она вытерла слезы и мужественно застегнула пальто.
  - Спасибо, - сказала жалко. - Я пойду.
  Я знал, что должен, просто обязан оставить ее ночевать у себя. И знал, что будет, если об этом узнают (а узнают непременно). С каким-то отстраненным интересом я ждал собственного решения, как тогда, когда Ирина просила у меня денег, и думал, что любой из описанных мною же героев побрезговал бы даже руку мне пожать.
  - Тебе есть, куда идти? - пытаясь облегчить совесть, спросил я напоследок.
  - Конечно, Павел Валерьевич, - наигранно бодро ответила Кэти. Меня передернуло от этой официальности. - Пойду к подруге. Не впервой.
  - Ну, тогда счастливо, - сказал я. - Не забывай. Приходи с Игорем.
  Она кивнула и поплелась к лифту. Я глядел на сникшие плечи, на опущенную голову, и уже решил окликнуть ее, когда на площадке отчетливо раздался скрип, и дверь квартиры, где обитала Глафира Львовна, начала открываться. Кэт услышала, обернулась, испуганной белкой метнулась на лестницу, только мелькнули рыжие волосы, и помчалась вниз.
  Я подошел к компьютеру, но работать настроения не было, поэтому поставил очередной диск и вытянулся на диване. Плетеный абажур раскачивался, по потолку вилась сеть из теней и светлых пятен. Игорь, - усмехнулся я, как всегда, произнося вслух нужное слово и, как всегда, уже продумывая следующую фразу и следующую - формулируя мысль. Нет, тратить такое дорогое, нужное для написания книг время на рокера, пусть талантливого, пусть многообещающего, я не стал бы. Но в парнишке я увидел... Прокла. Своего немного подросшего Прокла, такого, каким он станет главы через три.
  Дело в том, что описать персонаж, сделать его живым довольно сложно. Особенно когда пишешь не вторую и даже не третью книгу, и не хочешь повторяться, но в каждом новом герое все равно с ужасом узнаешь себя, свои словечки, повадки, привычки. Тогда остается один выход - найти человека, я называю его "донором", и писать с него. Не буду объяснять, насколько непросто найти "донора", полностью соответствующего образу. Приходится брать несколько людей и лепить нужный персонаж. Получается скверно. Так вот, Игорь был копией Прокла. Один к одному. Такую редкостную удачу грешно было упускать! А поэтому Игорь стал необходим мне. И, пока он будет мне необходим, он может рассчитывать на меня целиком и полностью в любых своих авантюрах.
  Не знаю, кто как, а я всегда отождествлял писателя с... вампиром. Я тоже всегда голоден. Только мне, в отличие от вампира, нужна не кровь - душа.
  
  
  
  ПРИПЕВ
  
  Ливень хлестал открытую степь плетью-тысячехвосткой. Старая арба, хрипя и раскачиваясь, огибала огромные валуны, некогда бывшие верстовыми указателями, а теперь, за древностью лет и по недосмотру правителей, обвалившиеся, донельзя затруднив последнюю часть и без того нелегкого пути. В повозке сидели двое. Средних лет торговец мукой, прокисшим пивом, стеклярусом, и еще бог весть какой всячиной, сердито тыкал длинной палкой в спину мальчишки лет шестнадцати на козлах.
  - Давай быстрее, недоносок, иначе пойдешь пешком!
  Мальчишка морщился, хмурил темные густые брови, шепотом проклиная духов. Кулаки чесались отметелить торговца, но парень знал, что не справится, и тот просто оставит его в диких краях на корм койотам.
  Торговца звали Тейпо, и он был такой же неотъемлемой частью этих степей, как выбеленный солнцем ковыль. Он до икоты боялся не успеть в Угу, столицу герцогства Мероккью, к закрытию городских ворот, и остаться на ночлег на выселках, жители которых пробавлялись тем, что обдирали до нитки путешественников. Мальчишку звали Прокл.
  Он выбрался из предгорий в степь два дня назад, так и не сумев отделаться от привязавшегося духа. Это его совету Прокл был обязан путешествием в обществе Тейпо; и он до сих пор не решил, так ли уж хорош совет. Трусливый и наглый (великолепное сочетание!) торговец с каждой верстой надоедал все больше, зато Уга становилась все ближе.
  Дождь сместился к югу, в предгорья хребта Дракона. Солнце садилось, и повозка, отчаянно скрежеща, пыталась его догнать. На замглившемся небе по одной выступали еще неясные звездочки Королевств. Темнело.
  Они как раз проезжали одинокого опаленного солнцем холма, почти лысого, изрезанного глубокими тенями, когда Тейпо привзвизгнул, дотянулся до Прокла палкой и что было силы ткнул его.
  - Гони!
  Они не успели. Послышался топот копыт, и на дорогу вылетели двое верховых.
  - Стой!
  Прокл обреченно натянул вожжи, и арба остановилась. Краем уха он слышал, как Тейпо вполголоса воет и молится. Неожиданно над самым ухом раздался знакомый писк.
  - Не повезло, а я надеялся довезти тебя в Угу без препятствий, - волшебный комар серебряной блесткой кружил в темном воздухе. - Это грабители, мальчик, ты только не бойся, вылезай из повозки и сиди тихо.
  Прокл выругался сквозь зубы и соскочил с арбы, не обращая внимания на задушенные вопли купца. Всадники подъехали вплотную, один из них тащил что-то на аркане. Он дернул веревку, и на дорогу из кущи бурьяна выползло какое-то существо. Солнце уходило, держась напоследок над дальними холмами, весь горизонт был залит огненно-алыми сполохами. В этом кровавом свете перепуганный Прокл увидел мальчика, возможно, своего ровесника, замученного, со сбитыми в кровь ногами и черными ссадинами на коленях. Прокл представил себя на его месте и затрясся.
  Тем временем всадники спешились, вытащили купца и теперь потрошили повозку. Это были два здоровых обросших мужика в штанах из оленьей кожи и явно не своих шелковых рубахах, подпоясанных цветастыми женскими шалями. Один, повыше и костлявее, держал в руке булаву, за безразмерный пояс второго, которого Прокл прозвал пивной бочкой, был заткнут тесак. Обычно такой деловой купец, прислонясь к боку выпряженной меланхоличной клячи, казался тише мыши.
  - Серебро, золото? - высокий взял Тейпо за грудки и встряхнул. Челюсти купца громко клацнули. "Бочка" взвалил на свою лошадь мешок с награбленным, и резко дернул привязанный к седлу аркан, заставив пленника со стоном подняться. Тот сделал несколько шагов следом, но, как только веревка ослабела, рухнул на дорогу. Прокл вздрогнул.
  - Ну, есть что? - алчно спросил "бочка".
  - Ни шиша, - угрюмо ответил первый, подбрасывая в ладони какие-то гроши. - Вот, пара медяшек....
  Лицо его изменилось так страшно, что купец взвыл в голос:
  - Не убивайте! Не убивайте, господа, смилуйтесь, за меня выкуп дадут! Прошу вас, не убивайте, не надо!
  - Не бери арбу, - сказал второй, - привязывай торговца на его клячу и поедем, поздно уже.
  - А где мальчишка? - костлявый покрутил головой и, увидев Прокла, кивнул ему: - А ну, поди сюда, сорванец.
  У Прокла сердце ушло в пятки, и он не двинулся с места.
  - Да он ничего не стоит, хлипкий, дешевка, - нервно произнес второй. - Себе дороже таскаться с ним.
  Он дернул веревку. Пленник на другом конце не шелохнулся.
  - Брось его, - брезгливо сказал костлявый. - Надо возвращаться. Хватит с нас купца. А гаденыш меня уже достал!
  Он за шкирку подхватил зажмурившегося и поджавшего ноги купца, швырнул его на клячу, примотал веревкой, вскочил в седло и, дергая клячу за поводья, поехал в степь. "Бочка" с кряхтеньем влез в седло, перерезал аркан и двинулся следом. Когда они скрылись, Прокл, крадучись, подбежал к лежащему пленнику. Перевернул его. Маленькая рука с растопыренными пальцами взвилась, целясь мальчику в глаза. Прокл отшатнулся, закрывшись локтем.
  - Разбойники уехали! - закричал он. - Я не с ними!
  Пленник медленно сел. Он был щуплый, в рванье, весь вывалянный в пыли, но светлые глаза, один из которых почти скрылся под набухшим фингалом, непокорно сверкали.
  - Поговори с ним, - пропищал комар на ухо.
  - Ты кто? - послушно спросил Прокл, стараясь, чтобы голос не ломался. Звезды Королевств и Маркары поднимались все выше, заливая степь призрачным светом. Знобящий ветерок ерошил волосы. Начиналась самая глухая пора, пора койотов, и Проклу становилось все страшнее и страшнее.
  - Лемис, - неприятно резко сказал пленник.
  - А меня зовут Прокл, - ответил мальчик. - Ты откуда?
  - Я - лемис, - уже удивленно повторил заморыш.
  - А я - Прокл, - зло сказал мальчик. - Не хочешь говорить, не говори. Твое имя я запомнил.
  - Я лемис, - заморыш рассмеялся, престранно прищелкивая. - Это не имя, молодой воин, это народ.
  Польщенный тем, что его назвали воином, Прокл сел на корточки и протянул пленнику руку.
  - Пошли, разожжем костер, скоро выйдут волки.
  Тот отшатнулся.
  - Меня нельзя трогать! - залепетал он.
  - Прокаженный, что ли? - мрачно осведомился Прокл, борясь с искушением поймать волшебного комаришку и прихлопнуть. Мало было ему купца и разбойников!
  - Нет, - с достоинством ответил пленник. - Я лемис.
  Прокл подумал, что более гнусного имени не встречал.
  - Вставай, разожжем костер! - с отчаяньем возопил он. Волки! - мальчик скорчил устрашающую гримасу. - Звери! Скоро появятся.
  Заморыш со стоном поднялся.
  - Веди, молодой воин, - срывающимся голосом сказал он.
  Они пошли к арбе, где Прокл отобрал съестное из скарба Тейпо, а остальное свалил в кучу, вытащил из котомки кремень и трут, и поджег. Заморыш за обе щеки уплетал черствый хлеб, часто прикладываясь к меху с водой. Зубы у него были великолепные, засохшие корки так и трещали.
  - Меня зовут Ленор, - поев, представился он. - Я....
  - Лемис! - обреченно вымолвил Прокл.
  Заморыш оживился.
  - Знаешь, а мы, лемисы....
  - Я знаю, что скоро придут волки, - оборвал мальчик. - А до утра топлива нам не хватит.
  Ленор втянул ноздрями воздух и уверенно сообщил:
  - Койоты сюда не придут. Они сегодня охотятся у Пяти оврагов, там на ночной выгон повели лошадей.
  - А ты откуда знаешь? - изумился Прокл. От занудной фразы его передернуло:
  - Я лемис.
  
  
  
  КУПЛЕТ
  
  Он шел домой по ночному городу, курил, изо всех сил пытаясь успокоиться. Накрапывал дождь, и в черном глянце отмытого от накипевшей за зиму глинистой грязи асфальта отражались теплые желто-оранжевые огни фонарей. Пахло весной, бензином и мимолетными сладкими духами: Игорю казалось, будто он нащупывает в ночи чей-то легкий след. Он вошел в квартиру, стараясь не шуметь, но мать все равно услышала, вышла в коридор, зеленый неяркий свет делал ее рано постаревшее лицо желто-серым, словно срез хозяйственного мыла.
  - Ну, как? - спросила устало. Она работала медсестрой в кардиологии, в две смены, пытаясь хоть как-то содержать семью. Муж бросил, Игорек, надежда и опора, подрабатывал, но так и не смог найти постоянную хорошо оплачиваемую работу, а тут еще эти бредни с песнями....
  - Не знаю, ма, - абсолютно искренне пожал плечами Игорь. Мать ждала подробностей. Каких? Ну, послушал, дал понять, что неплохо. Все это было не то. Каждый, кто слышал песни, говорил, что они великолепны, либо полное дерьмо, в общем, отзывались в меру своих сил и способностей. А Игорь надеялся найти не стороннего слушателя, - брата, такого же, как он сам, способного понять, почему он не может не сочинять, почему поет именно так. Но Павел Валерьевич мгновенно выставил барьер, отделивший маститого писателя, классика, мать твою, от рокера с улицы. Игорь был зол, разочарован и полон протеста. Больше всего на свете ему хотелось реванша, но матери знать об этом было совершенно не обязательно. - По-моему, все отлично! - бодренько сказал Игорь и поспешил скрыться в своей комнате. Там он врубил магнитофон, и под исходящую криком "Гр. Об" минут пять пинал чехол от гитары. В конце концов по батарее забарабанили соседи снизу, парень шмякнул ботинком о трубу, выключил музыку и, почти успокоенный, вышел в коридор.
  Вечер начался слишком скверно, чтобы этим его закончить, требовалось что-то более существенное. Мать возилась на кухне с тарелками, запахло подливкой, у Игоря свело желудок, так он хотел есть. Стараясь не обращать внимания на запах, он простучал пальцем по кнопкам на телефонной трубке, набрал номер. Длинный гудок, Игорь чуть не выматерился с досады, Стаса не было дома. Мать вот-вот должна была выйти кликнуть его ужинать, он схватил с вешалки куртку, нащупал ключи и сигареты, и выскользнул за дверь. Ребята наверняка были в "Орде".
  Дождь перестал. Где-то за домами ехала машина, свет фар скользил по окнам девятиэтажки, и казалось, будто внутри дома блуждает шаровая молния. Кафе еще издали узнавалось по громкой музыке: играло радио, "Европа +", нечто стремительно-бойкое, и Игорь прибавил шагу, настроение начало подниматься. У входа болтались "ордынцы", кто курил, кто просто вышел на холодок освежиться.
  - Хай, Вар!
  Игорь приветственно вскинул руку. В ответ раздалось несколько возгласов, тут же спросили прикурить. "Вар", или, точнее, war в переводе с английского означало "война". Так музыканта звали те, кто давно и хорошо его знал. Игорь не любил свое имя, предпочитая называться на скандинавский лад Ингваром или, сокращенно, Варом.
  - Общий пламенный, - кивнул он, одалживая зажигалку. - Стас здесь?
  - Не пробегал, - повел костлявыми плечами Тролль, студент худграфа. Помешанные на "фэнтези" тусовке нравились: у них был свой стиль. Тролль таскался с выточенным из лыжной палки мечом, обвешанный феньками и обожал, покурив травки, задавать туманные вопросы об устройстве мирозданья. К тому же великолепно рисовал, а главное, без сожаления дарил свои картинки. Увидев его без привычных кожаных ножен за спиной, Игорь удивился:
  - А где же твой эспадон, Троллище? - хохоча, он хлопнул его по плечу. - Пропил, наконец?
  - Не эспадон, а акинак, - внушительно проговорил Тролль. Игорю это ни о чем не говорило. С таким же успехом меч мог оказаться и катаной. - Он затупился, надо подточить.
  - Потому что я - горец! - воскликнул Игорь. Все засмеялись, только Тролль помотал головой:
  - Я не горец, я тролль.
  С таким же успехом он мог назваться и эльфом.
  - Лады, - кивнул Вар. - С тебя автопортрет. Э, черти, отдайте зажигалку, курить охота!
  На лестнице, ведущей в оборудованный подвал кафе, раздались шаги и смех, и вместе с клубом сизого дыма на улицу поднялись девочки. Игорь с удивлением увидел парочку новеньких: вообще-то обыватели обходили "Орду" десятой дорогой, она считалась тем еще заведеньицем. Девочки, - одна из них, повыше, крашенная блондинка, очень даже ничего, - были в подпитии, держась за руки, они начали подходить к каждому, знакомиться и просить сигарет. Но тут изнутри вприпрыжку выбежала Люси, бросилась на шею Игорю.
  - Привет, братишка!
  Они потерлись носами, отдавая дань растаманскому обычаю, рассмеялись, с искренним удовольствием разглядывая друг друга. Люси училась в Москве и домой приезжала раза два в месяц, ее братом был Лешка, он же Вождь, он же Санта - святой, "духовный брат" Игоря.
  - Ну, как твое ничего?
  - На месте. А где Вождь?
  - Дома отсыпается, - фыркнула Люси. - Они вчера подшабашили, и на радостях это дело отметили, Лешка домой привалил только сегодня к вечеру, и то на бровях. А ты Кэт не видел?
  - Не-а. Сам Стаса ищу.
  - А он внутри, тебя, кстати, спрашивал.
  Тут приплелись две новеньких. Уже не клянча сигарет, они начали ныть, чтоб Люси познакомила их с Варом: откуда-то они узнали и ее и его имена. Светленькая при ближайшем рассмотрении оказалась мымрой, вторая и того хуже, поэтому Игорь быстренько смылся в кафе.
  Полутемное нутро "Орды" гудело и шевелилось. Ордынцы покупали пиво и закусь, болтали и курили, бренчала новенькая электронная касса, бренчали две гитары у музыкантов за дальним столиком, и все это перекрыл жуткий рев Панка:
  - Вар-рр!
  - Привет, - безразлично откликнулся Вар, выглядывая Стаса. Он не любил Панка в подпитии, а сейчас тот был не только под градусом - еще и накинул грибов-галлюциногенов не один десяток, даром что по весне они стоили по три рубля штука, а на дозу уходило больше двадцати штук.
  - Вар-рр, - продолжал выкликать Панк, - ты чего, бля, не подходишь, не чоломкаешься? В морду захотел?
  Вара заметно передернуло. Приятели Панка попытались было осадить его, но тот просто отмахнулся, опрокинув со столика пустую кружку и кучу пакетиков с чипсами, и полез к Игорю. Тот, внутренне холодея, следил за тем, как ходят мускулы на накачанных предплечьях, обтянутых легким свитерком, и думал о том, что скверный день должен был закончиться именно так и никак иначе. Панк запросто мог свернуть бампер один ударом своего огромного, поросшего рыжим ворсом кулака; Игорь на мгновение представил свое лицо на месте бампера. Надо было уносить ноги, на пьяного Панка никакие уговоры не действовали, но какая-то идиотская гордость приковала Игоря к месту.
  - Ну, ты чо, самый крутой?
  Вопрос риторический. Панк возвышался над Игорем, глядя ему в макушку, и ждал, когда он полезет драться. Игорь драться не лез. Но и улепетывать не стал.
  - Ты не видел Стаса, Панк? - буднично поинтересовался он. - Я его весь вечер пытаюсь откопать - заманался.
  - Не, - помотал косматой головой Панк. Налитые кровью глаза медленно остывали. - Я сам пришел недавно, - он повернулся и пошел к своему столику.
  Откуда-то тут же вынырнул взвинченный Витек.
  - Ну, ты даешь! - в синих глазах блестело восхищение. - Я думал, он тебя отметелит. Что ты ему сказал?
  - Да так, ничего, - отмахнулся Игорь. - А Стас где?
  - Пошли, - Витек за рукав куртки потянул его на выход. Они свернули за соседний дом, зашли в подъезд следующей пятиэтажки. Дверь закрылась, и в полной темноте зажглись сразу несколько зажигалок. Игорь узнал Стаса, Кэт, Крэша: за исключением девчонки, вся группа была в сборе, поэтому вместо приветствия они услышали от Игоря обыденное:
  - Когда репетиция?
  - Да хоть сейчас, - отмахнулся Крэш.
  - А что вы тут собрались, не в "Орде"? - Игорь замолчал, когда Стас поднес к свету два косяка с планом.
  - Куришь?
  - Ты еще спрашиваешь!
  Травка оказалась забористой, через пятнадцать минут все уже покатывались со смеху, потом им захотелось есть, потянуло на улицу. Решили пойти к Витьку, взять гитару, прикупить чипсов и куда-нибудь забуриться. Но, не успели ребята подойти к "Орде" (Витек жил в том же доме), - навстречу вынесся Кян.
  - Народ, давай к Неону, скины наших лупцуют!
  Кэт завизжала не то от ужаса, не то от удовольствия, потому что потасовки не было давно, и все ее ждали, а ребята помчались к Неону - магазину, первым в городе обзаведшемуся неоновыми вывесками и рекламой.
  Они попали в самое пекло. Скинов было двадцать, эти накачанные бритые братки умели драться, Крыс уже валялся у входа в Неон, хватая воздух ртом, как издыхающая рыба. Но ребята успели вовремя, засвистела цепь, мелькнула чья-то финка, и бритоголовые начали отступать в свой квартал. Они все были на ногах, хотя и порядком избитые. Потом какая-то бабка выглянула из окна, заорала "звоню в милицию!", и скины бросились бежать. Ордынцы - вдогонку. Игорь подобрал кусок арматуры и вмазал ближайшему бритоголовому, но не успел вернуться к своим, его ударили кастетом в голову. Что-то резкой болью скользнуло по виску, вспышкой зеленых кругов отозвалось в глазах, и музыкант упал на дорогу. Его оттащили в кусты и долго били, отыгрываясь за поражение, пинали тяжелыми подбитыми шипами ботинками, тело Игоря отзывалось дрожью на каждый удар, но сам он почти ничего не чувствовал.
  За домами взвыла сирена, и его оставили в покое. Пора было сматываться, скины разбежались, ордынцы вернулись к Неону за Крысом. Ему пропороли бок, он был без сознания. Пока прошедший Чечню Сазан - любитель жареных аквариумных рыбок, умело перетягивал рану чьей-то футболкой, Кян с Тишей метнулись в ближайший двор. Через минуту послышался шум машины. Ребята вскочили, думая, что приехали менты, но из проходного двора вынырнул обычный старенький москвич. Дверь распахнулась, вылез трясущийся дедок, следом - Тиша.
  - Да, дела, - покряхтел дед, разглядывая бледно-зеленого Крыса. - Давайте, ребятки, грузите его. Поехали.
  - Куда? - встопорщился еще не отошедший после стычки Витек.
  - В больницу, куда ж еще, - хмыкнул дед. - Не подыхать же ему тут, как собаке.
  - Слушай, папаша, - Сазан угрожающе поднял голову. - Не каркай. С ним все будет в порядке, ты понял?
  Дедок струхнул, покивал и нырнул в москвич. На заднее сиденье рядком уселись трое, бережно взяли на колени Крыса. Когда машина скрылась за домами, ордынцы разошлись. Приехали менты, постояли, суматошно сигналя, поглядели на лужицу крови на ступенях Неона и уехали, не найдя ни преступников, ни жертвы. Игоря просто забыли: в тени разросшегося скверика его не было видно, и ребята решили, что он давно ушел домой.
  Заморосил дождь, и Вар начал помаленьку приходить в себя. Он перевернулся на спину, открыл рот, чтобы туда попадали прохладные капли. Голова гудела, а левого виска он вообще не чувствовал, удивленно подняв руку, провел по голове.... Пальцы нащупали корку запекшейся крови, но Игорь не ощутил ни прикосновения, ни ожидаемой боли, это напугало его больше, чем размозженная голова. Человек мнительный, он тут же вообразил, что у него что-то ужасное случилось внутри: какое-нибудь кровоизлияние, и теперь из-за неладов с мозгами он обязательно загремит в психушку и уж, во всяком случае, не напишет больше ни единой песни. Страх заставил его подняться и выползти из тени на дорогу, идти он все еще не мог.
  Потревоженный квартал медленно засыпал, гасли огни в домах. Дождь пошел сильнее, и стало ясно, что он не успокоится всю ночь. В начале четвертого тишину распорол стук бегущих шагов. Игорь сидел на ступеньках Неона, тяжело переводя дыхание, он даже не представлял, как доберется домой, в голове после каждого движения начинался вой, точно на стереоаппаратуре от перегрузки. Над ним кто-то замаячил. В глазах все плыло, дождь размывал очертания невысокой фигурки, и Игорь подумал, что вернулись скины его добивать, но ему уже было все равно.
  - Вар! - придушенным девчоночьим голосом вскричала фигурка. - Вар, миленький, что с тобой?!
  Нежные замерзшие ладошки приподняли его лицо, и на Игоря глянули глаза Кэти, огромные, темные от боли и тревоги. Мокрые волосы струились по ее лицу, мешаясь с дождевой водой и слезами.
  - Вар! - всхлипнула она. Тогда Игорь разлепил опухшие губы и пробормотал, чувствуя, что во рту солоно от крови:
  - Все отлично, Кэти....
  Не слушая, она расстегнула его куртку, подняла свитер, и тут же закусила губы, глуша рвущийся наружу визг: все тело было в жутких, наливающихся лиловым кровоподтеках.
  - Мне нельзя домой, - сказал Игорь.
  Кэт кивнула.
  - Да, я понимаю, - у нее исчезал голос, она боялась, что сейчас разревется. - Обопрись на меня, пошли, - вдруг решила она. - Павел живет через дом, мы пойдем к нему, он поможет, обязательно поможет! - она успокаивала не столько Игоря, сколько себя.
  Будь Игорю хоть немного легче, он бы ни за что на свете не явился к Павлу Валерьевичу в подобном состоянии. Но сейчас он готов был идти хоть к черту на кулички, лишь бы кто-нибудь убрал из его головы этот режущий вой. Цепляясь за девушку, он поднялся, повис на ее плече. Кэт пошатнулась, чуть не падая (Игорь оказался очень тяжелым), выругав себя, выпрямилась, и они, спотыкаясь, побрели через дворы к девятиэтажке писателя.
  ---
  Звонок бил по ушам, будто какой-то идиот навалился на него и давит, и давит. Спросонья ничего не понимая, я выскочил в коридор, распахнул дверь.... Игорь свалился прямо на меня.
  - Я его прислонила, - оправдывалась насквозь мокрая Кэти. Ее била нервная дрожь, зубы клацали, руки тряслись. - Павел, помоги!
  - Зайди, - сказал я, придерживая Игоря.
  - Ты поможешь? - спросила она. Не отвечая, я втащил Игоря в комнату и положил на диван. Включил свет и... охнул, ошеломленный. А я-то думал, парень всего лишь перепил лишку! Уже хотел устроить разнос за то, что пришли ко мне, вот был бы хорош! Первое мое движение было к телефону, я набирал скорую, когда услышал на пределе слуха хриплый шепот: "не звоните, пожалуйста...". На меня уставились черные запавшие от боли глаза, господи, ведь только пару часов назад в них прыгали живые огоньки вместо этой обреченности и холодного ужаса! Меня словно крупной наждачкой продрало по нутру, и самое скверное заключалось в том, что собственного страха не то, что показать, - даже почувствовать было нельзя. Иначе все. Паника. Каюк.
  - Кэти, закрой дверь и поставь чайник, - скомандовал я. Девчонка побежала на кухню, все правильно, ее нужно отвлечь, занять делом. Что теперь? Что в таких ситуациях все эти чертовы герои вытворяют?! Им хорошо, они хоть в ранах разбираются, а из меня лекарь, как из блохи тарзан. - Я сейчас позвоню своему приятелю, - уверенно сказал я парню. - И мы этот казус быстро уладим. Ты слышишь?
  - Да, - с запинкой откликнулся Игорь, а затем, осознав себя в полной безопасности, потерял сознание.
  - Счастливчик, - процедил я сквозь зубы, набирая Мишку. - Алло? Да, это я. У меня порядок, но мне требуется врач. Да, Мишок, срочно, только не из больницы. Иначе... придется вытаскивать труп из квартиры. Нет, не приезжай, не надо, а впрочем... как хочешь, - устав от вопросов, сдался я. - Окей, жду.
  Поднявшись, я долго смотрел на паренька. Вот ведь вляпался, а?! Лицо, голова, руки - все в размытой крови, наволочка стала черно-бурой. Я подумал, что надо бы его раздеть, но потом махнул рукой. Еще не хватало навредить, из меня лекарь, как ... это уже где-то было, не стоит повторяться. Вышел на кухню. Кэти сидела, вжавшись в батарею, и пустыми глазами смотрела сквозь кипящий чайник. Я отключил плиту, потряс ее за плечо, она начала всхлипывать. Я обнял ее, и стал ждать, пока она не выплачет все, что накопилось.
  В прихожей звякнули ключи, распахнули дверь, Мишка, подергав за шнурок, включил свет. Следом вошел невысокий худой человек, гибкостью напомнивший мне мангуста, в длинном черном пальто с небольшим дипломатом. На немой вопрос в его глазах я мотнул головой в сторону гостиной, и он, не раздеваясь, быстро прошел туда. Мишка некоторое время наблюдал за его возней, затем подошел к нам. Языком катнул жвачку за щекой.
  - Привет, - сказал я тихо. По лицу Кэти одна за другой бежали крупные слезы, моя рубашка промокла, хоть выжимай.
  - Здравствуй, благородный рыцарь, - хмыкнул Мишка. - И ты, прекрасная дама.
  От него по маленькой кухне волнами расползался запах дорогого коньячного перегара, видимо, утренним почином не кончилось. Однако непривычное обращение сделало свое дело, изумленная девочка подняла голову и даже забыла плакать.
  - Конфету хочешь? - подмигнул Мишок. - Или мороженое?
  - Дайте мне лучше сигарету, - жалобно попросила Кэт. Вот уж действительно - мокрый напуганный котенок.
  - Поколение next выбирает! - хрипло рассмеялся Мишка, похлопал себя по карманам и достал пачку "Русского стиля". - Угощайся, прекрасная дама. Сэр рыцарь, - он учтиво наклонился ко мне, и мне до зуда в кулаках захотелось врезать по этой ухмыляющейся пьяной роже. Какая муха его укусила, чего он ерничает?
  Не знаю, что бы произошло, но в этот момент в кухню вышел доктор, вытирая руки куском бинта.
  - Что?! - подалась Кэт навстречу, посеревшие губы шевелились, но оказались не способны произнести связной фразы.
  Врач пожал плечами.
  - В рубашке родился. Сантиметром ниже, и удар пришелся бы в височную долю. И хана. А так... шишка будет, легкое сотрясение, не более; ну, избит, конечно, на совесть, но внутренности не задеты. Недельку поваляется, температура может подняться. В общем ... ничего серьезного, парень крепкий, выкарабкается. - Он протянул Мишке бумажку. - Здесь рецепт, Михаил Борисович, обезболивающее и жаропонижающее. Сегодня я сделал ему укол, пусть спит, а завтра, потрудитесь, достаньте таблетки.
  Кэт взвыла в голос. Врач глянул на нее, покачал головой и вышел из квартиры. Мишка закрывал за ним дверь, а я плеснул в кружку кипяченой воды, противно теплой, и теперь пытался напоить девочку, досадуя, что не попросил для нее успокоительного.
  - Катя, Игорь - это твой парень? - вдруг необычайно трезво спросил Мишка.
  Я никогда не знал, и вряд ли когда-нибудь узнаю, что творилось в этой рыжей головенке. Но Кэти поймала мой растерянный взгляд, поджав губы, отчаянно бросила:
  - Да! - и снова залилась слезами.
  От Мишки почувствовалось такое облегчение, словно некий страшный приговор отменили за ненадобностью.
  - Паша, - сказал он, багровея и не поднимая взгляда. - Прости меня, кретина!
  Тогда я понял, что девчонка только что спасла мне и дружбу и карьеру.
  - Да ладно, - пожал я плечами, - чего уж там. Пустяки.
  Чуть-чуть похолодело в груди - действительно, пустяки. А если серьезно - что бы я делал без мишкиной конторы? Подрабатывал бы дворником или собирал бутылки? Надо будет подумать на досуге.
  Мишка уехал на такси, долго и пьяно попрощавшись в прихожей: после ответа Кэти его совсем развезло. Я напоил девочку чаем, накормил омлетом вперемешку со скорлупой (от волнений мне было совсем не до готовки), затем разложил кресло-кровать, достал кипу свежего белья и приказал спать. Именно приказал, намаявшаяся Кэти находилась в полной прострации. Игорь, свернувшись в комок на диване, сладко похрапывал, а вот мне вдруг стало не до сна. Я развел кружку кофе и бросился к компьютеру, ощущая самый настоящий охотничий азарт, жар в пальцах и трепет мозга в ожидании скачка... в мою личную вселенную. Происшедшее с Игорем не имело права пройти для Прокла незамеченным! Перенесенное испытание даст моему герою возможность повзрослеть и раз навсегда понять, что почем в этой дрянной жизни. Это я-то сравнивал писателя с вампиром? Какой, на фиг, вампир?! Сейчас я был Богом.
  
  
  
  ПРИПЕВ
  
  Хотя нет, богом я тоже не был. Был я Атином, великим духом вод, и задавался извечным вопросом, единым как для духов, так и для богов, лемисов, людей, магов - "что делать?". Лемис уже висел на хорошей корабельной веревке, свое отдрыгался и помер, бедолага. А вот Прокл стоял перед Хрутом Бычкой связанный и ждал, что капер изобретет для него. Лемису повезло: к нему боялись прикасаться, просто накинули аркан на шею, да так, на аркане, и вздернули. Человека ждал гораздо более занимательный финал.
  Из Марнабы корабль вышел утром позавчерашнего дня, а мальчишек, надеющихся перебраться через море Туманов в трюме под мешками с грузом, поймали сегодня после полудня. Ленор захотел пить и, решив, что им с Проклом добрые моряки обязательно дадут воды (он был лемисом, ему простительно), с утреца вылез на палубу. Ну, тогда матросы перевернули все судно, чтоб найти вторую сухопутную крысу.
  Не был бы я великим духом, я бы лемиса давным-давно выпотрошил, до сих пор удивляюсь, что Прокла настолько хватило. Весь путь к Марнабе (а это дней пять) Ленор ничего не делал, не тащил, не охотился, ел за двоих, собирал цветочки и пел песенки, не спорю, изумительным голосом, в этом отношении богиня судьбы Кона его не обидела, но вот что мозгов не дала....
  Я устал объяснять Проклу, для чего он нам нужен. Дело в том, что лемисы связаны друг с другом, вместо личностных индивидуальных сознаний у них одно подсознание на всех, смерть лемиса наносит непоправимый урон этому психическому полю, а вот спасение, напротив, становится всеобщей радостью. Я хотел доставить Прокла и Ленора в Лемсимерль, где человека, как спасителя лемиса, ожидало бы много чудесного. А тут так повернулось!
  Хрут прокашлялся. Он был капер со стажем, старый морской волк, работал еще на наместника Ваннабы до объединения империи, и чужим на его корабле была только одна дорога - за борт.
  - Веревку! - гаркнул он. - Молокосос будет купаться.
  У меня в душе захолонуло и долго не отпускало. Протащить паренька под килем только за то, что он попался под руку - это уж слишком! Но никто и не подумал возразить, матросы, радуясь развлечению, бросились выполнять.
  - Так, а теперь освободите его, свяжите только руки, - командовал Хрут, посмеиваясь. - Если выживет, такова, знать, судьба его, продадим в Амалоте какому-нибудь купчику.
  - Я не буду рабом, - внятно сказал Прокл.
  - Парень, - хмыкнул Хрут. - Ты б сейчас молился, чтоб в живых остаться. Рабом он не будет, какая цаца! Бливз, научи-ка его, а то, погляжу, птенчик разговорился.
  Бливз, здоровяк с глупой улыбкой и татуировкой на щеке, оттянул Прокла за вихры и отвесил затрещину. Ударь он посильней, убил бы мальчишку на месте. Прокл вскрикнул, покачнулся, едва не теряя сознание, Бливз подхватил его за шиворот. Я ничего не мог поделать! Невидимкой положил парнишке руки на плечи, впитывая в себя его боль, как морская губка воду. У него шла носом кровь, но я, а не он, чувствовал страшное головокружение.
  - Что? - Хрут приставил ладонь к уху. - Ась? Не слышу. Ну, вот и ладно, и заткнулся. За борт!
  Прокла дружно спустили за борт. Этим они развязали мне руки, вода была моей стихией. Стрелой я впился в морскую гладь. Его почти втянуло под обросший ракушками и водорослями киль судна, он уже задыхался, когда очутился в воздушном пузыре, переливающемся радужкой, достаточном, чтобы плыть в нем до самой Амалоты.
  Я наслаждался своим могуществом и тем, что могу использовать его во благо, каждое новое чудо было для меня той же радостью, что и для мальчика. Веревки съела морская соль, съела не за годы - за несколько секунд. Потом из затененных глубин на мой зов вынырнули касатки. Как же я любил эти стремительные черно-белые силуэты, совершенные в своей губительной красоте! Я, правда, не учел, что смертные видят в них только китов-убийц. Прокл заорал во всю силу своих легких, и попытался забиться обратно под борт.
  Мне пришлось принять видимое обличье. Увидев меня, мальчишка успокоился. Я плыл среди касаток, легко касаясь ладонями гладких прохладных шкур, им хотелось играть, мне тоже, в это мгновение я ощущал себя больше рыбой, чем духом. Потом одна из них подхватила Прокла на спину, и мы понеслись к поверхности. Вынырнули. Они кувыркались в воздухе, с шумом хлопаясь в ласковые морские воды, а я вился вокруг серебром и радугой, и, хохоча, пригоршнями плескал пену в перекошенные от страха лица моряков. Те немедля развернули корабль в противоположную сторону, выправили паруса, ловя ветер, и поплыли в Марнабу.
  А Прокл, вцепившись в спинной плавник лучшего из морских чудовищ, летел по гребням волн к недалекому берегу. Ему не верилось, что он жив и невредим, но мокрая покатая спина живого корабля под босыми ногами заставляла поверить в невозможное. А сердце замирало от ужаса и восторга, воздух со свистом врывался в гортань, солнце золотыми нитями ткало в волнах дорогу..., и Прокл чувствовал себя счастливейшим человеком на свете.
  Мы разожгли костер на берегу. Я простился с касатками и принялся успокаивать мальчика, его трясло, он все еще вспоминал Ленора.
  - За что они его убили? - со слезами твердил он. - Он же никому ничего плохого не сделал!
  Я попытался объяснить, что это жизнь, и если он больше не хочет потрясений, ему следует вернуться домой. Прокл тут же замолчал, несколько минут сидел, судорожно стиснув кулаки, затем порылся за пазухой и вынул костяную табличку.
  - Я ищу счастье, - очень серьезно объяснил он. - Оно ведь нужно не только мне, а всем нам, людям.
  Лицо его озаряла такая вера, что у меня не повернулся язык возражать.
  - Хорошо. Я постараюсь тебе помочь.
  Темные задумчивые глаза мальчишки смотрели на меня так, словно видели насквозь.
  - Великий дух, а у тебя есть имя?
  - Атин.
  - Атин, - несмело повторил Прокл. Имя звенело на губах горькой водой горного источника. - А зачем ты помогаешь мне, Атин?
  В самом деле, зачем? Что я мог ответить? Человеческому существу вовсе незачем было знать, что люди моя давняя кара. Кто не слышал истории о великом духе, предавшем человека? Нет, я не предавал Таргону, так получилось, впрочем, кому какое дело до моих оправданий?
  ...Когда тени обнимут деревья, солнце утонет в море, а ветер задует на север....
  Да, был вечер, сгущались тени, и я стремился с ветром на север, когда услышал отчаянный крик. Спустился. Не хотел спускаться, зачем спустился? Меня переполняла радость полета, в тот миг я не мог допустить никакой боли, даже чужой. Волки бросились врассыпную при моем появлении. К дереву был привязан человек, он истекал кровью. Меня потрясла жестокость его мучителей, и я решил помочь. Снял веревки, она (это оказалась человеческая женщина) упала мне на руки, беспомощная, как новорожденный младенец. Я сотворил воды и попытался со всей осторожностью обмыть раны, у нее было разодраны когтями ноги, живот и бедра, прокушена шея. От боли она очнулась.
  - Пить....
  Я напоил ее из горсти.
  - Друг, - прошептала она.
  Почему я не улетел тогда, не унесся в облака, свободный и счастливый? Ничего бы не было.
  Я выходил ее. Пытался помочь, не зная, как, а она очнулась и сказала, что умрет. Я на коленях стоял перед Нрени, умоляя богиню смерти отпустить ее. До сих пор помню слова всемилостивой богини, они показались мне пустыми.
  - Бедная девочка.... Тебе жаль ее, Атин?
  Я не знал, что такое жалость, но страх и боль не за себя - за чужого, стиснув мою гортань, не позволили ответить.
  - Бедный Атин, - печально произнесла Нрени. - Берегись, духи не умеют страдать. Они крылатая мечта, а боль, как камень, не дает подняться в небо.
  - Нрени, отдай ее мне!
  - Бедный Атин. Духи не могут умереть, и боль для них равна вечности.
  Я не поверил. Спасенная смотрела мне в глаза преданно, как собака. Я сказал ей, что она здорова и может идти своей дорогой.
  - Куда же я пойду? - удивилась она. - Хозяин опять привяжет меня пищей для диких зверей или отдаст своим наемникам. Лучше умереть.
  Почему люди настолько сильны, почему не боятся Нрени? Я был напуган больше ее. Попытался объяснить, что не могу взять ее с собой.
  - Я понимаю, господин.
  Потом у меня было два столетия, чтобы снова и снова разбирать происшедшее и проклинать себя за мягкосердечие, глупость и уступчивость.
  Далеко в лесу залаяли собаки, она вскочила - загнанный зверь, угодивший в ловушку. Невидимкой я поднялся над деревьями, разглядеть, что творится.
  - Там человек пятнадцать с собаками, наверное, из деревни.
  - Это за мной, - прошептала она, заставляя себя оставаться на месте. - Уходи, господин.
  Дух не может спорить с Коной. Я был первым и, надеюсь, последним, слишком велика плата за неповиновение. Забыв сомнения, подал человеку руки, рывком, плеском волн.
  - Держись. Помчались!
  Мы улетели.
  ...Когда распахнется безбрежная даль, и птица крылом прочертит рассвет....
  Было утро. Была хижина далеко в лесах предгорий, так, чтобы ни одна живая тварь не нашла нас. И бился в камнях родник, создавая неглубокое озеро, заглянув в которое, Таргона заплакала.
  - Что с тобой?
  Она дрожащими пальцами ощупывала шрамы.
  - Я была завидной невестой в Остеке до того, как князь напал на нас. Потом он домогался моей любви.... А теперь я уродлива! Страшнее ведьмы!
  - Ну, что ты такое говоришь? - изумился я. - Ты прекрасна.
  - Разве?
  - Да. У тебя глаза великого духа.
  Глаза у Таргоны были изумрудные. Когда в них попадал солнечный свет, от зрачков протягивались золотистые лучики, трепещущие паутинками в листве.
  Она посмотрела на меня так, словно я снова спас ее.
  Раньше я был одинок. Великие духи ближе горам и звездам, чем своим собратьям, их стихии различны, их пути не пересекаются. До встречи с человеком я был скалой в пустынном море, но это не тяготило меня. Теперь я учился радости общения.
  Мне нравилось удивлять ее. Ей нравилось удивляться. Больше нас ничего не связывало. Только изредка я ловил взгляд Таргоны, в котором билось что-то большее, чем благодарность, затаенное счастье и мука.
  Однажды ночью, когда я собирал речной жемчуг ей в ожерелье, пришла Элендаре.
  - Ты не хочешь попросить моей помощи, Атин? - голос богини любви лился мелодией лемисской флейты. - Если ты полюбил эту девушку, я могу взять ее в свою свиту, и вы никогда не расстанетесь.
  - Я не люблю ее, - удивился я. - Она просто нужна мне, - я запнулся, подбирая слова. - Смотри, например, цветок. Ведь можно жить, не зная, что он есть и не испытывать нужды. Но когда его видишь, тебе хорошо и поет душа. Разве это любовь?
  Золотой свет таял. Исчезали божественные очертания, блекли невесомые одежды, розовые и алые, как вино и кровь.
  - Бедный Атин, - услышал я на прощанье.
  За спиной по чаще пронесся треск, кто-то мчался, не жалея ног и не разбирая дороги. Я летел, но догнал Таргону только у самой хижины.
  - Почему? - кричала она. - Почему ты не дал мне умереть? Тебе я просто цветок, безделица, бесполезная и забавная. Зачем ты так мучаешь меня?
  Я растерялся. Не ожидал взрыва, не знал причины. Непонятная тяжесть легла на плечи. Теперь я знаю этому название - обида.
  - Прости, - сказал я, протягивая ей мешочек с жемчугом. - Это тебе.
  С привычной радостью она приняла подарок, а потом вдруг разрыдалась.
  - У тебя нет сердца!
  - Я знаю. - У меня его действительно не было.
  Утром она показалась мне такой же, как всегда, только у губ появились горькие тени.
  - Я не могу уйти, не отомстив за родных, - сказала она. - Иначе их души не обретут покой, и Чертоги Богов не откроются им.
  Не понимая, зачем ей куда-то уходить, я попытался объяснить, что в Чертоги принимают всех, кто не принадлежит Бездне Ханга. Таргона оставалась непреклонной.
  - Я должна. Ты не поймешь. Ты не знаешь, каково потерять близкого человека.
  И опять она была права. Я действительно не знал.
  - Я должна отомстить и за себя, - рассудительно говорила Таргона. - Князь овладел мной, как рабыней, а ведь я родилась свободным человеком. Он должен умереть, иначе я никогда больше не смогу спать спокойно. Ты поможешь мне?
  - Чем?
  Ее лицо исказила злоба.
  - Ты же великий дух! Ты можешь повелевать водами. Прикажи реке затопить его дом.
  - Зачем? - испугался я. - Там ведь живут люди, такие же, как ты.
  - А что тебе до нас? - горько спрашивала она. - Мы же бесполезны. Полевые цветы. Сколько их погибает при наводнении, не все ли равно?
  - Хватит, пожалуйста! - в ее словах была боль, и мне только хотелось, чтобы это закончилось. Соображал ли я, что говорю? Нет. - Я сделаю, что смогу, Таргона, обещаю.
  - Смотри же, - жестоко улыбнулась она. - Ты поклялся.
  Таргона стала прежней. Смеялась моим подаркам, с удовольствием поднималась со мной в небо, где я кружил ее, пытаясь передать счастье свободного полета, а потом вдруг попросила, чтобы я научил ее сражаться. Когда я ответил, что не умею, она ушла к людям. Ровно на неделю.
  Она не приняли ее. В деревнях Таргону обзывали ведьмой, а когда она попыталась купить оружие, ее избили и ограбили. Я забрал ее, она проплакала всю ночь. Говорила, что ей нет места на земле, но сначала она должна отомстить. Я так хотел ее успокоить, что пообещал, что мы пойдем к князю завтра и справимся вдвоем.
  Мы вылетели на рассвете. Утром вчерашнее безумие оставило меня, и я попытался объяснить ей, что нельзя отнимать жизнь, я показывал ей на играющих детей, на пасущихся овец, на птиц. Когда я опустил ее среди цветов, раскрывших солнцу свои венчики, она сказал, что я трус и, жестко рассмеявшись, велела мне уйти. Дальше до самого городища я не произнес ни слова.
  Там не было реки, чтобы затопить дома. Таргона вошла в ворота, я был рядом, невидимый, не понимая, зачем я здесь. Она принялась выкликать князя. Он вышел на крыльцо, окруженный воинами, их было семеро, сильных здоровых людей, и я знал, что никто из них не хочет умирать.
  - Что тебе?
  - Я Таргона.
  Князь долго разглядывал ее, тер лоб, силясь вспомнить.
  - Хороша стала, - плюнул, наконец. - Пошла прочь, потаскушка, такая ты мне не нужна.
  Таргона прятала топор под плащом. Никто, тем более я, не ожидал, что у нее хватит сил и решимости. Она размахнулась.... Лезвие впилось в голову ее обидчика, и я видел, как кровь хлынула в его разинутый от изумления рот. Кто-то крикнул, и все набросились на нее. Я подождал первого воина и приказал воде уйти.
  Я чувствовал его боль, его страх.... Вода покидала человека, смачивая утоптанную сухую землю, и я видел, как гаснут ясные глаз, такие же, как у Таргоны. Как у меня.
  Он был живым, а я убил его. Он был человеком, я превратил его в высохший остов. Я! Темная сила Ханга обуяла меня, и я нарушил запрет Коны. Ничего не соображая от ужаса, я бросился в небо, в скалы, в лес, я вжимался в палые листья и умолял землю превратить меня в ручей, в горстку талой неразумной воды, чтобы больше никогда никому не причинять зла.
  Я вернулся слишком поздно. Изрубленное тело Таргоны остывало на пропитанном кровью песке, и ее ноги грызли княжеские псы. Я опустился рядом, коснулся бледных губ. Они внезапно дрогнули под пальцами, я понял, что она жива и закричал, не в силах больше вынести:
  - Забери ее, Нрени! Хватит, сжалься, сжалься, умоляю!
  - Прощайтесь, - сказала богиня смерти. - Ты ее больше не увидишь.
  Ужас и боль - это слова, придуманные людьми, а я не был человеком. Если бы я мог стать камнем - стал бы. Если бы мог стать водой - стал бы. Если бы мог умереть.... О, если бы мог!
  Что она скажет, мой цветок, моя Таргона? Что я трус? Что оставил ее и бежал?
  - Атин, - услышал я гаснущий вздох сорванных связок. - Любимый....
  Меня судили все, боги и великие духи, мои собратья. Я стоял на коленях в кругу совета и готов был благодарить за самое страшное наказание. Страшным оказалось милосердие.
  - Ты будешь жить здесь. - Зеркало Дайвоны, голубой кристалл в ладонях гор. - Ты не должен был убивать людей, Атин, если убьешь еще раз, станешь водой, из которой произошел. Это - запомни. А в остальном - делай, что хочешь.
  С тех пор прошло двести лет. Семьдесят три тысячи дней и ночей, бессчетное число часов без сна и покоя, пытки раскаяньем. Великие духи не умеют забывать.
  Людские легенды всего лишь изменили Таргону на Таргона, человека с севера. Люди чтили богиню Элендаре и не могли понять, почему любовь не тронула великого духа вод.
  Лет восемьдесят назад я узнал, что одна из спутниц Элендаре, Фрэна, покровительница встреч, полюбила смертного. Это потрясло меня, всколыхнуло: так смерч взбивает застоявшийся пруд, только вместо ила со дна поднялась старая мука. Крохотное озеро, прозрачное до глубины чудо природы, последнее прибежище отступника, стало для меня тюрьмой.
  Прокла я выбрал своим искуплением. Мальчик ищет счастья, не понимая, что его нет, - что ж, он его получит. Я за него уплачу любую цену.
  - Ты мне понравился, мальчик! - усмехнулся я, взлетая и от костра и от воспоминаний. Во мне бушевала скованная доселе энергия, хотелось сделать что-то сумасшедшее и прекрасное. Я вскинул руки, и на нас дождем осыпались ягоды малины. Какой же он все-таки ребенок! - почти с нежностью думал я, наблюдая за ним.
  Прокл подставлял ладони, смеясь, ловил большие граненые ягоды, алые и желтые, ел, по пальцам, по подбородку тек сок, вымазанное лицо светилось от удовольствия.
  Потом он купался, потом я помогал ему ловить рыбу. Он уснул, а я долго еще сидел над ним, не в силах поверить, что мое заточение так неожиданно закончилось. Далеко на севере золотыми россыпями горели огни Амалоты.
  - Спи, - шепнул я мальчику. - Завтра ты пойдешь в столицу, найдешь свое место в жизни и успокоишься.
  Многое бы я отдал за то, чтобы мои слова оказались пророческими!
  
  КУПЛЕТ
  
  Меня разбудил шум, я вскочил, и Кэт от неожиданности уронила вещи на пол. Розовое утреннее солнце заглядывало в окна. Девочка начала поспешно подбирать одежду, что-то громко стукнуло, Игорь поднялся было, но тут же со стоном опустил голову на подушку.
  - Тсс, тише. Ты куда, домой? - шепотом спросил я Кэт.
  - Не знаю, - растерялась она, нервно комкая кофточку. - Я, наверное, завтрак сделаю....
  - А сколько времени?
  - Полседьмого.
  - Угу, - кивнул я и опять отключился, сказывалась бессонная ночь.
  Окончательно я проснулся под скворчанье маргарина на сковороде и негромкую музыку радио. Оделся, пошел в ванну, но в коридоре остановился, с улыбкой наблюдая за зрелищем на кухне: Кэт танцевала с тряпкой в руке, сметая сор со стола. Почувствовав взгляд, она обернулась, я прижал палец к губам. Мы оба тихонько рассмеялись. Побаловав себя контрастным душем, я вернулся в залу и чуть не выругался: вчера оставил компьютер включенным. Разумеется, не утерпел, тут же полез смотреть текст. Мне нравилось с утреца на свежую голову проглядывать написанное ночью, иногда попадались такие перлы!
  Сегодняшнее удивление было неприятным. После развода я зарекся писать любовные истории, сентиментальные воспоминания Атина мне не понравились. Я начал править, но исчезла связка между действием и эмоциональным состоянием персонажей, это было хуже любой сентиментальщины, пришлось плюнуть и оставить, как есть.
  Вовремя вмешавшийся телефон спас мое настроение. Звонил Мишка, неразговорчивый с похмелья, спрашивал, как Игорь (он его упорно называл Сергеем) и купил ли я по рецепту, чего там врач велел. Я пообещал вечерком заехать, и мы с Кэт позавтракали в идеально прибранной и приобретшей какой-то неожиданный уют кухне. Затем проснулся Игорь, нас выгнал в зал шум: парень пытался встать, но всякий раз опрокидывался обратно на диван.
  - Да лежи ты, - с веселым сочувствием произнес я. - Не дергайся.
  - Мне домой надо! - жалобно ответил он. - Мать же волнуется!
  Я подал ему телефон.
  - Звони. Матери, на работу, друзьям, кому там еще... скажешь, что до вечера тебя не будет. Устрой передых. Я пойду, лекарства принесу, тогда посмотрим, - видит бог, я пытался говорить нравоучительно. Кэт, правда, то и дело давилась смехом. - Ты лучше умой его, - недовольно кивнул я девчонке.
  - Зачем? - обалдел Игорь.
  - Видел бы ты себя!
  Кэт порхнула к шкафу, достала зеркало, и через мгновение Игорь имел счастье (надеюсь), разглядывать свое лицо, с фингалом под глазом и в запекшейся крови. Он присвистнул и вполголоса выругался.
  - Не свисти, денег не будет, - ехидненько встряла Кэти.
  - Ладно, ребята, я пошел. Кэти, захочешь поставить музыку, компьютер не включай, магнитофон есть. И в комнате не кури, пожалуйста, выходи на балкон.
  Как только за писателем закрылась дверь, Катерина распахнула окна, достала пепельницу.
  - Иногда он бывает занудой, - прикуривая, интимно пожаловалась она. - К тому же у него все классные вещи на дисках, на кассетах почти ничего нет.
  - Дай и мне сигарету, - попросил Игорь.
  - Держи. Ой, совсем забыла, а ты есть хочешь? Я там мясо пожарила и салат сделала. Мы уже поели....
  - Я не хочу.
  - Тебе надо есть, - заботливо сказала Кэти.
  - А тебе не надо курить, - усмехнулся Игорь, но, когда пальчики Кэти ласково пробежались по его щеке, решил не продолжать. Маленькие шаловливые руки, нежные, несмотря на то, что отродясь не знали крема и перчаток, взъерошили завитки жестких темных волос, затем забрались под свитер и пощекотали сосок. Вар выругался про себя: он даже приподняться не мог, хотя вчерашний стресс хотелось смыть и накатившее возбуждение как нельзя лучше подходило для этого. Кэти наклонилась, ловя его губы, и он с удовольствием подумал, что девочка просто супер, хотя не Светка и не Люси. А Катя ни о чем не думала, просто поддалась влиянию момента. Ею всегда управляло настроение.
  ... Лекарства я купил в ближайшем аптечном киоске, прежде чем положить в карман, с сомнением оглядел баночку, наполненную пилюлями противного желтого цвета и пару упаковок с таблетками. Надписи мне ни о чем не говорили, я, слава богу, на здоровье не жаловался, разве что после бессонной ночи глотал анальгин, чтоб голова не болела.
  Распогодилось, весна набирала темп и краски, солнце звенело в сотнях талых ручейков, запрудивших улицы, и в воздухе неуловимо пахло пробуждающейся зеленью. Я хмыкнул, подходя к выстроившимся в ряд бакам помойки, где уже рылся ранний бомж. Мимо них, затем двумя сырыми исписанными и обоссанными подворотнями, через гнилой забор и вдоль заброшенной стройки до дома было рукой подать, но мне так не хотелось портить очарование утра, что я завернул в обход по проспекту.
  Ближе к вечеру здесь можно было встретить половину населения окрестных домов, но сейчас проспект пустовал. Теплый ветер ерошил встопорщившиеся почками ветви, гнал по асфальту пустую банку из-под пива.
  Возле часовенки на парапете сидела старушка в черном пальто и пуховом платке, с деревянным коробом на коленях. Она собирала деньги на храм, я по привычке полез в правый карман и, не глядя, выгреб оттуда всю мелочь. Зашел в часовню. Не то, чтобы я сильно верил, мода быть православным меня не задела, напротив, никогда не понимал и не пойму людей, кланяющихся каждому столбу. В церковь я приходил под настроение, но только не на службу. Не люблю столпотворение, все шушукаются, покупают свечи, ставят свечи, помещение задымлено ладаном, хор орет, священник провозглашает молитвы, и надежда приобщиться к тайне, с которой шел сюда, тает с каждой проведенной здесь минутой.
  Мне нравилось, как вот сегодня: тишина и светлая пустота, такая обычно набирается в душе, чтобы потом взорваться идеей. Солнечный свет облизывал истоптанные доски порога, горела пара лампадок, у правой стены под темными иконами какая-то женщина тихо кланялась. Я пошел к большому распятию недалеко от алтаря, перекрестился.
  Всякий раз здесь меня охватывало невероятное ощущение свидетельства, словно наяву слышался свист бичей, вой толпы, и стук молотка по гвоздям, с мокрым чавканьем и хрустом продирающихся сквозь плоть, чтобы впиться в дерево креста. Я потряс головой, снимая наваждение, и в который уже раз с чувством жалости и непонятной вины заглянул в отрешенное лицо Бога. За что тебя так, а?
  Бог молчал.
  До самого дома я обдумывал книгу и почти ничего не замечал вокруг. Однако в подъезде реальность схватила меня за грудки и приперла к стенке. Реальностью оказалась Глафира с метлой, я, заморочившись фэнтези, чуть не принял ее за ведьму, но вспомнил, что тетка время от времени подрабатывает уборщицей.
  - Денег займи, - хрипло потребовала реальность, оглушив мое обоняние запахом сивухи.
  Нет, какова наглость!
  - Не займу! - отрезал я зло.
  Глафира, как всегда, забормотала про ментов. Я завелся с полуоборота, схватился за черенок метлы, к самой дворничихе даже прикасаться было противно.
  - А пойдемте! - с веселым бешенством воскликнул я. - Пойдемте, Глафира Львовна, вызовем милицию, а я им расскажу, с кем вы там пьете, да как девочку воспитываете.
  Ошеломленная Глафира дернулась, пытаясь вырваться.
  - Куда это вы? Давайте-ка, к телефону, к телефону!
  Наконец она догадалась отпустить метлу и почти бегом бросилась к выходу.
  - Жлоб! - исчезая за дверью подъезда, проорала она. - Интеллигент вшивый!
  Я в досаде швырнул метлу ей вслед. Никогда не понимал логику нашего пролетариата: если интеллигент, почему вшивый?.. Однако мавр сделал свое дело, встреча с Глафирой уничтожила переполнявшие меня замыслы. Лифт не работал. Его включали с той же частотой, с какой комета Галлея посещала Солнечную систему, вот и утверждай после этого, что звезды на жизнь не влияют! Стараясь не потревожить больного, я на цыпочках вошел в квартиру, а там так и застыл с открытым ртом: ребятишки увлеченно целовались. Ну и правильно, чем им еще заниматься? Я кашлянул. Кэт с писком отскочила от Игорька. Тот покраснел.
  - Ты матери звонил?
  - Угу, - пряча глаза, пробурчал он.
  - Ладушки, - вздохнул я. - Вижу, тебе уже легче. Кушай свои таблетки, я такси вызову, поедешь домой. Кэти, а он завтракал?
  - Нет, - виновато ответила она. - Он не хочет.
  - А ты заставь!
  Во мне бурлило раздражение. Ох уж эта Глафира! Не желая срываться на ребят, я ушел на кухню, с треском распахнул форточку, закурил. Минут через пять тенью скользнула Кэти.
  - Извините, Павел Валерьевич, - с притворным смущением начала она, разглядывая ногти. Почти все были обгрызены. - Игорь не виноват, это все я....
  - А он, надо полагать, сопротивлялся, - уже смеясь, предположил я.
  - Почти, - сверкнув глазами, ответила девчонка. Вот ведь зараза! И как на такую злиться?
  Уехали они вместе, и Кэт бережно поддерживала Игоря, помогая ему спускаться по лестнице. По-моему, они нашли друг друга. Заплатив таксисту, я помчался наверх, шепотом повторяя фразу, начинающую следующий абзац книги. В конце концов, Глафиры приходящи и уходящи, а искусство вечно.
  
  ПРИПЕВ
  
  Харчевня пустовала. Это старое темное заведение, ютившееся на окраине неподалеку от Южных ворот, и в лучшие времена не выделялось среди сотни таких же полуподвальчиков, а сейчас и вовсе стало притоном для бродяг и нищих. Даже воры обходили "Жирный окорок" стороной, косясь на название, презрительно говорили, что кухня харчевни давно уже ничего, кроме дохлых крыс, не знает.
  От полученной информации голод Прокла не прошел, парень был согласен и на дохлую крысу. Он пообещал Атину ни во что не ввязываться и получил от него две маленькие золотые монетки. Хмурый трактирщик за стойкой долго уговаривал парня взять вина или пива, но "деревенщина", как он, потеряв терпение, обозвал Прокла, боялся истратить деньги попусту, да и спиртных напитков не выносил из-за давнего детского впечатления.
  Деревенька, где Прокл родился, исстари называлась Омтейн, и никто не знал, что означает это название. Двадцать дворов, все - в дальнем ли, в близком, но родстве, люди жили по законам общего клана. На северном конце деревни, там, где начинались заросшие люцерной лужайки, петлявшие в обход оврагов, стояла кузня, и кузнец почитался ведуном, знавшимся с духами огня. Был, конечно, и свой колдун - Хрилл, его все боялись и никто не любил. Полубезумный старик имел дурную привычку пророчествовать о конце света. "Опять каркает, старый ворон, хоть бы упился наконец до смерти", - бормотали люди, когда Хрилл, в балахоне, запятнанном гнилью и рвотой, вылезал из своей землянки с кожухом настоенной на травах браги и, бродя от двора к двору, тоскливо вскрикивал:
  - Чую, чую! Рядом совсем Нрени, и браслеты ее звенят, звенят, звенят.... Гибель сулят! Ги-ибель!
  Прокл тогда был сорванцом тринадцати лет от роду, маленьким, хитрым и гибким, как хорь, смуглым, тощим с курчавым темным волосом и непроницаемыми зеленовато-коричневыми, как гнилое озерцо, глазами. Он ходил в подпасках у дурачка Накли, пока тот не заночевал в Волчаном доле, где его сожрали койоты. Несмотря на очевидную глупость, Накли замечательно играл на жалейке, и после его смерти рожок с пятнышками въевшейся крови навсегда отошел к Проклу. Вот и сейчас, мелкими глоточками хлебая молоко из большой деревянной кружки, парень время от времени любовно поглаживал спрятанную за пазухой корявую дудочку.
  Вечно пьяный Хрилл как-то поймал его, когда он, еще неумело, пытался играть, сильными жилистыми пальцами принялся выкручивать ухо.
  - Что деешь, сынок, почто демонов тешишь?
  - Пустите! - орал Прокл. - Ой-ей-ей, пустите, что я вам сделал, уже поиграть нельзя!
  Он сидел на мшистом камне над небольшим серебряным ключом, в такой редкой для степи зеленой рощице, смотрел в воду, где танцевали облетевшие листья, и не заметил, как подкрался колдун.
  Хрилл ответил, что никуда его не отпустит и вообще, превратит в груду валежника, а потом сожжет, но, когда мальчишка разревелся, сжалился, видать. Снял с пояса неимоверно воняющий мех и велел Проклу пить, чтобы животворное зелье изгнало из него бесов. Стараясь не дышать, Прокл глотнул и упал без памяти. Очнулся он заполночь на том же месте, чувствуя себя вывернутым наизнанку, долго искал дудочку. Хрилл со злости втоптал ее в глину, но каким-то чудом не сломал; паренек подобрал ее, долго чистил, потом поднес к губам, до замирания сердца боясь, что колдун ее испортил, и она больше не споет. Легкая, с едва заметным присвистом, звонкая трель наполнила ночь, шелестом отозвался тростник, удивленно перекликнулись птицы, а Прокл..., Прокл плакал от неудержимой радости, дрожащей рукой гладил рожок, словно живое существо и чувствовал себя счастливейшим человеком на свете.
  Но с тех пор даже упоминание о выпивке вызывало у него тошноту. Парень сидел себе в уголке, ломал большую булку хлеба, закусывая гусятиной. Сначала его занимала только еда, но, утолив голод, он с любопытством огляделся. Народу постепенно набралось, и в общей бедняцкой массе сгорбленных спин и блеклых лиц резко выделялась компания из шести человек.
  Они собрались за столиком недалеко от Прокла, все в меховых шапках с железными маковками, в коротких плащах, вооруженные широкими мечами и ручными булавами. Один уловил, что Прокл не сводит с них глаз, и что-то сказал своим, те ответили на непонятном гортанном наречии и рассмеялись.
  - Отвернись немедля! - прозвенел комариный писк. Вздрогнув от неожиданности, Прокл повернулся. Он уже понял, что без Атина ему не обойтись, но подобные выходки великого духа действовали на нервы. - Не гляди на них, - между тем пищал комар. - Это наемные убийцы из Оймяллы. Ты с ними будешь драться.
  - Что? - ахнул Прокл, невольно оглядываясь на опасную компанию. После слов Атина шестерка и вовсе показалась непобедимой и ужасной. - Да ты что! - заорал он в голос. - С ума сошел? Они меня, как червяка, раздавят!
  Люди начали оборачиваться, многие посмеивались.
  - Парень, - окликнул его трактирщик, нервно обмахивая полотенцем чистую стойку. - Не знаю, что ты пил, но если напился, веди себя тихо.
  - Я не пьяный! - возмутился Прокл.
  - Тогда выметайся отсюда! - отрезал трактирщик. - Сумасшедших здесь мне не надо.
  Полный решимости настоять на своем, Прокл не двинулся с места, но из угла опять раздался писк Атина:
  - Не связывайся, мальчик, лучше уйди. Подождешь их на улице.
  Прокл поднялся, нашарил котомку и ушел. Дверь харчевни пристукнула, закрываясь за ним, и изнутри донесся голос трактирщика и дружный хохот. Парень вздрогнул. Ему было страшно, к ногам словно привязали по камню. Он сейчас с удовольствием бы сбежал, если бы не знал, что великий дух не даст ему уйти.
  - Это ты во всем виноват! - сказал он Атину. - Зачем ты вообще появился? Я просто шел бы своей дорогой, искал изумрудную страну. А теперь они меня убьют....
  Атин не ответил, Прокл подумал, что жалуется совсем как Тейпо и замолчал. От ужаса и бессилия хотелось плакать.
  Ждать пришлось недолго. Дверь распахнулась от пинка, и шестерка вывалилась на улицу. Один сбегал в кусты облегчиться, и они направились в город. В каком-то полусне Прокл шел следом. Он слышал голос Атина "не бойся, мальчик, не бойся", вспоминал родных, оставшихся в Омтейне, Тейпо, разбойников на дороге в Угу, моряков и лемиса. Страх постепенно сменился злостью, и парень подумал, что если по какому-то недоразумению выживет - первым делом пошлет Атина куда Накли овец не гонял.
  Было далеко заполночь. На большой пустующий перекресток слуги выносили удобный закрытый портшез. Шестерка рассыпалась, окружая процессию, взвизгнули вырываемые из ножен мечи, и за занавесками раздался перепуганный вопль. Весь ужас, вся слабость Прокла схлынули, смытые чужим страхом, он видел - капельки вечернего дождя на листьях старого дерева, мокрая мостовая, брошенные наземь факелы, упал один слуга, другой. Он слышал, как в портшезе молится насмерть перепуганный человек, как клокочет воздух в легких у умирающего пажа. Он перестал быть трусоватым деревенским мальчишкой, он стал - возмездие. Сам собой лег в руку нож. Прокл пырнул ближайшего наемника; не глядя, чувствуя тяжелое дыхание справа, отмахнулся от второго, тот заорал от боли, слепо вскинул руки, закрывая рассеченное лицо. А Прокл столкнулся с третьим. Этот был мастером, в руках у него танцевали два стилета.
  Дарни запомнил сумасшедшего мальчишку еще в харчевне, но и предположить не мог, что тот перейдет им дорогу. Большой Ганта, повизгивая, катался на мостовой, пытаясь запихнуть обратно вылезающие внутренности. Большой Ганта был дураком, никогда не застегивал куртку, выставляя напоказ татуированное пузо, за что и поплатился. А деревенский ублюдок блаженно улыбался, неумело помахивая длинным тесаком. Наверняка нажрался грибов.
  - Иди сюда, воробей, - позвал Дарни. - Цып-цып-цып. Воробушек....
  Ножи полетели в Прокла, зависли перед самым его носом и упали. Дарни обалдел ничуть не меньше парня, хотя не слышал смеха великого духа и так и не понял, в чем дело. "Надо было пришить его в харчевне", - подумал он уже в прыжке, ногами метя парню в грудь. Такой удар крушил грудную клетку, вдавливая осколки ребер в легкие и сердце. Его ноги просто сломались.
  Остальные бросились бежать, едва сумасшедший парень обернулся. Шум стих, и Прокла отпустило. Он сел на мостовую, поглядел на умирающего громилу, пальцы которого до сих пор шевелились в собственных кишках, на мастера стилетов с пропоровшими штаны острыми костями, на коченеющие тела слуг. От них растекалась густая темная жидкость, огоньки так и не погасших факелов танцевали в ней, и это показалось Проклу невыносимым. Его перегнуло пополам и чистило, пока в желудке не осталось ничего, кроме зеленоватой желчи.
  Потом он поднялся. Нож упал, звякнул, и занавески портшеза приоткрылись. Наружу выбрался, покряхтывая, толстый пожилой человек. Такой богатой одежды, как на нем, Прокл никогда не видел: человек сиял драгоценностями и серебряным шитьем почти как великий дух. Он оглядел побоище, удивленно покачал головой и подошел к своему спасителю.
  - Пошли.
  - Куда? - немедля насторожился парень.
  - Домой, - вздохнул господин. - Они же вернуться могут.
  - Я нигде не живу.
  Господин кивнул и, тяжело обходя лежащие тела, направился к особняку за чугунной оградой на другой стороне дороги.
  - Иди за ним! - приказал великий дух, и Прокл, решив, что хуже уже не будет, пошел. Он вымотался настолько, что спорить не было сил.
  В себя он начал приходить в большом холле. Проклу, правда, он показался ничем не примечательным: ни тебе статуй литого серебра, ни аксамитовых портьер. Дерево, вазоны с цветами, плетеные занавески, - Прокл не знал, что лемисская плетенка стоит много дороже и золота и серебра.
  - Как тебя зовут?
  - Прокл.
  - Мое имя Бакарт, я поставщик императорского Дома. Называй меня теолдо, почтенный. Я нанимаю тебя телохранителем, жить будешь у меня. - Мнение мальчишки Бакарта не интересовало, он считал, что тот еще должен благодарить его за милость.
  Парень вспыхнул и хотел уйти, когда на лестнице, ведущей наверх, раздался звонкий голос, и по ступенькам сбежала девушка.
  Уроженец Амалоты никогда не назвал бы Нарвес красивой. Она была слишком обычной для столицы, помнившей Несравненную Неджису, супругу императора и Элен Блистательную, королеву Алтроса. Симпатичная, курносенькая, с тяжелым узлом темных блестящих волос и большими серыми глазами; Прокл глядел на нее, раскрыв рот от изумления. Красавица Вивея в сравнении с дочерью Бакарта казалась тощим чумазым котенком. Оливковая кожа девушки становилась молочной на шее, где пульсировала жилка и трогательно выступали ключицы, белые ухоженные руки не пестрили веснушками и мозолями, ноготки, не знавшие работы, были розовыми и заточенными. Прокл принюхался. От дочери Бакарта пахло цветами. Девушки в деревне обычно пахли сеном, потом, навозом и козьим молоком. В Омтейне считалось неприличным мыться более трех раз в месяц.
  Нарвес разговаривала с отцом, искоса разглядывая нерешительно топчущегося у стены юношу. Бакарт сказал, смеясь, что взял его телохранителем за кусок хлеба и крышу над головой, деревенский мальчишка оказался великим воином. "Ты понимаешь, Нарвес, как хороший купец я просто не мог упустить такой товар". Великий воин!.. Нарвес он казался потерявшимся зверьком: озирается, ища нору, где можно спрятаться. А потом вдруг уставился на нее с таким восхищением, что девушка смущенно потупилась. Городские кавалеры никогда не смотрели на нее так. Даже тот старик вдовец, просивший ее руки, рассматривал ее как Бакарт Прокла. Он тоже был хорошим купцом и не хотел упустить товар.
  Прокл остался. Время шло своим чередом, и он потихоньку осваивался. Теперь юноша носил другую одежду: зеленый плащ, алые колет и штаны, все из тонкой шерсти, непривычно легкое и теплое, вечера напролет слушал Бакарта, хваставшего успешными сделками, выезжал с купцом в город и на склады, и учился не удивляться. Не удивляться крепостной стене, сложенной из багрового, словно политого кровью кирпича, не удивляться роскошным светлокаменным дворцам в центре, золотым шпилям Школы императоров - старейшего университета Амалоты, не удивляться нарядной толпе, полнившей улицы с утра до ночи, вельможным кавалерам, провожающим долгими взглядами портшезы с прекрасными дамами. Особняк Бакарта больше не казался ему огромным, и он узнал цену лемисской плетенки.
  Но иногда, на лестнице, в гостиной или в саду за домом Прокл встречал Нарвес - и напускное равнодушие исчезало, он снова становился смущенным деревенским парнишкой, молча кланялся, а девушка проскальзывала мимо, опустив голову, непонятно, заметила или нет, и страшная досада охватывала юношу. Почему он не вельможный кавалер, потомок древнего и богатого рода, герой и красавец? Может, тогда дочь Бакарта обратила бы на него внимание.
  Прокл забыл мечту, выгнавшую его из родного дома. Самая мысль о том, чтобы уйти сейчас на поиски изумрудной страны и покинуть Нарвес, казалась ему безумием. Он принялся следить за ней, ища повод поговорить. Вдвоем с Малви, своей нянькой, Нарвес часто приходила в садовую беседку вышивать. Прокл пробирался туда на рассвете и оставлял подарки: сначала цветы, потом, сказав купцу, что не будет служить бесплатно и получив жалованье, - недорогие украшения. Нарвес всегда уносила их с собой.
  В очередной раз он был пойман с поличным.
  - Так это ты! - раздался за спиной пронзительный девичий голосок, когда он опускал коробочку с леденцами на скамейку.
  Прокл обернулся.
  - Нет, - сказал он, жутко краснея. - Да.
  - Нет или да? - засмеялась девушка, порхнув к скамейке. - Любопытно, что ты принес сейчас? - Она открыла коробочку. - Ух ты, конфеты! Мои любимые! Угощайся.
  Прокл взял у нее с ладони круглый зеленый леденец и бросил в рот. Ему казалось, весь вкус жизни набрался в этот маленький сладкий комочек.
  - Ты все время молчишь, - сказала Нарвес. - И прячешься. Зачем?
  - Ты мне нравишься, - не без труда объяснил он. - Ты очень красивая и вкусно пахнешь.
  Девушка едва сдержалась, чтобы не фыркнуть. "Вкусно пахнешь" - мог сказать только неотесанный чурбан! Но зато он говорил искренне, совсем не так, как городские кавалеры: "моя прекрасная госпожа, ваш взгляд пронзил мне сердце..." - заученно, заунывно, глядя куда-то в сторону. Нарвес, обожавшая высмеивать поклонников, с удивлением поймала себя на том, что не хочет обидеть паренька.
  - Ты мне тоже нравишься, - засмеялась она, - я же не молчу.
  Он действительно ей нравился. Высокий, сильный, с правильными чертами лица и длинными темными волосами. Отец говорил о Прокле - "великий воин", но девушке, не знающей жестокости, он казался менестрелем - певцом любви и красоты. В нем была какая-то мягкость, неискушенность, да еще эта ямочка на подбородке....
  Только манеры оставляли желать лучшего. Нарвес вздохнула, и твердо решила заняться его воспитанием. Да-да, прямо сейчас, пока она не забыла, и пока ей не наскучило.
  - Ты должен называть меня "моя прекрасная госпожа", - сказала она.
  - Моя прекрасная госпожа, - послушно повторил Прокл, глядя на нее влажно мерцающими глазами. А потом взял ее руку и осторожно поцеловал, так же, как один из вельможных кавалеров, встретив даму на улице.
  Нарвес замерла. Ранее солнце, еще нежаркое, золотилось в ветвях, в саду пела пичуга, а Прокл, держа в руке доверчивые пальчики, глядел, не отрываясь, на приоткрытые губы девушки и чувствовал растущую в груди необъятную радость, от которой щемило сердце, и звенело в ушах. "Это и есть счастье?" - думал он. Ему было страшно, что это закончится.
  
  КУПЛЕТ
  
  Всю неделю Кэт не появлялась. Всю неделю я работал, так что даже не было времени удивиться ее отсутствию, но в пятницу она нагрянула вместе с Игорем, и парень гордо протянул мне написанное от руки и разрисованное фломастерами приглашение на концерт.
  Висок у него был залеплен пластырем, и голова, надо полагать, зажила, оставив желтеющий синяк на скуле.
  - Выздоровел?
  - Да, - в темных глазах искрились звездочки, множа тусклый свет грязной коридорной лампы. - Девятого апреля будет рок-сейшн, Павел Валерьевич, и... в общем, приходите, пожалуйста, мы будем очень рады!
  - Посмотрим, - согласился я. - А чего вы в прихожей застряли, пошли в зал.
  - Мы идем на репетицию, - вставила счастливая Кэти.
  - Мы потом зайдем, - решил Игорь. - Надо успеть отыграть, осталось только две недели.
  - А..., - немного ошарашенный их деловитостью, протянул я. - Ладно, зайдите потом.
  Они выскочили из подъезда, со смехом подставляя лица мокрому снегу. Мартовская погода капризничала, то пригревая, почти как в мае, то с новой силой напоминая о зимних холодах. Держась за руки, ребята заспешили в гараж Витька: там, после полугода уламывания родителей и войны с соседями, группа отвоевала место для студии.
  Грохот ударных разносился по улице. Неугомонный Крэш приходил раньше всех, уходил позже всех, ему, честно говоря, было все равно, репетирует он один или с кем-то, лишь бы играть. Барабанные палочки у него вылетали за неделю.
  Ребята постучали, но Крэш ничего не слышал, пришлось ждать, пока он не доиграет. Наконец тяжелая железная дверь с лязгом захлопнулась, и они оказались внутри.
  - Привет.
  - Хай, Вар, - бешеная барабанная дробь. - Привет, котенок.
  - А Стас с Витьком где?
  - Пошли за пивом.
  Под потолком горела оплетенная паутиной лампочка. На грязных стенах плакаты: Игорь с улыбкой вспомнил, что клеил их на жвачку, на клею они отчего-то не держались.
  - Ладно, - сказал он. - Пока их нет, давай подберем бой на "Контакт".
  - Какой контакт? - хмыкнул Крэш и тоненько пропел: - Какой, какой, конечно, половой.
  Кэти засмеялась. Вара передернуло, хотя он знал, что все так будут реагировать на это слово. Менять название он не собирался.
  - Это моя новая песня.
  - Слушай, - негромко выстукивая по альтам, пробурчал Крэш. - Гений ты наш производитель.... У нас концерт через две недели! Давай отыграем то, что есть, вчистую, а потом будем делать все остальное, а?
  Игорь обиделся, но высказываться не стал, Крэш был прав. Он взял гитару, заиграл тему из "Горного короля" Грига, барабанщик повел ритм.
  - Ба, - поразился он, когда музыка закончилась, и Кэти захлопала в ладоши. - Вот это класс! Когда выучил?
  - На днях, - небрежно ответил Игорь, стараясь не показывать удовольствия. Он хотел казаться профессиональным музыкантом, для которого такое просто разминка.
  - Дай ноты, - барабанов Крэшу было мало, он учился играть на гитаре, и думал, что поразить тусовку каким-нибудь особенным соло будет очень даже замечательно. Тем более что в последнее время музыканты стали снимать классику, считалось особенным шиком при случае наиграть на гитаре или Лунную сонату, или "Тореадора" из Кармен.
  - Не могу, я с кассеты снимал. Если хочешь, напишу, но я не уверен, что все правильно.
  - Звучит же, - не согласился Крэш. - Напиши, Вар, ладно?
  - У меня ручка есть, - тут же отозвалась Кэт.
  Но записать ноты Игорь не успел, пришли Стас с Витьком, принесли пиво. Открыв бутылки и подзаправившись, разобрали инструменты и начали играть. Дело пошло. Катя сидела на перевернутом ящике, хлопала по коленкам и даже пыталась пританцовывать. Вар на маленьком пятачке между колонками и усилителем изображал то ли Фредди Меркюри, то ли Костю Кинчева. На одном дыхании отыграли "Развязку", "ЛЖ"....
  - Мяса давай! - избивая сольник, заорал Крэш.
  Стас фыркнул.
  - Осточертело, все тяжеляк лабают. Мяса хочешь - иди на базар, купи свининки.
  Ребята расхохотались. Эти двое вечно спорили, в каком стиле делать очередную песню. Крэш, поклонник "Korn" и "Rammstein", требовал потяжелее и побыстрее, Стас, любитель блюза и виртуозных переборов, отточено выводил почти готические соло, и терпеть не мог играть аккордами, обзывая их "бренчаньем". Игорю всякий раз приходилось разводить противников, напоминая, что они играют русский рок, поэтому возможны варианты, и вставить замысловатое соло поверх тяжелых барабанов и аккордов ритм-гитары очень даже замечательно.
  - Для концерта, думаю, хватит и четырех песен, - сказал Вар. - Давайте выберем еще две, и проиграем вместе.
  - Только поскорее, - предупредил Витек. Ему было скучно: половина каждой репетиции уходила на болтовню и споры. - Мне в семь надо на курсы.
  - На какие? - полюбопытствовала Кэт.
  - Компьютерные, - недовольно отрезал Витек. Когда девчонка начала тусоваться с "Кодой", он попытался раскрутить ее, но получил от ворот поворот. Злясь, что ему, самому богатому и стильному в группе, она предпочла раздолбая Игоря, Витек постоянно высказывал недовольство. Он вообще считал, что "Кода" всем обязана ему: репетировали-то в его гараже. Время от времени он давал ребятам понять, кто в действительности хозяин положения, но старался не доводить до конфликта, ему вовсе не хотелось, чтоб его попросили из группы.
  - ОК, - раздраженно согласился Игорь, - давайте с самого начала. "Развязку", "ЛЖ", "Мастера" и "Метро". Поехали.
  Но когда "Метро" доиграли до середины, Крэш сбился, и Игорь взмахом оборвал музыку.
  - Отстаешь, Крэш.
  - Знаю, - досадливо буркнул барабанщик. - Здесь бой меняется, у меня бочка отъезжает.
  Бочкой назывался самый большой барабан.
  - Этот ритм вообще не подходит, - заявил Стас.
  - Подходит, - оборвал Игорь. - Просто надо быстрее, давайте еще раз.
  - Черт с вами, - проворчал Стас достаточно громко, чтоб все слышали, - все равно фигня получается.
  - А по-моему, классно! - не согласилась Кэт. - Там снаружи кирпичи лежат, давайте я принесу парочку, ты, Крэш, под бочку подложишь, чтоб не отъезжала.
  Витек хихикнул, Вар выругался, но промолчал. Кэт сбегала за кирпичами, отыграли без проволочек, и Витек демонстративно начал собираться. Когда он укладывал бас-гитару в чехол, Крэш не выдержал:
  - Рано, Витек, давай еще поиграем!
  - Я не хочу опаздывать. Пошли по домам, ребята.
  Тут уж взвыли все:
  - Витек, оставь ключи. Отыграем, занесем тебе домой.
  - Не могу, - с удовольствием отказал Витек. - Мне предки такое устроят! Я этот гараж еле выпросил. Надо собираться пораньше.
  Возражать было нечего. Уже на улице Кэти спросила:
  - Вы куда?
  - В "Орду", куда ж еще?
  - Вар, - заныла она, - пошли к Павлу Валерьевичу, ты ж обещал зайти! А то некрасиво получится, он обидится....
  - На обиженных воду возят, - уловив насмешливые взгляды ребят, ответил Игорь.
  - Чао! - отчеканила Кэти и, гневно цокая каблучками по асфальту, пошла прочь.
  - Я б на твоем месте ее послал, - сказал Игорю Витек.
  - Успею, - отмахнулся Вар. - Нам сейчас связи нужны. А у писаки знакомые в Москве, глядишь, и для нас что-нибудь найдется.
  - Так он что, действительно с Катькой ...? - удивился Крэш.
  - Хрен его знает, - пожал плечами Вар. - Скорей всего нет. Он ей что-то вроде папаши.
  ... Придти к писателю и не хотелось, а пришлось. Душевое состояние Игоря не отличалось постоянством, у него случались резкие перепады настроения, безудержная радость могла привести к всплеску злости или вылиться в депрессию. При этом все теряло смысл: песни, вчера казавшиеся верхом совершенства, становились заунывным нытьем, рифмы, собираемые с ювелирной тщательностью, превращались в набор банальностей. Вар был всем недоволен, огрызался с друзьями и матерью, часами терзал гитару, пытаясь найти какое-то особое сочетание аккордов....
  Каждый день, приближавший концерт, оставлял ему все меньше уверенности в себе и своих песнях. На очередной репетиции Вар наорал на группу, вышел покурить, забрав листочки с текстами, и обратно не вернулся. Понимая, что не в состоянии хладнокровно оценить стихи, он отправился гулять по городу, но всякий раз оказывался возле дома Романова. Вконец измучив себя переживаниями, выкурив полпачки сигарет, он сдался и заскочил в подъезд.
  ---
  Как назло, я в этот день ждал важный звонок, взял отгул и безвылазно торчал дома. Видеть мне никого не хотелось, одолевала сладкая лень, и до полудня я провалялся с книжкой Колина Уилсона на диване. Потом сбегал в ближайший магазин за продуктами и теперь варил пельмени. Нужного звонка не было, хотя Тальченко, мой редактор, звонил уже трижды и предупредил, чтобы я ждал. Он, видимо, хотел устроить сюрприз: несмотря на уговоры, так и не признался, кто должен отзвониться. Потом заскочила Кэти, по обыкновению взъерошенная, с порога протараторила последние сплетни: "Вике новые боты купили, а Леся сказала, что они отстойные и вообще, нога у Вики широкая...не аристократическая!" девчонка сделала большие глаза. "Вика обиделась, хотя фиг ей дуться, у нее хоть парень есть, а дура Леська завидущая старая дева" ("Дуре Леське" было только шестнадцать. Куда мир катится? - подумал я). Болтая, Катя пальцами вытаскивала из миски намасленные пельмени и отправляла их в рот.
  - Вилку возьми, - посоветовал я.
  - Я спешу, - пробормотала она, облизывая пальцы. Выскочила в прихожую, натянула боты и упорхнула.
  Только я наложил пельменей в тарелку, залил майонезом и откупорил бутылочку "Старого мельника", звякнул телефон.
  - Алло, - едва не подавившись пивом, прохрипел я в трубку.
  - Здравствуйте. Это Павел Валерьевич? - спросил довольно стервозный женский голос.
  - Да, - изучая окошечко определителя, ответил я задумчиво. Дело в том, что номер не определился, вместо цифр в окошечке рядком выстроились латинские z, штук восемь, не меньше. Чепуха какая-то.
  - Писатель Романов Павел Валерьевич? - уточнила женщина.
  - Да! - решив, что определитель сломался, рявкнул я. - Кто говорит?
  - Подождите. Соединяю.
  В трубке что-то запищало, потом послышался негромкий и какой-то неживой, без эмоций, мужской голос:
  - Оставьте Прокла в покое.
  - Ваше какое дело? - изумился я. - Кто вы?
  - Оставьте Прокла в покое.
  - Послушайте....
  - Оставьте Прокла в покое.
  Только на пятый или шестой раз я понял, что мне отвечает запись, и повесил трубку. "Разыгрывать меня?" - бормотал я, набирая Тальченко, - "ну, ну...".
  - Павел Валерьевич? - удивился редактор.
  - И это вы называете важным звонком?!
  - А что случилось?
  Гляди-ка, он еще и невинность из себя строит! Я ему объяснил, вполне доходчиво, что случилось, за каким хреном меня оторвали от работы, и откуда все, кому не лень, знают подробности моей новой книги.
  Реакция Тальченко меня изумила.
  - Вы меня разыгрываете? - обиделся он.
  - Да какие тут розыгрыши! Я, Виктор Моисеевич, сам ничего не понимаю. Кто должен был позвонить?
  - Как меня просили, - издалека начал Тальченко (у-уу, хитрый еврей!), - я ничего не правомочен объяснять. Но раз такое дело.... Так все повернулось.... - Я готов был выругаться. Что за идиотская привычка тянуть кота за хвост?! По-видимому, Тальченко просчитывал какую-то свою выгоду. - Вам звонили из московского издательства. Названия не скажу, поскольку не знаю. Я бы на вашем месте согласился на их предложение.
  - А жрать я что буду? - грубо ответил я и повесил трубку.
  Хотел позвонить Мишке, но потом вспомнил, что он собирается открывать филиал "Алдана" в Балашихе, поэтому с москвичами ради меня ссориться не станет. Я наелся и, потягивая пивко, попытался разгадать подкинутую телефоном шараду.
  Дело наверняка яйца выеденного не стоит; какой-нибудь новый Перумов пишет очередной десятитомный квейк и героя назвал Проклом. Ну так пусть подвинется, в самом деле, не приватизировал же он это имя! Я на попятную не пойду. И с информацией все объяснялось легче легкого: Тальченко постоянно сбрасывает выдержки из моих книжек в Интернет на home-page издательства для рекламы, скорей всего и о Прокле дал заметочку. Ну, лиса! Знать, видите ли, он ничего не знает, ведать не ведает.
  Становилось скучно. Зная, что за "Прокла" сейчас даже браться не стоит, с таким сумбуром в голове получится полная белиберда, я даже обрадовался, когда в дверь позвонили. Наверняка Кэти, умница!
  Пришел Игорь, хмуро поздоровался, протянул мне кипу исписанных листочков.
  - Это тексты песен и стихи, Павел Валерьевич. Пожалуйста, - он замолчал, не зная, что сказать. Сейчас он жалел, что не выбросил рукописи.
  - Заходи! - вдохновленный возможностью чем-то заняться, пригласил я. - Пиво будешь?
  - Лучше кофе.
  Я удивился, но расспрашивать не стал, у парня, очевидно, были проблемы. Что ж, захочет - расскажет. Налил ему чашечку кофе, положил на стол открытую пачку печенья.
  - Угощайся.
  - Спасибо, - сказал Игорь, но ни к чему не притронулся. Темные глаза умоляюще следили за мной. Я сел за стол, изобразив на лице доброжелательную (дабы не обидеть паренька) заинтересованность, принялся просматривать тексты. Это были обычные стихи двадцатилетнего юноши, иногда откровенно слюнявые, иногда изобилующие натуралистическими подробностями; пару листков я просто перевернул, не читая, но потом наткнулся на Нечто! Я вытащил текст, полуотвернулся к окну и, закурив, снова и снова проглатывал лаконичные летящие строфы, так не вязавшиеся с остальным, словно они были написаны другим человеком.
  Девочка-подросток, ты танцуешь в синем луче,
  Ты щекочешь мою ладонь, я боюсь тебя раздавить,
  Ты приходишь рано и сидишь до поздних ночей,
  Ты поешь мои песни и просишь тебя любить.
  Ах ты ж, черт! - изумился я. Такое впору было написать герою Набокова своей Лолите. Игорь смотрел на мою мимику с нескрываемым отчаяньем.
  Девочка-подросток, я знаю твою игру,
  Ты напрасно пытаешься в ней меня победить.
  Все равно за собой ты ведешь меня поутру,
  Ты не сможешь следы моих губ с теплой кожи смыть.
  Девочка-подросток, ты похожа на дочь осы,
  Я не удивлюсь, узнав, что ты лечишь ядом змей.
  Ты ходишь по иглам, тебя ненавидят псы.
  Делай, что хочешь, но, пожалуйста, не взрослей!
  Я отложил листик в сторону и с азартом гончей набросился на ломаные рифмы. Я искал, был уверен, где есть один шедевр - наверняка попадутся и другие. Это не "плачут все деревья желтою листвою, потому что мы рассталися с тобою".
  Чутье меня не подвело. Отбирая текст за текстом, я мысленно поздравлял Игоря, в его поздних опусах уже чувствовался не то, чтобы стиль, но ряд выбранных и довольно умело, хотя и неуклюже, применяемых образов. Вот, например:
  Мастер берет инструмент.
  Мастер уверен в себе.
  Мастер знает смысл теорем,
  А также цену побед.
  Он работал весь год,
  Чтобы наполнить миг.
  Но в этом миге сцепленье веков
  И... первозданный крик.
  Здесь слышалась скрипка Паганини. А следующее попросту заставило меня замереть:
  В желтом зрачке набегающей ночи
  Я вижу слезы того, что уходит.
  Правом разлуки бери все, что хочешь! -
  Утро отравит горечью воду.
  "Желтый зрачок набегающей ночи"! В какую-то долю секунды я понял - Игорь талантлив, талантлив по-настоящему, мне за ним не угнаться. Это было как пощечина, внутри закипело возмущение. "Сын слесаря, - думал я, судорожно растирая в пальцах краешек листа, - выросший практически на улице, без образования, бренчит под гитару такое, что мне, лауреату премии Беляева, просто не написать!" Я с трудом овладел собой. Признаюсь, был соблазн - с притворным сожалением сообщить Игорю, что он бездарь. Посоветовать бросить. Избавиться от соперника: я уже воспринимал его на равных. Но что это даст? Зависть сильное чувство, конечно, но нерациональное. Мне необходимо было сделать Прокла. Да и не лучше ли быть учителем великого ученика, вторым Жуковским, чем современным Сальери? Превратить цыпленка в Жар-птицу....
  Тут же, внезапно решившись, я бросил рукописи на стол и поймал его взгляд.
  - Давай договоримся сейчас. Что ты хочешь - делать деньги или делать вещи? Если деньги, то тебе нужен не я, а дяденька с толстым кошельком, и вообще, играйте то, что пользуется спросом - попсу, или рэп, или техно.
  - Я играю рок.
  - Рок! - я вскочил, не справляясь с бешенством, принялся ходить по кухне. - Ну, пусть будет рок. Твои тексты вполне годятся, их все равно никто не станет слушать. Сделай заводную музычку - и вперед, поехали! Чего ты маешься? Стихи, стихи.... - Я чуть не плюнул. - Да кому они нужны, эти стихи?
  - А вы? - тихо спросил Игорь. - Вы же пишете.
  - Что я пишу? - меня душила горечь. - Я делаю ширпотреб, знаешь такое хорошее словечко? - я сейчас сам не понимал, чего напустился на бедного Перумова, подумаешь, эльфов с гномами спер у Толкиена, так этим сейчас все грешат. - Я пишу по книжке в год, через десять лет о них никто не вспомнит. Это просто развлекаловка, чтоб было чем занять мозги, фэнтези - та же сказочка на ночь. Обычный шаблон, герой, принцесса, которую нужно спасти или завоевать, пара тройка стычек, побольше крови - и все, сюжет готов. Конечно, в этих пределах каждый волен изгаляться во что горазд, но мечи с титулами, магией и потрепанной готикой из фэнтези просто не выкинешь, иначе угробишь жанр. Видишь ли, - мне пришлось говорить медленнее, хотелось сказать так, чтобы он понял. - Я никогда не стану Кортасаром или Мисима, - на лице Игоря была полная растерянность, эти имена он впервые слышал. - Ну, или Булгаковым, Достоевским, Толстым, черт! Мой единственный бестселлер - "Между мирами", остальное идет за счет его популярности. Вот, собственно, и все. Мне нужны деньги, а когда я обеспечу себе жизнь, боюсь, уже не смогу написать серьезную вещь. Так и останусь - беллетристом, пустышкой. Определяйся сейчас, Игорь, решай, что тебе нужно, зачем все это.
  Игорь с искренним недоумением пожал плечами.
  - Я просто играю, потому что мне это нравится. Делаю то, что умею. Ну, хотелось бы, конечно, прославиться и разбогатеть, но, Павел Валерьевич, а почему вы решили, что нельзя делать классные песни и получать за это деньги? Послушайте Квин, например, или Металлику, или этих ваших Скорпионс.
  - Да не лезь ты в западную музыку, - поморщился я. Вар непримиримо открыл рот, я сходу уловил, что он сейчас начнет сыпать: Цой, Науменко, Шевчук.... - Старый рок тоже не цепляй, те ребята работали вопреки системе, когда шоубизнесом и не пахло. А денежки появились, - русских рокеров повылезло как грибов после дождя. Земфиру слышал? "Она читает в метро Набокова (дался мне этот Набоков!), я сижу около, веревочки связаны, маме доказано..." я бы такого бреда просто не смог придумать. Если ты сможешь - что ж, года два славы гарантирую. Потом просто начни себя перепевать, станешь "легендой русского рока", и все, карьера сделана!
  У музыканта совсем по-детски затрясся подбородок.
  - Я буду делать вещи! - отчеканил он.
  - Вещи! - воскликнул я. - Что ж, валяй. Только невежественен ты, милый мой, чтоб делать вещи. В словах спотыкаешься. Рассуждаешь о непонятных тебе же темах. Что ни спроси, - ничегошеньки не знаешь. Верлена читал?
  Игорь, краснея, помотал головой. Он уже сто раз успел раскаяться в том, что пришел сюда. А я с нескрываемой жестокостью принялся бросаться именами, я мстил - за себя, за свою никчемность, потому что я всех их перечитал, да только ничего мне это не дало.
  - Вийон? Бодлер? Рембо? Басё? Хлебников? Анненский? Бальмонт? Блок?
  Он обрадовался, как ребенок, знакомому имени.
  - Я его знаю, мы в школе "Двенадцать" проходили!
  Зря он это сказал.
  - А еще что? Молчишь, не помнишь? Ну-ну.... Поэт!
  На этом моя злость вышла, сдулась, как лопнувший шарик. Стало стыдно.
  - Я это к тому говорю, что тебе надо учиться, - извиняющимся тоном добавил я. - Ты пишешь хорошо, ярко, но непрофессионально, а ведь если хочешь чего-то добиться, надо, чтобы было сделано на совесть, понимаешь?
  Игорь кивнул. Глаза подозрительно блестели.
  - У меня есть книги, я тебе дам, ну, хотя бы того же Блока. Почитай, только не как в школе, вслушайся, ты же музыкант, фраза должна звучать, не фальшивить. Попробуй играть словом. Напиши впечатления - рифмой, тогда придешь. Я постараюсь помочь. Договорились?
  Когда он ушел, спрятав томик под куртку, чтобы не вымочить на дожде, у меня словно камень с души свалился. Вполне довольный, я болтался по пустой квартире, пытаясь освоиться с новой ролью Наставника. В этом что-то было от моих любимых фэнтезийных заморочек, взаимозависимых отношений Учителя и Ученика.
  "Мы совсем как Атин и Прокл", - прочувствованно думал я.
  Заняться было нечем, книгу я пока не решался трогать, ждал, пока остыну, и постепенно в мыслях завертелось утреннее событие. Было тихо, гудел холодильник, шумела вода в трубах, да иногда за окном еле слышалась проезжающая машина. Я вдруг с удивлением поймал себя на том, что мне страшно и эта тревога связана все с тем же проклятым звонком. Это уже никуда не годилось. Я сварил себе кофе и заново принялся разбираться. Допустим, моя версия верна, и я использовал имя, уже взятое каким-нибудь штатным писателем. Допустим. В таком случае несостыковочка получалась. Что мешало издателю нормально отзвониться, объяснить ситуацию и попытаться договориться, что за непонятные запугивания? Не нравилось мне это. А реакция Тальченко! Такое впечатление, будто звонили не из издательства, а, по меньшей мере, из ФСБ!
  Маялся я, маялся, потом плюнул и пошел к компьютеру. Не усну ведь, буду думать, так хоть думать буду о деле, а не изводить себя бесполезными рассуждениями! Все равно, кто бы там не звонил, этот ребус без дополнительной информации мне не по зубам. А вот Прокл.... Кстати, если мне память не изменяет, он вроде как в столицу попал?
  
  ПРИПЕВ
  
  Как-то раз Бакарт вернулся необычайно оживленный. Поцеловав в лоб выбежавшую навстречу дочь, он кивнул Проклу:
  - Собирайся. Завтра меня примет бессмертный император. Пойдешь со мной.
  Взволнованный Прокл порывисто поклонился. Он увидит самого императора Тарилэна, человека, обладающего вечной жизнью и высшей властью! Кому, как ни ему, знать, что такое счастье? Ночью парень долго не мог уснуть, придумывал, как спросить императора о счастье, сердился, ему не приходило в голову ничего путного. А наутро, когда из дворца прибыла посланная за купцом повозка, и разряженный как павлин, благоухающий маслами Бакарт уже направился к двери, Прокл по какому-то наитию взял с собой дудочку.
  Император принял их в большой душной зале. Прокл не глядел по сторонам - ни колонны с портьерами, ни лепнина с рельефным серебром не интересовали его так, как сидящий в высоком кресле человек в свободной пурпурной одежде. Властность, наполнявшая его, простирала щупальца на эту комнату и на дворец, на город и дальше - на всю страну. Прокл с трепетом понял, что видит перед собой сердце великой империи Велар.
  Юноша пытался прочесть его лицо, как читал табличку Трола. Тяжелый подбородок, жесткие складки от крыльев ястребиного носа, резко обрисованные скулы, высокий лоб, прямые темные брови, глаза.... Прокл ахнул про себя, и прочее перестало существовать, остался только взгляд, полный едкой горечи и, он только сейчас заметил - при аккуратных черных бородке и усах - исполосованные сединой волосы, прикрытые маленькой парчовой шапочкой.
  Император определенно не производил впечатления счастливца. Он долго, подробно и скучно говорил с расцветающим на глазах Бакартом, лучащимся довольством и восхищением, и вдруг обратился к Проклу:
  - Как тебя зовут?
  - Я... Прокл, - захваченный врасплох, ломающимся голосом ответил парень и густо покраснел.
  - Это, пресветлый император, мой телохранитель, - покровительственно вмешался Бакарт. - Юноша несомненных достоинств, спасший жизнь мне, немощному старику, невзирая на шестерых грозных противников.
  - О старости тебе, почтенный, говорить еще рано, - усмехнулся император и снова спросил Прокла: - Ты умеешь играть на своей дудочке, мальчик?
  Прокл, только сейчас вспомнивший, уставился на рожок, будто он превратился в змею. Потом до него дошел смысл вопроса.
  - Да, - ответил он и благоговейно добавил: - пресветлый император.
  - Что же, - сказал император, - иди, почтенный Бакарт, я рад был увидеть тебя живым и здоровым. - Купец и слуга почтительно попятились. - А ты останься, Прокл, - продолжил Тарилэн. - Я хочу убедиться, так ли несомненны твои достоинства, как уверяет Бакарт.
  Когда лакеи затворили за купцом дверь, император кивнул Проклу.
  - Играй.
  Прокл несмело поднес дудочку к губам. Незамысловатая деревенская песенка страшным резонансом прозвучала в застывшем великолепии покоев, парень испугался, что император разгневается, и опустил рожок. Но Тарилэн ободряюще улыбнулся. Серые глаза больше не казались наполненными пылью, в них посверкивали огоньки. Песенка напомнила императору те бесконечно далекие годы, когда он ходил из города в город, нанимаясь в дружины правителей, и не было для него друга лучше, чем привычный меч.
  - Вы скажите, о чем сыграть, - взмолился Прокл, - и я сыграю, пресветлый император! А так я не могу.
  - Хорошо, - медленно согласился Тарилэн. Он знал, насколько опасно будить духов памяти, но искушение оказалось слишком велико. - Сыграй мне... о девушке. Девушке, похожей на дождь, дающий жизнь бесплодной пустыне.
  Его слова словно подстегнули юношу. О, он знал, как надо сыграть! Пальцы послушно легли на дырочки, губы выдули воздух.... Он не слушал Атина, напевающего чудную мелодию, он сам сейчас складывал песню. И звенел крылатый дождь в молодых сочных листьях, несся по макушкам деревьев свистящий ветер, колдовским шепотом дышал туман, и на грани сна и яви возникала она - юная, легкая, одетая зеленовато-пепельными волосами. Его песня.... Сама жизнь.
  - Хватит! - Прокл задохнулся. Музыка смолкла, исчезло видение. Император стоял у окна, разглядывая городские кварталы, говорил отрывисто и сухо: - Ты хороший музыкант, Прокл. Приходи завтра, будешь играть, я сделаю тебя богатым. Ты запомнил эту песню?
  - Да.... - Прокл едва не плакал. Впервые в жизни он не просто играл, он создал что-то, хрупкое и прекрасное. А император это сломал и теперь пытается выставить его за дверь, словно надоевшую собачонку! Прокл разозлился и решил не уходить, не услышав ответа на свой вопрос.
  - Ты что-то еще хотел? - удивился Тарилэн. Проклятый музыкант разбудил в нем то, что, казалось, давно было оплакано и похоронено. Впрочем, - с привычной справедливостью поправил себя император, - он всего лишь выполнял приказ.
  - Да. Я хотел задать один вопрос. Вы счастливы?
  Вот, опять!.. Ком подкатил к горлу. Сдавленный смешок наполнил комнату, и стены отозвались насмешливым эхом. "Прекрасная акустика, мой император, просто удивительная. Не комната, а музыкальная шкатулка!" Челия Делиз Ситтш, король Холмов Великанов, любитель домашних концертов. Последний из тех, с кем Тарилэн когда-то отправился воевать пустыни Имаджина. Умер на прошлой неделе. Старчески шаркая, император подошел к креслу, сел.
  - Ты умеешь задавать вопросы, мальчик. Бьешь наугад, а попадаешь в сердце. Только один человек на моей памяти мог так же.
  Прокл заметался.
  - Сядь, - равнодушно приказал император. Парень рухнул на стул у стены, сжал трясущиеся коленки. - Когда-то, когда я был молод, как ты, так же дерзок и, боюсь, так же беден, я мечтал. Мечтал о славе, власти, богатстве. Когда я получил все это, я стал мечтать о любви. Но девушка, которую я полюбил, принадлежала к племени, жившему в сотню раз дольше людей. Тогда я стал мечтать о бессмертии....
  - И королева-чародейка страны грез полюбила вас и подарила вечную жизнь. Так у нас говорят, - неожиданно даже для себя выпалил Прокл. Он хотел провалиться сквозь землю, когда император засмеялся. Непосредственность мальчишки разогнала оживших призраков, оставив только воспоминания, светлые, как летний ливень и горькие, как хмель, но уже не страшные.
  - Все было совсем не так. Страна грез называется Алтрос, королева была никакой не чародейкой и она, пожалуй, отрубила бы тебе голову за твои слова.
  - Она была злая?
  Чудовищем, - сказал бы Тарилэн пятидесятилетней давности. Богиней, - сказал бы Тарилэн лет двадцать назад. Странно, но ее он помнил особенно хорошо, ее да еще Эрейта. Даже смерть жены затянулась призрачным туманом, а эти двое до сих пор жили в памяти, вновь и вновь приходя бессонными ночами, возвращая надежду и молодость. Когда наступало утро, ничего, кроме боли и собственного бессилья, не оставалось.
  - Она любой ценой защищала то, что считала своим. Твоя легенда права только в одном, это она подарила мне бессмертие. Желала мне счастья, а получилось так, что принесла проклятие.
  - Почему? - изумился Прокл.
  - Потому что девушка, которую я любил, погибла. И все мои друзья ушли один за другим, а я остался. И даже когда умрет этот мир, я буду жить, Прокл, один во всей Вселенной. Тебе бы это понравилось?
  - Пожалуй, нет, - тихонько ответил Прокл. Сейчас, когда он понял, сколько разбудил в императоре своей песней, ему стало стыдно за себя, за обиду и злость.
  - А ты о чем-нибудь мечтаешь, мальчик?
  - Да, пресветлый император! Я ищу счастье, - радуясь возможности, он сумбурно выложил свою историю, протянул императору костяную табличку. - Только я не знаю, что такое Кони Форконы и где находится изумрудная страна.
  - Погоди, - Тарилэн вертел табличку в пальцах. - Где-то я слышал это название - Форконы, Форкона.... - Внутренне ахнув, Прокл ждал ответа. Император досадливо тряхнул головой. - Нет, не помню. Ты приходи еще, Прокл, а я пока подумаю, что тебе посоветовать. Придешь?
  - Конечно! А меня пустят?
  - Обязательно! - подмигнул Тарилэн. - А теперь иди.
  Лакеи открывали перед ним дверь, когда Прокл обернулся, чтобы пожелать императору покровительства добрых духов, как было принято в Омтейне. Тарилэн опять стоял у окна.
  - Умерли, - тоскливо донеслось до юноши. - Все умерли....
  Прокл глубоко вздохнул и бросился вон из этого жилища призраков.
  - Ты долго, - приветствовал его Бакарт. - Видать, приглянулся императору. Что он тебе сказал?
  - Просил приходить еще и играть. Сказал, сделает меня богатым.
  Повозка, присланная утром, везла их домой. Возница не торопил лошадей, и Прокл с удовольствием впитывал кипучую жизнь города после стылого безмолвия дворца.
  - Вот, - хитро улыбнулся Бакарт. - Накопишь денег, остепенишься и можешь свататься к Нарвес. - Купец не упускал свою выгоду. Раньше он на их шашни смотрел строго, мальчишка должен был знать место. Но монарший фаворит - совсем другое дело! - Светлейший император! - сладко вздохнул Бакарт. - Меня грыжа донимает, а он... бессмертен, обличен великой властью и славой, тебя и то пригрел. Счастлив тот человек, кто может делать счастливыми других!
  - Он одинок, - вдруг сказал Прокл.
  - Что ты мелешь! - испуганно глянув в спину имперского возницы, фыркнул купец.
  - Одинок и несчастен, - повторил юноша. - Понимаете, теолдо, у вас есть Нарвес, родные, а ему даже поговорить не с кем, все его друзья давным-давно умерли. Поэтому он и позвал меня.
  - У него во дворце гостят короли и высокие герцоги, - раздраженный глупостью Прокла, сказал Бакарт. - Неужели ты думаешь, ты лучше их?
  - Передо мной ему нет нужды быть великим императором, - тихо ответил юноша. - Он знает, что я и так полностью завишу от его милости. Поэтому он может быть собой.
  Прокл даже не услышал, а почувствовал на грани слуха смех Атина: "Ты становишься мудрым, мальчик!..".
  - Дурак, - проворчал Бакарт.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  КУПЛЕТ
  
  А потом был концерт, на который Романов не пошел. "Кода" провалилась.
  Тесный клубный зал, притон, а не зал, по которому сизыми волнами гулял сигаретный дым, небольшая компания, та же тусовка, все всех знали, и шесть городских рок-групп. Они играли друг за другом, а в перерывах в подсобке, где хранилась концертная аппаратура, пили. "Кода" выступала последней, так что к моменту выхода ребята были пьяными в стельку.
  Еще за два часа до концерта Витек нерешительно сказал, что лучше сегодня не играть, подождать, но перепсиховавший Игорь заорал, что они и так слишком много упустили, и поставил ультиматум: сейчас или никогда. Потом была сцена - настоящий кошмар. Крэш начал раньше положенного, Стас принялся подстраиваться, Витек постоянно сбивался, а Игорь взял слишком высоко, сфальшивил и припев уже не смог вытянуть. И на все это смотрели знакомые лица, сначала с удивлением, потом начался недоуменный гул и высвисты, наконец, публика просто повалила к выходу. Витек выматерился, швырнул гитару о колонку и ушел. Доигрывали без него. В зале осталось человек десять, и музыка постепенно выровнялась, последняя песня была сыграна и спета безупречно, но... слишком поздно.
  После Игорь курил на крыльце, к нему подходили, спрашивали, что случилось, притворно сочувствовали и от души ржали. Затем вышел гитарист "Storm-driver" и посоветовал "Коде" лучше забыть о музыке, чем так лажаться. Игорь послал его, трясущимися пальцами никак не мог справиться с зажигалкой, сломал сигарету и полез за следующей, когда из кустов, пошатываясь, вынырнул Витек.
  - Я сваливаю.
  - Куда? - не понял Игорь.
  - Ухожу из твоей "Коды", - с гримасой паралитика объявил Витек. Ему хотелось задушить Игоря: этот идиот одним концертом испортил все, чего они добивались полтора года! - Я же просил тебя, лучше не выступать, не позориться. Мы сыграли фигню, понимаешь? Тебя теперь все за лоха держат. Дошло? - Игорь не отвечал, басиста начало трясти от ярости. - Ариведерчи, придурок! - Пока онемевший Игорь искал, что сказать, Витек повернулся уходить, но вспомнил еще кое-что и задержался. Он знал, чем сломать Вару хребет. - Да, чуть не забыл, - быстро проговорил он. - Завтра же чтоб вашего барахла в моем гараже не было.
  - Катись ты на ...! - не владея собой, заорал Игорь. - Ты еще приползешь ко мне, сука, умолять будешь, чтоб я тебя взял назад!
  Витек обернулся, смеясь, показал ему fuck. Игорь со всей дури ударил кулаком в стену. Вскрикнул от боли, потряс разбитой кистью. Костяшки были содраны в кровь, но дикое бешенство схлынуло, оставив по себе расчетливую ненависть. Он сел на корточки, стиснул руками гудящую голову. Ему казалось, она сейчас разорвется от горячечных мыслей. Весь мир против него! А значит, он должен выиграть. Должен выиграть. Должен....
  - Вар! - перепуганный Крэш тряс его за плечо. - Вар, очнись! - Выйдя из клуба, он увидел, что Игорь сидит, прислонясь к стене, бормочет, и лицо у него безумное. - Что случилось? Вар! Залажались, ну и хрен с ним, в следующий раз сыграем как надо!
  Игорь медленно поднялся.
  - А, Крэш..., - кривая усмешка повела губы. - Ты в курсе, что Витек ушел?
  - Как - ушел? - растерялся было Крэш, но, заботясь о состоянии Игоря, заставил себя насмешливо фыркнуть. - Он же просто струсил! Ну и козел! На фига нам козел, найдем другого басиста!
  - Кого? - вздохнул Игорь. - Кто с нами теперь захочет играть? К тому же Витек выгнал нас из гаража....
  - Найдем другой, - зло сказал Крэш. - Мы не гоним туфту, мы делаем песни. Если кто-то не понимает - это его проблемы. Пошли к Стасу, Вар, ребята там.
  - Празднуют? - вспыхнул Игорь.
  - Нет! - отрезал Крэш. - С горя напиваются! Не сходи с ума, Вар, надо расслабиться. Завтра придется все начинать сначала.
  ...Все было как в тумане. Как в зыбком, душном, тошнотворно-желтом тумане, вызывающем приступы то смеха, то ярости. Игорь чувствовал, как медленно липкая тяжесть охватывает его, расползается по телу, все плыло перед глазами: задымленная комната, довольные лица приятелей, орущий магнитофон, отрытое окно с шевелящейся занавеской, пугающей, как саван призрака.... На какую-то секунду Вар подумал, что надо только переступить через подоконник, и кошмар закончится. Голова кружилась, словно он уже смотрел вниз с десятого этажа. Он вцепился в этажерку с книгами, в глаза бросился маленький бронзовый будда.... Одна ноздря у него казалась вдвое больше другой.
  - Игорька повело, - заметил Стас.
  Негромкая фраза отдалась в воспаленном мозгу грохотом, Игорь подумал, что в черепной коробке неплохая акустика. Извиваясь в такт музыке, к нему подошла Кэти, протянула банку холодного пива. Она была пьяна и, хотя не принимала таблетки, курила травку наравне с ребятами: Игорь назвал ее своей девушкой, это обязывало. Когда становилось дурно, Катя закрывала глаза и твердила про себя, что Вар станет звездой, и их покажут на телевидении. Тогда мать не посмеет портить ей жизнь.
  Игорь приложил запотевшее ледяное донышко к пылающему лбу. Головокружение немного отпустило, тогда он схватил Кэти за руку.
  - Пошли.
  - Как скажешь, Вар, - хихикнула она. Ей было ненормально хорошо, треугольное личико светилось от счастья, она показалась Игорю необычайно красивой. Желанной. Он хотел ее, он понял - стоит взять ее - и все станет, как прежде, прекратится сводящее с ума кружение стен. Он не глядел в потолок, там летали мигающие желтые шары, полные зеленых червяков: Вар вдруг понял, что это НЛО, они следили за ним. Он втащил Кэти в спальню, захлопнул двери, весь мокрый от пота, боясь, что они догонят....
  Зрение портилось: Кэти то становилась близкой, то почти исчезала, скукоживалась, словно он смотрел попеременно через увеличительное и уменьшительное стекла, хотя ее рука обжигала жаром его ладонь. Девушка постепенно раздевалась, и Игорь все время путал ее с золотокожей полуобнаженной красоткой с рисунка Бориса Валледжо. Сколько Вар себя помнил, он мечтал ее поиметь, и, вдруг осознав, что она и есть Кэти, принялся сбрасывать одежду. Девушка шептала, что он любимый и единственный, он нетерпеливо отмахивался, пытаясь войти. Что-то мешало. Наконец, он с силой преодолел сопротивление, Кэт закричала, но Вар не слышал ее, двигаясь в такт сумасшедшей музыке, наполнившей пространство. Он всхлипнул от невыносимого кайфа и скатился с девушки.
  Постепенно возбуждение спало. Игорь осознал, что лежит на полу, нашарил штаны, приподнялся и увидел Кэти. Свернувшись в клубочек, она тоненько всхлипывала и ладонями судорожно обтирала внутреннюю сторону бедер. Умоляюще протянула к нему руки, черные от липкой крови. Вара замутило, он почти на четвереньках выполз из комнаты и побрел в туалет. Там в обнимку с унитазом спал Кян. Игорь перегнулся через него и тупо уставился внутрь.
  В завихрении воды вяло кружился Крейсер Аврора. Музыкант завороженно глядел, как блестит начищенная бронза на его пушках, совсем как той далекой зимой в Ленинграде, когда ему было семь лет, счастливо и растерянно улыбался. Он хотел жвачки, мама обещала ему вкусную апельсиновую жвачку пластинками....
  В распахнутую дверь, непонятно зачем постучав, заглянул Стас.
  - Вар, тебя там герла потеряла. У нее истерика.
  Игорь отмахнулся, пробормотав что-то несвязное, но Стас все испортил, видение кораблика пропало.
  - Ус-успокойся.
  Стасу послышалось - "успокой". Он хмыкнул, смуглое лицо с мертвенно-белыми разводами концертного грима оживилось, в карих глазах блеснул интерес.
  - Так я того... м-мм, - он замялся и хохотнул, - поговорю с твоей девочкой?
  - Она не моя, - уставясь в стену, напряженно ответил Игорь. С обоями творилось что-то неладное. Стена взбухала силуэтами, нечто огромное пыталось выбраться на волю.... - Вали! - Вару казалось, что он кричал, но Стас услышал только слабое, но внятное: - Оставь меня в покое.
  Было темно, и Кэти, наплакавшись, уже задремала. Стас ввалился, спотыкаясь о мебель, нашел ее ощупью.
  - Вар? - спросонья прошептала девушка.
  Стас протянул ее полную пригоршню галлюциногенов, сколько таблеток, он не считал. Она послушно проглотила.
  - Вар? - спросила опять. Ребята были одного роста, длинноволосые, и в неверном отсвете гаснущих за окном фонарей, в дурмане спиртного и наркотиков их несложно было спутать.
  - Угу, - возясь с ширинкой, проворчал Стас. Кэт повернулась, пытаясь его поцеловать. - Лежи! - ожесточенно онанируя, приказал парень, рывком задрал ей юбку и вошел сзади. Кэти застонала, затем вскрикнула и, взвизгивая, принялась вырываться, тогда Стас с силой шлепнул ее вдоль спины. Она захлебнулась криком, а он, за бедра прижимая к себе легкое тело, брал ее, словно пытался проткнуть насквозь. Ему было хорошо.
  - Шлюха, - с тяжелым придыханием повторял он. - Шлюха. Шлюха. Шлюха.
  Он кончил и, упав на диван рядом с ней, уснул.
  - Игорь, - наклонилась было к нему девушка и вдруг, увидев, что это не тот, задушенно всхлипнула. В широко раскрытых глазах, уставленных на Стаса, набирался такой ужас, словно перед Кэти лежал Фредди Крюгер.
  ---
  Близился полдень, когда забытье медленно отпустило, и Вар поднялся с жуткой головной болью. На работу он опоздал. Надеяться, что хозяин оставит человека, не пришедшего в первый рабочий день, было глупо. Пойти домой? Игорь потряс головой, отгоняя бредовую идею. Мать опять начнет скандалить, что он разгильдяй и сволочь, сидит на ее шее, потом разрыдается.... В общем, идти домой было нельзя. Кэти! - вдруг осенило Игоря. Потом он вспомнил, что произошло вчера. У него перехватило горло. Добредя до кухни и хлебнув заварки из чайника, он пришел к выводу, что виноват, после чего ему так сделалось жаль и ее и себя, что он заплакал. Из приоткрытой входной двери тянуло сквозняком, пришлось перестать скулить, отлепить задницу от табурета и одеться. Квартира была пуста, Стас наверняка на работе. Счастливчик - его никогда не мучили отходняки.
  Срочно требовалось закурить, но сигареты кончились. Морщась от накатывающей боли, Вар натянул ботинки, накинул куртку и помчался в ларек, где купил пачку "Дуката" и долго курил, думая, с чем бы придти к Кэти. За вчерашний вечер нужно было как-то извиниться. Наконец, он выбрал большую шоколадку с ромом и орешками и, огибая лужи, поплелся к ее дому. Он все еще колебался, идти или нет, решиться его заставила мысль о том, что со знаменитостями нужно дружить: девчонка все-таки подружка Романова, еще нажалуется.... Воспаленное солнце било в глаза, внушая, что надо опохмелиться, однако самая мысль о спиртном вызывала тошноту.
  От подъезда девятиэтажки отъезжал синеполосный милицейский УАЗ-ик. Возле подвала, навалившись на бордюр, выла в голос абсолютно пьяная Глафира, бессмысленно глядя перед собой. Дворничиха напоминала раненое животное, у Вара заложило уши.
  - Теть Глаш, что случилось?
  - У-убивец! - выдохнула Глафира и, с неожиданной ловкостью прыгнув, вцепилась в него. От нее несло перегаром, папиросами и чесноком; Игорь попятился, боясь, что его сейчас вырвет прямо ей на ватник.
  - Падла! - орала Глафира не своим голосом. - Держите его! Это ты ее убил, сучонок гребаный!
  Вар вырвался и помчался за угол дома. Там в быстрый ручей, вытекавший из ямы, оставшейся после ремонта теплотрассы, пускал палки и бумажные кораблики Толик Черепах, десятилетний пацан из того же дома, что и Кэт. Когда-то Игорь учился в одном классе с его братом, поэтому мальчишку хорошо знал.
  Ручей спускался водопадиками по кускам льда и битому асфальту в водосток, Толик бежал вдоль него, палкой разметая препятствия перед маленьким белым корабликом, удачно лавировавшим в узком фарватере. Игорь с размаху подхватил паренька на руки.
  - Привет, Черепашка!
  Палка упала на корабль, и судно бесславно затонуло, так и не добравшись до водостока.
  - Пусти! - барахтаясь, возмутился Толик.
  - Не кричи, - ставя парнишку на землю, взмолился Игорь: головная боль с новой силой напомнила о себе. - Толик, ты случаем не в курсе, что с Катиной мамой?
  - Так Катька умерла, - ответил мальчишка.
  Вар вздрогнул, потерял равновесие, и ногой въехал в ручей. Он заставил себя подумать, что Толик ошибся, и Кэти всего лишь приболела.
  - Ты не прикалывайся! - с угрозой нагнулся он к мальчику. - Я серьезно спрашиваю.
  Толик озадаченно смотрел на него светло-синими глазами, слишком большими для болезненного личика.
  - Сегодня утром Мусорка (так прозвала Глафиру вся окрестная ребятня) орала, что нашла Катьку в кровати мертвой. Что она съела дома все таблетки. Вызывали скорую. У Катьки эта... передоза! - гордо выпалил он необычное слово. Необычное всегда притягивает детей.
  - Держи, это тебе, - потерявшийся Игорь протянул ему шоколадку и на негнущихся ногах побрел куда-то, он и сам не знал, куда.
  Катя, которую он, неделю поматросив, наверняка бросил бы, из-за своей смерти вдруг стала для него дороже всех на свете. Это было ужасное ощущение, от него пробирал холод, словно Игорь смотрел в собственную могилу. Срочно требовалось найти Стаса - у него оставались какие-то колеса, все равно. А еще надо выпить, - подумал Вар, - выпить и постараться успокоиться.
  ---
  Я до сих пор отходил от новостей. Когда в труповозку грузили Кэти, Господи, совсем еще малышку, какими же жуткими были эти красно-рыжие, невыносимо яркие на белой простыне волосы, обрамившие известково-бледное личико. Вот уж действительно - белое, как смерть....
  Я сидел, закутавшись в одеяло, меня колотило, и поглаживал ее фотографию. Ей не нравилась эта фотография, Кэти, бедная маленькая Кэти всегда хотела казаться взрослее, а на снимке вышла, какой и была на деле - маленькой удивленной девочкой.
  У меня нет детей, и вряд ли когда-нибудь будут, хотя я люблю детей, люблю их невинность и неосознанную жестокость. Но мои дети - мои книги, я фанат себя самого, и слишком часто никого, кроме себя не вижу, не слышу (прости, Кэти, прости!), потому что боюсь упустить мысль.
  Тогда, в тот злосчастный вторник, ты просила оставить у меня травку, - я безразлично отказался, думая о корректуре, присланной издательством. Почему, черт возьми, я не расспросил, зачем тебе это, почему не объяснил, что это плохо, почему не вытащил из того болота?! Да потому, - с безжалостной ясностью ответил внутренний голос, - что не хотелось тебе, дружочек, забот. Вспомни-ка, ты встретил ребят у подъезда. Ты ведь знал, что они всю ночь где-то чем-то занимались, и наверняка не книжки читали. И что же? Ты струсил! Они были тебе непонятны и неприятны, и ты сбежал. А у Кэти, кроме тебя и них, никого не было. Но тебя не интересовали ее проблемы. Что же ей оставалось?
  Задребезжал звонок. Еще один, долгий, отчаянный.... И еще. Почти точка тире точка. SOS! Я бросился открывать.
  Игорь стоял на четвереньках, цепляясь за дверной косяк, и его рвало на мой коврик. Наконец он утерся, поднял голову, кончики длинных волос, угодившие в блевотину, слиплись.
  - Катя умерла.
  Я начал казаться себе гранатой с вырванной чекой. Еще слово - и....
  - Катя умерла из-за меня!
  И ничего не произошло. Пересилило извечное любопытство: что он предпримет, если я скажу ему то же? Подумав, я решил пощадить его психику (или свою, не знаю, растерялся, запутался, заврался!), пробормотал, что в смерти Кэти никто не виноват. Интересно, кого я оправдывал, себя или его? Если когда-нибудь решусь быть честным (в дале-оком будущем, ведь позерство куда как более прибыльно, да и усилий не требует), выведу себя в образе Иудушки Искариота, которого все почему-то принимают за Христа Спасителя.
  - Я убил ее. Я провалил концерт, мне хотелось забыться, я напичкал ее наркотой и трахнул, - безжизненно объяснял Вар. - И даже не подошел, когда она просила, потому что не хотел ее видеть, мне и так было весело. И вы говорите, я не виноват?!
  Я забеспокоился. Если что-то и было, представляю, каких чудовищ из-за смерти Кэти он себе напридумывал. Не хватало еще, чтоб отправился следом!
  - Встать хотя бы можешь?
  Переступив лужицу рвоты, он вошел, сел в прихожей у стены и сидел, глядя в одну точку сухими лихорадочными глазами, а я бегал, как курица с отрубленной головой, тащил его в кухню, усаживал, наливал ему чаю, предлагал сигарет, и боялся, до ужаса боялся поднимающейся изнутри волны раздвоенности. Я снова разделился: обычный человек пытался помочь пареньку, а писатель Павел Валерьевич Романов наблюдал с бесстрастием хирурга, внимательно запоминая ощущения свои и его, чтобы потом в мельчайших подробностях передать их в нужной сцене. Понимая, что занимаюсь Игорем только потому, что он мой "донор", я суетился все больше, надеясь чисто физическими действиями скрыть чувство неловкости, но, наконец, умаявшись, рухнул на стул, нервно закурил.
  Долгое время мы молчали, слушали капель за окном: вода равномерно падала на железный мысик карниза. Над чашками с горячим чаем поднимался пар, смешивался с сигаретным дымом, и мне казалось, что сырой полуночный туман заползает на стол.... Болото.
  - А я стишок сочинил, Павел Валерьевич. Помните, вы мне Блока давали, я попробовал так же....
  Мне стало почти смешно: написать так же, как Блок?! Но Игорь начал рассказывать, а я слушал, онемев, не в силах пропустить хоть слово, потому что никогда в своей жизни не смогу создать ничего подобного.
  Соседний дом. Зеленые огни. Там кто-то спит уже, а кто-то плачет, а на девятом этаже поют, наверно, свадьба.... Фонаря свет скачет, и блики в лужах: вот он, мой приют: пустые одинаковые дни. Мой рок! Моя судьба внезапно повернулась ко мне своим насмешливым лицом. От сказки лжи безудержной очнулась, до боли хохотала рваным ртом, глотая кровь. О, эта жуткая веселость: с такою лишь убийц бы хоронить, да в памяти обрывки сна хранить - кошмара, чтобы сердце раскололось. Но в мире больше нет такой любви. И ненависти больше нет такой. Все вынесут железные сердца, они глупы и все, о чем поют, запомнят, что-то любят до конца, а что-то ненавидят, позови - и схватит ненависть дрожащею рукой, и будет тварь вздымать меч на Творца, и отлетит твой сказочный покой, и может быть, тогда тебя убьют. А смерть, смерть, смерть - она не сказка - быль, пусть бредят адом и поют про рай, но все равно за гробом - только пыль, и вечное молчанье мне отдай, мой Бог, ведь есть и ты на небесах! Убей, убей, убей веселость жизни, и свет и тень опустошат глаза, не веря карнавалу глупых истин. И будет Тьма, Покой и Пустота. Ни мысли, ни желания, ни страха, столетья пролетят или года - не вспомнишь, не умеешь вспоминать. И счастья миг не стоит власти краха. И ты умрешь и станешь Всем опять....
  - Игорь, - дрожащим голосом, сумасшедшим шепотом закричал я. - Ты поэт, Игорь!
  Тогда он заплакал, мальчишка, потерявший веру в свою мечту, а я легонько похлопывал его по плечу, даже не пытаясь успокоить, и думал о том, что он только что уничтожил мою книгу. Потому что Прокл не поэт - прагматик, умеющий выживать, полный решимости найти то, чего нет. А зачем? Что он будет делать со счастьем, даже если достанет его? На стенку повесит, как охотничий трофей?
  Наверное, именно тогда во мне зашевелилось страшненькое такое предчувствие. Ведь что такое Рок, если не Форкона? Злая судьба.
  Мы пили до утра, я опустошил бар и холодильник, устроили поминки по Кэти, по игорешкиным честолюбивым замыслам, по "Счастью дурака". В предрассветном кумаре я еще помнил взбешенного Игоря, кричащего, что своего добьется, и собственный трясущийся голос, над полной рюмкой водки долго и нудно рассуждающий о том, что Прокла надо научить поэтике жизни. Затем сознание отключилось.
  ---
  Мутный рассвет тринадцатого апреля застал Игоря на полу, обложенным листками бумаги. Музыкант писал "Киллера". Он бормотал, левой рукой судорожно отсчитывал ритм, прикусив нижнюю губу, чуть не плача от беспомощности, когда выдавленные, обескровленные, как вытянутые из трупа жилы, слова не хотели собираться в связные фразы. Стоило прикрыть глаза, он видел Кэти, счастливую хохочущую Кэти, пьяную и накуренную в тот вечер.... Он писал "Киллера" по себе, в голове вертелась фраза, сказанная Павлом на прощанье: "Жизнь ведь не закончилась (чесались кулаки, так хотелось вмазать писателю в лицемерную физиономию). От себя могу дать совет: попытайся описать это, как-то высказаться, тогда легче забудется". Конечно, можно было похорохориться, мол, я все это не забуду и до смерти, но самоедства хватило дня на три, к утру, налитыми кровью глазами глядя на валявшиеся пустые бутылки и горку бычков на грязном столе, Игорь понял, что так либо спятит, либо сопьется.
  Шизофрения пугала, алкоголизм был противен. Вар взял гитару и попытался представить, что бы он мог рассказать об отношениях с Кэти. Немного насмешки, о, совсем чуточку, он не воспринимал ее всерьез, нежность - она могла бы быть его младшей сестренкой, бешеное желание и... боль, удар внезапной потери. Пальцы перебором шептались со струнами, все, как надо, какое это наслаждение - играть, звук проходит через тебя серебряной нитью и ты, чувствуя себя наполненным музыкой воздушным шаром поднимаешься выше и выше, то плавно, изящным крещендо, то огромными скачками - пиано, форте, пиано, форте, фортиссимо.... Громче! Громче! - воет толпа, ты ее шаман, заклинатель змей, и твоя песня сейчас нужнее воздуха, не мучь их, дай им - себя, до донышка, без остатка.
  Он вышел на улицу после пяти,
  Оглядываясь по сторонам.
  Он чуял опасность и все же решил
  Идти по своим делам.
  Он был моей целью,
  Он был моей карьерой,
  Застрявшей на мели
  Богатой галерой.
  Мне шанс выпадал
  Сегодня банк сорвать,
  Я киллер, но я
  Не хотел убивать.
  Не хотел! Не хотел, слышите?! Я не убивал ее, не убивал! Игорь замахнулся гитарой на обнаженные листы, бесстыдно бросавшие ему в лицо правду. Ударить.... И все, прощай, "Фендер", другую гитару он не станет покупать, и пусть катится этот рок к чертовой матери, музыка, тоже мне, дерьмо собачье! Он сын слесаря и сам будет слесарем! Вар пересилил себя, вымученно засмеялся (словно репейник проглотил, продрал горло) и бережно прислонил гитару к кровати. На колени встал перед листом, долго вертел в пальцах ручку, не решаясь продолжить, мысли неслись бешеными лошадьми, как там, у Джимми Моррисона "Мы будем хлестать лошадей по глазам...", затем глубоко вздохнул и....
  Он шел, огибая растаявший снег,
  Навстречу смерти своей.
  Он скользнул взглядом по пикам антенн
  Над головой моей.
  А дальше будет не так, как получилось с Кэти, потому что нельзя убивать, даже в мыслях, даже неосознанно, от этого не уйдешь, и это уже не исправить, он расскажет, он знает, как должно быть:
  Его голова попала в прицел,
  Мой палец лег на курок.
  Он шел, улыбаясь ранней весне,
  Он шел, не скрываясь, прямо ко мне
  И выстрелить я не смог.
  Выдох. Все... кончено. Оплачено. Счет закрыт. По вискам катятся холодные бисеринки пота, руки дрожат - это плохо, это истерика, усилием воли Игорь овладевает собой, дописывает припев:
  Я киллер, но я
  Не стал убивать.
  Потом, уже уверенно, расставляет поверх скачущих строчек аккорды. Долго смотрит на листок и, наконец, улыбается. Он прощен.
  
  Часть 2
  
  ДОРОГА В НЕБО
  
  
  "Сине-зеленый день
  Встал, где прошла гроза.
  Какой изумительный праздник,
  Но в нем явно не хватает нас!..".
  Алиса
  
  ВЗЛЕТ
  
  В переполненный зал Игорь не смотрел. Он трясся до дрожи в коленках, но это было не волнение, а особенный вид нервного восторга, полная уверенность в безграничности своих возможностей; в таком состоянии для Игоря не существовало препятствий. Сейчас, перед выступлением, он попытался максимально расслабиться, не годилось, чтобы дрожали руки или сводило горло, поэтому не обращал внимания на гудящую любопытную толпу. Группа тоже расслаблялась, каждый по-своему, конечно. Новый басюк (басист) Пан (Мишка Пепанов), найденный в срочном порядке и оказавшийся компанейским парнем, принес бутылку портвейна, и теперь в одноразовые пластиковые стаканчики разливалась красная полупрозрачная жидкость. Ребята, собственно, только начали.
  Горели четыре старые, чудом уцелевшие за время многочисленных рок-сейшнов рампы, синяя, красная, и две светло-желтых. Зал они не освещали, хотя зал-то был узкий и невысокий, но создавали этакий рассеянный полумрак, который вкупе с клубящимся дымом и сладковатым запахом анаши создавал неповторимое ощущение единства пространства, настроения и времени.
  Уже отыграли гости из соседней Беларуси, завели зрителей. Публика подготовилась к концерту: множество голов украшали разноцветные ирокезы, гребни из взбитых дыбом, закрепленных мылом и пивом волос, замысловато плетеные косы, банданы всех оттенков и рисунков, промелькнула даже пара шляп-ковбоек. Оделись кто во что горазд; перебывавший на всех рок-концертах Стас, из-за кулис следивший за людьми, поражался, почему раньше, когда он был одним из фанатов, он не обращал внимания на красочное разнообразие толпы.
  Наконец объявили "Коду", и ребята вышли на сцену, принялись настраивать инструменты. Игорь остался за кулисами, ожидая начала вступления (выйти требовалось поэффектней), а пока прокручивал в мозгу тексты песен. Исполнить требовалось всего лишь шесть, но он заучил их до такой степени, что боялся не забыть - запутаться.
  Темный зал, заполненный волнующейся толпой, простирался, казалось, в бесконечность. Рампы слабо освещали музыкантов, всех в черном, словно и не рокеры они были, а участники таинственной черной мессы. Стас поднял руку, народ притих, он еще пару бесконечных минут выдерживал паузу, затем медленно начал соло на струнах. Выдул зажатый во рту медиатор, поймал и, набирая темп и громкость, пошел импровизировать, пальцы заскользили по грифу; незаметно вступил Крэш, барабаны повели ритм; зазвучала бас-гитара, и, скользнув по сцене языком пламени, появился человек в красном. Темные волосы были перевязаны серебряной цепью. Он снял со стойки микрофон и громко поинтересовался:
  - Полетаем?
  Кто-то высвистнул, но, обрывая, бескомпромиссной дробью отозвались барабаны, на гитарах пошла основная тема, и Игорь запел. Он стоял на месте, беспрерывно двигаясь, по алой блестящей рубашке скользили огненные сполохи, низкий жесткий голос заставлял вслушиваться:
  - Черная бабочка на белой скатерти -
  Последствия контакта с открытым огнем.
  Ночь приглашает оторваться на party,
  Сгладить контакт с бессмысленным днем!
  В набирающемся гуле прозвучал проигрыш, а затем тяжелый припев:
  - Два проводка,
  Дести двадцать вольт, -
  Этот контакт
  Называется "боль".
  Два человека,
  Случайный взгляд.
  Как назовете
  Этот контакт? - прокричал Игорь, в танце метнулся по сцене; и с этого момента взревевшая толпа ловила каждое слово. Такого они не ожидали.
  - Солнце контачит с открытой кожей,
  Чьи-то бокалы - с белым вином.
  Гроб на двух табуретках в прихожей -
  У кого-то контакт с небытием!
  Вот когда окупились часы репетиций, битва до победного с каждым неподдающимся аккордом, кровавые мозоли, сломанные барабанные палочки, сорванные связки. Фэны бесновались, а Игорь, ставший для них тем же Богом, каким Крысолов был для крыс, без передыха швырял в толпу хиты - один другого круче: Киллера, ЛЖ, Развязку. Он бился костром на ветру, нагибался над жадно тянущейся навстречу, орущей толпой, кричал в открытые черные зевы ртов, в сумасшедшие глаза:
   - Надо идти,
  Дальше идти,
  Вплоть до небес.
  Линия жизни -
  Такая, как есть!
  - Как есть, - оглушительно повторял зал. - Как есть..., - гуляло эхо.
  Стас, изогнувшись, колдовал над гитарой. Руки, летающие по ладам, уже не воспринимались создателями мелодии, они словно гнались за ней, пытаясь обуздать. Вошедший в раж Крэш наращивал темп, никого не видя и не слыша, и только хмельной преспокойный Пан оглядывал покоренный зал взглядом победителя. Основная задумка была впереди: народ ждало соло на бас-гитаре.
  Вар спел пять песен. Последним, шестым, должен был быть "Мастер", но после "Развязки" он бы не слушался, Игорь слишком поздно это понял. Какое-то время он молчал под гул, сопровождавший коду, затем решительно шагнул к Стасу.
  - Давай "Передозу".
  - Ты что? - у соло-гитариста глаза полезли на лоб. - Мы же еще не отрепетировали.
  Игорь безоговорочно махнул рукой и подошел к краю сцены. Сотни глаз вопросительно уставились на него.
  - Покайфуем? - мрачно осведомился Игорь. По складам выпалил: Пе-ре-до-за! - и бросился назад, к музыкантам. Пан непонимающе окликнул Стаса, но Крэш уже начал вступление, и им ничего не оставалось, кроме как подхватить.
  - 40 маленьких солнц,
  40 маленьких лун,
  40 билетов в кино,
  Ко дну, ко дну..., - Игорь с крика переходил на гулкий шепот, и зрители, панки, рокеры, скины, не понаслышке знающие о наркотиках, приняли песню с полуслова. Доза составляла максимум 15 таблеток-транквилизаторов, колес; 40 - грань риска, само число уже отдавало поминками, от щекочущей нервы темы по коже, по исколотым венам бежали мурашки.
  40 отрытых дверей,
  40 возможных свобод,
  40 последних путей
  Вброд... вброд.
  То тут, то там начали зажигаться качающиеся в ладонях огоньки зажигалок - звезды на ночном небе. Слишком многие ушли в эти "открытые двери", вброд перешли реку жизни.
  Передоза,
  Передоза,
  Пере... - рваный звон.
  Игорь не допел слово, оглянулся. У Стаса оборвалась струна, но он, не останавливаясь, продолжал выводить тему. Впоследствии на всех концертах, во всех альбомах "Коды" припев обрывался на полуслове, музыканты и сами забыли первоначальную версию.
  40 упавших птиц,
  40 забытых тем,
  40 стремлений вниз -
  В тень, - прерывистый брейк, -
  Смерть.
  Игорь вложил микрофон в гнездо на стойке и ушел со сцены, ребята за ним. От немедля поднявшегося рева дрогнули стены. В подсобку ворвался Макс.
  - Ребята, вас на бис, идите, - он больше не называл их молодняком.
  Группа вышла, но играть ничего не стала, только Стас подобрал гитару, взял несколько прощальных аккордов. Они сами не ожидали такой бурной реакции: зрители скандировали "Кода", потом на сцену влезла какая-то малолетка и попросила автограф. Она оказалась первой ласточкой, хлынула толпа, и ребятам пришлось спасаться бегством в подсобку. У самых дверей народ перехватили охранники клуба.
  ---
  - Офигеть! - глаза у Пана были огромные и довольные, как у мартовского кота. Ребята сидели рядком у стенки на корточках, медленно осознавая происшедшее. За стеной далеким штормом гудела концертная зала. Иногда слышалась музыка: еще какие-то группы пытались играть, но их гнали прочь гамом и свистом и все кричали, требуя "Коду".
  Когда наконец отпустило, заговорили все и сразу. Группу одолевали сладкие мечты: вот они зажигают на "Олимпийском", вот едут на гастроли в Амстердам или Лондон, вот за право любить их борются самые классные девчонки в мире.
  Некоторое время спустя в дверь постучали. Пришел Макс, с ним - какой-то нестарый, но уже лысеющий человек, невысокий, с глубокими поперечными морщинами на желтом лбу и приторной улыбочкой.
  - Продюсер, - кивнул на него Макс.
  - Директор, - неодобрительно косясь на прямолинейного Савелова, сладенько пропел человек. - Меня зовут Батынцев Александр Андреевич, я генеральный директор "Эталон-м". - Для "Коды" это название было пустым звуком, что Батынцев понял немедля. - Ребята! - возбужденно всплеснул он руками. - Я тут послушал, что вы играете. Это прорыв! Это бомба! Вы альбом не хотите записать? У нас на радио отличная студия.
  "Кода", конечно, думала об альбоме, но запись его откладывала годика этак на два, сначала требовалось обкатать песни, добиться какой-никакой известности, заработать имя. Затем они планировали записаться на какой-нибудь студии и разослать запись на более-менее известные музыкальные станции. Упустить шанс, что сейчас сам падал в руки, было бы непростительной глупостью. Макс, видя, что они уже приняли решение и прекрасно понимая, что "Эталон-м" не выпустит их из цепких лапок делового контракта, и будет зарабатывать неплохие бабки, а ему, Максу, ничего не достанется, он и дальше будет обкатывать в клубе начинающие группы, так вот, Макс с досадой воскликнул:
  - Вам бы, ребята, в Питер податься или в Москву. В провинции сейчас ловить нечего.
   Рука Игоря, уже протянутая Батынцеву, нерешительно дрогнула, но директор радио, злобно сверкнув темными, чуть раскосыми глазками на Макса, одновременно улыбаясь Игорю, подхватил его руку и крепко сжал.
  - Все будет как надо, не волнуйтесь, ребята, - с отточенной искренностью проговорил он. - Подпишем контракт, обговорим условия.... А Москву я вам обещаю.
  Так "Кода" попала в кабалу. Контракт подписали на следующий день, ребят штормило после безумной пьяной ночи: Батынцев повез группу в лучший ресторан города, и сам оплатил банкет. Игорь вчитывался, конечно, в обозначенные пунктики, но без юриста так и не понял, что продал все права на запись, продажу и распространение всех песен, альбомов, музыкальных версий и прочего группы "Кода" радио-студии "Эталон-м" сроком на два года.
  Батынцеву хотелось больших денег. Сотрудники его радио посещали все городские концерты, составляя списки "подающих надежды" групп: директор искал музыкального монстра, достаточного, чтобы покорить столицу, из которой несколько лет назад его вышибли, отобрав собственный джаз-клуб. Но остались старые связи; в известных кругах Батынцева до сих пор вспоминали пусть беспринципной сволочью, зато талантливым организатором.
  Собственное радио, едва дышащее в тисках местной администрации, было не той потерей, о которой стоит жалеть. За счет "Коды" он рассчитывал вернуться в шоу-бизнес, именно сейчас, во время спада, когда потребность в новых именах высока настолько, что создаются донельзя искусственные "Фабрики звезд", Батынцев полагал, что группа быстро высветится в качестве новинки, и столь же быстро ее забудут. В последнем он ошибся, но и только. Потенциал у "Коды" был огромный, ребята пробились бы и сами, "Эталон-м" только ускорила процесс.
  Когда контракт был прочитан, музыкант поднял на директора проницательные темные глаза. Батынцев, с тревогой следя за его правой рукой, сжимающей ручку, и мысленно внушая ей "подписывай!", невольно вздрогнул, ожидая скандала. Но Игорь только улыбнулся и спросил:
  - А почему "Эталон-м"? Что такое "м"?
  - Музыка, - облегченно вздохнул Батынцев. - Эталон музыки. Мы делаем только лучшее.
  Игорь рассеянно кивнул и подписал контракт.
  Первая песня прозвучала на радио 15 июля. Ее ставили каждые два часа, обычно после "Сплина" и "Смысловых галлюцинаций" для большего контраста, предварительно объявив дебют группы "Кода". Не говорилось только одного, что группа местная. Когда через несколько дней в программе "Songs for you", - обыкновенной программе для заявок и поздравлений, на каждом радио есть такая, - заказали "Коду", Батынцев понял, что выстрел попал в цель.
  Еще через день на местное отделение "Европы +" позвонила какая-то девушка и попросила поставить "Линию жизни" "Коды". Естественно, никто не знал такой группы. Ей вежливо это объяснили, поставили другую песню, и тут Батынцева, взявшего за обыкновение прослушивать эфир конкурентов, осенило. Посадив на телефон секретаршу и обоих менеджеров, он организовал серию звонков и на "Европу +" и на "Русское радио". Каждый день за определенную доплату сотрудники дозванивались в программы радиостанций и требовали, просили, умоляли поставить "Развязку" группы "Кода" с дебютного альбома: Батынцев счел песню достойной хитовых чартов.
  Ожидание было недолгим. 29 июля на мобильник Александра Андреевича позвонил Игорь и сказал, что с ним связывались с "Русского радио", хотели купить права на "Развязку". Батынцев его поздравил, поблагодарил и попросил направлять все подобные предложения в "Эталон-м". На следующий же день у него офисе раздался звонок:
  - Здравствуйте, с вами говорит менеджер радиостанции "Европа +". Мы бы хотели....
  Обговорив условия и договорившись о встрече, Батынцев открыл барный шкафчик, налил стопарик водки и залпом выпил. Первое сражение было выиграно. Он возвращался в Москву.
  ---
  Когда Игорь примчался, сияя, и с порога проорал, что они записали альбом, я, признаться, не поверил. Он просил меня придти на их выступление в "Амфибии" - ведущем концертном клубе, помнится, я тогда удивился быстрому взлету "Коды" после провала, но, сославшись на срочные дела, отказался. На самом деле и дел-то никаких не было, вечер выдался пустым до отвращения, просто я не мог без внутренней дрожи представить себя в толпе пьяной обкуренной шпаны.
  Возле моей чашки кофе на компьютерную колонку лег компакт-диск. На обложке в черной рясе с молитвенно сложенными руками и молнией, нимбом охватившей встрепанную голову, красовался Игорь. Я уставился на диск, открыв рот, и только глаза переводил с изображения на оригинал и обратно. Оригинал сел на диван, подобрал плюшевую подушку и принялся мять ее от избытка чувств.
  - Поздравляю! - от души сказал я. - Ты, наверное, на седьмом небе?
  Вар упоенно кивнул, чувствуя, что только теперь может общаться с писателем на равных.
  - Павел, ведь неплохо для начала, правда?
  - Разумеется.
  Глянь, и "Павла" съел, не поморщившись, а скажи он такое неделю назад - вони было бы!
  - Как хоть называется? - улыбнулся я. Мальчик волнуется, по имени назвал, - не заметил. Ничего, в такой день можно. - И почему в монашеской одежде?
  - А название там, сверху.
  Я взял диск в руки. Действительно, в разрыве грозовых туч то, что я сначала принял за солнце, оказалось золотыми буквами, сложившимися в слово "Кредо". Что ж, это объясняло имидж Игоря, с одной стороны, а с другой - я, наконец, понял, насколько притягателен Прокл для окружающих. Раздутые ноздри, хищная белозубая улыбка, сила молодого зверя в широких плечах, и ясный, открытый взгляд взрослого ребенка. Или я слепой, или я гений!
  На обратной стороне диска в разноцветной паутинке, странно напоминающей о тибетских узорах, были перечислены имена участников группы, название проекта, название студии, адреса, телефоны, факсы и т.д. и т.п.
  - Я поставлю?
  Упомянутая белозубая улыбка сверкнула мне в ответ. Дисковод послушно проглотил альбом, и будоражащим хором выдал информацию. С первых же тактов музыка поражала лаконичностью, продуманностью и глубиной. Здесь практически ничего не осталось от прежней примитивно-дворовой проигровки. Несколько пластов, отточенные ударные, роскошные басы и совершенно прозрачные, звенящие клавишные; сыгранность настолько профессиональная, что я, не веря себе, оглядел Игоря - тот ли это пацан?!
  - А где вы взяли пианиста?
  - А, - отмахнулся Игорь, - помогли. Там на студии офигительные инструменты!
  Голос, исполнявший песни, принадлежал Игорю, вот только он изменился, словно парень прошел хорошую вокальную школу. Про голос с диска никто бы не сказал, что он не владеет интонацией.
  - А кто делал аранжировки?
  - Не знаю, - поморщился Вар. Ему начал надоедать этот допрос, но он думал, что писатель не может придти в себя от удивления, и упивался успехом. - Мы собрались, Батынцев подогнал пару дедков, они, судя по всему, профи. Ну, они нас записали, а дальше работали сами.
  - На компьютере? - осенило меня.
  - Угу. Там система - закачаешься! Четыре компа, по процессору на каждый инструмент, эквалайзер, проводов - уйма, я сперва на пол наступать боялся.
  - Ясненько. Интересно только, а на концерте вы так сыграете?
  - Так ведь это мы играем!
  Игорь меня не понял. Я хотел объяснить, что из "Коды", кажется, делают исключительно студийную группу, но промолчал, в конце концов, это были не мои проблемы. А то еще подумает, что я завидую. А я действительно завидовал. Как вспомню, какими путями пробивал свою первую книгу, - злость берет на этого молодого чертовски везучего балбеса!
  Я думал, он сейчас помчится куда-нибудь еще, но он не уходил, тогда я предложил ему пиво. Он согласился с видимым удовольствием, да еще попросил меня посмотреть его последние тексты. Мы пили, он что-то спрашивал, я, отвечая между делом, правил строки, поражаясь тому, что от песни к песне мастерство Игоря становится все более зрелым. И все-таки... лгало это напускное оживление, лгал веселый звон наполненных бокалов; я знал, что мы оба думаем сейчас о Кэти, не решаясь даже упомянуть ее имени. Заговорщики, виновные в ее гибели, связанные слишком многим, чтобы можно было освободиться. Говорят, убийцы всегда приходят на место преступления. Для нас таким местом стала моя квартира.
  Когда он ушел, наконец, я почувствовал облегчение. Он подарил мне диск, хорошо хоть, не оставил автографа. Я поставил музыку и открывал файл с "Проклом", когда, с трудом прорываясь сквозь динамичное вступление к "Киллеру", звякнул телефон. Я подошел, как в тумане, в мозгу бродило пиво, подпитывая саможалость чувством общемировой бессмысленности.
  - Алло?
  И меня буквально выдернуло в действительность.
  - Оставьте Прокла в покое.
  Да что за чертовщина?! Я швырнул трубку на рычаг и отключил телефон. Не знаю, какой идиот мне названивает, но неужели он не понимает, что таким способом добьется обратного? С мстительной решительностью я перекинул курсор в конец текста, и понесся в любимую сказочку. Оставить в покое, значит? Ну, я оставлю! В таком покое... небу жарко станет!
  
  ДУРАК
  
  Нарвес мечтала о свадьбе. О длинном платье замужней дамы из алого, словно подернутого серебристой пыльцой шелка, о тяжелых серебряных подвесках, мелодично вызванивающих при малейшем движении головы, о белоснежном покрывале, подбитом лебяжьим пухом, которое должно обагриться кровью первой брачной ночи. Ей хотелось детей; она даже гадала на солодовом осадке, сколько их будет, пять или шесть. В маленьком мире своего дома Нарвес терпеливо ждала, когда Прокл сделает ее своей (сердце начинало биться сильнее, и кровь приливала к щекам) женой.
  А Прокл словно заболел. Он больше не смеялся над ее проделками, не интересовался делами отца, большую часть дня пропадая в порту, часами расспрашивал о чем-то вечно пьяных матросов, беженцев из Цирефа и грязных рабов. Право, можно было подумать, что он любит их, а не ее! Нарвес гневно скомкала вышивание, укололась иголкой, сумела выдавить капельку крови и разрыдалась. Малви бегала вокруг, подобная огромной всполошенной птице, пытаясь ее успокоить, тоненьким сиплым голоском напевала ее любимые смешные песенки, а девушка плакала все сильнее от предчувствия неумолимо надвигающейся беды.
  Два года прошло с вечера их первой встречи, и до сих пор Нарвес радовалась каждому новому дню. Неотесанный деревенский парнишка превратился в изысканного вельможу, личного друга великого императора, Бакарт назначил его главным управляющим, и долгими вечерами рассуждал о том, как женит детей и отойдет, наконец, от дел.
  А Прокл словно заболел.... Да, заболел, заболел тревогой и неудовлетворенностью! Приготовления к свадьбе шли своим чередом, они с Нарвес уже обменялись локонами волос и обручальными клятвами, Бакарт называл его сыном, великий Тарилэн Варбаго раз за разом приглашал во дворец, а Прокл не мог понять: неужели это состояние спокойного довольства и есть Счастье, к которому он стремился?!
  Тарилэн так и не вспомнил значение слова "Форкона", но недавно в разговоре обмолвился, что хатошанским магам многое известно, и они многое могут посоветовать. Все утро юноша изводил Атина, требуя рассказать, кто такие хатошанские маги. Великий дух вспылил и холодно ответил, что Проклу лучше думать о скорой свадьбе и любимой девушке, а вопросы общего счастья и благополучия оставить высохшим мудрецам, у которых, кроме вопросов, ничего не осталось. Тогда Прокл ринулся в порт.
  Амалота стояла на берегу моря Туманов, которое через Тосский канал соединялось с северным огромным Морем Островов. Столицу империи Велар посещали многие и разные люди, у которых юноша и пытался выяснить, где найти хатошанских магов. Но ответом ему было недоумение, либо, очень часто, быстрое оглядывание и испуганный совет не поминать то, чего не в силах постигнуть разум человека. Это только злило Прокла и удваивало его стремление докопаться до истины.
  Однажды, дожидаясь, когда причалит "Трастип" - двухмачтовый бриг, ходивший с товаром Бакарта, Прокл был ограблен. Мальчишку, срезавшего кошель с пояса, он не догнал, но увидел, как тот заскочил в одну из портовых таверн. Войдя следом, мальчишки он не обнаружил. Прокл уже собирался уйти, когда поймал чей-то внимательный взгляд, обернулся, разглядывая посетителей и замер.
  За столиком у окна сидело два человека, один совсем старик, а другой едва ли старше Прокла, но оба седые, белокожие, в длинных светло-серых хламидах. Хатошанцы! Юноша застыл, как вкопанный и уже готов был поклясться, что его заколдовали. Широкие капюшоны хламид у обоих магов лежали на плечах, и Прокл ясно видел веселые огоньки в черных глазах младшего.
  - Иди сюда, - кивнул ему маг. Прокл не слышал голоса, но слова, вспыхнув в голове, наполнили его непреодолимым желанием подойти. Он подошел. - Говорят, ты расспрашиваешь о нас?
  Прокл кивнул. Старик молчал, устало прикрыв сухие желтые веки. Младший маг искоса глянул на него и указал юноше на табурет.
  - Ты садись, чего стоять. - Прокл сел. - Зачем? - в лоб спросил маг.
  Юноша вздохнул, снял с шеи шнурок с табличкой и положил ее на стол.
  - Я ищу счастье, - привычно объяснил он. Эта фраза больше не наполняла его сказочной надеждой, встреча с магами казалось полусном. Возможно, Атин прав и давно пора оставить погоню за призраком....
  - А если это не призрак? - тихонько спросил маг. - Мы говорим: счастье в знании. И это правильно. Ты тоже ищешь знания. Об изумрудной стране. О Конях Форконы. Значит, твой путь лежит в Хатошу. Мы отплываем послезавтра, когда колокола будут бить Квинту Предутреннюю. Корабль называется "Кантрена". Это хорошее название, оно значит - долг. Если ты решишь плыть с нами, приходи перед рассветом к восьмому причалу. Табличку я возьму с собой. Если ты не придешь, значит, она тебе не нужна.
  Прокл не уловил момента, когда старик открыл глаза.
  - Это решение пресветлой Коны, богини людских судеб, - сказал он. Голос оказался неожиданно звучным, заглушил окружающий шум, и Проклу почудились в безыскусных словах свист ветра и колокольный звон. - Придя, ты получишь ответ на вопрос, что такое Форкона.
  Они поднялись и ушли. Прокл очнулся от странного оцепенения, только почувствовав на плече руку трактирщика.
  - Э, сударь, э... - на широком пухлом лице было написано нешуточное беспокойство. - Ты что, уснул? Уже с полчаса сидишь, хоть бы пошевелился.....
  - А где маги? - спросил юноша.
  - Какие маги? - изумился трактирщик. - Ты как пришел, сел сюда, да так и сидишь. Может, закажешь чего?
  Прокл перевел взгляд на столешницу. Он как сейчас помнил, на ней стояли два серебряных кубка с вином, меж которыми он положил свою табличку. Столешница была пустой. Ни кубков, ни таблички.
  - Вина, - сказал Прокл. - Подай мне вина.
  - Во, давно бы так, - проворчал трактирщик. - А к вину чего?
  - Ничего. Ты не понимаешь?! - юноша рассмеялся, хотя в глазах у него стояли слезы. - Я нашел их! Нашел!
  ---
  Самым трудным оказалось объясниться с Нарвес.
  - Пойми, - говорил Прокл, целуя бесконечно дорогое заплаканное личико в ответ на отчаянное "ты меня не любишь!". - Мы обязательно поженимся. Но я должен найти счастье! Маг тоже сказал - "долг", он знает. Я вернусь, и все будут счастливы - и ты, и твой отец, и император, не будет бедных и больных, не будет войн.
  - Ты не вернешься, - безутешно шептала девушка. - Когда ты найдешь счастье, я буду больше не нужна тебе....
  - Ну что ты такое говоришь! Я не смогу быть счастливым без тебя. Ты для меня и есть - счастье, Нарвес!
  - Тогда зачем ты плывешь в Хатошу?!
  - Чтобы все были счастливы, - терпеливо объяснил Прокл.
  - Мне нет дела до всех! Я не хочу расставаться с тобой!
  - Нарвес, поверь мне.... Ты веришь мне?
  - Да, - глухо сказала она.
  - Я вернусь. Обязательно вернусь. Ты будешь ждать?
  - Да.
  Прокл навсегда запомнил девушку на причале, кутавшуюся, дрожа, в большую пеструю шаль с бахромой. Предутренний туман золотился в лучах рассвета, скрадывая город, пристани и море, и Нарвес казалась парящей над землей. Он не отводил от нее глаз, пока был в силах различать хоть что-то в однообразной пелене моря Туманов.
  Он не вернулся. Нарвес приходила на причал до конца жизни, ожидая корабль из Хатоши.
  
  
  
  
  
  
  
  
  РОКЕР
  
  К сентябрю ребята были в Москве.
  Батынцев снял им квартиру в Медведково, выплатил то, что он называл гонораром, и попросту растворился. Впрочем, у Игоря был номер его сотового, и, пока не закончились деньги, ребята не волновались. Пока не закончились деньги, вся Москва была к их услугам: опытная путана, она не смотрела ни на лицо, ни на национальность, только на шуршащие купюры. Сами собой появились друзья, в компании которых (Вар не был глуп, но слишком часто принимал желаемое за действительное) ребята уже чувствовали себя звездами, и день плавно перешел в ночь, в клубную жизнь, в бесконечный карнавал из новых лиц, дискотек, баров, а главное - восторгов смазливых девочек, готовых для тебя на все....
  А потом деньги закончились. Все утро Вар отзванивался Батынцеву, пока, наконец, не поймал его и не договорился о встрече. Александр Андреевич согласился раздраженно, с явной неохотой; он-то не развлекался, днями напролет мотался по столице, ища для группы спонсоров, продюсера, договариваясь с ведущими радиостанциями о трансляции песен, намереваясь выжать из дебютного альбома все, что можно. Надо ли говорить, насколько он не хотел видеть Игоря? Тем не менее, встретиться пришлось.
  На вопрос о хлебе насущном Батынцев сделал большие глаза.
  - Милый мой, а при чем тут я?! Я вам заплатил? Заплатил. За "Кредо" рассчитался. Так в чем дело? Езжайте домой, пиши второй альбом. И не торопись, погоди, пока раскрутим "Кредо".
  Вар, весь побелев, начал объяснять, что приехал не для того, чтобы возвращаться, что Батынцев сам обещал им Москву, что о втором альбоме речь не шла, что ребята....
  - Вы подписали контракт, - холодно напомнил Александр Андреевич. - Ты что, думаешь, ты кому-то здесь нужен? Деньги с неба не падают, их зарабатывают!
  - Что же мне делать? - раздавленный, пробормотал Игорь. - Ребята не захотят ехать назад, скорее уйдут из группы, - от собственного бессилия ему хотелось плакать.
  Батынцев глядел на него, довольно щурясь: еще добираясь на такси в Медведково, он примерно наметил ход разговора и теперь подводил к нужному итогу. Наивный теленок Игорь должен был стать Золотым тельцом.
  - Хорошо, я помогу. У меня есть знакомый, ему принадлежит клуб "Пума". Если не хотите возвращаться, можете играть у него. Поехали к нему, сразу договоримся.
  Договорились действительно сразу, только Вара эта договоренность ничуть не обрадовала. Не слишком приятно, когда тебя мало того, что с облаков скинут, еще и протащат мордой по грязи. Будущие звезды стали обыкновенной "живой музыкой", приятным дополнением к икре и шампанскому. Играли они все, от попсы до шансона, но в рамках "на заказ", то есть, о своих песнях и речи быть не могло. Посетители "Пумы", мелкие бизнесмены и дамочки бальзаковского возраста, рок просто не слушали.
  ...Игорь пробегал мимо этого магазинчика каждый день, но сегодня неожиданно начавшийся дождь загнал его внутрь. Зеркальные двери, мягкий свет, звучала этно-электроника, синтезатор безуспешно пытался забить югославский хор; Вар брел вдоль стеллажей с кассетами и дисками, пробегая глазами названия, что-то он слышал, что-то нет, и вдруг остановился как вкопанный. Под плакатом с рекламным слоганом "Рок-прорыв 2002!!!" аккуратная стопка до боли знакомых дисков, на обложке - он сам, победно улыбается, уверенный, что Москва уже у его ног. Дурак! Вар взял диск, подошел к продавцу. Мужик лет тридцати с пирсингом в нижней губе смотрел телик, судя по всему, фильм был скучен, но лучшего не нашлось, и продавец, качаясь на стуле, убивал время до конца рабочего дня.
  - Извините....
  - Да? - он с готовностью поднялся.
  Игорь протянул ему диск.
  - Вы не знаете, что это за группа?
  - А вчера завезли, - мужик глядел на Вара поверх обложки диска, но не узнавал его. - Какая-то "Кода".
  - А... вы их не слушали? Мне интересно, стоит ли брать, - медленно и неловко объяснял Игорь, надеясь, что его все-таки узнают, начнут восхищаться, попросят автограф.... Да мало ли о чем можно мечтать!
  - Так это мы сейчас организуем, - мужик отключил этно и поставил "Коду". Некоторое время они оба молча слушали. - Неплохо месят, - одобрительно заметил продавец, - не попсуют. А я думал, еще одни детки богатеньких, славы захотелось. - Игоря передернуло. Детки богатеньких! Двенадцать часов в сутки в ночном клубе, срывая голос, растворяясь в дыму сигарет, усталости, голоде, потому что перерыв более чем на десять минут не положен, а за эти десять минут только в сортир и обратно. А перед сценой - столики, ароматы еды и парфюма, довольные, сытые люди заказывают блюда, заказывают песни, и ты должен любить их, потому что они тебя слушают, ты должен их развлекать, ты должен сделать все, чтобы они пришли еще раз и еще.... - Будете брать? - уверенно спросил продавец. - Берите, классная группа. Надо будет на их концерт сходить, это не "Сплюнь" с Лагутенкой.
  - Мы не играем, - сказал Игорь и поторопился уйти.
  Близился декабрь, ребята собирались взять отпуск и съездить домой, но поездка откладывалась все дальше и дальше. В эти предпраздничные дни посетителей было особенно много, и менеджер не мытьем так катаньем пытался оставить "Коду" в клубе по крайней мере до нового года. Им повысили оплату, разрешили (точнее, настоятельно посоветовали после того, как владелец "Пумы" услышал на "Нашем радио" рекламу "Кредо") петь свои песни, и Вар, отзвонившись матери, сообщил, чтобы раньше января она его не ждала.
  Однажды во время перерыва в курилку заглянул Крэш.
  - Вар, знаешь, кто пришел?! - трагическим шепотом закричал он. - Выйдешь на сцену, погляди, кто за вторым столом слева, ага?
  За вторым столиком слева Игорь, внутренне вздрогнув, увидел бывшую звезду российской эстрады начала 90-х. Никто не знал, почему Георгий Александров, Георгий Победоносец, как его называли, покинул сцену, но факт оставался фактом: выпустив последний (далеко не самый лучший) альбом, Александров взял тайм-аут, и в шоу-бизнес больше не вернулся. На его песни вышло два трибьюта, на презентации которых он не присутствовал. Поговаривали, что Александров конченый наркоман, сидит на системе, что он ударился в буддизм и живет в Непале, в общем, мир полнился слухами, а интервью Георгий Александров не давал.
  Сегодня Вар пел, как никогда. Исполнял заказы, умело вклинивая свои песни, пока, наконец, не решился. Подошел к краю сцены.
  - "Кода" рада приветствовать Георгия Александрова! - катастрофически не находя слов, он старался говорить торжественно. - Сейчас мы исполним одну из его песен.
  - Вар, ты что?! - окликнул Пан.
  Игорь передернул плечами и запел, ребятам ничего не оставалось, кроме как подыграть, благо, песню они знали. Уже на третьей строчке Вар поймал удивленный взгляд Александрова, и до самого конца песни с упоением чувствовал, что бывшая звезда не сводит с него глаз, а удивление постепенно сменяется уважением.
  Программа шла своим чередом, но когда в начале первого ночи Александров ушел, Вар почувствовал разочарование. Он сам не знал, на что надеялся, и все-таки.... Ребята втянулись в ритм новой жизни, привыкли, и больше не поговаривали ни о концертах, ни о видеоклипах, ни о призах MTV, а вот Игорь мечтал. Мечтал стать кем-то. Таким, как Александров, чтобы, когда ему надоест, когда он бросит к чертям музыку и однажды зайдет в ночной клуб выпить, какой-нибудь молодой щенок дрожащим от восторга голосом спел "Развязку" или "Линию Жизни".
  Ближе к семи утра посетителей не осталось. Музыканты собрали инструменты, покурили на крыльце, и уже собирались ехать домой, как вдруг Вара окликнул один из официантов:
  - Игорь, помнишь чувака за вторым столиком? Патлатый такой, он еще виски заказал.
  - Ну? - хмуро спросил Вар.
  Официант подал ему сложенный вдвое листок.
  - Он оставил тебе записку.
  На белом, в клеточку, листике черным маркером было написано: "Вокалисту "Коды"..." и четкие циферки номера сотового.
  - Что там? - заинтригованные ошарашенным видом Игоря, подбежали ребята.
  - Не знаю, - искренне ответил Вар. - Но если повезет, мы еще будем в "Олимпийском".
  - Ты всегда так говоришь, - поморщился Стас. - Не будь дураком, Вар, спустись на землю!
  Игорь молча убрал листок в карман и пошел к переходу метро.
  ---
  Александров жил на даче в Одинцово. Двухэтажный особнячок, обнесенный каменной оградой с чугунной решеткой, два дога, мраморный и королевский, выбежавшие навстречу, заснеженный сад, разбитый на восьми акрах, не оставили Игоря равнодушным. Но сердце подпрыгнуло к горлу, когда они поднялись в мансарду, и Георгий Дмитриевич распахнул толстую, с мягкой броней звукоизоляции, дверь. Вар увидел собственную студию звукозаписи. Он остановился у стенки, с любопытством озираясь, в то время как Александров что-то объяснял, что-то включал, звучали обрывки каких-то музыкальных треков.
  Игорь вспоминал. Восемь часов вечера, пустая дымная курилка, плакат "Алсу" (поп-дива издевательски усмехается, намекая, что сын слесаря не дочь нефтяного магната, и звездой ему не стать), дрожащими пальцами набираемый номер: в этот момент черный металлик трубки казался Вару стволом ТТ, а от ответа зависело, собьет ли он заветную цель или выстрелит себе в голову.
  - Здравствуйте.
  - Кто?
  - Это я, Игорь, вокалист "Коды", - неудержимо краснея, начинает объяснять Вар, чувствуя себя пойманным на вранье мальчишкой.
  - Какой на х... Игорь? - возмущается в трубке хорошо поставленный и отчетливо пьяный голос Георгия Александрова.
  - Помните, вы были в клубе "Пума" в прошлое воскресенье? - упрямо и напористо продолжает Игорь. - Вы мне оставили записку, чтобы я позвонил....
  - Слушай, парень, давай завтра, - с отвращением говорит Александров, и вдруг прерывает сам себя. - Это ты пел мою песню?
  - Да.
  - А-а.... Я хотел поговорить. Сейчас. Ты свободен?
  И тут Вар вспоминает, что до конца рабочего дня еще десять часов. А еще он понимает, что второго шанса у него не будет.
  - Я свободен, - отчетливо и зло отвечает он.
  - Вот и отлично, записывай адрес. Я буду ждать.
  Менеджер закатил скандал, орал, тыча указательным пальцем в циферблат наручных часов, грозился уволить.... Ребята принялись дружно урезонивать, даже Пан, не выдержав, обозвал идиотом. Гитара не хотела лезть в чехол. Сцена, он едва не споткнулся, спрыгнув. Узенький проход между столиками, удивленные взгляды посетителей.... "Я бы хотел услышать что-нибудь из "Коды"..." - подернутые щетиной щеки, глаза на выкате, сверкающий золотой зуб. "Да пошел ты!" - радостно улыбается Игорь. Они все оборачиваются и молча смотрят, как уверенной кошачьей походкой уходит парень с гитарой на плече. Коридор. Тяжелая железная дверь. Свежий морозный воздух мятным ударом. Только на крыльце он смог вздохнуть свободно, помчался на стоянку такси, выгреб последние деньги, назвал адрес и, откинувшись на сиденье, глядя, как бьются в лобовое стекло огни Москвы, повторял про себя цоевское: "пожелай мне удачи в бою, пожелай мне... удачи!".
  А потом непонятное полутемное помещение, чья-то квартира, какие-то люди, гитара принялась кочевать из рук в руки, профессиональные музыканты, они играли так, как ему и не снилось, заставленный стол и пьяное в дупель лицо Александрова над этим столом как рекламный плакат жизни музыкального бомонда. И абсолютно трезвое предложение записать альбом вместе. Путаные объяснения Игоря о контракте, о Батынцыве. Александров посинел.
  - Я эту дрянь ссученную знаю. Ты понимашь, что он сделал? Ты что, не глядел, что туфту подмахивал?! - Игорь молча опустил голову. Александров, затягиваясь папиросой (настоящий "Беломорканал"!) на мундштуке, налил до краев две рюмки кристалловской. - Да ладно, парень, не кисни, Батынцева я беру на себя. Степан Калымович! - из другой комнаты вышел огромный кавказец в строгом черном костюме и мятой расстегнутой оранжевой рубашке, выставляющей черную поросль на груди. Лицо было складками, тяжелое, нос кривой, как ятаган, близко посаженые глаза прожигали.
  - Алымович я, Гори, сколько говорить, - проворчал он.
  - Ты Батынцева помнишь? - наливая и подавая ему рюмку водки, спросил Александров.
  - Помню, - мрачно сверкнули глубокие глаза. Степан Алымович залпом опрокинул водку, взял вилку и, наколов несколько маринованных грибов, закусил. - А что такое случилось, Гори?
  - Для начала знакомься, Степа, - Александров указал на Игоря, - вот тебе человек с отличным голосом и неплохими песнями, это же ты пишешь песни для "Коды"? - Игорь кивнул. - Чего, казалось бы, надо такому человеку?
  - Денег, Гори, - усмехнулся Степан Алымович. - Помнишь, как мы с тобой начинали?
  - Помню, Степа, помню. И бабок хотелось, и славы. Только нам, на наше счастье, никто дорогу не перешел. А с него Батынцев стряс кабальный контракт на два года. И теперь наваривается на лохах, а они вкалывают в "Пуме" как папа Карло. За что пьем?
  - Погоди, Гори, я не пойму. Ну, наваривается, ну, вкалывает, а мы тут при чем?
  - Тяжелый ты человек, Степа, - Александров, смакуя, мелкими непрерывными глоточками пил водку, как воду (Вар глядел во все глаза), - не хочешь парнишке помочь за просто так.
  - Просто так....
  - Бывает только задница, знаю! Знакомься, Игорек, Степан Алымович мой продюсер. Бывший. Но был бы не прочь снова им стать, правда, Степа?
  - Чего тебе не хватало, Гори? - медленно, с расстановкой спросил Степан Алымович, и Вар как-то сразу понял, что этот вопрос здесь задается постоянно. - Все же было: и деньги, и слава, и женщины.
  - Было, было, было, но прошло, - закусывая, пел Александров. - Сдох я, Степа, понимаешь? Помнишь девяносто четвертый? Последний альбом? Это уже ни в какие ворота не лезло, хуже "Ласкового мая", хотя хуже быть просто не может! Так вот, об Игоре.... Я тут их дебют купил, послушал. Рок, конечно, лабуда, на таком сейчас не наваришься, а Батынцев им все равно жизни не даст. Игорь, - он поймал взгляд парня, - сможешь забыть "Коду" на полгодика?
  - На фига? - не понял Вар.
  - Слушайте меня, оба! - Александров взмахнул руками над столом, и Вар с замирающим сердцем ждал, что он сейчас что-нибудь опрокинет. Все остальное - вкрадчивая музыка, люди растворилось в тени, остался только стол, освещенный близким бра, темный кавказец, незаметно снявший пиджак и теперь в своей рубашке кажущийся подгнившим апельсином и длинное, резко помолодевшее лицо Александрова. - Игорь, давай сделаем альбом под моим лейблом? А Степа пока придумает, как перехватить вас у Батынцева.
  - А... что я буду делать? - Вара разморило, спорить не хотелось, мрачный вид продюсера пугал, но он изо всех сил пытался думать о делах.
  - Как что? Песни писать. Бабки напополам.
  - Права ваши? - наученный горьким опытом, встопорщился Вар.
  - А о правах мы поговорим в следующий раз, - загадочно ответил Александров.
  И вот теперь, в этот "следующий раз" Игорь оглядывал студию и мучительно соображал, что сказать ребятам.
  - Ну, как? - обернулся Александров.
  - Здорово....
  - Жить ты будешь у меня, - как само собой разумеющееся, сообщил Георгий Дмитриевич. - Так что сегодня же поедем к тебе, заберешь вещи. А с завтрашнего дня начнем работать.
  - А права? - упрямо повторил Вар.
  Александров поморщился.
  - Тексты твои, музыку будем делать вместе, вокал мой. Я позвоню юристу, все распишем.
  - Я... не могу. Мне же надо петь в "Пуме". И что я скажу парням?..
  - Не будь ребенком! - вспылил Георгий Дмитриевич. - Своим ребятам скажешь все, как есть. Неужели ты не понимаешь, что от Батынцева вы больше ни копейки не получите? Пусть они едут домой, праздники на носу. А когда Степан Алымович разберется с Батынцевым, "Кода" снова вернется в Москву, но уже с концертной программой и не в "Пуму", а хотя бы в "Горбушку". Такое тебя устроит, а, Игорь?
  - Меня зовут Вар, - в полном расстройстве буркнул парень. Александров был прав, но от этой правоты веяло холодом и какой-то деловитой беспощадностью, как от всего в термитнике столицы. Игорь вдруг понял, что его просто используют и выкинут, но пойти сейчас на попятный значило бы выставить себя слабаком. "Еще осмотрим, кто кого!" - решил он. - Я согласен.
  - Вот и славно, Вар. Поехали за вещами.
  Впервые в жизни он сидел в салоне огромного джипа. Пахло кожей, бензином и еще чем-то, чем наверняка пахнет богатая жизнь; Вару казалось, вот она, очередная ступень лестницы в небо. Навстречу несся пригород: развязка МКАД, будки, реклама, машины, машины, кипучая деятельность затягивала воронкой огромного водоворота, это был мир экстрима, беспощадный к неудачникам, но опасность утонуть либо дохлой рыбой быть выброшенным на обочину не пугала Игоря. "Это мой мир, - думал он, - и я должен его получить!"
  ---
  Вар валялся на диване перед компьютером в домашней студии Александрова, пытаясь освоить звукомоделирующую программу, когда в коридоре отстучали быстрые шаги, и дверь распахнулась.
  - Хай! - донеслось с порога.
  Он подскочил, как ужаленный. Нет, это была не Кэти. В студию вошла молодая особа, стройная, в пестром топике и облегающих бриджах цвета хаки. Короткие, модно взъерошенные каштановые волосы выбивались из-под огромных оранжевых наушников; шнур тянулся к маленькому плееру, провокационно оттопыривающему пояс бридж на загорелом плоском животе как раз под ямкой пупка с капелькой сережки.
  - А где папик? - ее глаза, серые с фиолетовым отливом, вспыхнули, оглядывая Игоря.
  Тот не ответил, растерявшись, Георгий Дмитриевич ничего не говорил ему о дочери. Игорь уже познакомился с его женой Лизой, хрупкой красавицей-прибалткой с железным характером. Бизнес-леди, она содержала три бутика и собиралась открывать четвертый. В 92-м, в пору своих баснословных доходов Александров дал ей начальный капитал на основание фирмы; Лиза настояла на выплате ему процента с прибыли, слишком уж независимый был у нее характер, она никому не хотела быть должной. Тогда Георгий подшучивал над ее жаждой деятельности, а теперь только благодаря фирме жены не нуждался в деньгах. Но тридцатидвухлетняя Лиза была слишком молода, чтобы иметь такую взрослую дочь.
  - Как тебя звать? - спросила девушка требовательно и нахально, и снова глаза ее вспыхнули, на сей раз почти плотоядным предвкушением.
  - Игорь, - чуть покраснев, улыбнулся он.
  - А, я Ди, - она подошла к синтезатору, огромной деке "Корг", простучала "кузнечика" на клавишах, но синтезатор был отключен, не прозвучало ни звука. Дианочка только что рассталась со своим бой-френдом, вернулась из Питера и, обнаружив в собственном доме мальчика словно со страниц "Плейбоя", собиралась брать крепость с налета. Милый уступчивый Алекс оказался пассивным гомиком: она была девушкой без предрассудков, но это кого угодно выведет из себя! А тут та-акая замена! Она искоса глянула на Игоря. Похоже, она его смущает, тем лучше. Проще будет. - Ты друг папика?
  - Я соавтор Георгия Дмитриевича, мы работаем над новым альбомом, - с неожиданной скованностью объяснил Вар.
  - У, Победоносец возвращается! - без особого восторга протянула девушка.
  В девять вечера все собрались на ужин. Домработница Вероника Семеновна накрыла на стол и деликатно исчезла. Лиза нервничала, покрикивала на вертящегося вокруг стола дога, с плохо скрытой ревностью разглядывая Диану, а та тарахтела без умолку, рассказывала, как ездила с Алексом в Европу, была на Ибице и в Амстердаме на фестивале цветов, взяла автограф у Робби Вильямса. Игорь слушал ее вполуха, увлеченный домашними голубцами с рисом и грибами.
  С другого края стола Георгий Дмитриевич втолковывал ему, каким он представляет их совместный альбом, но парню было откровенно скучно сочинять любовную галиматью в стиле Фили Киркорова, ему хотелось гитарного драйва и мощных ударных с апокалиптической текстовкой. Он скучал по ребятам, скучал по еженощным концертам в "Пуме", хотел съездить домой, повидаться с матерью, похвалиться успехами Павлу Валерьевичу, но кивал и соглашался. Да, конечно, народу требуются легкие песенки о сильных страстях, да, разумеется, вокал Александрова как нельзя лучше подходит для этого, да, они заткнут за пояс всю современную эстраду, всех "Премьер-министров" и Меладзе.
  Лиза не осталась на десерт, сославшись на усталость, а Дианочка, уплетая за обе щеки торт-мороженое, вдруг заявила:
  - Папочка, я сегодня поеду в "Точку".
  Александров кивнул, решив этим и отделаться, но вынужденное отцовство (дочка была нежданным плодом его успешных гастролей) накладывало ответственность, поэтому он добавил:
  - Одна ты не поедешь.
  - Ни за что! - отчеканила предовольная Диана. - Игорь, хочешь со мной?
  Первым его порывом было отказаться. Вар не отвечал за себя, а Александров вряд ли бы одобрил, если бы он переспал с Дианой, хотя после подписания контракта с Алымовым, получив аванс и напившись вдребезги, плакал пьяными слезами, твердя Игорю, что тот спас его, вернул ему музыку, придал смысл его жизни. Но впереди ждал долгий вечер, унылое крапание текстов под цензурой Георгия Дмитриевича....
  - С удовольствием! - Вар ответил ей таким же многообещающим взглядом.
  Когда они вошли в клуб, Диана потянула ему маленький белый четырехугольничек.
  - Положи на язык, - заговорщицки сказала она.
  - Что это?
  - Попробуй.
  И мир взорвался. Мир заиграл всеми красками радуги. Игорь почувствовал себя полным нерастраченной, требующей немедленного выхода энергии. Вокруг танцевали счастливые люди, познавшие смысл жизни. Почему он считал их другими, не такими, как он? Они улыбались ему, махали руками, радуясь, что он пришел. Оглушительная музыка звала его, заставляя двигаться, двигаться, двигаться.... Он взглянул на Диану, и только сейчас понял, что любит эту девушку. Каким он был дураком! Она танцевала перед ним, танцевала для него, он поцеловал ее, чуть не застонав от блаженства ощущать эти теплые липкие от блеска губы, схватил ее за руку и бросился в толпу чудесных, замечательных людей, отдающихся жизни и танцу.
  Светомузыка пыталась поймать в сети разноцветных лучей, но он ускользал, не замечая, шел, куда вела Диана. Девушка смеялась про себя. Сама она давно завязала с экстази, но хорошо помнила изумительное чувство свободы и всеобщей любви, которое давал наркотик, и теперь намеревалась воспользоваться результатом. Туалет очень кстати был пуст.
  Вар пытался вырваться, уйти в зал, ему необходимо было стать звездой танцпола, показать всем, как надо отрываться, тогда руки Дианы обвили его шею, разгоряченное полуобнаженное тело прижалось к нему, вызвав такую бурю ощущений, что он забыл о танце. Вар не помнил, как упал на крышку унитаза, как девушка дрожащими от желания пальцами расстегнула ширинку и оседлала его, он слушал ревущую от наслаждения музыку содрогающейся в экстазе Вселенной. О, если бы он смог ее воспроизвести!
  ... Следующие три месяца минули как в тумане. Дни и ночи слились в калейдоскопе повторяющихся неповторимых событий, блиц-параде встреч, ток-шоу разговоров, и везде была Диана. Она таскала Игоря по светским раутам и fashion-показам, по концертам и презентациям новых фильмов. Он увидел новую Москву, отчаянное веселье которой отдавало трупным привкусом пира во время чумы, а гламур декораций - трагифарсом. И единственной реальностью в этом виртуале оказалась музыка. Он ловил ее в будоражащем гуле просыпающейся столицы и в пульсации неоновых огней, в танце фристайла и в холодном шипении горящих фирменных коктейлей, в шепоте апрельского дождя и шуме толпы, оставалось только подобрать и записать.
  Александров был более чем доволен, еще бы - Вар работал так, словно завтра для него не существовало. Иногда на студию приходил Степан Алымович, послушав, молча поднимал верх указательный палец: у него это было высшей формой одобрения. Он перекупил у Батынцева права на "Кредо", предложил Игорю снять видеоклип на "Киллера", и выплатил аванс, причем его аванс в несколько раз превышал гонорар, уплаченный "Коде" Батынцевым. Продюсер с Александровым планировали на лето гастрольное турне по России в поддержку будущего альбома, но вот о будущем "Коды" не говорилось ни слова. Александров полагал, что Игорь давно уже забыл свою группу, с такой готовностью он выкладывался в совместном проекте.
  Георгий Дмитриевич был проницателен, но в предположениях своих ошибся. Нет, Вар не забыл "Коду", просто сейчас только работа спасала его из наркотического омута. Эксперимент с экстази оказался далеко не последним, он попробовал "сухой лед" - крэг, затем в ход пошли марки (таких марок не сыщешь ни в одном филателистическом магазине!); казалось бы, до иглы остался шаг, а тогда на всем можно было ставить точку, но спустя месяц Вар прекратил принимать что-либо тяжелее марихуаны. Как-то раз его спросили "хочешь оказаться в раю?" и насыпали кокаиновую дорожку. Игоря в тот вечер одолевала депрессия, и слова о рае он понял буквально, а потому немедля уехал домой и неделю не виделся с Дианой, занявшись съемкой "Киллера" под надзором мрачного кавказца.
  Клип снимали в центре Питера, в одном из обшарпанных сырых дворов-колодцев - печальной изнанке блистательных фасадов. В гостиничный номер, один из лучших, на который не поскупился Степан Алымович, Вар приходил только ночевать, и все свободное время бродил по северной столице. Из всех виденных им городов Питер был единственным, где он хотел бы жить.
  Казус случился в среду. Должны были снимать последнюю сцену, и Вар к десяти утра пришел на место, но съемочную группу не застал, в проходняке один одинешенек маялся "киллер" Юрка Ухов, - весь в черном, со снайперской винтовкой, завернутой в оранжевый полиэтилен.
  - А где народ? - удивился Вар.
  - А, - досадливо махнул рукой Юрка. - У них машина сломалась на Лиговке. Калымович поехал разбираться, просил подождать.
  Некоторое время они молчали. Вар разглядывал побуревшие от подтеков желтые стены, слепые темные окна, и неожиданно яркое, синее, совсем не питерское небо над обрывистыми парапетами крыш. Это небо было, как праздничная открытка, от него захватывало дух.
  - Я есть хочу, - пожаловался Юрка. - Может, за хот-догами сбегать? Будешь?
  - Да, - с удовольствием согласился Вар, - и пива возьми. Думаю, сотки хватит? - похлопав по карманам, он протянул ему купюру.
  - Ладно. Подержи пока, - Юрка подал ему винтовку. - Не мотаться же с ней!
  - Дурак ты, Юрка, - засмеялся Вар, - пошел бы с винтовкой, тебе бы все бесплатно отдали.
  Они посмеялись, и Юрка ушел. Минут через пять Вару стало скучно. Он присел на козырек подвала, покурил, но не придумал ничего лучше, чем размотать полиэтилен с винтовки. Оружие было тяжелым, отливало глубокой угрожающей чернью, Вар разглядывал его, ахая про себя, а потом приложил приклад к плечу и шутливо нацелился по верхним окнам. Он не видел, как в одном из них насмерть перепуганный человек метнулся к телефону. Еще через две минуты из подворотни, отчаянно завывая сиреной, вылетел милицейский патруль. Из форда заорали:
  - Винтовку на землю! Лицом вниз! Живо!
  А у Вара в кармане лежало полкоробка отличной голландской марихуаны. Вряд ли бы менты ее оценили. Не дожидаясь, пока они вылезут из машины или начнут стрелять, он швырнул винтовку и бросился наутек. Выскочил из колодца двора на бурлящий Невский, оглянулся через плечо. Оба мента мчались за ним. Вар ринулся наперерез через проезжую часть, машины тормозили, взвизгивая покрышками, вслед неслась ругань. Распугивая голубей, он пересек площадь перед Казанским собором, нырнул в какую-то подворотню, обогнул сквер с особняком, чтобы снова увидеть Невский шагов через пятьдесят. Его спасение было только в скорости, города, в отличие от ментов, он не знал.
  Вар скоро потерял их из виду, но не сомневался, что где-нибудь вылетит им навстречу, поэтому сделал самую разумную в такой ситуации вещь, - забежал в первый попавшийся ресторанчик. Едва справляясь с дыханием и словами, заказал в баре джин-тоник. Он решил отсидеться в уютном зальчике, позавтракать, позвонить Алымовичу и объяснить ситуацию. Чуть не засмеялся, представив оторопь вернувшегося с ход-догами Юрки, обернулся от стойки, выбирая себе столик и замер.
  Шагах в пяти от него в полном составе глушила водку славная группа "Алиса", старый монстр отечественной рок-музыки. Вар глядел на них, как ортодокс на чудотворную икону. Или как бактериолог на неизвестный науке вирус. Неотрывно. Вдумчиво. С благоговением.
  Кинчев Константин Евгеньевич, обнаружив такое дело, предложил:
  - Парень, будешь проходить - проходи, а нет - так садись.
  В каком-то полусне Вар взял стул и подсел к группе. Он слушал их с тринадцати лет. Их, Цоя, да еще "Гражданскую оборону". Чтобы стать такими, как "Алиса", он и собрал "Коду".
  Они говорили о своем, смеялись, Вар в блаженной прострации пил джин-тоник и не сразу понял, что Кинчев его спрашивает:
  - Чем ты занимаешься?
  Сказать, что он делает попсовый альбом с Александровым, для Вара оказалось невыносимо стыдно. Собственный клип в лучах чужой славы сделался мелочью.
  - Да ничем, - ответил он, краснея.
  - Учишься?
  - Нет, - Вар заерзал на стуле. - Я пою. У меня группа.
  Выпили за его группу. "Алиса" давала концерт в Питере, выпили за успешный концерт. Кинчев намеревался выпустить новый альбом в сентябре, выпили за альбом, и Вара понесло. Он рассказал о "Коде" и Александрове, жаловался, что растерялся, не знает, что делать. Часа через полтора он ушел, но в памяти засели слова Константина Евгеньевича:
  - Своих не кидают, Вар. Если ты играешь рок, играй, а не продавайся.
  Клип отсняли без проблем. По возвращении, вдохновленный получившимся (а получилась вещь, занявшая в хит-параде "20" на Муз-ТВ второе место), Игорь сделал Диане предложение.
  Это решение обрадовало всех. Диана пришла в восторг, - замуж ее еще никто не звал. Для Георгия Дмитриевича брак Игоря и дочери являлся гарантом собственного успеха, он решил, что парень отныне будет работать только на него, и торжественно заявил, что берет на себя все расходы. Лиза была настолько рада избавиться от падчерицы, что пообещала молодым квартиру.
  К маю альбом Александрова был сделан, и Вар на две недели поехал домой, звать на бракосочетание мать и друзей. Всю дорогу он маялся тем, как пройдет встреча с ребятами. Они уехали из Москвы в конце декабря, и на прощанье Крэш, преданный Крэш, всегда и во всем безоговорочно его поддерживавший, плюнул и сказал: "ну и трепло же ты!".
  ---
  Я увяз в делах по горло. Мишка умчался в Балашиху разбираться с филиалом "Алдана", а меня назначил своим заместителем здесь, и напрасно я ему внушал, что в проблемах торговли компьютерами и руководстве фирмой от меня проку как от козла молока. Михаил Борисович клятвенно уверял, что ничего архисложного от меня не требуется, только подписывать бумаги, фирма работает как швейцарские часы, а если что не так, "он приедет, он примчится на оленях утром ранним...". У меня в ушах до сих пор гремело: "Пашок, ну в ком еще я могу быть уверен на все сто?", "просто приходишь, сидишь в кабинете положенные восемь часов, кофей с коньячком пьешь...", "Светочка все принесет, все объяснит, а для деловых встреч есть Сережка".
  "Сережка" - это Сергей Леонидович, главный менеджер "Алдана". Возненавидел он меня лютой ненавистью, я де у него последний кусок хлеба изо рта вырвал, "доброе утро, Павел Валерьевич" звучало вызовом на дуэль. Сергей Леонидович надеялся, что директор назначит его на должность зама. Я бы ему эту должность с удовольствием отдал, но Мишка звонил по четыре раза на дню, ободрял, сыпал советами и обещал вернуться сначала через неделю, потом через месяц.... Что-то у него в Москве не ладилось.
  "Прокл" застыл в мертвой точке - ни шагу назад, а также вперед и в сторону. Хоть убейся! Не мог я сочинять в Мишкином кабинете, прерываемый звонками поставщиков и беготней Светланы, привык работать дома. А домой с работы возвращался выжатый настолько, что ни о каком сочинительстве и речи быть не могло. С тоски принялся опустошать офисный барный шкафчик. Когда запасы спиртного закончились, и предупредительная секретарша спросила, не пора ли их пополнить, я задумался о возможном алкоголизме, и резко урезал встречи с зеленым змием. Раз в неделю - не чаще.
  В свой компьютер почти не заглядывал. Маньяк, достававший меня телефонными звонками, разразился серией е-мейловских депеш о том, что я паразит на теле общества, гений посредственности и растлитель малолетних. Каждое письмо сопровождалось завязшим в зубах рефреном: "оставьте Прокла в покое". Но, удивительное дело, сейчас, в бессловесном штиле творческого кризиса, его выпады меня не злили, а только забавляли.
  А потом приехал Игорь, позвонил, спросил, можно ли придти. Я, понадеявшись, что встреча с "донором" даст мне заряд для "Прокла", с радостью согласился. Да и просто хотелось поговорить. По Муз-ТВ, которое я иногда включал (издеваясь над обилием откровенной лажи - новое словечко, услышанное однажды от Игоря, характеризировало попсу как нельзя лучше), крутили "Киллера". Клип был сделан в духе нашумевшего "Брата", мне особенно нравилась сцена, где Игорь просит прикурить у киллера, который должен его убить, а потом они мирно расходятся.
  Я, собственно, и представлял нынешнего Игоря, основываясь на впечатлении от клипа, нашедшим себя молодым человеком, уверенно продвигающим свою линию: именно таким я хотел видеть свой персонаж. Но едва он вошел в прихожую, я понял, насколько ошибся. И дело было не в стильной одежде, столичном сленге и какой-то особой манерности, - как раз это идеально вписывалось в образ уверенного в будущем шоумена. Игорь изменился внутренне. Мне на ум пришло яблоко, спелое и красное снаружи, но с изъеденной червями сердцевиной. Вот и в моем "доноре" сидел червяк. От непосредственного мальчишки не осталось ни следа, Москва его испортила, подменила целостность наигранным дружелюбием и откровенным пофигизмом.
  Он привез бутылку знаменитого французского вина с кривым горлышком, которую мы тут же распили. Говорил преимущественно он и преимущественно о себе, хвастался, что работает с самим Александровым, небрежно рассказал о Диане ("клевая девчонка, умеет оттягиваться") и тут же пригласил меня на свадьбу, восхищался столичной жизнью, но старательно обходил все, что касалось его группы. Меня это заинтриговало, и я прямо спросил, как обстоят дела с "Кодой".
  Из Игоря словно выпустили воздух. Радужное оживление исчезло. Он побледнел, долго молчал, потом закурил, с тоской заглянул в пустой бокал (вино мы к тому времени выпили). Я достал из холодильника две банки "Охоты", одну протянул ему. Он залпом выпил половину. Забарабанил пальцами по столу.
  - Ребята не хотят больше играть, - бесцветным голосом сказал он. Жадно затянулся, через ноздри выпустил дым. - Я поехал в эту гребаную Москву ради "Коды", с Александровым работал ради "Коды", а они говорят, что мне плевать на группу, я думаю только о себе, меня звездит!.. - Я уже ждал, что он разрыдается, но Игорь только скрипнул зубами и зло продолжил: - Стас сел на иглу. Крэш говорит - из-за меня, и он прав. Я их кинул. Не знаю, как, но буду просить их вернуться. Даже если придется порвать все отношения с Александровым.
  - Игорь, Игорь, погоди пороть горячку! - всполошился я. - А о невесте ты подумал? Нельзя быть таким безответственным, это же сущее ребячество! Оставь своих приятелей в покое, не хотят они играть - не надо. И еще: наркоман колется не из-за чего-то или кого-то, а потому что он наркоман. Ты то тут при чем? У тебя есть все, что нужно человеку: любимая девушка, деньги, дело, в котором ты можешь реализовать себя..., - мне показалось, что у меня приступ дежавю: я говорил словами Атина, и ситуация была такой же, как та, когда Атину пришлось урезонивать Прокла. Пробрал озноб. Может быть, я выпил слишком много или спутал реальность с выдумкой, но я видел, метр за метром, ту описанную мной пропасть, куда падает Игорь, пытаясь поймать призрачный лучик своего счастья. Своего Рока! - Ты вообще жениться собираешься?!
  - Не знаю.
  На этом он попрощался и ушел. А я впервые за этот месяц продолжил "Счастье дурака": встреча с "донором" не прошла даром, разрозненные ниточки сюжета начали, наконец, сплетаться в единую картину, где я был богом, знал все, что было, есть и будет. И только один вопрос не давал мне покоя: чью я пишу историю, Прокла или все-таки....
  
  ВЫБОР
  
  Вдох. Выдох. Вдох.... Дыхание тонуло в шуме прибоя. Море неумолимо надвигалось на побережье, приближая Час Выбора - Уникасте, время, когда прилив достигает своей наивысшей точки, а желающий стать магом - своей победы или смерти.
  Прокл был прикован к прибрежным камням. Израненное тело болело нещадно, от голода темнело в глазах: согласно традиции, неофит должен слышать браслеты Нрени, богини смерти, но, преодолевая боль плоти, искать спасения у внутренней силы. Если она у него есть. А Прокл прекрасно знал, что в нем магической силы столько же, сколько и золота, то есть - ни шиша.
  Он устал грызть себя за то, что решил пройти Великий Хатошанские Испытания. Устал бороться с болью и слабостью, не говоря уже о том, чтобы сосредоточится на освобождении от оков, растянувших его по рукам и ногам, и спастись от прилива. Немилосердно хотелось пить, на пределе слуха он слышал журчание ручья, огибавшего родную деревню, но память снова и снова с жестокостью палача возвращала его на десять дней назад, когда он решил стать магом.
  "Кантрена" пришвартовалась в Таматаре, и пассажиры с матросами веселой гурьбой высыпали на берег Хатоши. От страны магов Прокл ждал самых невероятных чудес и не обманулся. Хатоша располагалась на севере, с каждым днем плаванья все становилось холоднее и пасмурнее, но, здесь, на берегу, было жарче, чем даже в самую сухую погоду в родной степи. Таматар, обыкновенный портовый чистенький городок, - беленые домики рыбаков, баркасы, дремлющие в голубой бухточке, выеденные солью причалы, - не заинтересовал юношу, но маги спешили дальше, вглубь континента, наняли повозку. Они миновали выселки, и Прокл ахнул. За городом сплошной стеной стоял лес, и каким диковинным был этот лес! Стволы высоких деревьев напоминали чешуйчатые шишечки хмеля, а место привычных листьев на их вершинах шуршали пуки огромных зеленых перьев. Птицы с радужным оперением и неожиданно жуткими хриплыми голосами прыгали переплетениях странных лоз, увешанных цветами с чудесным ароматом. А когда скачущее по веткам длиннохвостое заросшее серой шерстью животное повернуло голову, Прокл увидел лицо Хрилла. Он вскрикнул, зажмурился и долго не решался открыть глаза.
  Старый маг со странным именем Дайтьик выполнил обещание и объяснил, что Форкона есть Рок, или злая судьба. Прокла его слова разочаровали. Ну, рок. Ну, злая судьба. Что же в этом особенного? Маг, кажется, тоже был разочарован, словно хотел предупредить и обиделся, что Прокл не понял. Про изумрудную страну и коней Форконы даже разговаривать не пожелал, пробормотал что-то вроде "имеющий уши да слышит" и с тех пор отмалчивался.
  А вот с Геосом, вторым магом, Прокл сумел подружиться и сейчас, в чудесном лесу, Геос вполголоса рассказывал ему историю возникновения Хатоши и ордена белых магов.
  Атина Прокл не видел и не слышал с тех пор, как корабль покинул Амалоту, но чувствовал его присутствие: то в горячем ветре, обдувающем лицо, появится прохладная и пряная свежесть моря, то стайка гагар, не покидающих побережье, пролетит над головой здесь, милях в восьмидесяти от берега, то шум ветра наполнят рокот прибоя и всплески волн. Великий дух был рассержен, но, тем не менее, подопечного не оставлял.
  О Нарвес Прокл старался не думать вовсе.
  К вечеру они приехали в Хмафар, где Прокл прожил неделю. К искреннему негодованию юноши, никто из магов не только не собирался отвечать на его вопросы, - они вообще не замечали его, словно он был деревом или камнем. Юноша очень быстро понял, почему так: он не был магом. Значит, пока он не станет одним из них, он ничего не узнает. Значит....
  Встретив как-то раз Геоса, он спросил, что нужно, чтобы стать магом.
  - Созрел? - лукаво прищурился хатошанец. - Слушай, чтобы открыть свою силу, нужно пройти Великие Хатошанские Испытания. Но я не уверен.... Понимаешь, мы чувствуем таких, как мы. А магической силы в тебе я не вижу.
  - А если я пройду эти ваши испытания, мне скажут, где найти изумрудную страну?
  - Не только. Ты получишь ответы на все вопросы. Но подумай перед тем, как решиться, Прокл, хорошо подумай. Из десяти неофитов, решивших пройти Испытания, в живых остается только один.
  - Я буду этим одним! - решительно тряхнул головой Прокл. Он не знал, на что идет.
  Потом была страшная Неделя страданий. С садисткой изощренностью его доводили почти до сумасшествия, почти до смерти, почти - потому что Час Выбора еще не наступил. И теперь, лежа на проклятом камне, юноша должен был собрать всю свою силу и снять зачарованные магами оковы. Победить заклинание одного из хатошанских магов. Тогда маг умрет, и он, Прокл, займет его место.
  ---
  "Ты не должен был убивать людей, Атин, если убьешь еще раз, станешь водой, из которой произошел. Это - запомни". Я запомнил. Но скажите мне, боги и духи, мог ли я после смерти Таргоны спокойно наблюдать за гибелью человека, мог ли равнодушно смотреть, как моя родная стихия, тяжелая морская влага поднимается, чтобы залить жгучей солью израненное тело, заполнить потрескавшиеся губы, с жадным упорством глотающие воздух? Мог?! "Ты должен". Да, я должен. Но не вам - Проклу, он научил меня быть свободным. Свободным ото всех долгов.
  Я отдавал ему свою силу, исчезая, теряя сущность и память, распадаясь водой, потому что там, в Хмафаре умирал человек, один из заклявших оковы. Прокл оказался сильнее его. Все, чем я сознавал себя, смыло волнами, увенчанными пенящимися гребнями, а вместо мыслей зашептал прибой, закричали чайки, зашумела галька в ласковых и безжалостных ладонях моря. Игра бликов и теней, форм и красок, звуков и запахов: наверное, люди именно это и называют смертью. Я думал, будет боль....
  ---
  Прокл стоял перед Священным Зерном, высшим советом магов Хатоши, обнаженный по пояс, в длинных суконных штанах-шароварах, босой. Единственный маг, не поседевший от Испытаний: темные вьющиеся волосы непокорной волной спадали до лопаток. Он переводил настороженный взгляд с одного глухого белого кокона на другой, не решаясь заговорить. Маги были в светлых долгополых хламидах, капюшоны опустили на лица, руки спрятали в рукавах, и только голоса их, ясные и холодные, молниями скрещивались в голове юноши.
  - Он не хатошанец.
  - Верховный жрец Лумьор тоже не хатошанец.
  - Но он и не алтросец.
  - Он прошел Великие Хатошанские Испытания.
  - Как? В нем же не было магической силы!
  - Зато сейчас есть.
  - Значит, он маг?
  - Разве мы не видели? Он задержал прилив, чтобы успеть снять оковы. Как Эрейт Эмрина!
  - Эрейт Эмрина был богом.
  - А мальчик способен управлять водой. В нем сила великого духа.
  Неуловимым движением они скинули капюшоны, и Прокл с удивлением обнаружил среди них и Дайтьика и Геоса.
  - Ты можешь идти, Прокл. Тебя проведут в твой дом.
  - Он ищет ответы на вопросы, - торопливо сказал Геос.
  - Позже. Иди, Прокл.
  Ему казалось, он родился магом: за все пять лет, проведенных в Хмафаре, не существовало заклинания, которое он не сумел бы воплотить или опыта, не поддавшегося ему. Но раз в год Прокл исчезал из города, приходил на побережье Испытаний, и бережно опускал в волны краюху настоящего ячменного хлеба с солью. Как он доставал его в Хатоше, маги которой питались фруктами и вином, оставалось загадкой. Хлеб размякал, набирал воды и тонул, и тогда Проклу казалось, что в волнах он видит знакомое лицо, а пена начинает переливаться радужкой.
  - Прости меня, Атин! - повторял юноша. - Прости....
  Глупые белые барашки бежали и бежали на берег, словно овцы родной деревни, в вышине ссорились чайки, грохотал прибой, с алчностью скряги перебирая золотой песок. Великого духа не было в заполненной пустоте огромного мира.
  
  ВЫБОР
  
  В пронзительном ветре ему слышался плач кларнета. В голове роились слова, сами собой выстраивались в короткие обрывистые, как предсмертное дыхание, фразы. Вообще-то Вар ненавидел мелодрамы, считал, что "когда больше не о чем петь, поют о любви", но сейчас, направляясь к Стасу, где ребята назначили ему встречу, напевал песенку (он сразу решил, что в репертуаре "Коды" ей не быть) о любви и смерти. Вар не знал, что эта песня войдет в последний альбом группы и станет песней года.
  Дверь открыл Крэш.
  - А, это ты.... - Вар искал в его лице хоть какие-то признаки радостного оживления, ведь это был Крэш, школьный товарищ, с которым они пуд соли съели, но Крэш раздраженно спросил: - Чего тормозишь? Заходи, - и захлопнул за ним дверь. - Пошли в зал.
  Они смотрели на него. Смотрели молча, но Вару в этом выжидающем молчании чудились обвинительные выкрики. Стас сидел на диване, и глаза у него были, как у побитой собаки. Он даже не похудел, - усох, и теперь с коротко стрижеными волосами стал похож на жертву концлагеря. На щеках и подбородке высыпали мелкие красные прыщики героиновой сыпи, кончик вздернутого носа жирно блестел.
  - Кто к нам пришел! - удивился он сипло. - Дай автограф, Вар.
  - Звез-да, - презрительно бросил обычно не высовывающийся Пан. Как матом выругался.
  Вар молчал, больше всего на свете желая провалиться. Было жарко и невыносимо плоско, словно окружающий мир, ребята, да и сам он превратились в японскую анимацию.
  - Ладно, парни, хватит, - увидев, как исказилось его лицо, попросил Крэш. - Вар, посиди пока на кухне, нам надо поговорить.
  Вар не помнил, как вышел в кухню. Он задыхался. Расстегнул пуговицы велюровой рубашки, попил воды из-под крана, сел на табурет, но он не мог сидеть, а потому встал, прошел от холодильника к окну и обратно. Закурил. Сквозь ток крови в ушах, как сквозь шум прибоя, из зала доносились сердитые голоса. Он предпочел не прислушиваться.
  - Послать проще всего, - говорил Крэш. - Он свалит в Москву, и будет пробиваться сам, а что достанется нам? Ты, Пан, окончишь свои физы, станешь учителем физры, будешь гонять футбол с кучей недоносков....
  - Не гони, Крэш.
  - Что, скажешь, я не прав? Стас вон передознется когда-нибудь.
  - Я не наркоман! - фальшиво возмутился Стас.
  - Как и я - не менеджер. Я ударник! И хочу играть, а не уламывать клиентов разместить у нас рекламу. Я в Москве за ночь зарабатывал больше, чем сейчас за месяц! Для нас это последний шанс. Вара надо прижать, он обещал нам Олимпийский - пусть предоставит.
  - Ты же слышал, он женится на дочке Александрова, он записал с ним альбом, - заныл Пан. - На хрена ему теперь "Кода"?
  - Если б мы были ему не нужны, он бы не приехал!
  - Приди в себя, Крэш, - проскрипел Стас. - Он и приехал только затем, чтобы позвать нас на свадьбу.
  - Ладно, - выдохнул припертый к стенке барабанщик. - Тогда поставим ему ультиматум. Пусть выбирает: или рок и "Кода", или попса и Александров. Его лямуры меня не колышут.
  ... Вар вернулся в Москву через месяц, чтобы подать заявку на выступление на рок-фестивале "Нашествие". Раскрученную "Коду" приняли на ура.
  Диану он больше никогда не видел.
  
  
  
  
  
  
  
  Часть 3
  
  РАЗВЯЗКА
  
  
  "С рассветом в крови, с песком на губах,
  Прошедшие ночь, промотавшие день,
  Стремимся - куда, в каких городах
  И ради чего остановим коней?..".
  Кода
  
  КУПЛЕТ
  
  Сколько себя помню, мне всегда очень многое хотелось переделать. Раскрасить серые советские многоэтажки во все цвета радуги, устроить рыцарский турнир на площади Ленина, подарить бомжу миллион долларов....
  Вот и сейчас, глядя на идущую ко мне миниатюрную моложавую брюнетку, мне хотелось сказать: "Мадам, или черные итальянские полусапожки, или розовый костюм от Calvin Clain с отделкой под леопарда, или прическа племени Тумба-Юмба с острова Чунга-Чанга, но все должно быть выдержано в одном стиле, понимаете?". Спасибо маме, наградила вкусом и чувством меры.
  А брюнетка была очаровательна, хотя и лет на десять меня старше. Уверена в себе. С изюминкой. Вот от кого Игорь получил и разрез глаз, и высокие скулы, и чувственный рот. Я никак не мог вспомнить ее имени: Светлана Сергеевна, Изабелла Сергеевна?.. Такие женщины не имеют возраста. Она настолько не вязалась с образом, который я составил со слов парня и слушая ее дрожащий голос в телефонной трубке: "Павел Валерьевич, мой мальчик называл вас своим другом. Вы не могли бы помочь?", что я почувствовал себя уязвленным.
  - Здравствуйте.
  Голос я узнал сразу. Резкий безапелляционный голос медсестры из нищей российской больницы. И костюм, и полусапожки, очевидно, были куплены на деньги, присланные Игорем.
  - Здравствуйте, - согласился я, поднимаясь и джентльменски отставляя пластмассовый стул кафе, предлагая ей садиться. Меня всегда забавляло впечатление, оказываемое на русских женщин элементарным вежливым вниманием. Стоит пропустить даму вперед, или уступить ей место в общественном транспорте, или хотя бы.... Я взял со стола купленную час назад растрепанную белую с зеленцой хризантему и протянул ей. - Пожалуйста.
  Под изумленным взглядом серых замученных глаз мой жест превратился в дешевое фиглярство. Дело оказалось серьезнее, чем я предполагал, полушутливо приглашая всполошенную мамашу в кафе и рассчитывая внушить ей, что Игорь взрослый мальчик и даже если он две недели не звонит, это еще ничего не значит.
  - Спасибо....
  - Не стоит, - встревожено отмахнулся я. - Что случилось?
  - Вчера по межгороду позвонил какой-то нерусский, - бесцветным голосом рассказывала она, теребя пуговицу. - Назвался Степаном Алымовичем. Он злился, орал, что если Игорь дома, пусть немедленно едет в Москву, иначе ему голову открутят. - Она подняла на меня глаза. Куда делись и ее уверенность и ее моложавость? Пожилая женщина передо мной была на грани истерики. - Я боюсь, Павел Валерьевич. Понимаете, Игорек... ему не хватает уверенности в себе. Вот он и старается доказать себе и остальным, что он лучший, - не договорив, она отвернулась, пряча слезы.
  Юлия, - вспомнил я, - ее зовут Юлия! Мне было неловко. Кто для меня Игорь? Никто и звать никак: материал, глина, лишняя унция крови для моей книги. Почему же я должен утешать его мать или искать великовозрастного балбеса, который вечно во что-то ввязывается?!
  - Юлия Сергеевна, пожалуйста, не волнуйтесь! Степан Алымович - продюсер Игоря, он его пальцем не тронет!
  - Но где Игорь?! - почти выкрикнула она. - Где он может быть?
  - Не знаю.
  Через три дня Игорь позвонил сам и матери и мне. На вопрос о том, где он был, я услышал довольный смех и утверждение, что без него "они ни на что не способны!". Потом его исчезновения стали регулярными и к ним, в конце концов, привыкли, только Юлия Сергеевна иногда заходила в гости с баночкой варенья или домашней выпечкой, умоляя как-то повлиять на сына. Я привычно сочувственно выслушивал жалобы, давал два-три совета и благополучно забывал об этом.
  Игорь добился своего. Медленно, но верно он становился звездой всероссийского масштаба. Клипы "Коды" крутили по ящику, диски и кассеты распродавали на каждом углу, а совсем недавно, возвращаясь с работы, я увидел подростка в балахоне, с жеваной ткани которого на меня глянуло знакомое лицо.
  В сентябре я взял отпуск и теперь дописывал "Прокла". Дело шло к развязке, история затянулась, тем не менее, достойного завершения не намечалось. Happy end я сразу отмел за нелогичностью: в самом деле, глупо было бы тащить Прокла обратно, по крупицам собирая те мгновения личного счастья, от которых он сам отказался. Можно, и, наверно, даже нужно было убить отработанный персонаж, и я не раз пробовал это сделать, но, подводя разочаровавшегося героя к пропасти и вкладывая в его уста последние трагические слова, непонятно к кому направленные (ясное дело, к читателю), мне самому становилось муторно от пошлости этого фарса.
  А за окном золотилась теплая осень, накатывала грибными дождями и даже темные ели пригорода, обычно унылые, как старые вороны, гляделись особенно официально-празднично. Вокзал гремел, красивые девушки проходили, как "каравеллы по зеленым волнам", автобус был переполнен, на мокром асфальте у подъезда дома метался пустой стаканчик из-под кока-колы.
  Последнюю главу я писал в каком-то исступлении, боясь остановиться хоть на минуту, чтобы опять не заплутать в сомнениях. И снова со страниц травяным изумрудом сверкал Алтрос, и море страшно билось об отроги Алькатрана, и дорогой в небо уходили синие горы Дракона....
  
  ПРИПЕВ
  
  Прокл опустился на колени, пытливо всматриваясь в просветленное лицо старца. Сухие руки палой листвой опустились ему на плечи, и в слепых выцветших глазах мудреца зажглась приветливая улыбка.
  - Святой отец! - задохнулся Прокл и, осознав, что кричит, хриплым шепотом добавил: - Выслушай!
  - Я слушаю тебя, сын мой.
  Не тратя слов попусту, Прокл вложил в руку Асунда табличку Трола. Пальцы прищелкнули по вырезанным на кости знакам.
  - Так вот что тебя привело, - тихо изумился старец.
  - Да. - Прокл казался себе горячим, но мелким гейзером перед бескрайним океаном. - Тут говорится, святой отец, что счастье есть в изумрудной стране. В Хатоше мне велели....
  - Искать Алтрос, - продолжил Рош Асунд, Око Богов, верховный жрец Света изумрудной страны. - Придти в Обитель Звезд и спросить у здешних мудрецов, что такое Кони Форконы. Не удивляйся, сын мой, все это само следовало из твоих слов и из того, что здесь написано, - пальцы с едва слышным шелестом огладили табличку. - Белых магов, должно быть, немало позабавило твое стремление, иначе они бы объяснили, что незачем идти за тридевять земель в поисках самого себя. А впрочем, маги Хатоши мудры. Возможно, они хотели, чтобы ты сам понял сущность того, что Трол назвал счастьем. Ведь Кони Форконы - это лишь мучающие нас тщетные желания, страсти, пороки и найти счастье - значит успокоить необузданную душу, не ведающую, чего она хочет.
  - Нет! - вспыхнул Прокл, обнаружив вместо ожидаемого залитого солнцем неба глухую каменную стену. - Нет! Я не верю! Вы специально лжете, чтоб я не нашел счастья! Спрятали его у себя и....
  Жрец провел ладонью по его голове.
  - Посмотри на свою жизнь, Прокл. Внимательно посмотри, не бойся увидеть свои ошибки. В чем я тебя обманул?
  Маленькая деревенька с непонятным названием - Омтейн, ничего не значащим для любого. Кроме Прокла. Потому что для него эти двадцать домов были целым миром. Заросшие люцерной синие низины. Распаханные делянки с овсом, ячменем, капустой, чесноком и репой. Пузатые тыквы: на Сырной ярмарке и в Пору урожая из них делали светильники. Мать, доящая корову, кликавшая его первым глотнуть теплого пенящегося молока. Гурты бестолковых овец, грязно-желтых, в репьях на длинной, сосульками, шерсти, из которой потом вязали теплые и мягкие гетры, кофты, безрукавки. Отец, правивший косу, противно визжащую под точильным камнем. Раннее хрустальное утро, когда заспанное солнце только-только показывается из-за невидимых предгорий. Дурачок Накли, смешно тыкавший корявым пальцем в дырочки: "...ы-ы, ы-а..." и неожиданно четкий, звонкий, забирающий душу ответ рожка. Споры взахлеб, кто из друзей-сорвиголов рискнет переждать ночь в Волчаном доле. Да мало ли.... Бродячие певцы, рассказывавшие странные и чудесные истории, учившие грамоте - их звали в дом, им предлагали лучший кусок - ведь не по своей воле они шли вслед за ветром, их послали великие духи. И тот костерок на развалинах библиотеки среди душистых трав. И степь весной - яркая, пестрящая цветами, как тунлуньский ковер.
  А потом волшебство дальней дороги к заветной цели. Лесной храм над зеркалом озера. Атин. Атин, заменивший ему всех - отца, мать, брата, сестру, спасавший его снова и снова. А он воспринимал это как должное. У него же была Цель. Он хотел достать Счастье! Переступая через родню, друга, любимую....
  И Амалота, расцветающая на волнах столица великой империи. И Тарилэн Варбаго: сумел ли он хоть как-то разделить его одиночество? Бакарт, напыщенный, добродушный толстяк. И... Нарвес. Самое больное, о чем Прокл старался не думать, сейчас под слепым взглядом провидца воспринималось иначе. Со стороны. Холодно. Он маг, он знает, так смотрят на неудавшийся опыт. Только странно это - парящая над землей девичья фигурка, лучистые серые глаза, улыбка, которая была наградой, мимолетное блаженство поцелуя, близость дрожащих в руке пальцев - и опыт. А ведь она, наверное, уже замужем. Забыла. Растит детей, любит мужа, одного из вельможных кавалеров, надменно-утонченных, с долгой родословной и славными предками, который называет ее "хеммаль" - любимая. Его Нарвес. Любимая. Кем-то.
  Пусть! Ему предстояла победа духа над телом. Только, если уж говорить начистоту, победа была не его - Атина. И вот он, Прокл, деревенский мальчишка - хатошанский маг. Великий маг. Могучий маг! Эйфория знаний, блаженство вседоступности, эликсир власти.... Но маги превыше всего ставили долг, и он опять ушел. Что такое чей-то долг перед его мечтой? А теперь, здесь, в изумрудной стране, получив ответы на все вопросы, остается только одно....
  - Я все потерял, святой отец, - хвала магам, научили владеть собой: внутри что-то рвется, жжет, хохочет и воет одновременно, но губы растянуты в любезной улыбке, и только поднять взгляд не хватает сил. - Утратил все, что могло бы стать моим счастьем. Благодарю за истину.
  - Останься, Прокл. Сейчас тебе уйти нельзя! - голос Роша Асунда оглушил приказом, рука стиснула запястье, не отпуская.
  Где немощному старику было удержать хатошанского мага!
  Великого мага.
  Могучего мага.
  Ненужные титулы хохотали ему в лицо серебряными монетами, обернувшимися клеклой глиной. Единственная польза - вышел из Обители "тропой Феаве", дуновением ветра, невидимый и быстрый, без препятствий и проволочек.
  "Форкона, злая судьба, отпускает своих коней на вольное пастбище, и всякий раз кто-то из людей пытается укротить одного из них. Потому что нет в мире скакуна лучше: он обгонит ветер и не собьет ноги на горных кручах, ход его легче летящей паутинки и, кажется, лишь на нем близка заветная цель. Но берегись, глупец, оседлавший скакуна злой судьбы! Он унесет тебя не дальше ближайшей пропасти".
  ---
  Лучи уходящего солнца, прощаясь до утра, теплыми оранжевыми пальцами гладили крутые каменные склоны с шапками снегов. Над всем хребтом Дракона, переливаясь через край темнеющего неба, зависла звенящая тишина. Пропасть Чертова ущелья курила теплый парок, и в ней, в невидимой глазу глубине, еле слышно рокотала горная река.
  Прокл снял с шеи шнурок с табличкой Трола, долго ощупывал полустертые руны, за годы странствий выученные наизусть даже не умом - пальцами, повторял про себя лживые слова, обещавшие волшебную птицу счастья. Затем размахнулся и зашвырнул табличку далеко-далеко, чтобы никто и никогда ее не нашел.
  В безразличной вышине над ним тоскливо и одиноко выл ветер.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  CODA
  
  Вар иногда ловил себя на мысли, она возвращалась снова и снова: всего ли он добился и этого ли он хотел? На первую часть вопроса ответ был однозначен: нет. Не всего. Нужен еще по крайней мере год, сделать "Коду" лучшей на российской эстраде, а потом, через несколько лет - завоевать Запад.
  Но вот этого ли он хотел, надеясь найти в любимом деле себя, свое счастье? Глупое слово - счастье, глупое и неуловимое. Потому что Вар счастлив не был. Право, он чувствовал себя более довольным жизнью, играя в задрипанном гараже в провинциальном городишке и вкалывая как проклятый в "Пуме". А сейчас, когда два часа его пения стоили пять тысяч долларов, любимое дело превратилось в обычное заколачивание бабок.
  Он постоянно открывал в себе нечто новое и пугающее. Например, что гастролировать неинтересно, все города похожи один на другой, и он больше никуда не хочет ехать. А он так привык к постоянному бегу - все равно, куда и зачем, что потерялся вовсе.
  Однажды вечером, после целого дня занимательнейшего ничегонеделания Вар взял гитару, чтобы написать очередной хит. В голове не было ни звука. Пустота и молчание - самое страшное, что можно вообразить для музыканта. Он взял аккорд, другой. Раньше музыка переполняла его, сотни мелодий крутились в голове, и каждая просила - возьми меня, положи на ноты, дай зазвучать! Вар отставил гитару, закурил. Через огромные, почти во всю стену, французские окна своей новой квартиры он увидел заходящее солнце и вздрогнул, подавился дымом, закашлялся. Сегодня ему во всем мерещились зловещие символы. Дурацкий день!
  Потом он добросовестно пытался развлечься: выпил, пригласил очередную пассию на ужин, позвонил нескольким друзьям и настойчиво убеждал себя, что это случайность, неудачное стечение обстоятельств, все пройдет, исчезнет оглушающая тишина, и он напишет вещь лучше "Yesterday". Он лгал самому себе, потому что знал, что надорвался. После колоссального нервного напряжения, затраченного на покорение звездного олимпа, год сладкой свободы отучил его собирать силы для каждой песни.
  ... Степан Алымович умел стать незаменимым человеком. Его не интересовали такие смешные и ненужные вещи, как человеческие отношения, моральные обязательства, духовные метания и прочая полемика, - только деньги, стабильный и постоянно растущий доход. Не обращая внимания на оскорбленного Александрова, он продолжал заниматься "Кодой", чувствуя в ребятах новенькие хрустящие купюры, счета в заграничных банках и, когда-нибудь, когда можно будет уйти на покой - собственную виллу в уютной и правильной стране на побережье теплого, как чашка остывающего супа, моря, красивых женщин в своем бассейне и сахарно-белую, похожую на кусок торта яхту.
  Но всякий раз, настаивая на продления контракта, он натыкался на твердый отказ. Почему?! Он не мог понять. А в жизни московского шоу-бизнеса было так мало недоступного пониманию Степана Алымовича, что он чувствовал себя униженным. А такое он не прощал. Марионетка в его умелых руках, курица, несущая золотые яйца, "Кода" готова была вот-вот сорваться с крючка: срок контракта истекал через три месяца. Требовалось спешить и, хотя Степан Алымович ненавидел поспешные решения, успеть выдрессировать лидера группы. Однако это оказалось сложнее, чем приручить тигра. Если Вару что-то не нравилось, он просто исчезал, появляясь лишь на концерты и для записи песен. И раз за разом вылавливать его.... Подобную безалаберность нужно было пресечь раз и навсегда. Вар так никогда и не узнал, что Таню-Ириску ему подогнал его заботливый и гораздый на выдумки продюсер.
  Ириска была красива, как ангел: светленькая, с огромными синими глазами, обманчиво хрупкая. Бывшая путана, умелая и ненасытная в постели. Ириска сидела на ЛСД и славилась тем, что все ее любовники неизбежно становились наркоманами, это в какой-то мере был ее пунктик: если ты спишь со мной, значит, такой же, как я. И Степан Алымович готов был выложить кругленькую сумму за подобную участь для Вара. Наркоман живет от дозы до дозы, и не выделывается, а значит, контракт "Коды" будет продлен безо всяких проблем.
  Однако на все предложения "кайфануть" Вар отнекивался. Он достаточно знал себя, чтобы понимать: в нынешнем омуте бегство от реальности станет для него спасением, и он не сможет остановиться. Пойдет до конца. До передозы. Тем не менее, к Ириске он привязался, хотя ее постоянные "улеты" действовали на нервы.
  Она жила у него и на его деньги, и свой "кайф" покупала тоже на его деньги. 18 ноября, вернувшись из ночного клуба поддатым и злым, застав Ириску за приготовлением к "улету" и в очередной раз услышав предложение присоединиться, Вар не выдержал.
  - Опять?!
  - Вар, ну что ты, как маленький! - надула пухлые губки Ириска. - Ты же не знаешь, как это клево!
  - А ты знаешь, да? - он поймал ее за руку, давя желание отхлестать по щекам это лицо, светящееся предвкушением удовольствия. - Знаешь?! Чего ты добиваешься, детка, чтобы я сдох, да? С тобой на пару?
  - Отпусти, мне больно!
  - Сука! - Вар схватил, смял в кулаке бумажный конвертик с наркотиком. Глаза Ириски вспыхнули.
  - Отдай!
  Вар хрипло засмеялся.
  - Да пошла ты.
  Она кинулась на него, а он поднимал руку, заставляя Ириску плясать вокруг в тщетной надежде получить желаемое.
  - Отдай!
  - Шлюха!
  - Отдай!
  - Не отдам, - он мстительно смеялся. Ему нравилось, что красивая полуголая девица мечется вокруг, как собачонка и готова на все, лишь бы вернуть свой конвертик. Потом еще более интересная мысль пришла в его голову. Вар развернул конвертик и вытряхнул пластинки себе в рот. Ириска пискнула. - Ты этого хотела? - крикнул он полным слез синим глазам. - Вот, я кайфую! Мне кайфово, Танюха! А тебе?
  - Подонок! - она бросилась в спальню, накинула платье, прихватила шубку и сумочку, обулась в прихожей и выскочила за дверь. Вар увидел ее возле лифта, где Ириска в ярости давила на кнопку и пошел к ней.
  - Танюха, - улыбнулся он, раскрывая руки. В глазах мельтешила радуга, и коридор казался разноцветным. - Танюха, куда же ты?
  Сердито стуча каблучками, она свернула на лестницу. Он помчался следом, его переполнял азарт погони, но, пробежав два этажа, Вар забыл о девушке. Лестница длилась и длилась, и конца ей не было. Он не помнил, как оказался перед закрытой железной дверью. Приложил ладонь к поверхности: ему чудилось, рука тонет в металле, но тут дверь отворилась. Вар вышел на крышу.
  Панорама огромного города отсюда казалась россыпью разноцветных звезд, и не понятно было, где кончается земля и начинается небо, лишь купол храма Христа Спасителя золотился луной в начале убывания. А потом Вар что-то услышал. Звуки. Невнятную песню. После дней безмолвия это казалось чудом, вздрогнув, внушая себе, что этого не может быть, это просто галлюцинация, вызванная ЛСД, Вар вскинул голову.
  Звезды и... музыка: в него вливалась неясная, молчаливая мелодия Космоса, заполняя жуткую пустоту без остатка, и Вар пошел навстречу звездам, подпевая им и с упоением чувствуя, что сам становится самой прекрасной в мире музыкой, от которой хотелось плакать и смеяться. Он не узнал, когда крыша закончилась. Он. Слышал. Музыку. О, если бы он мог....
  В безразличной вышине над ним тоскливо и одиноко выл ветер.
  ---
  Я написал его! Ни один роман не принес мне столько потрясений, странных открытий и неожиданных знакомств. А теперь дурак нашел свое счастье, я отправил текст в издательство, получил причитающиеся мне деньги и был свободен, как ветер. Отпуск еще длился, можно было прокатиться на юга или плюнуть на все и купить заграничный тур: выбирая из этих двух зол меньшее, я направлялся в турагенство, когда увидел это....
  Возле центрального универмага стоял уличный газетный прилавок, а на нем, на самом видном месте лежал номер МК с фотографией Игоря во всю первую страницу и красно-черным заголовком поперек: "Звезда рок-н-ролла должна умереть?". Ниже шли белые трупные буковки: самоубийство рок-звезды! Читайте на странице 6.
  Я остолбенел, не замечая ни слякоти, ни города, ни прохожих, ни тесноты новых ботинок. Купил газету. Пошел домой. Отключил телефон, зная, что Юлия Сергеевна сейчас начнет названивать. А что я мог ей сказать? Что?!
  ---
  Поры, мелкие волоски, словно трава на изрытой почве. Овал бледного лица, испуганно подрагивающие крылья носа, яма открытого рта. Дышать трудно, открываю глаза. Их взгляды отдаляются медленно, шершавые взгляды, оставляющие впечатление заживо содранной кожи.
  Тени тянутся, тянутся, множась в каждом зеркале стволами густого мрачного леса. Это мне кажется, что я в лесу. А на самом деле.... На самом деле обычная проверка, любимое занятие Корпуса.
  - Имя?
  - Гилтан Феусский
  - Должность?
  - Палач.
  - Сфера?
  - Сотворенные миры.
  Отвечать сложно. Словно всплываешь из тихого, родного омута к бурлящей лаве поверхности, эмоции мечутся в россыпях мутных после сна ощущений, четкий голос не спрашивает - стреляет. Не отвечать - нельзя.
  - Сомнения?
  - Нет.
  - Страх?
  - Нет.
  - Вера?
  - Именем Корпуса.
  Все, можно перевести дух....
  Визионер сел на диване, нащупал выключатель и зажег свет. Старая зеленая люстра с тремя плафонами, где горела только одна лампочка, нехотя высветила огромную захламленную комнату. Тени расползлись по углам, запутались в потрепанных красных шторах, испуганно шарахнулись от полок с разнокалиберными книгами. Книг было много - они горкой лежали и вокруг дивана, застеленного больничной простыней с синим штампом, и в кресле без ножек, и под журнальным столиком, на котором таракан прошуршал по газете.
  Визионер подошел к столику, взял газету и вдруг откинул голову, сильно зажмурившись. Глаза его были закрыты, но он видел!
  Они называют себя гордо - творцами. А для нас они просто объекты, подлежащие ликвидации. Их много: постоянно кто-то подсаживается на Волну и начинается.... А в мирах и без этих "творцов" предостаточно крови и грязи. Впрочем, все в руках Корпуса.
  Вздрогнув, Визионер вернулся в действительность и с изумлением обнаружил в своей руке газету. Это был номер МК недельной давности, так поразивший Павла Валерьевича Романова. Интересующая Визионера статья размещалась на шестой странице, но он не торопился переворачивать листы, разглядывая последнюю фотографию лидера группы "Кода", занявшую почти всю первую полосу. Фотографу удалось поймать настоящего Игоря. Без маски. На Визионера смотрел ребенок, поджегший собственный дом, знающий, что сам сгорит в нем, но полный восторга перед великолепием огненной бури.
  Дурак?
  Или жертва.
  Безошибочно развернув газету на нужной странице, Визионер в очередной (который уже раз?) принялся читать выученную почти наизусть статью некоего Зеленцова, спецкора МК. Вопреки заголовку, Зеленцов не искал банальной обреченности в самоубийстве Игоря. Он провел собственное расследование, изучил "Счастье дурака" и пришел к выводу, что отношения Павла Валерьевича и Игоря были, как бы это сказать, не совсем традиционными, и Вар решил полетать чуть ли не из-за любовной размолвки. Напрямик, конечно, ничего такого не говорилось, лишь намеками, которые иногда бывают действеннее правды.
  Но Визионера не интересовала сексуальная ориентация писателя и певца. Он впивался глазами в строки, где проводились параллели между Игорем и Проклом. В пересечении вымысла и реальности ему виделось такое, чего спецкор МК не мог предположить даже в самой безумной своей фантазий. Визионер, сотрудник Корпуса, каковым он считал себя, ясно видел Влияние.
  Корпус - он и есть Корпус. Полумиф, легенда, ловушка для романтиков, мало кто верит в его существование, и это считается важнейшим достижением агентуры прикрытия. На самом деле Корпус не только существует, но и является мощнейшей организацией Сотворенных миров.
  Представьте огромную эллипсоидную Игольницу, утыканную кучей английских булавок и затерявшуюся в беспредельной Вселенной. Это - Земля. От нее отходят множественные иглы-Волны, а Сотворенные, они же параллельные, миры насажены на эти иглы по другую сторону бытия.
  Визионеров сотни и тысячи, имя им - легион: экстрасенсы, писатели, поэты, художники, музыканты, большинство из них безвредны, и в видениях лишь черпают образы для своей деятельности. Но некоторые становятся настоящим бедствием для Сотворенных миров. Потому что каждый может поймать Волну, это не сложнее, чем линзой вобрать солнечный луч в ясный день. Кто-то просто опишет то, что увидел. А кто-то попытается Влиять: изменить видение в угоду своей выдумке, росчерком пера уничтожая города и разрушая континенты. Таких Корпус преследовал и, обнаружив, истреблял нещадно. Для этого он и был создан.
  Открывшаяся Визионеру истина ужасала. Хотелось встать на колени, вспомнить старую сказку о бородатом плотнике из Галилеи, и взмолиться от всего сердца и того, что еще оставалось от разума: Господи, пронеси! И ведь был где-то, на какой-то из Волн-игл старый, никогда не меняющийся мир маленькой многоязычной Иудеи, где евреи ждали мессию, но свободы просили для убийцы, и бродил по огромному чужому дворцу пожилой лысый римлянин, мучимый гемикранией.... Был. Но было и другое, настоящее: писатель Романов Павел Валерьевич поймал Волну планеты Земля. Считалось, что Игольница не имеет собственной Волны. Оказалось - имеет. Оказалось, что, даже описывая вымысел, можно влиять на действительность. Бред?! Но вот история Прокла, и вот - жизнь Игоря, такие разные и такие неуловимо похожие, и вот два заключения. Два трупа. О, Визионер не сомневался, трупов было два, он жалел лишь о том, что не может заглянуть в черновики Романова, чтобы подкрепить свою версию фактами, поскольку был уверен, что писатель пробовал убить Прокла. Сбросить с высоты: с обрыва, со стены крепости, со скалы, все равно. Именно 18 ноября.
  Но вместо Прокла полетел Игорь.
  Истина требовала немедленного осмысления и срочного вмешательства.
  Визионер вернулся к дивану, сел, тяжело, разом обессилев. В голове начинался знакомый шум, в глазах стремительно темнело - их лучше закрыть, глаза, сейчас они помеха. Тело наливалось гнетом и вдруг, будто лопнула невидимая струна, - стало легким, неощутимым... ненужным. Визионер откинулся на простыню. Длинные, тяжелые руки беспомощно повисли, и газета с шелестом упала на пол.
  ... Все, можно перевести дух. Тени исчезают, и ровный свет четырех ночных ламп заливает каюту. За последнюю неделю третья проверка, канцлер ищет повод. Корпус не жалует выходцев с Неерто, а те, кого не жалует Корпус, имеют обыкновение бесследно исчезать. Впрочем, я пока кристально чист, самому паршиво от собственной безупречности. Сажусь за стол, пишу очередное донесение.
  Канцлеру Торнарху от 15.06.2000
  Объект уничтожен.
  Подпись.
  Прикладываю лист к зеркалу, чувствуя, как бумага растворяется под пальцами. Через мгновение отчет будет у канцлера.
  Казалось, Визионер спит, но под тонкой кожей морщинистых век бессонно вращались глазные яблоки и дрожали длинные, с белесыми кончиками ресницы, словно выдавали неумелого притворщика. Картинки менялись, наслаивались друг на друга, и через яркие краски бурлящей нездешней жизни проступала четкая грань черных строк - основы бытия.
  Архив. Никому уже ненужные папки, помеченные грифом высшей секретности. Их давно следовало уничтожить, но Архив находится в самом центре Корпуса, что может угрожать ему здесь? Наудачу беру одну из папок. Пробегаю глянцевые, несмотря на сотни лет хранения, исписанные вишневой алтросской вязью листы.
  Из отчетов первого Палача Габбе Тосского канцлеру Зиприху.
  12.02.1481
  Объект уничтожен.
  25.11.1773
  Объект уничтожен.
  05.08.1835
  Объект уничтожен.
  Заявление
  Прошу отчислить меня из рядов Корпуса по причине морального несоответствия требуемым задачам.
  Ответ
  Отказать.
  Не то.... Веки поднялись, слепо, шлагбаумом после пронесшегося экспресса, глаза забегали, силясь поймать ускользающее видение. Из расширенных зрачков глядело чистое, как коктейль Молотова, безумие. Дыхание стало поверхностным. Необходимо было узнать, что следует делать. Все в руках Корпуса! - откуда это? Что нужно Корпусу?
  Год 1986-й, Ровно, зима, многоэтажка в районе новостроек, из дверных щелей общих балконов - сквозняки. Ноги послушно мчат вниз по лестнице, правая рука за пазухой, в теплом гнездышке кожаной куртки, пальцы поглаживают вороненую сталь ствола. Ну, где же ты?!
  А, вот. Скрипнула дверь на седьмом этаже, выходит человек в сером пальто с маленькой черной таксой на поводке. Человеку не хочется идти: раннее утро, еще темно, холодно, лифт не работает, а пес лает, ластится к ногам и тянет, тянет вниз, на улицу - ко мне. Ловлю его испуганный взгляд, улыбаюсь, широко, открыто.
  - Анатолий Сергеевич?
  - Да, - он останавливается, наверняка решил, что я один из поклонников, за автографом пришел.
  - Это вы написали "Весну Феуса"?
  - Да, - он несколько раз кивает, в глазах за стеклами очков появляется улыбка.
  Доволен, гад. А я помню руины Феуса, уничтоженного его "Весной...". Достаю пистолет, медленно, наслаждаясь тем, как его улыбка перетекает в гримасу ужаса. Губы шевелятся: "за что?".
  - Меня послал бикан Феуса. Вы ведь взяли на себя роль Всевышнего? Вот и потрудитесь заплатить.
  Раскрытой ладонью снимаю его Защиту; не понимаю, почему люди этого мира имеют Защиту, даже такие. Его лицо застывает. Стреляю. Но не пулей - "конессом", нельзя раскрывать Корпус. Включается механизм самоуничтожения: у Кулагина Анатолия Сергеевича инсульт. Вот и все. Нет, не все. Стреляю в собаку. У Корпуса свои враги, способные вытащить информацию даже из мозга животного. Только мертвые, как известно, молчат. Вот теперь действительно все. Такса через час попадет под колеса автомобиля. Напичканные "конессом" существа сами ищут смерти....
  Визионер сел на диване. В глазах, невидяще уставленных на люстру, роились слезы. Он видел! Теперь его жизнь не случайность, не игрушка в руках рока или злая шутка судьбы. Он избран. Он Палач. Таких, как Романов, нужно уничтожать беспощадно: сегодня Игорь, а завтра? Город? Страна? Планета?! Но он приведет приговор в исполнение. Именем Корпуса!
  Впереди предстояло много работы: достать оружие, найти писателя и ждать, если Корпус не свяжется с ним и не вышлет "конесс", придется действовать по законам этого мира. Пулей.
  Таракан снова выбежал на столик, повел усиками, но ничего съестного не нашел, в пушистой пыли на залакированной ДСП-поверхности лежал лишь никому ненужный желтый от времени кусок бумаги. Справка из психдиспансера. Визионер шевельнулся, и таракан опрометью бросился прочь. Бережно подобрав газету и сворачивая ее в аккуратную трубку, Визионер долго смотрел на справку. "Шизофрения 2-й стадии в состоянии стабильной ремиссии". Очень даже может быть. Визионера это не интересовало. Он видел!..
  ---
  Я спешил домой. Было холодно и сыро: ноябрь самый мерзкий из осенних месяцев, в открытых дворах, огибая многоэтажки, гуляет ветер, гнет голые березки и клены, забирается под куртку ледяными пальцами упыря, в квартире немногим теплее, чем на улице, а отопление, как всегда, обещают дать не раньше следующей недели. Я мчался, перепрыгивая лужи, пытаясь справиться с дрожью, и убеждал себя, что я просто замерз. Но это было нервное: я не мог согреться с тех самых пор, как прочел ту проклятую статью.
  До дома оставалось рукой подать, когда я решил перевести дух. Остановился, полез в карман за сигаретами и зажигалкой. Закрытая от ветра тихая подворотня показалась мне почти уютной. Ни людей, ни машин, только над головой, поскрипывая, раскачивался старый фонарь. Зажав в губах сигарету, я принялся щелкать зажигалкой, но мой "Kriket", видимо, сломался, или кончился газ: все попытки получить огонь прошли впустую.
  - Павел Валерьевич! - окликнул кто-то.
  Я обернулся, радуясь возможности попросить прикурить. После гибели Игоря я стал в городе знаменитостью: многие подходили просто поздороваться и поболтать за жизнь. Ирония судьбы. Из затененной арки проходного двора навстречу мне вышел человек в длинном темном плаще и черной старомодной шляпе с высокой, как у цилиндра, тульей.
  - Здравствуйте, - сказал я, улыбаясь, - у вас зажигалки или спичек не найдется?
  Визионер медленно поднял руку.
  Одинокий выстрел распорол ночную тьму.
   The end
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"