В пятницу, около 5-ти часов вечера, мимо сторожевой будки с надписью "Пост охраны", протарахтел старенький мотоцикл "ИЖ" с коляской и по размытой дождями песчаной дороге, въехал на охраняемый объект "ВСК" - временная стоянка катеров. Подъехав к берегу реки, мотоцикл остановился возле причальной боны.
Сторож, Николай Злобин, по прозвищу Колька Варнак, налив себе полстакана азербайджанского портвейна "Агдам", пальцами выловил из стакана большого, чёрного жука, вылившегося вместе с вином. - Ты смотри! - тут тебе сразу и закусь имеется, ну ничего, мы не брезгливые - сказал он, ухмыльнувшись, и положил пойманного жука на стол. Колька Варнак - это прозвище ему дали потому, что всех мужчин и парней он называл "варнаками", - был большим поклонником "Агдама", не смотря на то, что называл он его, и пойлом, и бормотухой, и даже помоями. В советское время популярность этого вина объяснялась его не высокой ценой,- почти вдвое дешевле водки, и почти 20% -м содержанием спирта, поэтому такая "мелочь" как насекомые, и густые, мутные осадки на дне бутылки, ему прощались.
Поднеся стакан к губам, он зажмурил глаза и медленно, процеживая вино сквозь зубы, начал пить. Увлёкшись процессом, он не успел разглядеть мотоциклиста-нарушителя, проскочившего мимо его поста. - Ах ты, "крюк-котелок", - выругался он своим самым крепким ругательством и, закусывая на ходу сушёным пескарём, поспешил на берег, чтобы выдворить его за пределы охраняемой им территории. Подойдя ближе, он узнал в "нарушителе", сына капитана катера "КС" - Лёньку.
- Здорово, варнак! - отца, что ли, приехал встречать? - спросил он.
- Здрасте, дядь Коль, - ответил Лёнька, разматывая удочку и намериваясь, пока есть время, половить пескарей. Не успел он ответить, как из-за поворота реки, выскочил катер и начал стремительно приближаться к стоянке.
- Что-то они сегодня запаздывают, - проворчал сторож.
Катер был закреплён за бригадой сплавщиков работавших на самом дальнем пикете, который находился в 100 километрах от посёлка, вверх по реке. Там имелся большой дом, срубленный из толстых брёвен, в нём стояли 8 железных кроватей и большой стол с лавками, в центре. На улице, перед домом, был навес, под ним сложена печка с плитой и сколоченные из толстых, обрезных досок - стол, и две лавки по бокам, - это была летняя кухня. На пикете бригада жила и работала с понедельника по пятницу, и обеспечивала свободный проход леса по своей дистанции в 25 километров.
Когда катер причалил, Лёнька заметил, что на нём, кроме бригады сплавщиков, находились ещё несколько молодых людей, парней и девушек, сидевших на корме катера.
- Пап, - это что за пассажиры? - спросил Лёнька, сошедшего на берег, отца.
- Да вот, туристов по пути подобрали, - ответил отец, - они сплавлялись на плоту и налетели на залом. Плот у них вынесло на стремнину, они и растерялись, ребята молодые не опытные, отрулить от залома не смогли. Плот, похоже, хлипкий у них оказался, вот его и разорвало, течение-то бешеное. Они говорят - "и рюкзаки, и палатки, и спальники - всё утонуло". Слава Богу, что хоть сами живые остались, кое-как выбрались по отмели на остров. Мы им там костёр развели, да горячим чаем отогрели, а то они уже как цуцики посинели от холода.
Вскоре подъехал дежурный автобус, сплавщики загрузились в него со своими баулами, забрали с собой и туристов - "садитесь ребята, мы вас до остановки электрички подбросим, а там вы уже почти дома". Тем временем Лёнька стаскал с катера к себе в коляску привезённые трофеи - мешок с рыбой и бачёк с мясом, "маралятиной" - отцова доля от общей добычи. Пока отец оформлял передачу катера под охрану, Лёнька подготовил его к стоянке, - задраил люки, снял клемму с аккумулятора, закрыл на замок рубку. Отец, выйдя из сторожки, махнул Лёньке рукой - подъезжай - сел на заднее сиденье и они поехали домой.
Окончив в этом году 8 классов, Лёнька, с одобрения отца, решил поступать в речное училище. Потом, когда отслужит, - это была его мечта - непременно на Тихоокеанском флоте, на большом военном корабле,- он будет, так же как и его отец - капитаном катера "КС" - такую перспективу нарисовал себе Лёнька на ближайшие годы.
Подъехав к дому, Лёнька открыл ворота, загнал мотоцикл во двор, затащил домой рыбу и мясо. К приезду отца у Лёньки, как правило, баня была уже натоплена, веники, - один пихтовый, другой берёзовый - запарены, поэтому, когда отец спросил: - Ну, что сын, банька-то у тебя, готова? - он ответил:
- Когда уезжал, накидал полную топку, сейчас сбегаю, подкину ещё, а то, наверное, уже всё прогорело.
Лёнька, в свои не полные 16 лет, уже мог по дому делать всё: и дров на зиму нарубить, и сено накосить, и огород под картошку вскопать. Ни от какой работы по хозяйству он не отлынивал. Подкинув в бане дрова в железную печку, он помог матери накрутить на мясорубке "маралятину" на котлетки, которые очень любил, туда обычно добавлялось свиное сало, лучок и перец, и вместе с отцом пошёл в баню.
Пока они мылись - парились мать, с Лёнькиной младшей сестрой Веркой, жарили котлеты и накрывали на стол. Когда, через час, мужчины вернулись из бани, раскрасневшиеся и распаренные, стол был уже накрыт и они, немного передохнув, сели ужинать.
- А Ванюшка-то где? - спросил отец, заметив, что за столом нет его младшего, пяти летнего, сына.
- Да у бабушки остался, там тётя Настя с ребятишками в гости приехала, - ответила за всех Верка.
Выпив водки и закусив ещё горячими, ароматными котлетами, отец, обращаясь к Лёньке, спросил: - Ну что, сын, в понедельник поедешь со мной на пикет?
- Пап, ну чё ты спрашиваешь, конечно поеду, - ответил обрадованный Лёнька.
- На Еловом острове, надо будет сено покосить, да сухих брёвен наловить, для плота под сено, ты "литовки" приготовь, и отбей их "путём" - перечислил отец намеченные им мероприятия. В субботу они чинили изгородь, заменили несколько сгнивших столбов, поставили новые прожилины и прибили штакетник. На следующий день, сделав всё, что ему наказал отец, Лёнька начал готовиться к поездке на пикет.
В чулане отыскал свой старенький рюкзак и начал складывать в него своё "богатство"- охотничий нож, с наборной ручкой из бересты, из-за этого не тонущий в воде, - это был самый дорогой подарок отца. Туда же положил маленький топорик с зачехлённым лезвием, чтобы не резал рюкзак, бинокль, удочки, старенькую катушку для спиннинга, и имитацию мыши из шкурки белки, с большим крючком вместо хвоста, - для ловли тайменя. Прошлой осенью они с отцом ходили "лучить" на ямы и острогой добыли несколько не больших таймешков, а вот поймать тайменя на спиннинг, Лёньке ещё не удавалось. Но в этот раз он решил, что хоть все ночи подряд будет ходить кидать спиннинг, но своего добьётся. Была у него эта, отцовская, черта характера - упёртость.
Своего отца Лёнька любил и уважал, никогда ему не перечил, и не огрызался, старался быть похожим на него, и во всём ему подражал. Спокойный, уравновешенный и не по годам рассудительный молодой человек, с обострённым чувством собственного достоинства. Задирой Лёнька ни когда не был, но все знали, что с ним лучше не связываться, за себя и за своих друзей он всегда мог постоять.
В понедельник утром, когда вся бригада сплавщиков была в сборе, они отчалили от берега, капитан дал полный газ и катер стрелой полетел по водной глади вверх по течению. Мужики, разместившись в рубке, начали доставать из рюкзаков припасённую выпивку и закуски, и когда приехали на свой пикет, они были уже в изрядном подпитии. Это была уже традиция, понедельник - день заезда, был не рабочим днём - это был день, когда мужики, как они сами говорили - "опохмелялись после выходных на другой бок". Когда катер разгрузили и всё привезённое с собой перенесли в дом, бригадир сплавщиков подошёл к Лёнькиному отцу и сказал:
- Петрович, не в службу, а в дружбу, выручай. Может, сходите с Лёнькой на солонцы, а то петли столько дней не проверены, если кто попал, мясо может пропасть, ты сам это не хуже меня знаешь. Потом, когда подойдёт твоя очередь, ты её пропустишь.
Отец, подойдя к Лёньке, спросил: - Ну что, пойдёшь со мной?
- Конечно, пойду, - тут же радостно согласился Лёнька. Он много раз слышал, что существует такой, браконьерский, способ ловли маралов петлями, но сам никогда этого не видел и поэтому, раз подвернулся такой случай, он не хотел его упускать.
Этот солонец, на котором мужики ставили петли, был ближним, всего в полутора километрах от пикета, по хорошо утоптанной тропе. Был ещё один солонец, дальний, километрах в 3-х от пикета, там был оборудован и хорошо замаскирован, "скрадок", туда, обычно ночью, мужики ходили с ружьями. В бригаде была установлена очерёдность - кому, когда и на какой солонец идти, когда заканчивалось мясо. За солонцами они следили, периодически их подсаливали, убирали упавшие деревья, в общем, создавали условия для того, чтобы маралы приходили туда чаще.
Лёнька собрался было сбегать на катер, за "вертикалкой" 12-го калибра, которая хранилась в рундуке и всегда была наготове, но отец его остановил: - Там, оно нам, не пригодиться. Возьми ножи, пару мешков и рюкзак, - на всякий случай.
Пройдя минут 30 по таёжной тропе, отец крикнул отставшему от него Лёньке:
- Давай быстрей сюда, здесь корова в петлю попалась, - так они называли самку марала или ещё - маралуха. Лёнька бегом подбежал к тому месту, где стоял отец, увидел вытоптанную до грязи поляну, и лежащую на боку маралуху. Измученная и обессиленная, она даже не попыталась вскочить, и убежать, только смогла поднять с земли, и повернуть голову, в сторону приближающихся к ней людей. Подойдя ближе, Лёнька увидел глубоко врезавшийся в заднюю ногу маралухи, тонкий, туго натянутый трос, привязанный другим концом к дереву. Не издав ни звука, она обречённо положила свою красивую голову, на грязную землю.
Лёнька, впервые в жизни, так близко увидел зверя и подивился:- "какая же она грациозная и красивая". Отец, видя замешательство сына, сказал: - Ты сядешь на неё с боку, вот сюда и будешь держать заднюю ногу, которая без троса. Держи крепко, чтобы она не лягнула.
Прижав бок маралухи коленями, Лёнька схватил её заднюю ногу, стараясь делать всё так, как сказал отец и тут увидел, что другая её нога сломана ниже колена, и сквозь лохмотья короткой шерсти, видны острые края сломанных костей.
- Чёрт, как же ей, наверное, больно - мелькнуло у него в голове. Он почувствовал, как у него затряслись с начала поджилки, потом руки. Отец, тем временем, скрутив верёвкой передние ноги маралухи, с силой потянул её голову, запрокидывая назад, чтобы натянуть шею и тут Лёнька увидел, что она смотрит на него своими большими чёрными глазами, и как из одного глаза покатилась, и заблестела на солнце, крупная слеза. Лёнька почувствовал, как всё сжалось у него внутри и не в силах больше на неё смотреть, он отвернулся. В следующее мгновение отец, резким движением, полоснул ножом по шее маралухи, и из перерезанного горла брызнула струя горячей крови, заливая землю, и близлежащие кусты.
Маралуха задрожала всем телом, потом захрипела и забилась в предсмертной агонии. Через минуту она затихла и отец сказал: - Всё, шабаш, можешь отпускать.
Лёнька с трудом разжал трясущиеся руки, посмотрел на отца, потом на вытекающую из разреза на шее кровь и его едва не вырвало.
- Лёша, тебе что, плохо?- спросил отец, увидев, как побелело лицо сына.
- Да не, - ответил он, стараясь скрыть от отца свою слабость.
- Ну, тогда давай разделывать, а то время-то идет, - сказал отец. Он быстро освежевал тушу и когда резанул ножом по вымени, оттуда ручьём полилось молоко.
- Нда-а - протянул отец - это хреново, у неё, значит, был телёнок, теперь без мамки он может пропасть. - Лёнька удерживал тушу на спине, держа её за передние ноги. Он никак не отреагировал на эти слова и отец, понимая состояние сына, и пытаясь как-то оправдаться перед ним, сказал: - Ну, что теперь поделаешь, она бы здесь всё равно пропала или медведь бы её упёр, поверь, мне её тоже жалко,- он уже сильно пожалел, что взял сына с собой, видать рано ему ещё, не готов он к таким делам. Лёнька действительно сильно переживал, он даже не мог себе представить, что всё так будет.
Этой зимой, во время новогодних каникул, отец взял его с собой в тайгу - "белковать", но на самом деле, объектом охоты был - соболь, только его мех имел ценность, но одно дело добывать, часто уже замёрзшего в капкане соболя, и совсем другое то, что они сегодня здесь сделали. Лёнька уже точно знал, что он, ни когда больше не будет участвовать в таких делах.
Отец, не стаскивая тушу со шкуры, как на развёрнутое одеяло, сложил отрезанные куски мяса. Потом они отнесли его большую часть к ручью, там прямо в воде стояли бочки, они сложили туда мясо, накрыли крышками и придавили сверху камнями, хотя, если его найдёт медведь или росомаха, то ни какие камни, конечно же, не спасут. Они сложили на шкуру отрезанные ноги и голову, предварительно вырезав из неё язык, оттащили её в кусты, туда же оттащили внутренности, обмотали трос вокруг дерева, к которому он был привязан и, прихватив с собой печень, язык, и задние ноги маралухи, двинулись в обратный путь. Шли тем же строем - отец впереди, сын следом, шли молча, каждый думая о своём. Отец, вспоминая, каким осуждающим взглядом смотрел на него сын, снова и снова корил себя за то, что взял его с собой.
Пройдя половину пути, отец остановился на привал, возле поваленного ветром дерева. Он решил, что должен поговорить с сыном.
- Ну что, сын, давай малость передохнём, - предложил он.
- Да я ещё не устал, - ответил Лёнька.
- Давай, давай, садись рядом, поговорить нам надо, - настаивал отец, - парень ты у меня уже взрослый, я думаю - ты меня поймёшь. Лёша, я же вижу, что ты осуждаешь меня за "это", но ты должен понять, что нам, на нашей работе, мясо нужно есть каждый день, иначе, мы тут ноги протянем. В магазине его не купишь, ты сам знаешь, там вообще - полки пустые, кроме морской капусты, там и нет ни хрена, вот и выручает тайга - кормилица, охота да рыбалка.
- Да какая это охота, пап, мы же её зарезали, как свинью в загоне, - с горечью в голосе, ответил Лёнька.
- А вот тут, ты пожалуй прав, но это потому, что ходить по тайге, с ружьём да с собаками, нам некогда.
Отец говорил примирительным тоном, не повышая голоса, он понимал, что его взаимоотношения с сыном, его авторитет, находятся под угрозой и он, перейдя на шутливый тон, сказал: - Вот так, сын мой, а теперь, надо подобрать сопли и быть мужиком.
- У меня нет соплей, - пробурчал Лёнька.
- А вот - это, уже хорошо, - улыбнулся отец, и они пошли по тропе дальше.
Когда они с добычей вернулись на пикет, мужики сразу начали жарить свежину в своей огромной, похожей на таз, чугунной сковороде. В бригаде существовала традиция - на дне сковороды оставлять не доеденными несколько кусков мяса и печени, и давать её собакам. Они доедали мясо и вылизывали своими шершавыми языками сковороду так, что она начинала блестеть, потом её ставили на плиту, наливали воду, и когда вода закипала, её сливали. Мыть сковороду после свежины, считалось плохой приметой, чтобы не смыть удачу в охоте. Маралий язык они варили в индийском чае с таёжными травами, только после этого они считали его деликатесом.
Дожидаться ужина Лёнька не стал, сказал отцу, что он не голодный и хотел бы ночью, походить со спиннингом, попытаться поймать тайменя на "мышь". Мужики, те кто были в состоянии, сели ужинать, на свежем воздухе, на своей летней кухне.
- Петрович, завтра утром, после того как забросишь нас на работу, надо будет одну ногу завезти Опарышу, - распорядился бригадир. Двум другим мужикам он поручил перенести и посолить мясо, которое Лёнька с отцом оставили в бочках, в ручье.
Тем временем, Лёнька, настроил спиннинг, дождавшись, когда вышла луна, пошёл закидывать свою обманку в те места, что насоветовали ему сплавщики. Потратив около часа времени и не увидев ни одной поклёвки, он вернулся на катер, и лёг спать.
Ночью ему приснился сон, будто - маленький, маралухин телёнок - альбинос, похожий на белого медвежонка, бегал по берегу и плакал, и голосом Лёнькиного младшего брата, звал свою мамку. Проснувшись, Лёнька снова вспомнил, как из глаза, зарезанной ими маралухи, выкатилась слеза, обругал себя за то, что согласился пойти на этот солонец. С этого дня маралятину, он, никогда, ни в каком виде, не ел.
На следующий день, подходя на катере к кордону егеря, которого сплавщики называли - Опарыш, отец сказал Лёньке: - Вруби - ка сирену, на полную, а то они или спят с бодуна, или уже опохмеляются.- Егерский кордон находился на правом берегу реки, на территории государственного заповедника, как раз напротив дома сплавщиков. Жил там егерь со своей женой Розой, которая была моложе его на 15 лет. Сплавщики снабжали их мясом и рыбой, а егерь закрывал глаза на их браконьерские дела. Егерь, в свою очередь, рыбой и мясом снабжал своих начальников, аппетиты которых с каждым разом только росли.
- В этом году, весной, они втроём, 20 глухарей у меня на токах набили, - жаловался егерь сплавщикам, - я у них спрашиваю - "ну куда вам столько", а они мне, суки, сидят, пьют - жрут, в моём доме, при Розке, говорят: - Твоё дело, телячье,- обосрался и стой молча.
Два года назад, на этом кордоне, под названием "Кедровый", егерем служил Валдис. Сплавщики хоть и обижались на него за то, что он отвадил их от заповедника, куда они заглядывали, когда из-за пожаров маралы переплывали реку и оказывались на его территории, но уважали - за честность и порядочность. Всем браконьерам, в первую очередь, своим высокопоставленным начальникам, считавших заповедник своим уделом, он "перекрыл кислород". Он писал статьи в местные газеты, призывал запретить - "... варварскую технологию молевого сплава леса, при которой "топляками" покрывается дно реки. Волнами от катеров, икру и молодь рыбы выбрасывает на берег, где она массово погибает, бульдозерами перепахиваются зимовальные ямы рыб, и что при таком отношении, наша красавица река, в скором времени может стать безжизненным, гнилым болотом".
В итоге, оказалось, что все его старания, направленные на защиту окружающей среды и борьбу с браконьерами, ничего, кроме раздражения и не довольства его начальников, ему не принесли. Накануне Нового года, он по рации передал в своё управление, что на кордоне всё в порядке, работа ведётся в штатном режиме, и попросил радиста сообщить его семье, что на Новогодний праздник он приедет домой. Когда он, через 3 дня после праздника, не появился и не вышел на связь, семья подняла тревогу, но поскольку была не лётная погода для вертолёта, снег валил не переставая, поисковая группа прибыла на кордон лишь через несколько дней. Тело Валдиса обнаружили лежащим на полу, в комнате, с простреленной головой. Пуля прошла на вылет, выше переносицы и, разворотив затылок, вместе с мозгами застряла в стене, откуда её, судя по затёсам на брусе, убийца, которого так и не нашли, вырубил топором.
Молевой сплав леса по реке, продолжался ещё 15 лет и прекратился лишь тогда, когда река, на всём своём протяжении, обмелела, и обезрыбила.
На конец, через некоторое время, когда Петрович уже начал терять терпение, на крыльце дома появился с начала егерь, потом, следом за ним, вышла его жена. Как он и предполагал, они были уже в изрядном подпитии. Когда они подошли к катеру, Лёнька увидел, что у жены егеря был под глазом огромный, с фиолетовым отливом, синяк. Она, не смущаясь по этому поводу, широко улыбаясь, поздоровалась: - Здорово, Петрович! - а это кто, сын что ли? - протянув Лёньке руку, она представилась: - Роза Марковна, - и, не дожидаясь ответа, спросила: - Ну, чего вы тут, на всю тайгу, расшумелись?
- Да вот, небольшой презент вам привезли,- ответил Петрович и, обращаясь к сыну, сказал: - Леша, принеси, там, из рундука.
Роза, забросив мешок с маральей ногой себе на плечо, понесла его домой, а егерь, задержавшись, сказал: - Петрович, сам знаю, спасибо в стакан не нальёшь, здесь у Розки как раз брага поспела, так мы вечерком, когда мужиков привезёшь с работы, подскочим, посидим, бражки попьём, лады?
Настаивать брагу Роза умела, сказывался богатый опыт и мастерство. Весной, когда появлялся берёзовый сок, она наполняла им несколько деревянных бочек, которые хранились в большом леднике. Когда заканчивался сок, она заменяла его родниковой водой. В брагу она добавляла разные таёжные травы и обязательно букет медуницы, из-за этого вкус у браги был как у медовухи. Свою брагу Роза любила, она пила её всегда, как воду и вместо воды. Как только заканчивалась одна фляга, на подходе была следующая и этот процесс, почти никогда, не прерывался.
Пить Роза начала после того как, 3 года назад, погиб на ледовой переправе её, как она говорила, - родной муж,- ушёл под лёд вместе со своим лесовозом. После этого она, каким-то образом, по пьянке, прибилась на кордон, к егерю, которого она называла своим - "сродным мужём".
Ревновал он её по страшному, ко всем подряд, - к сплавщикам, к туристам, проплывающим мимо кордона, если видел, что она кому-то помашет рукой, к рыбакам, которые иногда появлялись поблизости. Тогда он хватался, то за ружьё, то за топор и гонялся за ней по всему берегу. Не смотря на то, что она была почти на голову выше его ростом и совершенно в другой весовой категории, она часто ходила с синяком под глазом. Как-то, за бражкой, один из сплавщиков у неё спросил: - Роза Марковна, ты конечно извини, но как это ему удаётся до тянутся до твоего глаза? - она рассмеялась и сказала: - А он караулит, когда я расслаблюсь, подкрадывается и бьёт, гад, исподтишка, - и тут же встала на его защиту: - Не, вы не думайте, так-то мужик он хороший, он сначала меня набьёт, потом, пожалеет.
Всем известный стереотип - "бьёт - значит любит", Роза не отвергала, она считала, что - это "народная мудрость". Живя безвыездно на кордоне, не видя людей по полгода, Роза давно перестала следить за собой, - она редко мыла и расчёсывала волосы, от этого они блестели у неё как набриолиненные, носила, похоже не снимая, казённую спецодежду.
Вечером, когда сплавщики вернулись с работы и собирались ужинать, к ним в гости приехали Роза с мужем, прихватив с собой флягу браги и гармошку. За ужином, за разговорами, да за песнями, они, не заметно для себя, "приговорили" флягу хмельной браги и попросили Розу спеть песню Людмилы Зыкиной, - "Из далека, долго, течёт река Волга".
Она, не кобенясь, начала петь, аккомпанируя себе на гармошке. Голос у Розы был сильный, красивый, пела она, не фальшивя, в любом состоянии.
От её исполнения у мужиков, хоть и не однократно слышавших её выступления, по спинам мурашки бегали, а её муж, когда она доходила до слов - "Сказала мать: "Бывает всё, сынок..."", не стесняясь, всегда начинал плакать в голос.
Проводив гостей, один из захмелевших сплавщиков, сочувствуя Розе, сказал:
- Мужики, всё таки зря Опарыш лупит свою Розку. Ну, посудите сами, ведь для того, чтобы на неё у кого-то "встал", нужно, чтобы срослись три обстоятельства, причём одновременно. Нужно,- быть сильно пьяным, нужно, чтобы долго не было бабы и нужно, чтобы на голову Розы был надет мешок, - закончил он под хохот мужиков, который был слышен на другом берегу реки.
Осенью Лёнька поступил в речное училище, по совету отца, на судового механика: - Будешь разбираться в любых моторах, а - это тебе в жизни всегда пригодиться. - Учился он, в отличие от школы, хорошо, всё ему здесь было интересно, - и устройство дизеля, и принцип его работы. После второго курса, во время летних каникул, он устроился на судоремонтный завод, помог знакомый отца, мол, - "и практика будет хорошая, и деньжат подзаработаешь".
Однажды, приехав домой на выходные, он застал в гостях у Верки, её подружек. Одну из них он знал, - это была их соседка, Людка, а другую девушку он увидел впервые. - Лёнька, познакомься, - это Наташа, она будет учиться в нашем классе. Они с мамой приехали не давно... - Верка ещё что-то говорила, но Лёнька её уже не слышал, он стоял, как вкопанный, уставившись на девушку. Она сама, смело протянула ему руку и, улыбнувшись, сказала: - Я, Наташа. - Леонид, - чуть смутившись, ответил Лёнька, пожимая её руку, и сам не ожидая от себя такой смелости, брякнул: - Наташа, пойдём, сходим, вечером в кино. - А мы и так собирались сходить, втроём, - встряла Верка. - Ну, так пойдём, вчетвером, - с улыбкой ответила ей Наташа. Девчонки ушли по своим делам, а Лёнька, прокручивая в голове эту встречу, подумал: - Какая хорошая у неё улыбка и ладонь, такая тёплая, и вообще... она, самая красивая девчонка из всех, которых он встречал.
В клуб Лёнька пришёл почти за час до начала сеанса, купил 4 билета, теперь он мог себе это позволить. Фильм был индийский, 2-х серийный, народу было много, подходили Лёнькины друзья, здоровались, интересовались делами друг друга. Девчонки пришли минут за 20 до начала фильма, обрадовались, узнав, что билеты им сегодня покупать не нужно, дружно поблагодарили Лёньку и пошли занимать места. В зале он сел рядом с Наташей, заметив, как с первых рядов на них оглядываются пацаны, оценивая, сидящую рядом с их Лёнькой, девчонку.
- Платье у тебя красивое, - сказал он и смутился. - Спасибо, - оживилась Наташа, - это мы, с мамой, сами пошили, - улыбаясь, гордо ответила она. Лёнька снова отметил, что когда она улыбается, она становится ещё красивее. - "Хорошо, что у них с пацанами, сорвалась сегодня рыбалка, - радостно подумал он,- ведь, если бы не сломался катер, то завис бы он на все выходные на пикете и с Наташей мог бы не познакомиться". - Девчонки ревели вместе с главной героиней фильма из-за того, что у той, возлюбленный оказался её родным братом, которого в детстве украли, а Лёнька уже обдумывал план, как он, после фильма, пойдёт провожать Наташу домой.
Когда они вышли из клуба, Наташа сказала, что - "она обещала маме не гулять слишком поздно", - оказалось, что живёт она в двух шагах от клуба и, что так хорошо обдуманный Лёнькой план, "обломился". Вернувшись домой он только о ней и думал, он мучительно пытался вспомнить её лицо, но ему всё виделось как-то отстранённо. Отдельно виделись её светлые, вьющиеся, длинные волосы, отдельно, тёмные глаза, отдельно, её красивая улыбка и тут до него дошло, что он, просто на неё ещё не успел наглядеться, и поэтому её образ ему кажется каким-то размытым.
С этого дня Лёнька думал о ней постоянно, чтобы он не делал, она не зримо была рядом. Встречались они редко, только когда он приезжал домой, на выходные, тогда они гуляли, ходили на берег реки, садились на большое, выгоревшее на солнце до белезны, бревно, смотрели на воду и разговаривали. Говорила больше Наташа, а ему нравилось слушать её тихий и мягкий голос. Она рассказывала, что когда родители разошлись, её маму пригласили сюда работать экономистом. О своём отце Наташа говорила с теплотой, она говорила, что любит его, очень по нему скучает и хочет съездить к нему в гости, перед школой.- "Родители часто ругались из-за того, что мама считает, что он, не её уровня, потому, что он простой водитель лесовоза и всё, что ему нужно, - это его "КАМАЗ",- это предел его мечтаний".
Наташиной матери Лёнька не понравился, когда она узнала, с кем дружит её дочь. Первым делом, она навела справки, - чем он занимается, кто его родители, и сделала для себя вывод, что он её дочери не пара, и пока ситуация не вышла из-под контроля, она решила поговорить с дочерью. Улучив момент, она спросила:
- Наташенька, а почему ты мне ничего не рассказываешь про молодого человека, с которым ты дружишь?
- Мама, да нечего рассказывать, мы просто гуляем, ходим в кино, разговариваем, он хороший парень.
- И что же в нём хорошего? - спросила мать.
- Он добрый, он не пьёт, не курит, он не материться, в отличие от других ребят, - перечисляла Наташа Лёнькины достоинства,- а ещё, он симпатичный и он мне нравиться, - сказала она, точно зная, что её заключительное высказывание, матери особенно не понравится.
- Наташенька, доченька, ты же знаешь, что я хочу тебе только добра, сейчас нам нужно думать только об учёбе. Через год, ты окончишь школу, поступишь в мединститут, а потом, когда пойдёшь на свои хлеба, можешь влюбляться в кого захочешь, выходить замуж, рожать мне внуков, я буду с удовольствием с ними возиться. Доченька, ну зачем нам, этот деревенский Лёнька, да ты, если захочешь, у тебя их потом целая куча будет.
- Мама, откуда ты знаешь, как его зовут? - спросила она тихим голосом, у сразу смутившейся, матери.
- Ну вот, ты опять начинаешь меня в чём-то обвинять, а что я такого сказала? - бросила мать в след, уходящей с обиженным лицом, дочери.
Страхи Наташиной матери были абсолютно напрасны и беспочвенны. Лёнька, её дочери, действительно нравился, но не более того, самое большее, что он мог себе позволить, - это взять её за руку и обомлеть. Наташе нравились его ухаживания, его верность ей, она прекрасно видела, как многие девчонки смотрят на "её" Лёньку, та же Людка, подруга называется, спит и видит, как бы его у неё увести. Она знала, что он готов сделать для неё все, что угодно, стоит только его об этом попросить, и он, как ошпаренный, готов был сорваться с места и "лететь" куда угодно, лишь бы ей угодить. Ей нравилось чувствовать над ним власть, - это тешило самолюбие и согревало её юную душу.
Но героем её романа был другой мужчина,- гораздо старше её, умудрённый жизненным опытом, сильный и бесстрашный, такой, как главный герой в фильме, - "Коммунист". Наташа много раз смотрела этот фильм, тихо плакала, когда в финале её герой погибал. Фотография актёра кино, Евгения Урбанского, исполнителя главной роли в этом фильме, долгое время "жила" у неё под подушкой.
Весной следующего года, Лёньку, после окончания училища, официально приняли на должность матроса, на катер его отца. Работавший долгие годы с Петровичем матрос, ушёл на пенсию по инвалидности, он так и не смог восстановится, после укуса энцефалитного клеща.
В прошедшие выходные, когда вся семья Лёньки сидела за обеденным столом, прибежала радостная Людка и сообщила, что они получили письмо от её старшего брата Михаила, в котором он сообщил, что они с друзьями, со дня на день, ждут приказ о демобилизации и, он рассчитывает, в конце мая быть уже дома. Людка показала фотографию, на которой был запечатлён её брат, в окружении своих друзей-моряков, на фоне военного корабля, на борту которого красовалась надпись: - "СТРЕМИТЕЛЬНЫЙ". Даже на фотографии Михаил, он стоял в центре, выделялся среди своих друзей, - он был высокого роста, красивый, улыбающийся во весь рот, моряк. Его грудь украшали многочисленные значки, а голову, лихо сдвинутая набекрень, бескозырка, на которой золотыми буквами было написано: -
"ТИХООКЕАНСКИЙ ФЛОТ"
Лёнька с завистью рассматривал фотографию, представляя себя на месте Михаила. Он уже прошёл военно-медицинскую комиссию, получил приписное свидетельство, по которому, по его настоятельной просьбе, он был приписан в команду, которая уже осенью будет формироваться для прохождения службы на тихоокеанском флоте. Людка, уходя разносить радостную весть по посёлку, мечтательно сказала Верке: - Вот здорово было - бы, если бы Миша успел на наш выпускной вечер.
Лёньку это известие обрадовало не меньше чем саму Людку, - вот с кем он должен обязательно встретиться, он расспросит Михаила обо всём, - о службе, о корабле, о море. Он наделся, что сейчас-то Михаил ему не откажет, - это раньше он с такой "шпаной", как Лёнька, знаться не хотел, ну, а теперь-то, совсем другое дело.
Уезжая в понедельник утром с бригадой сплавщиков на пикет, Лёнька был не много расстроен из-за того, что в выходные дни, ему не удалось толком повидаться с Наташей, ей нужно было готовиться к последнему экзамену. Но они всё же договорились, что в пятницу, когда он вернётся с пикета, они пойдут в кино, а в субботу,- они идут на её выпускной вечер, и Лёнька, ещё только отчаливая от берега, уже начал ждать пятницу.
В среду, в полдень, из рейсового автобуса, остановившегося на остановке, вышел, широко улыбаясь, моряк. Осмотревшись, он достал из кармана пачку "Беломора" и, закурив папиросу, пошёл по знакомой улице, громко "цокая" по бетонке металлическими набойками на каблуках. Проходя мимо не большого, импровизированного рынка, на котором торговали несколько женщин - прошлогодней картошкой, кедровыми орехами и свежепойманным хариусом, он остановился, и помня всех по именам, весело их поприветствовал. Женщины наперебой начали отвечать:
- Здравствуй, Мишенька, здравствуй родной! - с приездом тебя, вот радость-то отцу с матерью, заждались они тебя. Вы только посмотрите, какой герой стал!
Ну, ступай, ступай, неси домой радость-то. - Глядя ему в след, одна из них, смеясь, сказала: - Ну, бабы, пи*дец пришёл нашим девкам, - другая её поддержала: - Даа, этот ни одной не пропустит, - и они громко рассмеялись.
Михаил шёл посередине улицы, держа в левой руке не большой коричневый чемоданчик, размахивая правой рукой, как на параде. Он ещё издали увидел девушку в лёгком красивом платье идущую ему на встречу по дощатому тротуару. Она шла прижимая руками низ платья к ногам, не давая ему раздуваться от ветра.
- Идёт как по "стойке смирно",- подумал он и улыбнулся.
Наташа, идущая от своих подружек, они обсуждали и примеряли платья, в которых пойдут на "выпускной", тоже издали увидела Михаила, она не сомневалась, что - это, он. Она представила как сейчас, от радости, Людка запрыгает возле него, как коза, и разулыбалась. Михаил, видя, как мило ему улыбается не знакомая девушка, вскинул руку к виску и, по военному, но с оттенком иронии, отчеканил: - Здравия желаю, красавица!
Наташа рассмеялась, её, таким образом, ещё никто не приветствовал.
- Ух ты, какая красивая девчонка,- промелькнуло в голове у Михаила, - это у кого ж такая выросла? - надо будет у сестрёнки всё о ней разузнать.
Когда страсти от встречи немного улеглись, он, улучив момент, рассказал сестре о случайной встрече на улице.
- А, так - это Наташка,- та сразу догадалась, о ком идёт речь, - кстати, она тебя знает, по фотографиям. Только она с Лёнькой, нашим соседом, дружит, и кстати, я её с Веркой приглашала к нам в гости, когда ты приедешь. Я их потом, вечером, позову попить чай, с пирогом.
Весть о приезде Михаила быстро облетела посёлок и вскоре, к нему домой подтянулись несколько его близких друзей. Посидели, выпили за встречу. Михаил, показывая им свой красивый, обшитый красным бархатом "дембельский" альбом, обратил их внимание на одну фотографию. На ней он был запечатлён в компании ещё пятерых моряков. Вспомнив историю её появления, он расхохотался: - Это мы с корешами, во Владике, перед самым "дембелем" пошли в парк. Набрали винища, из закуси, денег хватило только на один плавленый сырок. Короче,- сидим на лавочке, бухаем, фотографируемся, прикалываемся над Серёгой, вот он в центре, у него кликуха Монтана, зёма мой, тоже из Сибири. Такой классный пацан, надо будет к нему, потом как-нибудь, съездить в гости. Короче, - подваливает к нам цыганка, молодая, симпатичная, откуда она там взялась, хрен её знает и говорит нам: - Ай, красивые моряки, дайте денежку, я вам всю правду расскажу, - кого девчонки честно ждут, расскажу, - кого не ждут, тоже расскажу. - Мы ей говорим: - Да нет у нас денег, всё на бухло потратили,- она не отстаёт: - Ай, не жадничайте, что-нибудь дайте, тогда вам счастья нагадаю. - Монтана говорит: - Пацаны, давайте мы её хором отъебём, а то она всё равно не отстанет. - Тут громкий хохот друзей, перебил его рассказ, - всем было ясно, что сексуально-озабоченные моряки, вряд ли откажутся от такого предложения.
- Короче, - продолжал рассказ Михаил, - Монтана хватает её, валит на траву и начинает срывать с неё юбку. Она, вот девка молодец, смотрит, что орать, -бесполезно, сопротивляться,- тоже бесполезно, говорит: - Стойте! - я сама дам, только юбку не рвите. - Задирает подол, смотрим, она без трусов, тут же садится на корточки и начинает срать, и наваливает целую кучу говна. Мы офигели! Она хватает говно рукой и намазывает им с начала - пи*ду, потом лицо и руки. Мы стоим, как бараны, смотрим на неё, а она, вся в говне, ложится на спину с задранной юбкой и говорит:
- Нате, ебите!
- Мы сами чуть не обоссались от смеха, расплевались, кто-то даже облевался, орём на неё: - Фу, дура! - давай, вали бегом отсюда, пока мы не передумали, - закончил он рассказ, под хохот своих друзей.
Вечером, когда мать испекла его любимый с детства, пирог с черёмухой со сметаной, к ним в гости пришли приглашённые сестрой, Верка с Наташей. Они поздравили Михаила с приездом и пригласили его на свой выпускной вечер. Он с благодарностью принял приглашение и, улыбаясь, сказал: - Девушки, да это же мечта любого моряка, - попасть с корабля, прямо на бал.
Стараясь произвести впечатление, особенно на Наташу, он, с долей иронии, рассуждал, что после своего большого корабля, и бескрайних океанских просторов, ему здесь всё кажется каким-то маленьким, почти игрушечным, и он себя ощущает Гулливером в стране лилипутов. - Он много шутил, веселился, ему очень хотелось понравиться Наташе. Когда сестра начала убирать со стола посуду в мойку, он шутливо ей сказал: - Сестрёнка, у нас, у моряков, есть хороший закон, - поел, посуду за борт! - Все, кроме матери, громко рассмеялись, а она, не уловив иронии в голосе сына, серьёзно сказала, - И куда только смотрит ваше морское начальство? - это ж какую прорву надо посуды, ни какой экономии нету.
Когда девушки собрались домой, Михаил вызвался их провожать. Живущая по соседству Верка, сразу ушла, а они пошли дальше, вдвоём. По дороге Наташа расспрашивала его о море, она его ни когда не видела, он интересовался её планами на поступление. Она сказала: - Моя мама хочет, чтобы я поступала в "мед", а сама я, ещё ни чего не решила.
Подойдя к дому Наташи он, улыбнувшись, спросил:
- Могу ли я рассчитывать на свидание завтра?
- Ой, нет, - ответила она, - завтра мы с мамой едем в город.
- А послезавтра? - с надеждой в голосе, спросил Михаил.
- Послезавтра, я тоже не смогу, буду готовиться к "выпускному".
Чтобы не испытывать судьбу и снова не нарваться на отказ, он вежливо, пожелав ей спокойной ночи, попрощался и ушёл.
Михаил был неприятно удивлён и огорчён, отказом девушки, - это был щелчок по его самолюбию, поскольку он ни как не ожидал ничего подобного.
- Вот, чёрт, меня только что, в вежливой форме, послали "куда подальше", - уязвлено подумал он. Идти домой ему расхотелось, он решил сделать крюк по посёлку, в котором не был три года, чтобы обдумать своё дальнейшее поведение.
"Ещё сегодня утром я даже не подозревал о её существовании, а вечером, я только о ней и думаю. Вот блин, кажется, меня крепко зацепила эта девчонка".
Ему, вдруг, вспомнились слова из любимой им песни:
"Ведь, ты моряк, Мишка,
А - это значит..."
Пропел он мысленно и добавил вслух: - А - это значит, что эта девчонка, будет моей, и ни какой соседский пацан, здесь мне не соперник.
На следующий день он с матерью ходил по магазинам, закупали всё не обходимое для того, чтобы отметить его возвращение со службы и окончание школы его сестрой. Мать попросила его не снимать форму, - пусть люди видят, какого сына она вырастила. Он, улыбаясь, ответил: - Ну конечно, мама, тем более, что вся "гражданка" на меня сейчас не налезет.- По пути они заходили к родственникам и знакомым, приглашали "на субботу" к себе в гости.
На следующий день, в пятницу, он съездил в город, в военкомат, встал на воинский учёт, походил по магазинам, присматриваясь, что из одежды ему необходимо будет купить. Решил, что будет лучше, если он приедет вместе с сестрой, - пусть она поможет ему что-то выбрать. Вернувшись домой, он, после обеда, не много отдохнул и на вопрос матери: - Далёко ли собрался, сынок? - он, улыбнувшись, ответил:
- Я ещё не пригласил своего самого дорогого гостя, я скоро, мама,- и вышел из дома.
На пикете, в пятницу после обеда, сплавщики начали собираться домой. Сегодня они решили выехать не много пораньше, чтобы прибыть в посёлок до закрытия склада ГСМ. На борт катера загрузили несколько пустых, двухсот литровых бочек, под соляру для бульдозера и одну бочку под бензин, для лодочных моторов. Склад находился на окраине посёлка, в 5-ти километрах, ниже временной стоянки. Лёнька сел за штурвал, отец сел рядом, он уже мог смело доверять сыну, управлять катером. Когда груз был закреплён верёвками и сплавщики разместились по бортам, и на палубе, Лёнька дал задний ход. Развернув катер вниз по течению, он сам себе скомандовал:
- Полный вперёд! - и катер помчался в посёлок. Фарватер Лёнька знал хорошо, уроки отца не пропали даром, катер вёл уверенно, обходя плывущие крупные брёвна и легко перелетая, через мелкие. Пройдя около трети пути, мужики, сидевшие на палубе, вдруг закричали, показывая руками прямо по курсу: - Медведь, медведь!- Петрович, скорее тащи сюда ружьё.- Отец, крикнув Лёньке: - Малый газ! - быстро достал из рундука свою вертикалку, загнал в патронники два патрона с картечью, и выскочил на палубу. Медведь, не обращая ни какого внимания на приближающийся звук катера, что-то рвал зубами на берегу. Чтобы его заранее не спугнуть, отец знаком руки показал - "глуши мотор", и как только Лёнька его заглушил, медведь встал на задние лапы, во весь свой огромный рост, и не дожидаясь, когда в него прилетит выпущенная дуплетом картечь он, с лёгкостью олимпийского чемпиона, преодолел 2-х метровый обрыв берега и, как и положено "хозяину", спокойно ушёл в тайгу. Сплавщики, матерясь и в то же время восхищаясь увиденным, решили подойти к берегу, и посмотреть, что там привлекло его внимание. Когда катер воткнулся носом в песок, они спрыгнули с него и, подойдя к тому месту, где минуту назад сидел медведь, увидели лежащий в невысокой траве, почти полностью обглоданный скелет марала. Они предположили, что "пропал" он ещё зимой, не смог выбраться из глубокого снега, скопившегося под берегом, а может раненый уходил от браконьеров.
Решили, что это бык, скелет был крупный и без головы, видимо голову забрали из-за рогов, уже когда сошёл снег, чтобы потом повесить на стену.
- Эх, жалко, карабина не было с собой, - сокрушался Петрович, - я бы его тогда достал, - хотя прекрасно знал, что они его никогда с собой в катер не берут, поскольку он у них был не зарегистрированный.
А карабин у них был знатный, - боевой, кавалерийский, 1942-го года выпуска, пристрелянный и отлично работающий на дистанции от "скрадка" до солонца, куда обычно с ним и ходили. В сотне метров от их дома стоял огромный кедр, в нём было большое, выгоревшее после удара молнии дупло, в нём они и хранили свою реликвию. Патроны к нему, в обмен на мясо, помогал "доставать" егерь, через своих начальников, поскольку патроны для него были в большом дефиците. Мужики, не особо огорчённые, вернулись на катер: - "видали, как красиво он от нас ушёл. Ладно, пусть живёт, всё равно он ещё тощий, после зимы, похоже, он только недавно "просрался", после спячки...". Отец, не разряжая ружьё, - "на всякий случай", убрал его на место, в рундук, и они помчались дальше.
Проходя мимо своей стоянки, они заметили на берегу, одинокую фигуру Кольки Варнака, поприветствовали его сиреной и криками, и скрылись за поворотом реки.
Сторож, увидев на корме катера бочки, догадался, что они пошли на заправку,- "значит вернуться они не раньше, чем часа через два". - На складе никого не оказалось, на будке заправщицы висел огромный замок и под щеколдой они нашли записку: - "УШЛА ДОМОЙ ПРИДУ КАДА ПАЕМ". Мужики, не теряя время зря, предложили: - Ну чё, может пока ждём, скинемся по "рваному", да сгоняем в "винополку".
Когда, через час, пришла заправщица, она заявила уже слегка поддатым мужикам: - Ну и какого хрена вы тут сидите, колонка не работает, сгорел двигатель и механик увёз его на перемотку, и когда они его сделают, не известно.
Мужики напустились на неё: - Твою мать! - ты не могла это написать в записке, мы бы тебя не стали ждать.
- Значит, не могла, - огрызнулась она, - я вам чё, писатель? - она ушла и закрылась в своей будке.
Отец подозвал Лёньку и сказал: - Ну что, ничего не поделаешь, в понедельник придётся снова приехать. Давай, Лёша, отгони катер на стоянку, сдай его под охрану, а мы тут с мужиками ещё немного посидим на берегу.
Обрадованный такому стечению обстоятельств, Лёнька, отвязал верёвку, которой был привязан катер к причальной боне и, перемахнув через бортовые перила, спустился в рубку. С гордым видом садясь за штурвал, он подумал:
- Эх, жалко, что Наташи нет рядом, она могла бы увидеть как он, уверенно и умело, без посторонней помощи и опеки, может управлять "таким" судном.
Отец, наблюдавший за ним с берега, подал рукой знак - " давай, вперёд", и Лёнька, сделав разворотный манёвр, направил катер вверх по течению.
Проходя посёлок, он увидел в дали, по левому борту, сидящих на "их" с Наташей бревне, моряка и рядом с ним девушку.
- Молодец, Мишка,- Лёнька не сомневался, что - это именно он, - времени даром не теряет, только приехал и уже сидит с какой-то девчонкой.- Приглядевшись, он подумал, - "у девушки платье как у Наташи, очень похожее", - поравнявшись с ними, он почувствовал, как быстро забилось у него сердце. Ему показалось, что сидящая рядом с моряком девушка, похожа на его Наташу.
- Нет, этого не может быть, - подумал Лёнька,- ведь они договорились, что сегодня вечером он за ней зайдёт, и они пойдут в кино. - Чтобы убедиться в том, что он обознался, Лёнька сбавил газ, он уже пролетел мимо сидящих, круто развернул катер, на малом ходу подошёл и слегка заскочил на берег, чтобы катер не снесло течением.
Теперь он отчётливо видел, что рядом с моряком сидит его Наташа. Лёнька, не веря своим глазам, чувствуя бешеное сердцебиение, вышел из рубки на палубу и, не отрывая глаз от Наташи, сдавленным, сиплым голосом произнес: - Здравствуй, Наташа. - Она сидела, опустив глаза, чувствуя себя как застигнутая на месте преступления воровка. Михаил, улыбаясь, он догадался, кто - это, и почему он так бесцеремонно подчалил к ним,- абсолютно спокойным голосом ответил на приветствие, адресованное не ему: - Здорово, коли не шутишь. - Лёнька, не обращая внимания на едкое приветствие Михаила, сказал: - Наташа, поедем со мной, прокатимся, катер на стоянку отгоним.
Наташа сидела не шелохнувшись, от неожиданности происходящего она не могла сказать ни слова. Она корила себя за то, что позволила Михаилу себя уговорить, - "уделить ему полчасика, для очень серьёзного и важного для него разговора",- и сейчас ей было очень стыдно перед Лёнькой. Ей хотелось встать и убежать, но она как будто оцепенела. Михаил расценил её молчание по своему: -
Тебе что, не ясно, с тобой не хотят разговаривать, давай вали отсюда. - Лёнька посмотрел на Михаила, - "почему он так со мной разговаривает, да ещё при Наташе? - подумал он, - ведь есть же не писаное правило, - нормальные пацаны стараются не унижать и не оскорблять друг друга при девчонках, - если есть вопросы, давай поговорим, с глазу на глаз, один на один".
- Короче, - Михаил придал своему голосу шутливо - командный тон,- "отдай концы" и греби отсюда, а то сейчас пойдёшь кормить налимов, салага.
Лёнька почувствовал, как всё внутри у него закипело, он покраснел - в лицо, в голову ему ударил такой жар, как из раскалённой печки.
Он, молча, прошёл по борту, спустился в рубку, достал из рундука ружьё и, сняв его с предохранителя, вышел на палубу. Михаил резко встал с бревна и Лёнька, направив на него стволы, не целясь, выстрелил.
Все дальнейшее ему виделось как в замедленном кино: отлетающая далеко в сторону бескозырка, падающий навзничь, через бревно, со вскинутыми вверх руками, Михаил, убегающая, с нечеловеческим криком и визгом, Наташа. Лёнька вернулся в рубку, бросил в рундук ружьё и прежде чем отплыть от берега, он, глянув на опустевшее бревно, увидел, как из-за него торчат вверх, чёрные ботинки со сверкающими на каблуках металлическими набойками.
Он положил дрожащие руки на штурвал, включил задний ход и, выйдя на глубину, дал полный газ вперёд. Сторож, услышав приближающийся шум катера, вышел из своей будки и увидел как тот, не сбавляя хода, летит в сторону берега.
- Что он делает? - "крюк - котелок",- выругался он и в следующую минуту, уже с заглохшим двигателем, катер по инерции вылетел далеко на берег.
- Ты что натворил, варнак, пьяный что ли, - накинулся он на спрыгнувшего с катера Лёньку, сам уже проглотивший пару стаканов своего любимого "Агдама". Лёнька подошёл к нему с белым, как мел, лицом и сказал: - Дядь Коль, позвони в милицию, я моряка застрелил.
- Какого ещё моряка, ты что несёшь? - "крюк - котелок".
- Мишку я застрелил, - ответил Лёнька, и добавил, - пусть теперь сам идёт кормить налимов.
До Николая дошло, что он говорит правду, таким не шутят, и он запричитал:
- Ах Лёнька, ах ты варнак, что ж ты натворил, ах ты "крюк - котелок". Из чего ж ты его застрелил? - спросил он.
- Из батинова ружья,- ответил Лёнька, - оно там лежит, в рундуке.
- Ты, вот что, Лёнька, тащи ружьё сюда и сам иди, звони в милицию, - распорядился Николай.
Лёнька принёс ружьё в сторожку и дрожащей рукой набрал 02. Спустя минут 20-30, к сторожке подъехали два милицейских "УАЗА", из них вышли пятеро милиционеров. Надев на Лёньку наручники, трое из них, посадили его в "УАЗИК" с клеткой и увезли в "КПЗ", - камеру предварительного заключения.
Два других милиционера, одна из них женщина, в звании лейтенанта, другой в звании капитана, остались, чтобы опросить сторожа, осмотреть катер и изъять оружие. Николай, передав ружьё, решил продемонстрировать свои познания в юриспруденции и, обращаясь к оформляющей протокол изъятия женщине - лейтенанту, он сказал:
- Ты запиши в протокол, что ружьё мне Лёнька сам отдал, т.е. добровольно и ни какого сопротивления мне, как законному представителю, он не оказывал.
Она, посмотрев на Николая, спросила: - Товарищ сторож, а Вы почему, на рабочем месте, находитесь в нетрезвом состоянии?
- А ты мне наливала? - "крюк - котелок", - вызывающе парировал он.
- Слышь, ты, "представитель", - сказал капитан, - не "тыкай" лейтенанту советской милиции, а то я сейчас тебя увезу следом за твоим дружком и посажу в "обезьянник", там ты быстро протрезвеешь, а потом, оформлю на 15 суток. А может, ты его соучастник и покрываешь своего подельника? - а, "крюк - котелок" - передразнил капитан, сразу загрустившего сторожа.
Приехав в отделение милиции, конвоиры передали Лёньку дежурному капитану, тот записал в журнал его данные, заставил снять шнурки и ремень, и вывернуть карманы. Лёнька, испытывая сильную жажду, с пересохшим горлом обратился к нему: - Товарищ капитан, можно мне воды? - Тот, видимо насмотревшись советских фильмов про милицию, рявкнул в ответ: - тамбовский волк тебе товарищ, а я тебе, гражданин капитан, понял? - и пришедшему на вызов охраннику сказал: - В камеру его, в первую.
Когда за Лёнькой закрылась обшитая жестью массивная дверь камеры, ему в нос ударил резкий, тошнотворный запах мочи. Увидев под потолком узкую фрамугу, он залез на деревянный настил и попытался её открыть, чтобы проветрить камеру. Но она оказалась наглухо заколоченной, да к тому же закрыта решёткой из толстой арматуры. Сев на настил, который занимал почти всё пространство и был обрамлён металлическим уголком, он начал разглядывать свою тусклую, маленькую, - 2,5 на 2,5 метра, - камеру. В узком проходе, между настилом и стеной, была дверь с глазком,- "почему она открывается только так, чтобы можно было только протиснуться, а не войти в неё" - подумал он, - в углу, в проходе, он разглядел источник вони, - это было большое эмалированное ведро без крышки. Он начал обдумывать, как бы ему - "позвать охранника, чтобы попросить его принести крышку для ведра и за одно, воды, а то у него пересохший язык во рту уже не ворочается".
Он уже собрался слезть с настила и постучать в дверь, как вдруг, услышал за стеной не громкий плач. Лёнька прислушался,- плакала женщина. Через минуту она уже в истерике билась в дверь своей камеры и умоляла охранника вывести её в туалет.
Подошедший, через какое-то время охранник, громко сказал: - Заткнись, сука, тебя уже водили в сортир, теперь поведут только завтра, сегодня не положено. Ссы в "парашу". - Плачущая женщина не унималась: - Ну не могу я в "парашу", я беременна, мне "по большому" надо..., Вы не имеете права... Вы,- подлец, в форме советского милиционера. Я буду на вас жаловаться прокурору.
Охранник невозмутимо ответил: - Жалуйся хоть самому Папе Римскому. Ещё раз услышу, что ты долбишься в дверь, я тебе все зубы вышибу, ты меня поняла?
Судили Лёньку в поселковом клубе, показательным судом. Когда его, в наручниках, конвоиры ввели через боковые двери, предназначенные для выхода, переполненный зал загудел, как растревоженный улей.
- Пришли как на индийское кино, - ухмыльнулся Лёнька.
Конвоиры провели его на пустующий первый ряд и, усадив посередине, сами сели по бокам. Лёнька оглянулся, второй ряд тоже был свободен, в третьем ряду он увидел своих, - заплаканных мать с сестрой и заметно постаревшего отца, рядом с ними, закивавших ему в знак приветствия, несколько своих друзей. Он начал искать глазами Наташу, и в это время секретарь суда, скомандовала: - Встать! Суд идёт!
Судья, уже не молодая, страдающая от избыточного веса женщина, приказав конвоирам: - Снимите с него наручники, - начала задавать Лёньке процессуальные вопросы. Зачитав обвинительное заключение, она спросила: - Вам понятно, в чём Вас обвиняют. Вы, согласны с этим? - и получив утвердительный ответ, она разрешила Лёньке сесть. Он сидел, низко опустив голову, почти не слушая ни прокурора, ни защитника, которого он увидел только здесь, он с волнением ждал, когда начнется допрос главного и единственного свидетеля, - его Наташи. Его размышления прервало зачитанное заключение, что она - "не может быть допрошена в качестве свидетеля по медицинским основаниям, т.к. находится в специализированном стационаре".
Лёнька услышал, как кто-то сзади, не громко, сказал: - Да в "дурке" она лежит.
Услышанное повергло его в шок, он, вдруг осознал, что его дальнейшая участь, ему уже не важна, что любой приговор ему теперь безразличен. Он даже никак не отреагировал, когда выступающая в качестве общественного обвинителя, бывшая классная руководительница Михаила, просила суд: - "...от лица всех жителей посёлка, - с пафосом говорила она, - прошу приговорить, - этого убийцу, - этого негодяя, к высшей мере наказания, - расстрелу".
Лёнька слышал как у него за спиной, громко "охнула" и зарыдала его мать.
Потом, когда ему предоставили последнее слово, он услышал как, и мать, и сестра, его умоляли: - Лёша, сыночек, проси суд, чтобы тебя пощадили. Господи,... ну пожалуйста.
Он встал и, повернувшись к ним вполоборота, сказал: - Мама, прости меня, - и сел на своё место. Когда суд удалился в совещательную комнату, для вынесения приговора, конвоиры сжалились и разрешили Лёнькиным родным подойти к нему, и тщательно осмотрев принесенный ими баул, с кое- какими вещами, и продуктами, передали ему. Мать с сестрой кинулись к нему в объятья, а отец, глядя ему в глаза, с горечью сказал: - Лёша, ты прости меня за это проклятое ружьё, если бы не оно, ничего бы и не было. - На что Лёнька философски ответил: - Пап, ты не думай об этом, ружьё здесь не причём.
Вскоре суд вернулся, и судья зачитала приговор: - "...именем Российской... признал виновным... и приговорил...- к 10 годам лишения свободы, с отбыванием наказания в колонии строгого режима". Конвоиры снова надели на Лёньку наручники и тем же путём вывели из зала.
Месяца через два его родные получили от него письмо. Лёнька им сообщал, что у него всё нормально, находится он на Колыме, в Магаданской области, работает на - "...золоте, пока мотористом в гараже, но ходит на курсы, хочет получить специальность бульдозериста". В конце письма он просил у них прощения и чтобы они писали ему чаще. Сестру он просил написать ему о Наташе, как у неё дела, как её здоровье и где она сейчас находится.
Где-то, через год, в одном из своих очередных писем, мать ему написала: - "Лёша, сынок, не обижайся, что долго тебе не писала, у нас случилось большое горе, мы похоронили нашего папку. После того как тебя посадили, его сняли с катера и он пошёл работать слесарем, в ремонтную мастерскую. Там с мужиками начал сильно пить. На выходных они с Ванюшкой поехали на рыбалку, как потом рассказывали мужики, с которыми он пил на берегу, и которые всё видели и, якобы, ни чего не могли сделать, он, оттолкнул лодку от берега, и начал заводить мотор, а тот ни как не хотел заводиться. Тогда он, якобы, накрутил ручку мотора на полный газ и когда снова дёрнул, эту проклятую верёвку, мотор завёлся, и лодка из-под него ушла, а он перелетел через мотор в воду. Лодка начала ходить кругами и он поплыл к ней, чтобы поймать её. Мужики говорят, что кричали ему плыть к берегу, а он видел, что Ванюшка в лодке испугался и сильно кричал, и когда он поймал лодку за борт, и хотел в неё залесть, но не смог удержаться, и его затащило под винт мотора. Мужики, на другой лодке, его лодку догнали и увидели, что винт распорол ему весь живот, и он прямо на берегу, у них на руках, и помер".
После этого известия Лёнька несколько дней не мог прийти в себя. Он ещё долго ворошил свою память, которая выдавала ему картины, того, проведённого с отцом времени: их разговоры в таёжной избушке, на реке, на рыбалке. Он отчётливо слышал голос, даже интонацию, с какой отец ему не раз говорил: - Будь всегда мужиком.
И теперь, когда пришло к нему осознание, всего того, что с ним произошло, он думал, а мог ли он поступить иначе? Мог ли он проглотить нанесённое ему оскорбление, да ещё в присутствии любимого им человека? Или это была лишь глупая, неуместная шутка? А потом, смог бы он прожить, всю оставшуюся жизнь, с таким унижением? И как, после этого, смотреть в глаза Наташе?
А с другой стороны, кто он такой, как он посмел, не задумываясь, так легко, лишить жизни другого человека? И на все эти вопросы, самому себе, у него не было ответа.
- В любом случае, - пришёл он к заключению, - по большому счёту, - это я виноват в том, что сейчас происходит и со мной, и с близкими мне людьми.
Свой срок Лёнька отбыл "от звонка до звонка" и вышел на свободу уже другим человеком. Пройдя по узкому коридору КПП, он оказался на улице и сразу увидел стоящую не далеко от проходной "буханку", - очень популярный в те годы на Колыме автомобиль марки УАЗ. За не прихотливость в обслуживании и высокую проходимость, его так и называли - "проходимец". Из "буханки" ему навстречу вышел, широко улыбаясь, и раскинув в стороны руки для объятий, человек. Они крепко, "по мужицки" обнялись, оба искренне обрадованные долгожданной встрече.
- С самого утра тебя здесь дожидаюсь, что так долго "вертухаи" не выпускали, небось, не хотели расставаться, колись давай, - смеялся он над Лёнькой. - Давай, давай, брат лихой, садись в машину, нам с тобой ещё трястись да трястись, а там нас, за накрытым столом, уже ждут.
- Иваныч, не гони лошадей, "в натуре", дай малость постоять, курнуть на воле, 10 лет я ждал и мечтал об этом дне, - ответил ему Лёнька.
Встречавший его человек был, как говорят, - широко известной в узких кругах, фигурой. Кличка у него была, - Главбич. Познакомились они здесь, в лагере, во время совместной отсидки. Не смотря на то, что Иваныч был на 10 лет старше, они по настоящему, искренне сдружились. Вначале они долго присматривались, пока действительно, не прониклись пониманием и уважением друг к другу. Иваныч, был коренной москвич, окончил геологоразведочный институт и по распределению попал на Колыму. Отработав положенное время на одном из Магаданских геологических предприятий, его переманили в артель старателей, пообещав такую высокую зарплату в месяц, какую он и за год не получал, работая на госпредприятии. В те годы старательское движение только набирало обороты и само собой, - эта золотая лихорадка, и большие, "дурные" деньги манили, и гнали людей со всей страны на Колыму. Он много рассказывал о старательской жизни, об удачных и не удачных сезонах. Как он сам, отработав один сезон в артели, уже не мог себе представить работать где-то в другом месте. Он окончательно заразил Лёньку старательской романтикой, убедил его, что ехать домой лучше с деньгами, чем без них.
- Давай, брат, - улыбнувшись, сказал он Лёньке, - один сезон "отбатрачишь", а после сам решишь, надо тебе это или нет.
Однажды, в одной откровенной беседе, он рассказал Лёньке, за что получил свой, семилетний срок. В городе Сочи, куда многие старатели ездили спускать свои деньги по окончании сезона, у него была подруга, красавица - армянка. Через неё он и решил "толкнуть" несколько не больших, самородков золота.
- Её в ресторане менты повязали, с поличным, прямо во время сделки. Она, сучка-милая, меня и сдала ментам, чтобы себе срок скостить. Хотя я на неё уже зла не держу, я думаю, что её саму могли подставить, её "надёжные" покупатели, - её земляки. - Спустя годы, Иваныч, рассказывал об этом со свойственной ему иронией.
Освободившись условно-досрочно, на год раньше Лёньки, он вернулся в свою артель на прежнюю должность, - главного геолога, убедил своего друга, председателя артели, что такой работяга, как Лёнька, им просто необходим.
После короткой стажировки, Лёньке доверили большой, японский, бульдозер "КОМАЦУ". Когда сварщики, в течение не скольких дней, "наварили" на стёртые почти до основания ребра на гусеницы, Лёньку с его новым, опытным напарником по прозвищу Бобыль, забросили на участок для проведения вскрышных работ, на новом перспективном месте. Перед отправкой на объект председатель артели, полушутя, их напутствовал:
-Во время промывочного сезона у старателя не должно быть ни бытовых, ни полывых проблем. На уме должно быть одно, - работа по 12 часов в сутки, а если надо и больше, и без выходных, тогда и "трудак" будет большим. - Не в меру любопытным старателям, не знавших старых старательских обычаев и примет, которые пытались выведать у него раньше времени, - сколько золота уже намыто и какой ожидается "трудак" - он, человек до крайности суеверный, любитель чёрного юмора, повторял свою любимую поговорку, - "всё идёт по плану, нас везут в тюрьму".
В артельскую жизнь Лёнька втянулся быстро и без особого труда. Правда, "пахать" здесь пришлось даже больше чем на зоне, но, Иваныч в нём не ошибся, работы он не боялся, тем более на воле и на себя. Как он сразу отметил, отличия от зоны, конечно же были, но они были не значительными. Там и здесь был "сухой" закон, а где нет водки и нет баб, у мужиков меньше поводов для конфликтов. Вся их агрессия и кипучая энергия направлялась на работу. Здесь в артели, так же как и на зоне, были свои блатные, и они тоже не работали. Только эти "блатные" отличались тем, что все они были приняты в артель по блату и на блатные должности. "Трудак" у них, как правило, был с повышающим коэффициентом и в итоге, зарплаты у них были гораздо больше, чем у простых старателей. И ещё одно, не менее важное, отличие от зоны он ощутил непосредственно на своих, съеденных мошкой, интимных местах, поскольку по крайней нужде зачастую приходилось "нырять" в кусты.
Конфликты, конечно, иногда были но они, как правило, были связаны с тем, что кто-то, по мнению других, начинал откровенно "косить" от работы, или как говорил Иваныч, - "садился на мыло". Редко, но случались и пьянки. С такими расставались без сожаления. Их, как здесь говорили, "садили на крыло" т.е. либо нужно было улетать домой, либо попытаться приткнутся в другую артель. Но сделать это, посреди сезона, было не просто, таких, как правило, уже никуда не хотели брать. Им выплачивали не большое пособие, и то, из него вычитали деньги за еду.
Лёнькин напарник, Бобыль, был вечный старатель, как он сам говорил: - У меня нет ни жены, ни тёщи, ни дома, ни собаки, всю жизнь по артельским "бичарням" ошиваюсь. - Узнав, что Лёнька родом из Сибири, он рассказал ему, как несколько лет тому назад работал в артели, в объединении "ЕНИСЕЙЗОЛОТО".
- Я там на ДЭТе, (марка бульдозера) толкал пески под монитор. Жара там у вас, в Сибири, градусов под 40 стояла, и хоть ДЭТ был без крыши, в карьере всё равно дышать было невозможно, да вдобавок ещё тайга кругом горела. Мимо нас, частенько, то сохатые, то медведи пробегали, от огня и дыма спасались. Нас спасало то, что мы вокруг участка весь лес завалили, да то, что речка нас от горевшей тайги отделяла. И тут, как раз перед обедом, врезал такой ливень, вот точно, как из ведра полилось. Я рванул бегом под навес, там у нас столовая была, другие мужики тоже туда рванули. И чтобы не терять время даром, повар покормил нас обедом. Кстати, повар у нас был знатный мужик, раньше работал шефом в одном известном московском ресторане, такими блюдами нас потчевал, пальчики оближешь.
В общем, дождь полил где-то час и так же резко, как и начался, так и закончился. Видно Бог услышал нас, пожары притушил, а то от дыма уже глаза слезились, и дышать сразу легче стало. Подхожу я к своему ДЭТу, смотрю, возле гусеницы лежит, на белом как манка песке, камень, размером с куриное яйцо. Я поднял его, нет - не камень: - Мать твою! Самородок! - честно тебе скажу, я чуть в штаны не наложил. Первое о чём подумал, - быстро прячь его в карман, пока ни кто не видит. Но потом, Слава Богу, хватило ума этого не делать.
Золото там было мелкое, в основном как песок да мелкие семечки, но зато высшей пробы, а тут такой, здоровенный самородок. Отнёс я его начальнику участка в вагончик, положили на весы, почти на 250 граммов он потянул. Наш участок самый богатый на золото был, до нас там никого не было, кругом было сплошное болото и в старину старатели туда попасть не могли. Хотя в округе они все речки перешерстили, мы видели их шурфы и отвалы, и удивлялись, как они вручную, да на лошадях такие объёмы перелопачивали. Летом на участок можно было попасть только на вертолёте, продукты нам закидывали раз в 10 дней, когда прилетали за золотом инкассаторы.
Стройматериалы, ГСМ, в общем всё, что было нужно, мы старались завезти по "зимнику". - Тут Бобыль рассмеялся, вспомнив, как однажды зимой, ему пришлось дежурить на участке, где через зимник протекал не большой ручей.
- Летом этот ручеёк, - рассказывал он Лёньке, - перешагнуть можно, а зимой в мороз, он так "закипал", что его на "Урале" проехать не могли. Мы там по очереди дежурили, по 2 дня жили в вагончике, возле него, костры жгли да ломом русло долбили, чтобы вода уходила. На второй день, утром, я проснулся, затопил печку в вагончике, хлебнул "чифирьчику" малость и пошли мы с собачкой "накипь" долбить.
Костёр сушняком оживил, стою, ломом лёд долбаю, смотрю, моя собачка, с поджатым под пузо хвостом, с выпученными глазами, пулей пролетает мимо меня, и голосит дурным голосом, - ай яй яй, ай яй яй. Я оглянулся, метрах в 60-ти от меня, бежит по дороге в мою сторону, волчара, здоровый как конь. Веришь - нет, я даже не понял, как я уже на ближайшей берёзе оказался. Волчара, знаешь, так вразвалочку, подбегает и садится на дороге напротив меня, смотрю, за ним следом, ещё два его кореша подтягиваются, и садятся, козлы, рядом с ним. Я, как дятел, сижу на берёзе, смотрю на них, они смотрят на меня. Я давай ветки отламывать и бросать в них, бесполезно, даже не шелохнулись. Давай орать на них: - Кыш отсюда! Пошли вон! - Всё без толку, как сидели, так и продолжают сидеть. Минут 15 просидел, чувствую, начинаю замерзать, хоть мороз и не сильный был, думаю, градусов 20-25, а сидеть без движения, всё же, не май месяц. Я уже и Бога, и всех святых вспомнил, давай просить их, простить мне все грехи мои, и не позволить мне на этой берёзе околеть. Ещё, наверное, минут 15 просидел, уже ни рук, ни ног не чувствую. Вдруг, слышу, где-то вдалеке, машина идет, хотел заорать и не смог, глотка замёрзла. Минут через 5, показался наш "Урал", бензовоз, эти "волки позорные", его метров на 50 подпустили и только потом, с не довольными мордами, убежали.
Мужики наши подъехали и давай зубы скалить: - Бобыль, ты какого хера там завис, никак зимовать там собрался, давай слезай, а то мы сейчас дальше поедем.
А я уже так замёрз, что даже "послать" их, у меня сил не было. Руки так окоченели, что я их еле расцепил и кое-как слез с берёзы - спасительницы. Мужики её уже хотели срубить, чтобы меня от неё отодрать:- Бобыль, ты, наверное, ни одну бабу так крепко не прижимал, а? - продолжали они надо мной насмехаться, гады.
Он и сам теперь рассказывал об этом, смеясь над собой.
- А вообще мне в Сибири работать нравилось. Там в артели мужики нормальные подобрались и " трудак" там был хороший, и главное, стабильный, а природы такой красивой, я больше нигде не видел.
- Ну и работал бы там, - сказал Лёнька, - сюда-то как тебя занесло?
- Да я бы работал, но там с одним "блатным" козлом у меня конфликт получился. Там начальником центральной базы был такой Пилочка, - это фамилия у него такая была. В общем, мы с напарником по окончании сезона, привезли на базу свой ДЭТ. Нужно было заменить двигатель и так по мелочи кое-что подшаманить. Он, козлина, нам сразу, с первого дня начал палки в колёса втыкать. Там "бичарня" была большая, 2-х этажная и уже почти пустая, старатели по отпускам разъехались, комнат пустых было много. Он, - эта Пилочка, захотел поселить нас в самую зачуханную и холодную комнату, видите ли, у нас "робы" слишком грязные.
Я ему говорю: - Мы в этом гадюшнике жить не будем. На втором этаже есть пустая, нормальная комната, мы туда поселимся. - Он на меня матом, мол - "явились тут господа, люкс им подавай". Ну, я в ответ, послал его куда подальше. В общем, сцепились мы с ним. Мне уже после мужики рассказали, какой он гнилой. Он простых старателей вообще за людей не считал, - ни когда, ни с кем не здоровался, такой высокомерный жлоб был. Если ему кого-то надо было подозвать к себе, он сначала свистел, а потом кричал: - Эй, давай бегом сюда. - В общем, 2 сезона он отработал, а врагов нажил себе пол артели, развел там стукачей да "шестёрок", они ему и сдавали мужиков за всякую хрень.
В общем, настучал он на меня председателю, что я такой - сякой и что мне не место в артели. Но председатель там нормальный мужик был, оказалось, что мы с ним в Узбекистане в одной артели работали, только в разное время. В общем, он меня тогда отмазал, не дал этой Пилочке меня на "крыло посадить".
Через 2 недели мы с напарником ремонт закончили и, накануне отъезда в Адлер, я зашёл в столовую пообедать, и с мужиками попрощаться. Все уже разошлись, я один сижу, чай пью. Слышу за дверью, в тамбуре, крик, шум какой-то, потом дверь открывается и в столовую на четвереньках заползает, весь в крови, Пилочка, и падает в отключке. Я смотрю, голова у него пробита, прямо яма на черепе, и из неё кровь хлещет. Я давай орать, повара звать на помощь, мы ему рану полотенцем зажали, и я побежал в контору, вызывать скорую.
Оказалось, кто-то, кто знал, что он ходит в столовую последним и обедает всегда один, подкараулил его в темном тамбуре и бутылкой из-под шампанского, отоварил его по голове так, что бутылка разлетелась вдребезги. От смерти его шапка оленья спасла, он выжил, но мужики говорили, что с тех пор у него рот не закрывался, и постоянно слюни текли.
В общем, подозрение пало на меня, менты таскать начали, но повар подтвердил, что я ни куда из столовой не выходил, и от меня отстали. Потом, когда я вернулся из отпуска, мне председатель сказал, что мне будет лучше, из артели уволится. А сюда меня Иваныч сблатовал, мы с ним в Адлере отдыхали вместе, там и познакомились.
Сезон для артели выдался удачным, план по добыче золота они даже перевыполнили. Когда Лёньке перевели деньги на его лицевой счёт, оказалось, что за сезон он заработал на несколько "Жигулей". Иваныч, провожая его в аэропорту Магадана, сказал: - Фартовый ты, брат лихой. Если надумаешь приехать на следующий сезон, знай, что тебе здесь всегда будут рады.
Едва Лёнька ступил на родную сибирскую землю, к нему подошёл таксист и, безошибочно определив в нём старателя, предложил, приветливо улыбаясь, свои услуги. Своё возвращение домой Лёнька обдумал заранее и поэтому на предложение таксиста он, небрежно, сказал: - Значит так, мне нужны две "Волги", в одной я сам поеду, в другой поедет моё барахлишко. - Таксист, хорошо зная эти старательские "понты" тут же, светясь от радости, ответил: - Земеля, за 4 счётчика, хоть на край света, доставим в лучшем виде.- Ему приходилось и раньше возить фартовых старателей, были такие, кто заказывал и по три "Волги": в одной ехал сам ухарь, в другой его шапка, в третьей ехал "дипломат", а через несколько дней у него уже не было денег, чтобы опохмелиться и улететь обратно в свою артель.
- На край света мне не надо, - улыбнувшись, ответил Лёнька, - я как раз оттуда прилетел.
Таксист ему попался весёлый и разговорчивый, всю дорогу болтал без умолку. Узнав, что Лёнька не был дома больше 10 лет, он начал его просвещать: - Ну, ты наверное в курсе, что в стране идёт борьба с пьянством и алкоголизмом. Так вот, на весь город осталось 4-5 вино - водочных магазинов и работают они с 2-х часов. Прикинь, туда очередь, как в Мавзолей к Ленину. Когда они открываются, мужики там и прилавки сносят, и железные решётки с корнями выворачивают. В общем, если у тебя будет нужда, можешь позвонить, в любое время дня и ночи, телефон я тебе оставлю. Через час будет доставлено, в лучшем виде, отвечаю. Но только одно условие, - заказ должен быть не менее 5-ти бутылок, иначе нет смысла ехать за 30 вёрст, в твою деревню, ну и цена, само собой, будет двойная.
Таксист был сильно удивлён, когда услышал, что водка его пассажира не интересует, а вот "травка", даже очень интересует. Курить анашу Лёньку приучил Бобыль, который сам пристрастился к ней, работая в Узбекистане. Когда Лёнька спросил у таксиста, сможет ли он её достать, тот, не задумываясь, ответил: - За ваши деньги, как говорится, любые капризы. Прямые поставки из Средней Азии, качество гарантирую. Звони, и всё будет в лучшем виде, - рекламировал таксист свои безграничные возможности.
Когда эскорт выехал за город, и дорога запетляла по горам, и по тайге, Лёнька попросил таксиста остановиться возле родника, на обочине. Здесь ему все места были хорошо знакомы, он помнил все эти перевалы, крутые спуски и повороты. Летом, возле этого родника, с чистейшей водой, часто останавливались даже автобусы. Пассажиры выходили со своими банками и бутылками, пили и набирали с собой ледяную, вкуснейшую воду.
Лёнька, смахнув рукой снег с лавки, присел на край и достал из кармана шубы портсигар, который ему пред отъездом, подарил Бобыль: - Братан, я там зарядил тебе несколько "косячков", на первое время тебе хватит, а там ты уж сам найдёшь "компетентных" людей. - Лёнька достал из портсигара прижатую резинкой, "заряжённую" папиросу, раскурил её и, сделав несколько прерывистых затяжек, весело, на блатной манер, пропел: