В этой книге рассматриваются самые трудные вопросы этики: может ли человек быть альтруистом, и что заставляет одних людей жертвовать собой ради других? Эти вопросы по оценке авторитетного журнала Science стоят в одном ряду с величайшими
загадками, которые пытается решить современная наука. На главные вопросы этики моралисты пытаются ответить уже несколько веков, и до сих пор никто на них не ответил.
Предисловие
Этическая философия хочет знать, почему возможна нравственность, и что заставляет одних людей жертвовать собой ради других. Это главный вопрос этики, на который уже несколько веков не могут найти ответа.
Я думаю, этическая философия с теми представлениями, которые она имеет о нравственности, никогда не ответит на этот вопрос.
По словам Бердяева, есть человеческие нравственные понятия, и нравственные понятия, открытые Богом и заключенные в Евангелии.
Так вот, этическая философия имеет дело с нравственными понятиями, которые открыл Бог и не прикасается к нравственным понятиям, которые выработал из своей природы сам человек.
Этическая философия, так же, как и теология, начинается, если не с презрения, то с недоверия к человеческой природе.
"Миф о грехопадении и наследственной вине, - говорит Шелер, - гнетет еще и сегодня все западноевропейское человечество".
Фрейд утверждает, что большинство людей враждебно относятся к запретам культуры, которая запрещает им быть скотами, какими они рождаются.
"Если представить себе, - рассуждает он, - что запреты эти сняты, то можно не долго думая, убить своего соперника из-за женщины или любого, кто вообще стоит поперек дороги".
Психоаналитик Эрих Нойман думал, что знает преисподнюю человеческой души, и в свободное от работы время сочинял новую этику, потому что этика традиционная, как он считал, была не способна нравственно преобразовать человека.
Он рассказывает, что когда-то некий Голос адресовал знание этики "достаточно сильным индивидуальностям". Те через апостолов довели эти знания до остальных людей. Но этим остальным людям, так называемой серой массе, эти знания не понравились. Однако они все равно их приняли, потому что человек имеет склонность "признавать высший закон элиты".
Правда, трусливо признавая этот закон, масса не хочет быть другой, поэтому нравственность превращается у нее в лицемерную личину, в скорлупу, за которой индивид прячет свою истинную сущность.
Это тот самый маскарад, где, по словам Шопенгауэра, "один предлагает поддельный товар, а другой расплачивается фальшивою монетою".
Надевая на себя личину нравственности, человек вытесняет или подавляет в себе "темную, странную, эксцентричную, тайную и ужасную сторону своей природы". Нойман называет эту скрытую сторону человеческой природы "низшим элементом", тенью или "темным братом".
Этот низший элемент и есть истинная сущность человеческой природы.
"Темный брат" был хорошо знаком Нойману, и благодаря этому знакомству человечество имеет возможность лицезреть, как выглядит эта мерзкая тварь.
У себя в психиатрической лечебнице Нойман каждый день спускался в преисподнюю человеческой души, находил эту отвратительную тень и заставлял ее страдать и мучиться из-за собственного несовершенства.
Благодаря "психоаналитической методике пробивания инфляционной оболочки" Нойман добивался неплохих результатов. Он сообщает, что на "темного брата" признание своей никчемности, уродливости, животного родства с обезьянами, скотской сексуальности и стадности "производит потрясающее впечатление".
"Темный брат" предстает "в образах нищего или хромого, изгоя или дурного человека, униженного или оскорбленного, грабителя, психически не нормального и так далее".
"Если, - комментирует Нойман, - кому-нибудь приснится горбун, перепрыгивающий через ограду и вцепившийся в горло сновидцу с криком - "я тоже хочу причаститься к твоей жизни", это свидетельствует о преобладании насильственно-разбойничьего характера тени".
А разве Кант, этот генеральный прокурор этической философии, был высокого мнения о человеческой природе? Да, он признавал абсолютную ценность за человеком, но, благоговея перед звездным небом, он не благоговел перед бездной человеческой души.
"Человек, - говорит этот великий моралист, - сделан из слишком кривого дерева, чтобы из него можно было выстругать что-нибудь совершенно прямое".
Есть, правда, философы, которые предполагают в человеке положительное начало. Но и у них это положительное рядом с эгоизмом "выглядит отставшим в развитии близнецом, которого в состоянии поставить на ноги только самый тщательный уход".
Вот, если сгустить краски, какое чудовище, какой нравственный урод стоит перед глазами этической философии. И она не может допустить, что это исчадие ада могло бы сотворить из себя самого нравственные понятия.
"В пределах опыта, с которым имеет дело позитивная наука, - говорит Бердяев, - этическая идея личности ускользает. За эмпирической личностью мы не можем признать абсолютной ценности. В эмпирической действительности человек слишком часто не бывает человеком, которого мы считаем самоцелью, и который должен быть свят".
Моральная философия представляет нравственность, как нечто источающее благо и не причиняющее вреда. Она подменила нравственное добрым и не могла допустить, чтобы зло творило благо. Ведь нравственность у моралистов как раз для того и существует, чтобы исправить злую человеческую природу.
Поэтому этическая философия за эталон нравственности взяла человека не эмпирического, того человека, которого еще теология кастрировала, стерилизовала и превратила в святые мощи.
И в этом не эмпирическом человеке, попиленном, окромленном, выструганном и прямом, как половая доска она не находит того принудительного начала, которое заставляет его быть нравственным.
И то, что этическая философия не может обнаружить в святом человеке, есть в человеке, который не свят.
Именно этот эмпирический человек, и именно потому, что он не свят, способен поступать нравственно и совершать поступки, которые называют альтруистичными. Именно в этом человеке с улицы есть то, что могущественно и непрестанно приневоливает его поступать нравственно или безнравственно.
Ответ на вечный вопрос этики: что заставляет человека умереть, спасая и защищая других людей, что заставляет его быть альтруистом, лежит в этом не святом человеке прямо на поверхности.
1.Заблуждения этической философии
Философы думают, что нравственному человеку чужие интересы и чужая жизнь дороже собственных интересов и собственной жизни, что нравственность "представляет собой деяние, направленное на благо других".
Здесь важно, что, по мнению моралистов, это не случайный эффект, не побочный результат какого-то другого деяния, а специально направленное на благо других деяние.
Нравственные люди "помогают и дают, оказывают услуги и отказываются от своего, - это слова Шопенгауэра, - не имея в душе своей никакого иного умысла, кроме того, чтобы была оказана помощь другому, видимо в ней нуждающемуся".
Хотя, кажется, сам, этот разочарованный в людях флейтист, никогда и не встречал подобных существ, кроме собак.
Мне кажется, что и Аристотель обольщался этой же добродетелью. Он относил ее к правосудности, и говорил, что ей дивились больше, чем "свету вечерней и утренней звезды".
"Правосудный, - пишет он, - считается способным распределять блага между собою и другими, а также между другими лицами не так, чтобы больше досталось ему самому, а меньше - ближнему".
Правосудного Аристотель называет самым добродетельным, потому что его добродетель направлена на другого, а "это трудное дело".
"Нравственными, - пишет о нравственности, как о научно установленной истине, профессор Преображенский, - единодушно признаются действия, не имеющие себялюбивых или своекорыстных побуждений, вызванные симпатией или состраданием к ближнему, одушевленные стремлением к общему благу и пользе.
Нравственность отождествляется с симпатией, состраданием, самоотречением, самопожертвованием, подчинением своей личности интересам общества или человечества".
Смит находит идеальный пример самопожертвования в мифе о царе Аттики по имени Кодр.
Эталонный образец альтруизма Кодр показал во время войны Афин с дорийцами.
Дорийцы долго не могли взять Афины и послали узнать к оракулу, смогут ли они когда-нибудь ворваться в город. Оракул ответил, что Афины никогда не сдадутся, если погибнет Кодр.
В Афинах тоже узнали об ответе оракула, и тогда Кодр переоделся простолюдином, пришел в лагерь дорийцев, устроил драку с солдатами, и его убили.
Дорийцы узнали, что Кодр убит, сняли осаду с Афин, и ушли ни с чем.
И вот эту готовность стать жертвенным животным других людей называют нравственностью.
Я думаю, в этом требовании жить для других, приносить себя в жертву другим есть что-то несправедливое и пренебрежительное к человеку, есть что-то страшное и языческое.
Рассказывают, в Южной Америке, где свирепствуют пираньи, пастухи, перегоняя скот через реку, жертвуют одной коровой. Они отводят обреченную жертву вниз по течению, загоняют в воду, и когда корова пускается вплавь, вода вокруг нее вскипает кровавой пеной - так пираньи начинают пожирать обреченное и несчастное животное.
Пастухи тем временем спокойно загоняют скот в воду и переправляются на другой берег. Пока пираньи режут на куски жертвенную корову, они не опасны ни стаду, ни пастухам.
И мне кажется люди, которые ожидают жертвенности от других, похожи на этих пастухов и на это стадо. Они могут чувствовать себя в безопасности, пока несчастья и смерть заняты другими людьми.
И среди этой тупой уверенности, что всем вместе хорошо там, где каждому в отдельности плохо, находится не так много людей, похожих на Монтеня, который сомневается в нравственной ценности принципа vivre pour autrui.
"Всякий человек достаточно подвергает себя опасности ради самого себя, - говорит он, - и не следует, чтобы он подвергал себя ей еще ради кого-нибудь другого".
К тому же требовать и ожидать бескорыстной помощи от других, это значит несправедливо "ставить ценность их жизни ниже своей и превозносить свою значимость".
"Для порядочного человека, - говорит Монтень, - недопустимо заставлять другого разделять его судьбу".
Тем не менее, моралисты, как жрецы над каменными жертвенниками, требуют крови, и только не могут придумать такую причину, чтобы человека не волокли на жертвенник, а чтобы он сам пришел и сам себя зарезал.
Проще всего было бы избавиться от этой проблемы, заявив, что нравственное поведение, альтруизм противоречат природе человека.
Ведь говорит же Дарвин, что "естественный отбор никогда не может привести к образованию у существа какой бы то ни было структуры, скорее вредной, чем полезной, потому что естественный отбор действует только на благо каждого существа и через посредство этого блага".
Пейли, на которого ссылается Дарвин говорит еще яснее: "никогда не сможет образоваться орган, со специальной целью причинять боль или какой-либо вред его обладателю".
Правда, в этом месте Дарвин пишет о морфологических структурах. Но если природа не может произвести вредную морфологическую структуру, то почему она должна делать исключение для поведенческих программ?
И, стало быть, мир устроен таким образом, что природа не может создать ни морфологический орган, ни поведенческую программу, предназначенную для блага всего того, что находится вне организма.
"Если бы можно было доказать, - пишет Дарвин, - что какая-либо часть строения была образована у одного вида исключительно на пользу другого вида, это уничтожило бы мою теорию".
Однако природа строго и сурово придерживается законов, открытых Дарвином, а люди, рискуют жизнью и даже умирают, защищая других людей.
Мне кажется, если бы Дарвин имел ясное представление о нравственности, он бы не стал беспокоиться за свою теорию. Но он был в плену тех представлений, которые в этической философии господствовали и господствуют до сих пор.
2. Внутренний импульс нравственного поведения
Итак, нравственная идея этической философии состоит в том, что нравственный человек бескорыстно служит другим людям и готов к самоотречению во имя их блага.
К этому образу нравственности от Эразма Роттердамского до наших дней не нашлось что добавить, и этическая философия все свои силы бросила на поиски внутреннего мотива того поведения, которое принято было считать альтруистичным.
Не знаю почему, после Конта самопожертвование и бескорыстие стали называть альтруизмом. Контовский альтруизм совсем не похож на то, что имеют в виду моралисты, когда говорят о самопожертвовании.
Если этической философии было сложно объяснить, почему люди жертвуют собой ради других, то не так уж и сложно понять, почему контовский альтруист живет для других.
Альтруист Конта не может появиться в таком обществе, где не каждый наравне со всеми может пользоваться общими благами. Человеку в несправедливо устроенном обществе не выгодно и даже глупо ущемлять свои интересы к чужой выгоде.
Победа альтруизма над эгоизмом по теории Конта может произойти только в эпоху позитивизма. Так основоположник социологии называет последнюю формацию в историческом развитии общества.
В эту эпоху каждый человек может наравне со всеми пользоваться общими благами, и именно эта эпоха становится золотым веком альтруистов.
Контовские альтруисты служат не отдельно взятому человеку, а обществу. И постольку, поскольку сам альтруист пользуется благами общественной жизни, то, служа обществу, он служит и себе в том числе.
Строго говоря, альтруизм Конта, это противоположность индивидуализма, и по своему значению близок к коллективизму, если не есть сам коллективизм.
Поэтому Тихомиров и говорит, что источник альтруизма не интимная, а общественная жизнь, и альтруизм, это не отношение человека к человеку, это отношение человека к обществу.
Моральная же философия включает альтруизм не в общественные, а в личные отношения, и предлагает два варианта, каким образом можно заставить человека жить для других.
Первый вариант сводится к тому, что причина альтруизма находится в эгоистической природе человека. Человек поступает нравственно, потому что нравственно поступать выгоднее, чем безнравственно.
2.1 Гольбах
Одну из многочисленный теорий эгоистической природы неэгоистических поступков предложил Гольбах.
Он исходит из того, что любое чувствующее и разумное существо заботится о своем самосохранении и благополучии. Однако опыт и разум подсказывают ему, что оно не сможет обеспечить себе безопасность и благополучие без посторонней помощи.
Но эту помощь "чувствующее и разумное существо" может получить, если само будет помогать другим. Другие принесут себя в жертву этому существу, если оно само будет жертвовать собой ради других.
Такова по Гольбаху подлинная основа всякой нравственности.
Гольбах не просто искал внутренний импульс нравственного поведения. Он демонстративно и высокомерно заменил Бога, как внешнюю причину нравственности, этим своим внутренним импульсом.
Он думал, что между внешним и внутренним импульсами такая же разница, как "между человеком, которого выбрасывают из окна, и человеком, который сам из него выбрасывается". И он, наивно, полагал, что если человека не выбрасывать из окна, то он охотно выбросится сам.
Главный недостаток этой теории состоит в том, что фанатичный христианин, пожалуй, мог бы пойти на смерть, если другой человек в этом нуждается, потому что именно в такой смерти состоит смысл его жизни. Но альтруист Гольбаха никогда на это не пойдет, потому что именно смерть обессмысливает всякий его поступок, направленный на самосохранение.
2.2 Триверс
Теорий так называемого разумного эгоизма было много.
В двадцатом веке идея о том, что человеку следует вести себя так, чтобы "снискать привязанность, одобрение, уважение и помощь" других людей, "которые могут оказаться особенно полезными для его собственных целей" снова стала популярной благодаря теории так называемого реципрокного альтруизма Триверса.
Эта теория называется еще теорией взаимного альтруизма.
Как выгодно помогать друг другу, Роберт Райт показывает на примере двух шимпанзе.
Что характерно, история начинается с того, что один шимпанзе "убил молодую обезьянку" и предлагает мясо своему приятелю, "которому до сего момента еды не хватало".
"Скажем, - рассуждает Райт, как опытный мясник, - вы даете ему пять унций мяса. Назовем это потерей для вас пяти баллов. Теперь очень важно то, что приобретение другого шимпанзе больше, чем ваша потеря. У него был период острой нужды, поэтому действительная ценность пищи для него - в понятиях вклада в генетическое приумножение - необычайно высока.
Если бы он был человеком и думал о своих обязательствах или был вынужден подписать кабальный контракт, он мог бы рассудительно согласиться расплатиться за пять унций мяса, скажем, шестью унциями. Выходит, он приобрел шесть баллов в этом обмене, хотя вам это стоило только пять".
По бухгалтерии Триверса в натуральном выражении альтруист не жертвует, а наоборот остается с наваром. С каждых пяти унций мяса он получает одну сверху, и может получить даже больше. Это зависит от того, какой контракт подпишет голодный шимпанзе. Но главное приобретение - это благодарный друг. В трудную минуту уже он даст голодному альтруисту пять унций мяса и запишет в контракте, что дал шесть.
Райт нисколько не обольщается относительно нравственной ценности реципрокного альтруизма, и называет вещи своими именами. Реципрокный альтруизм - это товарообмен. В нем больше торгашеского, чем нравственного, и в экономическую выгоду реципрокного альтруиста, конечно, не входит самопожертвование.
2.3 Гоббс
Некоторые другие теории доказывают, что эгоизм преобразуется в альтруизм благодаря внешнему принуждению. У Гоббса такой внешней силой оказывается государство. Оно награждает или наказывает, за нравственные и безнравственные поступки, и, избегая наказания, человек становится нравственным.
"Сами по себе, - комментирует Гоббса Альберт Швейцер, - люди не могут отрешиться от близорукого эгоизма, и поэтому не в состоянии достичь благополучия. Им не остается ничего другого, кроме как определить в своей среде некий авторитет, который будет силой побуждать их к альтруизму".
Но государственное или, точнее сказать, правовое сознание опирается на здравый смысл и относятся к самопожертвованию совсем не так, как это делают моралисты.
Правовое сознание к героизму относится безразлично, к безрассудству - отрицательно, а за неоказание помощи преследует только тогда, когда человек не помог другому человеку в беде, имея средства и возможности для оказания помощи.
И для него совершенно безразлично, сделал он это из-за малодушия или намерено.
Этот принцип хорошо иллюстрирует отношение правового сознания к спасению утопающих.
Закон предписывает спасать тонущего человека только тогда, когда это целесообразно и не связано со смертельным риском.
По морскому праву капитан судна обязан спасать всех терпящих бедствие на воде, даже если тонут граждане враждебного государства.
Если в открытом море обнаружены погибающие, и им не оказана помощь, или капитан судна получил сигнал бедствия, но не пришел на помощь, наступает ответственность за неоказание помощи в соответствии с международным правом.
Но международная конвенция возлагает на капитана обязанность спасать терпящих бедствие на море, "насколько он может это сделать без серьезной опасности для своего судна, своего экипажа, своих пассажиров".
По правилам управления кораблем, командир судна "принимает все меры к спасению упав?шего за борт и покидает район бедствия только после того, как полностью исчерпает меры спасения упавшего".
В военное время капитан действует сообразно с обстановкой, и имеет законное право бросить утопающего на произвол судьбы, если этого требуют военные обстоятельства.
После катастрофы "Титаника" стало известно, что шлюпки, спущенные с лайнера, уходили с места аварии полупустыми, в то время как сотни людей тонули в ледяной воде.
Шлюпка матроса Томаса Джонса могла принять еще человек тридцать, но женщины требовали и уговаривали моряка, чтобы он не терял время на спасение утопающих и поскорее отошел от тонущего корабля.
Пассажиры другой шлюпки наоборот требовали, чтобы моряки бросили весла и подобрали утопающих. Но командир сказал, что если они не уйдут подальше от тонущего корабля, их засосет огромная воронка или они погибнут от взрыва котлов, и, что, наконец, утопающие могут вцепиться в шлюпку мертвой хваткой, и она пойдет ко дну.
Все эти случаи, судя по всему, расценили как неблагоприятные обстоятельства для оказания помощи пострадавшим.
Перед судом после кораблекрушения предстал только шотландский землевладелец сэр Космо Дафф Гордон.
С девятью пассажирами и членами экипажа он уплыл с места катастрофы в шлюпке, рассчитанной на сорок человек. Суд обвинил Гордона в том, что он уговорил гребцов не задерживаться для оказания помощи другим пассажирам "Титаника", пообещав им денежное вознаграждение.
Из этих примеров можно сделать вывод, что государство не считает разумным принудить одного человека пожертвовать собой ради другого.
2.4 Шопенгауэр и Смит
Второй вариант внутреннего импульса опирается на предположение, что в природе человека есть свойства, которые сами по себе побуждают его к альтруизму.
Философы, например, Смит и Шопенгауэр, такими свойствами считают сострадание и сочувствие, что, в общем-то, одно и тоже. Соловьев в качестве побудительного мотива к альтруизму рассматривает жалость, которая, по-моему, всего лишь другое название сочувствия и сострадания.
Но может ли сострадание, сочувствие или жалость принудить человека выступить, например, против сильного на стороне слабого?
И Смит, и Шопенгауэр справедливо говорят, что сострадание и сочувствие вызывает желание помочь несчастному, и думают, что одного этого желания достаточно, чтобы приневолить человека к нравственной деятельности. Ни тому, ни другому даже не приходит в голову, что именно сострадание этому и препятствует.
Шопенгауэр, вообще говоря, плохо себе представлял, каким образом страдание одного человека становится состраданием другого, и называл это явление великим таинством этики.
"Процесс этот, - пишет он, - достоин удивления, даже полон тайны".
На самом деле все тут не так таинственно, как кажется Шопенгауэру.
Смит исследовал феномен сочувствия глубже, и, между прочим, говорит, что "симпатия рождается в нас гораздо менее созерцанием страстей, нежели созерцанием ситуации, их возбуждающей".
Это значит, когда один человек сострадает другому, речь идет о том, что они, если не одинаково, то очень похоже переживают одну и ту же ситуацию. Только один уже находится в этой ситуации и страдает, а другой боится оказаться в такой же ситуации и испытывает тревогу перед вероятной опасностью.
"В несчастье и страданиях другого, - пишет Ницше, - заключается указание и на некоторую опасность для нас".
И получается, что из-за того же, из-за чего страдающий человек не может помочь сам себе, сострадающий не может помочь тому, кто вызывает его сострадание. Его останавливает тот же страх перед опасной ситуацией, который связывает руки тому, кто в ней оказался.
Именно это имеет в виду Ницше, когда говорит, что сострадание "парализует человека во все решающие моменты и связывает его готовую к помощи чуткую руку".
Вот почему, сострадание нередко переходит, если не в ненависть, то в раздражение против несчастного. Чужое страдание бросает вызов нашему самолюбию, и если нам не хватает мужества постоять за слабого, нас раздражает, что он впутался в нехорошую историю и, ожидая помощи, втягивает в эту историю и нас.
2.5 Гамильтон
Последнюю попытку объяснить, почему одни люди могут жертвовать собой ради других, предпринял эволюционный генетик Гамильтон.
При всем притом, что эта теория стоит на переднем крае науки, по духу она близка христианской идее нравственности. Расставаясь с жизнью в мире дольнем, альтруист Гамильтона приобретает жизнь вечную.
Природе, по теории Гамильтона, нет дела до самих животных. Ведь рано или поздно они все равно умрут.
"Единственный потенциально бессмертный органический субъект - это ген, - пишет Роберт Райт. - Таким образом, вопрос состоит не в том, как путешествуют во времени индивиды. Вопрос в том, как путешествуют во времени гены индивидов".
Естественный отбор заботится не о нас, а об информации, которая содержится в наших половых клетках. И как раз поэтому альтруизм Гамильтона распространяется только на родственников. К тому же не на всех одинаково.
Родные братья и сестры по законам генетики имеют половину одинаковых генов. И каждый из них скорее пожертвует собой ради брата или сестры, чем ради своего племянника, дяди или тети, с которыми у него только четверть общих генов.
Двоюродные братья и сестры имеют еще меньше шансов получить от альтруиста бескорыстную помощь. У них одинаковых генов с альтруистом еще меньше.
Самые идеальные альтруисты, по словам Райта, это клетки плесени, потому что они воспроизводятся асексуально, и у двух разных клеток совершенно одинаковые гены.
Вообще говоря, сторонники Гамильтона заходят так далеко, что приписывают склонность жить для других, тварям, которые не подозревают даже о собственном существовании.
Выше человека в этом смысле ставят, например, слизневые грибы. Это одноклеточные организмы, похожие на амеб и обитающие в навозе. Когда наступает голод, сообщают авторы открытия, эти существа сползаются в многоклеточное тело, похожее на гриб. Клетки, образующие ножку, обречены на отмирание. И кому стать ножкой, клетки выбирают сами.
Самоотверженные клетки даже хлопочут о собственных похоронах, чтобы и тут никого не побеспокоить.
"Принимая роковое решение, - рассказывают сторонники Гамильтона, - клетка заблаговременно сама готовит себя к погребению: вызывает "ритуальных агентов", роль которых исполняют макрофаги или соседние клетки", из тех, что добровольно записались в альтруисты.
Правда, все это фантазии биологов, которые принимают теорию Гамильтона за пятое Евангелие.
Слизневые грибы, это не единственные клетки, которым приходится уступать друг другу место под солнцем. Но происходит это не по их доброй воле.
В каждом организме клеток сначала образуется больше, чем нужно, и часть их обязательно погибает.
У маленького червячка Caenorhabditis elegans ровно девятьсот сорок пять клеток. Но первоначально их ровно тысяча семьдесят шесть. Сто тридцать одна клетка обязательно должна погибнуть.
И решение о самоубийстве обреченные клетки принимают не сами. Не по "внутреннему импульсу", как сказал бы Гольбах.
"У червяка Caenorhabditis elegans, - как выяснили биологи, - судьба клетки определена абсолютно жестко, и поменять эту судьбу у здоровой особи практически невозможно. Есть клетки, которым, можно сказать, на роду написано покончить жизнь самоубийством".
Когда наступает время, клетка получает "черную метку" - послание о том, "что она должна пожертвовать своей жизнью для благополучия организма".
"Это известие, - пишет Агол, - приходит из окружающей среды, либо от соседних клеток, либо от межклеточных веществ".
После этого внутриклеточные регуляторы вносят поправки в работу "отдельных генов", клетка разрушается, и на ее обломки набрасываются голодные макрофаги.
Самый любопытный вопрос - как животные, не вооруженные микроскопом, узнают тех, у кого такие же гены, как и у них? Ведь если они не умеют этого делать, то об их заботе о собственных генах не стоит и говорить.
Райт не нашел, что на это сказать и отмахнулся совсем не убедительной фразой.
"Ясно лишь, - бросил он, - что эти механизмы существуют".
Докинз утверждает, что отличать свои гены от чужих умеют кайры. В отличие, например, от домашних кур, которые прямо вопиют против Гамильтона, кайры никогда не станут сидеть на чужих яйцах.
Но это совсем не так.
На острове Святой Ионы и на Чукотке орнитологи проводили с кайрами специальные эксперименты. Сначала они выясняли, способна ли птица узнавать собственное яйцо. Ей на участок клали два яйца - одно, понятно, было чужое - и птица всегда садилась только на свое.
После этого на участок кайре подкладывали чужое яйцо, а родное перекладывали на чужой участок. На этот раз птица, не задумываясь, усаживалась высиживать чужие гены. Точно так же чужого птенца она принимала за своего, если подкидыш оказывался на ее территории, а родного куда-нибудь прятали.
Эти опыты показывают, что кайре, как и домашней птице, совершенно безразлично, чьи яйца она высиживает и чьих птенцов защищает, и чьи гены будут путешествовать во времени.
Биологам известно, что у некоторых животных есть так называемые добровольные помощники. Это, как правило, близкие родственники, которые помогают родителям выхаживать потомство.
Такая особенность есть, например, у гиеновых собак.
Лавик-Гудолл, который изучал жизнь гиеновых собак в дикой природе, рассказывает, что самка долгое время остается со своим пометом в логове, и не может охотиться вместе со всеми. И тогда другие собаки, возвращаясь с охоты, отрыгивали ей часть добычи.
Если они таким образом заботились о "путешествии своих генов во времени", то родная мать должна была делать то же самое с еще большим энтузиазмом.
Однако когда собаки перестали отрыгивать ей мясо, она стала отбирать его у своих щенят, и за это ей то и дело влетало от собак, которые были с малышами не в таком близком родстве, как она.
Теория Гамильтона обладает одним удивительным свойством. При том, что нет ни одного убедительного факта, который бы ее подтверждал, к ней относятся с таким же доверием, с каким христиане относятся к Евангелию от Луки.
3. Что такое нравственное поведение
Моралисты не ошибаются только в том, что нравственные поступки имеют какие-то выгодные последствия для других людей. И из этого факта они делают вывод, что эта выгода для других и есть цель нравственного поступка, и что, следовательно, жить нравственно, это - жить для других.
Однако вопреки этому утверждению, нравственным всегда и везде считался не тот, кто живет для других, а тот, кто заботится о собственной чести и достоинстве, хотя такие люди живут для себя, а не для других.
И в этом нет ничего эгоистичного. Ведь эгоизм, это не просто забота о себе, это такая забота о себе, "когда удовлетворение личного интереса происходит в ущерб интересу другого человека". И эгоизм, стало быть, проявляется не в том, что человек не хочет служить другим, а в том, что он хочет, чтобы другие были у него на службе.
Эмпирическая этика, ставит в пример человека, "защищающего свою честь, честь слабых, честь своей семьи, честь своей родины", человека, который проявляет "мужественное отношение к жизни и бесстрашие перед смертью", "готовность всегда поставить честь и верность выше жизни".
Эта этика "полагает, что лучше обидеть, чем быть обиженным, что лучше нанести оскорбление, чем потерпеть оскорбление".
"Не становитесь холопом человека, - учит Кант. - Не допускайте безнаказанного попрания ваших прав другими. Склонять колени или падать ниц, даже с целью показать свое преклонение перед небесными силами, противно человеческому достоинству. А кто превратил себя в червя, пусть потом не жалуется, что его топчут ногами".
И нравственность в этой эмпирической этике противопоставлена не эгоизму, а безнравственности.
3.1 Свойства нравственного поведения
Нравственный человек защищается только тогда, когда кто-то угрожает его чести и достоинству. Он бросается в драку, вызывает на дуэль или объявляет войну.
Нравственный человек испытывает страх потерять честь и достоинство.
Вот, что ожидает оскорбленного человека, если он "восставая против законов чести, сам подписывает приговор о своем унижении".
Против человека оскорбленного, пишет Бентам, поднимается все общество. Вместо того чтобы "почувствовать негодование к оскорбителю", общественное мнение становится на его сторону и выказывает несчастному презрение "более горькое, чем сама смерть".
Общество "наперебой бросается на невинного", "как злая собака, которая ждет только жеста своего господина, чтобы разорвать подходящего человека". Оскорбитель "только указал добычу", окружающие люди "разрывают ее; он повелевает казнь, они делаются палачами".
"Человек, - пишет Бентам, - которого считают обыкновенно виновным, наносит только легкую рану, которая скоро закроется, будучи предоставлена самой себе. Но другие люди, вливая в нее свой яд, делают из нее опасную и часто неизлечимую язву".
Бывают, конечно, и сумасшедшие, которые видят опасность там, где ее нет, и ведут себя так, как человек, которому опасность действительно угрожает. Еще хуже, когда, например, дуэль становится своего рода развлечением.
Рассказывают, один рыцарь объявил себя страстным почитателем Вергилия, и вызывал на поединок, всех, кто не признавал автора "Энеиды" "первым поэтом всех времен и народов".
Восемь поклонников Гомера, Овидия и Горация умерли на дуэлях один за другим.
Наконец объявился противник, который зачитывался Тибуллом, и смертельно ранил почитателя Вергилия. А перед смертью на исповеди зачинщик этих абсурдных поединков признался духовнику, что никогда не читал Вергилия.
Это, конечно, нелепый и исключительный случай. Исключительность его состоит в том, что рыцарь провоцирует соперника на поединок.
По правилам, сигнал для нравственного поступка всегда исходит от того, кого вызывают на борьбу.
У животных такие сигналы называются релизерами.
Человек тоже реагирует на релизеры. Это может быть, например, оскорбительное поведение другого человека.
Все известные кодексы чести требуют нападать только на равных. Оссовская называет несколько причин, почему, например, идеальный рыцарь не нападал на слабого. В том числе она говорит, что этого не позволяет делать чувство собственного достоинства.
Дело в том, что слабый противник не представляет для сильного человека никакой опасности. И напасть на слабого, значит, обнаружить свою трусость, и поставить себя ниже слабого соперника.
По этой же причине австралийские племена довооружали противника, прежде чем начать против него военные действия. А на Кавказе, если один из противников терял под собой лошадь, другой тоже спешивался.
Нравственный человек не пользуется и случайными преимуществами.
По законам Ману добродетельный воин не поражает врагов вероломным оружием - ни зубчатым, ни отравленным, ни раскаленным на огне. Он не убивает спящего, раненного, не надевшего доспехи, безоружного, устрашенного и отступающего.
Адыгский просветитель Атажукин записал рассказ о семейной драме одного князя.
Князь узнал "о любовной связи своей жены с его подвластным табунщиком", и решил обоих наказать. Тогда другой князь, сказал, что наказать должно жену, и "решительно отверг, чтобы любовнику ее было сделано какое бы то ни было насилие". Это могло означать, что князя может оскорбить человек "такого низкого происхождения".
В конце девятнадцатого века русский государь Александр III официально разрешил поединки среди военных. Стреляться или мириться, решал суд общества офицеров.
В "Правилах" Александра III, был пункт, обязывающий офицера, который отказался от дуэли в течение двух недель подать прошение об увольнении в отставку. В противном случае он подлежал увольнению без прошения.
Известен случай, когда офицер отказался стреляться по решению суда и уволился со службы не потому, что поступился честью, а для того, чтобы сохранить честь.
Случай этот произошел в Керчи. Два товарища - офицер и штатский - поссорились "из-за стульев подле оркестра".
Штатский назвал офицера невежей, и после этого суд потребовал, чтобы офицер вызвал обидчика на дуэль. Но офицер заявил, что не может вызвать на дуэль человека, который не владеет оружием, и предпочел перечеркнуть "свою военную карьеру, нежели участвовать в узаконенном убийстве".
Нравственные люди ставят противника в известность о своих намерениях.
Эта открытость намерений - самый важный признак нравственного поступка. И поэтому безнравственными считаются люди, которые добиваются своих целей скрытно и коварно, хотя у них может быть справедливый повод для мести.