Человек летел. Или плыл. Человек летел не как птица. Для такого у него не было крыльев. Он летел, как человек. Не размахивал руками. Удерживался в черной бездне внутренним напряжением. Лететь было тяжело, вязко. Вытянув руки вперед, он пропарывал плотную среду, становившуюся гуще и гуще. Скоро появится встречный поток, тревожился человек. Оттого, насколько силен будет поток, зависит, как скоро человек доберется домой. Прошлый раз он не смог преодолеть течение, и его отнесло назад. Пришлось ждать, когда ветер переменится.
В темноте начали вспыхивать изумрудные точки. Ярко вспыхивали и медленно гасли. Человек боролся с черной густотой, двигающейся ему навстречу. Мускулы сводило от напряжения. Только бы не судорога, опасался человек. Разбиться или утонуть здесь - сущий пустяк. Течение стало слабее. Этот участок пути остался позади. Скоро поворот. За ним совсем другое. Человек парил в прохладных слоях, удерживающих его, ласкающих его, баюкающих его. Не задерживаться здесь надолго, иначе появятся грезные девы, или, еще хуже, позовет Бездна. Если утонувших или разбившихся выносило на поверхность, тех, кто услышал зов Бездны, никто никогда не видел. Отдохнув, человек поплыл дальше. Зеленые искры сменились светло-голубыми. Значит, уже скоро. Песчинки острыми иглами вонзились в лицо, шею. Они разобьют его в кровь, заскрежетал зубами человек. Откуда здесь песок? Человек маневрировал, чутко улавливал направления потоков в пространстве, экономил силы, рассчитывал каждое движение. Вот. Сейчас. Отрезок пути, где приходится полагаться на удачу. Поворот. Мощное течение подхватило человека и стремительно понесло его через черноту, пронизанную белыми нитями. Человек свернулся ежом. Он защитил голову и живот, подставил спину, колени и локти. Поток нес через пространство живой мяч, вращал его, бросал из стороны в сторону. Неизвестно, что более уязвимо - спина или живот. Возможно, человек напрасно так поступал. Возможно, у него было больше шансов выбраться, если бы он не подставлял хребет, а смотрел опасности в лицо, пытался увернуться от нее. Это не было трусостью. Это была линия поведения. Человек выбрал закрывать глаза и отдаваться на волю случая. До сих пор ему везло. Повезло и сейчас. Вихрь стал ослабевать. Человек почувствовал спинным мозгом - пора разворачиваться. Теперь он летел в серой пелене. Впереди человек увидел свет. Он знал, каждый раз в конце пути бывает свет, и каждый раз воспринимал его, как чудо - золотое, белое, голубое, алое, - да мало ли каких цветов бывает оно, - сияние. Человек протягивал к нему руки. Оно было, как солнце. Оно и было солнцем. Оно было, как самая невероятная мечта. Оно и было самой невероятной мечтой. Человек прикоснулся к сиянию руками, вошел в него, содрогнулся от жгучей, ледяной боли и блаженства. Кожа сгорела. Огненные струи хлестали по обнаженным нервам. Человек проходил сквозь сияние и сияние проходило сквозь человека. Свет стал болью, боль светом...
Человека выбросило в знакомый ему мир посреди его дома, в комнату, обитую мягким, эластичным материалом, чтобы хозяин не покалечился при ударе, заполненную зеленым сумраком, чтобы он мог привести в порядок вибрирующие нервы. Человек лежал, сжавшись в комок, и крупная дрожь сотрясала его измученное тело. Лицо человека было плотно прикрыто ладонями. Тихие всхлипы растворились в зеленом сумраке. Дрожь постепенно сошла на нет. Человек отнял ладони от лица. Щеки были мокрыми от слез.
-- Вот каким ты возвращаешься из туннеля, беззащитным и уязвимым, -- раздался тихий, мягкий голос.
Человек медленно повернул голову в угол, откуда донесся голос, и неуловимо сгруппировался, готовый к защите. Внешне положение его тела не изменилось, но тот, кто уловил бы флюиды опасности, исходившие от него, не спешил бы связываться с хозяином сумрачной комнаты.
-- Не могу сказать, что рад встрече с тобой, -- сказал хозяин гостю.
Гость монументально восседал в углу. На нем клубились, тускло поблескивая, темные одежды. В зеленом сумраке сложно было определить их цвет.
-- А вот я рад тебя видеть. Здравствуй, мастер Дун, -- приветливо улыбнулся гость.
После приветствия мастер Дун заметно успокоился и расслабился. Он удобно расположился напротив гостя и провел привычным жестом по стоявшим дыбом волосам, обнажив на мгновение задорно торчавшие, будто ручки у чашки, уши. Голова гостя была выбрита наголо. Лицо его от отсутствия волос нисколько не проигрывало, наоборот, резкие черты приобрели значимость и выразительность, Обычно бритая голова производит впечатление хрупкости и покорности. Здесь этого не было. От крупного, правильной формы черепа веяло мощью не только физической. В глубоко посаженных глазах сверкал недюжий ум.
-- Почему ты лысый? -- поинтересовался мастер Дун.
-- Чтобы лучше слышать, -- ответил гость, -- так я точнее улавливаю чужие эмоции. А что у тебя с лицом?
С лицом Дуна действительно было не все в порядке. Под выразительными глазами расплылись два огромных синяка, кожа местами свисала клочьями, а рот превратился в бесформенное пятно. В зеленом сумраке синяки и рот казалисьчерными.
-- А что с моим лицом? -- Дун рефлекторным движением коснулся свисавшего со лба лоскута кожи и содрал его, - ах, это. Грим.
-- Зачем тебе грим?
-- Чтобы лучше видеть, мастер Хэл. Я прячусь за стеной грима и смотрю на мир в две дырочки, просверленные для глаз.
-- И ты хорошо меня видишь? -- прищурился мастер Хэл.
Дун медленно провел рукавом по лицу и буквально стер его. Прежние четко обозначенные черты, а с ними и выражение, исчезли, истинные остались скрыты под слоем размазанного грима.
-- А ты хорошо меня слышишь? -- задал в свою очередь вопрос Дун.
Тот рассмеялся. Лучи морщин и складок осветили его хмурое лицо. Темноту, проступавшую изнутри, поглотила эта яркая вспышка. Он не стал выглядеть добрее, но нечто среднее, между насмешкой и нежностью, скорее снисхождение, смешанное с уважением, смягчило жесткие черты.
-- Мы так и будем сидеть в этой комнате для помешанных? -- высказал легкое неудовольствие гость.
-- Разве здесь плохо? -- удивился хозяин.
-- Для сумасшедших самое место: стены, чтобы не разбить об них голову, зеленое марево, в котором ничего не разберешь. Мне и без того почти все время приходится проводить в темноте. Я соскучился по дневному свету.
-- Что ж, пойдем, если так, -- вяло согласился Дун.
С гораздо большим удовольствием он выпроводил бы непрошенного гостя, принял ванну и завалился спать. Одним изящно-ломаным движением Дун поднялся на ноги. Болью в мускулах уставшее тело высказало хозяину все, что думало о нем. Дун кивнул гостю, предлагая следовать за собой.
Из круглой сумрачной комнаты не было выхода, но это обстоятельство не смутило ни хозяина, ни гостя. Сперва Дун, затем Хэл надавили плечом на стену и прошли сквозь нее. Стена смачно чмокнула, глотая их, и издала печальный хлопок пробки, вылетевшей из бутылки, с явной неохотой расставаясь с обоими.
-- Трясина, -- охарактеризовал стену Хэл, -- того гляди, застрянешь когда-нибудь, и лишь страждущий дух будет бродить по комнатам, тоскуя по своему утраченному телу и пугать с тоски и раздражения глупых обитателей.
Дун не ответил. Он повел гостя лабиринтом крошечных, тесно заставленных самыми неожиданными вещами, комнат: в тазах, наполненных стеклянными шарами, стояли подсвечники, из высоких ваз выглядывали молоточки и пилочки, в креслах стояли горшки с цветами. Среди мебели отсутствовали шкафы и полки, и вся мелочь, хранимая обычно у людей в ящичках, ларчиках и шкатулочках, была рассыпана по столам. Окон в комнатах не было. Свет, струившийся из скрытого источника, отражался в белых полированных поверхностях, в потолках и стенах. Абсолютно все, даже цветы, были белыми и невозможно было понять, живые они или искусственные. Холсты, белые с тыльной стороны, оставляли надежду, что картины, лежавшие лицом вниз, ярки и красочны.
Для Хэла было слишком светло. Он часто моргал и натыкался на расставленные в беспорядке вещи.
-- Ты наверняка никогда ничего не можешь найти среди этих завалов, -- раздраженно сказал он.
-- Отчего же, я помню, что у меня где лежит, -- дружелюбно ответил Дун.
Неудобства, которые он причинил Хэлу, немного примирили его с болью в разбитом усталостью теле. Дун исподтишка наблюдал за тем, как невольно поеживается его гость. Хэл заметил, что Дун в свою очередь заметил, что яркий свет оказался кое-для-кого слишком ярким. От Дуна не укрылось, что Хэл видит его маленькое торжество, и это чувство показалось хозяину слишком мелким, даже несолидным для взрослого человека, явно выраженная неприязнь попахивала противоположным чувством, но яркость света уменьшать не стал.
-- Мы пришли, -- остановился Дун на пороге комнаты, полной детских игрушек.
Со всех сторон на них пуговицами смотрело игрушечное зверье. Хэл с шумом втянул носом карамелевый дух, смешанный с пылью, набившейся в синтетический мех, и пожал потертую лапу фиолетовой зверюге, на голову выше его ростом.
-- Ты привел меня сюда в надежде, что здесь я не смогу обмануть тебя? -- спросил Хэл.
-- Я привел тебя сюда в надежде, что здесь я смогу заставить себя выслушать тебя, -- нахмурился Дун.
Оба лелеяли свои расчеты и в чем-то эти расчеты оправдались, в чем-то -- нет. Оба они, и Дун и Хэл, перестали следить друг за другом. Хэл медлил начинать разговор. Дун, подперев щеки кулаками, терпеливо ждал. В воздухе проносились видения: самые неожиданные сцены, где люди, животные и стихии, с формами, подвижными и текучими, как ртуть, под невнятные звуки, идущие издалека, сравнимые с писком мышат под полом, сменяли одно, второе, третье, пропарывали друг друга, поглощали без следа, словно ненасытные зыбучие пески.
-- Детские сны, -- догадался Хэл.
-- Угу, -- подтвердил Дун.
-- Добрые детские сны, а как же кошмары? Неужели тебя больше не мучают кошмары, и ты не визжишь ночами от ужаса, а разлепив глаза не радуешься безумно, что это всего лишь сон, и тебя не сожрали, не задушили, не разорвали?
-- Сегодня ночью мне снился очередной, -- признался Дун, -- земля вздрагивала под ногами. Бежать не имело смысла -- огромный червь почувствует сотрясение почвы и раскроет пасть под тобой. С топорами в руках мы ждали его появления, но не знали, где именно он выберется на поверхность. И напряженно всматривались под ноги. У нас было мало времени -- мы должны были успеть разрубить червя, пока он будет выбираться из-под земли. Червь появился сразу в нескольких местах -- земля буграми поднялась и обнажилось бревнообразное тело. Он спешил, и мы спешили. Из-под топоров летели куски мяса, будто щепки.
-- Успели?
Дун неопределенно пожал плечами.
-- Я разлепил глаза и безумно радовался. Что это всего лишь сон, и меня не сожрали, не задушили. Не разорвали. А кошмары, те, детские, с которыми я не справился, ждут своего часа в коробке из-под конфетти. Может быть, когда-нибудь я решусь встретиться с ними снова и попробую выстоять против них.
В комнату плавно вплыл воздушный шар. По бокам гондолы хрестоматийно висели туго набитые песком мешки. Хэл взялся за канат, оперся другой рукой о борт и вскочил в корзину. Дун сорвался с места и запрыгнул в корзину следом за ним. По его тонкому лицу было видно, что сделал он это бездумно и поступок свой еще не оценил. Земля отдалилась. Ветер, обрадованный игрушкой, бережно нес воздушный шар к облакам, довольно низко висевшим над поверхностью и бросавшим на нее бесформенные тени.
-- В снах ведь не разбиваются? -- сказал Хэл перед тем, как прыгнуть за борт.
Дун прыгнул за ним. Облегченный шар унес пустую корзину за облака. Упругий ветер обещал Дуну и Хэлу удержать их. Несмотря на уверения ветра, они падали. Одновременно оба с шумом ударились о синюю поверхность, жирно блестевшую на солнце, и ушли под воду, подняв фонтаны, будто киты. На глубине было тепло и уютно, как в комнате, наполненной сумерками. Они дышали легкими, испытывали легкое давление воды.
-- В детских снах ведь не тонут, -- успел сказать Дуну Хэл перед тем, как их обоих вытолкнуло на поверхность.
Они не прилагали никаких усилий, чтобы плыть. Их вынесло на желтый песок к соснам с рыжими стволами.
-- Довольно, -- резко сказал Дун, обнаружив, что Хэл стал ведущим, а он сам ведомым.
Рыжие сосны послушно задрожали. Изображение распалось на фрагменты и улетело догонять воздушный шар. Дун и Хэл сидели в комнате, полной детских игрушек. Чувствовался запах озона. На зубах у обоих скрипел песок. Обрывки очарования витали под потолком. Дун снова стал подозрительным. В чертах Хэла сквозило лукавство.
-- А что, мастер Дун, нравится играть в шахматы живыми фигурами? Ты ни разу не поделился со мной, что чувствуешь, когда вынуждаешь ничего не подозревающих людей действовать по твоему плану, совершать угодные тебе поступки, плясать под твою дудку? Тебе нравится использовать слабости других? Каково это, играть судьбами людей, разворачивать события по своей прихоти и подводить их к задуманному финалу? Иногда живыми фигурками приходится жертвовать, не так ли, мастер Дун? Как обстоит дело с угрызениями совести? Тебе наплевать, не так ли? Ты чувствуешь себя маленьким богом, а, мастер Дун?
-- Даже самый ничтожный божок бессмертен, -- возразил мастер Дун, было видно, что эта мысль давно не давала ему покоя.
Хэл откинулся на мягкое брюхо большой плюшевой зверюги, служившей ему креслом. Он озабоченно покосился в сторону Дуна, собиравшегося углубиться в размышления о бессмертии. Времени на полупрозрачные намеки и словесные ловушки у Хэла не оставалось -- взгляд Дуна приобрел специфическую стеклянность, что бывает у людей, грезящих наяву, поэтому он предложил напрямик:
-- Сыграем по маленькой?
Дун встрепенулся. Азарт игрока поймал его за ногу, когда он уже собрался в заоблачные дали, и притянул к земле.
-- Отчего нет, -- заинтересовался он.
Хэл подтолкнул пальцем игрушечный паровоз. Из крохотной трубы повалил густой белый дым, колесики застучали, и каждый услышал в их стуке то, о чем думал. Дун с кротким выражением лица выпустил на рельсы из рукава маленького Дуна, миниатюрную свою копию.
-- Я очень трепетно отношусь к своим изображениям. Такое чувство, будто частицу от себя отрываю. Хотя, так оно и есть, -- скорбным голосом произнес Дун.
Маленькому Дуну не понравилось на рельсах, и он попытался снова забраться в рукав. Дун сердито вытряхнул его.
-- Да, тяжело видеть собственную смерть, пусть даже понарошку, -- согласился Хэл, вытрясая из плаща маленького Хэла.
Маленький Хэл попробовал удрать к большим плюшевым зверюгам. Его тут же поймали и водворили на место.
-- Строптивые сегодня фигуры подобрались. Кто догонит уходящий поезд? -- уточнил условия игры Дун.
-- Кто догонит уходящий поезд, -- подтвердил Хэл, -- а это, чтобы им бежать веселее было, -- он выпустил на рельсы зубастую черную тварь, клубившуюся, как его одежды.
Игрушечные Дун и Хэл рванули вслед за уходящим поездом с высокого старта. Клубящаяся тварь поскакала за ними, точно жаба. Человечки мешали друг другу и спотыкались о шпалы. Паровозик пронзительно кричал, будто сам боялся клубящегося чудовища и спешил убраться от него подальше. Тварь наддала. Клацанье ее челюстей слилось со стуком колес. Столб дыма, вырывавшийся из трубы, рассеивался и скрывал гримасы ужаса на лицах бегущих человечков. Маленький Дун оказался фаворитом. Он догонял последний вагон. Человечек протянул ручонку и сжал пальцы вокруг поручня. Несколько секунд он бежал рядом, зарядившись, будто из поручня исходила энергия, обрел второе дыхание и взобрался на заднюю площадку. Для него страшное соревнование в беге закончилось. Для маленького Хэла и клубящейся твари тоже.
-- Крошка Хэл проиграл, -- признал очевидный факт большой Хэл, -- очень неприятно смотреть, как тебя, пусть даже не настоящего, жрет этот ужас.
Напрасно человечек тщился убежать. Тварь прыгнула. Мгновением раньше маленький Дун свесился с площадки, протянул руку и втащил к себе крошечного Хэла. Тварь вхолостую щелкнула челюстями. Когти высекли искры из рельсов. На поезд не успела одна она.
-- Маленький Дун оказался великодушнее большого, -- сказал Хэл, удивленный поворотом событий, -- мастер Дун, ты ведь не любишь большого Хэла и не подал бы ему руки, не втащил бы на площадку.
-- Если бы я втащил большого Хэла на площадку, -- сказал Дун, -- то большой Хэл столкнул бы меня.
Паровозик с человечками ездил по кругу. О них забыли.
-- Сыграем еще раз? -- предложил Хэл, -- только теперь всерьез.
-- Так вот зачем ты явился, -- расплылся в широкой улыбке Дун, -- ты пришел втравить меня в плохую историю. Ах, как нехорошо с твоей стороны. Не помню случая, чтобы общение с тобой принесло мне пользу, а посему, я устал, а тебе пора идти.
-- Не паясничай, -- оборвал кривляния хозяина Хэл, -- по поводу общения со мной -- всему, что ты умеешь, научил тебя я.
-- А хорошему ты не учишь, -- вставил Дун.
Лицо Хэла потемнело под стать его клубившимся одеждам, взгляд стал тяжелее камня. Чем больше он мрачнел, тем веселее выглядел Дун. Он достал из кармана трубочку и поднес ее к размазанным губам. На конце трубочки появился радужный мыльный пузырь. Пузырь быстро увеличивался, переливаясь всеми цветами радуги, достиг угрожающих размеров и со звоном лопнул. Тысяча брызг оросила лысину Хэла и с шипением испарилась. Хэл с шумом втянул воздух, а заодно и пыль, накопившуюся в искусственном мехе мягких игрушек. Чихание ревом вырвалось из его горла и сотрясло стены. Дун подыгрывал ему на своей трубочке, извлекая из нее визгливые резкие звуки, будто из рожка, созданного исключительно для того, чтобы пугать собак и нервных женщин. Вдоволь начихавшись и надудевшись, хозяин и гость некоторое время переводили дыхание.
-- Слушай меня внимательно: существует рисунок, поверх которого надо выложить мозаику, -- Хэл понизил голос до шепота, но в комнате было все равно тесно от звуков.
-- Вот и складывай эту мозаику сам. Я-то тебе зачем? -- Дун надул щеки и поднес трубочку к губам.
-- Это пророчество, олух, -- едва сдерживаясь сказал Хэл.
-- Пророчество? -- В один миг изменил свою точку зрения Дун, убрал дудочку и подвинулся ближе к Хэлу.
-- Я знал, что тебя это заинтересует. Ты ведь большой любитель пророчеств. По пророчеству мозаику должны сложить двое, и после каждый найдет то, что ищет, иными словами, исполнение желания. Я предлагаю не просто искать фрагменты мозаики, а построить на этом игру. Тот, кто соберет больше фрагментов, выигрывает. Условия: нельзя красть друг
у друга фрагменты, количество игроков не ограниченно, ты можешь манипулировать целой армией, если пожелаешь.
-- А где находится этот рисунок? -- поинтересовался Дун, -- можно на него взглянуть? Что я получу в случае победы? Каков мой выигрыш?
-- Тебе мало того, что помимо эстетического наслаждения игрой, ты найдешь то, что ищешь? Ты же знаешь, пророчества всегда исполняются, -- Хэл выглядел немного растерянным.
-- А все-таки, что ты мне дашь, если я выиграю? -- настаивал Дун.
-- Я не убью тебя, -- пообещал Хэл.
-- Маловато, -- набивал цену Дун.
-- Я всем расскажу, что ты превосходишь меня в мастерстве.
-- И еще ты отдашь мне то, что носишь на цепочке, -- потребовал Дун.
-- Не дождешься, -- огрызнулся Хэл, -- а ты не допускаешь мысли, что выиграю я? Что ты сможешь предложить мне?
-- Я тебя не убью, -- пообещал Дун.
-- Надо же, какая щедрость, он меня не убьет. Еще что? -- настаивал Хэл.
-- Да у меня нет больше ничего, что могло бы заинтересовать тебя. -- засмеялся Дун.
-- То-то же, -- поучительно произнес Хэл, -- по рукам, что ли?
-- По рукам, -- согласился Дун, -- а сколько фрагментов мозаики ты уже нашел?
-- Ну вот и все, собственно. Мне пора, -- Хэл проигнорировал его вопрос и тяжело поднялся.
-- Доуб, -- позвал Дун.
На зов явилось существо, вызывавшее своим видом жалость и восхищение одновременно. Коротенькие ножки несли квадратное туловище атлета с непропорционально длинными мощными руками, способными любому сломать хребет, на лице с классическими чертами цвели необыкновенно яркие и большие глаза, служившие эталоном фиолетового цвета, а над ними возвышался конусообразный горб, обещавший со временем пригнуть это лицо к земле.
-- Природа здорово подшутила над ним, -- хмыкнул Хэл.
-- Это я над ним подшутил, когда создавал его, -- возразил Дун.
В воздухе раздалось горестное восклицание. В лицо Хэлу повеяло ледяным дыханием. Его клубившиеся одежды всколыхнулись, как камыш на ветру.
-- Это еще что такое. -- недовольно поморщился он.
-- Дух-дома-Дуна, -- ответил Дун, -- она жалеет горбуна и немножко влюблена в него. Она во всех мужчин влюблена, иногда даже пристает, но опасности не представляет -- у нее нет тела, и следовательно, домогательства ее чисто теоретические.
-- Она все время была здесь? -- беспокойно оглядывался Хэл.
-- Да, -- махнул рукой Дун, -- Дух-дома-Дуна всегда подслушивает и подглядывает, с этим ничего не поделаешь.
Хэл принялся пристально разглядывать горбуна. Тот, вероятно, привык к подобным взглядам, но равнодушным к ним стать так и не смог, судя по тому, как он старательно не обращал внимания на Хэла.
-- Доуб, проводи гостя, -- велел Дун.
Доуб был вынужден встретиться взглядом с Хэлом. Гость сильно заинтересовался им и не спешил уходить.
-- Надо же, Духу тебя жаль, синеглазка. А тебе самому себя жаль?
Доуб не отвечал.
-- Молчит, -- обиделся Хэл, -- молчаливый фантом, живущий из милости своего хозяина. У меня много подобных тебе, не таких красивых, конечно, но верещат все -- оглохнуть можно, и злобные -- не поверишь, того гляди перегрызут горло мне, своему создателю. Мне бы такого молчаливого, как ты, и такого красивого, чтобы смотреть приятно было, и такого убогого, чтобы я себя чувствовал рядом с тобой совершенством. Подарил бы ты его мне, мастер Дун.
-- Что же ты молчишь, Доуб, -- усмехнулся Дун, -- отвечай, что тебе хорошо здесь, и ты не хочешь от меня уходить.
-- Иначе сдохнешь за воротами, -- захохотал Хэл, -- ибо существуешь, пока это считает целесообразным твой хозяин. Ты ведь боишься испариться? Тебе ведь нравится существовать?
-- Я живу, а не существую, -- заговорил горбун, голос у него оказался таким же прекрасным и чистым, как его глаза.
-- Существуешь, -- дразнил его Хэл.
-- Я живу.
-- Ладно, делай что тебе велели, провожай, -- у дверного проема Хэл обернулся, -- мы уже играем.