("евангелие" или благая весть не может по определению исходить или быть провозглашённой Сатаной, это абсолютно невозможно без пересмотра всех нравственных ценностей человечества, поэтому само святотатственное название должно было по замыслу М.А.Булгакова указывать читателям на божество, которому поклоняется советская власть)
- Гм, - сказал секретарь.
- Вы хотели в Ершалаиме царствовать? - спросил Пилат по-римски
(в романе автор оставит три языка: арамейский, греческий и латинский, то есть русский, церковнославянский, европейский(французский либо английский)).
- Что вы, челов... Игемон, я вовсе нигде не хотел царствовать! -
воскликнул арестованный по-римски.
Слова он знал плохо
(уничижительно, М.А.Булгаков намекает на дурное образование Иешуа или В.И.Ленина).
- Не путать, арестант, - сказал Пилат по-гречески
(о Библии и божественном, о церкви и с первосвященником разговор нужно вести на церковнославянском, то есть на "греческом"),
- это протокол Синедриона Ясно написано - самозванец. Вот и показания добрых людей - свидетелей
(данные следствия, учинённого Синедрионом, записанные со слов множества незаинтересованных свидетелей нельзя подвергать сомнению, потому что они даются под угрозой клятвопреступления).
Иешуа шмыгнул высыхающим носом и вдруг такое проговорил по-гречески, заикаясь:
- Д-добрые свидетели, о игемон, в университете не учились. Неграмотные,
и все до ужаса перепутали, что я говорил. Я прямо ужасаюсь. И думаю, что
тысяча девятьсот лет пройдет, прежде чем выяснится, насколько они наврали,
записывая за мной
(в этих словах звучит святотатственное утверждение о том, что в Библии записана ложь, потому что очевидно, что здесь речь идёт именно о ней).
Вновь настало молчание.
- За тобой записывать? - тяжелым голосом спросил Пилат.
- А ходит он с записной книжкой и пишет, - заговорил Иешуа, - этот симпатичный... Каждое слово заносит в книжку... А я однажды заглянул и прямо
ужаснулся... Ничего подобного прямо. Я ему говорю, сожги, пожалуйста, ты эту
книжку, а он вырвал ее и убежал
(практически весь этот эпизод войдет позже в роман, как абсолютно неприметное предложение жечь Библию, в качестве разоблачения советской власти, по требованию которой пылали в Европе костры из книг, храмов, икон, процедура, подхваченная чуть-чуть позже фашистами в Германии).
- Кто? - спросил Пилат.
- Левий Матвей, - пояснил арестант, - он был сборщиком податей, а я его встретил на дороге и разговорился с ним... Он послушал, послушал, деньги
бросил на дорогу и говорит: ну, я пойду с тобой...
- Сборщик податей бросил деньги на дорогу? - спросил Пилат, поднимаясь с кресла, и опять сел
(он ошеломлён наглостью Иешуа, способного без всякой робости плести полную чушь, не боясь быть обвинённым в клятвопреступлении).
- Подарил, - пояснил Иешуа, проходил старичок, сыр нес, а Левий говорит ему: "На, подбирай!"
(не дар описывает автор, но унизительное подаяние, вероятно, это высокомерное поведение ученика по мнению писателя не соответствовало его произведению, поэтому в романе этой фразы нет)
Шея у секретаря стала такой длины, как гусиная
(не только прокуратор, но и его секретарь в полном недоумении от человека, который ложью усугубляет свой будущий приговор и без того суровый).
Все молчали.
- Левий симпатичный? - спросил Пилат, исподлобья глядя на арестованного.
- Чрезвычайно, - ответил тот, - только с самого утра смотрит в рот: как только я слово произнесу - он запишет
(текст записей Левия Матвея в конце романа совпадёт дословно с текстом Апокалипсиса, то есть Иешуа и здесь лжёт, потому что его ученик переписывает Новый Завет, а не его проповеди).
Видимо, таинственная книжка была больным местом арестованного
(в романе слово "книжка", как чрезмерно обличительное М.А.Булгаков заменит на "пергамент", чтобы добавить ощущение древности и запутать читателей).
- А вот тоже записано, - сказал арестант и указал на протоколы
(ещё одно кощунственное сравнение Библии со следственными протоколами, как известно в НКВД на делах так называемых "врагов народа" ставился гриф "Хранить вечно", уравнивавший эти записи со Святым Писанием).
- Вон как, - сказал Пилат секретарю, - это как находите? Постой, - добавил он и обратился к арестанту: - А скажи-ка мне: кто еще симпатичный? Марк симпатичный?
- Очень, - убежденно сказал арестованный. - Только он нервный...
- Марк нервный? - спросил Пилат, страдальчески озираясь
(персональный телохранитель объявляется Иешуа "нервным", чтобы показать читателям, каким образом будет он смущать умы самых преданных слуг).
- При Идиставизо его как ударил германец, и у него повредилась голова...
(он хорошо осведомлён о прошлых заслугах близкого прокуратору человека, значит, он готовился к встрече с ним)
Пилат вздрогнул.
- Ты где же встречал Марка раньше?
- А я его нигде не встречал
(очевидный и очередной намёк Иешуа на свои сверхъестественные возможности).
Пилат немного изменился в лице
(раз за разом выслушивать явную ложь никому не доставляет удовольствия, особенно, когда невозможно предметно уличить её).
- Стой, - сказал он. - Несимпатичные люди есть на свете?
- Нету, - сказал убежденно арестованный, - буквально ни одного...
- Ты греческие книги читал? - глухо спросил Пилат
(кипит ярость в душе Понтия Пилата, с разных сторон пробующего поймать собеседника на лжи, "греческие книги" - это христианская православная литература).
- Только мне не понравились, - ответил Иешуа
(ещё одно святотатство в православной стране).
Пилат встал, повернулся к секретарю и задал вопрос:
- Что говорил ты про царство на базаре?
- Я говорил про царство истины, игемон...
- О, Каиафа, - тяжко шепнул Пилат, а вслух спросил по-гречески: - Что есть истина? - И по-римски: - Quid est veritas?
(позже в романе возникнет третий язык, латинский, которым автор обозначит европейские языки, присущие только образованным людям, а с первосвященником Каифой прокуратор будет строго говорить на греческом языке)
- Истина, - заговорил арестант, - прежде всего в том, что у тебя болит
голова и ты чрезвычайно страдаешь, не можешь думать.
- Такую истину и я смогу сообщить, - отозвался Пилат серьезно и хмуро
(то есть Пилат ловит его на желании, акцентируя внимание на общих фразах и жалости к себе, смошенничать, внушая слушателю идею о том, что он якобы умеет читать чужие мысли).
- Но тебе с мигренью сегодня нельзя быть, - добавил Иешуа. Лицо Пилата вдруг выразило ужас, и он не мог его скрыть. Он встал с широко открытыми глазами и оглянулся беспокойно
(в романе "Мастер и Маргарита", чтобы разъяснить читателям причину бурной реакции прокуратора, М.А.Булгаков переименует "мигрень" в "гемикранию", чтобы оставить узнаваемый след главной головной боли царя Николая Второго - гемофилии, то есть неизлечимой болезни цесаревича; таким сложным путём оставив указание на своего любимого и основного персонажа).
Потом задавил в себе желание что-то вскрикнуть, проглотил слюну и сел. В зале не только не шептались, но даже не шевелились.
- А ты, игемон, - продолжал арестант, - знаешь ли, слишком много сидишь во дворце, от этого у тебя мигрени. Сегодня же как раз хорошая погода, гроза будет только к вечеру, так я тебе предлагаю - пойдем со мной на луга, я тебя
буду учить истине, а ты производишь впечатление человека понятливого
(прямым текстом куражиться над запутавшемся и замученным человеком Иешуа, оскорбляя всесильного владыку утверждением, что он не знает истины и глуп).
Секретарю почудилось, что он слышит все это во сне.
(это значит, что у него нет ни дома, ни родины, что он скиталец, бродяга).
- Так, так, так, понятно, - печально и глубоко сказал, качая головой,
Пилат. - Он встал и стал рассматривать не лицо арестанта, а его ветхий,
многостиранный таллиф, давно уже превратившийся из голубого в какой-то
белесоватый
(усиливая образ человека без определённого места жительства, представителя люмпен-пролетариата).
- Спасибо, дружок, за приглашение! - продолжал Пилат, - но только, к
сожалению, поверь мне, я вынужден отказаться. Кесарь император будет
недоволен, если я начну ходить по полям! Черт возьми! - неожиданно крикнул
Пилат своим страшным эскадронным голосом
(в романе прокуратор вовсе не будет чертыхаться, так как его образу и статусу никак не соответствуют нечестивые выражения и сквернословие).
- А я бы тебе, игемон, посоветовал пореже употреблять слово "черт", - заметил арестант.
- Не буду, не буду, не буду, - расхохотавшись, ответил Пилат, - черт возьми, не буду
(это препирательство о чертях автор впоследствии просто выбросит, но в черновике оно хорошо исполняет функцию, маскирующую истинные облики персонажей романа).
Он стиснул голову руками, потом развел ими. В глубине открылась дверь,
и затянутый легионный адъютант предстал перед Пилатом.
- Да-с? - спросил Пилат.
- Супруга его превосходительства Клавдия Прокула
(таким привиделся облик Императрицы Александры Фёдоровны будущему автору романа "Мастер и Маргарита")
велела передать его превосходительству супругу, что всю ночь она не спала, видела три раза во сне лицо кудрявого арестанта - это самое, - проговорил адъютант на ухо Пилату, - и умоляет супруга отпустить арестанта без вреда
(надежда на чудо, способное исцелить цесаревича посредством народной силы, выраженной в лице старца Григория Распутина, много лет питала душу несчастной матери, императрицы Александры Фёдоровны).
- Передайте ее превосходительству супруге Клавдии Прокуле, - ответил вслух прокуратор, - что она дура
(через несколько минут, он обратится с той же просьбой к первосвященнику, а здесь он специально говорит оскорбительные слова, чтобы позже его прошение о помиловании не выглядело бы потворством супруге).
С арестованным поступят строго по закону. Если он виноват, то накажут, а если невиновен - отпустят на свободу. Между прочим, и вам, ротмистр
(не генералы и полковники служат при Верховном Главнокомандующем, а обычные офицеры, как и сам Император до самой смерти носил лишь присвоенное ему ранее звание полковника; позже из-за чрезмерной нарочитости "легионный адъютант" исчезнет совсем),
следует знать, что такова вообще практика римского суда
(этот разговор, на мой взгляд, имеет очень старую историю возникновения и писался ещё тогда, когда наброски М.А.Булгакова касались отношений императорской семьи Николая Второго с простым крестьянином Григорием Распутиным, повлиявшие, по мнению писателя, на ход событий 1916-го и 1917-ого годов).
Наградив адъютанта таким образом, Пилат не забыл и секретаря. Повернувшись к нему, он оскалил до предела возможного желтоватые зубы
(очевидно, что словом "оскалился" М.А.Булгаков будет многократно подсказывать читателям истинное отношение к происходящему в романе действу, понятно, что прокуратор не улыбается, а чуть сдерживает клокочущую внутри ярость из-за бессилия перед неотвратимостью страшной болезни сына).
- Простите, что в вашем присутствии о даме так выразился. Секретарь стал бледен, и у него похолодели ноги. Адъютант же, улыбнувшись тоскливо, забренчал ножнами и пошел, как слепой
(не от случайного свидетельства фривольной речи Понтия Пилата переживают подданные государя Императора, а от искренней боли за судьбу цесаревича).
- Секретарю Синедриона, - заговорил Пилат, не веря, все еще не веря
своей свежей голове
(тут ещё нет прямого указания на то, в чём причина прояснения головы и кто лекарь; на самом деле, Иешуа подбрасывает прокуратору пустую надежду на исцеление сына, благодаря его милосердию и мудрости, этот мираж, иллюзия очищают на время разум Понтия Пилата),
- передать следующее. - Писарь нырнул в свиток. - Прокуратор лично допросил бродягу и нашел, что Иешуа Га-Ноцри психически болен. Больные речи его и послужили причиной судебной ошибки. Прокуратор Иудеи смертный приговор Синедриона не утверждает. Но вполне соглашаясь с тем, что Иешуа опасен в Ершалаиме
(фактически прокуратор прямо признаёт то, что Иешуа ведёт подрывную деятельность в Ершалаиме),
прокуратор дает распоряжение о насильственном помещении его, Га-Ноцри, в лечебницу в Кесарии Филипповой при резиденции прокуратора...
Секретарь исчез.
- Так-то-с, царь истины, - внушительно молвил Пилат, блестя глазами
(иронизирует над Иешуа Понтий Пилат, думая, что он придумал вариант, устраивающий всё окружающее его общество, одновременно позволяющий использовать способности бродяги в лечении наследника престола).
- А я здоров, игемон, - сказал бродяга озабоченно
(Иешуа тревожит возможность избежать казни, тем самым нарушив план и оказаться вне власти Афрания, который должен незаметно подменить его, чтобы казнь и будущее воскресение создали ему среди языческой и суеверной толпы образ мученика, чудом воскресшего из мёртвых).
- Как бы опять какой путаницы не вышло?..
Пилат воздел руки к небу, некоторое время олицетворяя собою скорбную статую, и произнес потом, явно подражая самому Иешуа:
- Я тебе тоже притчу могу рассказать: во Иордане один дурак утоп, а его за волосья таскали
(притча говорит о том, что трупу, всё равно, когда его за волосы вытаскивают из водоёма, то есть ему невдомёк, что Иешуа не боится казни).
Убедительно прошу тебя теперь помолчать, благо я тебя ни о чем и не спрашиваю, - но сам нарушил это молчание, спросив после паузы: - Так Марк дерется?
- Дерется, - сказал бродяга.
- Так, так, - печально и тихо молвил Пилат
(вероятно, М.А.Булгаков так пробует обозначить армейские операции по наведению порядка во время народных волнений в Российской Империи).
Вернулся секретарь, и в зале все замерли. Секретарь долго шептал Пилату
что-то. Пилат вдруг заговорил громко, глаза его загорелись
(автор увеличивает ощущение Пилата в отношении обретения исхода из тупика, в котором мечется его разум в поисках верного решения).
Он заходил, диктуя, и писарь заскрипел:
- Он, наместник, благодарит господина первосвященника за его хлопоты
(значит, в первый раз секретарь уходил, чтобы получить личное предостережение первосвященника о Иешуа, как о главной опасности государственному устройству),
но убедительно просит не затруднять себя беспокойством насчет порядка в Ершалаиме. В случае, ежели бы он, порядок, почему-либо нарушился... Exeratus
Romano metus non est notus... {Римскому войску страх не известен (лат.).} и
прокуратор в любой момент может демонстрировать господину первосвященнику
ввод в Ершалаим кроме того 10-го легиона, который там уже есть, еще двух.
Например, фретекского и апполинаретского. Точка
(вера прокуратора, то есть Императора Николая Второго, в верность российской армии присяге несомненна).
"Корван, корван", - застучало в голове у Пилата, но победоносно и светло
(корван означает во имя Бога, ради славы его, в качестве дара ему хочет помиловать прокуратор Иешуа).
И еще один вопрос задал Пилат арестанту, пока вернулся секретарь.
- Почему о тебе пишут - "египетский шарлатан"?
(скорее всего, автор обыгрывает здесь обвинение В.И.Ленина в шпионаже в пользу Германии, то есть распространённый в 1917-ом году слух о нём, как о германском шпионе)
- А я ездил в Египет с Бен-Перахая три года тому назад, - объяснил Ешуа
(речь идёт о жизни В.И.Ленина в эмиграции перед событиями 1917-го года в России).
И вошел секретарь озабоченный и испуганный, подал бумагу Пилату и шепнул:
- Очень важное дополнение.
Многоопытный Пилат дрогнул и спросил сердито:
- Почему сразу не прислали?
- Только что получили и записали его показание!
(сообщение, подготовленное совместно Афранием и Иешуа вчера не могло поступить к прокуратору быстрее)
Пилат впился глазами в бумагу, и тотчас краски покинули его лицо.
- Каиафа - самый страшный из всех людей в этой стране, - сквозь стиснутые зубы проговорил Пилат секретарю, - кто эта сволочь?
(конечно, не может правитель страны, наместник поносить такими словами духовного наставника всей Иудеи, тем более не может Император Российской Империи говорить так о Патриархе Православной церкви в 1917-ом году Тихоне, поэтому позже в романе этих слов в тексте не будет)
- Лучший сыщик в Ершалаиме, - одними губами ответил секретарь в ухо Пилата
(конечно, Иуда с самого начала рассматривался автором в качестве невинной жертвы, несчастного россиянина, гибнущего во время Русской революции, здесь М.А.Булгаков сознательно вводит заблуждение в представления читателей об Иуде).