Свободна! Свободна! Первое, что ощутила Маргарита Николаевна, проскочив над гвоздями, что полёт представляет наслаждение, которое ни с чем вообще сравнить нельзя.
Она пронеслась по переулку и вылетела в другой, пересекавший первый. Этот заплатанный, заштопанный, кривой и длинный переулок с покосившейся дверью нефтелавки, где кружечками продают керосин и жидкость от клопов во флаконах, она перерезала в одно мгновение и тут усвоила второе, именно, что, даже будучи совершенно свободной, нужно быть хоть крошечку благоразумной. Что по городу и ходить, и ездить, и летать нужно медленно. Только чудом затормозившись, она едва не разбилась насмерть о старый покосившийся газовый фонарь на углу. Вильнув в сторону, Маргарита сжала покрепче щётку и полетела медленно, всматриваясь в электрические провода и вывески, выступающие поперёк тротуаров.
Третий переулок вёл прямо к Арбату. Вылетая на него, Маргарита совершенно освоилась с управлением щёткой и поняла, что та слушается малейшего прикосновения рук и ног и что нужно только одно - быть внимательной, и не буйствовать. Кроме того, совершенно ясно стало уже в переулке, что прохожие её не видят. Никто не задирал голову, не кричал: "Гляди! Гляди!" - не шарахался в сторону, не визжал, не падал в обморок, не улюлюкал, не хохотал диким смехом.
Маргарита летела беззвучно и не очень высоко.
Да, буйствовать не следовало, но именно буйствовать-то и хотелось больше всего. При самом влёте на сияющий Арбат освещённый диск с чёрной конской головой преградил всаднице дорогу.
Маргарита осадила послушную щётку, отлетела, подняла щётку на дыбы и, бросившись назад, внезапно концом вдребезги разбила эту конскую голову. Посыпались осколки, тут прохожие шарахнулись, засвистели свистки, а Маргарита, совершив этот ненужный поступок, припала к жесткой щетине и расхохоталась.
"А на Арбате надо быть ещё внимательнее, - подумала ведьма, - тут чёрт знает что".
И действительно. Под Маргаритой плыли крыши троллейбусов, автобусов и легковых машин, по тротуарам, сколько хватало глаз, плыли кепки, миллионы кепок, как показалось Маргарите. В кепочной реке вскипали изредка водоворотики. От реки отделялись ручейки кепок и вливались в огненные пасти универмагов и выливались из них
(ночью не работают универмаги, поэтому в романе автор назовёт их "ночными магазинами", комментируя суету предпраздничной Москвы, наполненной форменными фуражками военнослужащих Красной Армии).
Весь Арбат был опутан какими-то толстыми проводами, затруднявшими летящую, и вывески торчали на каждом шагу.
Рассердившись, она сползла к концу щётки, взяла поближе к окнам над самыми головами и высадила головой щётки стекло в аптеке. Грохот, звон и визг были ей наградой.
В разрушении есть наслаждение, тоже мало с чем сравнимое. Нагло хохоча, Маргарита приподнялась повыше и видела, как тащили кого-то и кто-то кричал: "Держите сукина сына! Он, он! Я видел!"
- Да ну вас к чёрту! - опять раздражилась Маргарита. Засмотревшись на скандал, она стукнулась головой об семафор с зелёным волнистым глазом.
Захотелось отомстить
(в романе нет этого эпизода, возможно, автор счёл само желание мстить красноармейцам обличительным для его замысла как бы нейтрального отношения Маргариты к представителям советской власти).
Маргарита подумала, прицелилась, снизилась и на тихом ходу сняла с двух голов две кепки и бросила на мостовую. Первый, лишившись кепки, ахнул, повернулся, в свою очередь прицелился, сделал плачущее лицо и ударил по уху шедшего за ним какого-то молодого человека.
- Не он, дурак ты! - захохотав над его головой, вскричала Маргарита. - Не того треснул!
Драчун поморгал глазами и послушно ударил другого.
Маргарита под тот же неизбежный свист отлетела от драки в сторону.
Приятно разрушение, но безнаказанность, соединённая с ним, вызывает в человеке исступлённый восторг. Через минуту по обеим сторонам Арбата гремели разбиваемые стёкла, кричали и бежали пешеходы, вскипали драки
(сам этот факт не представляется реалистичным, кто же в СССР допустит массовую драку среди военнослужащих в преддверии праздника Первого Мая, хотя мелкие стычки среди гражданских во время демонстраций происходили всегда).
Троллейбус, шедший к Смоленскому, вдруг погас и остановился, загромоздив дорогу машинам. Кто-то снял ролик с провода. На укатанном, блестящем от масла асфальте валялись раздавленные помидоры и солёные огурцы.
Но, опять-таки, всё на свете приедается. Арбат надоел Маргарите, и, взмыв, она мимо каких-то сияющих зелёным ослепительным светом трубок на угловом здании театра вылетела в переулок.
- Царствую над улицей! - прокричала Маргарита, и кто-то выглянул в изумлении из окна четвёртого этажа.
Зажав щётку ногами, Маргарита сдирала кожуру с копчёной колбасы и жадно вгрызалась в неё, утоляя давно уже терзавший её голод. Колбаса оказалась неслыханно вкусная. Кроме того, придавало ей ещё большую прелесть сознание того, как легко она доставалась Маргарите. Маргарита просто спустилась к тротуару и вынула свёрток с колбасой из рук какой-то гражданки
(автор в романе не станет изображать Маргариту голодной, чтобы не портить избранный образ якобы обеспеченной и материально удовлетворённой женщины).
Теперь Маргарита медленно плыла на уровне четвёртого этажа в узком, но сравнительно хорошо сохранившемся переулке, причём и по левую и по правую руку у неё были громадные, высокие дома, по левую старой постройки, по правую недавно отстроенные. И в тех и в других окна были раскрыты, и из многих из них слышалась радиомузыка.
Маргарите захотелось пить после колбасы. Она повернула и мягко высадилась на подоконнике в четвёртом этаже и убедилась, что попала в кухню. Два примуса грозно ревели на громадной плите, заваленной картофельными очистками. Голубовато-зелёное платье пламя хлестало из них и лизало дно кастрюлек, и казалось, что ещё секунду, и примусы лопнут. Две женщины стояли у кастрюль и, отворачивая носы, ложками мешали одна кашу, другая зловонную капусту, ведя между собою беседу.
Маргарита прислонила щётку к раме, взяла грязный стакан со столика, сполоснула его над засорённой спитым чаем раковиной и, с наслаждением напившись, прислушалась к тому, что говорили две домохозяйки.
- Вы, Пелагея Павловна, - грустно покачивая головой, говорила та, что кашу мешала, - и при старом режиме были стервой, стервой и теперь остались!..
- Свет, свет тушить надо в клозете за собою! Тушить надо, - отвечала резким голосом Пелагея Павловна, - на выселение на вас подадим! Хулиганьё!
- Пельмени воруешь из кастрюль, - бледнея от ненависти, ответила другая, - стерва!
- Сама стерва! - ответила та, что якобы воровала пельмени.
- Обе вы стервы! - сказала Маргарита звучно.
Обе ссорящиеся повернулись на голос и замерли с грязными ложками в руках. Маргарита повернула краники, и сразу оба примуса, зашипев умолкли.
- Ты... ты чужой примус... будешь тушить? - глухим и страшным голосом спросила Пелагея Павловна и вдруг ложкой спихнула кастрюлю соседки с примуса. Пар облаком поднялся над плитой. Та, у которой погибла каша, швырнула ложку на плиту и с урчанием вцепилась в жидкие светлые волосы Пелагеи Павловны, которая немедленно испустила высокий крик: "Караул!" Дверь кухни распахнулась, и в кухню вбежал мужчина в ночной сорочке и с болтающимися сзади подтяжками.
- Жену бить?! - страдальчески спросил он и кинулся к сцепившемся женщинам, но Маргарита подставила ему ножку, и он обрушился на пол с воплем.
- Опять дерутся! - провизжал кто-то в коридоре. - Звери!
Ещё кто-то влетел в кухню, но уж трудно было разобрать кто - мужчина или женщина, потому что слетела кастрюля и с другого примуса и зловонным паром, как в бане, затянула всю кухню.
Маргарита перескочила через катающихся по полу в клубке двух женщин и одного мужчину, схватила щётку, ударила по стеклу так, что брызнуло во все стороны, вскочила на щётку и вылетела в переулок. Вслед ей полетел дикий, уже совершенно звериный вой, в который врезался вопль "Зарежу!!" и хрустение давленного стекла
(подробности бытовых неурядиц советских граждан, выглядящие столь непотребно, М.А.Булгаков в романе сведёт лишь к склоке двух соседок, вероятно, он посчитал обидным и оскорбительным для рядового гражданина вынужденное поведение людей в условиях проживания совместно в коммунальных квартирах в СССР).
Хохоча, Маргарита галопом пошла вниз и поплыла в переулке, раздумывая о том, куда бы ещё направиться. Так доплыла она до конца переулка, и тут её внимание привлекла роскошная громада восьмиэтажного вновь отстроенного дома.
Маргарита приземлилась и увидела, что фасад дома выложен чёрным мрамором, что двери широкие, что за стеклом виднеются фуражка и пуговицы швейцара, что над дверьми зотом наложена надпись: "Дом Драмлита".
Что-то соображая, Маргарита щурилась на надпись, ломая голову над вопросом, что означает слово "Драмлит".
Взяв щётку под мышку, Маргарита вошла в подъезд, толкнув дверью удивлённого швейцара, и увидела лифт, а возле лифта на табуретке женщину, голова которой была обвязана, несмотря на тёплое время, пуховым платком
(это дополнительное свидетельство холодной погоды в Москве автор в романе сочтёт излишним и вычеркнет).
И вот тут Маргарите бросились в глаза чёрная громадная доска на стене и на этой доске выписанные белыми буквами номера квартир и фамилии жильцов.
Венчающая список крупная надпись "Дом Драматурга и Литератора" заставила Маргариту испустить хищный, задушенный вопль.
Подпрыгнув, она жадно начала читать фамилии: Хустов, Двубратский, Квант, Бескудников, Латунский...
- Латунский! - визгнула Маргарита. - Латунский!
Глаза её побежали дальше:
...Семейкина-Галл, Мстислав Лавровский...
- Лавровский?! - зарычала Маргарита...
Швейцар у дверей вертел головой и даже подпрыгивал, стараясь понять чудо - заговоривший список жильцов.
- Ах, я дурра, ах, я дурра! - шипела Маргарита. - Я теряла время... я, я...
Через несколько мгновений она поднималась вверх, в каком-то упоении повторяя:
- Латунский, 34, Латунский, 34...
(в романе номер квартиры будет 84, который больше согласуется с количеством этажей и подъездов, например, при первом этаже отданном под магазин в доме получается 6 подъездов по 14 квартир в каждом)
В лифте она не нуждалась, щётка плавно несла её вверх, отщёлкивая концом палки ступени...
Вот налево он - 34-й номер! Карточка - "О.Латунский".
Маргарита соскочила со щётки, и разгорячённые её подошвы приятно охладила каменная площадка.
Маргарита позвонила, раз, другой. Но никто не открывал. Маргарита стала жать кнопку и сама слышала трезвон, который поднялся в квартире Латунского. Да, по гроб жизни должен был благодарен обитатель квартиры Љ 34 покойному Берлиозу за то, что тот попал под трамвай и траурное заседание было назначено как раз на этот вечер. Никто не открывал, и Маргарита с размаху ударила щёткой в дверь, но тут же сама себя сдержала.
Во весь мах она неслась вниз, считая этажи, во весь мах вырвалась на улицу, опять поразив швейцара тем, что дверь открылась и захлопнулась сама собой, и, прыгая и приплясывая возле машин, стоявших у шикарного подъезда, мерила и отсчитывала этажи.
Отсчитав, взвилась и через мгновение через раскрытое окно входила в тёмную комнату.
Пол серебрился дорожкой от луны. По ней пробежала Маргарита, нашарила выключатель, и тотчас осветилась комната. Через минуту вся квартира полыхала светом. Щётка стояла прислонённая к роялю. Маргарита обежала все углы. В квартире не было никого.
Тогда она сделала проверку, открыв дверь и глянув на карточку. Убедившись, что попала в самую точку, заперла дверь, и ринулась в кухню.
Да, говорят, что и до сих пор критик Латунский бледнеет, вспоминая этот страшный вечер. До сих пор он с благоговением произносит имя Берлиоза. И недаром. Тёмной и гнусной уголовщиной мог ознаменоваться этот вечер - в руках Маргариты, по возвращении из кухни, оказался тяжёлый, сплошь железный молоток.
Теперь ведьма сдерживала и уговаривала себя. Руки её тряслись, в помутневших глазах плавало бешенство... рот кривился улыбкой.
- Организованно, организованно, - шептала Маргарита, - и спокойно... - и, вскрикнув тихо - ля-бемоль! - она ударила молотком по клавише.
Попала она, правда, в чистое белое ля, и по всей квартире пронёсся жалобный стон. Потом клавиши завопили. Исступлённо кричал ни в чём не повинный беккеровский кабинетный инструмент. Клавиши вдавливались, костяные накладки полетели во все стороны. Инструмент гудел, выл, хрипел.
Со звуком выстрела лопнула под ударом молотка верхняя полированная крышка.
Тяжело дыша, красная и растрёпанная Маргарита мяла и рвала молотком струны.
Наконец отвалилась, бухнулась в кресло, чтобы перевести дыхание, и прислушалась. В кухне гудела вода, в ванной тоже. "Кажется, уже пошла на пол, - подумала Маргарита и добавила вслух: - Однако засиживаться нечего! Надо работать..." И работа кипела в руках распаренной Маргариты. Шлёпая босыми ногами по лужам, вёдрами она носила из кухни воду в уютный кабинет критика и выливала её в ящики письменного стола и в пышно взбитые постели в спальне.
Выбившись из сил, взялась за более легкое: топила костюмы в ванне, топила там же книги, поливала чернилами паркет, а сверху посыпала землёй из разбитого вазона с фикусом. Со сладострастием поглядывала на люстру, зеркальный шкаф и шептала: "Ну, это на закуску..."
В это время, когда Маргарита Николаевна, сидя в спальне, ножницами резала наволочки и простыни, вынутые из шкафа, прислуга драматурга Кванта пила чай, сидя в кухне на табуретке, недоумевая по поводу топота и бухотни, глухо слышавшихся сверху, из квартиры Латунских.
Подняв голову к потолку, она вдруг увидела, что он на глазах её меняет свой белый цвет на какой-то мёртвенно-синеватый. Пятно расширялось на глазах, и вдруг на нём взбухли капли. Минуты две сидела домработница, дивясь такому явлению, пока, наконец, из потолка не пошёл настоящий дождь и не застучал по полу. Тут она вскочила, подставила таз под струи, но дождь пошёл шире, полилась на газовую плиту, на стол с посудой.
Тут, вскрикнув, домработница Кванта выбежала из квартиры, и тотчас в квартире Латунских начались звонки.
- Ну, пора, стало быть! - сказала Маргарита и поднялась.
Через минуту она садилась на щётку, слушая, как женский голос кричит в скважину двери:
- Откройте! Откройте! Дуся, открой! У нас вода течёт!
Маргарита поднялась на аршин от полу, подъехала к окну, ударила молотком, взвилась, ударила по люстре. Разорвало две лампочки, полетели подвески.
Крики в скважине смолкли. На лестнице затопотали.
Маргарита выплыла в окно и увидела внизу людей, глядящих вверх. Из машины вылезал шофёр. Снаружи было удобнее бить стёкла, и Маргарита, покачиваясь, поехала вдоль пятого этажа...
(в романе Латунский живёт на восьмом этаже, прямо под крышей)
Взмах, всхлипывание стекла - и затем каскадом по стене осколки. Крик в окне. В переулке внизу забегали, две машины загудели и отъехали. Из подъезда выбежал швейцар, всунул в рот свисток, надул щёки и бешено засвистел.
- Гроза гнула и ломала гранатовые деревья, - в упоении прокричала Маргарита, - гнула! Трепала розовые кусты!
С особенным азартом рассадив крайнее стекло, Маргарита переехала в следующий этаж и начала крушить стёкла в нём.
Измученный долгим безделием за зеркальными дверями подъезда, швейцар вкладывал в свист всю душу, причём точно следовал за Маргаритой. В паузах, когда она перелетала от подоконника к подоконнику, он набирал духу, в то же время оглядывая верхние этажи. Удар Маргариты, и он заливался кипящим свистом, буравя ночной воздух в переулке до самого неба.
Его усилия, соединённые с усилиями ведьмы, дали замечательные результаты. В доме уже шла паника, цельные ещё окна распахивались, в них появлялись головы людей; раскрытые, наоборот закрывались. В противоположных домах во всех окнах возникли тёмные силуэты людей, старавшихся понять, почему без всякой причины лопаются окна в новом доме Драмлита.
Народ сбегался к дому, но не подбегал к подъездам, а глазел с противоположного тротуара. По всем лестницам топотали бегущие то вверх, то вниз без всякого смысла люди
(подымая несусветный шум в предпраздничную ночь, Маргарита спасает жителей Дома Драмлита от посещения в ночной тишине чёрных "марусь"-воронков, в которых чекисты увозили арестованных людей по ночам, ну а про этих Азазелло прямо сказал, что знает всех, то есть они все находятся под наблюдением НКВД).
Домработница Кванта, поступала теперь так: она то вбегала в квартиру и любовалась на то, как взбухает и синеет штукатурка в кухне и как дождь хлещет, наполняя вымытые чашки на столе, как из кухни выкатывается волна в коридор, то выбегала на лестницу и там кричала пробегавшим, что их залило.
Через некоторое время к ней присоединились домработница Хустовых из квартиры Љ 30, помещавшейся под квантовской квартирой. Хлынуло с потолка у Хустовых и в кухне, и в уборной.
Наконец, у Квантов обрушился большой пласт штукатурки, после чего с потолка хлынуло широкой струёй между клетками обвисшей дранки.
Проезжая мимо предпоследнего окна четвёртого этажа, Маргарита заглянула в него и увидела человека, в панике напялившего на себя противогаз. Ударив молотком в стекло, Маргарита вспугнула его, и он исчез из комнаты.
В последнее окно Маргарита заглянула и спросила:
- Уж не Лавровского ли это квартира?
- Семейкиной так Семейкиной, ответила Маргарита и во всех четырёх рамах не оставила ни куска стекла. И вдруг дикий разгром прекратился. Скользнув к третьему этажу, Маргарита заглянула в окно, завешенное лёгонькой тёмной шторкой. В комнате горела слабенькая лампочка под колпачком. В маленькой кровати с зашнурованными боками сидел мальчик лет четырёх и испуганно прислушивался.
- Стёкла бьют, - проговорил он робко и позвал: - Мама! Мама, я боюсь!
Ему никто не ответил, очевидно, из квартиры все выбежали.
Маргарита откинула шторку и влетела в окно.
- Я боюсь, - повторил мальчик и оглянулся.
- Не бойся, не бойся, маленький, - сказала Маргарита, стараясь смягчить осипший на ветру голос, - это мальчишки стёкла били.
- Из рогатки? - спросил мальчик.
- Из рогатки, из рогатки, - подтвердила Маргарита, - ты спи, маленький.
- Это Ситник, - сказал мальчик, - у него есть рогатка.
- Конечно, он. Он, наверное!
Мальчик поглядел лукаво куда-то в сторону и спросил:
- А ты где, тётя?
- А меня нету, - ответила Маргарита, - я тебе снюсь.
- Я так и думал, - сказал мальчик.
- Ты ложись, ложись, - приказала Маргарита, - подложи руку под щёку, а я тебе буду сниться.
- Ну, снись, снись, - согласился мальчик и моментально лёг и руку подложил под щёку.
- Я тебе сказку расскажу, - заговорила Маргарита и положила разгорячённую руку на стриженную голову, - была одна тётя. И у неё не было детей, и счастья вообще тоже не было, и она стала злая...
Маргарита смолкла, сняла руку - мальчик спал.
Маргарита подошла к окну и выскользнула вон.
Она попала в самую гущу и кутерьму. На асфальтированной площадке перед домом, усеянной битым стеклом, бегали и суетились жильцы. Между ними мелькали милиционеры. Тревожно ударил колокол, и с Арбата въехала в переулок красная пожарная машина с лестницей. Сидящие спинами друг к другу на линейке пожарные были исполнены решимости и хладнокровия.
Но дальнейшая судьба дома уже не интересовала Маргариту.
Прицелившись, чтобы не задеть за провода, она покрепче вцепилась в щётку и во мгновение оказалась выше злополучного дома.
Переулок под нею покосился и провалился вниз, вместо одного переулка под ногами у Маргариты возникло скопище крыш, перерезанное под углами сверкающими дорожками. Всё это скопище поехало в сторону, цепочки огней смазались и слились.
Маргарита сделала ещё один рывок, и тогда скопище крыш провалилось сквозь землю, а вместо него появилось озеро дрожащих электрических огней, и это озеро стало вертикально стеной, а затем появилось над головой у Маргариты, а луна блеснула под ногами. Поняв, что она перекувыркнулась, Маргарита приняла нормальное положение и, обернувшись, увидела, что и озера уже нет, а что сзади неё только розовое зарево на горизонте. И оно исчезло через секунду, и Маргарита увидела, что она наедине с летящей над её головой луною.
От парикмахерской завивки не осталось ничего, волосы Маргариты взбило копной, и лунный свет со свистом побежал по её телу.
По тому, как внизу два ряда редких огней слились в две непрерывные огненные черты, по тому, как они вовсе пропали, Маргарита догадалась о том, она летит со сверхчудовищной скоростью, и поразилась тому, что она не задыхается.
По происшествии нескольких секунд новое озерцо электрического света повалилось под ноги ведьме и сгинуло. Через несколько секунд на земле внизу слева блеснуло ещё одно. "Города!" - крикнула Маргарита и не успела ничего разглядеть, как озерцо исчезло.
Очаги света вспыхивали то по сторонам, то с боков и уходили в землю. Маргариту вдруг забеспокоило то обстоятельство, что она, собственно, не знает маршрута, летит чёрт знает куда, но по поведению щётки, уверенно пожирающей пространство, догадалась, что та несёт её правильно, по маршруту.
И так она летела в течение минуты примерно. Раза два-три видела тусклые отсвечивающие какие-то клинки, лежащие в земной черноте, решила, что это реки. Поворачивая голову кверху, любовалась тем, что луна летит над нею, как сумасшедшая, обратно в Москву и в то же время стоит на месте, и отчётливо виден на ней загадочный рисунок какой-то: не то дракон, не то конёк-горбунок, тёмной и острой мордой обращённой к покинутой Москве.
Предалась размышлениям о летании, и очень осудила аэропланы, и под свист разрываемого воздуха беззвучно посмеялась над человеком, который летает в воздухе воровато, норовя пронырнуть повыше и поскорее в воздухе, со своей сомнительной машинкой или вместе с нею же сгореть в высотах, куда его никто решительно не приглашал подниматься.
Такие размышления навели его на мысль о том, что, по сути дела, она зря исступлённо гонит щётку. Что-то подсказывало ей, что там, куда она летит, её прекраснейшим образом и подождут, и незачем ей терпеть скуку быстрого полёта.
Она затормозила щётку, и тотчас всё под нею изменилось. Всё безличное чёрное месиво внизу, до сих пор стоявшее как бы неподвижно, теперь поплыло медленно под Маргаритой, в то время поднимаясь к ней и начиная выдавать свои контуры, детали, тайны. Через несколько мгновений Маргарита была невысоко над землёй и убедилась в том, что, что бы ни говорили пессимисты, земля всё же совершенно прекрасна, а под луною и просто неповторима.
Маргарита наклонила щётку щетиной вперёд, так что хвост её поднялся вверх, и тихо пошла к самой земле. Она как бы скользила на салазках с крутой горы. Когда земля была так близка, что можно было коснуться травы рукою, Маргарита пролетела над росистым лугом и высадилась на плотине, чтобы отдохнуть. Сзади неё показывала свои толстые освещённые брёвна мельница, впереди блестел пруд. Слышно было, как у колеса журчит струйка, где-то далеко, волнуя душу, шумел поезд.
С наслаждением разминая ноги, Маргарита походила по широкой песчаной дороге, держа щётку на плече, рассматривая окрестности и прислушиваясь. На холме за прудом виднелся красноватый огонёк. Он светился в каком-то большом доме, темно громоздившемся под луной рядом с лесом. Оттуда доносился негромкий собачий лай, под вербами близ плотины стрекотали лягушки. Маргарите нравилось, что здесь пустынно, её захотелось погулять, и тут же она сказала сама себе, что летать можно только одним способом - низко и очень медленно, изредка вот так высаживаясь на землю.
Однако щётка вела себя странно. Она была какая-то напряжённая, как будто тянула руку вверх, стремилась подняться. Тут беспокойство охватило наездницу. Подумалось о том, что по сути дела, ей бы следовало не прерывать полёта и не прохлаждаться здесь, потому что залетела она неизвестно куда, не зная никакого адреса, находится, по-видимому, ой-ой как далеко от Москвы, легко может опоздать и никуда не попасть
(в романе автор откажется от лишней посадки где-то в дороге для дозаправки, чтобы упростить восприятие и динамичность происходящего действия).
Она оседлала щётку, дала ей волю, и та сразу понесла её над прудом, потом над крышей дома, всё больше забирая ходу. Маргарита успокоилась - щётка знала дорогу. Она заботилась только об одном, чтобы щётка не забирала высоко, к луне поближе, и чтобы не струилось под ногами так, что ничего нельзя разобрать, кроме мелькания каких-то пятен.
И щётка, осаживаемая наездницей, несла её над самыми верхушками сосен, над лугами, над линией какой-то железной дороги, на которой сыпал искрами прилипший как бы к месту гусеница-поезд, над водными зеркалами, в которых показывалась на мгновенье луна, над реками и ручьями.
Тяжкий шум вспарываемого воздуха послышался сзади и стал настигать Маргариту. Потом к этому шуму чего-то летящего присоединился слышный на много вёрст хохот. Маргарита оглянулась и увидела, что её догоняет тёмный предмет. Наконец он поравнялся с Маргаритой, уменьшил ход, и Маргарита увидела Наташу. Та была нагая и растрёпанная, и тело её отражало лунные лучи, в руке у Наташи светилось что-то золотое. Наташа летела верхом на толстом борове, в передних копытцах зажимавшем портфель, а задними ожесточённо молотящим воздух. Сбившиеся с носа пенсне летело на шнуре рядом с боровом, и шляпа то и дело наезжала ему на глаза. Всмотревшись хорошенько, Маргарита Николаевна узнала в борове Николая Ивановича, и хохот её загремел над лесом, смешался с хохотом Наташи.
- Наташа! - визгнула Маргарита
(в романе автор откажется от Маргаритиных "визгов", видимо ему показались не подобающими образу смелой и рискованной женщины звуки свойственные публичным дамам, намёк на которые содержался в этом выражении).
- Ты кремом намазалась?!
- Душенька! Королева моя! - долетел до Маргариты голос Наташи. - И ему, подлецу, намазала лысину! И ему!
- Душенька, Маргарита Николаевна! - кричала Наташа, скоча рядом с Маргаритой. - Намазалась! Ведь и мы жить-летать хотим. Не вернусь, нипочём не вернусь! Ах, хорошо, Маргарита Николаевна! Предложение мне делал! - Наташа тыкала пальцем в шею сконфуженного, пыхтящего борова. - Предложение! Ты как меня называл, а? А? - кричала она в ухо борову.
- Богиня! - завывал боров. - Не могу я так быстро лететь! Я бумаги могу важные растерять! Наталья Прокофьевна!
- Что вы, Наталья Прокофьевна! Услышит кто-нибудь, - молящее орал боров.
Задыхаясь от наслаждения, Наташа рассказала бессвязно о том, что произошло после того, как Маргарита улетела. Как только Наташа увидела, что хозяйка исчезла, не прикасаясь ни к каким подаренным вещам, сбросила с себя одежду и кинулась к крему и помаде. С нею произошло то же, что и с хозяйкой. В то время как Наташа, хохоча от радости, упиваясь своею красой, стояла перед зеркалом, дверь открылась и перед Наташей явился Николай Иванович. В руках у него были сорочка Маргариты и собственная шляпа и портфель. Николай Иванович обомлел. Придя в себя, весь красный как рак, он объявил, что счёл долгом поднять рубашечку, лично принести...
- Предложение сделал мне! Предложение! - визжала и хохотала Наташа. - Клялся, что с Клавдией Акимовной разведётся! Что, скажешь, вру? - кричала она борову, и тот сконфуженно отворачивал морду.
Расшалившись, Наташа мазнула кремом Николая Ивановича и оторопела от удивления. Лицо почтенного нижнего жильца свело в пятачок, руки-ноги превратились в копытца. Глянув в зеркало, Николай Иванович отчаянно и дико завыл, но было уже поздно. Через несколько секунд он, осёдланный, летел куда-то к чёрту над Москвой, рыдая от горя.
- Требую возвращения нормального облика моего, - вдруг не то исступлённо, не то молящее прокричал боров и захрюкал от негодования, - не намерен лететь на незаконное сборище! Маргарита Николаевна! Вы обязаны унять вашу домработницу!
- Ах, теперь я тебе домработница? Домработница? - вскричала Наташа, накручивая ухо борову. - А то была богиня? Богиня? Ты как меня звал? А?
- Венера! - плаксиво ответил боров, пролетая над ручьём, шумящим меж камней, копытцами задевая за кусты орешника.
- Венера! Венера! - победно прокричала Наташа, подбоченившись и грозя луне кулаком, в котором было зажато что-то блестящее.
- Маргарита Николаевна, коробки я захватила, берите! Мне не нужно чужого золота!
Она разжала кулак и протянула Маргарите футляр и коробочку
(прежде Маргарита чётко указала, что драгоценностей брать не надо, поэтому в романе Наташа никакого золота с собой не берёт, это чревато обвинением в краже).
- Возьми на память себе!
- Спасибо! Спасибо! - отозвалась Наташа и, содрав шляпу с борова, зажала в ней золотые вещи.
Потом, пролетая над вершинами безмолвных сосен, указала свободной рукой на луну и сказала:
- Поторапливайтесь, Маргарита Николаевна! Ждут вас! Мне велено сказать, что вы будете на купанье! Королевой вас сделали! А я принцесса Венера!
(дополнительные поручения, передаваемые через Наташу, говорят о её сотрудничестве с НКВД, о чём догадалась Маргарита при встрече с Азазелло, но в данном случае в них нет необходимости, поэтому в романе автор откажется от этих подсказок)
И тут Наташа закричала:
- Эгей! Эгей! Эгей! Ну-ка надбавь!
Она сжала пятками похудевшие в безумной скачке бока борова, и тот рванул так, что опять зашумел воздух, и через мгновенье Наташа превратилась в чёрную точку впереди и пропала и шум затих.
Маргарита ускорила лёт, и вновь заструилась и побежала под нею ночная земля.
Потом щётка сама стала замедлять ход, и Маргарита поняла, что цель близко. Она оглянулась. Щётка несла её над холмами, усеянными редкими валунами, валяющимися между отдельных громадных сосен. Природа была какая-то незнакомая, и Маргарита подумала о том, что она оказалась очень далеко от Москвы.
Сосны сдвинулись, но щётка полетела не над вершинами, а между стволами, посеребренными светом. Лёгкая тень ведьмы скользила впереди, луна светила Маргарите в спину.
Почувствовалась близость воды. Опять разошлись сосны, и Маргарита тихо подъехала к обрыву. Внизу и была река, в тени от холма. Туман висел по берегам, противоположный берег был плоский, низменный. На нём под группой раскидистых деревьев метался огонёк от костра, виднелись движущиеся фигурки. Маргарите показалось, что оттуда доносится какая-то зудящая музыка. А далее, сколько хватает глаз, на посеребренной равнине не виднелось ни признаков жилья, ни людей.
Маргарита прыгнула с обрыва вниз и вдоль утёса плавно опустилась к воде. Телу её после воздушной гонки хотелось в воду. Отбросив щётку, она разбежалась и прыгнула. Лёгкое её тело вынесло почти до средины неширокой реки. Маргарита перевернулась вниз головой и, как стрела, вонзилась в воду. Столб воды выбросило почти до самого неба. Сердце Маргариты замерло в тот момент, когда она кидалась в воду. Ей показалось, что её насмерть сожжёт холодная вода. Но вода оказалась тёплой, как в ванне, и, вынырнув из бездны, необыкновенное наслаждение испытала Маргарита, ныряя и плавая в одиночестве ночью в реке.
Впрочем, в отдалении изредка слышались всплески и фырканье, там за кустами кто-то купался.
Поплавав, Маргарита выбралась на берег и начала плясать на росистой траве, прислушиваясь к музыке, доносящейся с островка, приглядываясь к непонятным фигурам, мечушимся вокруг пламени костра.
После купанья тело ведьмы пылало, от усталости не осталось и следа, и мысли в голове проносились пустые, лёгкие. Тут фырканье объяснилось. Из-за ракитовых кустов вылез какой-то голый толстяк в чёрном шёлк4овом цилиндре, заломленном на затылок. Ступни ног его были в илистой грязи, так что казалось, будто он в ботинках.
Судя по тому, как он отдувался и икал, был он порядочно выпивши. Маргарита прекратила пляску. Толстяк стал оглядываться, потом заорал:
- Ба! ба! ба! Её ли я вижу? Клодина? Неунывающая вдова! И ты здесь?
И полез здороваться.
Маргарита отступила и с достоинством ответила:
- Пошёл ты к чёртовой матери. Какая я тебе Клодина? Смотри с кем разговариваешь! - Подумав мгновенье, она прибавила к своей речи длинное непечатное ругательство.
Всё это произвело на легкомысленного толстяка отрезвляющее действие.
- Ой! - тихо вскрикнул он и вздрогнул. - Простите великодушно, светлая королева Марго! Обознался я! Коньяк, будь он проклят!
Он опустился на одно колено, цилиндр отнёс в сторону, сделал поклон и залопотал по-французски какую-то чушь про кровавую свадьбу какого-то своего друга Гессара, про коньяк, про то, что он подавлен грустной ошибкой, объясняющейся единственно тем, что он давно не имел чести видеть изображения королевы...
- Ты бы брюки надел, сукин сын, - сказала, смягчаясь, Маргарита.
Толстяк радостно осклабился, видя, что Маргарита не сердится, и восторженно сообщил, что оказался без брюк в данный момент лишь потому, что оставил их на реке Енисее, где купался перед тем, но что он сейчас же летит туда, благо это рукой подать, и затем, поручив себя расположению и покровительству, начал отступать задом и отступал до тех пор, пока не поскользнулся и не плюхнулся в воду. Но и плюхнувшись, сохранил на окаймлённой бакенбардами физиономии улыбку восторга и преданности.
Маргарита же пронзительно свистнула и, вскочив на подлетевшую щётку, перенеслась над водной гладью на островок.
Сюда не достигала тень от горы высокого берега, и весь островок был освещён луною.
Лишь только Маргарита коснулась влажной травы, музыка ударила сильней и веселей взлетел сноп искр от костра. Под вербами, усеянными нежными пушистами серёжками, сидели в два ряда толстомордые лягушки и, раздуваясь как резиновые, играли бравурный марш на дудочках. Светящиеся гнилушки висели на ивовых прутиках, и свет их, призрачный и мягкий, смешивался с адским мечущимся светом от костра.
Марш играли в честь Маргариты. Об этом она сразу догадалась по необыкновенному приёму., который оказали ей на островке.
Прозрачные русалки оставили свой хоровод над речкой и замахали Маргарите руками, и застонали над пустынными окрестностями их приветствия. Нагие ведьмы выстроились в ряд и стали кланяться придворными поклонами. Какой-то козлоногий подлетел, припал к руке, раскинул на траве щёлк, предложил раскинуться отдохнуть после купания.
Маргарита так и сделала. Прилегла, и на теле её заиграли отблески огня. Ей поднесли бокал с шампанским, она выпила, и сердце её радостно вскипело. Она осведомилась о том, где же верная её Наташа, и получила ответ: Наташа уже выкупалась и полетела на своём борове вперёд, чтобы предупредить о том, что Маргарита скоро будет, и приготовить для неё наряд.
Короткое пребывание Маргариты под ивами ознаменовалось ещё одним эпизодом. В воздухе раздался свист, и чёрное тело, явно промахнувшись мимо острова, обрушилось в воду.
Через минуту предстал перед Маргаритой тот самый толстяк-бакенбардист, что так неудачно представился ей на том берегу. Он успел, по-видимому, смотаться на Енисей и обратно, ибо был во фрачном наряде, но мокр с головы до ног. Коньяк подвёл его: высаживаясь, он всё-таки попал в реку. Но улыбки своей не утратил и в этом печальном случае и был Маргаритою допущен к руке.
Затем все стали торопиться. И многие улетели с острова. Растаяли в лунном свете прозрачные зеленоватые русалки. Козлоногий почтительно осведомился у Маргариты, на чём прилетела госпожа. Узнав, что она явилась верхом на щётке, всплеснул руками и отнёс это к нераспорядительности Азазелло и тут же, крикнув кого-то с раздутой харей, возившегося у погасшего костра, велел сию минуту доставить из "Метрополя" "линкольн"
(очевидно, что провинциальные руководители не могли позволить себе обсуждать при Маргарите верховное правительство, да и фантазия о специальном автомобильном транспорте, сопровождавшем подобные мероприятия в СССР, в большинстве случаев не соответствует реальности, хотя нечто подобное в разных городах тоже бывало).
Это было исполнено действительно и точно в одну минуту. И на остров обрушилась буланого цвета открытая машина, на шофёрском месте коей сидел чёрный длинноносый грач в клеёнчатой фуражке и в перчатках с раструбами.
Островок опустел. В лунном пылании растворились последние точки отлетевших ведьм.
Костёр догорал, на глазах угли одевались седою золой.
Бакенбардист и козлоногий распахнули дверцу перед Маргаритой, и она села на широкое заднее сиденье. Машина взвыла, и тотчас остров ухнул вниз, машина понеслась на большой высоте.
Теперь два света светили Маргарите. Льющийся с лунного диска сверху и бледный фиолетовый от приборов в машине, которою сосредоточенно управлял клеёнчатый грач.