Аннотация: Воспоминания, которых у меня никогда не было...
Пряники для моего отца.
Мой отец был, как и большинство казахов, небольшого роста. Где-то с метр семьдесят сантиметров. Не больше. Но ребёнком он развивался медленно и поэтому в свои 12 лет был вовсе крохотным.
В 1936-ом году, после джута и голодухи, устроенной советской властью для крестьянского населения СССР, после истребительной гражданской войны, уничтожившей мужское поголовье старших родственников, трудно было рассчитывать на быстрый и статный рост у беспризорных детей. А их было много.
Много лет нам в школе будут рассказывать учителя о заботливой государственной внутренней политике большевистской России в 1920-ых, 1930-ых и послевоенных 1940-ых годах по отношению к единственному привилегированному классу в СССР - детям. Естественно, забывая поведать историю того, откуда и почему взялись армии никому ненужных маленьких людишек в православной богобоязненной стране.
Ведь ясно, что уничтожив кулачество, как класс, выгнав и разорив всю интеллигенцию, без суда и следствия расстреляв каждого, кто сподобился участвовать в белом движении или просто попал под подозрение окружающих людей, именно ВЧК, а в будущем НКВД, само искусственно создало бесчисленную армию сирот по всей территории Российской Империи. После бездарного руководства Красной Армией во время Второй мировой войны, не считавшейся с жертвами во время своих военных операций, свежая поросль ребят, родившихся в конце 1930-ых и в 1940-ых годах, тоже превратилась в безотцовщину.
Мой отец Бахыт родился в 1924 году.
Наш дед был муллой и кому-то из новых представителей власти не понравилось зажиточное состояние служителя культа на задворках огромного государства. Дальнейшее в те времена было обычным явлением. В 1931-ом году, непосредственно перед джутом, который устроили казахские коммунисты в степи, вывезя весь скот якобы для голодающих Поволжья, старый образованный иман Габдулла был осуждён "тройкой" и казнён.
Семью моего отца составляли в тот год: красавица Акимжан, мама отца, младшая жена Габдуллы, братик Сагат 4-х лет от роду, сестрёнка Арман 3-х лет.
Через два года, когда нечем станет кормить детей, моя бабушка бросит в голодающей деревне дочку, оставив ей продукты, с расчётом, чтобы хватило при равномерном потреблении на пару месяцев. Сама же она, взвалив старшего сына на спину, а младшего посадив на руки, ушла через горы в Китай к своим родственникам, чтобы выжить и найти пропитание. Там, за горами, за несуществующей ещё между странами границей, не было никакой коллективизации, и люди продолжали обычную не богатую, но и не голодную, жизнь.
Кочевая доля казахов никогда не была усыпана розами и требовала постоянной готовности к погодным перипетиям и к набегам соседних воинствующих племён, но она, тем не менее, на отвоёванном веками войн Казахском мелкосопочнике, бескрайней степи, была всегда сытной. Ибо умение разводить и беречь скот кормило бродячее племя моих предков в самые лютые зимние морозы и выжигающую почву летнюю жару. Никогда не иссякало в вымени наших кобыл, верблюдиц, коров, коз молоко и не переводилось поголовье домашней скотины.
Впрочем, так было всегда и у русских в российском Нечерноземье, в Поволжье, в казацких станицах на Дону.
Голод в наших краях случался только от великих нашествий иноземных врагов.
Казахи певуче называют свою равнину кен дала, сары арка, в переводе с казахского - свободная земля без конца и краю, жёлтая спина, соответственно. Русские говорят - поле.
Моя бабушка, вернувшись домой примерно через два месяца застала дочку ещё живой. Крохотный ребёнок 5-6 лет, оставшись один строго исполнила наставления матери, требовавшей от неё жестко ограничить своё питание. Она дождалась своих братьев и мать. Акимжан, даже не надеявшись увидеть своё дитя живой, от радости и умиления тут же накормила Армашку (отец называл её в воспоминаниях "Ромашкой") всем, что они принесли с собой. Это был для мужественного и волевого человечка последний и единственный пир в её короткой жизни. Она умерла на другой день, не сумев переварить свежую и калорийную пищу.
Вероятно, она, радуясь вернувшимся близким людям, уже посчитала, что всё страшное позади и своё лёгкое недомогание считала временной хворью, когда тихо уснула, измаявшись рвотой и несварением желудка, на руках матери вечным сном...
До самого последнего дня будут укорять братья мать за свою сестрёнку.
Моей бабушке, чтобы как-то выжить в меняющемся непонятно как окружающем мире, нужно было выходить замуж. Благо она была хороша собой, и желающих взять её замуж среди местных новоявленных баев было достаточно. Детей по законам того времени нужно было отдать родственникам отца или отправить в детский дом.
Мусульмане, казахи в том числе вплоть до военных лет 1941 - 1945 годов, традиционно считали, что если женщина вторично выходит замуж, то её дети от первого брака должны оставаться у прежнего мужа, либо, в случае его смерти или нетрудоспособности, у его родственников.
Мой отец, как самостоятельный мальчик, отказался жить с родичами отца в качестве "бедного" родственника, и сам решил ехать жить в интернат в центр Тарбагатайского района Восточно-Казахстанской области Акжар.
Акимжан, усадив сына на хорошего годовалого бычка, который должен был обеспечить нормальное проживание ребёнку на первом году его обучения, помолившись, благословила его и отправила в путешествие.
Бахыту предстоял 10-часовой переход по горам и бездорожью по тропинке до поселения. В одиночку он боялся спрыгнуть с откормленного бычка, потому что залезть назад ему было почти невозможно, не подвергая себя угрозе получить серьёзную травму в борьбе со скотиной. Так и ехал он, справляя нужду на ходу, как взнузданная и запряжённая лошадь, от неудобства забрызгивая себя и ездовую животину мочой.
Мать дала ему ещё в дорогу немного денег, на всякий случай, чтобы не выглядеть в школе и в дороге нищим попрошайкой.
Добравшись до посёлка засветло, мой отец зашёл в открытый и такой заманчивый магазин, всё одно он уже слез с бычка, когда заехал в населённый пункт, справедливо расценив, что теперь люди в случае чего подсадят его наверх. При входе он оставил живое средство передвижения на привязи около торговой точки. Там витали неведомые запахи удивительных яств, которые ему раньше видеть не приходилось. От жадности знающего голод человека или от глупости несмышленого аульского пацана, он набрал множество всяких сладостей, пряников, конфет, сахара. Неконтролируемый взрослыми людьми он решил прежде чем идти поступать в интернат, съесть всё это накупленное им богатство, запивая всё это сырой водой из ручья. Естественно, организм, никогда не потреблявший подобное изобилие, не выдержал такой нагрузки. Бахыта рвало и полоскало несколько часов. В таком полуживом состоянии он и переступил порог своей новой жизни.
Жизни, которая посредством ссыльных и беглых из России педагогов даст ему настоящее образование и отправит в 17 лет добровольцем на войну. В 13 лет, узнав, что вступившим в комсомол, по разнарядке из Москвы, выдают настоящие ботинки, мой отец исправит свою метрику и вместо 1924-го года рождения впишет 1923-ий, поэтому его призовут на фронт не в 1942-ом году, а в 1941-ом. Зато он получил кожаную обувь раньше других. В 1944-ом году он в армии напишет заявление в Коммунистическую партию Советского Союза.
Много лет спустя он скажет мне про Сталина: "Я не знал другого отца, кроме него. Не ругай его при мне, ибо нельзя и недостойно сыну обсуждать собственного отца".
Я помню, как по ночам кричал мой отец вплоть до 1970-го года, когда ему снилось, что он попал в немецкий плен.
Если нам удавалось выехать в горы, то он любил садиться прямо в струю совершенно ледяной воды горной речки. Так он обретал душевное равновесие.
С войны он вернётся старшим лейтенантом-артиллеристом, закончив её в мае 1945-го года в городе Прага, поступит на философский факультет Университета, защитит диссертацию, женится, породит меня и моих родных, станет преподавателем и доцентом Алма-Атинской Высшей партийной школы. Среди его слушателей будет Нурсултан Назарбаев.
Только вот никогда больше мой отец не будет есть пряников и конфет. В тот, последний сентябрь своего детства, он наелся сладостей на всю оставшуюся жизнь.
Но выпить он свои сто фронтовых грамм любил до самой своей смерти, случившейся от кровоизлияния в мозг в возрасте 73 лет.