Урманбаев Ержан Бахытович : другие произведения.

Часть третья. Нравственные идеалы. Явление героя. Глава 13

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Версия сибирского аборигена
  
  
  
   " - Любовь выскочила перед нами, как из-под
   земли выскакивает убийца в переулке, и
   поразила нас сразу обоих. Так поражает
   молния, так поражает финский нож!"
   " - Только бы выбраться отсюда, а там уж я
   дойду до реки и утоплюсь".
  
   Явление героя. Глава 13.
  
  "Итак, неизвестный погрозил Ивану пальцем и прошептал: "Тссс!"
  Иван спустил ноги с постели и всмотрелся. С балкона осторожно заглядывал в комнату бритый тёмноволосый, с острым носом, встревоженными глазами и со свешивающимся на лоб клоком волос человек
  
  (внешнее сходство в описании мастера и Н.В.Гоголя, на мой взгляд, дополнительная подсказка автора о том, что он имеет ввиду классика своего времени А.М.Горького, которому в 1936 году было 68 лет)
  
  примерно лет тридцати восьми
  
  (в комнату к Ивану Николаевичу Бездомному, для получения достоверной информации о замыслах подсаживают мастера, в качестве подсадного стукача, "сученного", как говорят на блатном жаргоне).
  
  Убедившись в том, что Иван один, и прислушивавшись, таинственный посетитель осмелел и вошёл в комнату. Тут увидел Иван, что пришедший одет в больничное".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Фиксирует своим кодовым словом "тут" М.А.Булгаков внимание читателя.
  Мы оставили поэта в раздвоенном состоянии, на глазах мудреющим.
  Теперь к нему явился человек одетый в "больничное" одеяние.
  В своей излюбленной манере М.А.Булгаков обозначает переход Ивана Николаевича Бездомного из тюрьмы в психиатрическую клинику, где под прикрытием доктора Стравинского обитает мастер.
  Подученный врачом, поэт теперь стал несчастным душевнобольным.
  Нигде ранее автор не называл клинику словом больница, более того, во всём тексте романа не прозвучит ни разу знакомое любому человеку слово "палата", как всегда в лечебных учреждениях называют комнаты, где содержат больных. Безусловно, что автор сознательно не употребляет наиболее подходящее в данной ситуации слово, чтобы читатели могли догадаться о том, под чьим контролем находятся и "клиника", и, теперь, "больница".
  
   Продолжим.
  
  "На нём было бельё, туфли на босу ногу, на плечи наброшен бурый халат.
  Пришедший подмигнул Ивану
  
  (мастер мимикой лица и знаками направляет общение в допустимое русло, тем самым, демонстрируя поэту и читателям, от автора, наличие прослушивания в комнате),
  
  спрятал в карман связку ключей, шепотом осведомился: "Можно присесть?" - и, получив утвердительный кивок, поместился в кресле.
  - Как же вы сюда попали? - повинуясь сухому грозящему пальцу, шепотом спросил Иван. - Ведь балконные-то решётки на замках?
  - Решётки-то на замках, - подтвердил гость, - но Прасковья Фёдоровна - милейший, но, увы, рассеянный человек
  
  (сам мастер с первого свидания не скрывает своего положения перед Бездомным).
  
  Я стащил у неё месяц тому назад связку ключей и, таким образом, получил возможность выходить на общий балкон, а он тянется вокруг всего этажа, и, таким образом, иногда навестить соседа".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Невозможно в психиатрической клинике, тем более в тюрьме, выкрасть ключи. Подобного рода вещи строго контролируются в закрытых заведениях и находятся на ежедневном учете.
  Так же, учитывая, что лечебница особая, каждая дверь в ней запирается каждый раз при входе и выходе.
  Исчезновение ключей у Прасковьи Федоровны остановило бы ее у первой же двери. Такая потеря может быть только сознательной.
  Рассеянных надзирателей и фельдшеров в психиатрических клиниках не бывает по определению. Это просто очень опасно для всего учреждения. Обычно безвозвратная потеря связки ключей ведёт к врезанию новых замков на важных направлениях движения, что делало обладателя связки беспомощным.
  
   Продолжим.
  
  "- Раз вы можете выходить на балкон, то вы можете удрать
  
  (кому и зачем удирать из больниц?).
  
  Или высоко? - заинтересовался Иван.
   - Нет, - твердо ответил гость, - я не могу удрать отсюда не потому, что высоко, а потому, что мне удирать некуда
  
  (полностью подконтролен и безопасен мастер, за неимением лучшего власть превратила его в стукача, сведения, которые пока способен добывать он, это единственное, что помогает ему как-то выжить, будучи полезным советской власти, никакой другой работы для него нет).
  
  - И после паузы он добавил: - Итак, сидим?
  
  (возможно ли ещё точнее обозначить место и условия пребывания поэта в заведении, как не сказать простое и ясное любому человеку, понимающему русский язык, слово, которое повторённое дважды, мало того, встречавшееся раньше во сне Никанора Ивановича, может обозначать только принудительное содержание под арестом, конечно, никак не возможно).
  
  - Сидим, - ответил Иван, вглядываясь в карие и очень беспокойные глаза пришельца
  
  (бегающие глаза еще одна характерная черта обманывающего коварного человека или человека запутавшегося, морально сломленного).
  
   - Да... - тут гость вдруг встревожился, - но вы, надеюсь, не буйный?
  
  (предупреждение мастера о том, что не надо драться, частенько предыдущие его знакомые в этих стенах кидались на него с побоями)
  
  А то я, знаете ли, не выношу шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде. В особенности ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или какой-нибудь иной крик
  
  (надзиратели наблюдают и придут незамедлительно, тогда вам будет больно и вас будут бить).
  
  Успокойте меня, скажите, вы не буйный?
  - Вчера в ресторане я одному типу по морде засветил, - мужественно признался преображенный поэт
  
  (бахвалится и угрожает Иван).
  
  - Основание? - строго спросил гость.
  - Да, признаться, без основания, - сконфузившись, ответил Иван
  
  (были основания, первым из тех, кто повязал поэта, был тот с "мясистым лицом, бритым и упитанным, в роговых очках").
  
  - Безобразие, - осудил гость Ивана и добавил: - А кроме того, что это вы так выражаетесь: по морде засветил? Ведь неизвестно, что именно имеется у человека, морда или лицо. И, пожалуй, ведь все-таки лицо
  
  (заступаясь за соратников по профессии, и указывая на своё общественное положение).
  
  Так что, знаете ли, кулаками... Нет, уж это вы оставьте, и навсегда.
  Отчитав таким образом Ивана, гость осведомился:
  - Профессия?
  - Поэт, - почему-то неохотно признался Иван.
  Пришедший огорчился.
  - Ох, как мне не везёт!
  
  (в таких местах не встречаются случайно люди, за дверью стоят наблюдатели, всё спланировано и известно заранее)
  
  - воскликнул он, но тут же спохватился, извинился и спросил: - А как ваша фамилия?
  - Бездомный.
  - Эх, эх... - сказал гость, морщась
  
  (идентификация совпала, это тот, кто нужно).
  
  - А вам что же, мои стихи не нравятся? - с любопытством спросил Иван.
  - Ужасно не нравятся.
  - А вы какие читали?
  - Никаких я ваших стихов не читал! - нервно воскликнул посетитель.
  - А как же вы говорите?
  
  (как можно давать оценку, не читая?)
  
  - Ну, что ж тут такого, - ответил гость, - как будто я других не читал? Впрочем... разве что чудо? Хорошо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?
  
  (можно ли, не прочитав ни слова, судить о произведениях искусства)
  
  - Чудовищны! - вдруг смело и откровенно произнёс Иван
  
  (как и подобает оценивать свои труды любому талантливому человеку).
  
  - Не пишите больше! - попросил пришедший умоляюще
  
  (выполняя поставленную ему задачу и объясняя условия игры с неграмотными сотрудниками НКВД).
  
  - Обещаю и клянусь! - торжественно произнёс Иван"
  
  (понимая и подхватывая новую игру с большевиками).
  
   Необходимое дополнение.
  
  Зачем ему их читать, достаточно того, что стихи прочитал уже Воланд в главе 1:
  
  "Здесь иностранец вытащил из кармана вчерашний номер "Литературной газеты", и Иван Николаевич увидел на первой же странице свое изображение, а под ним свои собственные стихи".
  
  С легкой руки М.А.Булгакова, вся наша страна вместе с ведущими литераторами будет повторять эти слова, как заклинание: "Никаких я ваших стихов, романов, рассказов, произведений не читал, не видел, не слышал, но знаю, что они чудовищны!".
  В сумасшедшей попытке людей умственного труда, угождая советской власти, выживать самим.
  Так был заклеймен лауреат Нобелевской премии Борис Пастернак и его выдающийся роман "Доктор Живаго".
  Уверен, что фраза:
  "Я ничего из ваших (Мандельштама, Цветаевой, Ахматовой, Зощенко и т.д., и т.д. ...) книг не читал, но знаю, что они дрянь", - многократно разносилась по тысячам кабинетов от тысяч неграмотных сотрудников НКВД в лицо всей российской интеллигенции на протяжении всего существования советской власти.
  Попытка кухарок, быдла и черни управлять учеными, интеллигенцией.
  Страшная попытка...
  
   Продолжим.
  
  "Клятву скрепили рукопожатием, и тут из коридора донеслись мягкие шаги и голоса
  
  (строго следит за исполнением приказа дежурный наблюдатель за дверью).
  
  - Тсс, - шепнул гость и, выскочив на балкон
  
  (будто бы незаметно уходит мастер).
  
  Заглянула Прасковья Федоровна, спросила, как Иван себя чувствует и желает ли он спать в темноте или со светом
  
   (спать со светом невозможно, Ивану разрешают читать и писать даже ночью, в награду за послушание не писать больше и сотрудничать с администрацией).
  
  Иван попросил свет оставить, и Прасковья Федоровна удалилась, пожелав больному спокойной ночи. И когда всё стихло, вновь вернулся гость.
  Он шепотом сообщил Ивану, что в 119-ю комнату привезли новенького, какого-то толстяка с багровой физиономией
  
  (привезли Никанора Ивановича Босого, от греха подальше, спровадил его сюда Коровьёв, но самого Фагота это не спасёт),
  
  всё время бормочущего про какую-то валюту в вентиляции и клянущегося, что у них на Садовой поселилась нечистая сила
  
  (болтовнёй о бесах "косит" под умалишённого председатель жилтоварищества).
  
  - Пушкина ругает на чём свет стоит
  
  (кого ещё ему винить, коли во всех его проблемах виноват один Пушкин)
  
  и всё время кричит: "Куролесов, бис, бис!"
  
  (здесь подсказывает автор неискренность Никанора Ивановича, ему необходимо для наблюдателей восторгаться придворным артистом, в Эпилоге его чуть удар не хватит от радости, что помер знаменитый артист)
  
  - говорил гость, тревожно дёргаясь. Успокоившись, он сел, сказал: - А впрочем, бог с ним
  
  (мельком, в своём стиле, упоминая имя божье, М.А.Булгаков обозначает своих положительных героев),
  
  - и продолжал беседу с Иваном: - Так из-за чего же вы попали сюда?
  
  (задаёт нужную тему разговора)
  
  - Из-за Понтия Пилата, - хмуро глянув в пол, ответил Иван
  
  (из-за царя Николая Второго).
  
  - Как?! - забыв осторожность, крикнул гость и сам себе зажал рот рукой
  
  (в деле об гибели М.А.Берлиоза фигурирует контрреволюционный заговор, никаких упоминаний царя в собственном задании у мастера не было).
  
  - Потрясающее совпадение! Умоляю, умоляю, расскажите!
  Почему-то испытывая доверие к неизвестному
  
  (осваивает науку нового общения поэт Бездомный),
  
  Иван первоначально запинаясь и робея, а потом осмелев, начал рассказывать вчерашнюю историю на Патриарших прудах. Да, благодарного слушателя получил Иван Николаевич в лице таинственного похитителя ключей! Гость не рядил Ивана в сумасшедшие, проявил величайший интерес к рассказываемому и по мере развития этого рассказа, наконец, пришёл в восторг
  
  (при определённых упражнениях любого человека можно обучить подобному поведению, облегчающему собеседнику способность выбалтывать все свои секреты).
  
  Он то и дело прерывал Ивана восклицаниями:
  - Ну, ну, дальше, дальше, умоляю вас! Но только, ради всего святого, не пропускайте ничего!
  Иван ничего и не пропускал, ему самому было так легче рассказывать, и постепенно добрался до того момента, как Понтий Пилат в белой мантии с кровавым подбоем вышел на балкон
  
  (автор дополнительно подчёркивает совпадение в трактовке истории между мастером и Воландом, кощунственно указывая на то, на кого теперь молится мастер, или, быть может, так автор указывает на покаяние его перед памятью невинно убиенного царя Николая Второго)
  
  Тогда гость молитвенно сложил руки и прошептал:
   - О, как я угадал! О, как я всё угадал!
  Описание ужасной смерти Берлиоза слушающий сопроводил загадочным замечанием, причём глаза его вспыхнули злобой
  
  (воспоминания о прошлом злят гостя, пробуждая в нем память о тех, чьи бесчисленные двухмесячные критические отзывы стали поводом, последовавших потом по отношению к нему, репрессий, так же, как и Маргарита не верно оценивая попытку литераторов продвигать роман мастера):
  
  - Об одном жалею, что на месте этого Берлиоза не было критика Латунского или литератора Мстислава Лавровича. - И исступлённо
  
  (находится в состоянии крайнего возбуждения мастер, воспоминания о собственном недописанном романе и литераторах пробуждают в нём прежние, почти умершие страсти),
  
  но беззвучно вскричал: - Дальше!
  Кот, плативший кондукторше, чрезвычайно развеселил гостя, и он давился от тихого смеха, глядя, как взволнованный успехом своего повествования Иван тихо прыгал на корточках, изображая кота с гривенником возле усов
  
  (как обычно, у М.А.Булгакова в романе предметом насмешек становится Н.И.Ежов, не раз встречавшийся мастеру в жизни и столь же, как и самому автору, ненавистный).
  
  - И вот, - рассказав про происшествие в Грибоедове, загрустив и затуманившись, Иван закончил: - я и оказался здесь.
  Гость сочувственно положил руку на плечо бедного поэта и сказал так:
  - Несчастный поэт! Но вы сами, голубчик, во всём виноваты. Нельзя было держать себя с ним столь развязно и даже нагловато. Вот вы и поплатились
  
  (при подслушивающих надзирателях основной причиной задержания Ивана мастер называет неуважительное, оскорбительное поведение его по отношению к Воланду, тем самым выражая дополнительное почтение всемогущему хозяину и заодно смягчая обвинения, выдвинутые против поэта).
  
  И надо ещё сказать спасибо, что всё это обошлось вам сравнительно дёшево.
  - Да кто же он, наконец, такой? - в возбуждении потрясая кулаками спросил Иван.
  Гость вгляделся в Ивана и ответил вопросом:
  - А вы не впадёте в беспокойство? Мы все здесь люди ненадёжные... Вызова врача, уколов и прочей возни не будет?
  
  (опасается называть фамилию вождя, боясь чересчур бурной реакции поэта, беспокоясь за то, чтобы не сгубило излишние любопытство Ивана Николаевича)
  
  - Нет, нет! - воскликнул Иван. - Скажите, кто он такой?
  - Ну хорошо, - ответил гость и веско и раздельно сказал: - Вчера на Патриарших прудах вы встретились с сатаной
  
  (называя Воланда-Сталина в книге именем царя тёмных сил зла, мастер сознательно, под запись надзирателей, льстит вождю, ясно осознавая его любовь к этому образу, как необходимой силе для строительства царства истины, светлого будущего, коммунизма).
  
  Иван не впал в беспокойство, как и обещал, но был всё-таки сильнейшим образом ошарашен
  
  (любой здравомыслящий человек будет, по меньшей мере, сильно удивлён, когда ему заявят, что встреченный вчера на бульваре господин есть сатана).
  
  - Не может этого быть! Его не существует!
  - Помилуйте! Уж кому-кому, но не вам это говорить. Вы были одним, по-видимому, из первых, кто от него пострадал. Сидите, как сами понимаете, в психиатрической лечебнице, а всё толкуете о том, что его нет
  
  (находясь в доме для умалишённых никого удивить утверждением о наличии дьявола нельзя, здесь это явление обычное).
  
  Право, это странно!
  Сбитый с толку Иван замолчал.
  - Лишь только вы начали его описывать, - продолжал гость, - я уже стал догадываться, с кем вы вчера имели удовольствие беседовать
  
  (инструкции, полученные мастером, ставили задачу детально вычистить в показаниях поэта имя и участие Воланда в произошедших событиях, он, естественно, заранее знал, с кем встретились на Патриарших прудах Иван Николаевич и Михаил Александрович; по предварительной версии тогда произошёл несчастный случай).
  
  И, право, я удивляюсь Берлиозу!
  
  (обязан был литератор, как умудрённый жизненным опытом человек, сразу признать вождя советской страны, да, видимо, помешала вода абрикосовая или водка).
  
  Ну вы, конечно, человек девственный, - тут гость опять извинился, - но тот, сколько я о нём слышал, всё-таки хоть что-то читал!
  
  (раз за разом поражается наивности Берлиоза мастер).
  
  Первые же речи этого профессора рассеяли всякие мои сомнения. Его нельзя не узнать, мой друг! Впрочем, вы... вы меня опять-таки извините, ведь я не ошибаюсь, вы человек невежественный?
  
  (мастер называет поэта девственным и невежественным, то есть наивным и глупым, за что и извиняется перед ним)
  
  - Бесспорно, - согласился неузнаваемый Иван.
  - Ну вот... ведь даже лицо, которое вы описывали... разные глаза, брови! Простите, может быть, впрочем, вы даже оперы "Фауст" не слыхали?
  
  (автор подталкивает всех читателей на ложный путь трактования романа, не думаю, что описание разных глаз и бровей мы сможем найти как в поэме Гёте, так и в опере Гуно)
  
  Иван почему-то страшнейшим образом сконфузился
  
  (сам подобный упрёк для человека занимающегося историей и написавшем поэму на историческую тему оскорбителен, стыдно поэту за то, что они не признали Воланда-Сталина)
  
  и с пылающим лицом что-то начал бормотать про какую-то поездку в санаторию в Ялту...
  
  (вспоминает он о различных вариантах эмиграции, что обсуждали они в тот вечер с Берлиозом)
  
  - Ну вот, ну вот... неудивительно! А Берлиоз, повторяю, меня поражает...
  
  (мастер крайне удивлён наивностью маститого литератора).
  
  Он человек не только начитанный, но и очень хитрый
  
  (автор вставляет в речь мастера информацию про редактора о том, что мастер был лично знаком с М.А.Берлиозом, далее в рассказе о своей судьбе гость намекнёт, что редактор, к которому относил свою книгу мастер, пытаясь её издать, и М.А.Берлиоз, - это одно лицо).
  
  Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее"
  
  (отдавая должное старому конспиратору и подпольщику).
  
   Необходимое дополнение.
  
  Ключевой момент диалога.
  Мастер невзначай произносит сам первый фамилию чёрного мага. Если бы он не знал этого заранее, то откуда ему должно быть известно столь точные данные какого-то иностранного гостя. Не сатаны, не дьявола, не Мефистофеля, а Воланда.
  Уточним, что для посвящённых под этой кличкой, согласно фабулы романа, скрывается Иосиф Виссарионович Сталин, когда инкогнито выходит в город.
  
   Продолжим.
  
  "- Как?! - в свою очередь крикнул Иван
  
  (наконец, названо и восстановлено в памяти имя чёрного мага, иностранца, незнакомца).
  
  - Тише!
  
  (нельзя криком привлекать внимание надзирателей к тому, что они определились в понимании подлинного имени Воланда)
  
  Иван с размаху шлепнул себя ладонью по лбу и засипел
  
  (сам рассказчик до сего момента запамятовал то, как звали странного иностранца):
  
  - Понимаю, понимаю. У него буква "В" была на визитной карточке. Ай-яй-яй, вот так штука! - Он помолчал некоторое время в смятении, всматриваясь в луну
  
  (вот и она спутница Афрания заглядывает в окна, при одном упоминании имени его),
  
  плывущую за решёткой, и заговорил: - Так он, стало быть, действительно мог быть у Понтия Пилата? Ведь он уже тогда родился? А меня сумасшедшим называют! - прибавил Иван, в возмущении указывая дверь
  
  (наконец, прозревает поэт, кем был встреченный им на Патриарших прудах странный иностранец).
  
  Горькая складка обозначилась у губ гостя.
  - Будем глядеть правде в глаза, - и гость повернул своё лицо в сторону бегущего сквозь облако ночного светила
  
  (перед луной свидетельствует мастер).
  
  - И вы, и я - сумасшедшие, что отпираться! Видите ли, он вас потряс - и вы свихнулись, так как у вас, очевидно, подходящая для этого почва
  
  (теперь уже мастер диктует Ивану Николаевичу безопасную для него "легенду" нервного заболевания).
  
  Но то, что вы рассказываете, бесспорно было в действительности. Но это так необыкновенно, что даже Стравинский, гениальный психиатр, вам, конечно, не поверил. Он смотрел вас? (Иван кивнул.) Ваш собеседник был и у Пилата, и на завтраке у Канта, а теперь он навестил Москву
  
  (многие годы в СССР истиной будет всё, что утверждают вожди партии, а в основе всего будет лежать правда Сталина-Воланда).
  
  - Да ведь он тут чёрт знает чего натворит! Как-нибудь его надо изловить? - не совсем уверенно, но всё же поднял голову в новом Иване прежний, ещё не окончательно добитый Иван
  
  (подымают голову в душе Бездомного остатки его прежних глупых и наивных иллюзий о царстве истины, о коммунизме, о советской власти).
  
  - Вы уже попробовали, и будет с вас, - иронически отозвался гость, - другим тоже пробовать не советую. А что натворит
  
  (много ещё "подвигов" и свершений будет совершенно советской властью и её вождями в России: ДнепроГЭС, Беломоро-Балтийский Канал, строительство бессмысленных дорог и лагерей на Крайнем Севере и Колыме, ядерные полигоны на огромных населённых людьми территориях, поднятие целинных земель, обнищание Черноземья, поворот сибирских рек на юг и т.д.),
  
  это уж будьте благонадёжны
  
  (очевидная подсказка М.А.Булгакова о том, каков будет критерий существования для всех жителей страны и, конечно, для Бездомного).
  
  Ах, ах! Но до чего мне досадно, что встретились с ним вы, а не я!
  
  (эта мечта уже очень скоро осуществится в главе 24, и она целиком зависит от его собственного желания править под диктовку Воланда роман)
  
  Хоть все и перегорело, и угли затянулись пеплом, все же клянусь, что за эту встречу я отдал бы связку ключей Прасковьи Фёдоровны, ибо мне больше нечего отдавать. Я - нищий!
  
  (отдать ключи и без того принадлежащие им, надеясь избавиться от унизительной своей текущей специальности).
  
  - А зачем он вам понадобился?"
  
   Необходимое дополнение.
  
  Желание получить правдивую историю прихода к власти большевиков, терзала умы многих, в двадцатые и тридцатые годы. В закрытой стране не было своих массовых книг, обосновывавших исторически в сознании народа советскую власть.
  Наличие заказа на учебник новейшей истории несомненно, как и от легальной тогда власти, так и от интеллектуальной среды Москвы. Мне кажется, что такого труда, признанного общественным мнением, нет и до сих пор.
  Рассказ мастера в камере Ивану Николаевичу Бездомному о создании романа имеет множественное значение. Это история и о том, как заказывали, вербовали и прогибали мастера, а также и о том, что ждёт Бездомного, и даже о том, что историю революции ещё предстоит написать.
  Уверен, собрав вместе в камере и в этой главе поэта и мастера, М.А.Булгаков подчеркнул единство душ и судьбы обоих персонажей. Добавив к ним безымянную женщину-провокатора из рассказа мастера, автор, и её жизнь соотносит к ним обоим.
  В 1926 году мало кто мог признавать в лицо Иосифа Виссарионовича Джугашвили. Также плохо были известны истинные фамилии вождей. Больше их знали по кличкам. Демонстрируя свои визитные карточки или удостоверения, оставались еще пока неузнаваемыми даже видные деятели Советского Правительства. Ещё пока не носят их портреты в транспарантах по всем улицам праздничных городов СССР.
  Здесь смыкается время.
  1926 год, когда разворачиваются события с убийством Михаила Александровича Берлиоза, сеансом чёрной магии в театре Варьете и празднованием Первого мая; 1936 год, когда происходит история мастера; 1937 год, когда в стране идёт страшная волна репрессий с публичными процессами, с разоблачением "ежовщины", с массовыми расстрелами.
  
   Продолжим.
  
  "Гость долго грустил и дёргался, но наконец заговорил:
  - Видите ли, какая странная история, я сижу здесь из-за того же, что и вы, именно из-за Понтия Пилата. - Тут гость пугливо оглянулся и сказал: - Дело в том, что год тому назад я написал о Пилате роман
  
  (ещё одно временное указание М.А.Булгакова на А.М.Горького, родившегося 28 марта 1868 года и умершего в Горках под Москвой 18 июня 1936 года, из 1937 года, когда 1 мая выпадает на субботу, читателей автор возвращает в 1936 год, а роман мастер написал в 1935 году).
  
  - Вы - писатель? - с интересом спросил поэт.
  Гость потемнел лицом и погрозил Ивану кулаком, потом сказал:
  - Я - мастер, - он сделался суров и вынул из кармана халата совершенно засаленную чёрную шапочку с вышитой на ней жёлтым шёлком буквой "М". Он надел эту шапочку и показался Ивану и в профиль и в фас, чтобы доказать, что он - мастер. - Она своими руками сшила её мне, - таинственно добавил он
  
  (далее в романе, мастер демонстративно носит, сшитую Маргаритой Николаевной, черную шапочку с желтой буквой "М", очевидно, не случайное совпадение, указывающее на имя мастера Максим и, может быть, на известную по многим фотографиям, растиражированную при жизни в прессе, тюбетейку, что носил известный пролетарский писатель).
  
  - А как ваша фамилия?
  - У меня нет больше фамилии
  
  (действительно, не очень многие люди знают настоящую фамилию А.М.Горького - Пешков),
  
  - с мрачным презрением ответил странный гость, - я отказался от неё, как и вообще от всего в жизни
  
  (не хочет он обременять своё чистое прошлое и честную фамилию, незапятнанную сотрудничеством с НКВД).
  
  Забудем о ней.
  - Так вы хоть про роман-то скажите, - деликатно попросил Иван.
  - Извольте-с. Жизнь моя, надо сказать, сложилась не совсем обыкновенно, - начал гость.
  ... Историк по образованию, он ещё два года тому назад
  
  (то есть в 1934 году, подсказка автора читателям; исходим из того, что мастер, как и А.М.Горький умрёт в 1936 году, этот сдвиг во времени ещё не раз будет подчёркиваться М.А.Булгаковым)
  
  работал в одном из московских музеев, а кроме того, занимался переводами...
  
  (автор указывает на чисто литературную деятельность мастера, достаточно далёкую от работы историка в музее, объясняя читателям, что именно работа в музее была прикрытием основной деятельности мастера, а не наоборот).
  
  - С какого языка? - с интересом спросил Иван.
  - Я знаю пять языков, кроме родного, - ответил гость, - английский, французский, немецкий, латинский и греческий
  
  (в Ершалаимской части латинским языком М.А.Булгаков обозначит язык образованной интеллигенции, сам язык нигде в мире давно не используется в качестве разговорного, греческим языком автор обозначает европейские языки, арамейским - родной русский язык).
  
  Ну, немножко ещё читаю по-итальянски
  
  (ещё один намёк-указание на А.М.Горького, многим известно, что длительное время проживал в Италии, на острове Капри).
  
  - Ишь ты! - завистливо шепнул Иван.
  Жил историк одиноко, не имея нигде родных и почти не имея знакомых в Москве. И, представьте, однажды выиграл сто тысяч рублей".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Известный историк, знающий множество языков, видимо, в силу неблагонадёжности работающий в одном из советских музеев, получает заказ на создание учебника по истории революции 1917 года.
  Быть может, от Михаила Александровича Берлиоза или его последователей, ведь заказывал он уже антирелигиозную поэму поэту Ивану Бездомному в главе 1.
  Неоднозначность темы произведения вынуждает применить сложный вариант заказа.
  
   Продолжим.
  
  "- Вообразите моё изумление, - шептал гость в чёрной шапочке, - когда я сунул руку в корзину с грязным бельём
  
  (разве хранят ценные облигации в барахле, предназначенном для стирки, конечно, это очередная волшебная "легенда" для официального отчёта о происхождении денег перед НКВД)
  
   и смотрю: на ней тот же номер, что и в газете! Облигацию, - пояснил он, - мне в музее дали.
  Выиграв сто тысяч, загадочный гость Ивана поступил так: купил книг, бросил свою комнату на Мясницкой...
  - Уу, проклятая дыра! - прорычал он
  
  (не в той ли самой "дыре" сейчас проживает поэт Иван Николаевич Бездомный?).
  
  ...И нанял у застройщика, в переулке близ Арбата, две комнаты в подвале маленького домика в садике. Службу в музее бросил и начал сочинять роман о Понтии Пилате".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Очевидно, что в советское время бросить службу мог только человек творческой профессии, то есть член какого-либо Союза, писателей, журналистов, архитекторов, художников. Следовательно, мастер пишет книгу уже состоя в одном из них.
  Роман, который пишет мастер не история Иешуа и его казни, а роман о Понтии Пилате и Ершалаиме, столице Иудеи. Так подсказывает читателям М.А.Булгаков, кто есть главный персонаж его книги. Царь Николай Второй, Санкт-Петербург и Российская Империя - вот истинные герои его романа.
  Находится здесь мастер из-за Понтия Пилата, пишет роман о Понтии Пилате, первая глава Ершалаимской истории называется "Понтий Пилат", неужели всего этого недостаточно, чтобы понять, кто важнейшее действующее лицо книги мастера. Так мог рассуждать М.А.Булгаков.
  Отнюдь не Иешуа предмет изучения мастера, но Понтий Пилат.
  
   Продолжим.
  
  "- Ах, это был золотой век! - блестя глазами, шептал рассказчик. - Совершенно отдельная квартирка, и ещё передняя, и в ней раковина с водой
  
  (все устройства, где течёт вода, используются в романе М.А.Булгаковым для обозначения источников информации; мыться, значит очищаться, разоблачаться; позже в главе 24 Алоизий Могарыч признается Воланду и его свите, что он по их требованию уже целую ванну в квартире мастера пристроил для прослушивания),
  
  - почему-то особенно горделиво подчеркнул он, - маленькие оконца над самым тротуарчиком, ведущим от калитки. Напротив, в четырёх шагах, под забором, сирень, липа и клён. Ах, ах, ах! Зимою
  
  (идёт 1935 год)
  
  я очень редко видел в оконце чьи-нибудь чёрные ноги и слышал хруст снега под ними
  
  (посторонние люди во дворе мастера не появляются).
  
  И в печке у меня вечно пылал огонь! Но внезапно наступило весна, и сквозь мутные стёкла увидел я сперва голые, а затем одевающиеся в зелень кусты сирени. И вот тогда-то, прошлою весной, случилось нечто гораздо более восхитительное, чем получение ста тысяч рублей. А это, согласитесь, громадная сумма денег!
  - Это верно, - признал внимательно слушающий Иван.
  - Я открыл оконца и сидел во второй, совсем малюсенькой комнате, - гость стал отмеривать руками, - так вот - диван, а напротив другой диван, а между ними столик, и на нём прекрасная ночная лампа, а к окошку ближе книги, тут маленький письменный столик
  
  (если сопоставить количество предметов и размеры описываемой комнаты, то там и повернутся было негде),
  
  а в первой комнате - громадная комната, четырнадцать метров
  
  (размеры квартиры просто крохотные, подобные жилища в советское время называли "полуторками"),
  
  - книги, книги и печка. Ах, какая у меня была обстановка! Необыкновенно пахнет сирень! И голова моя становилась лёгкой от утомления, и Пилат летел к концу...
  
  (роман ещё до появления подруги практически был закончен)
  
  - Белая мантия, красный подбой! Понимаю! - восклицал Иван.
  - Именно так! Пилат летел к концу, к концу, и я уже знал, что последними словами романа будут: "...Пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат"
  
  (судя по всему, мастер полностью уже закончил роман, но занимался только незначительной правкой стиля и ошибок).
  
  Ну, натурально, я выходил гулять. Сто тысяч - громадная сумма, и у меня был прекрасный костюм
  
  (не чужд человеческим слабостям мастер).
  
  Или отправлялся обедать в какой-нибудь дешёвый ресторан
  
  (разве бывают дешевые рестораны?).
  
  На Арбате был чудесный (!) ресторан, не знаю, существует ли он теперь".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Мастер привлекает внимание контролирующих органов внезапным изменением внешнего вида, "прикида" говоря современным сленгом, ежедневным посещением в обед ресторанов, публичных мест. За такими "злачными" заведениями всегда в советское время был установлен негласный контроль.
  Там часто бывали и отдыхали сотрудники НКВД.
  Во времена СССР чекисты всегда были одними из самых высокооплачиваемых служащих государства, тем более, что во многих местах им вовсе платить было не надо. Объясняя своё посещение данного предприятия служебной необходимостью, они могли пировать где им угодно вполне легально. Подобные затраты работниками торговли списывались на издержки производства.
  Само наличие удостоверения офицера НКВД или КГБ открывало практически любые двери и безо всяких оплаты позволяло пользоваться множеством всевозможных в СССР благ.
  Так, мастер попал под "колпак" НКВД. Своим естественным для молодого человека стремлением выделяться в серой советской толпе полунищих людей.
  
   Продолжим.
  
  "Тут глаза гостя широко открылись, и он продолжал шептать, глядя на луну
  
  (мастер, по воле автора, как бы молится на ночное светило, явный признак того, кто послал ему на случайное свидание подругу, конечно, главный блюститель в СССР нравственности, морали и "дозволенных" речей и мыслей НКВД):
  
  - Она несла в руках отвратительные, тревожные жёлтые цветы. Чёрт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчётливо выделялись на чёрном её весеннем пальто. Она несла жёлтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась
  
  (совершенно обыденная, я бы сказал, рутинная, практика чекистов, да и всех известных секретных служб мира, - подсылать к интересующему их ничего не подозревающему человеку красивую женщину в качестве любовницы, для полного контроля над его деятельностью).
  
  Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько её красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!
  
  (безусловно за смазливой женщиной пристроился "прикинутый" мастер, реагируя на её явное приглашение, кто может увидеть одиночество в глазах на расстоянии, праздно шатаясь по Тверской)
  
  Повинуясь этому жёлтому знаку
  
  (двигается мастер не за глазами, которых он ещё толком не разглядел, а за ярким притягивающим его взор цветом),
  
  я тоже свернул в переулок и пошёл по её следам. Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по одной стороне, а она по другой. И не было, вообразите, в переулке ни души. Я мучился, потому что мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдёт, и я никогда её более не увижу
  
  (достаточно неопытен и робок мастер в обращении с женщинами, поначалу ещё не уверен правильно ли понял он её зов, не показалось ли ему).
  
  И, вообразите, внезапно заговорила она
  
  (женщина, которую преследует незнакомый мужчина с многолюдной улицы, сворачивает в пустой переулок, более того, сама начинает разговор с ним, находящимся через дорогу от неё):
  
  - Нравятся ли вам мои цветы?
  
  (должны были, по предварительному замыслу оперативников, привлечь внимание романтического и старомодного мастера именно цветы, как и случилось в романе, мне кажется, в те революционные годы сами цветы были "моветоном" в обществе, признаком буржуазной, мещанской морали, хотя вполне вероятно, что такими цветами обозначали себя просто свободные женщины)
  
  Я отчётливо помню, как прозвучал её голос, низкий довольно-таки, но со срывами, и, как это ни было глупо, показалось, что эхо ударило в переулке и отразилось от жёлтой грязной стены
  
  (женщина для того, чтобы быть наверняка услышанной, буквально кричит, коверкая голос, басом).
  
  Я быстро перешёл на её сторону и, подходя к ней, ответил:
  - Нет
  
  (мастер бежит на её зов, но ему не нравится её легкомысленное поведение, чем он, несомненно, поражает женщину свободного поведения).
  
  
  Она поглядела на меня удивленно, а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину!
  
  (теперь у него есть возможность разглядеть одиночество в глазах)
  
  Вот так штука, а? Вы, конечно, скажете, сумасшедший?
  - Ничего я не говорю, - воскликнул Иван и добавил: - Умоляю, дальше!
  И гость продолжал:
  - Да, она поглядела на меня удивлённо, а затем, поглядев, спросила так:
  - Вы вообще не любите цветов?
  
  (ей неприятно пренебрежение цветами, что невольно демонстрирует мастер)
  
  В голосе её была, как мне показалось, враждебность. Я шёл с нею рядом, стараясь идти в ногу, и, к удивлению моему, совершенно не чувствовал себя стеснённым
  
  (едва ли не маршируя, идет женщина, проверяя, уж не ошиблась ли она, не вычислил ли ее истинные намерения мастер, заодно, по-женски, своим некоторым временным отчуждением закрепляя сильнее возникшую приязнь).
  
  - Нет, я люблю цветы, только не такие, - сказал я
  
  (образованному мужчине, безусловно, нравятся цветы в руках у женщины, но не всякому человеку приятны ярко жёлтые мимозы).
  
  - А какие?
  - Я розы люблю.
  Тут я пожалел о том, что это сказал
  
  (эти слова - прекрасный повод для того, чтобы ей подать запланированный знак),
  
  потому что она виновато улыбнулась и бросила свои цветы в канаву. Растерявшись немного, я всё-таки поднял их и подал ей, но она, усмехнувшись, оттолкнула цветы, и я понёс их в руках
  
  (дважды настойчиво выбрасывает цветы подруга мастера, это сигнал для других сотрудников о том, что всё в порядке, обычно на подобные операции НКВД посылало не одну женщину, а в сопровождении наблюдателей).
  
  Так шли молча некоторое время, пока она не вынула у меня из рук цветы и бросила их на мостовую, затем продела свою руку в чёрной перчатке с раструбом в мою, и мы пошли рядом.
  - Дальше, - сказал Иван, - и не пропускайте, пожалуйста, ничего!
  
  (словами поэта подчёркивает важность деталей, мелочей в рассказе мастера М.А.Булгаков).
  
  - Дальше? - переспросил гость. - Что же, дальше вы могли бы и сами угадать. - Он вдруг вытер неожиданную слезу
  
  (многократно всеми биографами А.М.Горького подмеченная чрезвычайная сентиментальность и слезливость указана и автором нашего романа)
  
  правым рукавом и продолжал: - Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих. Так поражает молния, так поражает финский нож! Она-то, впрочем, утверждала, впоследствии, что это не так
  
  (автор, в излюбленной манере, заставляет сам персонаж случайно сознаваться в предумышленности его действий, руководимых отнюдь не провидением, а своим начальством из НКВД),
  
  что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком... и я там, тогда... с этой, как её...
  - С кем? - спросил Бездомный.
  - С этой... ну... с этой... ну... - ответил и защёлкал пальцами.
  - Вы были женаты?
  - Ну да, вот же я и щёлкаю... На этой... Вареньке... Манечке... нет, Вареньке... ещё платье полосатое, музей.... Впрочем, я не помню
  
  (можно ли так точно, до мельчайших подробностей помня историю создания романа, забыть фамилии любимых женщин, нет, конечно; мастер сознательно скрывает близких людей, не давая внести в протоколы наблюдателей их инициалы).
  
  Так вот, она говорила, что с жёлтыми цветами в руках она вышла в тот день, чтобы я наконец её нашёл, и что, если бы этого не произошло, она отравилась бы, потому что жизнь её пуста
  
  (подруга мастера ко времени их первого свидания уже практически разуверилась в большевистских идеалах и избавилась от иллюзий, что когда-то привели её в эту организацию).
  
  Да, любовь поразила нас мгновенно. Я это знал в тот же день уже через час, когда мы оказались, не замечая города, у Кремлёвской стены на набережной.
  Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет. На другой день мы сговорились встретиться там же, на Москве-реке, и встретились. Майское солнце светило нам
  
  (вот обозначен и месяц, такой привычный в романе, май 1935 года).
  
  И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой.
  Она приходила ко мне каждый день, а ждать её я начинал с утра. Ожидание это выражалось в том, что я переставлял на столе предметы. За десять минут я садился к оконцу и начинал прислушиваться, не стукнет ли ветхая калитка. И как курьёзно: до встречи моей с нею
  
  (после появления незнакомки жизнь мастера контролируется множеством людей, понятно, что они появились не случайно)
  
  в наш дворик мало кто приходил, просто сказать, никто не приходил, а теперь, мне казалось, что весь город устремился в него. Стукнет калитка, стукнет сердце
  
  (автор стуком сердца кодирует вход каждого нового посетителя в дворик),
  
  и, вообразите, на уровне моего лица за оконцем обязательно чьи-нибудь грязные сапоги. Точильщик. Ну, кому нужен точильщик в нашем доме? Что точить? Какие ножи?
  
  (соглядатаи из НКВД вычисляют всех знакомых мастера, обеспечивают прикрытие своего агента и исключают возможность преждевременной передачи романа в чужие руки).
  
  Она входила в калитку один раз, а биений сердца до этого я испытывал не менее десяти, я не лгу
  
  (десять секретных сотрудников предваряют приход подруги, сопровождают ее).
  
  А потом, когда приходил её час и стрелка показывала полдень, оно даже и не переставало стучать до тех пор, пока без стука, почти совсем бесшумно, не равнялись с окном туфли с чёрными замшевыми накладками-бантами, стянутыми стальными пряжками
  
  (мне представляется, что такие туфли носила в те годы Елена Сергеевна, и очень гордилась ими).
  
  Иногда она шалила и, задержавшись у второго оконца, постукивала носком в стекло
  
  (когда ей удавалось прийти к нему без сопровождения наружного наблюдения, она вела себя немного иначе).
  
  Я в ту же секунду оказывался у этого окна, но исчезала туфля, чёрный шёлк, заслонявший свет, исчезал, - я шёл ей открывать.
  Никто не знал о нашей связи, за это я вам ручаюсь, хотя так никогда и не бывает. Не знал её муж, не знали знакомые. В стареньком особнячке, где мне принадлежал этот подвал, знали, конечно, видели, что приходит ко мне какая-то женщина, но имени её не знали
  
  (как обычно у М.А.Булгакова, и да, и нет, об их связи знал весь мир, да и не скрывалось это особо ни от кого, ранее стучала калитка в унисон с сердцем, но никто не знал, что эта связь переросла в настоящую любовь).
  
  - А кто она такая? - спросил Иван, в высшей степени заинтересованный любовной историей
  
  (ведь не только фамилию своих Манечки и Вареньки не называет мастер, но и инициалы своей новой подруги; так выравнивает в иерархии всех трёх женщин автор).
  
  Гость сделал жест, означавший, что он никогда и никому этого не скажет, и продолжал свой рассказ.
  Ивану стало известным, что мастер и незнакомка полюбили друг друга так крепко, что стали совершенно неразлучны
  
  (в какой-то момент времени им стало трудно обходиться друг без друга, но жить вместе они не могут потому, что это приведёт к смене контролирующего агента, что совершенно не желательно ни мастеру, ни его подруге).
  
  Иван представлял себе ясно уже и две комнаты в подвале особнячка, в которых были всегда сумерки из-за сирени и забора. Красную потёртую мебель, бюро, на нём часы, звеневшие каждые полчаса, и книги, книги, от крашенного пола до закопчённого потолка, и печку.
  Иван узнал, что гость его и тайная жена уже в первые дни своей связи пришли к заключению, что столкнула их на углу Тверской и переулка сама судьба и что созданы они друг для друга навек
  
  (так автор обозначает то, что подруга не скрывала своего задания наблюдать за мастером от него самого, быть может, сам М.А.Булгаков познакомился с Еленой Сергеевной Шиловской примерно в такой ситуации?).
  
  Иван узнал из рассказа гостя, как проводили день возлюбленные. Она приходила, и первым долгом надевала фартук, и в узкой передней, где находилась та самая раковина
  
  (в чём заключена работа агента, он готовит для руководства отчётный материал за предшествующий период, грязной посуде до завтрака взяться неоткуда, мастер в одиночку питался в ресторанах),
  
  которой гордился почему-то бедный больной, на деревянном столе зажигала керосинку, и готовила завтрак, и накрывала его в первой комнате на овальном столе. Когда шли майские грозы и мимо подслеповатых окон шумно катилась в подворотню вода, угрожая залить последний приют
  
  (опять иносказание, здесь они и погибнут оба, но пока мастер и его подруга пишут в отчётах такое, что заставляет их дружно смеяться, заливают своим наблюдателям всяческую белиберду, чтобы продлить своё счастье),
  
  влюблённые растапливали печку и пекли в ней картофель. От картофеля валил пар, чёрная картофельная шелуха пачкала пальцы. В подвальчике слышался смех, деревья в саду сбрасывали с себя после дождя обломанные веточки, белые кисти.
  Когда кончились грозы и пришло душное лето, в вазе появились долгожданные и обоими любимые розы. Тот, кто называл себя мастером, работал лихорадочно над своим романом
  
  (роман написан и закончен, как минимум месяц назад),
  
  и этот роман поглотил и незнакомку.
  - Право, временами я начинал ревновать её к нему, - шептал пришедший с лунного балкона
  
  (обозначая луной балкон, автор снова указывает современную службу мастера)
  
  ночной гость Ивану.
  Запустив в волосы тонкие с остро отточенными ногтями пальцы
  
  (ненавязчиво, легко, мимолётом отразит в образе подруги мастера М.А.Булгаков пристрастие Елены Сергеевны к косметологическим процедурам)
  
  она без конца перечитывала написанное, а перечитав, шила вот эту самую шапочку. Иногда она сидела на корточках у нижних полок или стояла на стуле у верхних и тряпкой вытирала сотни пыльных корешков
  
  (таким образом, тщательно просматривает она всю собранную мастером литературу, по всей видимости, на предмет наличия чего-нибудь крамольного, запрещённого по заданию руководства, заполняя отчёты кучей фамилий).
  
  Она сулила славу, она подгоняла его и вот тут-то стала называть мастером. Она нетерпеливо дожидалась обещанных уже последних слов о пятом прокураторе Иудеи, нараспев и громко повторяла отдельные фразы, которые ей нравились, и говорила, что в этом романе - её жизнь
  
  (судя по словам незнакомки, ей были выдвинуты очень жёсткие условия контроля за созданием романа с самого начала, видимо, за этот, так и не принятый и не утверждённый Иешуа, роман, покарает советская Фемида мастера и Маргариту в конце книги).
  
  Он был дописан в августе месяце, был отдан какой-то безвестной машинистке, и та перепечатала его в пяти экземплярах
  
  (М.А.Булгаков подсказывает читателям то, что роман растиражирован, и теперь уже никакому уничтожению подвергнуться в принципе не может).
  
  И, наконец, настал час, когда пришлось покинуть тайный приют и выйти в жизнь.
  - И я вышел в жизнь, держа его в руках, и тогда моя жизнь кончилась, - прошептал мастер и поник головой, и долго качалась печальная черная шапочка с желтой буквой "М"
  
  (тянуть далее с окончанием романа было нельзя, но он уже тогда понимал, что за произведение он написал).
  
  Он повел дальше свой рассказ, но тот стал несколько бессвязен. Можно было понять только одно, что тогда с гостем Ивана случилась какая-то катастрофа".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Не конец жизни описывает мастер, но его начало.
  Так начинают существовать все литераторы.
  Реакция на его роман критиков и поведение редактора говорят лишь об одном: в литературной среде его роман произвел фурор.
  Словом "катастрофа" обозначает автор триумф в интеллигентной антисоветской среде произведения мастера.
  
   Продолжим.
  
  "- Я впервые попал в мир литературы, но теперь, когда все уже кончилось
  
  (после предательства, заключения, отказа от прежних убеждений)
  
  и гибель моя налицо, вспоминаю о нем с ужасом! - торжественно
  
  (нет, не ужас описывает М.А.Булгаков в словах мастера, но тайную гордость своим несомненным успехом среди служителей муз)
  
  прошептал мастер и поднял руку
  
  (подчеркивая свою принадлежность к писательскому клану).
  
  - Да, он чрезвычайно поразил меня, ах, как поразил!
  
  (такими словами выражают восторг от произведенного эффекта, мир литературы и люди, в нём участвующие, вызвали у мастера восхищение).
  
  - Кто? - чуть слышно шепнул Иван
  
  (так опознают своих погибших друзей, несомненно, что под редактором М.А.Булгаков подразумевает безвинно убиенного своего старшего товарища Михаила Александровича Берлиоза, затаив дыхание, слушает поэт рассказ мастера),
  
  опасаясь перебивать взволнованного рассказчика.
  - Да редактор, я же говорю, редактор
  
  (такими словами всегда люди подтверждают догадку, это был действительно М.А.Берлиоз).
  
  Да, так он прочитал. Он смотрел на меня так, как будто у меня щека была раздута флюсом
  
  (от неподдельного восторга смущённо пряча глаза),
  
  как-то косился на угол и даже сконфуженно хихикал
  
  (чувствуя величину стоявшего перед ним таланта от ощущения собственной малости в сравнении с ним).
  
  Он без нужды мял манускрипт
  
  (мастер называет свою работу именем вечных древних рукописей, тем самым подчёркивая отношение редактора к его работе; мять манускрипт любому образованному человеку и в голову не придёт)
  
  и крякал
  
  (так выражают удовлетворение или удовольствие).
  
  Вопросы, которые он мне задавал, показались мне сумасшедшими. Не говоря ничего по существу романа
  
  (никаких критических замечаний у редактора просто нет),
  
  он спрашивал меня о том, кто я таков и откуда я взялся, давно ли пишу и почему обо мне ничего не было слышно раньше
  
  (обычное желание интеллектуального человека поближе познакомиться с человеком, с его предыдущими, ранними работами),
  
  и даже задал, с моей точки зрения, совсем идиотский вопрос: кто это надоумил сочинить роман на такую странную тему?
  
  (этот вопрос ключевой, а не дурацкий, у такой фундаментальной книги о царе Николае Втором в советских условиях должен быть конкретный заказчик, без него никаких шансов опубликовать роман в СССР у мастера нет).
  
  Наконец он мне надоел, и я спросил его напрямик, будет ли он печатать роман или не будет
  
  (мне ясно, что сто тысяч получены мастером от редактора, это был его заказ, но вопрос состоит в том, что возможно ли в таком виде опубликовать роман).
  
  Тут он засуетился, начал что-то мямлить
  
  (а что ещё он может сказать, держа в руках роман об Императоре, по идее, в советские времена подобная литература вместе с её автором и теми, кто рискнёт её опубликовать, подлежала разносу и уничтожению)
  
  и заявил, что самолично решить этот вопрос он не может, что с моим произведением должны ознакомиться другие члены редакционной коллегии, именно критики Латунский и Ариман и литератор Мстислав Лаврович
  
  (каким-то образом, заручившись поддержкой видных деятелей литературы, редактор надеется всё же издать роман).
  
  Он просил меня прийти через две недели.
  Я пришел через две недели
  
  (просто виртуозно, с потрясающим чувством юмора характеризует читающих людей М.А.Булгаков)
  
  и был принят какой-то девицей со скошенными к носу от постоянного вранья глазами
  
  (ясно от чего могут скоситься глаза у секретаря редакции, от бесконечного чтения книг, направляющихся в печать).
  
  - Это Лапшённикова, секретарь редакции, - усмехнувшись
  
  (улыбается шутке мастера),
  
  сказал Иван, хорошо знающий тот мир
  
  (все люди, с кем сталкивается мастер, из круга общения поэта, а значит и М.А.Берлиоза),
  
  который так гневно описывал его гость".
  
   Необходимое дополнение.
  
  В главе 24 отзовется о ней, якобы возмущенный сейчас мастер, отвечая на предложение Воланда начать изображать Алоизия:
  
  "Мастер улыбнулся.
  - Этого Лапшённикова не напечатает..."
  
  Бытовые жизнеописания успешных советских проходимцев-чиновников, типа Алоизия Могарыча, такой опытный ответственный секретарь в печать не пропустит.
  В этом ответе Воланду истинная оценка уровня специалиста, выставленная мастером, и светлая память о её высокой требовательности к литературному труду.
  
   Продолжим.
  
  "Может быть, - отрезал тот, - так вот, от неё я получил свой роман, уже порядочно засаленный и растрёпанный
  
  (зачитанный до дыр и, конечно, уже переписанный и растиражированный в списках среди читающих людей).
  
  Стараясь не попадать своими глазами в мои, Лапшённикова сообщила мне, что редакция обеспечена материалом на два года вперёд и что поэтому вопрос о напечатании моего романа, как она выразилась, "отпадает"
  
  (она говорит явно казённым, не литературным языком, таким образом М.А.Булгаков подчёркивает её личное отношение к отказу в публикации романа мастера, такими словами образованные люди "язвят").
  
  - Что я помню после этого? - бормотал мастер, потирая висок. - Да, осыпавшиеся красные лепестки на титульном листе и ещё глаза моей подруги. Да, эти глаза я помню".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Роман мастера на титульном листе начинается с заглавия "Понтий Пилат" или Император всея Руси царь Николай Второй.
  Красными лепестками обозначает М.А.Булгаков правку красными чернилами цензора из НКВД основного содержания романа, облика его главного героя.
  Нет, не высохшая роза осыпалась своими лепестками на книгу мастера, а суровая рука советской власти в лице контролёра литературных произведений из НКВД расчертила даже первую страницу романа в пух и прах.
  Полными недоумения и ужаса от открывшейся им правды, глазами смотрит подруга на мастера. Так избавляются от последних иллюзий.
  
   Продолжим.
  
  "Рассказ Иванова гостя становился всё путанее, всё более наполнялся какими-то недомолвками. Он говорил что-то про косой дождь и отчаяние в подвальном приюте, о том, что ходил куда-то ещё
  
  (любому человеку, долго пожившему в СССР, должно быть ясно, куда ходил мастер, конечно, к партийным руководителям различного ранга, надутым "индюкам", от которых зависело только незначительное смягчение наказания и ничего более, они имели право карать, миловать мог только великий вождь).
  
  Шепотом вскрикивал, что он её, которая толкала его на борьбу, ничуть не винит, о нет, не винит!
  
  (наши романтические женщины, уверовавшие в утопические идеалы, и сегодня верят в то, что можно построить общество справедливых и добропорядочных людей благими намерениями и богатыми посулами царства истины или светлого будущего).
  
  Далее, как услышал Иван, произошло нечто внезапное и странное. Однажды герой развернул газету и увидел в ней статью критика Аримана, которая называлась "Вылазка врага" и где Ариман предупреждал всех и каждого, что он, то есть наш герой, сделал попытку протащить
  
  (на самом деле, попытку издать роман во что бы то ни стало предпринимают маститые литераторы)
  
  в печать апологию
  
  (восхваление)
  
  Иисуса Христа.
  - А, помню, помню! - вскричал Иван. - Но я забыл, как ваша фамилия!"
  
   Необходимое дополнение.
  
  Трудно представить, что молодой поэт столь меркантилен, что помнит отнюдь не благозвучную фамилию секретаря редакции Лапшённиковой, но не помнит как зовут нашумевшего автора.
  Безусловно помнит.
  Но, как и мастер раньше притворно не помнил даже имён своих родных женщин, так и теперь поэт сознательно делает вид, что запамятовал известную всему литературному миру фамилию.
  
   Продолжим.
  
  "- Оставим, повторяю, мою фамилию, её нет больше, - ответил гость. - Дело не в ней. Через день в другой газете за подписью Мстислава Лавровича обнаружилась другая статья, где автор её предлагал ударить, и крепко ударить, по пилатчине и тому богомазу
  
  (это слово, как мне кажется, в те годы обозначало иконописцев, что издревле на Руси считались людьми, которые занимаются чистым, богоугодным, священным занятием, так, невзначай, М.А.Булгаков, в статье литературного критика выравнивает мастера и Андрея Рублёва),
  
  который вздумал протащить (опять это проклятое слово!) её в печать.
  Остолбенев от этого неслыханного слова "пилатчина", я развернул третью газету. Здесь было две статьи: одна - Латунского, а другая - подписанная буквами "М.З."
  
  (Михаил Александрович Берлиоз, первая и последняя буквы в полном имени редактора).
  
  Уверяю вас, что произведение Аримана и Лавровича могли считаться шуткою по сравнению с написанным Латунским. Достаточно вам сказать, что называлась статья Латунского "Воинствующий старообрядец". Я так увлёкся чтением статей о себе, что не заметил, как она (дверь я забыл закрыть) предстала предо мною с мокрым зонтиком в руках и с мокрыми же газетами
  
  (мастер настолько зачитался, что не заметил приход любимой женщины, подчёркнуто автором, в столь плачевном состоянии, ведь, несомненно, она тоже промокла до нитки под дождем).
  
  Глаза её источали огонь, руки дрожали и были холодны. Сперва она бросилась меня целовать, затем, хриплым голосом и стуча рукою по столу, сказала, что она отравит Латунского".
  
   Необходимое дополнение.
  
  После откровенного отказа советской власти дать разрешение на издание романа, известные критики, знакомые и друзья редактора начинают целую рекламную кампанию в поддержку мастера и его романа. Сегодня мы бы назвали всё описанное М.А.Булгаковым одним словом "пиар" или продвижение в сознание людей нового продукта.
  Как иначе можно объяснить массированную критику в адрес никому не известного романа едва ли не во всех средствах массовой информации, доступных простым людям? Как можно было в те годы по-другому прославить роман, чем не тем, как объявить его запрещённым? Как пробудить массовое любопытство обычного обывателя?
  М.А.Булгаков не считает даже необходимым комментировать реакцию всей литературной общественности на эти публикации. Так всё ему представляется очевидным.
  Становится понятным и гнев подруги, в будущем нам станет известно, что её зовут Маргарита Николаевна. Не разобравшись в том, из каких соображений критики устраивают разнос роману мастера, она обрушивает всю вину за несчастье своего возлюбленного на его сподвижников, а не на своих благодетелей начальников.
  На тех, кто рискнул оповестить весь читающий мир о рождении нового гения.
  Многих из них мы увидим под прицелом глаза с бельмом Азазелло на похоронах М.А.Берлиоза.
  А разве весь литературный мир с лёгкой руки Маргариты Николаевны, до сего дня не пылает гневом по отношению к литературным критикам: Ариману, Латунскому, Мстиславу Лавровичу, "М.З.", что подразумевало под собой М.А.Берлиоза, вместе с ответственным секретарём Лапшённиковой?
  
   Продолжим.
  
  "Иван как-то сконфуженно покряхтел
  
  (поэту естественно понятна цель статей критиков, он огорчён глупостью подруги мастера),
  
  но ничего не сказал.
  - Настали безрадостные осенние дни, - продолжал гость, - чудовищная неудача с этим романом как бы вынула у меня часть души. По существу говоря, мне больше нечего было делать, и жил я от свидания к свиданию
  
  (печальная судьба не публикуемого писателя близка и знакома автору нашего романа).
  
  И вот в это время случилось что-то со мною. Чёрт знает что, в чём Стравинский, наверно, давно уже разобрался. Именно, нашла на меня тоска и появились какие-то предчувствия. Статьи, заметьте, не прекращались
  
  (немногим далее указан срок до какого времени выходили статьи; они издавались с августа по середину октября, два месяца, иногда по две статьи в один номер).
  
  Над первыми из них я смеялся. Но чем больше их появлялось, тем более менялось моё отношение к ним. Второй стадией была стадия удивления. Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей
  
  (взвешивая каждое слово, эзоповым языком, воздают критики хвалу роману мастера),
  
  несмотря на их грозный и уверенный тон
  
  (без соблюдения правил игры, заданных советской властью, не опубликовать и этих статей).
  
  Мне всё казалось, - и я не мог от этого отделаться, - что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать
  
  (М.А.Булгаков упорно подсказывает читателям, что литераторы вкладывают двойной смысл в текст своих работ),
  
  и что их ярость вызывается именно этим. А затем, представьте себе, наступила третья стадия - страха. Нет, не страха этих статей
  
  (мастер отделяет свой страх и работу литераторов, к которой он относится без неприязни, значит, с приязнью?),
  
  поймите, а страха перед другими, совершенно не относящимися к ним или к роману вещами. Так, например, я стал бояться темноты
  
  (под тьмой или темнотой М.А.Булгаков подразумевает коммунизм или советскую власть, накрывшую всю Российскую Империю).
  
  Словом, наступила стадия психического заболевания. Мне казалось, в особенности когда я засыпал, что какой-то очень гибкий и холодный спрут своими щупальцами подбирается непосредственно и прямо к моему сердцу
  
  (нет сомнения, что после завершения работы над романом усиливается контроль за мастером со стороны сотрудников НКВД).
  
  И спать мне пришлось с огнём.
  Моя возлюбленная очень изменилась (про спрута я ей, конечно, не говорил, но она видела, что со мной творится что-то неладное), похудела и побледнела, перестала смеяться и всё просила меня простить её за то, что она советовала мне напечатать отрывок
  
  (не было никакой публикации; мастер пытался напечатать весь роман и по собственному желанию, а не по совету своей подруги; накручивает М.А.Булгаков сюжетные заблуждения в текст; совсем не за это просит прощения подруга и поэтому практически гонит его в эмиграцию, она извиняется за свою службу, за советскую власть, которую она в некотором роде представляет).
  
  Она говорила, чтобы я, бросив всё, уехал на юг к Чёрному морю
  
  (она предлагает мастеру, сломя голову, бежать спасаться за рубеж),
  
  истратив на эту поездку все оставшиеся от ста тысяч деньги.
  Она была настойчива
  
  (развязка близка),
  
  а я, чтобы не спорить (что-то подсказывало мне, что не придется уехать к Черному морю)
  
  (ясно, что никто не допустит его эмиграции, проще будет устроить ему несчастный случай),
  
  обещал ей это сделать на днях. Но она сказала, что она сама возьмет мне билет
  
  (дама ухаживает за своим кавалером, в действительности автор описывает конспиративные шаги, не привлекающие к мастеру внимания наружного наблюдения).
  
  Тогда я вынул все свои деньги, то есть около десяти тысяч рублей, и отдал ей
  
  (пытаясь сохранить остаток, мастер передаёт ей на хранение остаток, никаких других вариантов сберечь своё состояние у мастера нет).
  
  - Зачем так много? - удивилась она.
  Я сказал что-то вроде того, что боюсь воров и прошу ее поберечь деньги до моего отъезда
  
  (для отвода глаз наивный прозрачный предлог, думаю, что М.А.Булгаков всю эту сцену задумал, как камуфляж; отрывок никто не печатал, к Чёрному морю проезд, если вы при деньгах, свободный, купить билет не проблема, никаких воров не было и нет).
  
  Она взяла их, уложила в сумочку, стала целовать меня и говорить, что ей легче было бы умереть, чем покидать меня в таком состоянии одного
  
  (подруга одна продолжает борьбу за роман, мечется она между мастером и цензорами, что заставляют править роман),
  
  но что её ждут, что она покоряется необходимости, что придёт завтра. Она умоляла меня не бояться ничего
  
  (она всё ещё живёт иллюзиями).
  
  Это было в сумерки, в половине октября
  
  (речь идёт о 1935 годе, выигрыш или гонорар за книгу выпал мастеру в 1934 году).
  
  И она ушла. Я лёг на диван и заснул, не зажигая лампы. Проснулся от ощущения, что спрут здесь. Шаря в темноте, я еле сумел зажечь лампу. Карманные часы показывали два часа ночи. Я лёг заболевающим, а проснулся больным. Мне вдруг показалось, что осенняя тьма выдавит стёкла, вольётся в комнату и я захлебнусь в ней, как в чернилах
  
  (это опять она, Ершалаимская тьма, прёт и лезет в окна мастера, так через весь роман шествует советская власть по России, по Санкт-Петербургу, по Москве).
  
  Я встал человеком, который уже не владеет собой. Я вскрикнул, и у меня явилась мысль бежать к кому-то, хотя бы к моему застройщику
  
  (это, как прояснится позже, Алоизий Могарыч, ещё не завербованный в НКВД, частный предприниматель, друг мастера)
  
  наверх. Я боролся с собой как безумный. У меня хватило сил добраться до печки и разжечь в ней дрова. Когда они затрещали и дверца застучала, мне как будто стало немного легче. Я кинулся в переднюю и там зажёг свет, нашёл бутылку белого вина
  
  (даже в такой мелкой детали, М.А.Булгаков для успокоения и облегчения подаёт мастеру белое, а не красное вино, противопоставляя белогвардейское движение Красной Армии; может быть, кому-то мои наблюдения могут показаться надуманными, но я уверен, что автор за 12 лет написания романа продумал каждый штрих, сосредоточив весь смысл романа как раз в мелких деталях),
  
  откупорил её и стал пить вино из горлышка. От этого страх притупился несколько - настолько, по крайней мере, что я не побежал к застройщику
  
  (так автор обозначает личные отношения мастера и Алоизия Могарыча, видимо часто забегал мастер к своему арендодателю вечерять)
  
  и вернулся к печке. Я открыл дверцу, так что жар начал обжигать мне лицо и руки, и шептал:
  - Догадайся, что со мною случилась беда.... Приди, приди, приди!..
  
  (о чём ей догадываться, обо всём она прекрасно осведомлена, и придёт она скоро, почувствовав его зов, фактически подставляя себя).
  
  
  Но никто не шёл. В печке ревел огонь, в окна хлестал дождь. Тогда случилось последнее. Я вынул из ящика стола тяжёлые списки романа и черновые тетради
  
  (не о своих ли набросках, подсказывающих истинное содержание книги, говорит М.А.Булгаков)
  
  и начал их жечь. Это страшно трудно делать, потому что исписанная бумага горит неохотно
  
  (сухая бумага горит одинаково хорошо, что с текстом, что без текста, для эксперимента зажгите любую газету).
  
  Ломая ногти, я раздирал тетради, стоймя выкладывал их между поленьями и кочергой трепал листы. Пепел по временам одолевал меня, душил пламя, но я боролся с ним, и роман, упорно сопротивляясь, всё же погибал. Знакомые слова мелькали передо мной, желтизна
  
  (этим цветом во все времена обозначали бульварную, развлекательную литературу)
  
  неудержимо поднималась снизу вверх по страницам, но слова всё-таки проступали и на ней
  
  (смысл и содержание романа яростно сопротивлялись правке).
  
  Они пропадали лишь тогда, когда бумага чернела и я кочергой яростно добивал их.
  В это время в окно кто-то стал царапаться тихо
  
  (украдкой возвращается подруга, совсем не так, в сопровождении свиты шествовала она раньше).
  
  Сердце моё прыгнуло, и я, погрузив последнюю тетрадь в огонь, бросился отворять. Кирпичные ступеньки вели из подвала к двери на двор. Спотыкаясь, я подбежал к ней и тихо спросил:
  - Кто там?
  И голос, её голос, ответил мне:
  - Это я..."
  
   Необходимое дополнение.
  
  Кульминация истории мастера.
  Роман написан в августе. Мастера сажают "в половине октября".
  По всем газетам на протяжении двух месяцев идёт непрекращающаяся серия разоблачительных критических статей о труде мастера, как о чём-то религиозном и протаскивающем в печать "пилатчину", то есть историю о царе Николае Втором.
  Вся общественность бурлит ожиданием долгожданной публикации.
  Роман разлетается среди читателей по рукам обывателей и спекулянтов в списках.
  В домике мастера поселяется спрут, то есть обволакивает и душит мастера советская цензура. Она правит текст романа по своему желанию.
  День за днём идёт борьба за роман. Не прекращается травля писателя сотрудниками НКВД. В отчаянных попытках хоть в укороченном виде издать роман, подруга мастера мечется между мастером и своим руководством. Безо всякого успеха.
  Жечь растиражированную книгу лишено смысла, так М.А.Булгаков обозначает авторскую правку, которой мастер подвергает роман.
  Подруга мастера по его зову и по собственному желанию возвращается к нему без надежды, рискуя собой и обрекая себя на погибель.
  
  Считаю важным здесь добавить два слова от себя.
  Рукописи первого оригинала романа уничтожаются в этом месте романа. Остаются только правленые копии, изъятые и переданные властям экземпляры и переписанные частными людьми тетради.
  Так и случилось в действительности.
  Я уверен, что до нас дошли только специально оставленные М.А.Булгаковым копии. В значительной степени ради возникновения устойчивых заблуждений среди читающей публики.
  Удивительно и то, что тот экземпляр, по которому Елена Сергеевна Шиловская-Булгакова издала впервые роман при своей жизни, не сохранился. Мне не верится, что это произошло случайно.
  Мои догадки носят совершенно фантастический характер, но я всё же рискну их здесь опубликовать.
  Елена Сергеевна сама, по каким-то своим соображениям, изъяла и уничтожила эту копию.
  Быть может, там можно было вычитать на полях подсказки М.А.Булгакова.
  Быть может, автор договорился со своей женой о том, что та не должна открывать истинное содержание романа, а эта книга проливала свет на неё.
  Не знаю.
  Но одно известно точно, что Елена Сергеевна Булгакова-Шиловская не сделала ничего, чтобы приоткрыть завесу над содержанием романа. Трудно мне представить, что она не видела того, что теперь открылось мне.
  Я думаю, что они так решили с автором ещё задолго до его смерти. Оставить на распоряжение времени право прочитать роман.
  Мне казалось, что ей по-женски более приятен был образ романтической Маргариты, но к концу своего труда я полностью отказался от подобной трактовки её поведения.
  Просто она, к сожалению, не дожила до перестройки.
  Елена Сергеевна, как настоящий подпольщик, ни при каких условиях более не хотела, чтобы роман вновь лёг на "полку". Благодаря этому, мы теперь имеем возможность читать роман и видеть его истинное содержание.
  
   Продолжим.
  
  "Не помня как, я совладал с цепью и ключом. Лишь только она шагнула внутрь, она припала ко мне, вся мокрая, с мокрыми щеками и развившимися волосами, дрожащая
  
  (так возвращаются ни с чем домой побитые собаки).
  
  Я мог произнести только слово:
  - Ты... ты?..
  
  (он не ждал того, что она сумеет убежать к нему, не так ли расставалась Елена Сергеевна со своим мужем Е.А.Шиловским?)
  
  - и голос мой прервался, и мы побежали вниз. Она освободилась в передней от пальто, и мы быстро вошли в первую комнату. Тихо вскрикнув, она голыми руками выбросила из печки на пол последнее, что там оставалось, пачку, которая занялась снизу. Дым наполнил комнату сейчас же. Я ногами затоптал огонь, а она повалилась на диван и заплакала неудержимо и судорожно
  
  (от бессилия и беспомощности).
  
  Когда она утихла, я сказал:
  - Я возненавидел этот роман, и я боюсь. Я болен. Мне страшно
  
  (уже исковеркана книга правками до неузнаваемости).
  
  Она поднялась и заговорила:
  - Боже, как ты болен. За что это, за что? Но я тебя спасу, я тебя спасу. Что же это такое?
  Я видел её вспухшие от дыму и плача глаза, чувствовал, как холодные руки гладят мне лоб.
  - Я тебя вылечу, вылечу, - бормотала она, впиваясь мне в плечи, - ты восстановишь его. Зачем, зачем я не оставила у себя один экземпляр!
  
  (конечно, копий много, не осталось оригинала самой рукописи, мне кажется, здесь и кроется подсказка исчезновения последней выправленной к изданию копии романа, с которой был напечатан роман "Мастер и Маргарита" при жизни Елены Сергеевны, она его уничтожила, после многотысячного тиражирования)
  
  Она оскалилась от ярости, что-то еще говорила невнятное. Затем, сжав губы, она принялась собирать и расправлять обгоревшие листы. Это была какая-то глава из середины романа, не помню какая. Она аккуратно сложила листки, завернула их в бумагу, перевязала их лентой
  
  (очередную правленую копию понесёт к своим начальникам подруга).
  
  Все ее действия показывали, что она полна решимости и что она овладела собой. Она потребовала вина и, выпив, заговорила спокойнее.
  - Вот так приходится платить за ложь, - говорила она, - и больше я не хочу лгать. Я осталась бы у тебя и сейчас, но мне не хочется это делать таким образом. Я не хочу, чтобы у него навсегда осталось в памяти, что я убежала от него ночью. Он не сделал мне никогда никакого зла.... Его вызвали внезапно, у них на заводе пожар
  
  (сколько будет пожаров и катастроф в СССР, сколько вредителей, врагов и просто злодеев, никому никогда не сосчитать, на самом деле это называется бесхозяйственностью).
  
  Но он вернётся скоро. Я объяснюсь с ним завтра утром, скажу, что я люблю другого, и навсегда вернусь к тебе. Ответь мне, ты, может быть, не хочешь этого?
  - Бедная моя, бедная, - сказал я ей, - я не допущу, чтобы ты это сделала. Со мною будет нехорошо, и я не хочу, чтобы ты погибала вместе со мной
  
  (собственная участь давно стала очевидной мастеру, никаких шансов выжить для себя он не оставляет).
  
  - Только эта причина? - спросила она и приблизила свои глаза к моим.
  - Только эта.
   Она страшно оживилась, припала ко мне, обвивая мою шею, и сказала:
  - Я погибаю вместе с тобою
  
  (теперь это и её выбор, очень скоро она вернётся в подвальчик в чём мать родила и будет ждать до мая следующего года своего мастера, когда Иешуа вынесет приговор:
  
  "Он не заслужил света, он заслужил покой",
  
  - добавлю от себя, вечный покой).
  
  Утром я буду у тебя.
  И вот, последнее, что я помню в моей жизни, это - полоску света из моей передней, и в этой полосе света развившуюся прядь, ее берет и ее полные решимости глаза. Еще помню черный силуэт на пороге наружной двери и белый сверток
  
  (последний, правленый вариант романа несёт чекистам подруга мастера, в отчаянии, как последний шанс).
  
  - Я проводил бы тебя, но я уже не в силах идти один обратно, я боюсь.
  - Не бойся. Потерпи несколько часов. Завтра утром я буду у тебя
  
  (только наши русские женщины умудряются продолжать верить и надеяться, когда уже ни верить, ни надеяться не на что).
  
  - Это и были её последние слова в моей жизни.... Тссс! - вдруг сам себя прервал больной и поднял палец. - Беспокойная сегодня лунная ночь
  
  (в эту ночь с четверга на пятницу маг даёт свой сеанс в театре Варьете; бесчинствуют на улице чекисты, грабя и насилуя несчастных женщин, посетивших театр, одну из них в фиолетовом белье; угрожая оружием, они глумятся над их мужьями; Григорий Данилович Римский едет в поезде, спасаясь от мести кота Бегемота за телеграммы, отосланные его начальству; Ивана Савельевича Варенуху насилует Гелла; утром из грибоедовского зала Бегемот украдёт голову М.А.Берлиоза).
  
  Он скрылся на балконе. Иван слышал, как проехали колёсики по коридору, кто-то всхлипнул или вскрикнул слабо.
  Когда всё затихло, гость вернулся и сообщил, что и 120-я комната
  
  (ни разу мне не попалось в романе другое обозначение этих номеров, только комната, но не палата)
  
  получила жильца
  
  (вот теперь опять, по желанию М.А.Булгакова больница стала тюрьмой, Жоржа Бенгальского, избитого прямо на сцене, привезут никак не в клинику, а прямо в заключение, в камеру).
  
  Привезли кого-то, и он всё просит вернуть ему голову. Оба собеседника помолчали в тревоге, но, успокоившись, вернулись к прерванному рассказу. Гость раскрыл было рот, но ночка, точно, была беспокойная. Голоса ещё слышались в коридоре, и гость начал говорить Ивану на ухо так тихо, что то, что он рассказал, стало известно одному поэту только, за исключением одной фразы:
  - Через четверть часа после того, как она покинула меня, ко мне в окно постучали...
  
  (понятно, что его арестовывают за написанный им роман, за изложенную там историю Понтия Пилата или царя Николая Второго, а не за то, что он страдает фобией)
  
  То, о чём шептал больной на ухо Ивану, по-видимому, очень волновало его. Судороги то и дело проходили по его лицу. В глазах его плавал и метался страх и ярость. Рассказчик указывал рукою куда-то в сторону луны
  
  (от неё родимой все беды в нашем романе, она - молчаливый соглядатай всех ужасов, творимых в романе Воландом и советской властью, о месяцах своего заключения рассказывает мастер поэту),
  
  которая давно уже ушла с балкона. Лишь тогда, когда перестали доноситься всякие звуки извне, гость отодвинулся от Ивана и заговорил погромче:
  - Да, так вот, в половине января, ночью, в том же самом пальто, но с оборванными пуговицами
  
  (в сталинские годы в тюрьмах срезали пуговицы),
  
  я жался от холода в моём дворике. Сзади меня были сугробы, скрывшие кусты сирени, а впереди меня и внизу - слабенько освещённые, закрытые шторами мои оконца. Я припал к первому из них и прислушался - в комнатах моих играл патефон".
  
   Необходимое дополнение.
  
  С середины октября 1935 года по 1 мая 1936 года отсутствует в своей квартирке мастер, но за это время ничего не изменится в ней, как сказано в главе 24:
  
  "...Где было всё так же, как было до страшной осенней ночи прошлого года..."
  
  Я совершенно уверен, что так строит свою реальность М.А.Булгаков, подсказывая читателям, что это Маргарита все эти полгода жила в квартире мастера и следила за порядком в ней.
  У него нет никаких других близких, как мы уже знаем из главы 13, кроме неё. И ещё, потому что только любимая женщина могла сохранить квартиру в том первозданном виде, в каком мастер её покинул.
  
  В главе 27:
  
  "... Душа Маргариты находилась в полном порядке",
  
  - так автор подчёркивает, что она вернулась в свой дом, лишь ненадолго покинутый ею.
  
  В главе 30:
  
  "А на круглом столе был накрыт обед, и среди закусок стояло несколько бутылок".
  
  Кто, кроме Маргариты Николаевны, ушедшей за своим мастером, мог заранее накрыть стол? Очевидно, что если в домике ничего не изменилось, то это значит никого из чужих людей там всё это время не было.
  
  Ещё раз вернусь к датам разворачивающихся событий.
  
  В главе 19 Маргарита вспомнит:
  
  "Как ровно год, день в день и час в час, на этой же самой скамье она сидела рядом с ним".
  
  То есть 30 апреля 1936 года. Так М.А.Булгаков обозначит время для читателей.
  В этой же главе Маргарита просыпается
  
  "в пятницу, когда был изгнан обратно в Киев дядя Берлиоза, когда арестовали бухгалтера",
  
  то есть 30 апреля 1937 года.
  Она ещё не обмазалась чудодейственной мазью, чтобы повернуть время вспять и вернуться в 1926 год.
  Следовательно, год назад 30 апреля 1936 года они вместе с мастером приходили сюда, к Кремлю, в Александровский парк, к Кутафьевой башне. Именно это посещение опишет дальше в главе 24 М.А.Булгаков, когда Воланд извлечет мастера из клиники.
  Здесь соединяются в одно целое дата гибели мастера и смерть А.М.Горького 18 июня 1936 года.
  
   Продолжим.
  
  "Это всё, что я расслышал, но разглядеть ничего не мог. Постояв немного, я вышел за калитку в переулок. В нём играла метель. Метнувшаяся мне под ноги собака
  
  (себя самого сравнивает с бездомным псом мастер)
  
  испугала меня, и я перебежал от неё на другую сторону. Холод и страх, ставший моим постоянным спутником, доводили меня до исступления. Идти мне было некуда, и проще всего, конечно, было бы броситься под трамвай на той улице
  
  (быть может, по этому трамваю можно будет точно определить месторасположение особнячок, где обитал мастер),
  
  в которую выходил мой переулок. Издали я видел эти наполненные светом, обледеневшие ящики и слышал их омерзительный скрежет на морозе. Но, дорогой мой сосед, вся штука заключалась в том, что страх владел каждой клеточкой моего тела. И так же точно, как собаки, я боялся и трамвая. Да, хуже моей болезни в этом здании нет, уверяю вас
  
  (страх - это болезнь, которой была заражена вся шестая часть суши под названием СССР).
  
  - Но вы же могли дать знать ей, - сказал Иван, сочувствуя бедному больному, - кроме того, ведь у неё же ваши деньги? Ведь она их, конечно, сохранила?
  - Не сомневайтесь в этом, конечно, сохранила. Но вы, очевидно, не понимаете меня. Или, вернее, я утратил бывшую у меня некогда способность описывать что-нибудь. Мне, впрочем, её не очень жаль, так как она мне не пригодится. Перед нею, - гость благоговейно посмотрел в тьму ночи, - легло бы письмо из сумасшедшего дома
  
  (но ведь он ещё даже не был в сумасшедшем доме, своим явлением он бы подставил всех своих знакомых в этом доме под страшные политические статьи для заговорщиков-бунтовщиков).
  
  Разве можно посылать письма, имея такой адрес? Душевнобольной? Вы шутите, мой друг! Сделать её несчастной? Нет, на это я не способен.
  Иван не сумел возразить на это, но молчаливый Иван сочувствовал гостю, сострадал ему
  
  (здесь присутствуют два Ивана, новому всё ясно и нечего возражать, а прежнему остаётся только милосердная жалость).
  
  А тот кивал от муки своих воспоминаний головою в чёрной шапочке и говорил так:
  - Бедная женщина.... Впрочем, у меня есть надежда, что она забыла меня...
  - Но вы можете выздороветь... - робко сказал Иван.
  - Я неизлечим
  
  (в очередной раз выносит приговор себе мастер),
  
  - спокойно ответил гость, - когда Стравинский говорит, что вернёт меня к жизни, я ему не верю
  
  (доктор Стравинский не возвращает к жизни, он может только освободить от судебного преследования, как душевнобольного, кого и пытаются изображать наши собеседники).
  
  Он гуманен и просто хочет утешить меня. Не отрицаю, впрочем, что мне теперь гораздо лучше. Да, так на чём, бишь, я остановился? Мороз, эти летящие трамваи.... Я знал, что эта клиника уже открылась
  
  (прямиком, услышав о наличии такого спасения, идёт по известному ему адресу мастер),
  
  и через весь город пешком пошёл в неё. Безумие! За городом я, наверно, замёрз бы, но меня спасла случайность. Что-то сломалось в грузовике, я подошёл к шофёру, это было километрах в четырёх за заставой
  
  (по всей видимости, контрольно-пропускной пункт или сокращённо КПП, имеет ввиду автор),
  
  и, к моему удивлению, он сжалился надо мной. Машина шла сюда. И он повёз меня. Я отделался тем, что отморозил пальцы на левой ноге. Но это вылечили. И вот четвёртый месяц я здесь
  
  (каждая сцена романа протекает в жёстких временных рамках и эти указания, повторяясь, разбросаны по всему роману).
  
  И, знаете ли, нахожу, что здесь очень и очень неплохо. Не надо задаваться большими планами, дорогой сосед, право! Я вот, например, хотел объехать весь земной шар. Ну, что же, оказывается, это не суждено
  
  (сам М.А.Булгаков делится с нами своей несостоявшейся мечтой, если вслушаться в эти слова можно услышать звук его голоса).
  
  Я вижу только незначительный кусок этого шара. Думаю, что это не самое лучшее, что есть на нём, но, повторяю, это не так уж худо. Вот лето идёт к нам, на балконе завьётся плющ, как обещает Прасковья Фёдоровна. Ключи расширили мои возможности. По ночам будет луна. Ах, она ушла!
  
  (очевидно, что ночное светило не присутствует при расставании мастера и поэта, они подконтрольны другому свету).
  
  Свежеет. Ночь валится за полночь. Мне пора.
  - Скажите мне, а что было дальше с Иешуа и Пилатом, - попросил Иван, - умоляю, я хочу знать.
  - Ах нет, нет, - болезненно дёрнувшись, ответил гость, - я вспомнить не могу без дрожи мой роман. А ваш знакомый с Патриарших сделал бы это лучше меня
  
  (так язвительно мастер указывает того, кто диктует всем единственно верную, по мнению существующей власти, трактовку истории).
  
  Спасибо за беседу. До свидания.
  И раньше чем Иван опомнился, закрылась решётка с тихим звоном, и гость скрылся".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Только в главе 24 он окончательно допишет свой роман в угоду власти. А пока он на её службе. При виде восстановленной рукописи:
  
  "- Он мне ненавистен, этот роман, я слишком много испытал из-за него".
  
  И, наконец, в главе 30:
  
  "... Голос его показался Иванушке незнакомым и глухим, - я уже больше не буду писать о нём. Я буду занят другим".
  
   Продолжим.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"