Как-то ко мне на дежурство пришёл один мой приятель тех лет.
Вечно взъерошенный, сексуально перевозбуждённый тип, с явным комплексом неполноценности и садистскими наклонностями, которые в юности часто наивные юноши, вроде меня, недооценивают, считая их проявлением жизненной неопытности, обязанной с возрастом и возмужанием испариться сами собой.
Это, конечно, ошибка.
В действительности, именно эти качества составляют сущность подобных человеческих существ. С течением времени растворяться в бытовой суете жизни многие другие наносные черты, а свойства непроизвольно проявляемые в неконтролируемые минуты останутся. Именно этот глупый хамоватый уличный хулиган составляют суть таких людей. Впрочем, с женской точки зрения этот стройный с благородной проседью в волосах городской образованный денди, с лексиконом английских словечек из словаря Эллы-людоедки из романа Ильфа-Петрова 'Двенадцать стульев', неизменно умел производить первое сногсшибательное впечатление. Порой этого было вполне достаточно, чтобы ошеломлённая новая знакомая раздвинула ноги, но чаще подруги под его натиском в панике бежали кто куда в испуге за собственную жизнь.
Я всегда подозревал, что эти черты характера были получены им от своего отца Рахата Аскеровича, которого он боготворил. Это был замкнутый чем-то вечно недовольный человек, считающий себя непризнанным гением философии.
Помню, как будучи на праздники в их доме, я наблюдал всегда чем-то недовольного старшего Тишкеева, якобы углублённого в недоступные никому глубокие мысли о великой и вечной Истине. В действительности, он был вполне удачливый в советское время учёный-преподаватель в Карагандинском медицинском институте, заведующий кафедрой марксистко-ленинской философии, кандидат наук, доцент. Для провинциального города это была генеральская должность. Мне неизвестно, что за научное открытие содержала его диссертация. Думаю чего-нибудь очень продвинутое в смысле большевистского понимания мира, поправляющее философию Абая Кунанбаева (великого казахского поэта девятнадцатого века), по причине своей средневековой 'необразованности' и дикого кочевого образа жизни незнакомого с 'передовыми' учениями о социализме и коммунизме.
Вероятно, Рахат Аскерович был сильно озабочен проблемами борьбы за сохранение своего административного положения в институте и статуса высокого интеллектуала, который давало ему его служебное кресло. Впрочем, в этом ничего оригинального в советской стране не было. Буквально тем же самым занимались кругом все представители, так называемой, интеллигенции на периферии Советского Союза, в том числе и мои близкие родственники. Как иначе мы могли выжить и получить приличное образование?
Но его сын был совершенный обалдуй. Он любил выпить водочки, хотя хмелел от сто граммов до потери памяти. Или, быть может, он просто притворялся, позволяя себе быть естественным в подпитии, зная, что окружающие люди спишут его врождённую распущенность на состояние опьянения?
В тот день, о котором я решил вспомнить здесь, Арбат, не зная куда себя девать вечером, что свойственно инфантильным неорганизованным людям, заявился ко мне скоротать за 'пузырьком' пару-тройку часов. Мне было нечего делать в ночь с субботы на воскресенье, да и выпить я был сам в молодости не прочь, так что, подумав про себя: 'Ты и мёртвого уговоришь', - я, недолго думая, согласился.
Нужно было найти для полного комплекта девчонок.
У меня был всегда конкретный и стабильный выбор. Я довольно быстро сдружился в 'Клубе', как называли Дом Культуры местные жители, с молоденькой сотрудницей Альфиёй. Нам было взаимно приятно проводить время друг с другом и не только в постели. Эти отношения были легки и без всяких обязательств.
Так что у меня половой проблемы не было.
Но Арбат был тип вечно сексуально перевозбуждённый. Ему всегда требовалась какая-нибудь новая подружка, так как длительных отношений с ним не выдерживала ни одна уважающая себя девушка.
В моём ДК работали много творческих служащих, музыкантов, массовиков-затейников, художников. Ставки заработной платы для полусамодеятельной культурной организации были спланированы мудрым советским руководством очень маленькие. Очевидно, что работали в подобных заведениях на таких должностях либо очень молодые и неопытные сотрудники, либо талантливые, но опустившиеся, списанные из продвинутых контор за безответственность неудачники, либо престарелые предпенсионного и пенсионного возраста усталые старики.
В тот день писала свои афиши молоденькая девушка-художник из простой корейской семьи. Звали её Вика Тен.
Блестящий молодой человек, с почти законченным математическим образованием был для неё чем-то гениальным и неземным. Зине казалось, что подобные высоколобые интеллектуалы блуждают где-то в другом мире, недоступном её ограниченному уму.
Оболтус Айба, как его звали только близкие друзья по созвучию со словом 'шайба', свалился на девушку, словно стихийное бедствие. После пары фраз о Моцарте и Эйнштейне он обрушился на несчастного оформителя со страстью неандертальца.
Мне ещё в те дни и в голову не могло прийти, что молодой интеллектуал с благородной ранней проседью в волосах, орлиным взором и претензией на французскую галантность с англосаксонским произношением (по его убеждённому мнению) окажется банальным бытовым насильником. Это позже я стану избегать его общества. А тогда я был юн и глуп.
Бедная Вика. Мало того, что изорвал на ней платье, он пытался с ней совокупляться на мраморном полу фойе в присутствии случайных посетителей местного очага культуры.
Мне пришлось сделать вид, что этот пьяный тип не имеет ко мне никакого отношения, благо он порвал на мне рубаху тоже, и я для пущей убедительности и острастки распоясавшегося дебошира сделал вид, что вызываю милицию. Как только Арбат услышал мою притворную речь, он быстро взял себя в руки, и с видом Юлия Цезаря, которого предал Брут, мгновенно ретировался.