"Маленький человек в дырявом жёлтом котелке и с грушевидным малиновым носом, в клетчатых брюках и лакированных ботинках выехал на сцену Варьете на обыкновенном двухколёсном велосипеде. Под звуки фокстрота он сделал круг, а затем испустил победный вопль, от чего велосипед поднялся на дыбы. Проехавшись на одном заднем колесе, человечек перевернулся вверх ногами, ухитрился на ходу отвинтить переднее колесо и пустить его за кулисы, а затем продолжал путь на одном колесе, вертя педали руками".
Необходимое дополнение.
Отдыхали раньше люди в театрах, восторгаясь сложными психологическими драмами, и с детьми в цирке, наблюдая чудеса велосипедной техники семьи Джулли, но теперь развлекаются иначе по рабоче-крестьянски, не замысловато.
Устраивают цирк-шапито в местах изысканных интеллектуальных забав артисты по требованию новых властителей дум.
М.А.Булгаков, рассказывая о выступлении артистов на сцене драматического театра, прикрытого легкомысленным словом "Варьете", показывает читателям вырождение театрального искусства в СССР.
Из истории Театра Сатиры известно, что в его помещении до революции находился цирк братьев Никитиных. К тому же всем известна популярная в среде кинематографистов сокращённая по мнению знатоков цитата В.И.Ленина: "Из всех искусств для нас важнейшим является кино и цирк".
Продолжим.
"На высокой металлической мачте с седлом наверху и с одним колесом выехала полная блондинка в трико и юбочке, усеянной серебряными звёздами, и стала ездить по кругу. Встречаясь с ней, человечек издавал приветственные крики и ногой снимал с головы котелок.
Наконец, прикатил малютка лет восьми со старческим лицом и зашнырял между взрослыми на крошечной двухколёске, к которой был приделан громадный автомобильный гудок
(не удивительные сцены из великих пьес драматургов демонстрируют на сцене театра Варьете, не балет, не оперу или оперетту, а выступление лилипутов, то есть не проблемы человеческих взаимоотношений или звуков музыки, а возможности людей с врождёнными уродствами).
Сделав несколько петель, вся компания под тревожную дробь барабана из оркестра подкатилась к самому краю сцены, и зрители первых рядов ахнули и откинулись, потому что публике показалось, что вся тройка со своими машинами грохнется в оркестр.
Но велосипеды остановились как раз в тот момент, когда передние колёса уже грозили соскользнуть в бездну на головы музыкантам. Велосипедисты с громким криком "Ап!" соскочили с машин и раскланялись, причём блондинка посылала публике воздушные поцелуи, а малютка протрубил смешной сигнал на своём гудке.
Рукоплескания потрясли здание, голубой занавес пошёл с двух сторон и закрыл велосипедистов, зелёные огни с надписью "Выход" у дверей погасли, и в паутине трапеций под куполом, как солнце, зажглись белые шары. Наступил антракт перед последним отделением.
Единственным человеком, которого ни в коей мере не интересовали чудеса велосипедной техники семьи Джулли, был Григорий Данилович Римский
(не волнуют обычные цирковые номера утонченную душу финдиректора).
В полном одиночестве он сидел в своем кабинете, кусая тонкие губы, и по лицу его то и дело проходила судорога
(не понимает он в чём его промах, где просчёт).
К необыкновенному исчезновению Лиходеева присоединилось совершенно непредвиденное исчезновение администратора Варенухи.
Римскому было известно, куда он ушёл и... не пришёл обратно! Римский пожимал плечами и шептал сам себе:
- Но за что?!
(не понимает Римский, почему задержан Варенуха в милиции, ведь все действия администратора направлены лишь на раскрытие идиотских, бессмысленных распоряжений директора театра Варьете Степана Лиходеева, на раскрытие оскорбляющих высшее начальство предложений, на обычный донос на своё руководство, что было распространённым явлением в советское время, на, якобы, помощь органам для выявление злоумышленников и тунеядцев).
И, странное дело: такому деловому человеку, как финдиректор, проще всего, конечно, было позвонить туда, куда отправился Варенуха, и узнать, что с тем стряслось, а между тем он до десяти часов вечера не мог принудить себя сделать это
(с Иваном Савельевичем если что и случилось, то случилось из-за конфликта с сотрудниками НКВД, то есть милиции).
В десять же, совершив над собой форменное насилие, Римский снял трубку с аппарата и тут убедился в том, что телефон его мёртв. Курьер доложил, что и остальные аппараты в здании испортились
(в преддверии своей акции, на всякий случай, лишают театр связи с миром сотрудники НКВД).
Это, конечно, неприятное, но не сверхъестественное событие почему-то окончательно потрясло финдиректора
(он лишён всякой возможности защищаться, даже взывать к ней),
но в то же время и обрадовало: отвалилась необходимость звонить.
В то время, как над головой финдиректора вспыхнула и замигала красная лампочка
(такие лампочки в театрах предупреждают о начале спектакля, о пожаре, сигнализируют об опасности, и о том, что надо соблюдать тишину),
возвещавшая начало антракта, вошёл курьер и сообщил, что приехал иностранный артист. Финдиректора почему-то передёрнуло
(уже от одной мысли, что ему сегодня предстоит, как от удара хлыстом, вздрагивает Григорий Данилович),
и, став уж совсем мрачнее тучи, он отправился за кулисы, чтобы принимать гастролера, так как более принимать было некому
(этой процедуры пытался избежать Григорий Данилович, разыскивая Степана Лиходеева).
В большую уборную из коридора, где уже трещали сигнальные звонки, под разными предлогами заглядывали любопытные. Тут были фокусники в ярких халатах и в чалмах
(уверен, что настоящие профессионалы "утёрли бы носы" нашим магу и фокусникам-дилетантам Фаготу и коту Бегемоту, с их криминальными навыками),
конькобежец в белой вязаной куртке, бледный от пудры рассказчик и гримёр
(в кулисах театра ходят сплошь работники масс-культуры, как выразились бы сегодня, шоу-бизнеса, среди них нет ни одного серьёзного артиста).
Прибывшая знаменитость поразила всех своим невиданным по длине фраком дивного покроя
(обычный кожаный длинный плащ, фирменная роба комиссаров тех лет)
и тем, что явилась в полумаске
(палач всегда, на всякий случай, опасаясь мести, прячет лицо, да и в будущем расследовании ему незачем фигурировать в собственном обличье; собственно, ничего удивительного в прикрытом лице для артиста цирка нет, вызывает вопрос зачем скрывать лицо представителю власти).
Но удивительнее всего были двое спутников чёрного мага: длинный клетчатый в треснувшем пенсне
(всю дорогу расхаживает в романе практически слепой Коровьёв, главный надсмотрщик за криминалом)
и чёрный жирный кот, который, войдя в уборную на задних лапах, совершенно непринуждённо сел на диван, щурясь на оголённые гримировальные лампионы.
Римский постарался изобразить на лице улыбку, от чего оно сделалось кислым и злым
(совсем не рад видеть аншлаговых чародеев финдиректор),
и раскланялся с безмолвным магом, сидящим рядом с котом на диване. Рукопожатия не было
(артисты ведут себя так, как если бы явились судебные приставы или налоговые инспектора, словом так, как ведут себя те, кто наделён властью).
Зато развязный клетчатый сам отрекомендовался финдиректору, назвав себя "ихний помощник"
(скорее всего такое представление было распространённым явлением у чекистов в 1920-ых годах).
Это обстоятельство удивило финдиректора
(по телефону Варенуха из кабинета Римского говорил с помощником, поэтому ничего удивительного в нём для Григория Даниловича нет, неожиданно то, что все переговоры с администрацией театра ведёт Фагот, а не Воланд),
и опять-таки неприятно: в контракте решительно ничего не упоминалось ни о каком помощнике
(именно помощник будет проводить, так называемый, сеанс).
Весьма непринуждённо и сухо Григорий Данилович осведомился у свалившегося ему на голову клетчатого о том, где аппаратура артиста".
Необходимое дополнение.
Эмоциональное состояние Григория Даниловича наглядно демонстрирует его знание того, что за "артисты" собираются сейчас выступать. Автор непринужденно и недвусмысленно указывает на это.
Вся сцена цирковых упражнений и чудес придумана автором для показа в сюрреалистичной, аллегоричной форме тех великих экономических индустриальных новшеств власти реализуемых в первые советские пятилетки.
"Ловкость рук и никакого мошенничества" напишет в другой книге другой автор, описывая мелкое жульничество Остапа Бендера.
В нашем романе Коровьев назовет эту ловкость рук "аппаратурой", то есть главным механизмом по экспроприации ценностей у населения.
Продолжим.
"- Алмаз вы наш небесный, драгоценнейший господин директор, - дребезжащим голосом ответил помощник мага, - наша аппаратура всегда при нас. Вот она! Эйн, цвей, дрей!
(так же отсчитывал он перед глазами Никанора Ивановича в "нехорошей квартире", манипулируя с бумагами и деньгами)
- И, повертев перед глазами Римского узловатыми пальцами, внезапно вытащил из-за уха у кота собственные Римского золотые часы с цепочкой, которые до этого были у финдиректора в жилетном кармане под застёгнутым пиджаком и с продетой в петлю цепочкой
(распространённый фокус воров карманников, их фирменный знак).
Римский невольно ухватился за живот, присутствующие ахнули, а гримёр, заглядывающий в дверь, одобрительно крякнул.
- Ваши часики? Прошу получить, - развязно улыбаясь, сказал клетчатый и на грязной ладони подал растерянному Римскому его собственность.
- С таким в трамвай не садись, - тихо и весело шепнул рассказчик гримеру
(сам М.А.Булгаков, забежав в наше сознание из далёкого прошлого, подсказывает специальность этого "артиста").
Но кот отмочил штуку почище номера с чужими часами. Неожиданно поднявшись с дивана, он на задних лапах подошёл к подзеркальному столику, передней лапой вытащил пробку из графина, налил воды в стакан, выпил её, водрузил пробку на место и гримировальной тряпкой вытер усы".
Необходимое дополнение.
Описания кота Бегемота, если их соотнести с живым человеком, или с недавно казнённой жертвой, выглядят, как нечто издевательское. Чудовищной величины кот превращается в крохотного человечка, таковым, как известно и был Николай Иванович Ежов.
Ни в одном его действии нет, если подумать и разобраться, ничего симпатичного, весёлого или виртуозного. Всё, что он делает отличается либо плебейским хамством и грубостью, либо чрезмерной жестокостью.
Мне кажется, Николай Иванович Ежов вызывал животное, утробное отвращение у М.А.Булгакова, поэтому он в этом эпизоде привычно без тени брезгливости пьёт застоявшуюся воду, демонстрируя полное отсутствие знаний о правилах элементарной гигиены, протирая губы тряпкой, которой гримёры вытирают руки.
В главе 9 Коровьёв говорил, что Воланд дрессирует кота, то есть Бегемот - это такая вымуштрованная лично магом скотина, каждое действие которой заранее отрепетировано и многократно заученно.
Практически в портрете кота Бегемота писатель продолжает раскрывать сатирический образ Шарикова или Клима Чугункина, уже найденный им в "Собачьем сердце".
Продолжим.
"Тут никто даже и не ахнул, только рты раскрыли, а гримёр восхищённо шепнул:
- Ай, класс!
В это время в третий раз тревожно загремели звонки, и все, возбуждённые и предвкушающие интересный номер, повалили из уборной вон.
Через минуту в зрительном зале погасли шары, вспыхнула и дала красноватый отблеск на низ занавеса рампа, и в освещённой щели занавеса предстал перед публикой полный и весёлый как дитя человек с бритым лицом, в помятом фраке и несвежем белье
(подвергнутый в кулисах физическому внушению свиты Воланда театральный ведущий, с застывшей на лице улыбкой невинного "дитя", в обмоченных от испуга и грубого насилия штанах, с замкнутыми в наручники руками, появляется он на сцене, точнее, таким его выпускают на сцену ради собственного развлечения и для наглядной острастке публике Воланд и его подручные).
Это был хорошо известный всей Москве конферансье Жорж Бенгальский.
- Итак, граждане
(уже вторым словом ставит он зрителей в положение обвиняемых),
- заговорил Бенгальский, улыбаясь младенческой улыбкой, - сейчас перед вами выступит... - Тут Бенгальский прервал сам себя и заговорил с другими интонациями
(берёт себя в руки, достойно и профессионально не теряясь в самой непритязательной для себя сцене, ведёт себя, как истинный артист и добропорядочный гражданин):
- Я вижу, что количество публики к третьему отделению ещё увеличилось. У нас сегодня половина города! Как-то на днях встречаю я приятеля и говорю ему: "Отчего не заходишь к нам? Вчера у нас была половина города". А он мне отвечает: "А я живу в другой половине!"
(он приносит извинения публике, и сожалеет о том, что люди пришли сегодня в театр)
- Бенгальский сделал паузу
(замолкает, давая время осознать, сидящим в зале, куда они попали, и что им сейчас предстоит),
ожидая, что произойдёт взрыв смеха
(эта фраза уводит читателей от истинного содержания происходящего),
но так как никто не засмеялся, то он продолжал: - ...Итак, выступит знаменитый иностранный артист мосье Воланд с сеансом Чёрной магии! Ну, мы-то с вами понимаем, - тут Бенгальский улыбнулся мудрой улыбкой
(предупреждает, что надо готовиться к худшему),
- что её вовсе не существует на свете и что она не что иное, как суеверие, а просто маэстро Воланд в высокой степени владеет техникой фокуса, что и будет видно из самой интересной части, то есть разоблачения этой техники
(объясняет людям, что сейчас их будут грабить и раздевать, по-простому без сложностей и безо всяких фокусов),
а так как мы все как один за технику, и за её разоблачение, то попросим господина Воланда!
Произнеся всю эту ахинею, Бенгальский сцепил обе руки ладонь к ладони
(характерная хватка при связанных наручниками руках, но совершенно не подходящая для радостного приглашения на сцену)
и приветственно замахал ими в прорез занавеса, отчего тот, тихо шумя, и разошёлся в стороны.
Выход мага с его длинным помощником и котом, вступившим на сцену на задних лапах, очень понравился публике.
- Кресло мне
(странно представляется профессор, так должно вести себя не вышедшему на сцену артисту, а избалованному зрителю или верховному судье, перед прениями сторон),
- негромко приказал Воланд, и в ту же секунду, неизвестно как, и откуда, на сцене появилось кресло
(чего уж трудного на театральной, специально для подобных манипуляций оборудованной сцене исполнить такой фокус),
в которое и сел маг. - Скажи мне, любезный Фагот, - осведомился Воланд у клетчатого гаера
(шутом, точнее пошляком и кривлякой при Воланде-Сталине величает Коровьева-Дзержинского автор, согласно толковых словарей русского языка),
носившего, по-видимому, и другое наименование, кроме "Коровьёв", - как по-твоему, ведь московское народонаселение значительно изменилось?
(выехал из Москвы за границу весь цвет интеллигенции, всё дворянство и купечество, понаехало из деревень крестьянство, чернь, "лимита", как говорили совсем недавно)
Маг поглядел на затихшую, поражённую появлением кресла из воздуха публику
(люди шокированы предстоящей процедурой добровольной сдачи нетрудовой, избыточной на взгляд представителей власти, роскоши и ценностей, вместо заявленных сеансов чёрной магии).
- Точно так, мессир, - негромко ответил Фагот-Коровьёв.
- Ты прав. Горожане сильно изменились... внешне, я говорю, как и сам город
(не ухожены улицы Москвы, угрюмо и страшно вечерами в нём),
впрочем. О костюмах нечего уж и говорить
(обнищали жители города, ходят они, в чём попало),
но появились эти... как их... трамваи, автомобили...
- Автобусы, - почтительно подсказал Фагот
(не улучшение благосостояния горожан перечисляет в качестве изменений Москвы Воланд и Фагот, но технические транспортные общественные приспособления, придуманные и реализованные в начале 20-го века во всей Европе; не настоящие достижения государства, а показуху).
Публика внимательно слушала этот разговор, полагая, что он является прелюдией к магическим фокусам. Кулисы были забиты артистами и рабочими сцены, и между их лицами виднелось напряжённое, бледное лицо Римского
(вот кто нисколько не сомневается в том, что готовится какая-то очередная гнусность, всех находящихся в здании театра людей согнал в общий зал Воланд).
Физиономия Бенгальского, приютившегося сбоку сцены, начала выражать недоумение. Он чуть-чуть приподнял бровь и, воспользовавшись паузой, заговорил:
- Иностранный артист выражает своё восхищение Москвой, выросшей в техническом отношении, а также и москвичами, - тут Бенгальский дважды улыбнулся
(он пытается объяснить зрителям подтекст рассуждений Воланда и Фагота),
сперва партеру, а потом галерее
(элементарно, представляя со сцены человека, выразить почтение публике, хоть и без удовольствия и желания; обычная, стандартная работа ведущего в театре или на концерте).
Воланд, Фагот и кот повернули головы в сторону конферансье.
- Разве я выразил восхищение? - спросил маг у Фагота.
- Никак нет, мессир, вы никакого восхищения не выражали, - ответил тот
(если зрители в зале не вызывают восхищения, то, значит, вам от них нужно что-то другое, например, их барахло).
- Так что же говорит этот человек?
- А он попросту соврал! - звучно на весь театр сообщил клетчатый помощник и, обратясь к Бенгальскому, прибавил: - Поздравляю вас, гражданин, соврамши!
С галереи плеснуло смешком, а Бенгальский вздрогнул и выпучил глаза
(не бывало в его практике, столь наплевательского и унизительно презрительного отношения к публике).
- Но меня, конечно, не столько интересуют автобусы, телефоны и прочая...
- Аппаратура!
- Совершенно верно, благодарю, - медленно говорил маг тяжёлым басом, - сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне?
(современным языком это выглядит так, как если бы Борис Николаевич Ельцин заявил, что, мол, мы вам дали легковые автомобили, компьютеры и сотовые телефоны, а вы всё не довольны чем-то).
- Да, это важнейший вопрос, сударь".
Необходимое дополнение.
Посредством беседы Воланда и Бенгальского М.А.Булгаков демонстрирует возникновения новых отношений в обществе между народом, то есть москвичами и властью, то есть Воландом.
Любой артист, выступающий со сцены перед публикой, должен творить своё искусство ради тех, кто, сидя в зале, наблюдает за ним. Естественно, он всегда восхищается публикой, потратившей деньги и удостоившей артиста своим вниманием.
Так и руководители страны обязаны восхищаться собственным народом, собственно ради которого они творят свои гениальные решения.
Воланд, отрицая своё восхищение москвичами, буквально сам сознаётся в своей неприязни к своему народу.