Урманбаев Ержан Бахытович : другие произведения.

М.А.Булгаков. Слава петуху. Глава 14

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Последняя версия сибирского аборигена

  Слава петуху. Глава 14.
  
  "Не выдержали нервы, как говорится, и Римский не дождался окончания составления протокола и бежал в свой кабинет
  
  (любому советскому человеку тех и последующих лет было ясно, какие общественные мероприятия заканчивались составлением протокола, таким образом, правоохранительные органы заканчивали свои контрольные рейды по предприятиям).
  
  Он сидел за столом и воспалёнными глазами глядел на лежащие перед ним магические червонцы
  
  (финдиректор Римский, не гнушаясь стыда, собирал в на глазах у всех в толпе разбрасываемые Коровьёвым червонцы; нормальные финансисты никогда не ведут себя таким образом; Григорий Данилович беден, как и всякий советский человек).
  
  У финдиректора ум заходил за разум. Снаружи нёсся ровный гул. Публика потоками выливалась из здания Варьете на улицу. До чрезвычайно обострившегося слуха финдиректора вдруг донеслась отчётливая милицейская трель. Сама по себе она уж никогда не сулит ничего приятного
  
  (беспредельный, уголовный разгул после сеанса чёрной магии предваряют узнаваемые сигналы правоохранительных органов, подчёркивает М.А.Булгаков тех, кто глумится во тьме ночи над людьми).
  
  А когда она повторилась и к ней на помощь вступила другая, более властная и продолжительная, а затем присоединился и явственно слышный гогот, и даже какое-то улюлюканье
  
  (устроили потеху над гнилой интеллигенцией и развлекаются служивые),
  
  финдиректор сразу понял, что на улице совершилось ещё что-то скандальное и пакостное. И что это, как бы не хотелось отмахнуться от него, находится в теснейшей связи с отвратительным сеансом, произведённым чёрным магом и его помощниками
  
  (прямым продолжением вечернего сеанса для сотрудников НКВД и их руководителей Коровьёва и кота Бегемота было эта ночная забава).
  
  Чуткий финдиректор нисколько не ошибся.
  Лишь только он глянул в окно, выходящее на Садовую, лицо его перекосилось, и он не прошептал, а прошипел:
  - Я так и знал!
  
  (нет ничего удивительного в такого рода увеселениях для того периода в истории СССР, это привычное и обыденное дело в Москве)
  
  В ярком свете сильнейших уличных фонарей
  
  (не в подворотне, прячась от милиции и общественных глаз, а у всех на виду, с участием блюстителей порядка)
  
  он увидел на тротуаре внизу под собой даму в одной сорочке и панталонах фиолетового цвета
  
  (эта дама ещё будет упоминаться автором в романе).
  
  На голове у дамы, правда, была шляпка, а в руках зонтик.
  Вокруг этой дамы, находившейся в состоянии полного смятения, то приседающей
  
  (пытаясь как-то прикрыться),
  
  то порывающейся бежать куда-то
  
  (спастись),
  
  волновалась толпа, издавая тот самый хохот, от которого у финдиректора проходил по спине мороз. Возле дамы метался какой-то гражданин, сдирающий с себя летнее пальто
  
  (холодно на улице)
  
  и от волнения
  
  (от вожделения при виде обнаженного женского барского тела, хотя более вероятно, что это кавалер дамы, который пытается укрыть свою несчастную спутницу от произвола)
  
  никак не справляющийся с рукавом, в котором застряла рука.
   Крики и ревущий хохот донеслись и из другого места - именно от левого подъезда, и, повернув туда голову, Григорий Данилович увидал вторую даму, в розовом белье. Та прыгнула с мостовой на тротуар, стремясь скрыться в подъезде, но вытекавшая публика преграждала ей путь
  
  (прямо из толпы выдёргивают наиболее глянувшихся им особ "чисторукие" сотрудники НКВД, "горячее сердце, чистые руки, холодная голова", - так любил представлять своих сотрудников Ф.Э.Дзержинский),
  
  и бедная жертва своего легкомыслия
  
  (оно состоит в посещении театра Варьете)
  
  и страсти к нарядам, обманутая фирмой поганого
  
  (вот истинная характеристика данная М.А.Булгаковым своему герою)
  
  Фагота, мечтала только об одном - провалиться сквозь землю. Милиционер устремлялся к несчастной, буравя воздух свистом, а за милиционером поспешали какие-то развесёлые молодые люди в кепках
  
  (кепками называет форменные фуражки милиционеров М.А.Булгаков).
  
  Они-то и испускали этот самый хохот и улюлюканье
  
  (гнусные картины группового изнасилования доморощенных благородных девушек встают перед моими глазами; как носятся распалённые обнаженными девичьими фигурками безграмотные, неотягощённые никаким образованием и моралью уголовники, с расстегнутыми ширинками с вываливающимся оттуда хозяйством; как возбуждённо они гогочут над беззащитными от их домогательств девочками; как кудахчут вокруг своих чад несчастные старухи - их матери, пытаясь как-то спасти детей от толпы обезумевших "кобелей").
  
  Усатый худой лихач подлетел к первой раздетой и с размаху осадил костлявую разбитую лошадь. Лицо усача радостно ухмылялось.
  Римский стукнул себя кулаком по голове, плюнул и отскочил от окна".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Эта история многократно будет воспроизведена М.А.Булгаковым в других главах романа. Отголоски беспредельной распущенности властьпредержащих большевиков будут передаваться из уст в уста.
  Из главы 10:
  "...В подворотню, где к стенке жались две босоногие женщины, свои туфли и чулки державшие в руках".
  Из главы 17:
  "... После окончания знаменитого сеанса некоторые гражданки в неприличном виде бегали по улице...".
  Из главы 19:
  "...А потом, как сеанс кончился, публика вышла на улицу, и - хвать - все оказались голые!"
  Из главы 27:
  "Сопоставление же показаний Аркадия Аполлоновича с показаниями других, в числе которых были дамы, пострадавшие после сеанса (та, в фиолетовом белье, поразившая Римского и, увы, многие другие) и курьер Карпов, который был посылаем в квартиру Љ 50 на Садовую улицу, - собственно, сразу установило то место, где надлежит искать виновника всех этих приключений".
  Не удовлетворившись уличным насилием, волокли раздетых дам в "нехорошую квартиру" Коровьев с котом Бегемотом, продолжая веселое развлечение.
  Наконец, в Эпилоге:
  "Пишущий эти правдивые строки сам лично, направляясь в Феодосию, слышал в поезде рассказ о том, как в Москве две тысячи человек вышли из театра нагишом в буквальном смысле слова и в таком виде разъехались по домам в таксомоторах".
  
   Продолжим.
  
  "Он посидел некоторое время у стола, прислушиваясь к улице. Свист в разных точках достиг высшей силы, а потом стал спадать. Скандал, к удивлению Римского, ликвидировался как-то неожиданно быстро.
  Наставала пора действовать, приходилось пить горькую чашу ответственности
  
  (сознаёт Григорий Данилович на кого будет возложена завтра вина за произошедшие события официальной пропагандой и общественной молвой).
  
  Аппараты были исправлены во время третьего отделения, надо было звонить, сообщать о произошедшем, просить помощи, отвираться, валить всё на Лиходеева, выгораживать самого себя и так далее. Тьфу ты, дьявол!
  
  (последнюю фразу можно отнести, как и к автору, так и к Римскому, в сердцах, от бессилия, от противной необходимости оправдываться перед теми же милиционерами, что только что развлекались на улице, от брезгливого нежелания кляузничать).
  
   Два раза расстроенный директор клал руку на трубку и дважды её снимал. И вдруг в мертвой тишине кабинета сам аппарат разразился звоном прямо в лицо финдиректора, и тот вздрогнул и похолодел
  
  (в панике и ужасе от бессилия и беззащитности сидит в кабинете Григорий Данилович).
  
  "Однако у меня здорово расстроились нервы", - подумал он и поднял трубку. Тотчас он отшатнулся от нее и стал белее бумаги. Тихий, в то же время вкрадчивый и развратный женский голос шепнул в трубку:
  - Не звони, Римский, никуда, худо будет...
  
  (исполняющий служебную обязанность прослушивания телефонной линии финдиректора рядовой сотрудник, упреждая любые помыслы, звонит ему сам, не скрывая своего наблюдения за ним).
  
  Трубка тут же опустела. Чувствуя мурашки в спине, финдиректор положил трубку и оглянулся почему-то на окно за своей спиной
  
  (больше неоткуда наблюдать за кабинетом Римского; позже через это окно будет рваться вовнутрь Гелла).
  
  Сквозь редкие и ещё слабые покрытые зеленью ветви клёна он увидел луну, бегущую в прозрачном облачке. Почему-то приковавшись к ветвям
  
  (на дереве расположился напротив окна сотрудник НКВД),
  
  Римский смотрел на них, и чем больше смотрел, тем сильнее и сильнее его охватывал страх.
  Сделав над собой усилие, финдиректор отвернулся наконец от лунного окна и поднялся. Никакого разговора о том, чтобы звонить
  
  (угрожал лично, не заморачиваясь на конфиденциальность, сотрудник организации, в которую собирается звонить Григорий Данилович),
  
  больше и быть не могло, и теперь финдиректор думал только об одном - как бы ему поскорее уйти из театра
  
  (уйти из театра непросто грамотному и тем опасному свидетелю, нуждается он, с точки зрения рядовых милиционеров, в пристрастной вразумительной беседе, необходимо и ему сделать соответствующее внушение, наподобие того, что уже поимел Жорж Бенгальский).
  
  Он прислушался: здание театра молчало. Римский понял, что он давно один во всём втором этаже, и детский неодолимый страх овладел им при этой мысли. Он без содрогания не мог подумать о том, что ему придётся сейчас идти одному по пустым коридорам и спускаться по лестницам. Он лихорадочно схватил со стола гипнотизёрские червонцы
  
  (отнюдь не все деньги, разбросанные Фаготом в зале, исчезают, превращаясь в этикетки от шампанского, М.А.Булгаков так указывает на будущий экономический эффект от безудержного печатания бумажных, не обеспеченных ростом российской экономики, денег; купюры преобразовываются во вторичном рынке, когда они попадают в оборот к третьим лицам),
  
  спрятал их в портфель
  
  (не казённые деньги из сейфа берёт с собой финдиректор, а только те, что раскидывал в театральном зале Фагот; Григорий Данилович Римский абсолютно честный человек)
  
  и кашлянул, чтобы хоть чуточку подбодрить себя. Кашель вышел хриповатым, слабым.
  И здесь ему показалось, что из-под двери кабинета потянуло вдруг гниловатой сыростью
  
  (автор указывает на то, что в театр с улицы кто-то вошел, потянуло холодком из-под двери; это вернулся Иван Савельевич).
  
  Дрожь прошла по спине финдиректора. А тут ещё ударили неожиданно часы и стали бить полночь
  
  (на всю эту экзекуцию зрителей и служащих театра Варьете ушло всего два часа).
  
  И даже бой вызвал дрожь в финдиректоре. но окончательно его сердце упало, когда он услышал, что в замке двери тихонько поворачивается английский ключ. Вцепившись в портфель влажными, холодными руками, финдиректор чувствовал, что, если ещё немного продлится этот шорох в скважине, он не выдержит и пронзительно закричит
  
  (по поведению Григория Даниловича можно увидеть, какой ужас и психическое смятение вселил в него проведённый в театре Воландом сеанс и последовавшие после него увеселения; сейчас он ждёт обещанной ему по телефону экзекуции).
  
  Наконец дверь уступила чьим-то усилиям, раскрылась, и в кабинет бесшумно вошёл Варенуха. Римский как стоял, так и сел в кресло, потому что ноги его подогнулись. Набрав воздуху в грудь, он улыбнулся как бы заискивающей улыбкой и тихо молвил:
  - Боже, как ты меня испугал...
  
  (Варенуха испугал Римского своим долгим отсутствием, а не неожиданным появлением; страшно было финдиректору за судьбу своего администратора, который должен был отнести в НКВД разоблачающие компрометирующие материалы)
  
  Да, это внезапное появление могло испугать кого угодно, и, тем не менее, в то же время оно являлось большою радостью
  
  (это не обычная радость, это восторженная, долгожданная встреча, потому что весь вечер ожидал он возврата Ивана Савельевича для понимания результата своего):
  
  высунулся хоть один кончик в этом запутанном деле.
  - Ну, говори же скорей! Ну! Ну! - прохрипел Римский, цепляясь за этот кончик. - Что всё это значит?!"
  
   Необходимое дополнение.
  
  Иван Савельевич Варенуха отважно возвращается назад на выручку своего друга Григория Даниловича Римского.
  Администратор Варьете был подвергнут физическому внушению, как лицо подчинённое, проинструктировано о содействию советской власти и отпущено на свободу. Но Иван Савельевич понял, что финдиректора театра не оставят в покое мстительные сотрудники НКВД, поэтому он вернулся, чтобы предостеречь и помочь бежать от неминуемой физической расправы.
  Уже никаких телеграмм, то есть компрометирующих документов, у финдиректора нет. Они были у Варенухи. Просто Григорий Данилович Римский слишком популярная и известная всему миру личность, чтобы позволять ему свободно свидетельствовать о ужасающих методах насильственной экспроприации ценностей у населения.
  
   Продолжим.
  
  "- Прости, пожалуйста, - глухим голосом отозвался вошедший, закрывая дверь, - я думал, что ты уже ушёл
  
  (сознает администратор, какая компания следит за каждым его шагом в театре и выражает сожаление, что Григорий Данилович слишком задержался в здании).
  
  И Варенуха, не снимая кепки, прошёл к креслу и сел по другую сторону стола.
  Надо сказать, что в ответе Варенухи обозначилась некоторая странность, которая сразу кольнула финдиректора, в чувствительности своей могущего поспорить с сейсмографом любой из лучших станций мира
  
  (разве это не высший комплимент великому театральному деятелю и к кому кроме Станиславского в театральной Москве тех лет можно отнести его?).
  
  Как же так? Зачем же Варенуха шёл в кабинет финдиректора, ежели полагал, что его там нету? Ведь у него есть свой кабинет
  
  (единственно ради помощи своему начальнику вернулся Варенуха в театр Варьете)
  
  Это - раз. А второе: из какого бы входа Варенуха ни вошёл бы в здание, он неизбежно должен был встретить одного из ночных дежурных, а тем всем было объявлено, что Григорий Данилович на некоторое время задержится в кабинете
  
  (Иван Савельевич бежал, зная, что Григорий Данилович будет ждать известий от него, в тщетной предательской надежде, что Римский покинет театр с перепугу самостоятельно).
  
  Но долго по поводу этой странности финдиректор не стал размышлять
  
  (ясно ему, из каких соображений здесь оказался администратор).
  
  Не до того было.
  - Почему ты не позвонил? Что означает вся эта петрушка с Ялтой?
  - Ну, то, что я и говорил, - причмокнув, как будто его беспокоил больной зуб
  
  (не прошли даром полученные от толстяка и левши с клыком оплеухи),
  
  ответил администратор, - нашли его в трактире в Пушкине
  
  (вот вам точный рассказ о том, что произошло "невероятного" с Степаном Лиходеевым).
  
  - Как в Пушкине?! Это под Москвой? А телеграммы из Ялты?!
  - Какая там, к чёрту, Ялта! Напоил пушкинского телеграфиста, и начали оба безобразничать, в том числе посылать телеграммы с пометкой "Ялта"
  
  (дорого могло стоить такое безобразие для Степана Богдановича, но повезло ему, не успел донести до инстанций Иван Савельевич телеграммы).
  
  - Ага.... Ага.... Ну ладно, ладно... - не проговорил, а как бы пропел Римский. Глаза его засветились жёлтеньким светом
  
  (цветом измены и коварства).
  
  В голове сложилась праздничная картина позорного снятия Стёпы с работы. Освобождение! Долгожданное освобождение финдиректора от этого бедствия в лице Лиходеева! А может, Степан Богданович добьётся чего-нибудь и похуже снятия... - Подробности! - сказал Римский, стукнув пресс-папье по столу
  
  (всё ещё рассчитывая избавиться от своего директора, финдиректор витает в миражах).
  
  И Варенуха начал рассказывать подробности. Лишь только он явился туда, куда был отправлен финдиректором, его немедленно приняли и выслушали внимательнейшим образом
  
  (конечно, этого не было, Иван Савельевич не добрался до места назначения).
  
  Никто, конечно, и мысли не допустил о том, что Стёпа может быть в Ялте. Все сейчас же согласились с предположением Варенухи, Что Лиходеев, конечно, в пушкинской "Ялте".
  - Где же он сейчас? - перебил администратора взволнованный финдиректор.
  - Ну, где ж ему быть, - ответил, криво ухмыльнувшись
  
  (мимикой лица намеренно указывает он свой, навязанный ему чекистами, обман, разве не в искреннюю радость было бы ему запереть Стёпу на 15 суток),
  
  администратор, - натурально в вытрезвителе
  
  (не может Лиходеев быть в медицинском учреждении, в субботу утром его подберут с аэродрома в кавказском, на первый взгляд, обмундировании, впрочем, его начальники могли подержать его некоторое время и в вытрезвителе).
  
  - Ну, ну! Ай, спасибо!
  А Варенуха продолжал своё повествование. И чем больше он повествовал, тем ярче перед финдиректором разворачивалась длиннейшая цепь лиходеевских хамств и безобразий, и всякое последующее звено в этой цепи было хуже предыдущего. Чего стоила хотя бы пьяная пляска в обнимку с телеграфистом на лужайке перед пушкинским телеграфом под звуки какой-то праздношатающейся гармоники! Гонка за какими-то гражданками, визжащими от ужаса!
  
  (вот она стандартная практика развлечений у подгулявших сотрудников НКВД)
  
  Попытка подраться с буфетчиком в самой "Ялте"! Разбрасывание зелёного лука по полу той же "Ялты"
  
  (если ещё только "чуть зеленеют липы" возле Патриарших прудов и в сквере рядом с театром видны из окна "редкие и ещё слабые покрытые зеленью ветви клёна", то, как мне кажется, не должно быть и зелёного лука в чебуречной, так Иван Савельевич подаёт сигнал Григорию Даниловичу, что в его кабинете установлено прослушивающее устройство).
  
  Разбитие восьми бутылок белого сухого "Ай-Даниля". Поломка счётчика у шофера такси, не пожелавшего подать Стёпе машину
  
  (если машину Стёпе не подали, то какая разница цел ли в ней счётчик, ещё знак).
  
  Угроза арестовать граждан
  
  (а вот это чистая правда, в СССР запросто мог засадить всех случайных людей в тюрьму даже совершенно невменяемый сотрудник НКВД или позже КГБ),
  
  пытавшихся прекратить Стёпины паскудства.... Словом тёмный ужас!
  
  (перечисление художеств Лиходеева - это характеристика его повседневного поведения)
  
  Стёпа был хорошо известен в театральных кругах Москвы, и все знали, что человек этот - не подарочек. Но всё-таки то, что рассказывал администратор про него, даже для Стёпы было чересчур. Да, чересчур. Даже очень чересчур...
  Колючие глаза Римского через стол врезались в лицо администратора, и чем дальше тот говорил, тем мрачнее становились эти глаза
  
  (прозревает он в то, что в рассказе друга правда, а что ложь).
  
  Чем жизненнее и красочнее становились те гнусные подробности, которыми уснащал свою повесть администратор, тем менее верил рассказчику финдиректор. Когда же Варенуха сообщил, что Стёпа распоясался до того, что пытался оказать сопротивление тем, кто приехал за ним, чтобы вернуть его в Москву
  
  (последний, совершенно определённый намёк, ни при каких условиях не стал бы драться Лиходеев со своими друзьями, приехавшими его забрать домой),
  
  финдиректор уже твёрдо знал, что всё, что рассказывает ему вернувшийся в полночь администратор, всё - ложь! Ложь от первого до последнего слова".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Для убедительности своих аргументов перед цензорами романа и ради большей путаницы в развитии сюжета М.А.Булгаков лукавит. Здесь перепутана и переплетена истина и ложь.
  Но только не Григория Даниловича вводит в заблуждение администратор, а прослушивающих его телефон и просматривающих с дерева через окно кабинет сотрудников НКВД.
  Очевидно, что решительных и точных шагов Григория Даниловича боится компания Степана Лиходеева.
  
   Продолжим.
  
  "Варенуха не ездил в Пушкино
  
  (ему делали внушение по соседству в "нехорошей" квартире),
  
  и самого Стёпы в Пушкине тоже не было
  
  (как раз Стёпа в Пушкине был).
  
  Не было пьяного телеграфиста, не было разбитого стекла в трактире, Стёпу не вязали верёвками... - ничего этого не было
  
  (вот это всё как раз и было).
  
  Лишь только финдиректор утвердился в мысли, администратор ему лжёт, страх пополз по его телу
  
  (ясно Римскому, какая угроза нависла над ним; хорошо знает он, как разбираются с обыкновенными гражданами представители советской власти; недавно, как известно из текста романа, Стёпан пустил по миру двух невинных старушек из квартиры Љ 50 и отправил на кладбище бывшую жену),
  
  начиная с ног, и дважды опять-таки почудилось финдиректору, что потянуло по полу гнилой малярийной сыростью
  
  (слышно коллегам, что кто-то рыщет в здании, дважды тянет сквозняком от открывающихся дверей).
  
  Ни на мгновенье не сводя глаз с администратора
  
  (теперь внимательно наблюдает он за мимикой администратора),
  
  как-то странно корчившегося в кресле, всё время стремящегося не выходить из-под голубой тени настольной лампы
  
  (старается прятать свои манипуляции лицом и руками от уличного окна, прячась от соглядатая на дереве за окном),
  
  как-то удивительно прикрывающегося якобы от мешающего ему света лампочки газетой, - финдиректор думал только об одном, что же значит всё это? Зачем так нагло лжёт ему в пустынном и молчащем здании слишком поздно вернувшийся к нему администратор? И сознание опасности, неизвестной, но грозной опасности, начало томить душу финдиректора. Делая вид, что не замечает увёрток администратора и фокусов его с газетой
  
  (подыгрывает игре Ивана Савельевича Григорий Данилович),
  
  финдиректор рассматривал его лицо, почти уже не слушая того, что плёл Варенуха
  
  (теперь, когда Римский понимал его игру, может он говорить всё, что угодно и востребовано чекистами, без риска ввести в заблуждение друга).
  
  Было кое-что, что представлялось ещё более необъяснимым, чем неизвестно зачем выдуманный клеветнический рассказ о похождениях в Пушкине, и это что-то было изменением во внешности и манерах администратора
  
  (вот это не требовало никаких объяснений Римскому, только что наблюдавшему во дворе после сеанса уголовный разгул сотрудников НКВД).
  
  Как тот ни натягивал утиный козырёк кепки на глаза, чтобы бросить тень на лицо, как ни вертел газетным листом, - финдиректору удалось рассмотреть громадный синяк с правой стороны лица у самого носа
  
  (просто стыдно Ивану Савельевичу демонстрировать разбитую физиономию своему другу).
  
  Кроме того, полнокровный обычно администратор был теперь бледен меловой нездоровою бледностью
  
  (мало кто выбирался из рук костоломов НКВД с поднятой гордо головой, страшно издевались там над людьми),
  
  а на шее у него в душную ночь зачем-то было наверчено старенькое полосатое кашне
  
  (шарф намотан на шею от холода, душно в кабинете от невозможности свободно разговаривать).
  
  Если же к этому прибавить появившуюся у администратора за время его отсутствия отвратительную манеру присасывать и причмокивать, резкое изменение голоса, ставшего глухим и грубым, вороватость и трусливость в глазах, - можно было смело сказать, что Иван Савельевич Варенуха стал неузнаваем
  
  (ужасно избитым и с бегающими от бессильной злобы и страха глазами, перестанет быть похожим на самого себя любой человек).
  
  Что-то ещё жгуче беспокоило финдиректора, но что именно, он не мог понять, как ни напрягал воспалённый мозг, сколько не всматривался в Варенуху. Одно он мог утверждать, что было что-то невиданное, неестественное в этом соединении администратора с хорошо знакомым креслом
  
  (прячется ото всех стерегущих и нападающих на него сотрудников НКВД Иван Савельевич, подбирает ноги в кресле, чтобы не видели из-под двери, прикрывает лицо, чтобы Римский не видел побоев, а Гелла через окно не разглядела его подмаргивания и ухмылок, со всех сторон могут наблюдать за ним люди; незамеченным пробрался Варенуха в кабинет к Римскому).
  
  - Ну, одолели наконец, погрузили в машину, - гудел Варенуха, выглядывая из-за листа и ладонью прикрывая синяк.
  Римский вдруг протянул руку и как бы машинально ладонью, в то же время поигрывая пальцами по столу, нажал пуговку электрического звонка и обмер
  
  (для того, чтобы разрушить атмосферу таинственной и мистической тишины, резким живым звуком, как нашатырём под нос, вернуться в реальность, а не ради того, чтобы вызвать милицию или охрану, она-то как раз вся рядом и сама творит весь этот кошмар).
  
  В пустом здании непременно был бы слышен резкий сигнал. Но этого сигнала не последовало, и пуговка безжизненно погрузилась в доску стола. Пуговка была мертва, звонок испорчен.
  Хитрость финдиректора не ускользнула от Варенухи, который спросил, передёрнувшись, причём в глазах его мелькнул явный злобный огонь:
  - Ты чего звонишь?
  
  (возмущён Иван Савельевич тем, что мало Римскому милиции было сегодня, он ещё её вызвать пытается)
  
  - Машинально, - глухо ответил финдиректор, отдёрнул руку и, в свою очередь, нетвёрдым голосом спросил: - Что это у тебя на лице?
  - Машину занесло, ударился о ручку двери, - ответил Варенуха, отводя глаза
  
  (должен обелять он котообразного толстяка и левшу с клыком ради собственной безопасности перед прослушивающими кабинет чекистами, но, пряча свой взгляд от Римского, он подсказывает настоящее происхождение ушибов на лице).
  
  "Лжёт!" - воскликнул мысленно финдиректор. И тут вдруг его глаза округлились и стали совершенно безумными, и он уставился в спинку кресла.
  Сзади кресла, на полу, лежали две перекрещенные тени
  
  (от одного человека тени не перекрещиваются),
  
  одна погуще и почернее
  
  (собственная тень финдиректора от окна),
  
  другая слабая и серая
  
  (новая тень из коридора).
  
  Отчётливо была видна на полу теневая спинка кресла и его заострённые ножки, но над спинкою на полу не было теневой головы Варенухи, равно как под ножками не было ног администратора".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Выкрутасы с креслом, что творит администратор, связаны с тем, что он старается до времени оставаться невидимым для сотрудников НКВД.
  Прежде Варенуха чувствует себя обязанным предупредить Григория Даниловича о вменяемых тому милицией обвинениях.
  Иван Савельевич, поджимая ноги, прячется от соглядатаев, рассказывая Римскому всякий бред, вводит в заблуждение прослушивающую беседу телефонистку, прикрывая лицо газетой от окна, он прячет свою мимику от наблюдающей за ними с улицы Геллы.
  
  Ох, и большой любитель закручивать сюжеты Михаил Афанасьевич Булгаков. Признаюсь и пожалуюсь читателям, что мне стоило многих интеллектуальных усилий и бессонных ночей, эта пятиминутная сцена в кабинете у финдиректора. И надо сказать, что я не уверен в том, как я истолковал здесь поведение героев романа, быть может, где-то в моей логике всё же сохранилось противоречие.
  Как бы я не оказался смышлён, но, к сожалению, истинную картину того, почему так ведут себя персонажи романа в этом эпизоде, мог бы рассказать только один человек. Я даже представляю его ироничную улыбку, когда пишу эти слова.
  
   Продолжим.
  
  "Он не отбрасывает тени!"
  
  (он прячется от кого-то в коридоре, кто ещё может обратить внимание на ноги, свешивающиеся с кресла)
  
  - отчаянно мысленно вскричал Римский. Его ударила дрожь.
  Варенуха воровато оглянулся, следуя безумному взору Римского, за спинку кресла и понял, что он открыт
  
  (по коридору вычислив их расположение, движется Степан Богданович).
  
  Он поднялся с кресла
  
  (то же сделал и финдиректор)
  
  и отступил от стола на шаг, сжимая в руках портфель
  
  (незачем стало укрываться в кресле).
  
  - Догадался, проклятый! Всегда был смышлён"
  
  (преследует Лиходеев, кому же еще догадаться, что Варенуха по дружбе пробрался к Римскому; да и не был знаком раннее ни с котом Бегемотом, ни с Азазелло Иван Савельевич),
  
  - злобно ухмыльнувшись
  
  (конечно, его ухмылка уже не предназначена Григорию Даниловичу, так он демонстрирует своё отношение к Степану Богдановичу)
  
  совершенно в лицо финдиректору, проговорил Варенуха, неожиданно отпрыгнул от кресла к двери и быстро двинул вниз пуговку английского замка
  
  (перекрывая вход).
  
  Финдиректор отчаянно оглянулся, отступая к окну, ведущему в сад, и в этом окне, заливаемом луною, увидел прильнувшее к стеклу лицо голой девицы и её голую руку, просунувшуюся в форточку и старающуюся открыть нижнюю задвижку
  
  (надоело ждать снаружи выхода Григория Даниловича из здания театра Варьете подстерегающей его братии; нет приказа брать под арест финдиректора в его кабинете, поэтому так долго не врывались они туда; но арестовать приказ есть, поэтому в конце концов у них терпение и лопнуло).
  
  Верхняя уже была открыта.
  Римскому показалось, что свет в настольной лампе гаснет и что письменный стол наклоняется
  
  (быстрые перемещения по комнате Ивана Савельевича приводят к тому, что он переворачивает письменный стол, опрокидывает графин с водой, вырывает из розетки настольную лампу, теперь в кабинете наступила полная темнота; все эти происшествия говорят о том, что помещение Римского очень тесное, даже двум людям трудно в нём разойтись).
  
  Римского окатило ледяной волной, но, к счастью для себя, он превозмог себя и не упал. Остатка его сил хватило на то, чтобы шепнуть, но не крикнуть:
  - Помогите...
  Варенуха, карауля дверь, подпрыгивал возле неё, подолгу застревая в воздухе и качаясь в нём
  
  (двери по причинам противопожарной безопасности всегда открываются в учреждениях наружу, держит изнутри дверную ручку Иван Савельевич, не даёт ворваться в кабинет Степану Богдановичу).
  
  Скрюченными пальцами он махал в сторону Римского, шипел и чмокал, подмигивал девице в окне
  
  (Варенуха борется и с дверью и с окном, призывая к активным действиям деморализованного страхом Римского).
  
  Та заспешила, всунула рыжую голову в форточку, вытянула сколько могла руку, ногтями начала царапать нижний шпингалет и потрясать раму. Рука её стала удлиняться, как резиновая, и покрылась трупной зеленью
  
  (если вы когда-нибудь лазали в форточку, то знаете, как в тесном пространстве окошка пережимаются большинство кровеносных сосудов, и оттого зеленеет тянущаяся к шпингалету рука, да и как при свете луны может выглядеть голая рука).
  
  Наконец зелёные пальцы мёртвой
  
  (как может быть не живой Гелла?)
  
  обхватили головку шпингалета, повернули её, и рама стала открываться. Римский слабо вскрикнул, прислонился к стене и портфель выставил вперёд, как щит. Он понимал, что пришла его гибель
  
  (расправа над финдиректором необходима по причине его известности и непосредственного присутствия при учинённой советской властью расправе над мирным гражданским населением).
  
  Рама широко распахнулась, но вместо ночной свежести и аромата лип в комнату ворвался запах погреба
  
  (разит перегаром и дешевой закуской из квашенной капусты и рассола от Геллы).
  
  Покойница вступила на подоконник. Римский отчётливо видел пятна тления на её груди
  
  (так в сумеречном свете луны видится ему пионерский галстук на шее Геллы, вечный элемент её обмундирования).
  
  И в это время радостный неожиданный крик петуха долетел из сада, из того низкого здания за тиром, где содержались птицы, участвовавшие в программах
  
  (раздаётся явный воинский сигнал к общему сбору).
  
  Горластый дрессированный петух трубил
  
  (трубит сбор горн, петухи кукарекают),
  
  возвещая, что к Москве с востока катит рассвет.
  Дикая ярость исказила лицо девицы, она испустила хриплое ругательство
  
  (не вовремя отзывают своих солдат старшие офицеры), а Варенуха у дверей взвизгнул и обрушился из воздуха на пол (убегает, тоже расслышав сигнал, ранее рвавшийся в дверь Степан Богданович, отпустив с другой стороны дверную ручку, естественно валиться на пол получивший неожиданную свободу Иван Савельевич).
  
  Крик петуха повторился, девица щёлкнула зубами, и рыжие её волосы поднялись дыбом
  
  (так утрировано, на мой взгляд, демонстрирует дисциплинированное и глупое исполнение уставных требований военнослужащими, М.А.Булгаков).
  
  С третьим криком петуха она повернулась и вылетела вон. И вслед за нею, подпрыгнув и вытянувшись горизонтально в воздухе, напоминая летящего купидона, выплыл медленно в окно через письменный стол Варенуха
  
  (пользуясь ситуацией, старается дать необходимое время для спасения Григорию Даниловичу администратор, прикрывая собой окно, нет сомнений, что через малое время нападающие вернуться вновь; Иван Савельевич добровольно покидает кабинет вместе с Геллой, потому что ничего нельзя предъявить ему в качестве обвинения; Варенуха отсутствовал во время проведения сеанса чёрной магии).
  
  Седой как снег, без единого чёрного волоса старик, который недавно ещё был Римским, подбежал к двери, отстегнул пуговку, открыл дверь и кинулся бежать по тёмному коридору. У поворота на лестницу он, стеная от страха, нащупал выключатель, и лестница осветилась
  
  (вот только теперь осветилось место побоища после того, как вырвал шнур из розетки Варенуха).
  
  На лестнице трясущийся, дрожащий старик упал, потому что ему показалось, что на него сверху мягко обрушился Варенуха
  
  (догоняют и бьют администратора вернувшиеся на подмогу чекисты).
  
   Сбежав вниз, Римский увидел дежурного, заснувшего на стуле у кассы в вестибюле
  
  (трудно представить, как может спать человек, в присутствии своего руководства, после страшного сеанса, при том грохоте, с которым выбегает Римский в фойе из своего кабинета; дежурные сотрудники Театра Варьете находятся в бессознательном состоянии подвергнутые физической обработке чекистов).
  
  Римский прокрался мимо него на цыпочках и выскользнул в главную дверь. На улице ему стало несколько легче. Он настолько пришёл в себя, что, хватаясь за голову, сумел сообразить, что шляпа его осталась в кабинете
  
  (специально вставляет несколько слов о шляпе автор, как обычно разбрасывая по всему тексту романа намёки на холодную погоду).
  
  Само собой разумеется, что за нею он не вернулся, а, задыхаясь, побежал через широкую улицу на противоположный угол у кинотеатра, возле которого маячил красноватый
  
  (у такси, когда он свободен, горит зелёный маячок, Григорий Данилович бросается к первой же попавшейся машине)
  
  тусклый огонёк. Через минуту он был возле него. Никто не успел перехватить машину
  
  (кому в голову придёт перехватывать несвободный таксомотор, да ещё под утро, когда пусто на улице).
  
  - К курьерскому ленинградскому, дам на чай, - тяжело дыша и держась за сердце, проговорил старик.
  - В гараж еду, - с ненавистью ответил шофёр и отвернулся
  
  (от театра до площади трёх вокзалов езды на такси минута, даже с чаевыми набежавшая оплата будет копейками).
  
  Тогда Римский расстегнул портфель, вытащил оттуда пятьдесят рублей и протянул их сквозь открытое переднее окно шофёру
  
  (трудно сказать, что за сумма была для таксиста 50 рублей в те годы, но в 1970-ых такая сумма составляла примерно половину месячного заработка интеллигентного человека).
  
  Через несколько мгновений дребезжащая машина, как вихрь летела по кольцу Садовой. Седока трепало на сиденье, и в осколке зеркала, повешенного перед шофёром, Римский видел то радостные шофёрские глаза, то безумные свои
  
  (кому война, ну а кому мать родная, говорит автор).
  
  Выскочив из машины перед зданием вокзала, Римский крикнул первому попавшемуся человеку в белом фартуке и с бляхой
  
  (сколько я себя помнил, никогда не было в СССР в железнодорожных кассах билетов на проезд по популярным маршрутам, а поезда частенько ездили пустыми, можно было срочно купить билет на проезд исключительно через знакомых людей, работавших на вокзале, чаще всего такими людьми были самые безответственные сотрудники, например, носильщики; удивительным открытием для меня было, что в Москве за дополнительную плату можно взять билет практически в любом направлении, совсем не так было в провинции):
  
  - Первую категорию, один, тридцать дам, - комкая, он вынимал из портфеля червонцы, - нет первой - вторую, если нету - бери жесткий.
  Человек с бляхой, оглядываясь на светящиеся часы, рвал из рук у Римского червонцы
  
  (поезд уже стоит на перроне и готов к отбытию).
  
  Через пять минут из-под стеклянного купола вокзала исчез курьерский и начисто пропал в темноте. С ним вместе пропал и Римский".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Ничего не остаётся Григорию Даниловичу, как скрыться от преследования советской власти в другом городе. Остаётся надежда, что всё само собой в текучке времени забудется, крайне зыбкая, если не сказать безнадёжная затея.
  В главе 27 рассказано, что следствие быстро вычислило место пребывания финдиректора:
  "Через час пришёл ответ
  
  (к вечеру пятницы),
  
  что Римский обнаружен в номере четыреста двенадцатом гостиницы "Астория", в четвёртом этаже, рядом с номером, где остановился заведующий репертуаром одного из московских театров, гастролировавших в то время в Ленинграде, в том самом номере, где, как известно, серо-голубая мебель с золотом и прекрасное ванное отделение". Мебель едва ли не по всем гостиницам СССР распределялась централизованно, вследствие чего везде была одинаковой. Ванное оборудование у М.А.Булгакова обозначает прослушивающее устройство. В СССР не было гостиниц без оборудованных таким образом номеров.
  Давать показания под диктовку чекистов Римский отказался, вследствие чего был посажен, видимо, в тюрьму особого режима. В романе места пребывания обозначены "клиникой и Кисловодском". Высылали на какие-то принудительные работы утверждает автор. "Однако этот трясущийся от страху, психически расстроенный седой старик, в котором очень трудно было узнать прежнего финдиректора, ни за что не хотел говорить правду и оказался в этом смысле очень упорен".
  Судя по тому, что все три руководителя театра Варьете, добровольно просятся в бронированную камеру, якобы для защиты от нечистой силы
  
  (это впечатление сознательно создано автором),
  
  в реальности ради объяснения общественному мнению и оправдания причины задержания и содержания их в под стражей.
  Из главы 27.
  "Между прочим, Лиходеев, по собственной его просьбе, был заключен в надежную камеру...".
  "Варенуха разрыдался и зашептал дрожащим голосом..., и что он просит, молит, жаждет быть запертым в бронированную камеру".
  "Нечего и говорить, что свои показания больной финдиректор закончил просьбой о заключении его в бронированную камеру".
  Понятно, что в те года нет ничего проще, чем попасть в заключение.
  Сажают очень многих без всяких просьб, наоборот, при активном сопротивлении.
  Они, являясь главными свидетелями
  
  (фигурантами)
  
  беспредельных действий властьпредержащих, подвергаются пристрастному допросу и спецобработке, что в итоге скажется на судьбе каждого из них.
  
  Благодаря то ли удачливости, то ли сметливости Иван Савельевич Варенуха непосредственно во время сеанса в театре был вне пределов зрительного зала. Вследствие чего ни к какой ответственности привлечь их за содеянное в театре безобразие не удалось. Избежав участи быть свидетелем расправы над зрителями, он возвращаются к обычной жизни. Всю ответственность принимает на себя Григорий Данилович Римский.
   В Эпилоге после выхода из мест заключения "старенький-престаренький, с
  трясущейся головой финдиректор уже не в состоянии самостоятельно занести заявление об уходе в администрацию Варьете. "Уволившись из Варьете, финдиректор поступил в театр детских кукол в Замоскворечье"
  
  (сослан из Москвы заслуженный человек умирать в провинцию).
  
  Дважды повторяет автор в течение главы про сырость то гниловатую, то гнилую малярийную. Несмотря на свой страх, Григорий Данилович вспомнит на бегу про шляпу.
  "Он настолько пришел в себя, что хватаясь за голову, сумел сообразить, что шляпа его осталась в кабинете".
   Через весь роман действиями своих героев, их поведением, формой одежды будет подсказывать М.А.Булгаков о реальном состоянии погоды в Москве, чтобы отделить атмосферные явления от духовных.
  Холодная погода стоит в Москве весной во время происходящих событий, но задыхается от нехватки воздуха свободы творческая мысль в России.
  
   Продолжим.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"