Ursa Minor : другие произведения.

Бесконечная суббота

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Bored out of the place, and going in for dragons. Yours affectionately, auth.
  

БЕСКОНЕЧНАЯ СУББОТА

  
  Еремеев проснулся в субботу в восемь утра как по будильнику, - с разбитой, словно с большого бодуна, головой. Всю ночь ему снилось, что он - маленькая трёхлетняя девочка, и что его нянчит монстр. Огромный, чёрный, волосатый оборотень укладывал его (её?) спать, а он капризничал и не соглашался.
  - Я не хочу спать! - упрямо хныкал Еремеев. - Не хочу!
  - А что хочешь? - устало спрашивал его оборотень, положив на кровать большую лобастую голову.
  - Конфет! - хитро улыбался маленький Еремеев.
  И его монстр обречённо вздыхал и, повозившись зачем-то в прихожей, брёл куда-то, одному ему известно куда, за конфетами. Издевательства продолжались всю "ночь", а под "утро" оба они "уснули" валетом на широкой панцирной кровати и спали почти весь "день".
  
  В общем, проснулся Еремеев вроде бы и рано, а вроде и нет, и в не очень хорошем расположении духа.
  Он спустил босые ноги с кровати, пошарил ими по полу в поисках шлёпанцев и, так ничего и не найдя, прошлёпал босиком в ванную. Горячей воды не было, поэтому, критически осмотрев в зеркале вчерашнюю щетину, он решил по случаю субботы оставить её в покое. Он кое-как умылся холодной, почти ледяной водой и уже потянулся было за полотенцем, как в прихожей раздался звонок.
  Чертыхнувшись, он наспех приложился лицом к полотенцу и как был, в трусах и босиком, поплёлся открывать дверь.
  
  Дети были маленького роста - и мальчик, и сопровождавшая его девочка.
  
  - Здравствуйте, - укоризненно взглянув на открывшего двери босого и раздетого Еремеева, вежливо сказала девочка. - Где ваши квитанции? Мы бы хотели открыть сезон.
  - Сезон на что? - не понял Еремеев.
  
  Мальчик и девочка переглянулись.
  
  - Вы - Еремеев Егор Георгиевич? - уточнил мальчик.
  
  Еремеев похлопал глазами, сглотнул подкативший к горлу неприятный ком, кивнул и промычал что-то нечленораздельное: дети были самые обыкновенные - цветные пуховички, выбивающиеся из-под шапочек взмокшие прядки, мокрые грязные сапожки... Но было в них что-то ненормальное. Грозное, что ли.
  - Тогда вы должны знать, что сегодня открывается сезон, - озадаченно сказал мальчик. - На постижение. Квитанции подойдут любые - всё, что угодно, подтверждающее личные данные.
  - Блииин! - спохватилась девочка. - Знать-то он должен был только к вечеру, когда...
  - Ох!.. Выходит, мы же сами ему...
  Они снова переглянулись.
  - Не ошибается только тот, кто ничего не делает, - вздохнула девочка. - Будем считать, что первый уровень у него пройден с читами.
  Она нетерпеливо повела рукой, показывая мальчику: заходи, заходи, мол.
  - Разрешите? - мальчик шагнул в прихожую.
  Еремеев поймал себя на том, что посторонился, пропуская его, как пропускают ползущего по своим делам скорпиона, и усмехнулся нелепости такой мысли: мальчику на вид было лет пять, и на скорпиона он был похож не больше, чем сам Еремеев - на Белоснежку. Пацан как пацан.
  
  Гости у Еремеева бывали не часто, гости с детьми - тем более, а уж про самостоятельно разгуливающих пятилетних детей и говорить нечего, - пригласить их, собственно, было некуда.
  Заглянув в обе двери - и в комнату, и на кухню - мальчик пару секунд помялся и как был, в курточке и сапожках прошёл на кухню.
  - Ну, тоже проходи, что ли, - сказал Еремеев оставшейся за порогом девочке, втайне надеясь, что никто из соседей не наблюдает за ним в выходящий на общую площадку дверной глазок. - Чего уж там.
  Девочка вошла, огляделась, сняла пуховичок и аккуратно положила его на тумбу для обуви - выше ей было не дотянуться.
  - Мы пришли к вам, потому что нам тоже нужен архат, - сказала она.
  - Кто? - не понял Еремеев.
  Слово было знакомое, от него веяло чем-то эзотерическим, и, услышь он его от кого-нибудь из приятелей или, на худой конец, от Зайки, он бы не только не удивился, но и припомнил, что оно значит, но тут голова его попросту отказалась соображать.
  - Соберитесь, - строго сказала девочка. - Вы же умеете. У вас... - она замялась. - У нас... У нас есть полчаса.
  И печально посмотрела на него снизу вверх.
  
  - Но я никуда не собирался, - выпучил от такой наглости глаза Еремеев.
  Ком, стоявший у него в горле, предательски дрогнул, и голос вышел испуганным, писклявым и ненастоящим. Чёрт побери, подумал он, мне ещё сумасшедших детей не хватало. С утра в субботу.
  - Вы не подумайте ничего такого, - обиделась девочка. - На самом деле с нами вам тоже будет намного легче, по крайней мере, в первое время.
  
  Еремеев прокашлялся. Щемящий ком чуть опустился, и теперь стало давить слегка пониже, - где-то в районе грудной клетки: он боялся и, более того, боялся себе в этом признаться.
  
  - Вы вообще кто такие? - возмутился он, и возмущение это тоже вышло сдавленным, сбивающимся на фальцет и тоже ненастоящим. - Почему без старших?
  - Я - старший! - крикнул из кухни мальчик.
  
  Ну, можно сказать и так, пожала плечами девочка.
  - Мы - асессоры, - сказала она. - Можете считать, что всё это - конечный результат первичного поиска соответствия.
  
  Асессоры, архаты, какие-то невнятные поиски... Мысль о собственном безумии показалась Еремееву куда менее привлекательной, чем недавняя идея о безумии незваных гостей.
  
  - Мне бы позавтракать... - жалобно сказал он.
  
  ***
  Плотная снежная туча накрывала полгорода - она висла над городской администрацией, речкой, мостом к цирку и ведущей вверх, в Калинино, старой ржавой моноколейкой. Ветер гнал по сухому мёрзлому асфальту тонкие ледяные струйки позёмки, трепал растяжки с рекламой и закрадывался за воротник.
  
  - Я так ничего и не понял, - Еремеев шагал, зябко кутаясь в синюю стёганку, карманы которой были оттопырены целой кипой прошло- и позапрошлогодних счетов, штрафов и квитанций налоговых сборов. - Куда мы, зачем мы, и как вам вообще удалось вытащить меня из дома.
  - Вы, главное, не переживайте, - с готовностью откликнулась девочка. - Постижение редко приходит сразу. Обычно это непростой затяжной процесс. И, если помните, мы едем к Зое, потому что она не берёт телефон.
  
  Он так и не понял, зачем утром позвонил ей - то ли рассчитывая на помощь, то ли просто для того, чтобы пожаловаться. А Зайка не взяла телефон. Бывало, конечно, что и раньше не брала. И не раз. Но если учесть, что накануне она весь послеработний вечер просидела у подруги, страдающей от неудачной любви, и вернулась домой вся в слезах, соплях и претензиях к тем пятидесяти процентам их пары, которые представлял собой Еремеев, о чём и не замедлила тогда же, вечером, сообщить ему, обалдевшему от такой неожиданной причастности, то сегодняшняя тишина в трубке была странной и неестественной.
  
  Дом Зайки, пристроившийся на отшибе - на пересечении Подлесной и Космонавтов, был по-субботнему тих и неприветлив. В окнах её, выходящих в безлюдный двор, тоже было темно и пусто. Всё то время, пока Еремеев топтался у двери парадной, вспоминая код и этаж, дети терпеливо стояли в сторонке и подошли только тогда, когда замок щёлкнул.
  - Второй этаж, - сам не зная зачем, сказал Еремеев.
  
  Зайка ждала их в дверях, сонная и растрёпанная.
  - Ого! - зевнула она. - Это что у тебя за эскорт? Только не говори, что твои.
  - Издеваешься, - констатировал Еремеев. - А зря, между прочим, потому что они теперь отчасти и твои. Эти славные ребята собрались открывать сезон. У меня.
  И развёл руками.
  
  - Какой сезон? - снова зевнула Зайка. - На карусели, что ли, в местном ЦПКиО? - и посторонилась, пропуская их вовнутрь. - Так его только недавно закрыли.
  - Сезон на постижение, - поджав губки, серьёзно сказала девочка и оглянулась на мальчика. - И оно карусели, конечно, не исключает, но в них и не нуждается.
  
  - Странные какие-то у тебя дети, Горыч, - прошептала Зайка Еремееву на ухо прямо у них над головами. - Ты их не в Сколково случайно украл?
  - Я их не крал, - обиделся Еремеев. - Но подозреваю, что почти купил.
  И показал торчащие из кармана корешки разноцветных квитанций.
  
  ***
  Ванная у Зайки была крошечная, вся увешанная полотенцами и запотевшая. Еремеева затащили вовнутрь чуть ли не насильно и заперли изнутри дверь.
  
  - Ты чего?! - зашипела на него Зайка. - Дети не могут быть сами по себе! Родители, опекуны - кто-нибудь обязательно где-нибудь должен быть! Да за киднеппинг вообще положена статья!
  Она глубоко вдохнула, шумно выдохнула прямо в опешившего Еремеева и уже спокойнее прошептала:
  - Их надо отдать.
  - Надо, - с готовностью согласился Еремеев. - Я что, против? А кому?
  - Как "кому"?! - снова зашипела Зайка. - У нас что, сегодня утром полицию отменили?!
  - Бог с тобой! - почти натурально изумился Еремеев. - Кто же её отменит?
  Зайка возмущённо фыркнула, отодвинула его с дороги и вышла из ванной, на прощание покрутив у виска пальцем.
  
  Дети по-прежнему стояли в прихожей.
  - Ну, чего стоим? - вздохнула она. - Чай?
  
  ***
  Отделение полиции было сразу за лесопарком.
  Дорожка шла от автобусной остановки вглубь, мимо закрытого небольшого кафе, вдоль голой до синевы берёзовой рощи, между тощими кустами облетевшего на зиму барбариса.
  
  - А знаешь...
  Еремеев обернулся к шагающей рядом Зайке и внезапно замер на полуслове: за худосочными голыми берёзками громоздилось что-то огромное и почти нереальное. Оно было серым, мохнатым, спина его горбилась выше самых высоких берёз, между стволов которых прямо на Еремеева смотрел порядочных размеров внимательный шафрановый глаз.
  
  - О, чёрт! - зажмурился Еремеев. - Я сплю. Господи, ущипни меня и дай проснуться!
  - Горыч?..
  Зайка обернулась, и глядящий на них глаз моргнул, поплыл куда-то в сторону, и там же, между деревьев, показался второй - такой же. Исполинская голова качнулась вверх, ушла выше деревьев и уже оттуда глянула на них снова: с интересом и даже почти с сочувствием.
  Визга у Зайки не получилось: в тот самый момент, когда он уже готов был родиться, Еремеев по-быстрому обнял её за дёрнувшиеся было плечи, зажал ей рукой рот и прошептал в самое ухо:
  - Тсс! Тихо, тихо, Зайка. Вспугнёшь.
  
  Дети молчали. Оба.
  
  Существо выгнуло над рощицей длинную драконью шею и шумно вдохнуло, принюхиваясь. Еремеев отпустил свой "захват", ещё раз показал "тсс!" и поймал себя на мысли о том, что завизжать теперь хочется ему самому.
  Существо пахло лесом, мокрым снегом и тиной.
  
  - Смотрите, какие странные звери водятся в ваших местах, - тихо сказал мальчик и поднял вверх сперва бровь, а затем и большой пальчик.
  
  Еремеев прокашлялся: нынешнее помешательство очень напоминало приснившийся ему накануне ночью сон.
  
  - Хотите узнать, откуда берутся драконы? - дёрнула его за рукав девочка.
  
  Еремеев ошалело посмотрел на неё, потом - на Зайку.
  - Я ...
  - Х-Т-Т-Т-Т!! - раскатисто выдохнул дракон, скосил огромный, похожий на лошадиный, глаз и шагнул к ним через рощицу.
  Зайка обмякла, и он еле успел подхватить её.
  
  - Это стражи между мирами, - сказала девочка.
  - Ага, а Змей Горыныч - сиамские близнецы... - почти на автомате согласился Еремеев, крепко держа Зайку. Вверху, высоко над его головой, медленно проплывала свалявшаяся, похожая на овечью, густая серая шерсть.
  Брюхо дракона колыхалось, как низко идущие облака, а когда оно закончилось, небо над головой получилось уже вечерним - густого багрового цвета.
  
  - Это возмутительно... - сказал Еремеев.
  
  Парк был на месте, но воздух в нём оказался летним и горячим. Таким горячим, что Еремееву, и так взмокшему от ужаса, стало совсем дурно. Он разжал пальцы, отпуская Зайку, и собрался плавно осесть рядом.
  Мальчик с девочкой испуганно переглянулись.
  - Ох! - ахнула девочка.
  - Если вам станет плохо, здесь появятся совсем не те люди, и всё пойдёт по-другому, - поспешно зашептал мальчик. - Вставайте.
  
  Еремеев помотал головой, пытаясь справиться с головокружением. Берёзовой рощи больше не было, вместо неё в нескольких метрах от них топорщился худосочный тощий подлесок. Из подлеска выбежал маленький, по колено Еремееву, сердитый человечек в красном трико. Волосы у человечка были спутаны и торчали во все стороны, как у давно нечёсаного рыжего пуделя.
  - Вы кто такие?! - замахал руками человечек. - Вон! Вон отсюда!
  - Квитанцию! Квитанцию, чёрт бы вас побрал! - снова зашептал мальчик. Не дожидаясь ответа, он проворно сунул ладошку в карман к Еремееву, достал первое, что попалось под руку, и поспешно сунул человечку квитанцию. Очумевший Еремеев открыл было рот, но слов у него не было, и поэтому с минуту он молча с открытым ртом наблюдал, как гномик, сморщив узкий лоб со сросшимися над переносицей рыжими бровями, читает вслух по буквам его фамилию.
  - Е-РЕ-МЕ-ЕВ.
  
  Девочка дёрнула мальчика за рукав, зашептала что-то ему на ухо, но мальчик только отмахнулся от неё.
  - Врать неправильно, это очень портит карму. Понимаете, - сказал он гномику, - нам нельзя уходить. Это архат.
  И вздохнул.
  
  ***
  - Что значит "пытался быть писателем"? - карлик в сером строго посмотрел на него поверх очков.
  Глаза карлика за толстыми линзами были большими и выпученными, а передние зубы напоминали зубы большого старого грызуна, и Еремеев подумал, что похож сейчас на Алису, сидящую перед престарелым безумным кроликом. Получилось смешно.
  Всё так же глядя поверх очков, человек-кролик в сером укоризненно покачал головой.
  - Смех без причины...
  - Признак хорошего настроения, - закончил за него низкий бархатный голос.
  
  Стена напротив Еремеева дрогнула, и прямо сквозь неё в комнатку, где они сидели, туго втиснулось странное, можно даже сказать уродливое существо. Сказать, что он не имело ничего общего с человеком, - это не сказать ничего. У него было длинное, "тракторное", как у гусеницы шелкопряда-переростка, туловище и огромное количество ходильных ножек. Передняя часть существа была приподнята над полом метра на полтора, а то и больше, потому что, когда "гусеница" вползла в комнатушку полностью и огляделась, её маленькая чёрная головка зависла чуть выше Еремеевского лица. Какое-то время головка эта качалась из стороны в сторону, оценивая увиденное, как головка озадаченной кобры, потом мельком взглянула на съёжившуюся между детьми Зайку, на лежащую у неё на коленях синюю Еремеевскую стёганку, и повернулась к сидящему за столом человечку в сером.
  
  - У к-к-крапивы в этом году п-почему-то чернеют листья, м-монсеньёр, - заикаясь, пролепетал тот и испуганно задвигал кадыком.
  - Зато чертополох вымахал выше моего роста, - заметила "сороконожка". Вид у неё при этом был не то инфернальный, не то ярмарочный, балаганный. Она неторопливо просеменила к столу и взяла в висящие на груди "ручки" лежавшую перед человечком квитанцию.
  Еремеев провёл рукой по лицу, стирая выступивший на лбу пот.
  
  - Ну, что ж, господин Еремеев, - сказало существо. - Пройдёмте.
  - Подождите, подождите! - дёрнулся Еремеев в сторону зажмурившейся Зайки. - Я не один.
  Существо озадаченно огляделось.
  - Еремеев? Один.
  Оно открыло входную дверь, приглашая его на выход. Мальчик с девочкой переглянулись, мальчик кивнул Еремееву: идите, идите, и Еремеев пошёл.
  
  ***
  - Вы вообще понимаете, во что ввязываетесь?
  "Гусеница" семенила впереди него, И Еремееву было хорошо видно, как на её спине под пергаментной бурой кожицей ходят тугие мышцы. Если это всё ещё и был сон, то такой реалистичный, которых ему видеть ещё не приходилось.
  - Нет, - честно сказал он. - Во что?
  - Бесстрашие - замечательная вещь. Если не пересекается с членовредительством.
  Гусеница замешкалась, принюхалась к чему-то и толкнула незаметную дверь.
  - Входите.
  
  Помещение за дверью было точно такое же, как и предыдущее - маленькое, с низким потрескавшимся потолком и забранным решёткой окном. У окна точно так же стоял обычный письменный стол, а в одном из углов на маленькой табуретке сидела особа в сером. Очки с толстыми стёклами, крупные передние зубы и эта серость делали её настолько похожей на предыдущего безумного кролика, что Еремеев даже подумал, а не вернулись ли они каким-то неведомым путём обратно. На коленях у неё лежала большая стопка бумаги, и она с таким остервенением что-то строчила, что Еремеев не удержался.
  - Бог в помощь, - выдал он. И смущённо кашлянул.
  "Гусеница" хмыкнула, протиснулась между письменным столом и стеной и не очень похоже изобразила сидящего за столом конторского служащего.
  - Садитесь, - кивнула она Еремееву.
  
  Еремеев огляделся и сел на стоящую у окна скамью. За окном протарахтело нечто, напоминающее электричку, только сплошное, круглобокое и с ажурным сетчатым гребнем по всей длине.
  - Видите ли, потребность в существах, понимающих происходящее, всегда велика.
  - Я понимаю, - сказал Еремеев.
  - Это более, чем славно, - согласилась "гусеница". Она постучала по столу костяшками хитиновых пальцев. - Потому что у нас тут возникла небольшая проблемка, связанная с непониманием.
  
  Еремеев облизал пересохшие губы.
  - Да не волнуйтесь вы так, - "гусеница" вытянулась вверх и через стол наклонилась прямо к его лицу. - Сразу вас никто не сожрёт.
  И широко улыбнулась беззубым ртом.
  Сидящая в углу кроликоподобная особа вскинула голову, захихикала и бросилась протирать очки, а за окном ещё раз протарахтело нечто, теперь уже в обратном направлении.
  
  - Шикарное место, - сказал Еремеев, брезгливо отклоняясь назад от хитиновой головы "гусеницы" и выглядывая в окно. - Но шумное.
  Конечно, никакой железной дороги там не было, была всё та же худосочная закатная роща и протоптанная через неё широкая грунтовая дорога, воздух над которой дрожал и плавился от жары.
  - Шумное, - согласилась "сороконожка". Глазки её мигнули. - Как и всякое перепутье.
  Она подтянулась, тяжело перелезла прямо через стол и доверительно устроилась рядом с Еремеевым на скамье. Еремеев, никогда до этого брезгливостью не страдавший, инстинктивно подвинулся и оттянул ворот рубашки, пытаясь справиться с дурнотой.
  - Знаете... - печально наблюдая за его манёврами, вздохнула "сороконожка". - Всё до безобразия просто. Сегодня утром юный понтифик пропал при весьма странных обстоятельствах.
  - Сегодня вообще было странное утро, - заметил Еремеев.
  - Странное, - согласилась "сороконожка". - И мы хотим помощи.
  - От меня?
  - От кого-нибудь, кто окажется в состоянии. Мальчика надо найти, пока с ним ничего не случилось.
  
  Мания величия, подумал Еремеев, вызванная галлюцинациями, или галлюцинации, вызванные манией величия, так что первым официальным учреждением по "возвращении" как пить дать будет психоневрологический диспансер.
  
  - Меня зовут, когда требуется установить подлинность свидетельств, - развела лапками "гусеница". - И она была установлена. Младший сын короля традиционно назначается главным духовным лицом. Три дня назад у короля родился сын, и к нему, как к младшему, перешли все права и обязанности его старшего брата. А сегодня утром он пропал. Такое в истории случается не впервые. Но в этот раз есть... Есть определённые сложности. Старшему брату пропавшего понтифика всего три года, и он не мог организовать похищение младшего в силу своего малолетства. Кроме того, старший сын короля тоже пропал. А страна без понтифика может впасть в мятежи и междоусобицы.
  
  "Гусеница" вздохнула.
  - Три дня назад, в тот день, когда младший из пропавших детей родился, королю был явлен странный знак. Он видел сон о грядущих переменах, и перемены эти впечатывались фиолетовыми письменами, как синяками, на телах обоих его сыновей.
  - Неприятный сон, - заметил Еремеев.
  - Королям вообще редко снятся приятные сны.
  - А до рождения своего старшего сына понтификом был сам король, - не столько спросил, сколько констатировал факт Еремеев.
  На улице за окном снова что-то вспыхнуло, прогрохотало, и испуганно вытаращившийся в окно Еремеев успел заметить промелькнувшую за решёткой большую белую тень.
  
  - Король, - грустно согласилась "сороконожка", прислушалась к чему-то неслышимому и заёрзала. - Знаете, тут вот выяснилось, что мне необходимо покинуть вас. Дела. Они сами расскажут вам всё остальное.
  
  - Мир всё рассказывает сам, - тихо, словно пугаясь звука собственного голоса, сказало сидящее в углу существо, когда они остались одни, и поправило пальцем сползшие на кончик носа очки. - Если к нему хорошо присмотреться.
  И неловко улыбнулось, точь-в-точь большой запуганный кролик.
  
  - А что это за... мир? - вкрадчиво спросил Еремеев.
  - Как что за мир? - удивилось существо. - Земля, конечно.
  
  ***
  Второй коридор, по которому его вели, был так же угрюм, как и первый. Серый потрескавшийся потолок был таким же тёмным и низким, - таким низким, что забранные ржавыми решётками светильники время от времени касались пустой, как барабан, Еремеевской головы.
  
  - Они будут ждать вас на месте, - торопливо шептало существо в сером, пока сам Еремеев беззвучно чертыхался, перебирая всю ненормативную лексику, когда-либо бывшую у него в обиходе. Выходило так, что то ли арсенал его был не так уж велик, то ли дорога была слишком долгой, - способы, которыми он чертыхался, уже пошли по пятому кругу, когда коридор впереди внезапно раздвинулся, сперва посветлел, а потом вывел в ночь, на воздух и превратился в открытую сводчатую анфиладу.
  - Ну, вот мы почти и пришли, - облегчённо вздохнула провожатая. - Никуда не уходите, пожалуйста. Они скоро придут.
  
  Ночь была точь-в-точь земная - с шорохами, шелестом и даже треском цикад. Еремеев озадаченно потоптался, оглядываясь, и, в конце концов, сел на широкий каменный парапет. Думать ему не хотелось совершенно, - он просто сидел и смотрел на сплошь усыпанное маленькими колючими звёздами небо.
  
  К тому моменту, когда в тёмном конце анфилады послышались голоса, должно быть, прошло что-то около получаса, потому что он даже успел продрогнуть. По анфиладе шли двое - высокий и чуть пониже.
  
  - Я в полной растерянности, - шёпотом говорил тот, что пониже, и этот приглушённый шёпот, подхваченный холодным ночным сквозняком, разносился далеко по галерее под пустыми тёмными сводами. - Это же дети! И один из них настолько мал, что...
  - Он понтифик, он и должен быть мал, - возразил высокий. - Иначе все пути попросту будут для него закрыты.
  - Но я никогда прежде не слышал о новорождённых понтификах, самостоятельно бродяжничающих через Рубеж...
  - Границы всегда условны, - высокий махнул рукой, опустил голову, а когда снова поднял её, встретился глазами с сидящим на парапете Еремеевым.
  
  Расстояние до них Еремеев оценил метров в двадцать и, пока оно стремительно сокращалось, счёл более благоразумным тихо сползти с парапета на пол.
  Оба человека оказались если и старше Еремеева, то совсем ненамного. Высокий - зеленоглазый и абсолютно седой - вскинул вверх белую тонкую руку, и костлявый палец с перстнем упёрся Еремееву в грудь.
  - Ты кто такой?!
  - Еремеев! - доложился Еремеев, чувствуя себя новобранцем, и непонятно зачем добавил: - Архат.
  - Чёрт побери! - сказал своему спутнику высокий. - Твой народ безнаказанно шляется почти у самых порталов!
  - Не безнаказанно, а свободно, - возразил второй и печально посмотрел на Еремеева. - Архат?
  - Так точно! - отчаянно согласился тот.
  - Откуда ты?
  
  Еремеев замялся.
  - А между прочим, я видел во сне и его тоже, - не дожидаясь ответа, сказал печальный высокому.
  
  ***
  Неожиданно для самого себя Еремеев вошёл в раж. Новое помещение, куда его привели, было большим, просторным, по-королевски шикарным и сильно смахивало на задрапированное чёрным шёлком месторождение турмалина.
  - Неудачный дизайн, - храбро выдал Еремеев, осматриваясь. - Судя по помещению, тот, кто здесь обитает, страдает целым набором стойких психических расстройств.
  - Ты бы поаккуратнее, - хмыкнул печальный, и по его губам скользнула тень улыбки. - Уши, которые есть у этих психопатических стен, ведут в весьма непредсказуемые места.
  Некоторое время он, прищурившись, пристально смотрел на Еремеева, и тот, всё ещё в кураже, набрал воздуха и что есть сил гаркнул под сводчатый потолок:
  - И это всё?!!
  - Всё, всё, всё! - звонко согласилось эхо, и по тёмным шёлковым углам прокатился шелестящий смех, тихий, чуть слышный, словно смеялось не живое существо, а сам застоявшийся по углам воздух.
  Печальный развёл руками: вот как-то так.
  - Реальность - весьма занятная штука, - сказал он вслух. - И чем дольше ею пользуешься, тем занятнее она кажется.
  Долговязый молчал.
  
  - Дети-то пропали чьи? - спросил Еремеев.
  - Мои, - сказал печальный. - И, что интересно, что я чувствую, что они живы, но ни на Рубеже, ни в ближайших его окрестностях их нет.
  Он снова печально вздохнул, а затем, словно вспомнив что-то, громко хлопнул в ладоши, и в ответ на этот хлопок в темноте поднялся далёкий шум и послышался сдавленный Зайкин голос:
  - Эй! Полегче! Полегче!
  - Зоя! - встрепенулся Еремеев. - Я здесь!
  
  Зайка шагнула в сводчатый турмалиновый зал из ниоткуда, - так, как шагают на землю с быстро вращающейся карусели: оступилась и чуть не упала, и Еремеев бросился к ней.
  - А дети где? - вдвоём в один голос начали было они и одновременно умолкли, вцепившись друг в друга.
  
  - Ты знаешь, Нон, - глядя на них, задумчиво сказал печальный. - Меня не покидает ощущение неправильности.
  - Неправильности чего? - не понял высокий.
  - Ну, всего этого. Словно вот идёт дождь, а капли летят не сверху вниз, а наоборот.
  - Если они летят наоборот, значит, так правильно. Просто твоё величество где-то что-то упустило и не выучило подходящее правило, - хмыкнул Нон. - А людей надо определить на ночлег.
  
  На ночлег их с Зайкой определили в небольшой гостевой комнатке где-то в глубине тёмного сада, почти под открытым небом, и проснулся Еремеев от бубнивших у него над самым ухом голосов:
  - Сплюнь, Нон. Жизнь такая штука, что в ней может случиться всё, что угодно.
  - А что плеваться? Всё, что могло случиться, уже случилось...
  
  
  - Если утром не открывать глаза, то можно жить, - сказал им Еремеев, втайне надеясь проснуться дома, и открыл глаза.
  В комнатке никого не было, кроме Зайки. При свете дня комнатка оказалась чем-то вроде увешанной аппаратурой детской, и Еремееву, собственно, ничего не смыслящему ни в радиоэлектронике, ни в звукозаписи, существенно полегчало: недавние "голоса" обрели в его голове хоть какое-то зримое объяснение.
  - Я слышала детский плач, - заявила Зайка. - Причём на два голоса. Причём почти всю ночь.
  - Странно, - сказал Еремеев, оглядывая с подушки вывешенные под потолком гирлянды из микрофонов и усилителей. - Не находишь?
  - Нахожу! - вспылила вдруг Зайка. - Что ты корчишь из себя идиота?! Я вообще всё это нахожу странным: и этого дракона-мериноса, и эту жирную гусеницу, ползающую сквозь стены и разговаривающую по-человечески, и детей, рыдающих всю ночь и мешающих спать!
  Она плюхнулась на кровать, закрыла лицо руками, и голос её дрогнул, наполняясь слезами.
  - Ты просто не выспалась, Заинька, - заискивающе начал было Еремеев...
  - Ну, конечно, - согласилась Зайка. - Как я сама не догадалась? Знаешь, Горыч, что мне нравится в тебе больше всего? Ты пуленепробиваемый.
  - За мной, как за каменной стеной?
  - Ну, почти, - из-под ладоней снова согласилась Зайка. - Когда за, когда перед.
  
  В дверь постучали. Еремеев развёл руками, показывая, что уж здесь-то он точно ни при чём, и пошёл открывать. Человечек, стоявший за дверью, едва ли доставал ему до пояса.
  - Вас ждёт его величество, - сказал человечек и шмыгнул носом. Нос у него был большой, красный и опухший.
  Еремеев снова развёл в сторону Зайки руками и пошёл обуваться.
  
  На этот раз их с Зайкой вели исключительно садом - зелёным, густым, заросшим тёмными деревьями и сладко пахнущими цветами. Куртки, свою и Зайкину, Еремеев по случаю жары нёс в руках.
  - Между прочим, сегодня воскресенье, - прошептал он, шагая по тропинке и глядя то на провожатого, то на деловито снующих среди цветов жёлтых ос. - Если я не ошибаюсь, и время везде идёт с одинаковой скоростью, то на завтра у меня всё реальнее вырисовывается прогул.
  - Нашёл о чём думать! - так же шёпотом фыркнула Зайка. - Думай лучше о том, что вырисовывается в ближайшие полчаса!
  И, словно в ответ на её слова, за деревьями проступил зáмок.
  
  Ворота открыл Нон. Он молча посторонился, пропуская Еремеева с Зайкой вовнутрь, а коротышке махнул рукой - мол, давай, прочь. Внутри было прохладно и сумрачно, даже почти темно, и в темноте откуда-то слышались приглушённые голоса.
  - Ты оперируешь малым, и поэтому тебе кажется, что ты знаешь много! - голос принадлежал печальному его величеству с анфилады, но сегодня был не печальным, а, скорее, злым и раздражённым. Чувствовалось, что вчерашний знакомец не на шутку раздосадован. - Это всё только потому, что тебе не с чем сравнивать своё незнание! Чёрт побери! Ты понимаешь, что ты пришёл с Рубежа и не принёс никаких вестей?!
  - Но их нет! - оправдывался второй голос, и звук этого голоса был похож на шелест ветра в ломких сухих камышах. - Рубеж чист, как стол...
  - И на столе остаются следы!
  
  Нон прикрыл изнутри ворота, и мрак внутри помещения сгустился ещё больше. Где-то вдалеке тяжело хлопнула дверь.
  
  - Прошу вас, - сказал Нон. - У Его Величества ещё одна аудиенция, но я думаю, что он уже закончил.
  - Мне всё ещё кажется, что я сплю, - шагая за ним, снова зашептал Еремеев Зайке. - Или брежу в горячке. И не знаю, то ли я сегодня ещё не проснулся, то ли вчера. И бред, главное, такой правдоподобный... Даже странно.
  - Да уж, - согласилась Зайка. - Я это тоже заметила. Бред у тебя всегда правдоподобный.
  
  - Прошу, - сказал Нон.
  Комнатка, в которой сидел Его Величество, тоже была похожа на операторскую: микрофонов видно не было, но по стенам висели всевозможные антенны и динамики, а посреди комнатки громоздилось нечто, похожее на карикатурный микшерный пульт.
  
  - Здравствуйте, - сказал Еремеев, выступая вперед Зайки. - Спалось отлично, но было бы неплохо позавтракать.
  - Не на курорте... - уходя, обернулся и подмигнул через плечо Еремееву Нон, и в этой усмешке обалделый Еремеев узнал приснившегося ему позапрошлой ночью оборотня.
  
  ***
  Еду им принесли сюда же. Несколько минут Его Величество самолично развлекал их за завтраком, рассказывая что-то невнятное о возможностях и обязанностях, а потом оставил одних, и получилось так тихо, что стало слышно, как за открытым окном жужжат стрекозы.
  
  Еремеев долго ковырял вилкой в своей тарелке. Зайка, не глядя на него, ела.
  - Что-то перехотелось, - сказал он наконец и отложил вилку.
  Зайка молча продолжала жевать.
  - Ты знаешь, - снова робко начал Еремеев, - впервые я так плохо ориентируюсь в происходящем.
  По-прежнему продолжая жевать, Зайка подняла на него глаза.
  - Ну, не впервые, - смутился Еремеев. - Слушай, а что, если... - он поманил её пальцем и заговорщицки наклонился сам. - А что, если этот Нон сам и украл обоих пацанов?
  Зайка смотрела на него, жевала и молчала.
  - Почему нет? - не унимался Еремеев. - И наши с тобой дети делись неизвестно куда!
  - У нас с тобой нет детей, - Зайка отложила вилку. - Слушай, Горыч, как насчёт того, чтобы прогуляться к здешнему Рубежу?
  - На самом деле я хотел предложить тебе то же самое, - неловко оживился Еремеев.
  
  ***
  Мальчик с девочкой сидели на ступенях крыльца. На мальчике был всё тот же цветной пуховичок, а мокрые прядки всё так же выбивались из-под шапки, несмотря на то, что жара стояла на улице неимоверная.
  - Не жарко? - участливо спросил у него Еремеев.
  - Жарко, - сказал мальчик. - Но погода - слишком объёмная штука для прямого воздействия.
  Еремеев открыл было рот, чтобы сказать, что шапка, в отличие от погоды, - штука не такая уж и объёмная, но в это время мальчик зажмурился, громко чихнул, и - практически одновременно с его "а-апчхи!" - что-то где-то коротнуло, в воздухе раздался треск и потянуло палёной проводкой. С ближайших деревьев в воздух поднялась стайка маленьких, похожих на скворцов чёрных птичек. Еремеев проследил за стайкой и шутить передумал.
  
  - Мы вас ждём, Егор Георгиевич, - сказала девочка, уставившись почему-то на Зайку. - Уже скоро полдень.
  - Собственно, ещё только полдень, - поправил её мальчик.
  - А ты...
  Но мальчик отмахнулся, встал со ступеньки и посмотрел на Еремеева если и не сверху вниз, то как-то близко к этому.
  - Долго спите, Егор Георгиевич.
  - Вот видишь, - громко прошептала Еремееву Зайка прямо у мальчика над головой. - Никто их не крал.
  - Поговорим по дороге? - предложил мальчик. - Рубеж не так далеко отсюда.
  Он спустился с крыльца и пошёл, не оглядываясь, прочь по тропинке.
  - Поговорим, - со вздохом согласился Еремеев.
  
  ***
  Тропинка показалась ему бесконечной, хотя шли они, наверное, всего с полчаса. Небо выплывало из-за леса белыми мохнатыми облаками, и Еремеев, не бывавший в деревне со времён далёкого чудесного детства, всё глазел восхищённо по сторонам, почти ничего не слышал и очнулся только тогда, когда тонкий детский голосок произнёс "собаки", а прямо посреди дороги нарисовались три серых угрюмых пса. Собаки были большие, размером с хорошую кавказскую овчарку.
  Сразу за спинами собак и роща, и тропа заканчивались, и начиналось синее васильковое поле, на самом краю которого - между синими васильками и точно таким же синим небом - клочьями висел густой синий туман. Все, не сговариваясь, остановились.
  - Просто фарс какой-то, - тихо, почти шёпотом возмутился Еремеев.
  - Фарс, - так же, шёпотом, согласилась Зайка.
  - Ромка, ты же умеешь с ними, - набок, почти не открывая рта, сказала девочка.
  И мальчик пошёл. Когда он поравнялся с собаками, макушка его оказалась чуть ниже нахмуренных собачьих лбов.
  
  - Ну, и чего уставились? - заявил он самому крупному. - Асессоров не видали?
  - А ты не хами, малой, - криво усмехнулся большой серый пёс. - Тоже мне асессор. Давай, двигай обратно и асессируй себе где-нибудь с той стороны. Закрыто. Не видишь, что ли?
  - Не вижу.
  - Так! - не выдержал Еремеев, выступая вперёд и закрывая собой мальчика. - Пацан вообще-то не один! Это что ещё за произвол?
  - А ты вообще кто? Турист?
  - Панда, - обиделся Еремеев. - Заблудилась тут просто в ваших краях.
  Псы переглянулись, оскалили острые жёлтые зубы и засмеялись. Самый крупный встал, словно нехотя отошёл в сторону, и за ним потянулись остальные.
  - Ну, иди. Панда. Только одна. Вернёшься - расскажешь, понравилось или нет.
  Еремеев растеряно глянул на мальчика.
  - Я с вами, Егор Георгиевич! - встрепенулся тот и первый нырнул в васильки. Еремеев крякнул, наспех успел виновато развести руками в сторону Зайки и побежал догонять мальчишку.
  
  ***
  Васильки легко расходились по сторонам. Такие высокие и синие, что даже казались ненастоящими.
  - О каком это там постижении шла речь, когда вы завалились ко мне накануне?
  - Хороший вопрос, Егор Георгиевич, - где-то впереди в густых васильках сразу же откликнулся мальчик. - Жаль только, что целые сутки потеряны. Я думаю, вообще постигать можно всё. Ну, из того, что в принципе постижимо. Например, местный Рубеж... А что вы думаете про местный Рубеж?
  Еремеев поднял голову, чтобы увидеть, далеко ли ещё до туманной завесы, и увидел, как ветер несёт в её сторону небольшую птичью стайку. Стайка была достаточно далеко, но птичек ещё можно было разглядеть, и сердце его сперва замерло, а потом запрыгало так, словно в груди у него оказалась одна из этих птичек. Птички долетели до самого тумана, туман ожил, протянул к ним сотканные из дымки полупрозрачные тонкие нити и птички исчезли. До самого тумана оставалось ещё метров пятьдесят.
  
  - Что это за... херовина?.. - брезгливо передёрнулся Еремеев.
  - Что? - не понял мальчик. Он резко остановился, и Еремеев налетел на него со всего маху.
  - Так она, эта штука, живая?
  - Скажем так, она думает.
  - Погоди, погоди, погоди! - выставив руки, замотал головой Еремеев. - И что от меня требуется? Понять, как эта штука думает?! Или понять, о чём?!
  - Было бы неплохо и то, и другое, - без особой надежды в голосе согласился мальчик.
  Птичка, колотившаяся в груди у Еремеева, замерла: у самых его ног из васильков выглянул пёсик - какая-то мелкая беспородная смесь.
  - Ав-ав! Ав! - детским голосом сказал пёс. Точь-в-точь так же мог бы сказать ребёнок, реши он пролаять по-собачьи.
  
  - Странная какая-то игра, - глядя на него, сказал Еремеев. Боюсь, я в такие не очень играю. Самое крутое, на что я способен, это покер.
  - Смотрите.
  Мальчик наклонился, схватил пёсика за загривок и что-то шепнул ему в ухо. Пёсик пискнул, обмяк, а потом изловчился, выскользнул из рук и нырнул обратно в траву. Он бежал в сторону туманной завесы низом, в траве, и трава колыхалась над этим маленьким бегуном, и туман, как живой, застыл на мгновение, а потом быстро поплыл ему навстречу.
  - Не надо ходить туда, куда не надо! - донеслось уже откуда-то издалека. - Не лезь! Не лезь! Не лезь!
  
  
  Наверное, Еремеев всё-таки не шагнул бы в этот шепчущий морок, развернулся и побежал бы назад. Но он был не один, а пацан, казалось, вообще не ведал, что такое страх. Он спокойно стоял, пока туман не накрыл его, а потом бежать было уже поздно.
  
  ***
  Картинка мигнула - пропала и появилась снова, и в этой новой картинке не было ни поля, ни тумана, ни васильков, а был город - то ли старый Вильнюс, то ли старый Таллинн - с узкими каменными улочками и тонким шпилем ратуши, венчающим большую пустынную площадь. Пустой город и ни души. Кроме того самого маленького мальчика Ромки, сидящего на радиальном парапете пустого сухого фонтана.
  - Ну, что, Егор Георгиевич? - кивнул он. - С переходом нас.
  - У меня такое ощущение, что вместо постижения мне всё явственнее светит... - Еремеев потянулся указательным пальцем к виску, - помощь специалиста. Вот скажи мне, мой юный друг, как специалист - какой смысл в этих переходах? Я потерялся.
  Он потоптался, смахнул рукой с парапета пыль, хотел было сесть, но передумал. Вдалеке, на противоположной стороне площади сквозь каменную стену ратуши выползла и, никого не замечая, деловито посеменила по мостовой гусеница-переросток.
  
  - Знаете, - сказал мальчик, - переходы сами по себе ничего не меняют.
  
  У Еремеева ни с того ни с сего вдруг запершило в горле, и он закашлялся.
  - Конечно, - сказал он, откашлявшись, - не несут. Пока в них не запустят какую-нибудь лабораторную крысу типа меня. Я вот чего не понимаю: я-то зачем вам? Я не хожу сквозь стены, не читаю мысли, ужасно не люблю ссориться с драконами или что там ещё полагается делать героям. Я самый обычный...
  - Это не главное. Вы - лучшее, что удалось найти.
  
  Еремеев моргнул и подумал, что лучше бы он не моргал. Картинка снова мигнула - вспыхнула и пропала. Сделалось темно и душно. Перепуганный, он схватился одной рукой за ворот своей невидимой рубашки, а второй широко взмахнул в поисках опоры, потому что земля ушла у него из-под ног.
  
  ***
  - Я умер, - сказал он сам себе. - Я умер. Правда, не помню как. Может, я плохо вёл себя ещё в детском саду? Баловался за столом, смеялся, поперхнулся косточкой от сливы и... и всё.
  Тишина была плотной, почти осязаемой. И страшной.
  
  - Или это "сороковая" маршрутка, в которой я в пятницу вечером ехал домой, по дороге через Соровку срулила с моста и навернулась в речку. Если это Соровка, то она уж две недели, как подо льдом, а, говорят, лягушки во льду вообще могут храниться вечно. Человек он, конечно, не совсем лягушка, но чёрт часто шутит и менее весёлыми вещами...
  Он глубоко вздохнул и пошевелился. Лёгкие были на месте, а в воздухе густо висел запах свежескошенной травы. Где-то далеко, по высокой невидимой крыше, барабанил дождь. Еремеев набрал полные лёгкие этой смеси и крикнул изо всех сил:
  - Зоя!!!
  Где-то из-за его плеча послышался шорох, а следом и слабый стон.
  - Еремеич, ты удивительное создание, - сказал хриплый Зайкин голос. - Ты вообще когда-нибудь бываешь испуган?
  - Я испуган, - сказал Еремеев. - И ещё как.
  Он пошарил рукой в том месте, откуда шёл голос, но ничего не нашёл.
  - Ты же осталась там, с той стороны?
  - С какой стороны?
  - Ну, там, с этой маленькой пигалицей и вурдалаками.
  - Фу, Горыч, откуда в тебе эта убогая провинциальность? Пигалица, вурдалаки...
  - Чёрт, - сказал Еремеев, - Я так и знал. Ты кто и где моя Зайка?
  - Знала бы я, где я, - всхлипнула она, и, словно вторя ей, пространство тоже всхлипнуло, и по невидимому полу зашуршало сотнями маленьких лапок.
  Зайка взвизгнула: - Крысы!!! - и в неясном, идущем непонятно откуда свете Еремеев увидел, как она вскочила и как прочь от неё бросились врассыпную маленькие чёрные тени. Темнота вспыхнула на миг и снова погасла.
  - Стой, где стоишь, - сказал он.
  Осторожно, пытаясь не потерять направление, он встал сперва на четвереньки, потом на ноги и, выставив вперёд руки с растопыренными пальцами, пошёл к Зайке.
  - Ну, всё, всё, - сказал он, схватив её за прижатую к лицу руку.
  Здание оказалось большим, круглым и абсолютно пустым, если не считать копошившихся в стенах зверьков.
  Выход они нашли, когда брели вдоль стены - держась за руки, как запертые в чулане дети.
  
  - Стой!
  Стена под пальцами Еремеева приобрела странную шероховатость, и на этой шероховатости он вдруг нащупал обычную металлическую задвижку - достаточно массивную, но не настолько, чтобы не сдвинуть её с места.
  Башня стояла на вершине большого, поросшего высокой травой холма. Над холмом зияло такое знакомое, такое бездонное звёздное небо, что Еремеев, за последние двое суток почти смирившийся с тем, что мир вокруг всё пляшет и пляшет в странном извращённом танце, даже почувствовал некоторое неестественное облегчение.
  - Слышишь? - шёпотом спросила Зайка. - Там опять плачет ребёнок.
  Еремеев прислушался и уловил слабый, почти неслышный звук. Сложно было сказать, сколько в этом звуке было от плача, и он закатил глаза в тщетной попытке больше не ввязываться ни в какие авантюры, но то ли мрак был слишком плотен, то ли Зайка была слишком занята, чтобы следить за его гримасами, - только не обращая внимания на его унылую физиономию, она двинулась вперёд и ему ничего не оставалось, как двинуться следом.
  
  ***
  Мальчик сидел в кустах, как брошенный зайчихой зайчонок - маленький, белобрысый, в тонкой белой кружевной рубашечке. И плакал.
  - Знаешь, что? - шёпотом сказал Еремеев. - Я его боюсь. Даже больше, чем тех, которые у меня этот сезон охоты открывали. Это как подбирать в незнакомом лесу незнакомого медвежонка, за которым потом обязательно придёт его медвежья мать.
  
  Зайка молча посмотрела на него круглыми глазами, и Еремееву ничего не оставалось, как только вздохнуть и полезть на четвереньках в кусты.
  - Не трогай меня, - сказал мальчик.
  Еремеев опешил и сел - там же, под кустом.
  - Почему?
  - Потому что я - ключ между мирами, а ты - клоун.
  - Я думаю, что это тот самый мальчик, - прокашлявшись, сказал Еремеев и обернулся к Зайке. - Иди сюда, солнышко.
  Мальчик посмотрел на Еремеева, потом на Зайку. Белая рубашечка его в темноте делала его похожим на маленькое бледное привидение.
  - Я боюсь, - сказал он.
  Зайка натянуто улыбнулась и тоже полезла под куст.
  
  Возвращаться к "водонапорной башне" никому не хотелось, поэтому решено было идти вниз с холма. Мальчика несла на руках Зайка, а Еремеев шёл за ними, и в голове у него крутился анекдот про Винни-Пуха и Пятачка (Винни, ты чего?! А чего ты идёшь там сзади молча и всякую ерунду про меня думаешь?!).
  Через пару часов дорога вывела их к тёмному васильковому полю.
  - Чёрт! - выругался Еремеев, когда прямо у него из-под ног вынырнул из темноты пёс.
  - Скорее, исполняющий обязанности, - оскалился тот, глядя на Зайку. - А вы, я вижу, не одни. Поставьте ребёнка на землю, и я попробую не заметить, как вы отсюда свалите.
  
  Зайка прижала мальчика к себе покрепче, и Еремеев, которому - несмотря ни на что - их находка всё ещё по-прежнему казалась маленькой опасной гадючкой, огляделся в поисках чего-нибудь, что сошло бы за орудие в драке. Ради Зайки, исключительно ради Зайки. Но васильковое поле было огромным и сплошь васильковым - ни камней, ни палок. Ничего.
  Из темноты бесшумно появился второй пёс. Навскидку каждый из них был примерно в весовой категории хорошо откормленного волкодава, и с появлением ещё одного шансы Еремеева одержать верх в драке растаяли, как... Впрочем, не было у тебя никаких шансов, сказал себе Еремеев.
  
  - Егор Георгиевич! Егор Георгиевич!
  Девочка выскочила откуда-то из-за серой пёсьей спины и показалась ему старше, чем была накануне - то ли выше, то ли худее, то ли взрослости ей придавал испуганный взлохмаченный вид. Если в субботу на пороге своей квартиры он дал бы ей максимум пять, то сейчас она тянула на все семь.
  - Ромка пропал!
  Шутка про потерянный миелофон с функцией хронопеленгатора застряла у Еремеева где-то на полпути к языку.
  - Что? - глупо переспросил он.
  - Ромка пропал! - всхлипнула девочка. - А учитель говорит, что если человек жив, он сам всё организует...
  - Стоп, стоп! - сказал первый пёс. - Принц остаётся здесь. И организовывайте, что хотите.
  Девочка оглянулась на него, как на назойливое насекомое, торопливо взяла Еремеева за руку, и мир исчез.
  - А Зоя и мальчик? - сказа Еремеев окутавшему его туману.
  - Ой! - испугался туман. - Я сейчас.
  Мир качнулся, мигнул и снова проявился. Они стояли на углу Подлесной и Космонавтов, у Зайкиного дома. Метель гнала по земле колкую позёмку, а на руках у одетой в тонкий джемпер Зайки был маленький мальчик в тонкой кружевной рубашечке.
  - Господи! - сказала Зайка. - А ключ у меня в куртке.
  
  Дверь в квартиру им вскрывал дядька, мало похожий на "медвежатника", - интеллигентный, в очках и в хорошо сшитом чёрном пальто: здравствуйте, да, бывает, сейчас всё сделаем, раз, раз, готово, пятьсот - сами понимаете, одна дорога сколько стоит, да и суббота как-никак, в такую погоду вообще все по домам сидят, ключей не теряют.
  Дети молчали всё время, пока дверь за "интеллигентом" не закрылась.
  
  Зайка опустила на пол маленького кружевного принца, а Еремеев вздохнул, снял ботинки и протопал в маленькую, увешанную полотенцами ванную. Он протёр запотевшее зеркало, и из этого зеркала на него уставилось хмурое небритое лицо.
  - Суббота, говоришь, - сказал этому лицу Еремеев. - Раз всё вернулось на исходные позиции, значит, что-то пошло не так.
  - Если бы ты притащил мне из детского сада вместо моего ребёнка чужого, я вряд ли назвала бы это исходной позицией, - откликнулась в коридоре Зайка.
  - Ну, так-то они все чужие, - заметил в ответ Еремеев.
  Он вымыл руки, вытер их ближайшим полотенцем и снова посмотрел в зеркало. На душе у него было гнусно и тяжело, и тяжесть эта никак не хотела отваливаться. Этой странной парочке, гуляющей между мирами, нужна была его, Еремеева, помощь, а он, Еремеев, помочь им никак не мог.
  Потому что он, Еремеев, не знал, как. Погуглить, что такое архат, что ли.
  
  
  Девочка бесшумно возникла на пороге ванной.
  - Ромка где-то здесь, шмыгнула она носом. - Я знаю. Я чувствую. Мама говорит, что это женское - интуиция и всё такое.
  Еремеев почесал трёхдневную щетину и снова посмотрел в зеркало.
  - Одноклассник? - спросил у отражения девочки.
  - Да, - кивнуло отражение. - И проект этот он выбирал. Давай, говорит, ну чё ты, постижение - это же такая крутая штука, в любой профессии пригодится. Мы с тобой, говорит, нос им всем утрём только так, на раз.
  Еремеев отвернулся от зеркала и посмотрел на неё. Две мысли посетили его практически одновременно - о том, сколько же ей лет на самом деле, и о том, насколько это сейчас на самом деле не важно.
  Вслух он так ничего и не сказал. Он отодвинул её в сторону и молча прошёл на кухню. На кухне Зайка усадила малыша за стол. Маленький принц сидел на стуле, и под его маленький королевский зад был подложен большой бордовый трёхтомник "Справочника конструктора РЭА" в общей сложности сантиметров на двадцать. Стол получился ему как раз впору, - принц сидел, сложив на стол ручки и болтая в воздухе босыми ногами.
  Девочка снова возникла в дверях, на этот раз в кухню. И снова зависла в дверном проёме.
  
  Кухня у Зайки была немногим больше, чем ванная - одному впору, а вдвоём уже тесно. Но маленькие дети смотрелись в ней куда более органично, чем в Еремеевской. Когда всё это закончится, можно будет попробовать завести своих, подумал Еремеев, и сам ужаснулся абсурдности этой мысли.
  Потом они завтракали. Свой завтрак принц ел молча и аккуратно, как, наверное, и положено есть принцам, девочка тоже молча ковыряла вилкой в тарелке.
  
  Звонок в дверь застал врасплох всех. Еремеев с Зайкой переглянулись, и дверь пошёл открывать Еремеев. Он наклонился к дверному глазку и в этом движении, в наклоне, подумал, что лишнее это всё, лишнее, все они ходят сквозь стены, словно и нет никаких стен.
  Однако за дверью не было ни новых детей, ни чудовищ. Там была Зайкина соседка снизу, и, пока Еремеев открывал дверь, он так и не смог вспомнить, как её зовут.
  - Я вижу, у вас свет в окне горит, - затараторила она. - Значит, вы вернулись. К ват тут мальчик приходил. Маленький такой. Ждал у подъезда. Долго ждал. Я за хлебом ходила, потому и знаю. Сказал, тётю Зою жду. Племянник?
  И я тебя знаю, подумал Еремеев, - небось, специально не поленилась сходить за хлебом, чтобы удовлетворить любопытство.
  - Племянник, - согласился он вслух. - А куда ушёл, не сказал?
  - Нет, - огорчилась старушка, заглядывая за спину Еремееву вглубь коридора и дальше, в кухню. - Не сказал. Дикий он у вас какой-то, слова не спроси. Рванул от меня так, словно я людоед.
  - Спасибо, - сказал Еремеев и безжалостно закрыл перед ней дверь.
  - Маленький он у вас слишком, чтобы одному гулять! - громко и обиженно сообщила соседка закрытой двери, и Еремеев, бурча про "тебя забыли спросить", обернулся и обнаружил, что девочка стоит у него за спиной.
  - Ромка?
  - Однозначно, - согласился он. - Если, конечно, от меня ничего не скрывают, - и кивнул в сторону кухни, где слышно было, как Зайка моет посуду и что-то говорит малышу.
  
  
  ***
  Идти с ними Зайка отказалась наотрез. Она мотивировала это тем, что малыш слишком мал, не по сезону одет, оставить его одного нельзя, ни на какие проекты по изысканию постижения она не подписывалась и вообще.
  - И вообще, - сказала она, глядя исподлобья на Еремеева.
  - Железный аргумент, - с готовностью согласился тот. - Принимается.
  
  Казалось, метель только стала сильнее. Они спустились с заснеженного крыльца и, не сговариваясь, двинулись к перекрёстку. На перекрёстке было бело и безлюдно.
  - Он же меня ищет? - не столько спросил, сколько констатировал факт Еремеев. - Значит, вряд ли ушёл далеко, и выбор у нас не большой.
  Они постояли немного, наблюдая, как светофор меняется с зелёного на красный, с красного на жёлтый, потом опять на зелёный.
  - Ну, что, ко мне? - сказал Еремеев в конце концов.
  - К вам, - согласилась девочка.
  
  По правде говоря, положа руку на сердце, он не хотел её ни о чём спрашивать. Не то, чтобы это было не интересно или не важно... Нет. Он просто не привык лезть не в свои дела. Вернее, привык не лезть - ну, хотя бы потому, что ничем хорошим это никогда не заканчивалось.
  Она рассказывала сама, всю дорогу, пока они шли эти несколько остановок пешком, чтобы не пропустить по дороге мальчишку в цветастом пуховичке и шапке.
  В итоге он узнал, что зовут её Лялькой, что ей шесть, что отец её работает смотрителем музея естественной истории, а мать водит грузовые суда ("Мать!" - хмыкнул про себя Еремеев) "Уран - Бобровый мыс", что Бобровый мыс этот - это и есть их с Ромкой дом, и что это где-то... он не совсем понял, где, понял только, что совсем не здесь и относительно далеко.
  
  Ромка сидел на облезлых ржавых качелях у него во дворе и в руках держал синюю Еремеевскую стёганку.
  
  - Одного мы нашли? - спросил он, стараясь ничем не выдать заинтересованности. Так, сидит вроде как обычный пацан на обычных скрипучих качелях в обычном дворе, колупает обычным ботинком обычную землю. Ну, и вроде как из обычной вежливости интересуется.
  
  - Ненавижу! - сердито начала Лялька и ткнула его в плечо. - Это ты, ты втянул меня в этот дурацкий проект по этому дурацкому постижению! Ты зачем меня бросил?
  - It"s cool to be loved, - усмехнулся мальчик. - Лялька, давай ещё, мне нравится. Зачем втянул или зачем бросил?
  
  Лялька беспомощно оглянулась на Еремеева, но тот только забрал у мальчика куртку, оделся и уже привычно развёл руками:
  - А я-то что?
  - Зоя осталась с принцем? - спросил мальчик.
  Лялька кивнула.
  - Как мы и рассчитывали, - мальчик задумчиво поднял глаза на Еремеева. - Егор Георгиевич, есть предложения?
  - Есть, - сказал Еремеев, застёгиваясь, и переступил с ноги на ногу ближе к качелям. - В виду вашего малолетства дать по шее вашему преподавателю. Как там у вас, за это большой срок положено?
  Мальчик заулыбался, и Лялька, глядя на него, заулыбалась тоже.
  - Теоретически мы не должны были никого использовать.
  - Мне тоже всё время так кажется, - тихо сказал Еремеев. А ещё мне кажется, что меня используют. Несостыковочка вырисовывается, разве нет?
  - Вырисовывается, - согласился мальчик. - Но... Но разве вам самому не интересно?
  
  В ответ Еремеев молча стащил мальчишку за шиворот с качелей - как тащил бы собственного сына, случись тому напакостить во дворе - и потащил к дому.
  - Эй, эй! - возмутился мальчик. - Руки!
  И рука Еремеева опустела - причём исчез не мальчик, исчез мир. Исчез и появился снова - белой, забирающей влево, заснеженной дорожкой в хвойном лесу.
  - Ах ты ж маленький говнюк! - ахнул Еремеев, и голос его предательски дрогнул: вокруг, насколько хватало глаз, не было ни души.
  
  К вечеру Еремеев порядком замёрз. Мороз был не сильный, но на озноб от мороза накладывался лёгкий озноб от страха. Еремеев торопливо шагал, засунув озябшие руки в карманы с квитанциями, и с ужасом наблюдал, как далеко-далеко за ёлками опускается солнце.
  
  Мальчик сидел на обочине за очередным поворотом - на замшелом парапете маленького каменного мостика через замерзший ручей, и Еремеев, которому уже начинало казаться, что всё время забирающая влево дорожка водит его по кругу, даже обрадовался.
  - Вы всё ещё злитесь на меня, Егор Георгиевич? - спросил мальчик.
  Еремеев подумал, что да, потом подумал, что нет, потом просто махнул рукой.
  - Нам нужно найти, где сейчас находится второй принц, - сказал мальчик, колупая ботинком мёрзлую землю примерно так же, как делал это на качелях во дворе.
  - Нам? - стуча зубами, съязвил Еремеев.
  Мальчик кивнул, в ответ на этот его лёгкий жест по бокам дороги среди тёмных елей проступили многоэтажки, и Еремеев с изумлением узнал вдруг и ели эти, и эту дорожку, и эти многоэтажки - это был парк Авиаторов, и отсюда до его, Еремеева, дома было что-то около десяти минут ходьбы.
  Еремеев охнул и бегом припустил к дому.
  
  Во дворе никого не было. На одном дыхании он взлетел вверх по лестнице, нашарил в кармане ключи, и, оказавшись внутри квартиры, заперся на два оборота. Уже дома, внутри, ноги у него как-то сразу стали ватными, подкосились, и он медленно осел на пол у вешалки.
  
  Когда в дверь позвонили, он всё ещё так и сидел на полу. Звонили долго, настойчиво, и он, сперва не желавший никому открывать, всё-таки шумно завозился, шаркая обутыми в ботинки ногами, и в конце концов встал.
  На площадке стояли мальчик и девочка.
  - Егор Георгиевич, - укоризненно сказала девочка, - ну, так же нельзя.
  В ответ Еремеев молча закатил глаза, снял ботинки и, не глядя на своих мучителей, ушёл в кухню.
  - Ну, зачем я вам? - начал он, когда они возникли на пороге кухни. - Я же, как выясняется, могу в трёх соснах бродить целый день и даже не знать об этом.
  - Во многих мирах нас не принимают всерьёз, - сказал мальчик.
  - Да ладно? - усмехнулся Еремеев, но усмешка вышла слишком уж кислой и, может, именно поэтому быстро сползла с его лица.
  - Да, - сказал мальчик.
  
  Еремеев открыл холодильник и завис, тоскливо разглядывая полупустые стеклянные полки.
  - Ну, что, Еремеич, не привык по три раза проживать один и тот же день? - сам себе пожаловался он. - И что самое интересное, жрать-то хочется каждый раз заново. Так никакой зарплаты не хватит.
  Он выудил откуда-то из глубин холодильника три сиротливых помидора и сыр и развернулся к детям - помидоры в одной руке, сыр в другой:
  - Мне это не нравится. Прошу внести поправку, доработать один организационный момент и зациклить всё не наобум, а в день зарплаты.
  - Паяц, - сказала девочка.
  - Не хамите, - парировал Еремеев, - не на базаре.
  
  Он только-только успел засыпать в кипяток пельмени, как в дверь снова позвонили. Еремеев на мгновение замер, посмотрел исподлобья на сидящих в кухне детей и решил не открывать.
  Звонили долго. Пельмени успели довариться, и он даже успел разложить их тремя равными горками на трёх тарелках, когда звонок затих. Потом дети ели и молчали, и Еремеев ел и молчал.
  Визг из подъезда раздался, когда он уже мыл тарелку. Визг был женский, истошный, и Еремеев каким-то десятым чувством понял, что это виноват он. Тарелка выскользнула у него из рук, звякнула о раковину и разбилась.
  Он вытер о штаны мокрые руки, подумал немного в прихожей, на всякий случай надел куртку и открыл дверь. ОНО лежало на площадке - огромное, как свернувшийся калачиком чёрный волосатый мамонт, и вниз, между пролётами, свешивалась не поместившаяся на лестничной площадке большая когтистая лапа.
  Существо обернулось на звук открываемой двери, и из длинной шерсти на Еремеева уставился большой оранжевый драконий глаз. Хотя нет, очень маленький драконий глаз, если сравнивать с виденным тогда, в парке за Подлесной.
  
  Визжали снизу.
  Еремеев рывком закрыл дверь и прижался к дверному глазку. Дракончик на лестничной площадке развернулся кое-как, как кошка в коробке из-под печенья, и оказался мордой у Еремеевской двери. Он задумчиво обнюхал напольный коврик и ткнул мохнатым лбом в дверной косяк. Дверь вздрогнула и отозвалась звонком: "Баззздзззз!".
  Еремеев обернулся. Мальчик с девочкой снова стояли у него за спиной.
  - Драконы - это стражи между мирами, - громко, чтобы перекричать звонок, сказала Лялька.
  Еремеев пожевал щетину, отросшую за эти три дня на его нижней губе, сглотнул комок и снова открыл дверь. Голова дракончика шумно ввалилась в его маленький коридор, больно дав ему прямо под дых так, что он отлетел к стене, и сказала:
  - Хррр!
  - Ну, и? - храбро осведомился Еремеев. - Что надо?
  Голова моргнула, большие янтарные глаза скосились на человека.
  - Так, - сказал Ромка. - Идти надо.
  И махнул рукой, прогоняя из коридора драконью голову, как лошадь из тесной конюшни:
  - Хэй!
  
  Голова двинулась назад, освобождая тесный коридорчик, и стало видно, что там, сразу за входной дверью, где ещё вот-вот только что была площадка между лестничными пролётами, теперь идёт густой белый снег. Дракон попятился, развернулся, как застрявшая в узком лазе чёрная крыса, и посеменил между заиндевелых куполообразных строений.
  Еремеев беспомощно оглянулся назад, но и там тоже, прямо из ниоткуда вплывали в пустую потемневшую кухню кружевные белые хлопья.
  - Я... - начал было он, но махнул рукой, сдался и вышел в снегопад.
  
  ***
  - Бобровый мыс... - ахнула Лялька.
  - Бобровый мыс, - хмуро согласился Ромка.
  
  Бобровый мыс не был похож ни на один из знакомых Еремееву городов. Он был похож на светлый сосновый бор, где между гигантских корабельных сосен и засыпанных снегом витражных куполов тут и там уходили в небо из земли тонкие стальные ажурные конструкции непонятного назначения.
  
  Еремеев шёл вперёд молча, засунув окоченевшие руки в набитые бесполезными квитанциями карманы, и думал о том, что путешественник из него никакой, супергерой ещё хуже, и что единственное, что в последнее время получается у него хорошо, - это обалдевать.
  - Странно, - сказал наконец Ромка. - Нет никого. И птиц не слышно..
  - На таком морозе из птиц уцелеют разве что только пингвины, - стуча зубами, пошутил Еремеев. - Погреться-то есть где?
  - Во всяком случае, ещё недавно было, - еле слышно сказала Лялька. - Надо найти когонибудь.
  Она кивнула Еремееву: нам туда, и нырнула в сторону, под куполообразный витраж.
  
  Под куполом оказалось светло и разноцветно. Пустой пологий эскалатор вёл вниз, дети прыгнули на него без раздумий, и Еремеев поехал за ними, потому что решил, что раз уж так, то вряд ли там, на другом конце, его ждёт Минотавр - максимум мелкие неприятности.
  
  Эскалатор долго шелестел вниз, и проплывающие мимо фрески с изображением людей и драконов напоминали Еремееву внутренности египетских пирамид. С каждым десятком метров нарисованных людей становилось всё меньше, нарисованных драконов всё больше, и он подумал, что, ей богу, не удивился бы, случись первому встречному быть мало похожим на человека.
  Однако внизу тоже никого не оказалось. Эскалатор привёз их в огромный пустынный холл, похожий на заброшенный подземный паркинг, только с множеством прозрачных арок и переходов.
  Ромка спрыгнул с уходящего в пол эскалатора и замер в недоумении.
  Да, это вам не по чужим мирам шляться, подумал было злорадно Еремеев, но тут же раскаялся: пусть они и странные, эти дети, но они всё-таки дети.
  - Что? - спросил он, и мальчик растерянно посмотрел на него снизу вверх.
  - Это порт, - сказала Лялька. - И нет никого.
  Свет, мерцавший под прозрачными арками, становился то ярче, то приглушённее, словно там, за этими высокими сводами, дышало что-то огромное, живое, состоящее из света и воздуха. Очередной дракон. Эскалатор замедлился и остановился.
  Лялька всхлипнула, и в наступившей вдруг тишине стало слышно, как где-то далеко-далеко плачет младенец.
  - Чёрт, - подвёл итог Еремеев.
  
  Коридор, по которому они пошли на звук, тоже был пустынным и разноцветным, и в нём то тут, то там время от времени мелькали густые, почти чёрные тени.
  Теперь уже дети жались к Еремееву - испуганно и молча, и он понял, что впервые за всё это время ... не то, чтобы они поменялись местами... просто почва ушла из-под ног не только у него одного.
  
  Малыш плакал и плакал - всё громче и громче, а Еремеев шагал и вспоминал эпитеты к слову "болван": "круглый", "безнадёжный" и много других, не делавших ему никакой чести.
  
  Ребёнок лежал в самой середине большого круглого зала - в какой-то штуке, которую с натяжкой можно было назвать люлькой, к "люльке" этой со всех сторон тянулись тонкие разноцветные провода, а по наружной стене зала стелилась приплывшая следом за их троицей густая чёрная тьма.
  - Я сплю, и мне всё это снится, - сказал Еремеев. Он подошёл к "люльке", беспрепятственно подобрал на руки плачущего младенца и развернулся было идти обратно - туда, откуда пришёл, но тьма, клубившаяся у стен, колыхнулась к нему и накрыла его вместе с его ношей.
  - Аминь, - вздохнул Еремеев, покрепче прижимая малыша к себе.
  
  
  - Ты взял чужое, - сказал мрак.
  - Ты тоже, - сказал Еремеев и подумал, что в этом странном мире, в котором дети одни гуляют между реальностями, не очень-то и понятно, кто кого должен спасать...
  Ребёнок у него на руках пискнул, перестал плакать и сказал:
  - Ай...
  В ответ в темноте проступили далёкие стены и неясные фигуры, завёрнутые в серые плащи. Был ли это всё ещё Бобровый мыс, Еремеев не знал, но Ромка с Лялькой тоже оказались невдалеке - перешёптывались и жались друг к дружке, как два испуганных птенца.
  Серые тени колыхнулись ближе:
  - Из няньки выходит не очень хороший боец... Отдай ребёнка...
  - Это не ребёнок! - крикнула Лялька.
  Тени затрепетали, развернулись, какая-то часть из них поплыла от Еремеева к ней, а она вцепилась в Ромку и затараторила - быстро-быстро, словно боясь не успеть:
  - Господи, Еремеев, ну, когда же ты уже вспомнишь, кто ты такой, чёрт тебя побери! Хватит разводить канитель вокруг очевидных вещей!
  Серое колыхнулось вперёд и накрыло их всех с головой.
  
  
  Ребёнок снова заплакал, но только на этот раз не жалобно, как раньше, а требовательно, даже капризно. Руки у Еремеева резко отяжелели, он охнул, согнулся в попытке удержать свою ношу... и вынырнул с ней на пустом заснеженном перекрёстке Подлесной и Космонавтов. Ноша его навскидку весила что-то около двух десятков килограмм.
  - Стой! Стой! - закричали ему.
  Он закрутил головой и увидел на противоположной стороне перекрёстка маленьких девочку и мальчика в цветных пуховичках. Светофор мигнул зелёным, Еремеев сгорбился, засовывая невероятно тяжёлого плачущего младенца под полу своей короткой куртки, и шагнул было с тротуара на дорогу...
  - Стой! - снова закричал Ромка, закричал так, что Еремеев послушно отшатнулся назад, замахал одной рукой в попытке удержать равновесие и - словно в каком-то трансе - увидел, как вместо привычных машин по Подлесной плывёт длинное синее марево. Густое, тёмное, с мелькающими в его страшной глубине далёкими чёрными точками. Рубеж.
  
  Младенец у него за пазухой облегчённо вздохнул и резко потерял в весе.
  - Едрить! - обиженно сказал Еремеев, чувствуя, как из-под рукава по его свитеру потекла тонкая горячая струйка. - Чтоб тебя...
  
  Синяя завеса прокатилась по Подлесной, завернула на Ударников и исчезла. Еремеев поплотнее запахнул куртку и торопливо перебежал на противоположную сторону.
  - Ну, что, кап-два, - он выдохнул облачко морозного пара, - пацанов два. Плывём в порт приписки?
  
  ***
  - Вообще-то, Горыч, архат - это большая ответственность, - открывая дверь, заявила Зайка. - Но на ближайшие полчаса нам будет достаточно, если ты просто вынесешь мусор.
  Еремеев посмотрел на стоящий у двери пакет с мусором, шмыгнул носом и виновато вынул из-под мокрой куртки мокрого младенца.
  - Четыре, - озадаченно сказала Зайка. - Слушай, Еремеев, я не справлюсь, если темпы не сократятся.
  В ответ Еремеев молча отдал ей ребёнка, пропустил вперёд Ляльку с Ромкой, застегнул мокрую куртку, забрал пакет и пошёл выносить мусор.
  Зайкин двор тонул в синих февральских сумерках. Еремеев мог бы поклясться, что пока он шёл от парадной до мусорки, двор был пуст, поэтому когда на обратном пути его окликнули, он даже подпрыгнул от неожиданности.
  - Эй! - голос был мужской и... знакомый.
  Еремеев испуганно закрутил головой и увидел, что у входной двери в соседний подъезд в глубокой тени стоит, облокотившись о косяк и сложив на груди руки, советник Его Величества.
  - Не ждали? - усмехнулся Нон.
  - Ну, так-то не очень, - вынужден был признать Еремеев. - Как там большая земля?
  - Не такая уж она и большая. Но крутится... Куда ей деваться?
  Еремеев открыл дверь, придержал её, пока гость не подхватит, и... с ужасом увидел, что лестницы на второй этаж больше нет. Да и самого подъезда тоже нет.
  - Чёрт... - в который уж раз констатировал он.
  - Что-то не так? - спросил Нон, заглядывая через плечо Еремеева во внезапно открывшийся за дверью карстовый провал без дна.
  - То есть, нет совсем ничего удивительного в том, что внезапно вместо дома вы находите дома дыру в ад? - вопросом на вопрос поинтересовался в ответ Еремеев.
  
  Яма была большой. Пару минут Еремеев стоял, изучая тёмный провал без дна за порогом, а потом подумал, что шума обрушения он не слышал - ни по дороге туда, ни по дороге обратно, - поэтому легко можно допустить, что и нет никакого бездонного провала на углу Подлесной и Космонавтов, а есть только он, Еремеев, и эти странные, перекатывающиеся друг в друга сны о бесконечной субботе. А сон он и есть сон. Он закрыл глаза и шагнул в пустоту.
  
  - Ну, и дурак же ты, Еремеев, - сказал голос.
  - Почему? - обиделся он.
  - Потому, что дурак.
  Его дёрнули за рукав, и он буквально ввалился в знакомую прихожую. Резиновые сапожки, две пары, цветные детские пуховички, тоже два. И запах рыбных котлет из кухни.
  - Потому, что стоит только попросить тебя о каком-нибудь маленьком одолжении, как оно оборачивается какой-нибудь большой проблемой.
  
  - Вот уж неправда, - вяло возмутился Еремеев. На вешалке между цветными детскими пуховичками висела знакомая до икоты синяя зимняя стёганка с торчащими из карманов корешками разноцветных квитанций.
  Еремеев посмотрел в висящее в коридоре зеркало и перевёл взгляд на Зайку - как раз вовремя, чтобы увидеть, как из-за её плеча, в смысле, из кухни, выходит он, Еремеев, собственной несносной персоной. Господи, подумал он.
  - Господи... - сказал он вслух, зачарованно переводя выпученные глаза со своего двойника на Зайку и обратно. - А это ещё что такое? В инструкции по пользованию телепортом не было ни слова о том, что на выходе пассажир удваивается. Предупреждать надо.
  Он закрыл глаза и прислонился спиной к двери.
  - Вот ты сейчас шутишь, а я, между прочим, серьёзно... - Зайка замялась. - Ты же шутишь?
  - Какие уж тут шутки, - с ужасом сказал Еремеев. - Если бы я знал, я бы не пошёл. Как прокормить такой легион?
  
  На шум из Зайкиной гостиной выскочил Ромка.
  - Ого! - присвистнул он. - Вот это поворот! Вот это я понимаю!
  Еремеев приоткрыл один глаз. Двойник его в ответ вздохнул и молча удалился в гостиную. Как только он ушёл, Еремеев открыл второй глаз.
  - Во всём этом есть по крайней мере один положительный момент, - шёпотом сказал он Зайке. - Соотношение взрослых и детей плюс один в нашу пользу.
  Он заколебался и кивнул в сторону гостиной:
  - Если это, конечно, я.
  - Конечно, ты, - сказала Зайка.
  
  В дверь позвонили. Зайка потянулась к замку за его спиной и открыла не глядя.
  - Да ты... - возмутился Еремеев прямо в круглые Зайкины глаза. - Да я...
  - Я прошу прощения, - сказал из-за его спины Нон. - Я могу войти?
  Еремеев обречённо посторонился.
  - Я так и не понял, - сказал советник Его Величества. - Что это было?
  - Я сам не понял, - честно признался Еремеев, глядя на появившегося в дверях двойника с младенцем на руках.
  - О! Вы ухитрились найти не только понтифика... - удивился Нон, и по его тону Еремеев понял, что советник Его Величества не так уж и рад открывшимся обстоятельствам. - И где же?
  - Это место как две капли воды было похоже на Бобровый мыс, только я думаю, что это был не он.
   Лялька выпорхнула из-за Ромкиной спины бесстрашным цыплёнком, и Еремеев, глядя на её тонкую шейку, словил стойкое ощущение неправильности происходящего: вырисовывающиеся связи между бороздящими просторы вселенной космическими (?) челноками Бобрового мыса (которых он, Еремеев, кстати, лично не видел) и странной магической империей с королями и детьми-понтификами, откуда прибыл этот вурдалак Нон. Но разве было бы правильным отсутствие такой связи?
  Еремеев осклабился. Сон приобретал сложность - так, словно из электрической схемы паяльника вырисовывалась схема электроснабжения Аппенинского полуострова.
  
  Нон взмахнул украшенной перстнями рукой:
  - Давайте младенца.
  
  Два Еремеева и Зайка переглянулись между собой: в гостиной был ещё один мальчик.
  - Так-то в гостиной ещё один мальчик, - сказала Зайка.
  - Принц?
  - Вероятно.
  Глаза Нона сверкнули.
  - Я забираю обоих.
  В дверях появилось маленькое создание в тонкой кружевной рубашечке.
  - Не получится, - равнодушно сказало оно. - Портал закрыт.
  Нон выпучил глаза и беззвучно открыл и закрыл рот, точь-в-точь задыхающаяся рыба, вытащенная с большой глубины.
  - С чего это? - удивился Еремеев. - Вы же, братцы, вроде и есть портал?
  Мальчик в кружевной рубашечке посмотрел на него, как на идиота, и, обращаясь к Нону, сказал:
  - Я пробовал, и у меня не получилось.
  - Зато у него получилось! - возмутился Еремеев и тыкнул указательным пальцем в своего двойника, вернее, в младенца. - И у меня получилось, иначе меня бы здесь не было в таком количестве.
  - Я бы сказал, что это скорее "не получилось", - заметил советник Его Величества. - Вы не возражаете, если я заберу детей? На этом Ваш кошмар должен закончиться.
  - ВСЕХ? - не понял Еремеев.
  
  Нон отрицательно качнул головой и протянул руки. Двойник в ответ протянул младенца, и стоявшему между ними Еремееву ничего не оставалось, как только тоже протянуть руки и передать малыша от одного к другому. Он и протянул. Протянул, принял крошечного принца, но передать никому ничего не успел, потому что бездна разверзлась раньше, чем он смог что-нибудь сообразить - прямо у него внутри.
  Еремеев всхрапнул, задыхаясь, сердце его гулко бухнуло в горле и ушло в никуда.
  
  ***
  Воздух в том месте, где он вынырнул, был прохладным и волглым. Еремеев согнулся пополам, с надсадным хрипом вдохнул его, как умирающий астматик, и закашлялся.
  - Агу... - улыбнулся ребёнок.
  - Да ты, пацан, и не пацан вовсе, а настоящий фитиль к ядерной бомбе, - всё ещё кашляя, прохрипел ему Еремеев. - И что прикажешь теперь с тобой делать?
  - Агу...
  - Агу это, конечно, тоже неплохо... Только вот как его сделать?
  
  Еремеев огляделся. Он стоял посреди узкой, вымощенной щербатым булыжником улицы позади древней городской ратуши. Впереди, за чахлыми сизыми тополями была мокрая, словно после большого дождя, площадь. Это с одинаковым успехом могла быть и ранняя осень, и поздняя весна, и холодное лето. Он снова завернул младенца в полу своей ещё не просохшей куртки.
  - Если бы я ещё был уверен, что и на место ты вернёшь меня с такой же непринуждённостью...
  
  
  Словно в ответ на его слова воздух на площади за старой ратушей задрожал, вспух и выплюнул одну за другой с десяток знакомых Еремееву "гусениц". Они засеменили друг за дружкой через площадь в сторону, И Еремеев даже растерялся: прятаться или бежать вдогонку.
  Пока он мучился, одна из "гусениц" обернулась, уставилась на ратушу, и Еремеев инстинктивно отступил в тень и прижал к себе младенца. И не спросишь ведь, почему одни чуть ли не с младенчества вспухают из ничего сами по себе, где им вздумается, а другим приходится корячиться всю дорогу за гроши на какой-нибудь ненавистной работе на каком-нибудь казённом заводе в каком-нибудь Усть-Звездюйске. Не у кого.
  Он развернулся и, стараясь держаться в тени, пошёл в противоположную от ратуши и от площади сторону.
  
  Через полчаса стало ясно, что солнце клонится к закату, и мальчик захныкал.
  - А никто и не заставлял тебя, - сказал ему Еремеев.
  
  Город был пуст. Возможно, тот самый город, где они с Ромкой уже были - недолго, правда: моргнуть, ещё раз моргнуть...
  Не считая странной кавалькады на площади, в этом странном городе снова не было ни души. Пару раз далеко, за несколько сот метров впереди мелькали между домами странные сгорбленные тени, но Еремеев так и не решил, искать ли ему встречи с ними, или судьба, забросившая его сюда, милосердно справится сама.
  
  Похолодало. Мальчик всё хныкал - негромко, почти беззвучно, но настойчиво, И Еремеев, всегда считавший себя безалаберным, но беззлобным, умудрился почувствовать лёгкое раздражение. Для того, чтобы понять, что же ему делать, он должен был понять, что же происходит, и понять, почему. Но ни на первый, ни на второй вопрос ответа у него не было. Сказать, что в сложившихся обстоятельствах он действовал как-то не так, у него не поворачивался язык, потому что... А как ТАК? И как НЕ ТАК?
  И, судя по всему, у крохи, хныкающего у него за пазухой, с ответами тоже было не очень.
  
  Когда улица закончилась, Еремеев обнаружил себя перед серым каменным домом, украшенным потрескавшейся грязной лепниной. На стене у входа висела медная табличка с надписью "ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН" на чистейшем русском языке.
  За пыльными витражами горел свет и двигались неясные тени. Еремеев покосился на притихшего малыша, толкнул дверь и очутился в проходном тамбуре.
  
  - Пусти козла в огород! - возмущался внутри кто-то невидимый визгливым женским голосом. - Дел наворотит таких, что потом трём поколениям будет не разгрестись!
  - Да он и сделать-то ещё ничего не успел, - возражал второй голос.
  - Не успел?! Не успел?! А кто притащил сюда эту дрянь?!
  Еремеев замер. С интуицией отношения у него были сложные, но первая мысль - туманная - у него получилась о Ромке с Лялькой и их странном открытии странного сезона, а вторая, чёткая, об оставшемся с Зайкой двойнике. Интересно, подумал он, это новое слово в психиатрии или нет.
  Дверь, выходящая в тамбур, неожиданно хлопнула, и в Еремеева влетела растрёпанная особа в голубом лабораторном халате.
  - Еремеев, - по привычке доложился ей опешивший Еремеев, крепко прижимая к себе младенца.
  Особа завизжала, младенец заплакал от испуга, и Еремеев, тоже испугавшись - но не визга, а очередного перехода, машинально гаркнул:
  - Молчать!
  Особа в халате зажала руками рот, и визг прекратился.
  Еремеев засунул хнычущего младенца глубже под полу куртки и пошёл ва-банк.
  - Что тут происходит? - строго поинтересовался он, и между строк как-то само собой вышло так, что он - чужак, шпион и похититель детей (тут Еремеев выдал вслух игривое "гы", как озадаченный неожиданным рассветом дурачок) теперь выглядел, как нечто нормальное, само собой разумеющееся, в то время как за спиной у выскочившей на него особы теперь смутно вырисовывалось некое непонятное преступление. - Что за шум? Вы мне ребёнка сделаете заикой.
  
  Она молча замахала руками: нет, нет, вы что!! - и снова прижала руки ко рту. Недолго думая, Еремеев дёрнул на себя дверь в холл.
  Людей в холле было немного: человек шесть. Появление его вызвало лёгкое смущённое замешательство, которое быстро сменилось оживлением.
  - Еремеев?! Да ну?!
  Над ним смеялись и хлопали его по плечу, малыша кормили и переодевали в сухое, самого Еремеева тоже переодевали в сухое и кормили, и, пока кормили, он успел узнать следующее: в то время, пока он наматывал круги между Зайкиным домом и серией связанных между собой миров, его, оказывается, потеряли - не видели и не вели.
  Не видели и не вели, кхм.
  - А как же, кхм, дети из Бобрового мыса?
  - Какие дети? Из какого чего?
  
  Голова у Еремеева шла кругом. Всё это напоминало сюжет плохого кино. Раз не видели и не вели, значит, видели и вели до этого. Как долго и зачем? Внезапно он почувствовал себя крысой, которая выбежала из лабиринта и наткнулась на ждущего её у выхода лаборанта.
  - Я устал, - сказал Еремеев. - Отправьте меня куда-нибудь, где можно спать.
  
  Его отвели в маленькую комнатушку там же, на первом этаже, удивительно тихую, с продавленной зелёной тахтой, и ночью ему снова приснился Нон в образе оборотня. Он укоризненно качал лобастой головой, грозил Еремееву пальцем и называл его всякими разными нехорошими словами, которые ни один приличный человек не стал бы говорить другому. Во сне Еремеев чувствовал себя ужасно виноватым, раскаивался и даже всплакнул. Когда он проснулся, голова у него была тяжёлой, как чугунный шар.
  Проснувшись, он долго лежал, глядя в потрескавшийся потолок, слушая сопящего малыша и думая о том, как ему быть.
  
  Физику у него в школе преподавали плохо, можно сказать никак, как, впрочем, и остальные предметы. Потом, после школы, уже было получше, но специализация Еремеева была настолько далека от теоретической физики, насколько только можно себе представить. Всё, что он смутно помнил, это были Ньютоновские законы механического движения, что-то из Ома о связи электрического напряжения с силой тока и... пожалуй, всё. И этого явно было мало: делать в настоящей ситуации выводы о происходящем и строить планы на основании того, что взаимодействия двух тел друг на друга равны между собой и направлены в противоположные стороны, это было всё равно, что пытаться предсказать поведение популяции гренландских китов на основании знания уровня ежегодной инфляции в республике Мозамбик.
  
  Младенец проснулся и закряхтел. Испугавшись, Еремеев поспешно подхватился с топчана. У кроватки были аккуратно разложены несколько смен чистого детского белья и полная бутылка с соской, и, хоть убей, он не помнил, кто и когда их там оставил.
  Когда он, гружёный как баржа, выплыл во вчерашний холл, там было пусто. Еремеев пронёс младенца по пустынному холлу, толкнул тяжёлую дверь и оказался на улице.
  Город по-прежнему был тих и безлюден. По узким каменным улочкам стелился сизый туман, и верхушки тощих тополей терялись в нём размытым серым в таком же размытом сером. Пошла игра, рассчитанная на одного. Ну, что ж, усмехнулся про себя Еремеев, так даже лучше. Он тщательно упаковал младенца под полу куртки и отправился туда, откуда пришёл - в сторону площади с ратушей.
  
  Судя по всему, было раннее утро - как, собственно, и положено было бы быть, если ты ложишься спать вечером и какое-то время спишь.
  Хотя вот тут логика у Еремеева давала небольшой сбой: судя по последним событиям, утро, которое казалось ему сегодняшним, вполне могло оказаться не только вчерашним или завтрашним, но и вообще утром позапрошлого года. Еремеев хмыкнул. Мысль была невесёлая и дальше развивать её ему не хотелось.
  
  Над вчерашней площадью тоже клубился туман. - такой, что от ратуши не было видно ничего, кроме узкого газона с чахлой травой и чёрной кованой решётки, украшенной острыми пиками. Еремеев прошёл мимо ратуши, мимо чугунной решётки и вышел к окружённому всё теми же худосочными тополями памятнику.
  Памятник был ему, Еремееву - внушительный, бронзовый, покрытый многолетней патиной Еремеев сидел на постаменте чём-то, сильно смахивающем на импровизированный электрический стул.
  Озадаченный, он дважды обошёл вокруг постамента, пытаясь понять, в честь чего. Конечно, оставался шанс, что всё это не имеет к нему никакого отношения, но шанс этот был слаб, как шанс вывалиться из окна изолятора для буйных помешанных. Почему? Да потому, что нет в изоляторах для буйнопомешанных никаких окон.
  
  А потом младенец у Еремеева под курткой запищал, завозился и уронил его в мир с бескрайним васильковым полем.
  
  Лобастый пёс всё так же сидел на обочине, только теперь он упоённо чесал за ухом левой задней.
  - Блохи? - участливо поинтересовался Еремеев.
  Пёс лениво обернул к нему голову.
  - А, наша бродячая панда... Это опять ты... Ищешь чего?
  И Еремеев решил, что драки на этот раз не будет.
  - Да вот заблудился, - честно признался он.
  - И куда ты хотел попасть?
  - Угол Подлесной и Космонавтов.
  Пёс хмыкнул, потом ещё раз хмыкнул, а потом начал смеяться - взахлёб, словно ничего смешнее в жизни не слышал.
  - Чего? - обиделся Еремеев. - Не вижу ничего смешного.
  - Да ты, похоже, не только смешного, а и вообще ничего не видишь, - икая от смеха, философски заметил пёс. - Нет здесь никаких космонавтов, и не было никогда.
  Отсмеявшись, он качнул головой:
  - Я бы на твоём месте вернулся туда, откуда пришёл. Твои всегда так делают.
  Он встал и пошёл вдоль поля: прочь от Еремеева, прочь от кряхтящего у того под полой куртки младенца и от их проблем.
  - Эй... - растерялся Еремеев. - Куда я вернусь, если выходы и входы у вас тут скачут, как ненормальные?!
  И он побежал за псом, кривобоко скрючившись со своей королевской ношей.
  
  Синее васильковое поле всё длилось и длилось вдоль обочины, и синева эта сливалась с почти лиловой синевой неба.
  Пёс долго шёл, не оборачиваясь, но когда вдалеке, у горизонта, на синем появилась маленькая жёлтая точка, он остановился и осклабился Еремееву через плечо:
  - Иди дальше один и ищи сам.
  И повернул назад - равнодушной деловитой трусцой. И, поскольку бежать за ним обратно по той же дороге вряд ли имело какой-то смысл, Еремеев только вздохнул и поплёлся дальше.
  
  ***
  Жёлтый самолёт лежал в поле большой сломанной птицей, крылья его торчали над васильковым морем под какими-то невероятными углами, и солнце сверкало на них острыми бликами.
  Его Величество сидел в тени выкрашенного жёлтым и красным фюзеляжа. Еремеев заметил его далеко не сразу, а когда заметил, то ничуть не удивился - как тогда, с Ноном, у тёмной Зайкиной парадной.
  - Ас-салям алейкум! - громко крикнул он. - Какими судьбами?!
  И Его Величество радостно замахал обеими руками в ответ.
  Там, у себя, где остались зима, Зайка и спокойная жизнь, Еремеев вот уже как лет семь работал техником-авиамехаником в Белёво, на аэродроме для малых винтовых самолётов.
  
  ***
  
  Там, у себя, где остались зима, Зайка и спокойная размеренная жизнь, Еремеев вот уже как лет семь работал техником-авиамехаником в Белёво, на аэродроме для малых винтовых самолётов. Техобслуживание, ремонт и предполётная подготовка. О как! Неожиданно, не правда ли?
  Советское время он не застал. Не застал от слова совсем. Со слов Толика Гартмана, которому уже было хорошо за семьдесят, он знал, что после распада системы министерств СССР сфера, в которой им приходилось трудиться, претерпела радикальные изменения. Всё, что ранее, в далекие советские годы, решалось на уровне нескольких политических ведомств, теперь из стратегических вопросов превратилось в вопросы сомнительных поставок сомнительных запчастей. И все они - Толик Гартман, мужики из приборной лаборатории, инженерного и вспомогательного корпусов, а также он сам, Еремеев, - оказались заложниками этого масштабного идиотического бардака.
  Но. Но было одно положительное, несомненное "но": разнообразие приписанной к аэродрому техники делало из них асов, виртуозов, этаких богов, которые могли из имеющегося подручного материала и закомуристой обработки получить требуемое, срастить несращиваемое и получить в итоге годную для полётов машину, которая смогла бы не только подняться в воздух с пилотом и туристом, но и вернуть их обоих обратно.
  
  Наконец-то в этой непонятной мешанине хоть что-то повернулось понятной Еремееву стороной. С неописуемым облегчением он передал свой хныкающий груз хозяину, с лёгким злорадством отметил про себя, что тот тоже взял малыша, как бумажный пакет с гремучими змеями, и, удовлетворённый, полез в кабину пилота.
  Он пошарил в кабине, нашёл там холщёвый мешок с вполне себе пригодным инструментом и снова вылез наружу - исправлять то, что ещё могло быть исправлено. Он дважды обошёл разбитую машину, оценивая масштаб повреждений.
  
  Жёлтый разбитый самолёт оказался не так уж и разбит. Почти один в один новенькая Цесна, только с изящными фасеточными солнечными панелями на крыльях и тонким трапециевидным хвостом. Судя по всему, при падении она шла под большим креном и приложилась к жёсткому васильковому океану сперва левым крылом, а потом и брюхом.
  Теперь левое крыло было сломано безвозвратно, а шасси погнуто.
  - Если отцепить отломанное, то это всё ещё может быть транспорт! - крикнул он, и Его Величество воодушевляюще махнул рукой: отцепляй!
  
  Жгуты уходили под фюзеляж двумя большими пучками, и Еремееву пришлось изрядно попотеть, чтобы ничего не испортить. Он аккуратно отцепил от крыльев солнечные панели с креплениями, вручную , пыхтя и обливаясь потом, перевесил их на фюзеляж, и, где откручивая откручиваемое, где отламывая неоткручиваемое - снял сами крылья, после чего самолётик стал похож на лежащую на горизонтальной платформе косую угловатую ёлку. Затем, пока Его Величество по-прежнему был занят с младенцем, Еремеев, поднатужившись, в одиночку, при помощи молотка с длинной ручкой, используемого в качестве рычага, и рыка, в котором явно прослеживалась нецензурная составляющая, выправил, как мог, кривые шасси. Ни струбцины, ни помощника...
  
  Он вылез из-под фюзеляжа, молча поглядел на Его Величество, скривил с досадой губы и полез проверять ходовую.
  
  Кнопок и рычагов в кабине было много, но по опыту своему Еремеев знал, что от лишней такой включенной кнопки непоправимых последствий не бывает. Нет, бывает, конечно, но не на твёрдой земле. А лететь пока никто никуда и не собирался.
  Он пощёлкал тумблерами, нашёл аккумуляторы, подзаряд, и маленькую красную рукоятку, на которую машина отозвалась гулом проснувшихся моторов.
  Довольный Еремеев вытер вспотевшие ладони о штаны и высунулся в окно:
  - Эй! - крикнул он. - Загружайся! Колымага не способна лететь, но способна катиться!
  
  За васильковым полем синел густой ельник. Жёлтый жужжащий самолётик вкатился в него, как новая жёлтая пуля в ржавый и тёмный ствол брошенной кем-то винтовки, и мохнатые еловые лапы плотно сомкнулись где-то парой метров выше его кабины.
  
  Дорога сделала в лесу большой полукруг и выбежала из ельника к высокому земляному валу, окружённому рвом с мутной коричневой жижей. Через ров был опрокинут широкий деревянный мост, на дальнем конце которого виднелись две симметричные зелёные сторожевые будки. И между будками, прямо посередине моста сидели три больших, серых лобастых пса. Неожиданно для самого себя Еремеев смутился, заёрзал и больно ударился коленом о нижнюю кромку приборной доски.
  Жёлтый самолётик чихнул и остановился.
  - Что толку от вашего бесполезного нахождения у Рубежа? - вылезая из самолётика, возмутился Его Величество. - Тоже мне гвардия! Никудышная и жалкая! Не солдаты, а убогое подобие солдат! Стая ворон и та лучше справилась бы, чем вы!
  
  Еремеев осторожно вылез вслед за ним, с опаской кивнул серой троице и попятился, пытаясь остаться в тени самолётика. Псы расплылись в усмешке. Еремеев набрал в лёгкие воздуха для облегчённого вздоха, но тут младенец на руках у Его Величества пискнул, мигнул, как плохой телевизионный сигнал, и... пропал.
  Секунд на пять на мосту воцарилась гробовая тишина, после чего Его Величество и его псы, не сговариваясь, медленно развернулись к Еремееву.
  - О, боже, - страдальчески выдохнул тот.
  
  ***
  
  - Ну, что же, - глядя на Еремеева, философски заметила "гусеница", - пусти, как говорится, козла...
  Её чёрная головка качалась из стороны в сторону головкой расстроенной кобры, и Еремеев благоразумно решил, что в данном случае "козёл" - это скорее аллегория, чем оскорбление.
  
  - Боюсь, я не очень понимаю, что происходит... - осторожно начал он.
  - Вот это-то и плохо, господин Еремеев, - "гусеница" повернулась лицом к окну, а жирной спиной, втиснутой в чёрный пиджак, к Еремееву. - Уж вы-то, вы-то должны понимать... Вы болтаетесь между мирами, как кизяк в проруби, вы вытоптали тракт между мирами шириной с автостраду, вы шляетесь, где попало, как сквозняк. Вы дублировали своё отражение и привели его в один из миров... И, что самое прискорбное, вы нашли обоих детей и снова упустили их!
  - Кхм, - снова робко начал Еремеев. - Боюсь, я не тот, за кого вы все меня принимаете...
  "Гусеница" крутанулась, как укушенная, и дёрнулась к Еремееву. Её немигающие глазки уставились ему прямо в лицо.
  - А вы не бойтесь, - грозно облизывая тонкие губы, сказала она. - Мы же все тут умные люди и хотя бы раз в жизни, да слышали про эффект Даннинга-Крюгера. И про то, что уверенность чаще порождается невежеством, нежели знанием. Вы, как и всякий умный человек, естественно склонны занижать уровень своих способностей. Думайте, думайте! У вас впереди не так много времени, как вам кажется.
  
  Оставшись один, Еремеев завалился на топчан, закинул ноги на стену и печально уставился в потолок. Помещение было маленькое, но аккуратное. Небольшое окно было забрано крашенной железной решёткой, однако сама комнатка больше смахивала на гостиничный номер, чем на каземат. Что же касается мира за окном, то он был удручающе похож на его собственный: небо было глубоким и голубым, деревья зелёными, и где-то под окном даже стрекотал невидимый кузнечик.
  А потом, словно чтобы нарочно избавить его от этих грустных мыслей, снаружи зашуршало, застучало, и в оконном проёме медленно прополз чей-то длинный сетчатый гребень.
  Еремеев вздохнул, закрыл глаза и так и лежал, пока его не накрыл сон.
  
  - Я еле нашёл вас, - укоризненно сказал детский голос, и Еремеев спросонок всхрапнул и испуганно сел на топчане.
  
  Ромка сидел у стола, сложив ладошки между коленок.
  - Вообще-то мне кажется, что вы очень безответственно относитесь к идее постижения, - сказал он.
  
  Еремеев прищурился, пытаясь сосредоточиться.
  - Какой у вас там сейчас год, в этом вашем Бобруйске?
  - Не в Бобруйске, а в Бобровом мысе, - обиделся мальчик. - Три тысячи двадцать пятый.
  - И вам там, в своём три тысячи двадцать пятом, ну никак не сидится спокойно?
  - Всё дело в том, что в будущем... - начал было мальчик...
  - Так вот, - хмуро перебил его Еремеев, - вы там, в своём будущем, видимо, слегка подзабыли, что тут вам не там. И хрен тут дело в безответственности. Как только мне кажется, что я начинаю что-нибудь понимать, оно тут же превращается то в вонючего нечёсаного дракона, то в говорящего волкодава, то в яму размером с большой колорадский каньон в подъезде жилого дома. Хотя кому я вру... Пониманием тут и не пахнет.
  
  Под его пристальным взглядом мальчик смутился.
  - Всё дело в том, - тихо сказал он, - что у нас мы имеем дело не с одним временем, а со многими, и не просто со многими, а с целой системой времён.
  - Угу, - грозно выпучив на него глаза, кивнул Еремеев.
  - И будущее в том смысле, в котором мы все его понимаем, всегда рождается внутри прошлого, - ещё тише сказал мальчик.
  - Угу, - снова грозно кивнул Еремеев. - И будущее, рождающееся в прошлом, это у нас тут эдакая волшебная, страшная сказка, вроде тех, что бестолковые мамаши рассказывают маленьким девочкам, но требующая ни много ни мало как каких-то иррациональных действий, основанных на трансцендентном постижении реальности.
  Мальчик моргнул.
  
  - Так вот я тебе не девочка, - грозно продолжил по инерции Еремеев.
  И осёкся. Осёкся, потому что внутри у него вспыхнуло, всколыхнулось и жахнуло, как тонна тротила, утро недавней субботы - сон, в котором его, трёхлетнюю маленькую девочку, укладывали и никак не могли уложить спать. "Я не хочу спать! Не хочу!" "А что хочешь?" "Конфет". Еремеев, поражённый ужасом, беззвучно открыл рот и так же беззвучно закрыл его.
  
  Мальчик снова моргнул.
  - Поймите меня правильно, Егор Георгиевич, - сказал он. - У меня скоро сдача проекта, а я ещё так ничего толком и не сделал.
  
  ***
  
  Небо было низким, накрапывал дождь, и серые тучи практически скребли по высоким черепичным крышам. Город был тем же самым: похожий то ли на старый Вильнюс, то ли на старый Таллинн - с тем же тонким шпилем городской ратуши, венчающим большую пустынную площадь, и такой же безлюдный.
  Мальчик торопился на несколько шагов впереди Еремеева. Он был без шапки, его спутанные мокрые волосы липли к тонкой цыплячьей шейке. Еремеев шагал за ним, смотрел ему в спину на чистый цветной пуховичок и никак не мог решить, то ли это ткань такая грязеотталкивающая, то ли Ромка, привыкший с малолетства к бешеному калейдоскопу событий, успевал между делом сгонять домой и переодеться.
  
  - Когда я был в твоём возрасте, родители меня дальше узкоколейки не отпускали, - пожаловался он. - Если только до магазина добежать, и сразу обратно. А вы, я смотрю, вообще предоставлены сами себе.
  
  Ромка оглянулся, окинул Еремеева с головы до ног сочувствующим взглядом и снова заторопился вперёд.
  - За это время всё тысячу раз поменялось, Егор Георгиевич, - сказал он, и Еремеев внезапно понял, что только что рухнул в его глазах не менее, чем на сотню пунктов. - Если устройство общества менее опасно для физически сильного индивида и более опасно для слабого, это вообще не очень хорошее общество. Представьте, что у вас запрещено выходить на улицу совершеннолетним людям ниже метра пятидесяти и слабее, чем горилла - ведь их могут обидеть. Разве это правильно - ограничивать чью-то свободу только потому, что органы охраны правопорядка не могут или не хотят разбираться с их обидчиками?
  - Неправильно, - вынужден был признать Еремеев.
  
  Пока они с Ромкой неслись, сломя голову, площадь осталась справа, газон с чахлой травой и чёрной кованой решёткой слева, и прямо по курсу нарисовался памятник. Покрытый зелёной патиной бронзовый Еремеев всё так же сидел на покрытом патиной бронзовом электрическом стуле.
  - Так, - сказал Ромка. - Где-то здесь повернуть бы налево.
  
  В это время послышался слабый детский писк, и мальчик подпрыгнул на месте.
  - Забудьте всё, что я говорил, маленьким детям не место на перепутье, - выпалил он и рванул через ближайшие кованые ворота в подворотню. Еремеев бросился за ним.
  Двор был сумрачным и квадратным. Ромка замер посреди двора с поднятой вверх рукой, как охотничья собака, почуявшая дичь, торопливо обвёл взглядом верхние этажи и... пропал. У Еремеева вдруг противно засосало под ложечкой. Он попятился и почувствовал, как в спину его упёрлась чужая рука.
  - Вы чуть не наступили мне на ногу, Егор Георгиевич. Но прошу вас, не стесняйтесь. Всё для вас, лишь бы вы улыбались.
  Еремеев испуганно обернулся назад. Прямо за его спиной, небрежно прислонившись плечом к крашенной грязной жёлтой краской стене, покачивалась гусеница-переросток. Еремеев рванулся обратно, ища помощи у Ромки, но двор так и остался пуст, уныл и неприветлив.
  А потом мир вокруг него вдруг пошёл мелкой рябью, мигнул и вместо чужого города проявился знакомой старой моноколейкой, ведущей в Калинино.
  
  - Ах, ты ж... - восхитился он.
  
  ***
  
  Шёл снег. Он был мокрым и густым. Несколько мгновений самостоятельно проколовший два мира Еремеев озадаченно тупил на перекрестке, а потом нерешительно зашагал к дому. К своему. Во-первых, думал он, раз уж выдалась такая оказия, было бы неплохо, как минимум, проверить наличие входной двери в его маленький холостяцкий приют, да и наличие самого этого приюта тоже, потому что, как мы помним, последнее, что мы помним - это эта чудесная дверь, вместо нормальной лестничной площадки выходящая прямо на заснеженные просторы некоего загадочного Бобрового мыса. Во-вторых, раз уж выдалась такая оказия, было бы неплохо поесть и переодеться, не оказываясь ни у кого в долгу. Опять же, при условии наличия дверей, приюта и так далее по тексту, смотри тридцатью секундами выше.
  Почти трусцой он перебежал свой запорошенный снегом двор.
  
  Дверь в квартиру оказалась целой. Правда, не запертой на ключ, а только плотно прикрытой - не исключено, что сердобольными соседями.
  Еремеев осторожно заглянул внутрь: внутри ощутимо пахло тиной, и от одной стены коридора до другой блестела большая грязная лужа. Он осторожно зашёл, повернул замок на два оборота и боком пробрался на кухню. Осколки от разбитых тарелок так и валялись в раковине, а холодильник был пуст, не считая пакета прокисшего кефира, пачки масла и сиротливо лежащего в дальнем углу контейнера с яйцами. Еремеев вздохнул и полез в холодильник.
  К тому моменту, когда в шипение яичницы вкрался посторонний звук, он уже успел допить кефир и даже почти расслабился. Звук был ровный и высокий, звонили в дверной звонок.
  Еремеев, за последнее время несколько привыкший к внезапным перекосам реальности, решил не обращать на него внимания - он упрямо выгрузил яичницу в тарелку и десантировал тарелку на стол. Звук ушёл на вираж и пропал.
  Яичница была съедена, тарелка вымыта и Еремеев с бритвой в руках задумчиво изучал в зеркале ванной своё свежевыбритое лицо, когда тишина снова сменилась настойчивым жужжанием дверного звонка. Еремеев вопросительно и недобро уставился на своё отражение, словно усматривая в происходящем и его вину тоже.
  
  - Егор Георгиевич! - послышался из-за двери громкий Ромкин шёпот. - Я нашёл его!
  Еремеев потянулся за зубной щёткой и принялся чистить зубы.
  
  - Егор Георгиевич! - в дверь забарабанили. - Я знаю, что вы тут. Если вы не откроете, младший мальчик потеряется окончательно, а я так никогда от вас и не отстану, потому что не сдавшие вовремя экзамен всё равно рано или поздно обязаны его сдать.
  Еремеев сплюнул в раковину, приложился к полотенцу и так, с полотенцем, и пошёл открывать дверь.
  
  - Не хочу показаться невежливым, - торопливым шёпотом начал Ромка, - но нам без вас никак не пройти этот дурацкий тест...
  Он собрался было юркнуть мимо Еремеева в квартиру, однако тот вместо того, чтобы посторониться, качнулся наперерез.
  - А как насчёт моего альтер эго? Отказывается сотрудничать?
  - Какого эго?
  - Альтер. Того, что гнездится в настоящий момент в доме на перекрёстке Подлесной и Космонавтов?
  
  Ромка моргнул и замер, растерянно глядя на него снизу вверх, и Еремеев злорадно закрыл дверь прямо перед его носом.
  
  ***
  
  Подозревая, что за бортом по-прежнему всё ещё та же суббота, Еремеев позвонил Толику Гартману и занял у него до получки весьма внушительную сумму.
  - Случилось чего? - сочувственно поинтересовался Толик. - Ты это, можешь не отдавать целиком. Отдашь, когда будут.
  В ответ Еремеев чуть не прослезился и только молча махнул рукой.
  
  День прошёл показательно тихо, после него накатил тёмный, по-зимнему ранний вечер, и Еремеев, всё это время подспудно ожидавший каких-либо неприятностей, вдруг подумал, что так и не выяснил, что его ожидает завтра в случае, если время отпустит свой собственный хвост: воскресенье или понедельник? Понедельник так или иначе значил работу, а прогуливать он не любил.
  
  Он снова набрал Толика Гартмана.
  - Слушай, Толя, а не мог бы ты завтра, в случае, если я не приду, передать главмеху, что я просил день за свой счёт?
  - Окстись, Еремеич, завтра воскресенье, - грустно ответил Толик. - Надеюсь, деньги, которые ты занял, нужны тебе не для того, чтобы уйти в запой?
  - Не для того, - вздохнул Еремеев и повесил трубку.
  
  Спал он плохо, постоянно просыпаясь, ворочаясь с боку на бок, и на этот раз ему снилось, что он - пожилая толстая негритянка, моющая в детском саду бесконечные грязные горшки под нескончаемый детский рёв. Раз за разом проваливаясь в сон, он вяло чертыхался в ответ на шум и пытался вынырнуть обратно, и только по седьмому кругу заметил неладное: с каждым его пробуждением детский плач становился всё отчётливее, плотнее, материальнее - пока, наконец, он не сел внезапно, как от толчка, и не обнаружил с неподдельным ужасом, что плачут в реальности. Младенец лежал на зелёном потёртом ковре между двух поношенных мужских тапков, как оставленный в зелёных колышущихся нильских волнах юный Моисей.
  Еремеев бессильно закатил глаза и слез с кровати.
  
  Младенец пищал, пока он ходил в туалет, пищал, пока он ставил чайник, пока он завтракал и чистил зубы. Еремеев, никогда до этого не считавший себя бессердечным, вернулся к нему только спустя полчаса. Всё это время он подспудно надеялся, ожидал даже - в конце концов обнаружить, что комната его пуста, а сам он - снова один, в здравом уме и твёрдой памяти. Ну, или, по крайней мере, просто в здравом уме.
  Однако ребёнок по-прежнему лежал на ковре, и ему ничего не оставалось, как только наклониться и взять его на руки. С опаской, как свёрток с шевелящимися внутри шершнями.
  - Агу! - обиженно сказал мальчик.
  - Агу, - печально согласился с ним Еремеев. - Шамать хочешь?
   Пока он доставал из холодильника купленное накануне на Гартмановские деньги молоко, пока наливал его в ковшик и ставил на плиту - греться, мальчик у него на руках ещё пару раз жалобно всхлипнул.
  - Ты, малой, извини, - виновато сказал ему Еремеев. - Я просто пока не привык таскать за собой повсюду сломанный телепорт.
  Ни бутылки, ни соски купить вчера он не догадался, поэтому поить своего незваного гостя ему пришлось буквально по чайной ложке. В итоге младенец всё-таки был накормлен, переодет, завёрнут в шерстяной холостяцкий плед и вынесен на улицу.
  
  ***
  
  Плотная снежная туча всё так же накрывала полгорода - висла над речкой, мостом и ржавой моноколейкой. Ветер всё так же гнал по сухому мёрзлому асфальту тонкие ледяные струйки позёмки и трепал растяжки с рекламой.
  Еремеев шагал, сосредоточенно глядя себе под ноги, и пребывал в дурном расположении духа. Выбор направлений у него был между полицией, Зайкиным домом и новым самостоятельным турне в мир воняющих бараниной волосатых драконов - выбор небольшой и, в общем-то, очевидный. Кроме того, выходя из дома, он совершенно забыл о том, что Зайка, например, вообще может знать не знать ни сном, ни духом ни о какой временной петле и ни о каких сумасшедших детях, прыгающих между мирами, как блохи.
  Однако вырулив на финишную прямую к дому на перекрёстке Подлесной и Космонавтов, он с облегчением отметил про себя, что в её окнах горит свет. Это как минимум значило, что нынешняя суббота отличалась от предыдущей. Зайкина суббота, как минимум.
  Еремеев почесал свободной рукой затылок под шапкой и прибавил ходу.
  
  Дверь в квартиру была приоткрыта. В щель между дверным косяком и дверью высунулось Зайкино возмущённое лицо.
  - Давай, Горыч, давай! Только тебя и ждём!
  И Еремеев, млея от облегчения, передал малыша в её протянутые руки.
  
  В маленьком Зайкином коридоре было многолюдно и тесно. Лялька завязывала шнурки на сапожках, Ромка стоял, подпирая плечом дверной косяк, а старший принц, обутый и одетый по-зимнему, сидел на тумбе для обуви, послушно сложив ручки на коленках. Зайка с малышом на руках упорхнула в комнату и выпорхнула обратно.
  - Горыч, ты ужасно долго собираешься! - укоризненно заявила она. - Окно на Бобровый мыс закрывается через полтора часа!
  - Окно? - не понял Еремеев. - У тебя теперь какая-то сложная система проветривания?
  - Комик. Половина детей там живёт, если что, - отозвалась Зайка, уже в коридоре буднично, словно так и было задумано, распаковывая малыша из пледа, упаковывая его в детский комбинезон, затем обратно в плед и передавая обратно Еремееву. - Держи. Архат.
  Тому ничего не оставалось, как взять младенца обратно.
  - Но ведь это только половина? - пожаловался он. - А вторая?
  - Себе оставим?
  Еремеев выпучил глаза:
  - Что?!
  - Один из путей преодоления взрослым человеком экзистенциального ужаса - это общение с ребёнком, - назидательно сказала Зайка. - Я бы не отдавала всех сразу.
  Еремеев беззвучно открыл и закрыл рот.
  - Да шучу я, шучу. Ну, вот, - она с удовлетворением оглядела их маленький отряд. - Все готовы, всё готово. Горыч?
  - Что я?
  - Похоже, билеты на ковёр-самолёт у тебя.
  - Ах, да.
  Еремеев, слегка обескураженный тем, как легко она оперирует этой новой, запутанной реальностью, свободной рукой похлопал себя по карманам.
  - Нет билетов.
  Ромка вздохнул, покачал головой и пошёл мимо них обоих открывать дверь.
  
  В последний раз Еремеев видел такой снегопад если только в далёком детстве и то в сказке: снег падал сплошной стеной, и не было видно ни людей, ни кафе, ни автобусной остановки, ни берёзовой рощи - только белое небо сверху, белую землю снизу и белую пургу между ними. Он шагнул с крыльца в снег... и оказался нос к носу с женщиной в белом. Это было настоящее волшебство: её лёгкая шуба из какого-то тонкого и невероятно длинного меха проявилась буквально из ниоткуда белым на белом прямо у него на глазах. Женщина была хрупкой и невероятно красивой: у неё были огромные голубые глаза, тонкие брови вразлёт и грозное лицо раздосадованной Снежной королевы.
  - Мама! - ахнула Лялька.
  
  Снежная королева и ухом не повела.
  - А вы, собственно говоря, кто? - холодно спросила она, оглядывая обременённого младенцем Еремеева с головы до ног.
  - А вы? - ощетинилась в ответ Зайка. Поскольку руки у неё были заняты старшим принцем, она толкнула дверь подъезда закутанной в дублёнку пятой точкой и, развернувшись, оказалась на одной линии огня с остальными. - Горыч, а это вообще кто?
  
  - Еремеев, - протянул свободную руку Еремеев. - По какой-то непонятной мне причине вместо того, чтобы отдыхать после работы в свой законный выходной, я уже который день наматываю непонятные круги между непонятными местами, производя непонятные действия. В компании, - он кивнул на Ляльку с Ромкой, - с этими замечательными ребятами. Ваши?
  Снежная королева с ужасом посмотрела на протянутую ей руку, - так, словно это была и не рука вовсе, а как минимум толстоногий танзанийский паук-бабуин.
  - Отчасти.
  - Мама, я всё объясню!
  Лялька рванулась было вперёд, но Снежная королева выставила на неё хрупкий указательный пальчик:
  - Ты, - и потом на Ромку: - И ты. Домой. Немедленно.
  
  Никто никуда не двинулся.
  - Подождите! - возмутился Еремеев. - Но вы же не можете просто...
  Снежная королева одарила его испепеляющим взглядом, властно взяла одной рукой за руку девочку, второй - мальчика и... трио пропало. Остался только пустынный снежный двор, и в этом дворе он, Еремеев, Зайка и два маленьких принца - по одному на каждого.
  
  - Неожиданный поворот, - прокомментировала всё это Зайка. - Знаешь, Горыч, что в этом всём мне не нравится больше всего?
  - Знаю, - устало перебил её Еремеев. - Мне тоже всё это мало нравится. Слушай, Зоя, ты же сама говорила: окно на Бобровый мыс и всё такое?
  - То есть это я теперь во всём виновата?! - не очень логично заключила Зайка. - Ну, знаешь ли! Между прочим, это не ты, это я тут который день вожусь одна с твоими детьми, пока ты, как ты говоришь, наматываешь где-то там не пойми где не пойми какие круги!
  
  - Тётя, - подал вдруг голос старший принц. - Я домой хочу...
  Зайка поставила его на землю и уставилась на него так, словно видела в первый раз. Взгляд у неё получился не очень добрым.
  - И кто ж тебе не даёт, солнышко?
  
  - Слушай, Зоя, - встрял Еремеев. - Не нагнетай обстановку. Он же маленький мальчик. Как ты хочешь, чтобы малец тебе сейчас открыл эти чёртовы ворота в этот чёртов мир, если я, взрослый и здоровый бугай, не понимаю, как это делается?
  Он посмотрел на ту половину их ноши, что лежала беззаботно у него на руках, и ноша эта в ответ икнула, усмехнулась и... под деловое "агу" уронила их в теплый вечер на краю василькового поля.
  
  - А кто тебе сказал, что я этого хочу? - холодно поинтересовалась Зайка.
  
  ***
  К тому времени, когда они добрались до края поля, Еремеев порядком устал: он тащил на себе три тёплых куртки, шерстяной плед и сверху всего этого - ещё и старшего принца.
  Зайка несла младенца.
  
  - Да я бы не только детей отдал, я бы и сам с удовольствием отдался, - рассуждал Еремеев. - Так-то не очень разбежишься, если не знаешь, куда бежать. Не, я, конечно, не берусь утверждать, что раньше всё было вот так вот прям кристально ясно, но я по крайней мере понимал, кто я и где я.
  Зайка угрюмо молчала.
  
  Там, где синие васильки переходили в густой синий ельник, сидел их старый знакомый - большой серый пёс. При виде процессии он осклабился и поднялся им навстречу.
  - Какие люди! Наши края обладают магической силой! Чем обязаны?
  - Умеренные летние солнечные ванны служат отличной профилактикой хронических заболеваний, - хмуро отозвался Еремеев. - Если что.
  - В первый раз слышу про положительное влияние солнечных ванн на слабоумие, - фыркнул пёс.
  
  Еремеев по-бычьи наклонил голову и двинулся было вперёд, но тут наперерез ему выбежал из леса маленький человечек в красном трико со спутанными рыжими волосами.
  - Е-РЕ-МЕ-ЕВ?! - радостно воскликнул он. - Принц?!
  И бросился с кулаками на пса:
  - Ах, ты, дурья твоя башка! Не видишь, кто перед тобой! Бегом! Бегом! Срочно доложить Его Величеству, что дети нашлись!
  
  Еремеев невинно выгнул бровь: как-то так, брат.
  
  ***
  
  Дорога делала в лесу большой полукруг. Она бежала вглубь синего ельника, и маленький человечек в красном летел по ней, как пуля, выпущенная из пистолета. Еремеев с Зайкой, оба с детьми на руках, старались держаться за ним, но иногда, когда дорожка особенно круто забирала в сторону, маленький человечек в красном скрывался впереди среди густых елей, и сердце у Еремеева испуганно ухало вниз. Он и сам понимал, что страх этот психически не совсем здоровый, вернее, совсем нездоровый - бояться остаться без проводника, которого, возможно, самого следовало бояться, но ничего не мог с этим поделать.
  
  На другой стороне ельника, у высокого земляного вала, окружённого рвом с мутной коричневой жижей, их уже ждали.
  
  Не сговариваясь, Еремеев с Зайкой сбросили обороты.
  - Слушай, Горыч, - тихо, одной половиной рта сказала Зайка, - я надеюсь, ты планировал отступление на случай непредвиденных обстоятельств?
  - Нет, конечно, - так же шёпотом вынужден был признать Еремеев. - Сперва, как только проснусь, я планирую изобрести телепорт. И желательно портативный.
  
  Человечек в красном замахал руками: сюда! сюда! и Нон, стоявший на дальнем конце опрокинутого через ров деревянного моста, быстро зашагал, а потом побежал.
  Он выхватил младенца из Зайкиных рук и только после этого вздохнул облегчённо, расплылся в улыбке и поднял глаза на Еремеева. Тот молча поставил старшего принца на землю.
  - Серые братья пропустят вас к рубежу, - кивнул советник Его Величества и, подхватив на руки второго мальчика, быстро зашагал по мосту в обратном направлении.
  - Но...
  - Обратно, обратно, - не оборачиваясь, махнул головой Нон. - Это самый лучший вариант.
  
  Обратно к полю они вышли уже к вечеру, когда до заката солнца оставалось всего несколько часов. Васильковое поле колыхалось, как васильковое море, и между ним и серыми рваными облаками носились стрижи. Мир был абсолютно нормален - никаких говорящих собак, никаких рубежей.
  Еремеев остановился и вопросительно посмотрел на Зайку.
  - Чего? - мрачно зыркнула в ответ та. - Если ты хочешь поинтересоваться, насколько мне это всё не нравится, то степень я подберу не сразу. И виноват, как всегда, понятно кто.
  - Кто? - зыркнул в ответ Еремеев.
  - Слушай, Еремеев, не придуривайся. Кто привёл ко мне этих вундеркиндов? Ты. Кто только что притащил нас в это захолустье? Ты. Кто тут у нас, по слухам, архат? Кстати... Как человек, ещё при жизни полностью избавившийся от омрачений, ты просто обязан... - она замерла.
  - Жениться на тебе? - вяло пошутил Еремеев.
  - Вывести нас отсюда обратно, паяц.
  - Издеваешься, - так же вяло констатировал Еремеев. - Давай-давай. С учётом того, что ребята явно преувеличили мои когнитивные способности, ещё пару дней и тебе придётся научиться жевать какую-нибудь божью благодать типа этой.
  Он кивнул на свесившийся над дорогой одинокий василёк.
  - Паяц, - снова повторила Зайка, но на этот раз уже с такой плаксивой интонацией, что Еремеев вздохнул.
  - Ну, хорошо, - поправился он. - Нам придётся.
  
  И Зайка заплакала.
  
  ***
  
  К тому времени, когда над полем сгустились сумерки, в небе высыпали звёзды, а на дороге из ничего проступил Ромка, Еремеев с Зайкой успели и разругаться, и помириться.
  - О! - удивился Еремеев. - Наш конструктивный маленький гений! Не совесть ли тебя замучила, мой юный друг?
  Ромка посмотрел на него исподлобья.
  - Я извиниться пришёл.
  
  Перед тем, как ответить, Еремеев сосчитал про себя до десяти и почти без сарказма в голосе произнёс:
  - Да ладно?
  - Сорри, в общем. У нас штрафные очки за нарушение учебной этики и незачёт по проекту.
  - Ну, тогда тоже сорри, - хохотнул Еремеев. - Надеюсь, в следующий раз вам больше повезёт с подопытной крысой.
  - Егор! - укоризненно подняла правую бровь Зайка.
  - Что?
  - Ничего.
  
  - У меня не так много времени, - угрюмо встрял Ромка. - Но я могу попробовать вывести вас к рубежу.
  Он посмотрел озабоченно на надвигающуюся из-за ельника тьму, и во взгляде его было столько отчаяния, что Еремеев как-то машинально сунул руки в карманы и напрягся.
  - К рубежу, значит.
  Ромка кивнул.
  - Попробовать, значит.
  Мальчик снова кивнул и, не дожидаясь ответа, развернулся и рванул прямо через васильковое поле.
  Еремеев с Зайкой переглянулись и бросились следом. Примерно метрах в двухстах от дороги в лицо бегущему Еремееву неожиданно колыхнуло холодом, ноги его потеряли опору и сам он, размахивая тремя зимними куртками, как падающая с крыши курица крыльями, вывалился на площади с заснеженным памятником. Куртки описали дугу и приземлились в присыпанную мокрым снегом грязь, а сверху, прямо в них, совершил жёсткую посадку Еремеев.
  Ромка с Зайкой высыпались вслед за ним.
  - Твою ж мать, - кряхтя и потирая отбитые пальцы на правой руке уцелевшей левой, в сердцах выдал Еремеев. - Знаешь, Хьюстон, у нас проблемы: это не совсем то место, куда мне бы хотелось...
  - Знаю, - перебил его Ромка. - Осталась только одна ступень.
  Он первым поднялся на ноги, отряхнул испачканные коленки и уставился на них, сунув руки в карманы. Еремеев нехотя поднялся следом и протянул руку Зайке:
  - Давай, что ли?
  
  ***
  
  Сверху сыпало мелким и мокрым. Ромка вёл их узкими каменными улочками - он почти вприпрыжку бежал впереди, и Еремеев с Зайкой торопились следом, поскальзываясь и балансируя. Город был по-прежнему пуст, словно в некое зимнее постпраздничное утро, когда все ещё спят и улицы полны не света, а только его предчувствия.
  Третья или четвёртая улочка вывела их в тупик, к ржавым металлическим воротам, закрывающим большой внутренний двор.
  - Здесь, - уверенно заявил Ромка, почти в мгновение ока перелез через ворота и исчез с противоположной стороны.
  - Я не полезу! - заявила Зайка. - Мне не пять лет, я отродясь не лазила по чужим дворам и не собираюсь начинать.
  Еремеев молча кивнул в знак согласия и полез через ворота.
  - Эй, эй, эй?! - возмущённо подпрыгнула Зайка. - Ты же не собираешься оставить меня здесь одну?!
  - Есть варианты? - пожал плечами повисший на воротах Еремеев, после чего перекинул ноги через верхнюю дужку ворот и грузно спрыгнул на противоположную сторону.
  - Ты страшный человек, Еремеев!
  - Не сгущай краски, - усмехнулся тот. - Я торжественно клянусь, что по возвращении домой первым же делом побреюсь. Давай, я жду тебя с этой стороны.
  
  В глубине двора, между решёткой над подвальным приямком и крашенной в бордовый цвет кирпичной стеной, торчал из асфальта металлический ящик, похожий на обычную трансформаторную будку, только испещрённый по бокам маленькими чёрными иероглифами.
  Ромка задумчиво огляделся и достал из кармана небольшой перочинный нож.
  - Нам бы чуть больше времени, - пожаловался он, ковыряясь в замочной скважине. - Сумерки заканчиваются так быстро, что я могу никуда не успеть.
  Дверца, закрывающая металлический ящик, хрустнула и открылась, обнажив уходящую в черноту шахту. Еремеев с Зайкой, шатнувшиеся было к ящику, отшатнулись обратно.
  - Я никуда не полезу! - испуганно пискнула Зайка. - Это уже перебор! Я не хочу лазить ни по каким подвалам, ведущим в преисподнюю, я просто хочу домой!
  Ромка с Еремеевым переглянулись. Мальчик пожал плечами и первым скользнул в черноту. Еремеев укоризненно посмотрел на Зайку.
  - Что? - ощетинилась та. - Почему ты считаешь, что я вечно должна грести за тобой, как привязанная?
  - Ты можешь пойти первой, - обиделся Еремеев. - И я бы на твоём месте сильно не мешкал: кто знает, куда денется этот шкет, пока мы тут с тобой препираемся, и кто знает, куда денемся мы, если он куда-нибудь денется.
  Зайка моргнула, сквозь возмущение в её глазах проступили слёзы. Она вытерла их испачканным рукавом.
  - Ну, давай, Заинька, давай, - вкрадчиво сказал Еремеев.
  Зайка села на порожек "трансформаторной будки", всхлипнула и спустила ноги в чёрную шахту.
  - Зая?
  Она всхлипнула ещё раз, зажмурилась и, съёжившись, съехала вниз, как с бортика бассейна в чёрную ледяную воду. Еремеев закатил глаза, вздохнул и пополз следом.
  
  ***
  
  Как только звёзды, сияющие среди голых чёрных деревьев где-то спереди и  высоко-высоко вверху, обозначили конец перехода, он  подобрался, как парашютист, и выставил ноги вперёд - навстречу невидимому в темноте препятствию. Заснеженная земля ударила его в ноги, он  просеменил по ней, не удержался, хватанул уже и так ушибленной правой рукой слежавшийся мёрзлый снег и больно приложился плечом об дерево.
  - Если бы я не знала, что ты не пьёшь, ни за что не поверила бы, - печально сказала темнота голосом Зайки.
  Еремеев, охая и перебирая руками по жёсткой древесной коре, поднялся. Потом огляделся.
  
  - Да тут я.
  Зайка сидела в двух шагах от него на остатках свороченного снеговика, голова которого валялась неподалёку. Голова безмятежно смотрела в чёрное небо ягодами шиповника, утопленными в её ледяные глазницы.
  
  Какое-то время Еремеев бездумно глядел на эту голову.
  - Я знаю эти места, Еремеич, - сказала наконец Зайка. - Пойдём домой.
  
  И они пошли: сперва лесопарком, вдоль голой до синевы берёзовой рощи, между тощими кустами облетевшего на зиму барбариса, затем мимо закрытого небольшого кафе, мимо автобусной остановки и дальше, к дому, пристроившемуся на самом отшибе - на пересечении Подлесной и Космонавтов.
  
  Вокруг пахло лесом, мокрым снегом и тиной.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"