Для полёта нужны крылья, а не шипы, тенниски или стофунтовые вездеходы. Кен Кизи, "Порою нестерпимо хочется"
Вид перед моими глазами достоин кисти Малевича -- грязно-белая гладь, в нескольких местах украшенная кровавыми пятнами. Несколько минут я пытаюсь сообразить, что же это такое, и наконец понимаю: потолок. Я лежу на раскладушке, уставившись в деревянный потолок, небрежно выкрашенный белой масляной краской и отмеченный следами охоты на комаров. В голове моей кружится целый рой мыслей, имеющих почему-то тревожно-вопросительную интонацию: "Где я?", "Как я сюда попал?" и "Кто я такой?". Вместе с мыслями кружится и голова, а вместе с головой -- вся окружающая действительность.
Пораскинув мозгами, вспоминаю, кто я такой и как меня зовут. Уже неплохо. Собираюсь с силами и пробую подняться с раскладушки. Первая попытка оканчивается неудачей, но со второй мне удаётся не только встать, но и сделать целых три шага, после чего силы меня оставляют. Я приваливаюсь к стене и жду, когда разноцветные круги перестанут плясать перед глазами. Теперь я знаю ответ ещё на один вопрос: я нахожусь в загородном доме одного из своих друзей. Осторожно отрываюсь от стены. Шаг. Ещё шаг. Лестница. С опаской смотрю на хлипкие перила и узкие ступеньки. Что будет, если я упаду вниз? Наверное, ничего страшного, здесь невысоко. В худшем случае сломаю ногу. В моём нынешнем состоянии переломы конечностей кажутся не заслуживающими внимания мелочами, так что я смело опускаю ногу на первую ступеньку. Вот так: раз, два, раз, два...
Спустившись на первый этаж, вываливаюсь на свежий воздух. Где-то здесь должна быть бочка с водой. Вот она, родимая. Наклоняюсь и окунаю в бочку голову. Туман в голове мгновенно рассеивается, теперь я способен воспринимать окружающий мир во всём многообразии его проявлений. Тут же выясняется, что я выполз из дома босиком, а трава под ногами мокрая и колючая, и что я стою на открытом всем ветрам месте в одних трусах и громко стучу зубами от холода. Нет, вру, кроме трусов на мне ещё наручные часы, показывающие половину восьмого. Какого дьявола я проснулся в такую рань? И как я всё-таки сюда попал?
Обратно в дом идти совершенно не хочется, поэтому я присаживаюсь на лавочку и подставляю свою тушку солнечным лучам. Ощущения, поступающие от разных частей тела, сливаются в чудовищную какофонию. Резь в желудке, тупая боль в затылке, ломота в мышцах ног и рук... С одной стороны меня поджаривает августовское солнце, а с другой овевает холодный августовский ветер. Я закрываю глаза и пытаюсь насладиться жизнью, насколько это возможно.
Бродский писал, что только скука даёт нам возможность ощутить течение времени. Я полностью с ним согласен, за одним маленьким "но": это ощущение становится ещё острее, если скуку приправить физическим страданием. Боль отвлекает, но она же заставляет меня чувствовать, насколько медленно, капля за каплей, секунды просачиваются сквозь моё тело. Это завораживает. Я погружаюсь в себя и, кажется, засыпаю, сидя во дворе. Пробуждает меня чей-то громкий голос:
-- Доброе утро, алкоголик!
Открываю глаза. Передо мной стоит сам хозяин дачи и улыбается во все 32 зуба. Бросаю взгляд на часы. Двенадцать. Неужели я промедитировал четыре с половиной часа?
-- Утро доброе, -- из моего горла вырывается страшный хрип. Откашливаюсь и повторяю:
-- Доброе утро, Дим.
-- Как самочувствие?
-- Откровенно говоря, не очень, -- признаюсь я.
-- Оно и видно, -- кивает головой Димка.
-- Неужели всё так плохо?
-- Ещё хуже, -- уверяет он меня. Я обречённо киваю головой и молчу, тупо глядя в пространство. Мгла, скрывающая события вчерашнего дня, постепенно начинает рассеиваться. Кажется, мы поехали к Диме на дачу, чтобы отпраздновать его двадцатилетие и, как водится в таких случаях, крепко выпили. Даже чересчур крепко...
Просыпающийся народ постепенно выбирается на свежий воздух. Вот, сладко зевая, из домика выходит Тёма со своей подружкой. Вслед за ним выползает другой Тёма, тоже с подружкой. И Димка, насколько я помню, приехал с подружкой. А я один, потому что тащить с собой одну из тех "девочек на неделю", которые в последнее время появляются в моей жизни с потрясающей регулярностью, мне не хотелось, а пригласить тебя не хватило смелости. Да ты бы всё равно не поехала: в конце концов, кто я для тебя? Так, никто...
Кроме меня здесь есть ещё одна одинокая душа -- приятная во всех отношениях девочка Наташа. Вчера мы с ней до поздней ночи сидели возле мангала, в котором весело полыхало пламя, и читали друг другу стихи, и запивали пронзительно-горькие строки водкой. Сегодня ей так же плохо, как и мне, но она, по-моему, вовсе не жалеет об этом. Я тоже не жалею. Да и о чём жалеть? Алкоголь притупляет чувства, алкоголь вызывает головокружение. Я пью стопку за стопкой, все вокруг становятся удивительно красивыми и дружелюбными, кто-то протягивает мне косяк, и вот уже в голове весело шумит: кажется, ещё немного -- и взлечу!.. Только это, увы, будет не полёт, а падение. Так легко принять одно за другое: сердце одинаково замирает, в ушах свистит холодный ветер... Но для полёта нужны крылья, а у меня их нет, поэтому я каждый раз с треском и грохотом падаю вниз. Если особо повезёт, наутро я не буду помнить, кто я такой, и уж тем более мне будет не до тебя -- ровно до тех пор, пока мой отравленный мозг не придёт в более-менее нормальное состояние.
Я тяжело вздыхаю. Впереди ещё два дня пьянства. Вокруг меня снова смех, шутки и улыбающиеся лица. Кто-то наливает мне, я беру очередную стопку и подношу её к губам.
Твоё здоровье, любимая. Пусть мне будет плохо -- и чем хуже, тем лучше.