Ушаров Александр Викторович : другие произведения.

Пустота

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Криминальная драма
  
  
  
  
  Борис Прицкер
  
  
  
  
  Пустота
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  1
  
  
  
  Май восемьдесят шестого.
  
  
  
  Вася сидел за задней партой. Грыз семечки и швырял шелуху в поддон.
  Отвратительный хруст разносился по всему классу, соперничая с женоподобным голосом учителя.
  - Особенно могуч был дореволюционный журнал свисток...
  Учителя звали Роберт Карлович. Слово "свисток" он произносил как "свисцок".
  Вася встретился с ним взглядом. Плюнул шелухой в направлении его лица.
  - Локшин! Встань и выйди из класса!
  Вася рывком откинул крышку и встал. Перекинув через плечо сумку, зашагал в
  сторону учителя. Роберт Карлович стоял посреди узкого прохода, загораживая путь.
  - Обойди с другой стороны! - голос учителя сорвался на визг.
  Вася пропустил реплику мимо ушей. Подошёл к нему на расстояние шага и
  плюнул шелухой в лицо. Сказал:
  - Прочь с дороги, ублюдок.
  Сказал тихо, почти шёпотом, но в наступившей тишине слова мотыльками
  разлетелись по комнате. Вася почти физически ощутил дюжину восхищённых взглядов, уткнувшихся ему в спину.
   - Ну! - сказал он.
   Роберт Карлович вспомнил сбор хлопка. Вспомнил этих семнадцатилетних детей, разбивших лампочку над его раскладушкой, швыряющих в него, притворившегося спящим, консервными банками, вспомнил крики "Роберт - пидор". Вспомнил, как какая-то девочка засунула ему, полузадушенному лопнувшим в голове сосудом, в рот трусы, как на него вылили ведро с помоями... Вспомнил и сделал шаг в сторону. Вася, проходя, задел его сумкой...
  
   В квартире царил покой с лёгким налётом затхлости. Вася поставил сумку на пол, прошёл в кухню и вытащил из холодильника салат. Попробовал ложку и швырнул тарелку в заваленную посудой раковину. Салат был прокисшим. Он взял из шкафчика хлеб, брызнул на ломоть растительного масла и сыпанул "Вегеты". Жуя, скинул с себя школьную форму, натянул футболку и вельветовые джинсы матери. Затем пошёл в ванную и, сполоснув рот, сплюнул в стоящий у ванны таз с окровавленными трусами. Раздавил ползущего по стене таракана и вышел в заставленный стeлажами коридор.
  На полках длинными рядами стояли книги. Море книг. Он взял томик Джека Лондона, пошёл к себе в комнату и лёг на разобранное кресло-кровать с поломанными передними ножками. Через несколько минут он исчез. Растворился в мире охотников, тёмных личностей, благородных животных и залитых солнцем заснеженных равнин...
  
   Мать пришла около пяти. Прошуршав сумками в коридоре, она распахнула висящую на одной петле дверь в Васину комнату.
  - Мне опять из школы звонили, - сказала она.
  - Угу, - сказал Вася, не отрываясь от книги.
  - Эй, я с тобой разговариваю!
  - Угу.
  Мать сняла туфель и запустила в им в сына. Каблук угодил прямо в переносицу.
  Кровь хлынула на страницы, пролившись дождём над миром волшебных грёз.
  - Ты мою книгу испортила, сука! - взревел Вася, вскакивая со своего ложа.
  - В этом доме нет ничего твоего! И не смей называть меня
  сукой! Я пока ещё твоя мать!
  - Мать?! Да ты мне нос сломала, мать твою!
  Он вскочил, брызгая кровью и, рывком швырнув на неё дверь, отбросил за
  порог. Навалился. Она надавила с другой стороны. Дверь слетела с единственной петли. Мать просунула лицо в образовавшуюся щель и плюнула в залитое кровью лицо сына...
  
   Часы в столовой пробили семь. Майский вечер подглядывал в окно за склонившимся над книгой Васей.
  - Пошли ужинать, - крикнула мать из кухни.
  Вася встал, пошёл в ванную и плюнул сукровицей в таз с трусами. Посмотрел в
  зеркало. Переносица опухла, левый глаз затянуло тучкой. Вася улыбнулся...
  - Вась, прости меня, - сказала мать, увидев лицо сына.
  Она сидела за кухонным столом, на котором стояли хлеб, масло, сыр и банка с паштетом из гусиной печени. От двух больших чашек поднимался пар.
  Вася сел и взял ломоть хлеба. Попытался намазать на него не успевшее оттаять
  масло.
  - Ты пойми, я окончила эту школу с золотой медалью! А теперь мои же
  учителя говорят мне, что мой сын подонок! И самое страшное - мне нечего им возразить.
  - Это плохо, - сказал Вася, размазывая по хлебу паштет.
  - Что плохо?
  - Что возразить нечего. Если бы моего сына назвали подонком, мне бы было
  чего возразить. А ты мне из-за каких-то вонючих учителей нос сломала.
  - Так уж и сломала! Не смеши меня! Это был лёгкий летний туфель.
  - Мам! Ты же уже извинилась! Чего же ты теперь...
  - Да, извинилась! Из жалости. Но ты ведь любого из себя выведешь... И
  прекрати мазать! Ты точно, как твой отец! Тот тоже сидел и размазывал, размазывал...
  - Мама, это паштет! Его мажут на хлеб!
  - Но не так же - аккуратненько, тонюсеньким слоем... Тьфу, как не мужчина!
   Вася швырнул бутербродом в стену. На штукатурке остался жирный отпечаток.
   - Ах ты мразь! - вскричала мать и плеснула Васе чаем в лицо. - Такая же мразь, как твой папаша!
  - Не смей...! Не смей сравнивать меня с отцом! Ты! Сука! - выступившие
  слёзы потерялись на мокром, покрытом чаинками лице.
  Он вскочил и вылетел из кухни. Мать рванула за ним. Оказавшись в своей
  комнате, Вася едва успел надвинуть шкаф на дверной проём. Брызги слюны легли на фанеру задней стенки, оставив на ней тёмные пятна.
  
  
  
  2
  
  
  
   Утро улыбалось, как, впрочем, и всё лживое на этом свете. Утро последней пятницы последнего учебного года. В школу идти не имело смысла. Вася знал, что его не аттестуют по восьми предметам. А на одной литературе далеко не уедешь.
   Он встал и прошёл в ванную. Почистил зубы, прополоскал рот и сплюнул в таз с трусами. Оттуда потянуло тухлятиной. Вася взял с полки духи и опрокинул в таз весь флакон. Потом прошёл в туалет и, встав на стульчак, вытащил из дымохода папиросу с анашой. Натянул футболку, тренировочные штаны и домашние тапочки с вельветовым верхом и спустился во двор.
   Во дворе цвели розы, укутанные тенью бетонной девятиэтажки. На скамье перед домом сидели соседские бабушки. Рыжеватый малыш ковырял в носу обрезком живой изгороди. Самозабвенно, до крови. Вася прикурил. Смолистая хмарь наркотика перебила розовый запах. Старушки на скамье обернулись.
  - Привет контрразведке! - крикнул Вася, выпуская дым.
  Липкие взгляды сдуло, как ветром. Из соседнего подъезда вышел парень.
  - Чую знакомый запах, - сказал он, втянув носом воздух.
  Со скамьи долетел торопливый шёпот.
  - Серан! - обрадовался Вася. - Когда освободился?
  
  Серан Алексанян. Двадцать четыре года. В семнадцать получил пять лет за
  вооруженный разбой. Два добавили за попытку к бегству...
  В августе девяностого он будет застрелен при попытке ограбления сберегательной кассы номер 37, находящейся на углу улиц Первомайской и Советской...
  
  - Сегодня. Отчалился в доску. Салам-папалам, братишка! Ну-ка, тасани
  гадость.
  Серан взял у Васи папиросу, осмотрел её, оторвал конец картонной прокладки.
  - Брезгуешь? - обиженно спросил Вася.
  - Остерегаюсь, - ответил Серан, выпуская дым. - Центровая жомба!
  Семерик такой не шмалял. Братва в большаке через каплюжных чухной взгревала.
  - Ааа! - зачарованно произнёс Вася. Он был из тех, что любили непонятное.
   Тем временем Серан докурил. Посмотрел на Васин синяк. Спросил:
  - Тебе кто шнифт подбил?
  - Вчера покурить на лестницу вышел. Смотрю, мужик на ступенях лежит. Я
  рядом с ним присел. Курю. Он глаз приоткрыл и спрашивает: "Бить будешь?" Нет, говорю. Чего мне его бить? А он поднялся и как даст мне ногой в глаз. Ну, я его там и урыл. До сих пор лужа крови на лестнице.
   - Молодчик, - сказал Серан. - За беспредел и вальнуть можно.
   Он оглядел двор. Потянулся. Сказал:
  - Благостно! Айда на апирекцию.
  - Я в тапочках, - сказал Вася. - Подожди, переоденусь.
  - Я-то подожду - время не ждёт. Иди в тапочках, там разберёмся.
   И они пошли к дороге. Дошли до кирпичного дома, увитого плющом. Свернули за угол. По тротуару дошли до кинотеатра. Контролёрша тётя Зоя всплеснула руками.
  - Серанчик! Ты?!
  - Я, тётя Зоя. Я.
  - Вырос как! Не узнать!
  - Не мудрено - на казённых харчах, да на колымском свежем воздухе...
   Они прошли внутрь. Подошли к буфету. Буфетчик увидел - охнул. На стойке появились бутылка водки, котлеты и булочки. Налили, выпили.
   - Чего делать собираешься? - спросил буфетчик.
   - Эх, дядя Камал, - сказал Серан. - Лучшие годы на кичмане похерил! Теперь как следует гульнуть хочу. Детство наверстать. А то психологи говорят - личность неправильно сформируется.
  - Ну, - мотнул головой буфетчик, - раз психологи говорят...
  Он достал из кассы сотню...
  Потом пошли в гастроном. Курили анашу с продавцом рыбы. Выпили водки.
  Васю накрыло с головой. Выходя из подсобки он взглянул на градусник. Ртутный столбик штурмовал тридцатипятиградусную отметку.
   На улице Серан пересчитал деньги. Продавец дал ему четыре сотни.
   "Боже!" - подумал Вася. "Это же две маминых зарплаты!"
  
   Пройдя тенистым переулком вдоль стены зоопарка, они вошли через арку в парк имени Тельмана. Подошли к пивному ларьку. В нём торговали Бахалины: мать и дочь.
   Лизка Бахалина, раскрасневшаяся и пахнущая пивом, увидев Серана, взвизгнула и повисла на нём. Он по-хозяйски ощупал её, сказал:
  - Ишь, курдюк отрастила! Теперь бы мы с тобой за одну парту не
  поместились. Ну, пошли в подсобку, мне тебе пару слов сказать надо.
  Они исчезли за дверью. Мать Бахалина налила Васе пива. Он
  отпил. В пиве пива почти не было.
   - Лизку если подпоить, - сказала мать Бахалина без обиняков, - её и вдвоём можно. И спереди, и в тухлячёк, и гланды пощекотать.
   Она подмигнула. Вася поперхнулся пивом...
   Серан вышел через три с половиной минуты. Сказал:
  - Видать отвык я от мохнатки.
  И они двинулись дальше. Карусельщик дядя Ваня дал им мятый полтинник.
  Смотритель автоматов Анвар - куль с мелочью килограмм с десять весом. При этом он сказал:
  - Я хозяйских грею.
  - По бестолковке бы тебя таким гревом! - Серан замахнулся кульком. Анвар
  шарахнулся в сторону.
  - Ладно, живи, оглоед-помоечник, - сказал Серан и пошёл прочь. Вася
  двинулся за ним следом.
   Они прошли через весь парк, вышли к реке, перемахнули через ограду и пошли бетонным берегом. Их тени вытянулись, сделавшись тонкими, как прутья. Часы на башне ударили полдень.
   Вдоль реки они вышли на торговую площадь. Здесь игра пошла по крупному...
  
  - Серан! Сколько лет, сколько зим! А ну, кресло для героя, живо!
  - Здрасьте, Ваган Михалыч. Всё, отбарабанил.
  - Знаю, наслышан. Хорошо сидел. Молва о тебе и до нас докатилась. Ну, вот
  что. На тебе три косых для начала. Кончатся, маякни.
  - Благодарю, Ваган Михалыч. Сами то как?
  - Помаленечку, Серан, помаленечку. Пока бог милостив. Да, я тут поточную
  линию "Ориэнт" у желтомордых прикупил. Часы делать буду. Японские. Коньячку армянского хлебнёте...
  
  - Салам - папалам, Алимджан.
  - Салам, Серан, салам, брат лихой!
  - Нда, шмотьё у тебя козырное.
  - Серан, друг, забирай, что душа пожелает! Для дорогого гостя ничего не
  жалко!
  - Не жалко, говоришь? А чего же ты грев на острог не загонял?
  - Времена были тяжёлые, Серан-джан.
  - То-то ты комиссионкой притарился. С плохих дел?!
  - Так это не мой магазин, хлебом клянусь!
  - Не клянись Алим, не надо. Ты цену хлебу не знаешь. Ну да ладно, покажи-ка
  мне этот костюмчик. Вон тот, серый, со стальным отливом. А тебе, Вась, кажись тот кожаный тулупчик подойдёт. Чего, велик? Ничего, возьмём с собой, глядишь к весне дорастешь. Алим-джан, ты нам пару сумок побольше не надыбаешь?
  
   Из комиссионки они вышли с двумя баулами. Карманы Серана неприлично оттопыривались.
  - Однако, - сказал Серан, взглянув на часы.
  - Припозднились мы с ревизией. Пора и честь знать.
  Было около пяти. Солнце, отплёвываясь от подступающего
  вечера, растрачивало остатки накопленной злобы. Они двинулись по мосту. Внизу ржавую землю рассекали железнодорожные линии. Серан шёл лёгкой, танцующей походкой. Вася сгибался под тяжестью баулов. На середине моста Серан остановился и, облокотившись на перила, достал бумажный пакетик. Развернул. На ладонь упала маленькая зелёная шишечка с торчащими во все стороны бурыми волосками. Хрустнув под пальцем, она рассыпалась, утонув в собственной пыльце.
  - Булунгурская дурь, - известил Серан, забивая папиросу. - Барыга-Анвар
  подогнал. К мадипаламу в довесок.
   Он прикурил и, затянувшись раз пять, передал Васе...
  
   Васе показалось, что над ним лопнуло солнце. Дышать стало трудно, мозги затянуло плёнкой, сдавило, стиснуло...
   Он поставил баулы и оттёр пот со лба. С трудом оторвал прилипшую к асфальту подошву. Провел языком по шершавой пустыне нёба и, подняв сумки, поплёлся за исчезающим в жарком мареве Сераном.
   От дальнейшего сохранились одни обрывки. Они зашли в кафе "Семург", чего-то ели, выпили бутылку водки. Серан говорил тосты, Вася смеялся, не понимая слов, схлопотал подзатыльник и снова смеялся. Перестал лишь тогда, когда Серан, сломав официанту нос, умылся его кровью и сказал:
  - Ты как, халдей, братву встречаешь?! Такого балагасу, Алёшка, я на кичмане
  перехавал!
  На смену смеху пришла икота. Серан лечил его водкой; Вася пил не дыша, пил
  сглатывая, пил с зажатым носом, но вроде бы ещё икал, когда лишился чувств...
  
  
  
  3
  
  
  
   Очнулся он в самолёте. Подумал, что сон и опять уснул. И снова очнулся в самолёте. Рядом сидел Серан и трепался с какой-то дамочкой.
  - ...Я на танцах за честь женщины вступился, - говорил он. - Ну, и
  перестарался малость. Не терплю, когда в моём присутствии слабый пол обижают. А меня за это в Вятлаг, лес валить. Если бы вы только знали, какие там грубые люди!
   - Какой же вы благородный человек, Артур! - восхищалась дамочка.
  - А я в лагере всё думал, вот выйду, встречу женщину, да
  что там женщину - человека! - и будет у меня всё как у всех - жена, хозяйство, дети...
  Дамочка полезла в сумочку за платком.
  - Знаете что. Дайте мне Ваш телефон. Совестно мне тут при
  братишке, - Серан кивнул на трущего глаза Васю, - душу изливать. А потерять вас навеки - упаси господь. У нас с вами необычайное родство душ, я это сердцем чувствую.
  - Да, да, конечно! - дамочка торопливо достала ручку.
  - Серан, где мы! - потянул его Вася за рукав. - Мы что, в самолёте?!
   - Окстись, оголец! - зашипел Серан. - Не спугни! Глядишь, в Москве её хату выставим. По всему видать, нафаршерованная шмоха.
   И, повернувшись к женщине:
  - Я вам завтра позвоню. Вот брата на приём к профессору отвезу и позвоню.
  - А что с ним?
  - Глаз у него один плохо видит. Видите, синяк какой от неудачной операции...
   Над Васиной головой зашипел динамик. Пошипел и выплюнул:
  - Граждане пассажиры. Наш самолёт совершил посадку в столице нашей
  родины городе-герое Москве. Местное время десять часов...
   Вася рванул к иллюминатору. Увидел огни взлётной полосы, надпись "Домодедово", подъезжающий к самолёту трап и в ужасе отпрянул.
   - Тссс! - шепнул ему Серан, прижав ко рту палец. - Я тебе потом всё объясню.
   Вася растерянно взглянул на свои пыльные вельветовые тапочки...
  
   - Угол Горького и Медведева, брат лихой, - сказал Серан таксисту. - К гостинице Баку.
  - Четвертной, - отозвался тот.
  - Хапуги! - проворчал Серан, забираясь на переднее сидение. - С такими
  как вы коммунизм построишь!
   Таксист пожал плечами. Машина тронулась, шурша шинами по мокрому асфальту. Москва, словно предвидя грядущее, встречала их горючими слезами.
   - Серан, - зашевелился сзади Вася. - Мы как в Москву попали?
  Таксист бросил в зеркало любопытный взгляд.
   - Ты чего, Васюта, сбрендил?! - отозвался Серан. - Мы же тебе глаз оперировать приехали!
   И таксисту:
  - Это у него от перенесённого наркоза провалы в памяти.
  Помолчали под скрип щёток. Потом таксист спросил:
  - Вы к нам надолго?
  - Мы к вам на полчаса - от порта до центра, - ответил Серан.
  - Да нет, я имею в виду - в Москву.
   - А ты чего такой любопытный? - спросил Серан. - Тебе вроде бы за интервью денег не платят. Может ты на КГБ работаешь?
   Таксист снова пожал плечами. Серан открыл бардачок и порывшись в нём, извлёк на свет божий огромный тесак.
  - Это ещё зачем? - спросил он.
  - Так, на всякий случай, - отозвался таксист. - Подизнай, кого везёшь. Душа
  человека - потёмки.
   - Да ты философ! - сказал Серан и снова углубился в осмотр бардачка. - Кстати, ничего, что я тут у тебя хозяйничаю?
   Он помахал ножом у таксиста под носом.
  - Ничего, - вздохнул тот.
  У Большого театра остановились. На обочине голосовали парень с девушкой.
  Косые струи хлестали их в свете фар.
  - Вы не против? - спросил таксист. - Мы почти приехали.
  - Валяй, - отозвался Серан.
  - Нам в Тушино, то есть не совсем в Тушино, метро Баррикадную знаете, ой,
  чего это я! - ну конечно знаете, вон там, чуть подальше, где кинотеатр... ну там ещё девятиэтажки... и магазин - длинный-предлинный...
   Серан поморщился. Девица напоминала тюбик зубной пасты, на который наступили ногой. Слова вылетали из неё, словно внутри им было неуютно.
  - Садитесь, - сказал таксист.
  Они сели, прижав Васю к окну. В машине запахло больницей и намокшей
  замшей.
   Девица тараторила без умолку, причём несла в основном полный бред. Парень, оказавшийся при ближайшем рассмотрении негром, шарил руками по её сухонькому тельцу.
  - ...Я ...я всё сделаю, только потом... когда приедем, а ты... а ты сейчас мне
  двадцатку дай, а... а я... а я тебе потом всё сделаю... Ребята, давайте в дежурную аптеку по дороге заедем, у меня голова болит, мне пирамидону надо...
  - Заедем, заедем, - сказал таксист. - Товарищи всё равно через два
  перекрёстка выходят.
   Серан молчал. Глаза его были закрыты. Негр продолжал молча лапать истекающую словами девушку.
  - ...А, правда... а, правда, что вы везде чёрные? Везде-везде? И даже пятнышка
  белого нет? Даже крапиночки? Дела! А я вот белая. Бледная даже. Как поганка...
  Она вдруг замолчала и Вася, сидящий с ней рядом, почувствовал, что её трясёт.
   - Ты чего делаешь? - вдруг спросила она негра. - Ты руки свои убери! Я сейчас не могу! Мне плохо! Мне надо в аптеку!
   Негр шумно сопя, продолжал ощупывать девушку, причём забрался в своих изысканиях весьма далеко.
  - Ты чего - псих?! Ты куда руки суёшь?! Ты - погань!
  Раздался звук удара. Голова девушки мотнулась, больно стукнув Васю в
  подбитый глаз.
  - Останови машину, - сказал Серан.
  Скрипнули тормоза, машину занесло на мокром асфальте.
   Он вышел из машины с ножом в руке и открыл заднюю дверцу.
  - Ану, вылазь, Баклажан, я тебе сейчас твой затейник копчёный ампутирую!
  Он выволок парня из такси и повалил на асфальт. Держа за шиворот, принялся
  колотить рукояткой ножа по голове, приговаривая:
  - Набушмачился, людоед, своих газелей мало?! Бледной манилки захотелось?
  Попишу на красный крест, а лоскуты псам пожалую!
   Негр скулил, накрыв голову руками и пытаясь заползти под машину. Васе стало страшно.
   "Сейчас Серан его убьёт!" - подумал он.
   Девушка, дрожа, прижалась к нему. Её зубы отбивали чечётку. При каждом ударе рукояти о кудрявую голову из её горла вырывался сдавленный стон.
   Наконец парню удалось вывернуться и заползти под машину. Серан выпрямился. Нож в его руке сверкал в свете неоновой рекламы. В сотне метров горели буквы "Гостинница Баку".
   - Вылазь, Васюта, прогуляемся, - сказал Серан. - А ты, мурзилка, будь впредь поразборчивей с кавалерами.
   Он протянул водителю полтинник. Сказал:
  - Свинорез мне твой понравился. Не продашь?
  - Бери, - сказал таксист. - А денег не надо. У меня дочь её возраста.
  - Ребята, - донеслось с заднего сидения. - Что же мне теперь делать?!
  Мне в аптеку надо! И за такси нечем заплатить...
  - В аптеку зачем? - спросил Серан. - За наркотой?
  Она кивнула.
  - Морфуша? - Серан заинтересованно просунул голову в салон.
  - Солутан.
  - Это что ещё за овощ?
  - Лекарство от кашля. С эфедрином. Мы из него джеф варим, - лицо девицы
  было бледным, как мел. Пот заливал его грязными, от туши, ручьями. - Поехали со мной, не пожалеете. Только двадцатку дайте...
   Серан взял её руку и поднял к свету. Линии уколов у сгиба локтя напоминали карту Амазонки.
   - Нет уж, спасибо, - сказал он. - Меня на вашем ширпритоне попутают, восьмерик впаяют - за растление малолетних. Тем более с моей ксивой.
   Он достал из кармана справку об освобождении. Потряс ей перед носом девицы.
  - Ничего там не притон. Очень даже приличная квартира. У Кота папа -
  послом в Сирии был. Там всё стены коврами ручной работы увешаны.
  - Так, так, так, - Серан засунул справку в карман. - А сейчас где родители?
  - В отпуск уехали. В Пицунду.
  - В Пицунду - это хорошо. Ну что, Васюнь, нанесём визит золотой молодёжи?
  Воспитание достойной смены - есть архиважная задача. Знаешь кто говорил? То-то!
   Он снова сел в машину. Бросил водителю:
  - Трогай.
  - А этот, под машиной? - спросил тот.
  - Переедешь - хорошо, - ответил Серан. - Нет - тоже хорошо.
  
   Когда подъезжали к аптеке, он сунул девице полтинник. Сказал:
  - Гуляй, братва, от вольного!
  
  
  
  4
  
  
  
   На Планёрную подъехали к полуночи. Город спал. Над высыхающим асфальтом поднимался зыбкий туман.
  - Вот здесь остановите, - сказала девица слабым голосом, указывая на
  возвышающуюся во тьме многоэтажку...
   В квартире жили со вкусом, не таясь, не душа в себе стремление к прекрасному. Среди персидских ковров и ливийских циновок сверкали хромом чудеса западной техники вперемежку с чучелами крокодилов, леопардовыми шкурами и бивнями слонов. Пепельница на столике эбенового дерева была до краёв забита золотыми кольцами.
  - Ты кого привела, Цыпа? - спросил пухлолицый хозяин квартиры.
   - Майор Мудовченко, Московский уголовный розыск, отдел по борьбе с наркоманией и проституцией, - ответил за неё Серан, отвернув ворот рубашки. - Ваши документики попрошу...
   Парень ошалело уставился на него. Его веко задёргалось, на лбу выступили капельки пота.
   - Да шутит он, Кот, - сказала Цыпа. - Он меня, между прочим, спас.
  - Тебя как зовут? - обратилась она к Серану.
  - Артур, - отозвался тот. - А фамилия - Хернандес.
  - Странная фамилия, - сказала Цыпа.
  - Папа у меня испанец, - пояснил Серан.
  - Ну?! А это Вася.
  - Здрасьте, - улыбнулся Вася.
  - Ладно, ты, жертва, мы тебя за салом посылали, а не за скоморохами! -
  сердито сказал Кот.
  - А сало есть, - она протянула два пакета с солутаном.
   - Матерь божья! - воскликнул Кот, заглянув в один. - Мы же тут на всю неделю зависнем!
  
   В квартире оказались ещё два парня и девушка. Все лет семнадцати или около того. Все в плачевном состоянии - бледные, залитые потом лица, спутанные волосы, круги под глазами, трясущиеся губы. Вторую девицу звали Тося. Её колотил озноб, она то и дело забиралась под лежащее на диване в гостиной одеяло, тут же снова вылезала, принималась ходить по комнате, вращая вываливающимися из орбит глазами...
  - Сомнительное удовольствие - этот ваш Джеф, - сказал Серан, но на него не
  обратили внимания.
  Заполучив солутан, все переместились на кухню, где парень по кличке Удод демонстрировал чудеса алхимии. Вылив содержимое трёх бутылочек с лекарством в ковш, он довёл его на газу до кипения и поджёг - пар, поднимающийся над ковшом, вспыхнул голубоватым пламенем. Дав ему погаснуть, Удод всыпал в пахнущую алтейкой жидкость белые горошины.
  - Едкий натр, - ответил он на вопросительный взгляд Серана.
  Затем взял эмалированный бидон и вылил в него содержимое ковшика...
   Дальше Серан смотреть не стал - пошёл побродить по квартире. Васю же процесс изготовления одного из самых жёстких и безжалостных из всех ныне существующих наркотиков - метамфетамина на эфедриновой основе - занял чрезвычайно. Он остался, чтобы проследить за действом до конца. Увидел расщелачивание и дистилляцию, обратное раскисление и осаждение белоснежных, похожих на иней, кристаллов эфедрина на стенках и дне эмалевой тарелки, последующую обработку их уксусом и марганцовкой... Удивлённо спросил:
  - И что, всю эту таблицу Менделеева потом в кровь?
  Ему не ответили. Процесс подходил к концу и зрителей снедал демон
  нетерпения. Удод вытащил пятикубовый шприц, намотал на иглу ватный тампон и со словами "Уважай свой труд" погрузил его в склянку с буроватой пеной. Оттянул поршень. В шприц потекла прозрачная, как слеза, жидкость.
   В кухне стало тихо. Всеобщее нетерпение передалось и Васе.
  - А какой он, джеф? - спросил он.
  - Ооо! - мечтательно отозвался Дрозд, одевая на наполнившийся шприц
  тонюсенькую иглу-капилярку. - Джеф, он такой...! Хочешь попробовать?
   Удод протянул Васе шприц, провожаемый тоскливыми взглядами присутствующих.
  - Тебя чего, Удод, на благотворительность потянуло?! - сердито спросил Кот.
  - Движения не задерживай - трубы горят!
  - Акстись, сколопендра! - прикрикнул на него Удод. - Не мешай культуру в
  массы нести. Ну, так что - мужик? Или бздишь?
  - Я, это, никогда не пробовал... - сказал Вася жалобно.
  - Ох, как же я тебе завидую! Давай, ложись на матрас у холодильника. И
  быстрей, пока брат не видит...
   Извилина в Васиной голове, отвечающая за отрицательные ответы, стала вдруг мягкой и податливой. Он лёг на матрас. Удод протянул ему полотенце.
  - Глаза завяжи.
  - Это ещё зачем?
  - Увидишь...
  
   Первое, что почувствовал Вася, был укол в руку чуть выше кисти. Наверх, к локтю, тут же побежали холодные струйки, в нос ударил запах озона, во рту стало кисло, а на голове зашевелились волосы. Несмотря на закрывавшее уши полотенце, а может быть и благодаря ему, Вася услышал шум едущего за стеной лифта. Он словно растворился в самом себе. Тело стало легким, и сморщенное юношеское либидо расправилось вдруг, накрыв Васю словно простынёй.
  - Хорошо как! - искренне сказал он. - Сейчас бы женщину!
  Из-за полотенца доносились обрывки фраз:
  - Сука, централка затромбилась! Вроде как дома, а контроля нет!
  - Ты в обратку попробуй. Самосадом.
  - Сука, больно то как! Ну, где же контроль, падла! Давай, перебери, и
  выборкой в старый колодец! Ах, ты ж ёклмн...! Да кто же так мажет! Ты не Удод, ты Малюта Скуратов...
  - Тихо вы! - услышал Вася голос Цыпы. - Приход поканал!
  Вася внезапно осознал, что жуёт свою губу. Перестал. Потрогал пальцами. Губа
  была опухшей. В этот момент ему расстегнули штаны и в паху вдруг стало тепло и необычайно приятно. Он снял полотенце. Увидел склонившуюся над ним Цыпу, но не удивился, а лишь спросил.
  - А чего он маленький такой?
  - После джефа всегда так, - сказала она, на мгновение освободив рот и
  взглянув на него огромными колодцами зрачков. - Маленький и мягкий. Но на это плевать. Почти. Вот такой джеф! Самое потайное наружу выходит...
   И она вдруг совершила нечто, далеко превосходящее по непристойности всё, о чём Вася до сих пор слышал. Но это его совершенно не удивило. Мир стал вдруг невероятно естественным и логичным. И сам Вася стал в нём предельно логичным. Лёгкая, безгранично светлая и свежая энергия переполняла его, делая независимым и смелым.
  - Хорошая штука - этот джеф. Потрясающая! И как же я раньше... А в
  прочем... И ты Цыпа - прелесть! Я люблю тебя. Слышишь - люблю!
  - Угу, - промычала Цыпа.
  - И вообще, ребята, здорово что я вас встретил! А больше джефа не осталось?
  - Да заткнись ты! - прикрикнул на него Кот. Он сидел облокотившись на
  холодильник и ритмично втыкал себе в руку иглу шприца, жидкость в котором покраснела от крови. Кровью был залит и бежевый кафель на полу...
  - А, понимаю, - сочувственно сказал Вася. - Но всё равно, здорово! Стихи
  писать хочется. Вот такие например:
  ...Закон отхода и отбоя,
  По которому любимая - любою
  И не бывшею из небывалой...
   - Заткнёшься ты, наконец, придурок! Стоп, кажется попал! Слава аллаху! Потихоньку, потихоньку... Ай, сука, дует! Блин, целый куб под шкуру...
  Под кухонным столом совокуплялись Тося и почти совсем не пригодный для
  этой цели Удод. Свою немощь Удод компенсировал изобретательностью. Тося, постанывая, жевала губу.
  - А давай, я тоже тебе..., - сказал Вася Ципе.
  Вдруг заработал холодильник. Тихо, еле слышно. Звук резанул Васю по ушам,
  проник в мозг и засел там отравленной стрелой. Очарование вмиг исчезло, нервы заходили ходуном, словно по ним колошматила пальцами бездарная арфистка. Тоска, бездонная пустая тоска поднялась откуда-то из неведомых глубин и заполонила его без остатка. Васе стало страшно.
  - Перестань, пожалуйста, - жалобно сказал он отвратительному, пахнущему
  потом зверьку с исколотыми и измазанными кровью руками, стоящему перед ним на коленях.
  - Отходняк поканал, - определила Цыпа.
  - Наверное, - сказал Вася. - Мне плохо. Убери, пожалуйста, руки.
   Его трясло. Во рту было гадко. Струи липкого пота заливали лоб. Но хуже всего был вакуум в груди и ощущение абсолютного одиночество, усугубляемого присутствием этих людей с серым цветом кожи, этой девочки с лицом старухи...
  - Тебе перевмазаться надо, - голос Цыпы корябнул по живому.
  - Иии... чччто..., вввсё пройдёт?
  - Ну конечно. На время. Потом снова вмазаться надо. И так пока совсем силы
  не кончатся. А потом уснёшь. Правда, помучаешься немного. Ладно, надо джеф щелочить. А то меня тоже колбасить начинает.
   "Джеф! Да джеф!" - подумал Вася. "Конечно! Надо скорей уколоться! Господи, как же мне плохо!"
   Он встал и натянул штаны. Подошёл к сгрудившимся у стола наркоманам. Созерцание углов и ям недавней партнёрши усугубляло депрессию. Он отвернулся. Сказал:
  - Вмажьте меня первого. Мне плохо.
  На него не обратили внимания. Почувствовав чей-то взгляд, он обернулся. В
  дверном проёме стоял Серан. Вася совершенно забыл о его существовании. Серан поманил его пальцем. С тоской взглянув на склянку с раствором, Вася вышел из кухни.
   В коридоре стояли два чемодана.
  - Делаем ноги, - тихо сказал Серан, взяв чемоданы в руки. - Дверь открывай.
  - Серан, пожалуйста, я не могу так уйти! - взмолился Вася. - Посмотри, что со
  мной!
  - Тихо, сазан! - Серан мотнул головой в сторону кухни. - Услышат - валить
  придётся.
   Он поставил один чемодан на пол и вытащил из-за пазухи нож. Прошипел:
  - Тебя попишу и друзей твоих шировых попишу! Дверь открывай!
  
  
  До центрального телеграфа доехали на такси. Серан закрылся в телефонной
  будке. Вася, стерегущий чемоданы, посмотрел висящие на часы. Было четверть четвёртого. Хотелось забиться в какую-нибудь щель и скрежетать зубами. Близость людей пугала. Вася подумал, что если бы людей не было, пугало бы их отсутствие.
   Серан вышел через пару минут.
  - Кореш, который в "Баку" жил, отчалился. Сука, я же ему вчера с порта
  звонил, сказал жди!
  - Серан. А как мы в Москву попали?
  - В Москву, Вася, попадают за деньги. Ты уже не маленький, должен знать. В
  этой стране всё делается за деньги... Нет, не так. В этой стране за деньги делается всё...
  - Но я же в тапочках... Без документов?!
  - Значит так. Для особо тупорылых объясняю наглядно.
  Он стал загибать пальцы на руке.
  - Две сотни на регистрации. Сотню - таможне. Ещё одну - за то, что без
  документов. Ещё одну - за то, что ты несовершеннолетний. Ещё одну - за то, что пьяный до зелёных соплей... Достаточно? Теперь здесь подожди.
  Он вынул из кармана листок с телефоном, взятым у женщины в самолёте.
  Скрылся в будке. Десять минут, которые он там провёл, показались Васе вечностью.
  - Ну, всё, разбегаемся, - сказал Серан, появившись.
  - Как, разбегаемся! - опешил Вася. - А как же я домой попаду?!
   Серан пожал плечами. Сказал:
  - Сука, где бы цветы купить?
  - Серан, мне плохо! Меня трясёт всего!
  - Не канючь, граф Табуреткин! Я тебе иглу в жилу не засовывал. Покайфовал
  - теперь помайся. За всё в этой жизни надо платить.
  - Оставь мне хоть немного денег на билет!
  Серан закурил сигарету. Достал из кармана пачку купюр. Отделил две сотенные.
  Остальные убрал в карман. Задумался. Сигарета гуляла у него во рту из одного угла в другой. Потом подошёл к чемоданам и раскрыл один из них. Поворошил рукой среди вещей и драгоценностей. Закрыл. Встал и снова вытащил пачку. Посмотрел на неё, выпуская дым из носа, вложил обратно сотенные и убрал в карман. Ни слова не говоря открыл дверь телефонной будки. Ступил в неё и поманил Васю пальцем.
  Когда дверь за ними закрылась, Серан сказал ему:
   - Ты, сука, баулы с вещами где оставил?
   И врезал в здоровый глаз...
  
   Из Москвы Васю забирал дед.
  - Ну, и на кого же ты похож? - спросил он, рассматривая его синяки сквозь
  толстенные линзы очков.
  Они стояли у кассы, немного в стороне от уходящей за горизонт очереди.
  - Один, между прочим, твоя дочь поставила, - Вася потёр опухшее веко.
  Дед только покачал головой. Сказал:
  - Жди здесь, я сейчас.
  По-хозяйски раздвинув очередь, он протиснулся к кассе.
  - Вам должны были звонить, - сказал он кассирше, не обращая внимания на
  возмущённые возгласы сзади.
  - Вы - профессор Гринберг?
  - Да.
  - Ваши документы, пожалуйста.
  Профессор протянул свой паспорт и Васино свидетельство о рождении.
  - Мальчик - Ваш внук?
  - Внук. К сожалению.
  
  
  5
  
  
  
   К обеду Вася еле разлепил веки. Долго лежал, собираясь с
  силами. Затем откинул одеяло и, скатившись с кровати на пол, пополз в туалет. По дороге услышал, как мать гремит на кухне кастрюлями. Удивился, потом вспомнил что воскресенье.
   Мочиться было больно. Резь в канале напомнила ему о вчерашней девице в Москве и его стошнило.
   В ванной комнате он наскоро сполоснул лицо и поплёлся в кухню, на ходу плюнув в таз с трусами.
   - Проснулся, путешественник? - сказала мать, ставя перед ним чашку чая и тарелку с куском мясного пирога. - Тебя как в Москву занесло?
   Вася пил чай. На пирог старался не смотреть. От вида еды его снова начало тошнить.
  - Вась, я тебя спрашиваю!
  - У нас с друзьями традиция: мы под новый год в баню ходим...
  - Перестань паясничать!
  - Мам, я языком еле двигаю. Давай мы это отложим.
  - Ну, хорошо, а синяк у тебя второй откуда?
  - Это первый размножился. Вегетативно. Делением.
  - Клоун! Паяц!
  - Мам, ты как с детьми работаешь?! В тебе же педагогическое начало -
  рудиментарный орган...
  - Хватит меня оскорблять!
  Вася скрыл улыбку в чашке. Помолчали. Потом мать сказала:
  - Чего же ты пирог не ешь?
  - Злая судьба, - пробормотал Вася.
  Мать изумлённо уставилась на него. Он пояснил:
  - Кой веки раз еда в доме, а аппетита нет. Да, кстати, чему обязаны всплеском
  кулинарного вдохновения?
  - Ты же знаешь, как я люблю готовить, - ответила мать.
  - Ну да, ты и меня любишь. Чисто теоретически.
  Она промолчала. Отвернулась к полной посуды раковине. Такое самообладание
  в комплекте с мясным пирогом показалось Васе подозрительным.
  - У нас будут гости? - спросил он.
  - Гость, - ответила мать не поворачиваясь.
  - Хм, интересно. Мужик?
  - Мужчина.
  Они снова помолчали.
  - Вась, я хочу попросить тебя об одном...
  - Знаю, знаю - быть примерным мальчиком, вести себя
  прилично, одеть матросский костюмчик и шапочку...
  - Ты уйди сегодня куда-нибудь. И до одиннадцати не
  возвращайся.
  Вася осёкся, почувствовав укол ревности. Вот уже два года, как эта женщина, с
  её руганью, плевками и пощёчинами, принадлежала только ему. Он уже свыкся с тем, что так будет всегда. Мысль о необходимости делить её с кем-нибудь причиняла страдания. Он допил чай и вышел из кухни. Походя бросил:
   - Трусы свои сгнившие не забудь из ванны убрать.
  
   Выйдя из дома Вася направился к Феликсу. Дверь ему открыла тётя Вика.
  
   Тётя Вика. Мама Феликса. Четырежды выходила замуж. Первый муж, отец Феликса Натан Шпильман, заведовал отделом строительства в спортобществе "Трудовые резервы" . В восемьдесят первом году осуждён за растрату государственного имущества.
  Второй - вор-рецидивист Фима Ладыжанский по кличке "Фома". В декабре восемьдесят седьмого его объявят "вором в законе". В августе восемьдесят девятого он будет застрелен во время бунта в Каршинской "сучьей" зоне.
  Третий был поваром по имени Славик. Одним из приготовленных им блюд был младшая сестра Феликса Ксения. Участие Славика в воспитании Феликса ограничилось прививанием тому интереса к растению canabis sativa subsp. "indica", в простонародии именуемого анашой.
  Четвёртым был Яшка бухгалтер, полгода назад уехавший в Никарагуа. На память о себе он оставил тёте Вике кусок сталактита из Кунгурской ледяной пещеры и годовалого Эрика.
  Все мужья, за исключением Яшки, покидали дом Феликса в наручниках и были впоследствии осуждены по статьям, подразумевающим конфискацию имущества. Мебель в доме Шпильманов сменялась на удивление часто...
   В сентябре восемьдесят девятого Феликс погибнет в пьяной драке. Годом позже в лагерном бараке повесится его отец...
  
  - Заходи, Васюнь, - сказала она, повернулась и пошла в квартиру.
  Вася на мгновение застыл на пороге, созерцая покачивание её затянутых в
  кожаные штаны бёдер. Тётя Вика волновала его больше всех остальных женщин. Её фотография, украденная когда то и покоящаяся сейчас под крышкой их домашнего фортепиано, была липкой от Васиной спермы.
   Феликс завтракал в кухне. Десятилетняя Ксения тут же снимала с куклы скальп. Из зала доносился гундосый басок младенца. Вася сел за стол.
  - Кушать будешь? - спросила вошедшая в кухню тётя Вика. На руках у неё
  был Эрик.
  Вася поспешно замотал головой. Она уселась рядом с ним и,
  задрав футболку, вытащила грудь. Оттерев пальцами вишенку соска, засунула в рот малышу.
  - Не сосёт уже, балуется. А молока - море. Прямо не знаю, что и делать?!
  Она снова вытащила сосок и поиграла им с губами Эрика. Тот радостно
  загугукал.
  - Хочешь, Васюнь, тебе сцежу? - тётя Вика расхохоталась.
  Вася сглотнул. Тем временем Феликс доел и сказал:
  - Айда ко мне в комнату, Вась.
  В маленькой детской было чисто и уютно. Феликс достал из ящика стола пакет с
  анашой. Принялся забивать папиросу. Вася сел на кровать и закурил сигарету.
   - Подождать не мог? - спросил Феликс пододвигая пепельницу. - Тебе всё сразу - и сигарету и косяк. Смотри, Вась, фарт жаждущих не любит.
  - Не наезжай, - сказал Вася. И добавил:
  - Серан откинулся.
  - Слышал, - Феликс старательно собрал с ладони зелёные крошки. Прикурил.
  Спросил, выпуская дым:
  - Шнифты он тебе подбил?
  - Если бы! - ответил Вася, не сводя глаз с набитой наркотиком папиросы.
  - Мы в Москве с неграми помахались.
  - В гостинице "Москва"?
  - В городе Москва.
  - Врёшь!
  - Век воли не видать! Серан ещё остался, а я этим утром прилетел. Он на дело
  пошёл, хату выставлять. Меня с собой звал.
  - И чего же ты?
  - Хата была так себе. Хабару мало. Я по мелочам не рискую.
   - Резонно, - согласился Феликс. - А чего ты там про негров кайтарил?
   Он протянул папиросу Васе. Тот схватил её и жадно затянулся. Сказал сквозь выпускаемый дым:
  - Мы с порта на тачилле к Серанову корешу ехали. В гостиницу "Баку". Тут
  три негра с белой козой подсаживаются...
  - Постой, постой, - оборвал его Феликс. - Ты и Серан - двое, три негра с
  козой - ещё четверо, плюс, как я понимаю, водила. Итого семь человек. Неувязочка получается.
   - Тэ, Фома! Тэ за слова не цепляйся! - вспылил Вася. - Мы на рафике ехали. В Москве кроме волг рафики с шахматами есть.
   Он обслюнявил кончик папиросы и передал её другу.
  - И чего? - спросил Феликс, затягиваясь.
  - Негры хотели козу на хор поставить, так мы с Сераном их под пресс пустили.
  Я одного чуть не убил, хорошо Серан меня вовремя оттащил.
  - А коза чего?
  - Коза шировая оказалась. Так она нас на ширпритон отвезла...
  - И чего? - нетерпеливо перебил Феликс.
  Вася вытянул руку и показал след укола на сгибе локтя.
   - Ну?! Хандра? - глаза Феликса заблестели.
  - Джеф.
  - А что это - джеф?
  - О, джеф - это...
  В комнату вошла тётя Вика. Одна, без Эрика. Вася поспешно убрал руку. Она
  взяла у Феликса папиросу и прилегла рядом, на кровать. Затянулась. Откинула руку. Её ладонь легла рядом с Васиной. Васю это взволновало. Он подумал, что ещё немного и всем станет видно, как его это взволновало. Вздохнул и повернулся на живот.
  - Васюнь, - спросила тётя Вика, - ты чего ёрзаешь? У тебя часом не глисты?
  
   Домой он вернулся к полуночи. Хотел тихо пройти к себе в комнату, но в коридоре споткнулся о чьи-то ботинки. Чиркнул спичкой. Ботинки были огромными. У Васи тоскливо сжалось сердце. Вслушиваясь в тишину, он прошёл мимо закрытой маминой спальни. Не раздеваясь, плюхнулся на кресло-кровать. Мозг, уставший от эйфории, был тяжёл и неповоротлив. Очень хотелось есть, но идти на кухню было страшно. А вдруг из спальни выйдет ОН?!
   Внезапно за стеной раздался стон матери. Потом ещё один. И ещё. Заскрипела кровать. Вася приподнялся на одном локте. Он был испуган. Медленно пробиваясь сквозь завесу здравого смысла, до него доходила правда: за стеной кто-то шкворил его мать. Причём к величайшему её, матери этой, удовольствию. Но самое ужасное творилось не в спальне. Самое ужасное происходило у Васи в штанах. Ему было стыдно, он пытался подавить ЭТО, но оно брало над ним верх и, наконец, сдавшись, Вася расстегнул ширинку...
  
   - Вставай, сынок, - пропела мать над ухом. - Я должна тебя с кое с кем познакомить.
   Вася залез под подушку. Попытался схватить ускользающее одеяло. И лишь когда ему это не удалось, повернул голову.
   - Боже! - вырвалось у матери. - Как же я тебя ему покажу?!
   Она отшатнулась. Вася вскочил с кровати. Пройдя мимо матери, скрылся в ванной. Запер дверь и взглянул в зеркало. Он был похож на поросёнка. Причём, судя по синякам под глазами, на поросёнка с больными почками.
   Он брызнул водой в заплывшие глаза, почистил зубы и сплюнул в таз. На полу возникла белая лужица. Таз с протухшими трусами исчез. Вася вытер лицо махровым полотенцем и пошёл на смотрины.
   Мужик был похож на медведя Балу из мультфильма "Маугли". Теперь было понятно, почему так скрипела ночью кровать.
  - Пафнутий, - мужик поднялся из кресла и протянул свой пухлый оладушек.
  - Феоклист, - сказал Вася и сделал реверанс.
  Пафнутий произнёс что-то вроде "хм-гм-кхе-кхе" и убрал руку. Впоследствии
  выяснилось, что он так смеётся.
  - А что это у вас с лицом, Феоклист?
  - Готовился к встрече! - отрапортовал Вася. - Пытался сравнять с вашим по
  объёму!
  - Вася, прекрати паясничать! Не обращай внимания, Нутя. Он просто хочет
  обратить на себя внимание.
  - Ему это удалось, хм-гм-кхе-кхе!
   - А можно я буду звать Вас Пафи? - спросил Вася. - А то Нутя уж больно
  собачьей кличкой попахивает. Хотя, впрочем, и Пафи не лучше...
  
   Вечером Нутя привёз свои вещи...
  
  В понедельник утром Вася проснулся не выспавшимся. Пошёл в ванну. Почистив зубы, хотел было сплюнуть в таз, но вовремя вспомнил об отсутствии оного. Увидел в стаканчике новую щётку и потёр ей раковину. Потом засунул в дырку слива и поворошил там. Вытащил. Смыл налипший мусор и засунул обратно в стакан. В это время раздался звонок. Вася пошёл открывать. За дверью стоял Феликс.
  - Заходи, - сказал Вася.
  Феликс, затянувшись сигаретой, шагнул внутрь.
   - Докури на лестнице, - остановил его Вася. - Мать дыма не переносит.
   Феликс повернул голову назад, выпустил струю дыма и швырнул сигарету на ступени. Потом сказал:
  - Некогда курить. Дело есть.
  Минутой позже они сидели в плюшевых креслах. Часы показывали без четверти
  десять. В гостиной царил багровый полумрак - Вася отгородился от начинающего палить солнца тяжёлыми красными шторами.
  - Я уезжаю, - сказал Феликс.
  - Куда?
  - В Иркутск. Напёрстки крутить.
  - С Корзубым?
  Феликс кивнул.
  - Почему в Иркутск?
  - Причины две. Во-первых, золотые прииски. У людей шальных денег много...
  - А во-вторых?
  - Российский уголовный кодекс. У нас напёрстки по статье "мошенничество"
  проходят, а это до пяти лет лишения свободы. А в России это азартные игры - полтинник штрафа и у нижнего карманы вытряхивают. А нижний, сам знаешь, не держит.
   Помолчали. Потом Вася спросил:
  - Мать знает?
  - Нет, - покачал головой Феликс. - За этим я к тебе и пришёл...
  
  
  - А Филимона нет дома, - сказала тётя Вика, открыв дверь.
  - Я знаю, - сказал Вася.
  - Что случилось? - её внимательные глаза впились в Васино
  лицо.
  - Вы мне чая не нальёте?
  - Извини. Проходи на кухню, я сейчас.
  Вася сел на стул. Попытался собраться с духом. Ему предстояло сделать больно
  женщине, которую он любил.
  - Время обеда, может кушать будешь? - спросила тётя Вика, зайдя на кухню.
   Вася качнул головой. Спросил:
  - Где дети?
  - Дети у бабушки. Я одна.
  - Сядьте, - твёрдо, почти жёстко произнёс он. Она села. Он взял её руку в свою
  и сказал:
  - Феликс уехал.
  - С Корзубым? - тихо спросила она. Её ладошка, лежащая в его руке,
  дрогнула.
   Он кивнул.
  - Я знала, что этим кончится. Семена, засеянные Фомой, начали давать
  всходы. Будь проклят тот день, когда я его встретила!
  Она опустила голову. С кончика её носа на стол упала капля.
  - Не плачьте, - сказал Вася, сжав её руку.
  - Не плакать?! - она вскинула голову. - Я сына теряю! Моего мальчика!
  - Феликс давно уже не мальчик. Он пытается заботиться о своей семье.
  - Заботиться?! Так заботиться?! Чтобы его вывели отсюда в наручниках, как
  выводили его отца?! Как выводили его любимого Фому?!
   - Это его решение, - твёрдо сказал Вася. - Вы за него ответственности не несёте.
   Она зарыдала. Сказала давясь слезами:
  - А если с ним что-нибудь случится?!
  Вася выпустил её руку, приподнялся и, отодвинув стул, встал перед ней на
  колени. Взял её лицо в свои ладони. Сказал:
  - Если с ним что-нибудь случиться, я позабочусь о Вас.
  Она посмотрела ему в глаза. Он вытер влагу с её лица, взглянул на мокрые от
  слёз губы. Встал и прижал её голову к своему животу, обняв за сотрясающиеся от рыданий плечи.
   - Мальчики мои! - заголосила тётя Вика. - Как же быстро вы повзрослели!
  
  
  
  6
  
  
  
   Первое, что увидел Вася, ступив в квартиру, были зависшие под потолком кольца сигаретного дыма. В гостиной сидел Пафнутий и играл в карты с незнакомым мужчиной. Журнальный столик был покрыт пеплом. На нём стояли бутылки с пивом, пара из которых были пустыми. На клочке газеты покоился рыбий скелетик.
  - У нас в доме не курят, - сказал Вася, не поздоровавшись.
  - А, Василий. Познакомься Рафик - это Вася, - Пафнутий затянулся, и на пол
  упал столбик пепла.
  - Я сказал, у нас в доме не курят.
  - Ну, так это у вас не курят, а у нас ещё как.
  Тот, который был Рафиком, хохотнул. Прокрутил вокруг пальца тяжёлый
  золотой перстень. Сказал:
  - У моей суки щенок тоже бурухтанил. Но я ему быстро его место указал. И
  тебе укажем, сопляк. На-ка, пепельницу опорожни.
  - Рафик, Рафик! Ну, зачем ты так?! Это же интеллигентный юноша. Сын
  учительницы. Я думаю, что он просто ревнует. Услышал ночью, как его мама со мной счастлива - вот теперь и злится, хм-гм-кхе-кхе!
   Вася скрежетнул зубами. Спросил:
  - Где мать?
  - Не мать, а мама. Мама моет комнату, в которой я раньше жил. Будет поздно.
   Вася развернулся и пошёл к себе.
  - Хватит дуться, пошли с нами в карты играть.
  Он остановился. Не поворачиваясь, спросил:
  - Во что играете?
  - В покер.
  - Я играю только в дурака и только на деньги.
  - Смотри-ка, Нутя, а он крутой! - сказал Рафик.
  Вася не обернулся.
  - Ну, в дурака, так в дурака. По рублю партия - устроит?
  - По полтиннику, - сказал Вася. - На меньше я не играю.
  - Эй, щенок! Ты полтинник хоть раз в руках держал? - в голосе Рафика
  сквозила злоба.
   - Нет, - ответил Вася повернувшись. - Но скоро буду. Ну, так что, по полтиннику зарядим, или кишка тонка?
  - У нас карты без шестёрок, - сказал Пафнутий.
  - Ничего. У меня есть новая колода. Когда расчет?
  - Сразу.
  - Хорошо, - сказал Вася. - Подождите, я переоденусь.
  Он вошёл в комнату. Прикрыл дверь, которую кто-то снова водворил в раму.
  Надвинул на неё шкаф. Потом вытащил из ящика стола запечатанную колоду карт, перочинный нож и пилочку для ногтей. Вскрыл картонную коробку. Аккуратно распечатал плёнку на картах. Достал колоду и отделил от неё шесть крестей - от туза до девятки. Оставшиеся карты слегка подточил пилочкой - по сторонам, в центре. Пяти крестовым тоже подточил стороны, только с краёв. Вставил колоду в плёнку и заклеил её каплей суперцемента. Клеем же запечатал картонную коробку. Наскоро переоделся, отодвинул шкаф и вышел из комнаты.
  
   Играли вдвоём с Пафнутием. Первую партию Вася проиграл. Проиграл и вторую. Попросил увеличить до сотни и снова проиграл. Спросил:
  - Сколько партий играем?
  - Зависит от твоей наличности, - сказал Рафик.
  - За деньги не переживай, - отрезал Вася. - Проиграю - отдам. Слово
  пацана. Так сколько партий?
  - Десять, пойдёт? Только матери ни слова, - попросил Пафнутий.
  - Замётано, - сказал Вася и проиграл ещё сотню. Тогда он попросил увеличить
  до двухсот и выиграл. Его долг уменьшился до ста рублей.
   Рафик хлебнул пива. Пафнутий закурил. Протянул сигареты и Васе.
  - У нас не курят, - ответил тот.
  Пафнутий лишь пожал плечами. Спросил:
  - Как дальше играем?
  - По двести, - ответил Вася. - Если конечно возражений нет.
  - Я за, - сказал Рафик.
  Пафнутий сдал. Вася продул три партии кряду. Вытащил из пачки сигарету и
  вставил в рот. Спросил:
  - Сколько сыграно?
  - Восемь.
  - Сколько я вишу?
  - Семь сотен.
  - Ясно. Давай за расчет.
  - Если проиграешь - на тебе тысяча четыреста, - сказал Пафнутий. - Тебе это
  ясно?
   Рафик потёр руки. Вася кивнул.
  - Покажи деньги, - сказал вдруг Пафнутий.
  - Деньги есть.
  - Покажи.
  - Мне надо выйти из квартиры. Я вас с картами одних не оставлю.
   Пафнутий молчал. Вася взял в руки карты. Была его очередь тасовать.
  - Проиграю - отдам, - сказал он, мешая карты. - Клянусь матерью.
  - Ладно, сдавай, - произнёс Пафнутий.
  Вася сдал и выиграл. Сказал:
  - По нулям. Давай десятую на ту же сумму. Семь сотен - или вашим, или
  нашим.
  Пафнутий с Рафиком переглянулись. Рафик кивнул.
  - Давай я сдам, - сказал Пафнутий, протягивая руку.
  Он долго перемешивал карты. Собрался раздать.
  - Дай шапку сниму, - сказал Вася.
  Пафнутий положил колоду на стол. Вася взял её в руки и несколько раз стянул
  верхнюю часть. Положил обратно. Пафнутий сдал. Вася взял свои карты. Под оставшейся колодой лежала перевёрнутая крестовая десятка.
  - Под дурака ходят, - Вася швырнул перед Пафнутием бубновую семь. Все
  оставшиеся в его руках карты были крести...
  
  - Как платить будем? - спросил он, положив на стол оставшиеся козыря. - Ну!
  С кого получать? С игравшего, или вскладчину отдавать будете?
   - Ну, ты, пацан, давай потише! Ни с кого ты ничего получать не будешь, - сказал Рафик. - Я сказал!
  - Карточный долг - долг чести.
  - Послушай, Вася, - голос Пафнутия был тих. - Пошутили и будет. Возьми
  бутылку пива, сигарету. Остынь.
   - Карточный долг - долг чести, - упрямо повторил Вася.
   - Ты чё, сука! - Рафик вскочил и схватил его за грудки. - Никак не всосёшь?! С тобой пошутили!
  - Попал - плати, - сказал Вася, не поднимая глаз на злобное лицо Рафика. Его
  голос слегка дрожал от страха.
  - Ты чё, сука! Нет, ты смотри, Нутя! Оно говорит! Чё, думаешь, оба глаза
  заняты - место для синяка не найду?
  Он замахнулся и влепил Васе пощёчину. Нутя молчал, уставившись в рыбьи
  останки.
  - Всё. Я понял, - Вася оттёр ладонью кровь из разбитой губы.
  Рафик отпустил его. Поправил ворот. Потрепал по волосам. Сказал Пафнутию:
  - Смотри-ка, пацан тебе с норовом достался.
  - Ничего, обкатаем, - ответил тот, раздавив окурок в пепельнице. И Васе:
  - Ты бы лицо умыл. Скоро мать придёт. Увидит кровь - начнутся расспросы...
  - Не мать, а мама, - сказал Вася, взял сигарету и пошёл на лестницу курить.
  Тревожная, потрескивающая от напряжения тишина толкала его в спину до самой двери квартиры.
   Сигарету он выкурил в пять затяжек. Швырнув окурок на лестницу, вернулся внутрь. Собрал со столика карты и, не поднимая глаз на смотрящего на него Пафнутия, пошёл в свою комнату. Перед дверью остановился. Подошёл к ванной.
   Рафик стоял у умывальника и мыл руки. Золотой перстень лежал на полочке над раковиной. Вася положил колоду на книжную полку и, подойдя к двери в свою комнату, рванул её на себя. Наспех прикрученная, она слетела с петель, накрыв собой упавшего на пол Васю.
   Рафик примчался тут же. Поднял дверь, капая на Васю водой с мокрых рук. Прислонил её к косяку. Сказал:
  - Смотри-ка, с мясом выдралась!
  - Подержи так, - сказал Вася поднявшись. - Я за отвёрткой сгоняю.
  - И спички, спички захвати. Надо вставить, чтобы старые дырки держали.
  - Чего там? - раздался из гостиной голос Пафнутия.
  - Сидите, сидите, - поторопился ответить Вася. - Тут мелочь. Сами
  справимся.
   Он шагнул в ванную, схватил с полочки перстень, вернулся в коридор, натянул туфли и, распахнув входную дверь, сбежал вниз по лестнице. Когда огибал угол увитого плющом дома, показалось, что слышит голос Рафика. Тут же накатила волна липкого страха, и он ускорил бег. Все звуки вокруг перекрыл стук собственного сердца.
  
  
  
  7
  
  
  
  Когда он добежал до булочной, куранты в сквере пробили семь. Солнце спряталось в развалинах старой мечети. Стоящие по обочине чинары склонили головы, близоруко ища свои пропавшие вдруг тени. Тополь у перекрёстка горделиво потряхивал осыпанной зыбким золотом макушкой. Вечерело.
   Он миновал стеклянную дверь, из-за которой тянуло сдобой и горелой хлебной коркой и скрылся в тени подъезда. Загаженный лифт поднял его на седьмой этаж.
  - Соломы? - спросила Нюрка, высунув опухшую физиономию из
  полуоткрытой двери. Из цыганской квартиры пахнуло квашеной капустой.
  Вася протянул ей перстень. Она взяла. Поднесла к пустым глазам. Васе
  показалось, что она уснула.
  - Четыре пакета дам, - наконец сказала она.
  - Мне солому не надо, мне бы денег, - Вася уставился на исколотые опухоли
  рук.
  - Пять пакетов. И нечего пялиться. Когда-нибудь и у тебя такие будут.
  - Мне деньги нужны, - Вася отвёл взгляд.
  - Деньги всем нужны. Двести.
  - Ты сказала пять пакетов - а это двести пятьдесят.
  - Пять пакетов или двести. Не нравиться - проваливай, - сказала она, не
  торопясь однако отдавать кольцо.
   - Ладно, - сказал Вася. - Двести так двести.
   - Стой здесь, - перстень юркнул в Нюркин карман. - Сейчас вынесу.
  
   В половине восьмого Вася был у тёти Вики. Она открыла дверь, растрёпанная и прекрасная. На руках у неё восседал Эрик.
  - А, Васюнь. Проходи.
  Вася прошёл на кухню. Сел к столу. Тётя Вика зажгла газ под чайником и
  присела рядом. Спросила:
  - Ты, часом, не на бокс записался?
  - С чего это вы... Ааа, - он оттянул двумя пальцами опухшую губу. Попытался
  на неё посмотреть. Тётя Вика рассмеялась. Эрик зашевелился у неё на руках.
   - Да нет, - сказал он. - Это я... Это я на... танцах. За честь женщины вступился. Не терплю, когда при мне слабый пол обижают.
   Эрик уснул. Тётя Вика отнесла его в комнату. Вернулась.
  - Ксения где? - спросил Вася, бросив взгляд туда, где чуть выше колен
  смыкались полы её халата.
  - Я её на каникулы к бабушке отправила, - ответила она, заваривая чай.
  - Я тут..., - сказал Вася и осёкся. Вытащил из заднего кармана две сотни и
  положил на стол.
  - Чего ты тут? - она обернулась и, увидев деньги, нахмурила брови.
  - Это что ещё такое?
  - Это вам. Вам трудно, наверное, пока Феликса здесь нет.
  - Да, нелегко. Но деньги свои забери. Я себе на хлеб сама зарабатываю. Ты их
  лучше своей маме отдай. Ей ведь одной тебя тащить тоже нелегко.
  - Она не одна, - сказал Вася, уронив взгляд.
  - У тебя дома плохо? - тётя Вика налила в пиалу чаю. Взяла деньги со стола и
  засунула их в карман Васиной рубашки.
   Вася кивнул, не поднимая головы. Очень не хотелось, чтобы она увидела набухающие в уголках глаз слёзы. Тётя Вика нагнулась и чмокнула его в затылок. Сказала:
  - Знаешь, дружок. Оставайся-ка ты у меня. Я тебе ванну наберу. С пеной. А
  потом в Фелькиной комнате спать ляжешь.
  - Давайте, - сказал Вася и все-таки капнул на стол солёным.
  
   Полночи он проворочался, но так и не смог уснуть. Думал о тёте Вике. Представил себе, что Феликс умер, и они стоят возле гроба на выжженном солнцем кладбище - она, он, Ксения, Эрик в коляске. Ксения весело бросает камешки на деревянную крышку гроба. Тётя Вика плачет, уткнувшись в его плечё. Внезапно налетевший ветер вздымает её волосы, щекочет ими его шею. Он поворачивается к ней, берёт её лицо в свои руки и целует в заплаканные глаза...
   Вася сел на кровати. Почувствовал тягучую тоску в сердце. И ещё нечто. Нечто прежде не ведомое. Словно чей-то тихий голос вкрадчиво шептал ему на ухо что-то до боли знакомое и родное...
   Он встал. Подошёл к письменному столу и зажёг настольную лампу. Сел в потрёпанное крутящееся кресло. Снял с полки над столом надписанную тетрадку Ксении, взял в руки карандаш и, вздохнув, написал:
  
  Разметал бродяга-ветер
  Золотых волос соцветье,
  А глаза неосторожно
  Забросал песком дорожным
  
   Он подумал, покатал строчки на языке и слово "бродяга" заменил на "проказник". Потом начал с новой строки:
  
   И теперь мне непонятно -
   То ли плачешь ты от горя,
  
  Вася положил карандаш. Попытался представить себе мёртвого Феликса и не
  смог. Вместо этого перед ним возникло лицо тёти Вики - с усталыми глазами и вязью морщинок под ними. Тогда он снова взялся за карандаш.
  
  Что уходят безвозвратно
  Годы, вою ветра вторя.
  
   Повторил последнюю строку вслух, поморщился, но оставил без изменений.
  
   Или может быть песчинка
   Надавила острым краем,
   И поэтому слезинки
   По щекам твоим стекают?
  
   Он прервался на мгновение, глубоко вздохнул и уже больше не останавливался.
  
   Так и не найдя ответа,
   Я глаза твои целую,
   Закрывая их от ветра
   Тёплым, мягким поцелуем
  
   И слезинки испарялись,
   Испугавшись губ горячих.
   Я счастливо улыбаюсь -
   Не люблю, когда ты плачешь.
  
  Вася вдруг обнаружил себя в комнате Феликса. Ощущение было таким, словно
  он только что в неё вернулся. Он выпустил из руки карандаш, и ошалело уставился на исписанный тетрадный лист.
   - Здорово, - услышал он сзади голос тёти Вики. - Это Есенин?
  - Нет... Да... вроде. Точно не знаю, - он обернулся. Она стояла за его спиной в
  ночнушке и плюшевых тапочках с помпонами. Лицо её тонуло в темноте.
  "Хорошо я про мёртвого Феликса не написал!" - ужаснулся Вася.
   - Хорошие стихи, - сказала тётя Вика. - Главное, как будто про меня написаны. Как там? ...Что уходят незаметно годы, вою ветра вторя...
  - Безвозвратно, - поправил её Вася.
  - Да. Безвозвратно. Безвозвратно...
  - Ерунда это всё. Вы очень красивая. Может быть самая красивая из всех, кого
  я знаю.
   - Эх, Васюня, Васюня. Милый ты, славный мальчик, - она потрепала его по голове. - Ну а тебе чего, не спится?
  - Не спится, - сказал он не поворачиваясь.
  - Давай анаши покурим. У меня есть немного.
  Она ушла и вскоре вернулась с пакетом. Забила папиросу. Вася не отрываясь
  следил за движением её длинных тонких пальцев в свете настольной лампы. Словно его взгляд нечаянно примёрз к их кончикам и оттаял лишь когда пламя зажигалки объяло кончик папиросы.
   - Заказов меньше стало, - пожаловалась тётя Вика, выпуская дым. - За этот месяц всего одно платье. Гонорар - семьдесят целковых. Зарплата уборщицы. Эх, мужика искать надо...
   Она протянула Васе папиросу. Сказала:
  - Тяжело без мужика.
  Вася затянулся. Подержал в себе дым и лишь когда лёгкие сдавило судорогой,
  выпустил его наружу. Комнату затянуло сизым туманом, отдельные струйки которого причудливо извивались в свете настольной лампы. Тётя Вика открыла окно. Тёплая майская ночь мотыльком впорхнула в комнату, заполнив все уголки и щели. Вася подумал, что настал подходящий момент. Он сможет, конечно же, он сможет! Он сколотит банду, будет воровать, защитит эту удивительную женщину от всех тягот её жизни. А если его посадят - что ж, такова судьба. И может быть когда-нибудь, если он правильно пройдёт по всем коридорам ожидающей его преступной жизни, может на лесоповале или на урановых рудниках воровская кодла объявит его во...
   Вася и не заметил, как клейкие нити наркотика свили вокруг его мозга уютный кокон. В нём, в коконе этом, возник за считанные минуты целый мир, волшебный и удивительный, в котором и сам Вася был сорвиголовой и рубахой-парнем, рыцарем без страха и упрёка, Робингудом и Донжуаном в одном лице. Ну что ж, пора было предложить руку и сердце своей даме.
   Слова любви уже готовы были сорваться с Васиных губ, когда он вдруг с ужасом познал истину. Только в его голове события происходили с удивительной лёгкостью, будь то кража, ссора или признание в любви. Снаружи, в реальной жизни, всё было необычайно сложно. И чем шире становилась трещина между грёзами и реальностью, тем сложнее было её, эту реальность, выносить.
   Вася вдруг испугался, что тётя Вика заговорит с ним, а он не знает где он и что он. Потому, что тот другой в его голове обязательно ответит круто и к месту и уже через какой-то миг будет сжимать любимую в объятиях, а он... И если он также крут, как тот другой, то почему мать плюёт ему в лицо при каждом удобном случае...
   Воздушные замки в его голове начали рушиться, а их осколки напрочь отказывались собираться во что-либо. Поэтому, когда тётя Вика протянула ему окурок, он просто притворился спящим. Через пару минут она встала, прикрыла окно и, выключив свет, вышла.
   Остаток ночи Вася любил её, время от времени орошая Феликсову простыню полупрозрачным юношеским семенем. Ласки тёти Вики были унизительны. Она, эта выдуманная тётя Вика, очень напоминала Васину мать - если не лицом, так руганью, плевками и пощёчинами. Излившись, Вася сгорал со стыда перед самим собой. И тогда он садился к столу, брал из оставленного на столе пакета анашу и, не зажигая света, забивал папиросу. Когда он курил её, высунувшись из окна, стыд уходил, возвращая прежние, породившие его, картины...
  
   Утром, около десяти, он вернулся домой. Мать сидела в гостиной с чашкой чая в руке.
  - Ты дома? - удивился он.
  - Как ты мог так поступить? - спросила она вместо ответа.
  - Я ночевал у Феликса. Забыл позво...
  - Я не об этом, - перебила она его.
  - А о чём?
  - Перестань придуриваться. Ты прекрасно знаешь, о чём я.
  - Нет.
  - Кольцо.
  - Ааа. Нажаловались всё-таки... Я просто получил долг.
  - Какой долг. Не смеши меня...
  - Они проиграли мне в карты. Семьсот рублей.
  - Да, но это же в шутку...
  - Мама! Карты - это не шутка! За карты и убить могут.
  - Да где же ты нахватался этой мерзости?!
  - На улице, мама. Улица, в отличие от тебя, любит меня всегда. И всегда
  одинаково.
  - Ты вор!
  - Это для меня не оскорбление.
  - Конечно! Нет такого слова, которое могло бы тебя оскорбить! Ты, отцовский
  выродок! Почему он не забрал тебя, когда уходил?!
   - Почему?! - взревел Вася. - Потому, что ты посылала меня каждый день говорить ему, что он подлец! А когда я отказывался, ты закусывала свой вонючий кулак и говорила, что я предатель! И что я должен выбирать! А я не хотел выбирать!
  Как ты думаешь, чёрт бы тебя побрал, каково это, стоять перед собственным отцом и говорить ему: "Папа, ты подлец! Зачем ты мучаешь маму?!" А теперь?! Теперь ты променяла меня на эту мразь!
  - Не смей говорить так о человеке, которого я люблю! Ты и мизинца его не
  стоишь!
  - Мама, они били меня...
  - Ты лжёшь!
  - Мама!
  - Собирай свои вещи и уходи, - сказала она ледяным голосом. - Тебе
  больше нет места в этом доме.
  - Мама!
  - Всё. Я всё сказала. Убирайся.
  
  
  
  8
  
  
  
  - Приходить не позже половины десятого, - объёмистое тело деда заполнило
  дверной проём. Вася вытащил из чемодана стопку футболок и положил на кровать. Сказал:
  - Может ты мне дашь ключи? Сейчас всё-таки каникулы.
  - Ключи я тебе доверить не могу. Марта рассказывала, с какими людьми ты
  водишь дружбу.
  - А с какими людьми она сама водит дружбу, твоя Марта тебе не
  рассказывала?
  Дед вышел. Вася окинул взглядом своё новое жилище. Письменный стол, две
  кровати, открытый стеллаж вдоль стены. Вздохнул и убрал футболки на одну из полок. Вышел из комнаты. Деда он нашёл на кухне, где тот варил овощной суп.
  - Пойду, погуляю, - сказал он ему.
  Дед взглянул на часы.
  - Сейчас восемь, через полтора часа чтобы был дома.
  - Деда, мне шестнадцать лет...
  - Я в шестнадцать лет кормил мать и сестёр. Пойти погулять на полтора часа,
  было для меня непозволительной роскошью.
  - Но ведь вы жили тяжело, чтобы мы жили легче.
  - Не занимайся демагогией. И поцелуй бабушку перед уходом. Не забывай,
  она главный человек в этом доме.
   Бабушка была в своей комнате. Читала второй том "Блокады" Чаковского. Вася подошёл и чмокнул её в щёку. Она чмокнула его в ответ, умудрившись при этом не оторваться от страниц.
   Проходя через гостиную Вася остановился у бара. Достал из него бутылку ликёра "Старый Талин", засунул в штаны и заспешил к входной двери.
  
   Дорожки и скамьи бульвара Коммисаров были забиты подростками. Пахло анашой и цветами тутовых деревьев. Было душно. Бетонные плиты отдавали накопленное за день тепло. Вася подошёл к одной из скамеек.
  - Смотри-ка, Васёк пожаловал, - обронил один из подростков. В руке у него
  дымилась папироса с анашой.
  - Салам-папалам, - сказал Вася. - Нука, тасани гадость.
  Он взял папиросу и поздоровался за руку с двумя сидящими на скамье парнями.
  
   Фара и Моня. Братья Фархад и Алишер Азимовы. Фархад будет жить, не понимая зачем. В сентябре восемьдесят девятого, уколовшись героином, он уснёт на унитазе в своём туалете. Проснувшись, перестанет чувствовать ноги. Ходить он больше никогда не сможет. В это время его младший брат Алишер будет отбывать наказание в колонии общего режима. Срок он получит за ограбление своей собственной тёти. Зимой девяносто пятого, в двадцатипятилетнем возрасте, его объявят "вором в законе". Он прославится своей, граничащей с безрассудством, смелостью и картинной, до нелепости, жестокостью.
  
  - Давненько ты к нам не захаживал, - сказал Моня.
  Вася затянулся и передал папиросу Фаре. Сказал:
  - Зато теперь я здесь надолго.
  - По дедушке с бабушкой соскучился? - спросил Моня.
  - С сожителем матери подрался, - сказал Вася. - Нос ему сломал. И челюсть.
  Ну и мне конечно досталось.
  Вася повернул лицо к свету.
  - Чего не поделили? - Моня взял у Фары папиросу и оторвал кончик.
  - Он мне в карты три штуки всадил, а платить отказывался.
  - Мистер Фуфел, - понимающе сказал Моня. - Значит, правильно, что нос
  сломал. - В лобовую играли?
   - Не, я стиры под скрипку сточил. На крестовых с раздачи вашим.
  - Чё, знал ведь, чё Васёк молодчик, - сказал Фара. - За него лично отвечаю...
   - Гниль давить надо, - перебил его Моня. - А то разрастется.
   Вася вытащил из штанов "Старый Талин". Содрал зубами пробку и сделал глоток. Сладкая жидкость обожгла горло. Он передал ликёр Моне. Тот взял бутылку, оттёр было горлышко, но потом, так и не глотнув, отдал Фаре.
   - Чего нового, Васёк? - спросил Моня.
  - Кореш у меня напёрстки уехал крутить. Я сейчас о его семье забочусь.
  Баблом помогаю, продуктами. От денег, которые у мужика материного выиграл, половину им загнал.
  - Ты же сказал, он платить отказался, - сказал Моня.
  - Ну да. Я у него гамак щипанул. Из кармана плаща. Там сотен пять было.
   - Чё братана семье помогаешь - молодчик! - сказал Фара. -- Честь тебе за это и хвала.
   - Эх, - вздохнул Вася. - Я в непонятке. У меня с его матерью, того - любовь.
  - Да ну! - воскликнул Фара.
  - Не хорошо это, мать друга шкворить, - жёстко сказал Моня и посмотрел Васе
  в глаза.
   - Это не так, как ты думаешь, - поторопился возразить Вася. - Я на ней жениться собираюсь.
  - Это другой базар. А кореш знает?
  - Нет, - Вася пожалел, что начал этот разговор.
  - Извести, - отрезал Моня. - А то втихаря западло.
  - Ладно. А ещё я тут с одним хозяйским в Москву мотался.
  И Вася принялся расписывать свои московские приключения...
  
   Домой он возвращался в половине первого. От ликёра и выпитой с соседскими парнями водки шумело в голове. У гаражей, в слабоосвещённом проходе, ему навстречу попалась группа подростков: парень и две девочки.
  - Тебя как зовут, красавица? - спросил Вася одну из них.На вид ей было лет
  четырнадцать.
  - Вера, - ответила она.
  - Отпусти друзей, Вера. Я с тобой познакомиться хочу.
  - Ребята, я вас сейчас догоню, - сказала девочка своим спутникам.
   Вася остался с ней вдвоём. Лицо девочки тонуло во мраке.
  - Дай мне свой телефон, я тебе на днях позвоню.
  - У тебя есть чем записать? - спросила она.
  - Ага, - сказал Вася. - Давай только за угол зайдём. Там фонарь горит.
   Они завернули за гаражи. Здесь было ещё темнее. Он попытался обнять её, девочка толкнула его в грудь. Тогда он схватил её за лицо и прошипел:
  - Только дёрнись, сука! Урою!
  - Ты чего...? - сказала она жалобно. - Зачем ты так?
  Вася молча втолкнул её в узкую щель между гаражами, повалил на покрытый
  прошлогодними листьями гравий, тяжело дыша задрал платье. Она делала слабые попытки сдержать его жадные руки и всё повторяла:
  - Что ты... Зачем ты так?
  Он вдавил её в гравий, разломил ноги и, прижав их коленями, рванул трусики...
  Он вгрызался в неё, как лев вгрызается в холку своей подруги. Он словно мстил ей за что то, всё больше и больше сатанея от её неподвижной покорности.
   Вдруг он услышал голоса. Совсем рядом. Перед щелью. Он замер. Перестал дышать. Понял - закричи она, и его ждёт страшная участь. Как и всех попадающих за решётку насильников. Господи, он - насильник! Только сейчас, когда первые волны страха разогнали алкогольные пары, он осознал, что делает.
   "Поздно!" - подумал он. "Сейчас она закричит"
   Его рука невольно потянулась к горлу девочки.
   В этот момент ладошки Веры легли на его бёдра, а коснувшиеся уха губы прошептали:
  - Не останавливайся! Пожалуйста, не останавливайся! Мне совсем немножко
  осталось...
  
  Домой он пришёл около пяти. Его футболку, штаны, лицо и руки покрывала
  буроватая пыль. Заспанный дед открыл дверь. Сказал:
  - Входи, мерзавец рода человеческого!
  - А без патетики нельзя обойтись? - пробурчал Вася.
  - Ты пьян! Было чудовищной ошибкой, принять тебя в своём доме!
   Голос деда сорвался на крик. Его маленькие, без очков, глазки близоруко щурились.
  - Деда, соседей постыдись.
  - Я дам тебе пощёчину!
  - Господи, и этот туда же! Да ты посмотри на моё лицо! Куда пощёчину?! На
  нём же места живого нет!
   - Входи и марш под душ, - внезапно сказал дед. - Я с тобой завтра поговорю.
  - Ключи надо было дать, - пробурчал Вася, протискиваясь мимо него в
  коридор.
  
  
  
  9
  
  
  
   На следующий день дед объявил Васе бойкот. Бабушка, естественно, присоединилась. Очутившись в изоляции, он ночами читал книги. Днём отсыпался. К вечеру обычно его будила милая перебранка супругов Гринберг. Два раза дед, обозвав бабушку неблагодарностью рода человеческого, уходил спать в гараж. Бабушка называла его учёной сволочью и искала утешения в книгах. Из гаража дед возвращался под утро. Наспех завтракал и ехал на работу. К этому время Вася ложился спать. Так прошло несколько дней. В субботу бойкот неожиданно кончился.
  
   Первое, что увидел Вася проснувшись, был дед, стоявший у его кровати с букетом цветов и перевязанной розовой тесьмой коробкой.
  - Ты чего? - Вася испуганно вскочил с кровати.
  - Забудем печальные события прошедших дней, - сказал дед, протягивая ему
  цветы.
   - Забудем, - пролепетал Вася и попятился. - А цветы зачем? Спасибо конечно, но по моему это лишнее...
  - Цветы бабушке, олух. И коробка тоже. У неё сегодня день рождения. Глупо
  было рассчитывать, что ты вспомнишь об этом.
  - Конечно, я помню. У неё это..., - Вася судорожно отсчитал дни с конца
  школьных занятий. Удивлённо сказал:
  - Сегодня что, первый день лета?
  - Да, - торжественно сказал дед. - Первого июня пятьдесят три года назад в
  маленьком селе Хацепетовка родилась женщина, сделавшая меня счастливейшим из смертных. Я обязан ей всем, и даже самой жизнью...
  - Так она что, ещё и твоя мама? - не выдержав, прыснул Вася.
  
  Как только дед вышел, Вася развязал ленточку и вскрыл коробку. В ней, в
  гнёздышке бумажного серпантина, покоились духи "Чёрная магия". Вася задумался. Извлёк упаковку из мишуры и засунул под кровать. На место духов перекочевал маленький бюстик Ленина, стоявший на столе. Он снова запаковал коробку и водворил на место розовую ленточку. Затем оделся и пошёл к бабушке. По дороге зашёл в ванную комнату и бросил взгляд в зеркало. Синяк под правым глазом - след Серанова кулака - никак не хотел проходить. Вася почистил зубы и вышел из ванной. Часы в столовой показывали половину первого.
   Бабушка лежала в кровати и читала "Блокаду".
  - С днём рождения, бабушка, - сказал Вася.
  - С днём рождения, Васенька, - сказала она, на мгновенье оторвавшись от
  чтива.
   - Да нет, - вздохнул Вася. - У меня день рождения в октябре.
   - А, - сказала бабушка. - Ну, извини.
  - Чего уж там. Цветы куда поставить?
  - Спроси у дедушки. Он у нас в доме главный.
  
  Вернувшись к себе в комнату, Вася взял духи. Засунул их в штаны. Выйдя в
  коридор, крикнул деду:
  - Я ушёл.
  - Возвращайся не поздно, - донеслось с кухни. - У нас будут гости.
  - Ладно.
  - И помни, бабушка - самый главный человек в этом доме.
  - Ага, - сказал Вася и хлопнул дверью.
  
  У центрального универмага он купил пирожок и пачку "Космоса", разменяв
  одну из полученных за перстень сотен. Двинулся вдоль трамвайных путей. Прошёл по тротуару семь остановок. Он любил ходить пешком. Ходить и мечтать. Мечтать о том, что было бы, если бы...
   У магазина "Детский мир" свернул на боковую улочку. Прошёл мимо свой девятиэтажки. Взглянул наверх, на балкон третьего этажа. Увидел развешенную на верёвках мужскую одежду. Вздохнул. Обогнул увитый плющом дом...
   У дома, где жил Феликс, присел на скамейку и выкурил сигарету. Нервно, в несколько затяжек. Потом встал и вошёл в подъезд.
   Дверь открыла тётя Вика. Из квартиры доносился плач Эрика.
  - От Феликса ничего? - спросил он, поздоровавшись.
  Она покачала головой. Сказала:
  - Извини, что в дом не приглашаю. Много работы. Два платья надо к концу
  недели закончить.
  - Я, это... по делу. Мне тут одну вещицу принесли, - он протянул тёте Вике
  "Чёрную магию".
  - О, "Маже нуар". Сколько?
  - Пятёрка.
  - Пять целковых???
  Вася кивнул.
  - Чего-то ты темнишь, Васюнь. Такой флакон минимум сотню стоит.
  - Чего мне темнить. Хотите - берите, нет - обратно отдам.
  - Ворованные?
  Вася покачал головой. Сказал:
  - Сестре муж из-за границы привёз. А она их терпеть не может. Он меня
  спросил, не надо ли, мол, а я сразу о вас подумал.
  - Спасибо. Пятёрки точно хватит?
  - Ага. Он столько за них в переводе на рубли заплатил.
  - Слушай, а у тебя разве есть сестра?
  - Троюродная, - ответил Вася. - Я сам о ней недавноузнал...
  
   Весь день он слонялся по городу: ел мороженое, стрелял из воздушного ружья в тире, мечтал. Без анаши мечталось скудно, не было должного размаха, оторванности от земного...
   К семи он вернулся домой.
  
  
  
  10
  
  
  
   Дверь открыл дед. Квартира встретила Васю ухоженным шумом. За столом в гостиной сидело человек двадцать. Друзья деда с жёнами, сотрудники с жёнами, бывшие студенты с жёнами, родители нынешних студентов с жёнами... Рядом с бабушкой восседал уже прилично набравшийся секретарь горкома партии Емельяненко.
  - Садись, перекуси чего-нибудь, - сказал дед.
  Вася сел. Набросал в тарелку салатов.
  - Как Василий вырос! - воскликнул красномордый Аркадий Идесис.
  - Орёл! - подтвердил Емельяненко. Жена вытирала ему измазанный
  майонезом рот.
   - Ой, а что это у него с лицом, Семён! - спросила деда Циля Блайвас, жена Лёвы Шнейваса.
  - С лицом? - растерянно переспросил дед.
  - Это я на танцах за честь женщины вступился, - сказал Вася, хрустя солёным
  огурчиком.
  - Орёл! - сказал Емельяненко, капая свеклой на крахмальный снег рубашки.
  - Но ведь не обязательно же сразу драться! - возмутилась Сонечка Бединер.
  Морщины на её лице сложились в удивительный узор.
  - Её три негра изнасиловать пытались, - как бы между прочим бросил Вася.
  Над столом повисла тишина. И только Сонечка сказала:
  - А! Ну тогда конечно...
  Идесис поспешил сменить тему.
  - Семён, расскажи нам московскую историю.
  "Надо же", - подумал Вася. "У каждого есть своя московская история".
  Дед сдвинул полускрытые очками брови. Наморщил лоб, став вдруг ужасно
  милым и обаятельным. Блеснул линзами в свете ламп. Вася подумал, что именно таким он завоёвывал пёстрые студенческие аудитории.
  - Ну, пожалуйста! - взмолилась Циля Блайвас.
  - Ну, хорошо, - сказал дед. - Но сначала давайте выпьем за именинницу.
   Он встал и поднял рюмку. Сказал:
  - Моя юность была сурова. Война, голод, разруха. Вместе с другими моими
  сверстниками я жил мечтой о будущем. О будущем, светлый образ которого существовал лишь в наших сердцах...
  - Орёл! - подал голос Емельяненко. Присутствующие согласно закивали.
  - ...Я многое успел... Мы многое успели... Наши дети, - дед посмотрел на
  Васю,- учатся в школах, ездят в пионерские лагеря, живут в светлых квартирах. Но и толика сделанного не была бы возможна, если бы не крепкий тыл. Так давайте же выпьем за мой крепкий тыл...
  Вася непроизвольно глянул на дедову задницу.
  - ...За маленькую деревню Хацепетовку, подарившую мне это чудо из чудес,
  эту женщину, любовь к которой поддерживала меня все эти прекрасные и непростые годы!
  - Горька! - закричали присутствующие.
  Бабушка встала. Зажмурила глаза и обречённо задрала лицо к верху. Когда Вася
  был маленьким, его ужасно пугал этот момент и он начинал плакать...
  Дед завис над бабушкой, как сокол зависает над притаившейся в траве мышью. Разинул рот. В следующее мгновение в нём скрылась половина её лица. Вася по привычке прикрыл глаза. Когда он снова открыл их, бабушка садилась на место, влажная и покрасневшая. Присутствующие аплодировали.
  - Орёл! - сказал Емельяненко опускающемуся на стул деду.
  - А теперь историю, - попросила кривая Ревека Милькис. - Давайте, не
  томите душу, Семён.
  Дед снял очки. Протёр их салфеткой и водворил обратно. Присутствующие
  затаили дыхание.
  - История эта произошла в Москве лет десять назад. Нынешний президент
  академии наук - тогда он ещё президентом не был - академик Агамбегян собрался посетить наш институт. Мой друг профессор Иосиф Шлепентох провожал его на вокзал. Когда академик сел в поезд, Иосиф пришёл на почту и говорит девушке за конторкой:
  - Запишите срочную телеграмму.
  - Диктуйте, - говорит девушка.
  Он диктует:
  - К. И. Цохенбогену. Агамбегян выехал. Шлепентох.
  Девушка на него так сквозь очки посмотрела..., - дед показал как, - ...и говорит:
  - Мы, товарищ, шифрованных телеграмм не принимаем.
  Взрыв смеха сотряс стёкла в серванте. Аркадий Идесис блеял как козёл.
  Фиксмарголин кашлял, подавившись салом. Ревека Милькис отвратительно визжала.
  - Орёл! - Емельяненко с любовью взглянул на деда.
  - А я эту историю в другом варианте знаю, - сказал Вася.
  - Да? И в каком же? - спросила Ревека Милькис.
  - Ну, в общем, всё тоже самое, только там текст телеграммы другой.
   Смех стих. Все с любопытством посмотрели на Васю. Он сказал:
  - Л. А. Шнейвасу. Блайвас выехала. Идесис.
  Все рассмеялись. Кроме деда, Идесиса, Шнейвас и Блайвас. Вася добавил:
  - Мы, товарищ, шифрованные телеграммы не принимаем.
  - Теперь я понимаю, почему в хороших домах детей за общий стол не сажают,
  - гневно сказал профессор Идесис.
  - Ты хочешь сказать, - взревел дед, - что дом Гринбергов - плохой дом?!
  Идесис молчал, наливаясь пунцовым.
  - Друзья, друзья, не будем ссориться из-за невинной детской шутки! -
  взмолился Фиксмарголин.
  Дед с Идесисом сопели.
   - Кстати, Вася! - сказала вдруг жена Емельяненко. - Как же это я забыла?! У тебя в комнате наша внучка сидит!
  - Вы это серьёзно? - Вася в изумлении уставился на неё.
  - Конечно.
  - А что она там одна делает? - удивилась Ревека Милькис.
  - Читает, - ответила жена Емельяненко. - Ей кроме книг в жизни ничего не
  нужно. Она у нас в литературный поступать будет.
   У Васи засосало под ложечкой.
  
  
  
  
  11
  
  
  
   Внучка Емельяненко сидела за письменным столом. В руках у неё было "Возвращение" Стругацких.
   - Мила, - представилась она, отложив книгу. - А ты, наверное, Вася?
   Вася кивнул. Она поднялась ему навстречу - тонкая, словно тростиночка в поле. Протянула маленькую, сухую ладошку.
  - Любишь Стругацких? - спросил Вася.
  - В общем-то, да, - ответила она. - Хотя, фантастика, как жанр - это
  скорее не моё. Но их декорации и мизансцены столь реалистичны, что даже в вымышленное начинаешь верить. Это... Это как картины Дали, что ли. А ты Стругацких любишь?
  - Очень. Кроме, пожалуй ранних. "Страна багровых туч" и всё такое прочее.
  Типичный пример того, как страх перед цензурой убивает талант.
  Мила с интересом посмотрела на него. Сказала:
  - Не будь таким строгим к творческим дебютам. Юности присуща робость.
   - Ладно, - улыбнулся Вася. - Не буду. А кого ты ещё любишь?
   Они присели на Васину кушетку.
  - Набокова, Пастернака, Достоевского, конечно...
  - Набокова? А его же у нас не печатают.
  - Самиздат. Могу дать почитать. Только между нами.
  - Ладно. А как тебе Гюго?
  - Тяжёл, как свинец. Особенно своими отвлечениями на посторонние темы.
  Хотя, может быть отчасти дело в переводе.
  - Ну, Толстой тоже грешил подобным.
  - Видимо тогда был просто другой ритм жизни. Современникам Толстого и
  Гюго эти утомительные экскурсии к памятникам архитектуры, или поездки на колёсах юридической машины, наверняка не казались утомительными. Вообще, я предпочитаю русскую литературу. Ну, отчасти и советскую тоже. Шолохов, Горький, - Мила понизила голос, - Булгаков.
  - Булгаков?! Откуда он у тебя?
  - Ну, "Белая гвардия" у нас печаталась, а "Мастер и Маргарита" - самиздат.
  Причём самый настоящий, стопка фотокарточек. Дать?
  - Дай.
  - Только никому не показывай. У деда будут неприятности.
  Вася кивнул.
  - Попробуй сначала прочитать "Гвардию", а потом "Мастера". Интересно
  проследить переход от засилья метафор и вычурности диалогов к необыкновенной простоте. К истинно Булгаковской простоте и свободе. Уму не постижимо, как можно быть столь свободным при такой травле. А сколько талантов наша цензура всё-таки задушила?!
  - Ты достаточно смело рассуждаешь о власти для внучки секретаря горкома, -
  сказал Вася.
  - Внучка секретаря горкома - это не клеймо раба. Свобода слова - как
  впрочем и множество других свобод - есть основа моей жизни.
   Вася с наслаждением вслушивался в речь девочки. Он впервые в жизни был в своём элементе. "Подвижный в подвижном". Как "Наутилус" Жюль-Верна.
  - А как тебе стихи? - спросил он.
  - О, стихи - это особая тема!
  - А каких поэтов ты любишь?
  - Из зарубежных - Бёрнса, Стивенсона, Шекспира конечно. Шиллера, Рильке,
  Рэмбо. Байрона.
  - А из наших?
  - Фаворит, пожалуй, Пушкин.
  Вася поморщился.
  - Тебе не нравится Пушкин? - удивилась Мила.
  - Слишком гладок, - сказал Вася.
  - Зато, как точна мысль! Пушкинская гладкость - не порок. Скорее, знак
  божьей искры. Пушкин не писал, он думал четырёхстопным ямбом. Не заполняя мыслью соты стихотворной формы, но словно паук, плетя лёгкую, совершенной формы паутину. А сколько мудрости в его стихах! Вот послушай:
  
   Велению божию, о муза, будь послушна,
   Обиды не страшась, не требуя венца,
   Хвалу и клевету приемли равнодушно,
   И не оспаривай глупца.
  
  - Стихи из школьной программы. Но разве это не есть золотая формула
  любого творчества? Разве надо что-либо ещё, чтобы творить?
   Вася пожал плечами.
  - Я больше люблю надрыв и излом Цветаевой. И похмельную тоску позднего
  Есенина.
  - Как ты сказал? Надрыв и излом Цветаевой?
  Мила снова с интересом посмотрела на Васю.
  - Да. Её стих - сжатые до аморфной структуры обломки и обрывки чувств при
  предельной, заметь, предельной точности мысли. Она не писала стихи, она ими рыдала. Когда я её читаю, каждая строчка раскрывается вдруг, заполняя голову, сжимая горло...
  "...Что мне делать в новогоднем шуме
  С этой внутреннею рифмой: Райнер - умер
  Если ты, такое око смерклось,
  Значит, жизнь не жизнь есть, смерть не смерть есть...,
   - продекламировал он.
  И как всегда, лишь только вихрастые строфы Цветаевой коснулись его голосовых связок, горло сдавили конвульсии и слёзы брызнули из глаз. Он отвернулся.
  - Странно , - сказала Мила. - А я к Цветаевой так не отношусь. Не
  доросла, наверное.
  - Я тоже не относился. Пока мне отцовский перевод Бродского с английского в
  руки не попал. Он там потрясающе про неё пишет, объясняет многое, просто как филолог.
  - Твой папа переводит Бродского?
  - Переводил. Он больше не живёт с нами.
  Она коснулась его руки. Сказала:
  - Прости.
  - Ничего, - ответил Вася, повернувшись.
  - Знаешь, ты очень славный, сказала Мила, - увидев слёзы в его глазах.
  - Правда?
  Она кивнула.
  - Ты тоже.
  Помолчали. Потом она сказала:
  - Я завтра иду на один творческий вечер. Может быть ты хочешь со мной?
  - Хочу.
  - Но ты даже не знаешь, о чём там пойдёт речь, - улыбнулась Мила.
  - Да. Но я хочу с тобой на творческий вечер.
  Мила коснулась его ладони и тут же отдёрнула руку. В приоткрытой двери
  показалась голова её бабушки.
  - Дети, идите чай с тортом пить, - сказала голова.
  
  За столом они сидели друг против друга. Ели "Птичье молоко" и
  переглядывались. Оттаявший Идесис потрепал Васю по голове.
  - Ну, спелись, голубки? - улыбнулась бабушка Милы.
  - Спелись, - сказал Вася и улыбнулся в ответ.
  - Орёл! - сказал открывший глаз Емельяненко.
  - А что ты бабушке подарил? - спросил вдруг дед.
  Вася вздрогнул. Посмотрел на него. Сказал:
  - Цветы.
  - И всё? - улыбнулся дед.
  - Нет, - сказал Вася, отведя взгляд.
  - Ну-ка, Сонечка, покажи нам подарок внука.
  Бабушка сходила к себе в комнату и принесла перевязанный розовой тесьмой
  свёрток. Попыталась развязать узел. Безуспешно. Тогда сидящий рядом с ней Фиксмарголин разрезал тесьму столовым ножом. Бабушка сорвала обёртку с подарочной коробки и раскрыла её.
  - О, господи, - выдохнула она, вытаскивая бюстик Ленина на свет божий.
  Лицо деда окаменело. Рядом с Васей хихикнул Идесис. Жена пихнула его локтём в бок. Сам же Вася боялся поднять голову.
   - Орёл! - сказал вдруг Емельяненко. - Великому Ленину - слава, слава, слава.
   Он принялся хлопать. Сначала его хлопки были одиноки. Потом к нему поспешил присоединиться Идесис. За ним - его жена. За ними - супруги Фиксмарголины. Через несколько минут хлопали все, кроме, пожалуй, профессора Гринберга. Вася тоже свёл было ладони, но увидев горящие гневом глаза деда, подумал, начни он хлопать, и в него полетит что-нибудь из стоящей на столе посуды.
   Он повернулся и поймал восхищённый взгляд Милы.
  
  
  
  12
  
  
  
  - Как же ты мог, мерзавец рода человеческого?! Ты же на святое позарился!
  - Дед! Да тебе в магазине коробку подменили! Я уже слышал такие случаи.
  - Перестань пудрить мне мозги, подлец! Я этого Ленина сам в Алма-Ате
  покупал! На "Медео"!
  "Аргумент!" - подумал Вася и заткнулся.
   - Почему ты всё время врёшь? Почему ты не можешь просто сказать: так, мол и так, стащил духи, чтобы подарить девушке. Я бы понял. Даю тебе слово коммуниста - я бы понял. Но ты же врёшь! И мы оба это знаем! И именно это приводит меня в ярость, а не сам факт воровства!
  
   Когда Васе было пять лет, он пристрастился есть мел. Да так, что выскреб в стене под висящим над его кроватью ковром большие, отвратительные дыры.
   Обнаружив их, отец пришёл в ярость. Спросил:
  - Кто это сделал?
  - Мурашки, - ответил маленький Вася.
  Отец перетянул его ремнём. Раз десять. Лупя без разбора. Попадая по местам, по
  которым попадать вовсе не следовало.
  - Я люблю тебя, - сказал отец, закончив экзекуцию. - Но я должен был
  сделать это. И знай - я наказал тебя не за дыры в стене. Я наказал тебя за враньё.
  Через год Вася разбил бра над своей кроватью. Хотел было вышвырнуть осколки
  из окна, но вспомнил слова отца и передумал.
  - Папа, я разбил лампочку, - сказал он, входя в родительскую спальню.
  - Что ж, ложись на кровать, - сказал отец, беря в руки ремень.
  - Но ведь я же сказал правду!
  - Да, в этот раз ты был честен. И я честно накажу тебя. Пять ударов ремнём.
  Только не шевелись. Иначе удар не защитывается.
   Вася затравленно посмотрел на сидящую тут же маму. Она молчала. Он вздохнул и снял штаны.
   Ох, как же это было больно! Как же можно тут лежать не двигаясь?! Вася ёрзал, изворачивался, плакал и умолял, но отец был не преклонен.
  - Не защитывается, - врезался в мягкую детскую память равнодушный голос.И
  такие же равнодушные глаза матери.
  В третьем классе, когда Вася впервые сбежал с урока, отец, избив его пряжкой
  без разбору, объявил:
  - Неделю. Три раза в день. Десять ударов. Условия прежние: дернешься - удар
  не защитывается.
  Голос его был холоден, как лёд.
  
  Эти меры странно повлияли на Васю. Он словно разделился на
  две половины. Одна из них безумно боялась делать ошибки, другая - буквально заставляла их делать. Одна - испытывала чудовищный страх перед физическим насилием, другая находилась в вечном его поиске.
  
   Дед остыл лишь к обеду. Сказав, что будет бить Васю рублём.
   - Свой ежедневный рубль можешь на две недели забыть.
  - Справедливо, - отметил Вася.
  Он закрыл дверь к себе в комнату, припёр её гладильной доской и пересчитал
  свои финансы. У него оставалось около ста восьмидесяти рублей. Чуть меньше, чем мамина месячная зарплата.
   "Можно жить" - подумал он.
   Около половины пятого Вася стал собираться. Надел джинсы с карманами типа "клапан", сабо с вельветовым верхом и скошенным каблуком и футболку с видом Джомолунгмы и надписью "Nepal - zone of peace". В коридоре встретился с дедом.
  - Можешь раздеваться. Сегодня посидишь дома.
  - Жалко, - сказал Вася, снимая сабо. - Меня внучка Емельяненко ждёт.
  - Подожди, - дед скрылся за дверью в столовую. Вернулся через пару минут.
  Сунул Васе скомканную трёшку. Сказал:
  - Домашний арест перенесём на завтра.
  - Спасибо, дед , - кивнул Вася. - Ты настоящий друг.
  - Пожалуйста, - глаза деда поблёскивали за стёклами очков. - Да, кстати. Хотя
  ты и не заслужил...
   Он протянул Васе связку ключей.
   - Ну, дед! - восторженно воскликнул Вася. - Ты не перестаёшь меня удивлять!
  - Чего уж там. Внучка Емельяненко - дело серьёзное.
  
  
  
  13
  
  
  
  На творческий вечер они слегка опоздали. У входа в крошечный клуб
  железнодорожников висела афиша: "Ростислав Росошинский читает стихи Велимира Хлебникова". Сунув билеты усатой даме, они прошли в полутёмный зал. Их места оказались у самой сцены.
  
   - Бобэоби - пелись брови.
   Вээоми - пелись взоры..., - орал, раскачиваясь, сухой длинноволосый хвощ в клетчатом костюме.
  - Какой кошмар! - шепнул Вася на ухо своей спутнице.
  - Тебе не нравится Хлебников?
  - Нет, Хлебников-то мне нравится...
  Тем временем хвощ перешёл с воя на визг:
  
  - ...Так, на холсте каких-то соответствий,
  В непротяжении жило лицо...
  
   Он склонил голову и мокрые волосы упали на лоб, скрыв на мгновение глаза. Затем он рухнул на колени и, взметнув кулаки к потолку, завопил:
  - Не это ли восторг! Вы чувствуете эту ширь?! Этот колоссальный размах?!
  Эту истерзанную, искромсанную в клочья душу?! О, Велимир! О, Велимирушка!
  Вася прыснул. На него обернулись. Зашикали. Он примирительно поднял руки...
  - А любовь, наичудеснейшая любовь поэта-изгоя, поэта затворника к русской
  природе! - орал окончательно разошедшийся Ростислав Росошинский, поливая слюной первые ряды. - Его подобный калейдоскопу взгляд на оную, кривое зеркало его внутреннего глаза...! Ааааа!!!
  Он поднялся с колен и принялся носиться по сцене, расшвыривая стоящие на
  ней стулья. Потом вдруг остановился, обратил к публике свои совершенно безумные глаза и закричал диким голосом:
  
  - Крылышкуя золотописьмом тончайших жил,
  Кузнечик в кузов пуза уложил
  Прибрежных много трав и вер.
  Пинь-пинь-пинь - тарарахнул зинзивер.
  О, лебедиво!
  О, озари!
  
  - Ааааа! - снова вскричал он, закрыв сведённое в жуткую гримасу лицо
  руками и рухнул навзничь на сцену. Его голова, достигнув пола, издала неприлично пустой звук.
  - Ах! - вздохнул зал.
  Росошинский не шевелился. Кто-то с первого ряда вскочил и бросился к
  распростёртому на полу человеку. Опустился перед ним на колени. Приложил ухо к груди. Закричал:
  - Скорую! Вызовите скорую!
  Мила вдруг заметила скорчившегося под сиденьями Васю. Тронула его за плечё.
  Взволнованно спросила:
  - Тебе плохо?!
  Он поднял своё мокрое от слёз лицо и, не разгибаясь, сказал:
  - Нет. Хорошо.
  И всхлипнул.
  
   - Тебе не кажется это жестоким? - спросила Мила, когда они вышли из здания клуба.
  - Мне это кажется странным, - ответил Вася, еле отдышавшись.
  - Что тебе кажется странным?
  - Что только у меня одного от смеха свело живот.
  Он сделал страшную гримасу, воздел руки к небу и закричал:
  - О, Велимир! О, Велимирушка!
  Мила расхохоталась.
  - Ну, вот видишь! - сказал Вася.
  Они шли мимо пышущих жаром кирпичных зданий по втиснутой в зелень
  стреле тротуара. Вокруг фруктовых деревьев носились майские жуки. Выйдя к закрытому центральному универмагу они остановились.
  - Ты не очень торопишься? - спросил Вася.
  Мила покачала головой.
  - Можно пригласить тебя поужинать?
  - С удовольствием.
  Они перешли через трамвайную линию, пересекли площадь перед оперным
  театром, подставляя лица фонтанным брызгам...
  - Месяц назад здесь проходили гастроли Ленкома, - сказала Мила. - Мы с
  мамой ходили на "Юнону и Авось". Ты знаешь этот спектакль?
  - Знаю. У нас дома пластинка есть.
  - Ну и как тебе?
  - Здорово.
  - Просто здорово?
  - Очень здорово, - улыбнулся Вася.
  - Меня спектакль ошеломил. Тебе надо было видеть горло Караченцева, когда
  он пел. Багровая, мокрая кожа, вздувшиеся черви вен... Я думала, его удар хватит.
   - Как Росошинского? - пошутил Вася.
  - В общем-то, да, - неожиданно серьёзно сказала Мила. - Как
  Росошинского.
  Помолчали. Потом Мила сказала:
  - Я думаю, только так и надо жить. Учиться, учиться, учиться, а потом - Ах! -
  Она запрокинула голову, закрыла глаза и вздохнула полной грудью, - и рвать жилы на шее.
  - Ты... Ты... Ты знаешь, ты какая? - сказал Вася.
  - Какая?
  Он задумался.
  - Не знаю, как и сказать. Настоящая, что ли.
  - Спасибо. Это большой комплемент.
  Они дошли до гостиницы "Ширин".
   - Это здесь, - сказал Вася. - Ресторан называется "Шестой этаж".
   Мила сосчитала этажи.
  - Но здесь их всего пять?!
  - В этом-то вся и прелесть.
  
  
  
  14
  
  
  
  Обитый красным бархатом лифт выплюнул их на крышу здания. Посреди
  устланной коврами площадки журчал фонтан. Столики, разбросанные под раскидистыми деревьями, были полупусты. Пахло шашлыком и свободой. Проникающие сюда лучи вечернего солнца, как ласки стареющего возлюбленного, были приятны и едва ощутимы. Они сели за столик у фонтана.
  - Как тебе здесь? - спросил Вася.
  - Здорово! Маленький оазис посреди бетонной пустыни.
  Вася счастливо улыбнулся. Протянул Миле меню.
   - Знаешь, выбирай сам, - сказала Мила. И добавила: - Я тебе доверяю.
   Подошёл официант. Сказал:
  - Этот столик заказан. Пересядьте, пожалуйста, за другой.
  - Жаль, - огорчилась Мила.
  - Ничего не поделаешь, - пожал плечами официант. - Вокруг фонтана обычно
  все столики заказаны заранее.
   Вася достал из кармана червонец, вложил в меню и протянул официанту. Сказал:
  - Меню, Алёшка, можешь забрать. Я здесь всё наизусть знаю.
  Официант, заглянув внутрь, кивнул.
  - Насчёт этого столика я постараюсь уладить. Что будете заказывать?
  - Шашлык, зелень, овощи пусть порежут крупно, но без специй и масла, ещё
  холодной фанты и бутылку "Акбулак".
  - Несовершеннолетним спиртное не отпускаем, - сказал официант.
  - Дай-ка мне меню, Алёшка, я всё-таки посмотрю, что у вас есть.
  Официант протянул ему обитую кожей книжечку. Вася вложил в неё очередную
  десятку. Возвращая, сказал:
  - Остановимся на прежнем выборе. Да, и ещё пачку "Marlboro".
   - А почему ты с ним так фамильярно - Алёшка, ты, - спросила Мила, когда официант ушёл. - Ты что, хорошо с ним знаком?
  - С лакеями иначе нельзя. На шею сядут.
  - Странно мне это от тебя слышать.
  - Почему?
  - Потому, что ты книг много читал. И знать должен - добрее надо быть с
  людьми...
  - С людьми?! Да он нам за червонец вино продать готов! А мы, между прочим,
  с тобой - дети!
  Официант принёс бутылку белого и два бокала. Распечатал пачку "Marlboro" и
  протянул Васе сигарету. Дал прикурить.
  - Свободен, - сказал Вася. Официант ушёл.
  - Ну вот, опять, - сказала Мила. - В тебе как будто два человека живут. Ты
  когда о литературе говоришь, весь словно светишься. Свободный, чистый, прекрасный. Как сказочный принц. Я вечно тебя слушать готова. А здесь, как зверёк в клетке - жесткий, колючий.
  - Мне не часто доводилось говорить о литературе, - Вася разлил вино по
  бокалам.
  - Почему?
  - Не с кем.
  - А в школе? У меня, например, потрясающая учительница по литературе
  была. В моей любви к книгам - огромная её заслуга.
  - Мне с моим учителем по литературе говорить не о чем.
  - Но почему?!
  - Он не слышит музыки слов.
  Помолчали.
   - Давай выпьем, - сказал, наконец, Вася, подняв бокал. - За тебя. За мою возможность говорить о литературе.
  - Давай, - она улыбнулась. Пригубила вино. Поморщившись,
  сказала:
   - Кисленько.
  - Отличное вино, - сказал Вася, осушив бокал. Налил себе ещё.
  Официант принёс еду. Вася по-хозяйски посолил овощи, зачерпнув пальцами из
  открытой солонки. Надкусил скрученную в пучок кинзу. Взял палку шашлыка и содрал зубами кусок. Выпил ещё вина.
   Мила ковырялась в своей тарелке, перекладывая овощи с места на место, словно составляя мозаику. Потом ожесточённо воевала с куском мяса, пытаясь снять его с шампура. Вася расхохотавшись, поспешил ей на помощь...
   Солнце исчезло. Укатилось спать - стремительно набирающий силу злобный карлик. Пройдёт пара недель, и сидеть в это время на крыше станет положительно невозможно. Хотя, кто знает, что будет через пару недель...
   Они сидели, укутанные вкрадчивой песней фонтана. Ели свежую клубнику, запивая холодной "фантой". Вина Васе не хотелось. Было так хорошо, что чуть лучше было бы уже плохо.
  Ресторан медленно заполнялся людьми. Музыканты у бара разогревали свои инструменты бренчанием в разнобой. Темнело.
  - Вася, а как ты школу закончил? - спросила Мила.
  - Нормально, - по привычке соврал он и тут же почувствовал лёгкую иглу
  дискомфорта, царапнувшую где-то внутри.
  - И что теперь?
  - Не знаю.
  - Давай вместе в литературный поступать.
  - И что потом? Таких оглоедов, как я, учить?
  - Не обязательно. Учиться писать, например. Ты никогда писать не пробовал?
  - Нет, - снова соврал Вася.
  - Напрасно. Мне кажется, у тебя хороший слог. Попробуй обязательно.
  - Ладно. Я подумаю.
  - И насчёт литературного тоже.
  Вася кивнул. Сказал:
  - Я тут одно раннее стихотворение Есенина нашёл. Хочешь, прочитаю?
  - Хочу.
  Вася придвинулся ближе. Зашептал ей почти на ухо:
  
  - Разметал проказник ветер
  Золотых волос соцветье...
  
   - Хорошо, - сказала Мила, когда он закончил. - Сыренько немного, но чувствуется, что очень искренне. Это твоё?
   Вопрос застал Васю врасплох.
  - Нет. Конечно, нет! С чего ты взяла?!
  - Потому, что это ты. Но, впрочем, если ты утверждаешь..., - улыбнулась
  Мила. - Хотя это, конечно, в высшей степени странно. Как это вдруг Есенин взял и написал твоё стихотворение? Твоё, понимаешь?! Твоё!
   Вася молчал, глядя на неё исподлобья.
  - Вася, тебе не надо этого стесняться. Тебе гордиться надо. Интересно, кому
  ты его написал?
  - Ревнуешь? - улыбнулся Вася.
  - Ещё как, - серьёзно сказала Мила.
  Вася рассмеялся.
   - Ну, слава богу! Ожил, наконец! Вот если бы ты официанту такой стих написал, вместо своего "Алёшка", он бы тебе обязательно вина принес. И не из страха или жажды наживы, а из любви и восхищения.
   Она вдруг наклонилась и поцеловала Васю в губы. Легко, едва касаясь. Как пёрышком провела. И сразу отстранилась. Но, увидев круглые Васины глаза, расхохоталась и вновь прижалась к его губам. На этот раз надолго. Васе хотелось думать, что навсегда.
  - Можно у тебя одну вещь спросить? - Мила наконец оторвалась от него.
  - Можно.
  - А откуда у тебя этот синяк?
  Вася дотронулся рукой до глаза. Начал было:
  - Это я на танцах...
  Вдруг над столиками взлетел протяжный свист. Он обернулся и увидел Серана. Тот сидел за одним из дальних столиков и махал рукой.
   - Мне надо отойти. Ты не против? - сказал Вася. - Я постараюсь не долго.
  - Что случилось?
  - Ничего. С чего ты взяла?
  - Ты очень побледнел вдруг.
  - Нет, всё в порядке.
  
  Вася встал и пошёл к столику Серана. Музыканты заиграли "Поворот" Машины
  времени. По периметру площадки зажглись огни. Официанты ставили на столики зажжённые свечи в подсвечниках.
   Вася присел на свободный стул. Серан был не один. Рядом с ним сидел мужчина невысокого роста с совершенно седой коротко остриженной головой. На вид ему было лет сорок.
  - Чего не здороваешься, Васёк? - усмехнулся Серан. - Обиду затаил?
  Вася молчал. Седой с интересом разглядывал его.
  - Зря, Васёк, зря. На обиженных воду возят. Я, братишка, о тебе думал. Рано
  было тебя на делюгу брать. А словами бы объяснил - ты бы не понял. Вот и пришлось тебе слегка витрину попортить.
  - А денег чего на билет не дал? - зло спросил Вася. - Тоже обо мне
  заботился?
  - Ты спрашиваешь? - зрачки Серана сузились в щёлки.
  - Интересуюсь.
  - Ладно, голубки, - сказал вдруг седой. - Я вас тут на пару минут оставлю -
  поворкуйте.
  Седой ушёл.
  - Вась, не обессудь, - примирительно сказал Серан. - Сам не знаю, что на меня
  в Москве нашло... А слюнявчиков не жалко - век воли не видать.
   Он достал из кармана пачку денег, отделил две сотенные и протянул Васе. Тот денег не взял. Сказал:
  - В Москве нужны были. Сейчас сам располагаю.
   - Мазёво, - Серан убрал деньги. - А как ты со столицы выбрался?
  - У фраера одного гамак щипанул.
  - Живучий, волчонок! - одобрил Серан. - Уважаю!
  Потом придвинувшись к Васе, спросил:
  - Знаешь, кто это со мной был? С вершиной заснеженной?
  Вася покачал головой.
  - Сега. Князь козырный. Майданщик. На столыпине со своей кодлой марку
  гонит. Серьёзный волчара. Сам к нему просился - не берёт.
  Серан наклонился к самому Васиному уху. Шепнул:
  - Тобой интересовался.
  - Чего вдруг? - удивился Вася.
  - Человек ему нужен. Молодой, цепкий, даровитый. Я тебя отрекомендовал.
  Маякнул - мол, вальяжный полуцвет, не баклан, не барабон, не муфел. При должном образовании быть ему среди лихих в авторитете... Ну, чего это мы в сухую отдыхаем?
   Серан налил в рюмки водку, одну протянул Васе. Тот обернулся, посмотрел на Милу, одиноко сидящую за столиком...
  - Что за шмара? - спросил Серан.
  - Так, снял по дороге, - ответил Вася.
  - Тощая, как вобла.
  - На безрыбье и рак рыба.
  - И то верно.
  Они выпили.
  - Налей ещё, - сказал Вася, и снова оглянулся на Милу. - Не в рюмку, в
  стакан. Рюмкой мне теперь не отделаться.
   Выпили снова.
   - Смотри, Вась, - сказал Серан. - Бабам воли не давай. Относись как к грязи. Ибо грязь они и есть. Знал бы ты, сколько честной братвы по влажному делу сгинуло. Ублажать - ублажай, только власть не давай. Волохай их, шкворь, но за любовь не трёкай. Скажешь, люблю, мол - и всё, каюк. Считай, себе самостийно вышак выказал.
   Серан разлил водку. Поставил бутылку. Вася взял её и наполнил свой стакан до краёв. Серан удивлённо посмотрел на него.
   - Шершава твоя наука, Серан, - сказал Вася, подняв помутневший взор. - Без обильной смазки заходить не хочет...
   Когда вернулся Сега, Вася пил четвёртый стакан.
  
   Сега. Сергей Воронцов. Вор-рецедивист. Три судимости. Главарь банды, промышляющей на среднеазиатской железной дороге. В июне восемьдесят седьмого будет вновь арестован и осуждён на двенадцать лет. Осенью девяносто третьего Сега скончается в тюремной больнице от запущенного туберкулёза. Забрать тело никто не придёт. Место захоронения не известно.
  
   Сега закурил. Тяжело закашлялся. Спросил:
  - Ну, наворковались?
  - Ага, - сказал Вася. - От вольного.
  И посмотрел на Сегу. Взгляд его был бессмыслен.
   - Споил мне хлопца, гад! - сказал Сега Серану. - Доволен?!
   Тот молча курил.
   - Я сам споился, - глупо улыбнулся Вася. - Споился, потому, что любовь свою предал. Разменял на три олтушки...
   - Так, - Сега зло посмотрел на Серана. - Ты кого мне подсунул?! Мне с ним на столыпине выходить! А там, сам знаешь, не до сентиментов, хотя и псарня подмазана...
  - Не горячись, - Серан раздавил окурок в пепельнице. - Пацан свой. А что
  сопли пустил, ничего - попускает и перестанет. Раз пустил - значит есть причина.
  - Смотри, чтобы он так на трассе не расквасился.
  - Мне-то чего смотреть? Тебе оголец нужен был с хорошими манерами - вот
  он, сидит. Нравится - забирай. Нет - ищи другого. У меня в этом деле интереса, - Серан поднёс к лицу ладонь и дунул на неё. - Нет у меня в этом деле интереса.
   Над столом повисло молчание. Потом седой подозвал официанта. Взял у него ручку с листком. Написал несколько слов.
   - Ну, вот что, - сказал он Васе. - Вот тебе адрес. Придёшь завтра днём. В три. Трезвый. Разговор будет серьёзным. Понял?
  - Осознал, - Вася приподнялся и засунул листок в задний карман джинсов.
  Застегнул клапан. При этом его качнуло и он снова упал на стул.
  - Ну, раз осознал - иди. Тебя там девушка заждалась.
  
  Вася шёл по еле видной во мраке оранжевой линии, тщетно стараясь не петлять.
  Ковёр под ногами был мягок, как болото. Внезапно выступившее из темноты лицо Милы разваливалось на части.
  - Нет, не удержать, - сказал он и рухнул мимо стула на пол. Поднялся. Снова
  попытался сесть, его повело, но на этот раз он удержался на краешке.
  - Зачем ты так напился? - голос Милы дрожал.
  - Молчать! - сказал Вася. - Не будет тебе власти, внучка секретаря горкома...
   Созвездие белых пятен дёрнулось и развалилось окончательно.
  - Зачем ты так? - услышал Вася сквозь туман. Вглядываясь в темноту, напряг
  зрение. Белые пятна вновь собрались в Милино лицо.
  - А зачем ты так?! Что, если внучка секретаря, значит мне душу на лоскуты
  кромсать можно?
  - Вася, о чём ты? Я совершенно не понимаю, о чём ты...!
  - Ах, мы не понимаем! Ах, мы совершенно не понимаем... И слова то у нас
  какие красивые... Ну, давай, макни меня носом в лужу! Давай! Плюй мне в лицо! Не ты первая...
  - Господи, Вася...
  - Литературный институт, слог хороший... Да кто меня возьмёт с моим
  волчьим билетом?! Кто?!
   На них начали оглядываться.
  - А ты нарочно, выискала место побольнее и давишь, давишь...
  - Но я же не знала!
  - Врёшь! Всё ты знала, сука!
  - Вася!!!
  - Убирайся! Кому ты нужна, тощая как вобла сука!
  
  Он остался один. Обвёл пустым взором тьму вокруг. Почувствовал жгущие его отовсюду взгляды. Сказал:
  - Что, хорош спектакль? Понравилось, как я любовь свою истоптал, изгадил?
  Довольны? Это вам не "бобэоби", не "крылышкуя золотописьмом". Это жизнь моя...
   Он уткнулся лицом в тарелку с зеленью и заплакал.
  
   Как он дошёл домой, Вася не помнил. Помнил только свет фонарей, чьи-то мутные лица, нечто тёмное и вязкое, плещущее из горла потоками матерной брани... Снова лицо, теперь уже деда, вытирающего с паркета у его подбородка лужу рвоты... Потом всё. Пустота.
  
  
  
  15
  
  
  
   Вася проснулся и впитал мир через дышащий болью мозг, обожжённую кислотой носоглотку и озерцо тошноты, притихшее в желудке и ожидающее спазмов прилива. А также через вакуум в груди, словно вместе с шашлыком и овощами отринул он ночью и свою душу.
   Мир был ужасен.
   Он протянул руку и взял со стола будильник. Была четверть второго. Волна боли накрыла неожиданно, заставив закрыть с таким трудом разлепленные глаза. Вася уткнулся в подушку, и память забросала его обрывками вчерашних событий. Он всхлипнул и уронил слезу.
   Через минут десять он встал и, протискиваясь через кислый и вязкий воздух, поплёлся в ванную. Там наткнулся на замоченную в тазу одежду, увидел какие-то куски и волокна, плавающие в мыльной воде, и его вырвало желчью. Зубы пришлось почистить в кухне...
   Бабушка лежала в кровати и читала "Мадам Бовари" Флобера. Вася подошёл к ней, встал на колени, склонил голову ей на грудь.
  - Бабушка, милая, можно у тебя на плече поплакать?
  - Поплачь, Васенька, поплачь милый, - сказала бабушка, не отрываясь от
  книги...
   В столовой он бросил взгляд на эбонитовый круг настенных часов, вспомнил, что в три его ждёт Сега и, матерно выругавшись, поспешил в ванную. Там, едва сдерживая тошноту, вытащил из таза джинсы и принялся рыться в карманах. Наконец обнаружил размокший лист бумаги. Развернул. Адрес ещё можно было разобрать. Покопался ещё и выудил четвертак. Куда девались остальные деньги, Вася не помнил.
  Прополоскав рот, он подошёл к телефону. Найдя в лежащей рядом телефонной
  книжке номер Емельяненко, снял трубку и крутанул диск. Гудки заглушил стук собственного сердца.
  - Алё. Алё. Слушаю вас, - услышал он голос жены секретаря горкома. И вдруг:
  - Вася, это ты? Вася, я же знаю, что это ты! Пожалуйста, не звони нам больше.
  Никогда.
   На другом конце повесили трубку. Вася осел на пол и обхватил голову руками. Постарался не заплакать - не хватало ещё к Сеге зарёванным придти. Лежащий рядом кусок пластмассы исходил гнусавыми гудками...
  Одевшись и глотнув в кухне воды, он вышел из квартиры. На улице в лицо ему дохнуло сорокаградусное пекло. Он дошёл до бочки с квасом и выпил стаканчик, разменяв влажный четвертак. Квас, отказываясь держаться в насквозь проспиртованном теле, тут же выступил на лбу крупными каплями пота.
  У Центрального универмага Вася поймал такси. Доехал до штаба Туркестанского военного округа, именуемого в простонародии Пентагоном. Вылез из машины, бросив водителю пахнущий квасом рубль и, одёрнув взмокшие сзади штаны, зашагал по плавящемуся асфальту тротуара.
  Квартира, указанная в записке, находилась в кирпичной пятиэтажке, под самой крышей. Перед обитой дерматином дверью Вася остановился на мгновение, чтобы дать улечься поднимающейся в горло тошноте. Потом надавил на кнопку звонка.
  
  
  
  16
  
  
  
   Дверь открыла девочка такой красоты, что Васе стало страшно. На ней были спортивные штаны и потрескивающая на груди майка.
  - Чего тебе? - мотнула она чёрной гривой.
  - Я... Я Вася.
  - И...? Вася, и дальше что?
  - Меня Сега ждёт, - сказал растерявшись Вася.
  Она молча отвернулась и пошла по коридору. Маленькая, чёрная,
  изящная. Кошечка.
   - Ну, чего встал? - крикнула она обернувшись. - Проходи, раз пришел.
  Вася шагнул в квартиру и прикрыл за собой дверь.
  Сега сидел в гостиной за обеденным столом и ел окрошку. Тут же стояла хлебница с кусками лепёшки, стакан воды и банка горчицы. Одет он был в серый халат, между распахнутыми полами которого проглядывал бледный котлован груди.
  - А, Вася. Проходи, садись.
  - Гуля, - обратился он к девочке. - Принеси парню тарелку.
  - Я есть не буду, - сказал Вася.
  - Не хочешь?
  - Не могу...
  - Понимаю. Гуля, оставь нас, пожалуйста, одних.
  
  Гуля. Последний отпрыск ханского рода Халифходжаевых. В
  июне восемьдесят седьмого, после ареста Сеги, она прибьется к банде Мусы Хвостатого. Через пару месяцев Муса проиграет её в карты заезжим корейцам. Те, натешившись сами, станут продавать Гулю колхозникам в кишлаках, сначала по двести, потом, когда от её былой красоты почти ничего не останется, по пятьдесят рублей за ночь. Первого января восемьдесят девятого года, в новогоднюю ночь, Гуля вскроет себе вены осколком бутылочного стекла...
  
  Сега отложил ложку и глотнул воды. Гуля собрала посуду и исчезла, оставив в
  комнате облачко своей ауры. Вася вдруг понял, что уже скучает по ней.
  - Ты знаешь, зачем ты здесь? - спросил он.
  - Думаю, что да.
  - Зачем?
  - Серан сказал, я тебе нужен...
  - Мне не нужен никто, - перебил его Сега.
  - Серан маякнул, ты фартицера дыбаешь, на столыпине марку гнать, -
  поспешил поправиться Вася.
  - Серан сказал, ты в хорошем доме вырос. Не разочаровывай меня.
  - В смысле? - не понял Вася.
  - Феня мне не нужна. По фене я и сам ботаю. Что мне нужно - это хороший
  русский язык, чистый, как слеза матери. И манеры - чтобы как до революции, как у юнкера офицерского корпуса. Осилишь? Книжки в детстве читал... Гуля! Сигареты мне принеси...
   В приоткрытую дверь просунулась головка богини. С кудряшками, и всё такое.
  - Серёж, ты курил бы поменьше...
  - Да, и пепельницу не забудь, - перебил её Сега.
  Головка скрылась.
  - А Гуля, она вам кто? - спросил вдруг Вася, сам удивляясь своей наглости.
  - Я люблю её, - просто сказал он.
  - В смысле, как дочь?
  - В смысле, как женщину.
  - Но ведь ей же лет пятнадцать! - не сумел сдержаться Вася.
   - Точно, - спокойно сказал Сега. - Пятнадцать. Ты на это как смотришь? Закон, вот, на это смотрит косо. Но я же преступник. Чего же мне здесь закон соблюдать, если я его во всём другом игнорирую? Вот так-то, брат мой Вася.
  - Извините, - смутился Вася.
  - Чего уж там. Всё моё при мне. За все движения отвечу. Да, кстати. Давай на
  ты. Родителям в наше время "Вы" говорят редко.
  - ???
  - Давай по порядку...
  В комнату вошла Гуля. Васе очень хотелось бросить на неё взгляд, но он
  сдержался. Поставив на стол пепельницу, она вставила Сеге в рот сигарету и дала прикурить.
   - Предложила бы гостю сначала, - сказал Сега с шутливой укоризной в голосе.
  - Всё-таки в азиатской стране выросла, должна знать законы гостеприимства.
  - Сначала тебе. Хотя с сигаретами можно было бы сделать и исключение.
  Она повернулась и посмотрела на Васю в упор. Протянула пачку "Пэл Мэла".
  - Нет, благодарю, - поспешил ответить Вася, стушевавшись под её взглядом.
  Сега затянулся. Закашлялся и долго не мог остановиться.
  Потом со свистом втянул в себя воздух, тыльной стороной ладони вытер пот со вспаханного венами лба и сказал:
  - Молодец, Вася! Благодарю - это хорошо. Благодарю - это
  тебе не "фартицера дыбаешь". Так держать, кадет офицерского корпуса.
  Он сделал знак Гуле. Та вышла. Вася не удержался и проводил её долгим
  взглядом. Повернулся и вздрогнул от ледяной стали Сегиных глаз.
  - Смотреть - смотри, руками не трогай. Видел таблички в музее... Ладно, к
  делу. Я с моими архаровцами работаю на железке. В основном играем в карты. Гулю ты видел, с остальными, если сойдёмся, познакомишься позже. Работаем мы не на государство, но график у нас жёсткий - пятидневка, девятичасовой рабочий день - время движения поезда. Что остаётся от дня - твоё. Выходные - понедельник и вторник. С середины января по начало апреля не работам. Не имеет смысла. Поезда полупустые ходят... Что ещё? Ах, да... Заболел - внеси сотню в общак... Успеваешь?
  Вася кивнул.
  - Ездим всегда одним рейсом. Поезд Башмак - Термез выезжает в половине
  десятого утра, около семи вечера мы в Термезе. Я там домишко прикупил по случаю, в нём и ночуем. Следующим утром обратно. Вечером в Башмаке. Ночью можешь спать дома. Или здесь. Ребята иногда остаются. Ну, вот вкратце и всё. Остальное - по ходу пьесы. Вопросы есть?
  - А я тебе подойду?
  - Не знаю.
  - А что мне надо делать?
  - Сидеть в купе и делать вид, что ты мой сын. Справишься?
  Вася промолчал, приняв слова Сеги за шутку.
  - Справишься. "Вы" мне вон как быстро говорить перестал.
  - Ты что, серьёзно?
  - О чём ты?
   - Ну, насчёт сына, и всё такое...
  - Вполне.
  - А зачем это?
  - Потерпи. Придёт время - узнаешь. Ты скажи лучше, дома проблем не
  возникнет?
  - Нет, - твёрдо сказал Вася.
  - А что ты скажешь?
  - Правду.
  - ???
  - На поезд, скажу, работать устроился. В вагон-ресторан. Официантом. На
  каникулы.
  - А после каникул? Мне тебя на пару месяцев брать - резона нет.
  - Мне аттестат не дали. Что в школе толка не было, что после не будет. Мне
  теперь другой путь выбирать надо.
  - Ясно. Да, кстати, заработок тебя твой будущий интересует?
  - Интересует, - сказал Вася без особого энтузиазма в голосе.
  - Ну, я думаю для начала сотню - две, в зависимости от выручки.
  - В месяц? - уныло спросил Вася.
  Сега хитро посмотрел на него, раздавил окурок в пепельнице и сказал:
  - За рейс, Василий, за рейс.
  Пришла Васина очередь закашляться. Перед уходом Сега сунул
  ему номер своего телефона.
  
  
  
  17
  
  
  
  Подумать только, Соня, ты слышишь?! - причитал дед. - Мой внук -
  официантом в вагоне ресторане! Это же кошмар какой-то! Просто уму непостижимо!
  - Дед, - возразил Вася, - ты не прав. А как же "Пролетарии всех стран -
  соединяйтесь!". Ведь официант есть не кто иной, как пролетарий сферы обслуживания...
  - Не занимайся болтологией, умник рода человеческого! Официанты живут на
  нетрудовые доходы! Они торгуют левым товаром и общитывают людей! Особенно в поездах, где уровень истинно социалистической сферы обслуживания ещё чрезвычайно низок, так как опутан пережитками прошлого - спекуляцией и жульничеством... И потом! Пошедшей ночью ты пришёл в совершенно невменяемом состоянии. И это здесь. А в поезде?! Ты знаешь, как люди в поездах пьют?!
  - Деда, я же не пить еду, а работать! И потом, человек, берущий меня на
  работу, вольностей не допустит. Поверь мне, это очень серьёзный человек...
  - Ха! Директор вагона-ресторана...!
  - Да, представь себе! Директор вагона-ресторана может быть хорошим,
  серьёзным человеком! И мне удивительно, как ты - старый член партии, оскорбительно отзываешься о работниках менее интеллектуального труда, чем твой! Когда даже детский писатель пишет: "Все профессии нужны, все профессии важны!"...
  - Демагог, - вставил дед.
  - Ну, деда! Ну, пожалуйста! Я не буду никого общитывать. И спекулировать не
  буду. Даю тебе честное слово. Даю тебе честное комсомольское...
  - Не паясничай. Если мне не изменяет память, в комсомол тебя так и не
  приняли. Сколько денег тебе предложил этот твой хороший человек?
  - Сто рублей в месяц, - ответил Вася не задумываясь.
  - Ну что ж, это чуть меньше, чем зарплата начинающего инженера...
   - Ну, вот видишь, - сказал Вася, почувствовав южный ветер. - Зато сам, своими руками!
  - Это только в каникулы?
  - Ну конечно!
  - И когда твой первый рейс?
  - Чуть больше, чем через неделю, в следующую среду.
  Дед задумался. Поправил громадину очков. Наконец сказал:
  - Что ж, возможно я и соглашусь...
  - Урааа!!!
  - ...но мне обязательно надо увидеться с этим человеком.
  - Деда!
  - Всё. Дискуссия закрыта. Или я с ним поговорю, или я против. Особенно
  после вчерашней ночи...
  - Но ты же знаешь, почему я так напился?!
  - Нет, не знаю. Знаю только, что Мила пришла вчера в слезах домой. И что её
  семья винит в этом тебя. Но в любом случае, неприятности с женщиной - это не повод для свинства.
   Вася, молчал.
  - Не понимаю, что в этом такого. Пригласи своего будущего шефа к нам на
  чай, я задам ему пару вопросов... Ты ведь в конце концов несовершеннолетний. И это закономерно, что твоя семья о тебе беспокоится.
  - Ладно, - вздохнул Вася. - Я спрошу.
   - Ну, вот и славно, - сказал дед. - Кстати, как ты собираешься продолжать своё образование?
  - А его что, ещё можно продолжать? - удивился Вася.
  - Ну конечно. Я надеюсь, официант - это не предел твоих мечтаний?
   Вася пожал плечами, не зная, что ответить.
  - Что ты думаешь по поводу вечерней школы? Год учёбы - и аттестат у тебя в
  кармане. А? И деньги зарабатывать параллельно сможешь, ну, не официантом конечно.
  - Я подумаю, - сказал Вася.
  - Подумай, - сказал дед. - И до следующей среды дай мне ответ. Будет
  лучше, если колёса твоего образования начнут вращаться раньше колёс твоего поезда.
  - Красиво сказал! - искренне восхитился Вася.
  
  
  
  18
  
  
  
   На следующее утро Вася позвонил Сеге. Вкратце обрисовал ситуацию.
   - Надо - побеседуем, - сказал тот. - Ждите сегодня около восьми. С цветами и аплодисментами. Да, кстати. Кем ты меня представил?
  - Директором вагона-ресторана.
  - Благодарю за честь, - Сега усмехнулся. - Все профессии нужны, все
  профессии важны.
  - Вот и я деду тоже самое сказал. Он у меня торгашей не переваривает.
  Сега закашлялся, и Васе пришлось ждать. Наконец он сказал:
  - Это он правильно. Я, честно сказать, их тоже не больно жалую... Ладно,
  будет ему продвинутый торгаш, человек новой формации. Адрес диктуй...
  
  Без пяти восемь в дверь позвонили. Сега пришёл в сером двубортном костюме.
  Края воротничка белой рубашки стягивал галстук.
  - Проходите, Сергей эээ..., - замялся Вася.
  - Петрович, - сказал Сега и шагнул в коридор.
  Из столовой вышел дед. Сказал:
  - Проходите, дорогой, проходите.
  И дальше пошло-поехало: спасибо за участие в судьбе внука... что вы, что вы, он
  у вас чудесный мальчик... не жалуемся, да и, слава богу, есть в кого... да-да, здесь за версту порода чувствуется... а не хотите ли холодной водочки в жару такую... что вы, что вы, нет, это противоречит моей концепции...
   В общем, Васю так торговали, что он даже возгордился. Потом Сега вдруг сказал:
  - Меня коробит, или даже вернее сказать, больно ранит сложившийся
  стереотип торгового работника - эдакий вор, взяточник, хапуга. Конечно, такой просвещенный человек, как вы, мыслит другими категориями. Он не будет слепо уподобляться веяниям толпы... Но другие?! Большинство, увы, относится к нам с пренебрежением. Вы согласны, Семён Маркович?
  - Хм-гм, - сказал дед. - Ну, в общем и целом... Хотя, если конечно...
  - И правильно делают! - Сега вскочил со своего стула. Полы его пиджака
  взвились, подобно крыльям птицы. - Заслужили! Заслужили сполна, дорогой вы мой Семён Маркович!
   Вася взглянул на деда. Рот его приоткрылся, глаза поблёскивали за стёклами очков.
  - Но я, - сказал Сега, - буревестник! Я готов положить жизнь в борьбе за
  коммунистические веяния в линейном общепите! Долой сытое ханжество старорежимной амёбы! Долой батраков, алчущих засаленный рубль! Мы выметем поганой метлой банду изувеченных корыстью проходимцев! Да! И тогда, тогда мы вознесём над крышами стальных иноходцев иные знамёна - знамёна ударного труда, высочайшей квалификации и бескорыстного служения человека человеку...
   Дед вдруг встал и пошёл из комнаты.
  - Ты куда? - изумлённо спросил Вася.
  - Ничего, ничего, - отозвался тот дрогнущим голосом. - Я сейчас.
   И, открыв на кухне аптечку, принялся звенеть склянками...
  
  - Я не переборщил? - спросил Сега, когда Вася провожал его до двери
  подъезда.
  - По-моему в самый раз. Теперь он меня с тобой даже на луну отпустит.
  - Ну, вот и славно. Теперь отдыхай. Во вторник к шести придешь ко мне. Я
  тебя с народом познакомлю. Ночевать можешь остаться у меня. Только разведи с дедом, а будут вопросы - дай ему мой номер телефона. Всё понял?
   Вася кивнул. Сега, улыбнувшись, похлопал его по плечу. Уже собираясь уходить, обернулся и сказал:
  - Да, кстати. Ты с шантрапой своей поменьше общайся, чтобы язык от погани
  отошёл...
  
   Зайдя в квартиру, Вася вытащил с книжной полки толстенный том Беляева. На кухне сделал себе бутерброд с сыром и чай. Прошёл к себе в комнату, поставил еду у торца кровати, здесь же положил книгу, лёг и тут же нырнул с головой в зыбкое царство Ихтиандра, время от времени выныривая и возвращаясь на кухню за чаем и бутербродами...
  
  
  
  19
  
  
  
   Так прошла почти вся неделя. Поздним субботним вечером, около половины двенадцатого, в дверь позвонили. Вася оторвался от книги и прислушался. В коридоре раздались шлепки дедовых тапок и, чуть позже, звук поворачиваемого в замке ключа. До него долетели обрывки фраз:
  - ...ребёнок болен... спазмы... кашель... задыхается... срочно нужен солутан...
  может быть эфедрин в таблетках...
  Услышав слово "Эфедрин", Вася насторожился. Страница книги, которую он
  сжимал кончиками пальцев, задрожала. Выйдя в коридор он увидел в дверях девочку лет шестнадцати, у которой якобы был болен братик. Глаза её бегали, как грузик на кончике стрелы камертона.
   Приоткрыв дверь в кухню, он обнаружил роющегося в аптечке деда. На свет были извлечены два пузырька солутана: один полный, один початый. Дед долго думал, какой из них отдать девочке, затем, приняв решение, засунул обратно полный и принялся убирать вынутые в процессе поиска лекарства. Вася вернулся в коридор. Подошёл к двери и сказал:
  - Подожди меня пару минут внизу, я тебе ещё солутан вынесу.
  - Ладно, - девочка на мгновение остановила взгляд на Васином лице.
  - Только обязательно, - сказал Вася и ретировался к себе в комнату.
  У себя он сел на кровать и принялся нервно отсчитывать минуты. Темень
  комнате усиливала нетерпение.
   Наконец в коридоре раздались голоса. Раздались и смолкли. Через мгновение послышался звук закрываемого замка и почти сразу вслед за ним исчезло лезвие света под дверью. В квартире воцарилась тишина.
   Выждав пару минут Вася встал и, не зажигая света, оделся. В кухне, посветив спичкой, вытащил из аптечки солутан. Прокрался по коридору, вслепую нащупав и взяв в руку туфли. Тихонько повернул в замке ключ и выскользнул на лестницу. Дверь в квартиру он запирать не стал...
   Девочка ждала его в сырой тишине подъезда.
  - Тебе ведь солутан не для брата нужен? - спросил он её, прикуривая сигарету.
  - Для брата. Честное слово для брата. У него астма запущенная, ему если...
  - Ладно, ты, певица! Ты мне тут на ночь глядя романсы не пой. Вот полная
  бутыль солутана. Возьмёшь меня с собой?
  - Куда? К брату?
  - Туда, где вы джеф варите.
  На мгновение воцарилась молчание. Потом вдруг она сказала:
  - Ладно. Только пошли быстрей, а то у меня стругань поканала.
   Девочка привела его к девятиэтажке у овощного магазина. Когда зашли в подъезд, стало слышно, как стучат её зубы. В лифте Вася поднял взгляд и отвернулся. Девочка напомнила Васину московскую знакомую Цыпу: то же бесцветное лицо, те же водянистые, с прожилками, глаза, те же бездны зрачков...
  
   Постоянно в квартире находился только один человек - все звали его Ерей. Остальные менялись, как погода осенью. Еря всё время варил джеф. Отвлекался лишь для того, чтобы открыть дверь, или вколоть себе несколько кубов свежего раствора. То и дело раздавались звонки и в квартиру врывались посетители. Среди них были музыканты, водители-дальнобойщики, повара ночных ресторанов, таксисты, заступающие в ночную смену - страдающий бессонницей город требовал своих героев. Они входили, ставили на кухонный стол солутан, вкалывали себе прямо в кухне джеф, едва промыв испачканные чужой кровью шприцы, забирали пакетики с порошковым эфедрином и уходили в ночь...
  
   Вася сидел в пустой ванной, голый и истекающий потом. Девица, приведшая его сюда, раскачивалась над ним, как выпь на болоте. Вдруг он продекламировал:
  - Из недр рвущееся чувство
  Откроет дверь в душе усталой,
  Воспрянет выродок искусства
  Поэтом силы небывалой...
  - Это чего? - спросила девочка, слизнув каплю пота с Васиного лба.
  - Стихи, - ответил он, пожёвывая губу.
  - Чьи?
  - Мои. Только что придумал... вроде бы. А может и нет. Нет, вроде точно
  придумал...
  - А. А у меня вот, например, придатки низко опущены, и это открывает,
  конечно же, безграничные возможности...
  - Ты медик? - спросил почему-то Вася.
  - Нет, я школьница.
  - А откуда про придатки знаешь?
  - Женщина должна всё о себе знать. Вот, смотри, - она привстала и разверзла
  перед ним свои анатомические тайны. - Ну как, видишь чего-нибудь?
  - Ну, вроде вижу.
  - Чего?
  - Складки, бородавки какие-то...
  - Странно. Я же точно знаю, у меня придатки низко опущены. Я вот когда на
  тебе сидела - точно чувствовала: там всё упиралось, упиралось...
   Вася посмотрел на свой пах. Недоумённо спросил:
  - Чего там упираться могло?
  - Раз говорю, значит было чего, - обиженно ответила девочка, повернувшись к
  Васе под другим углом. - Ну а теперь видно чего-нибудь?
   Вася приблизил лицо, вглядываясь в темноту. Сказал:
  - Да вроде лопух какой-то свисает.
  В ванную зашёл Еря с двумя шприцами. Спросил без всякого удивления в
  голосе:
  - Вы, это, чего здесь делаете?
  - Придатки ищем, - сказал Вася.
  - А. Ну-ну. Кому первому?
  Вася протянул руку...
  
   Волна пошла от живота вниз, настойчиво теребя гениталии и прилегающие к ним желёзки. Вася не раздумывая приник к нависшему над ним экзистенциальному таинству. Когда почувствовал лицом чужие судороги, оторвался и спросил Ерю:
  - Это ведь ничего, ты ведь никому не расскажешь?
  - Не расскажу, - ответил тот, вдавливая в хрупкую детскую вену остатки
  наркотика.
   Вася хотел было спросить что-то ещё, но девочка надавила ладонью на его затылок, прижав к себе, и говорить стало положительно невозможно...
   Напоследок Еря вкатил ему пять кубов. Васю чуть не подкинуло в воздух, вышвырнуло на лестницу и понесло по ступеням, как корабль по волнам во время шторма. Ему хотелось говорить с людьми, и он принялся звонить в двери, признаваясь им в нежнейшей любви. Двери молчали, любовь его оставалась безответной, и он мчался дальше, пока не оказался внизу. Выйдя из подъезда, он зачем-то вывалил из штанов свою пипиську, хотя "вывалил", конечно, слишком сильно сказано...
   У центрального универмага сел в такси, так и не лишив червя свободы, жаловался водителю, что вот, мол, хотел бы всех счастливыми сделать, а не может, и в этом неприхотливая его трагедия, и теребил, теребил, теребил...
  - Вот, - говорил он, - даже придатки не мог найти, а ведь было так важно, они
  ведь низко опущены, придатки эти... А я сегодня страшное совершил, то есть не страшное, это я думал, что страшное, а оно солёное и рыбой пахнет... Только между нами, да?
   Водитель сочувствовал, глядя на него округлившимися от ужаса глазами, уговаривал убрать лишнее в штаны, а после выйти из машины и идти домой, мол, поздно уже. И Вася пошёл, но лишнего в штаны не убрал...
   Вдруг вспомнилась тётя Вика, и Вася пошёл по трамвайным путям, думая о ней и додумался до такого, что у таксиста бы волосы встали дыбом. И у Васи встали, но не от мыслей, а от не полностью нейтрализованного в джефе уксуса...
   Подойдя к знакомой девятиэтажке, Вася задрал голову, глотнул космического и заорал:
  - Вика!!! - но вскоре поняв, что не услышан, что слаб его голос на стыке
  немых галактик, стремглав помчался по лестнице. Остановился, лишь достигнув заветный этаж. У двери собрался позвонить, но понял, что не готов, что много ещё преград последнему и единственно истинному откровению и, почему-то всхлипнув, разделся догола.
   Тётя Вика открыла дверь и долго тёрла глаза, потрясённая увиденным.
  - Я... Я... Я вам сейчас..., - и он произнёс то, во что сам потом отказывался
  верить.
  Вдруг всё кончилось. Вихрь в подкорке утих, к сердцу присосалась ледяная
  присоска. Он стоял голый перед матерью своего друга. Мерзкая гадость, только что произнесённая им, всё ещё звучала у него в мозгу. Он сел на пол, кое-как прикрылся одеждой...
   Тётя Вика наклонилась к нему, дотронулась до плеча рукой, ощутила дрожь его тела.
  - Ты принял наркотики? - спросила она.
  Вася всхлипнул. Кивнул.
  - Давай заходи, я сделаю тебе крепкий чай и наберу ванну...
   - Тётя Вика, - сказал он ей, не поднимая глаз. - Уйдите, пожалуйста. Иначе я сейчас просто умру со стыда...
  
   Идти по улицам было страшно. Тени выползали из-за углов, бросались под ноги
  плотными сгустками. Когда из-за поворота вдруг вышел какой-то старик, у Васи чуть не разорвалось сердце. Когда же оно успокоилось, его вновь сдавила тоска.
   - Господи, - шептал Вася, прижимая ко рту трясущиеся пальцы. - Господи, сделай так, чтобы это закончилось. Сделай, и я клянусь, клянусь всем святым, что у меня есть - я не притронусь больше к этой дряни...
   Внезапно раздался шорох. Вася вскрикнул и рванул на дорогу. Из кустов вылетела птица. Васе она показалась огромной и зловещей. Он вернулся на тротуар, пересёк его и залез в кусты. Присел. В кустах, дышавших мелко и отрывисто, было ещё страшней.
   Вася вылез и крадучись двинулся вдоль кустов.
  - Господи, - шептал он, - иже всемилостивой благостью твоею заклинаю -
  сжалься...
  Шептать было трудно, страх сводил челюсти. Вася не заметил, как дошёл до
  центрального универмага. Проходя мимо телефонной будки, он вдруг понял, что в ней кто-то есть. Что этот кто-то сейчас прыгнет на него, повалит на землю и будет душить, душить, душить...
   Вася вскрикнул и побежал. Желая и боясь оглянуться, добежал до овощного. Ворвался в подъезд и, вбежав на шестой этаж, вдавил палец в кнопку звонка.
   Открыл ему что-то бормочущий себе под нос Еря.
   - Умоляю! - сказал Вася, заломив руки. - Вмажь меня джефом. Я сейчас умру...
  - А деньги у тебя есть, пум-пурум-пум-пум?
  - Денег нет, с собой нет, но я отдам, завтра принесу...
  - Завтра, пум-пурум-пум-пум, это уже сегодня. Будут деньги - будет джеф.
  Или солутан тащи.
  - Но я же тебе принёс два флакона!
  - Не два, а полтора, пум-пурум-пум-пум. Я хоть и семь классов закончил, а
  считать умею.
   - Ну, нет у меня денег! - взмолился Вася. Холодный пот заливал ему лицо. - Нет! Но я тебе завтра отдам! Матерью клянусь!
  - Вот завтра и приходи, - Еря потянул дверь.
  - Постой! Вот, джинсы почти новые, возьми, а! Я тебя умоляю..., - Вася
  принялся снимать с себя пропитанные потом джинсы.
  - Ладно, проходи. И сразу в ванную, стирать. Грязные не возьму.
  - Хорошо, хорошо, - торопливо согласился Вася. - А можно сначала
  уколоться?
  - Нет, - сказал Еря и скрылся в глубине квартиры...
  
   - Хорошо! - Вася выдохнул озоном. - Просто здорово! Ты в меня жизнь вдохнул, как Пигмалион в Галатею. Ты творец, Еря! Ты кудесник! А почему в тапочках дыры? Вон, вся подошва дырявая?
   - Щёлочь, - ответил Еря, монотонно тыкая иглой в язву на сгибе локтя. - Тут везде щёлочь. У меня от неё уже волосы лезут.
   Он положил пустой шприц на стол и потянул руками за шевелюру. Выдернул пучок. Уронил на пол.
  - И всё равно, джеф - это здорово! Я тебе завтра пять пузырьков солутана
  принесу. Нет, не пять, десять. А девочка эта завтра придёт. Ну, та, которая со мной в ванной...
  - Ну, та не придёт, другая придёт. Они на джеф, как мухи на мёд...
   - А, плевать, - сказал Вася. - Я как вмажусь, к тёте Вике пойду. Только с собой джеф взять надо. Можно мне будет с собой немного взять?
  - Это с дести пузырьков то? Можно, отчего же нельзя.
  - Здорово! Вот я ей такое сделаю... А сейчас некому позвонить? А? Девчонке
  какой-нибудь? Меня от желания на части разрывает...
  - Подожди ещё пару минут и ты, соловей, по другому запоёшь. И хватит губу
  жевать - раздражает...
  
  - Еря, вмажь меня ещё, пожалуйста! Я тебя умаляю! Мне плохо! Я этого не
  выдержу! У меня словно к голым нервам электричество подключили...
  - А девочку разве не хочешь? - спросил Еря, выбирая себе в шприц жидкость
  из склянки. - Или эту свою, как её там, тётю Вику? Всё, прошла весна? Ладно, проваливай. И побыстрей. Сейчас светать начнёт, а тебе домой в трусах идти...
   И Вася пошёл домой в трусах, вздрагивая от каждого шороха, подпрыгивая от каждой упавшей на него тени. Зайдя в квартиру, тихонько запер дверь, обмирая от тоненького, издаваемого ключом, скрипа, прокрался в свою комнату и залез под кровать, отбивая зубами чечётку. Там его и застал внезапно хлынувший в окна рассвет.
   Когда в комнате стало светло, Вася вылез из-под кровати и заполз под одеяло, натянув его до самой макушки. Сквозь скрип собственных зубов он услышал, как ушёл куда-то дед. Как бабушка смыла воду в туалете. Как в подъезде гремела бидонами молочница. Как старьёвщик во дворе кричал своё тревожное "Шара-бара бор-ми!". Он вновь познавал мир сквозь скрежет собственных зубов, он, существо с содранной кожей и вывернутой на изнанку душой. И мир этот был снова ужасен.
  
   В обед в комнату заглянула бабушка. Спросила:
  - Ты здесь, Васечка?
  Он повернул к ней темно-серое лицо и просипел:
  - Я, кажется не на шутку отравился.
  - Ну?! - сказала бабушка. - Ой-ой! Сейчас я дочитаю Липатова, мне
  пару страничек осталось, и сделаю тебе рисовый отвар...
   Вася застонал и уткнулся носом в подушку. Мысль о рисовом отваре принесла тошноту, а вместе с тошнотой пришла другая мысль. Та, спасительная. О прозрачной жидкости в пятикубовом шприце с тяжёлым металлическим набалдашником, которая сделает счастливым. Вмиг. Словно по мановению волшебной палочки. Счастливым и здоровым.
   Вася снова услышал скрежет своих зубов. Поднялся и поплёлся в ванную. Там, стоя под сенью горячих струй, он пытался смыть, залить, утопить в себе воспоминание о озоново-кислой волне, позволившей ему посетить самые тёмные уголки своей души. Посетить и полюбить их.
   "Может как раз это и называется - продать душу дьяволу?" - мелькнула мысль.
  Васю затрясло. Страх липкими струйками растекался под кожей, заливал нутро, лишал последних, оставленных наркотиком, сил. Он опустился на колени и, подставив затылок под воду, принялся путано молить господа об избавлении...
  Вернувшись в кровать, он забрался под одеяло и почти сразу провалился в бездонную яму. Проснулся в понедельник утром. Первое, что он почувствовал раскрыв глаза, была сосущая пустота в груди...
  
  
  20
  
  
  
   Около полудня неожиданно рано вернувшийся с работы дед повёз его в вечернюю школу. Тряска в раскалённой машине повлияла на Васю плохо. Пара наспех проглоченных ложек овощного супа стояли в горле комом, пот заливал осунувшееся, зеленовато-серых оттенков лицо.
  - Чем это тебя так? - спросил дед, искоса поглядывая на внука из-за
  бронированных линз.
  Вася пожал плечами. Потом сказал:
  - Может рисовым отваром.
  - Не язви, - сказал дед.
  "Газ шестьдесят девять" под его чутким руководством браво рассекал волны
  уличного движения. Из-за плохого зрения деда, это можно было сравнить с охотой. Самым крупным из его многочисленных трофеев был трамвай...
  
   В школе состоялся обмен визитными карточками и дружеская беседа между дедом и директрисой школы.
  - ...Поверьте мне, дорогой Семён Маркович, - говорила директриса, - Мамаев
  придирается к нему, просто покоя не даёт. А Саша такой чудесный, умный мальчик...
  - Что ж, - дед вытер лоб носовым платком, - с Мамаевым я знаком лично. Я
  обязательно поговорю с ним, но положительного результата обещать не могу. Профессор Мамаев человек крайне принципиальный.
  - Не скромничайте, Семён Маркович. Если за это дело берётесь вы - успех
  гарантирован.
  - Боюсь, Зинаида Ивановна, вы несколько преувеличиваете мои возможности.
  - Нисколько. Пожалуйста, помогите моему мальчику, а мы здесь о вашем
  позаботимся.
  - Что ж, я попытаюсь, - сказал дед, нервно теребя платок. - Как, вы говорите,
  зовут вашего племянника?
  
   Почти всю обратную дорогу дед молчал. Лишь когда заезжали в гараж, обронил:
   - Если бы ты знал, на какие конфликты с совестью мне приходится идти из-за твоих фокусов.
   - Ага, - сказал Вася. - Значит вся эта шантрапа, которую ты тянешь за уши, все эти колхозные дурачки, чьи родители привозят тебе мешки с луком и картошкой - это всё мои фокусы?
   Даже сквозь шум двигателя было слышно, как скрипнул зубами дед...
  
   Входную дверь открыла тётя Гуля. Сказала, пропуская его в квартиру:
  - Неважно выглядишь. Болеешь?
  - Ага. Отравился.
  - И чем это ты отравился?
  - Кто его знает. Не-то котлетой, не-то отваром рисовым.
  Вася втянул носом воздух. Сказал:
  - Вот у вас в доме точно не отравишься. Чем это пахнет?
  - Димляма, - тётя Гуля зарделась от удовольствия.
  - Надеюсь, я в числе приглашённых?
  - В числе, в числе.
  - Здорово! - искренне обрадовался больше суток ничего
  толком не евший Вася.
  - А где детвора?
  - На балконе лясы точат, - ответила тётя Гуля.
  
  Фара с Моней сидели на старом велюровом диване и ели клубнику.
   - Дыбани, братуха, Васёк нарисовался, - сказал первым заметивший Васю Фара.
  - А я чё думаю, засветился и тишину поймал.
  - Присаживайся, Вась, - Моня подвинулся, - витамины кушай.
  Вася сел на пол, облокотившись спиной о бетонный бортик.
  - Паршиво выглядишь, - сказал Моня, протягивая миску с ягодами.
  Вместо ответа Вася вытянул руку.
  - Ё моё! - воскликнул Фара, разглядывая следы от уколов.
  - Убери, - голос Мони был сух и сдержан. - Нашёл чем хвастаться.
  - А я не хвастаюсь, - возразил Вася, но руку убрал. Моне уже тогда никто не
  перечил.
  - Хвастаешься, хвастаешься. Вон глаза как горят. И напрасно. Шировой для
  серьёзной братвы всё равно, что пидор - к общаку не допускают, на сходняк не подтягивают, на делюгу не кличут. Что и понятно - нет шировому вероятия, да и как быть, если он маму родную за ханку продаст.
   - Да это не ханка! - попытался оправдаться Вася. - Это джеф...
   - Всё одно, - возразил Моня. - Слыхал я, как после этого твоего джефа пацаны козырные макукам скважины заполировывают. Тьфу, лизандры!
   Он пренебрежительно сплюнул.
  - Ты, Васёк, надеюсь, ещё манжет на вкус не пробовал?
  - Тэ, - взревел Вася, - тэ базар фильтруй!
  - Не кипешись, Васёк, - примирительно сказал Моня. - Это я так, для
  наглядности. А дело это бросай, послушай моего слова. Преступник ты или фраер дешёвый - до добра оно тебя не доведёт.
   - Верняк, братишка, - поддакнул Фара. - Дело говоришь. Не один мазурик на игле скурвился, не один. Вон Цина - уркаган хужурный, в семнадцать лет тигрятник пас, а потом к игле пристругался и сгнил. Как в гадиловку дёрнули, абфетцен бесхозный примерять стали, так он по кумару обширный расклад и дал. Запел, как Муслим Магомаев. И тут, прикинь, вместо ширки обещанной, кадеты его в общий продол кидают, в сорокаместную хату, так там ему в первую же ночь анафема - бестолковку отрезали...
  - Алишер, Фарход, мальчики, - раздался с кухни голос тёти Гули. - Давайте за
  стол. Димляма готова.
   В гостиной они сели за уставленный снедью стол.
  - Бисмилла, рахмон, рахим..., - начала тётя Гуля и Вася поднял перед лицом
  руки...
  
   После еды они спустились вниз покурить. Васю так и подмывало поведать сокровенное. Помявшись, он рассказал друзьям о Сеге.
  - Слыхал я за Сегу, - в голосе Мони звучало одобрение. - Вальяжный
  гетман. Будет тебе хорошим наставником в воровском деле.
   На мгновение он замолчал, потом заговорил снова с неожиданным теплом в голосе.
   - Если в груди гнездится вой - значит, рождён ты волком. Всех обмани, обкради, даже маму родную, только сердце своё не обманывай, следуй его зову свято. Переболей, выплюнь наружу жалость и стань тем, кем тебе быть предназначено. А наркоту тяжёлую оставь, вон травку кури божью, но тоже не увлекайся. Воровское дело опасное, холодный трезвый рассудок любит. Начнешь себя наркотой или водкой поддерживать - трезвым жить не сможешь. Страшно будет трезвым жить. Мне хоть и семнадцатый год - век мой не долог - но я эту правду сердцем чую. Сердцем волка.
  - Браво, братишка! Молодчик! Золотые слова! - восхищённо сказал Фара.
  - Быть тебе пастырем среди волчьего стада.
   - Я свой путь знаю, - сухо бросил брату Моня. - Тебе его обозначать не пристало. Не понять тебе пути моего - пустое.
   Фара осёкся и замолчал.
   Вася вспомнил, как год назад они стояли друг против друга - злоба против ярости.
  - Ты мне, братишка, не перечь, я старший, моё слово - закон, - сказал тогда
  Фара.
  Моня сшиб брата ударом кулака, наклонился над ним, барахтающимся в пыли и
  сказал:
  - Теперь нет. Теперь я старший. Теперь моё слово закон.
  С тех пор так и повелось.
   На прощание Моня обнял Васю. Сказал:
  - Ну, разбежимся, помолясь. В добрый час.
  - В добрый час, - ответил Вася, протискивая слова сквозь распирающий горло
  ком.
  
  
  
  21
  
  
  
   Во вторник вечером Вася был у Сеги. С собой он принёс потёртый кожаный
  чемодан.
  - Дед без вопросов отпустил? - спросил Сега.
  - Ага, - кивнул Вася. - Он до сих пор под впечатлением от вашего
  разговора.
   В гостиной за накрытым столом сидели старик с пушистыми седыми усами и крепыш со сбитым до абсолютной компактности лицом. Гуля гремела на кухне посудой.
  - Знакомьтесь, это Вася - кадет офицерского корпуса, - представил его Сега.
  - Дядя Гриша, - старик одарил Васю добродушной улыбкой.
  - Жора, - сказал коренастый и протянул бесформенную, как ком теста, ладонь.
   В комнату вошла Гуля. Вася сел и съёжился. С нравившимися ему особами женского пола, чувствовал он себя ужасно скованно.
  - Гулечка, детка, положи молодому человеку горяченького, уважь старика, -
  обратился к ней дядя Гриша.
  - Перебьется, - буркнула она. - Хочет жаркого, пусть дует на кухню.
  А нет - еды и на столе полно.
   Она прошла по комнате и уселась в кресло. Даже через бесформенное трико было видно, какого совершенства достиг в этом случае создатель.
   - Злая у меня внучка, - весело сказал старик. - Злая и коварная.
   - Это я тебе завтра внучка, а сейчас жуй и помалкивай, - сказала Гуля, строго взглянув изподлобья.
   Роскошные усы вмиг обвисли. Опустились и уголки проницательных глаз. Гуля не выдержала и рассмеялась. Старик довольно погладил подбородок.
   - Клоуны, - сказал Сега. - Вам бы в балагане работать.
   - Ну а мы, в общем-то, в балагане и работаем, - невозмутимо сказал дядя Гриша, утопив усы в пиале с чаем.
  Гуля взяла пилку и принялась точить свои и без того короткие ноготки.
  - Принеси парню поесть, - сказал Сега.
  Гуля поднялась и, скорчив гримаску, вышла из комнаты. Когда она вернулась,
  чтобы поставить перед Васей тарелку с дымящейся снедью, тот побоялся встретиться с ней взглядом. Одно осознание её близости заставляло его сердце биться на износ...
  - Ну, как мясо? - спросил старик.
  - Угу, - произнёс Вася сквозь набитый рот.
  - Тото же, - седые усы горделиво воспряли. - Сейчас мало кто знает, как с
  мясом обращаться. Мясо, сынок, это целая наука. Даже, пожалуй, священный культ. Во первых, надо правильно забить скотину. Овцу, например, надо к груди прижать и что-нибудь ласковое на ухо нашептывать. Она хотя и смерти покорно ждёт, но если слезу пустит - всё, считай адреналин в кровь пошёл. Значит, мясо с кислинкой будет. А если колыбельную ей поёшь, пока кровь из артерии вытекает, то она как бы засыпает вечным сном. Без страха, без боли. И мясо тогда - чистый мёд.
   - Эй, дед, - Гуля отложила пилку и потянулась. - А свинью как же? Тоже что ли колыбельную петь?
   - Не, - отозвался Жора. - Её схватил за бейцала и базаришь: "ты чё, мол, бабируса, нафурдыбачилась, к соплям фалуешь?" - и абфетцен, батас ей под фанеру.
   Сега с Гулей рассмеялись. Вася растерянно улыбнулся.
   - Василий, - сказал дядя Гриша. - Ты на них не смотри. У них на прекрасное глаза закрыты. Для них что седло барашка по фламандски, что собачьи обрезки - всё едино.
   - Скучный вы народ, мужики, - Гуля лениво потянулась в кресле. - И разговоры у вас все: либо о жратве, либо о бабах.
   - Да, кстати, - оживился дядя Гриша. - Помню, была у меня одна женщина... Так она вся была как будто в постоянном мелком движении... То есть я конечно всякое... Но чтоб такое!
   - И этот туда же! - Гуля хлопнула себя по ноге. - Хоть бы усов своих седых постеснялся!
   - Ну, старик! - восхитился Сега. - Тебе бы романы писать! Это же надо такое придумать: в постоянном мелком движении!
   Жора молча налил себе в рюмку водки. Поставил бутыль на стол. Выпил и сказал:
  - Я тут недавно под Усть-Каменогорском на общем отдыхал. Так там в
  обиженке дунька была - чистый Ален Делон. Его и опустили по беспределу - уж больно красивый был. Помню, зайду к нему, к стеночке поставлю, на спину фотографию Людмилы Чурсиной хлебным мякишем приляпаю - и давай бурить скважину. А там всё такое узкое, ласковое...
  - Георгий! - закричал на него старик. - Ты бы хоть детей постеснялся, бредни
  свои рассказывать!
   - Ладно, - усмехнулся Жора. - Шучу я. Шучу.
   Он налил себе ещё водки. Вася протянул ему свою рюмку.
   - Оставь, - отрезал Сега. - Завтра день тяжёлый.
  
   Вася спал в одной комнате с Жорой и стариком. Лёг прямо на разбросанный по полу атласных курпачах. Долго не мог уснуть: Гуля гремела на кухне посудой. Когда перестала, захрапел старик. Вася заткнул уши пальцами. Разжал минут через десять. Старик больше не храпел. Зато в соседней комнате заходилась стонами Гуля.
  - Ой, Серёжа, Серёжа! Ай, Серёжа, Серёжа! Ой-ой-ой! Ай-ай-ай!
  Ушей он больше не затыкал. Минут через двадцать поднялся и натянул штаны.
  Когда выходил из комнаты, Жора схватил его за щиколотку.
  - Куда?
  - В туалет.
   Его отпустили. Он зашёл в уборную, не закрывая за собой дверь. Помочился с трудом - Гулины вопли не давали сосредоточиться. Когда наконец закончил и натянул штаны, понял, что не уснёт и запер дверь на щеколду. Вздохнув, снова расстегнул зипер...
  
  - Рота, подъём! - кричал дядя Гриша, растирая полотенцем волосатую спину.
  Жоры в комнате не было. Вася зажмурил глаза и натянул на голову курпачу, но,
  тут же опомнившись, вскочил. Натягивая штаны, упал, поскользнувшись на гладком хан-атласе. Старик нагнулся и протянул ему руку...
   Уже сидели за столом, когда из магазина вернулась Гуля. На скатерти появились два батона, масло, тарелка с докторской колбасой и полбанки айвового варенья. Капельки влаги стекали из-под крышки чайника на разбросанные по васильковой глазури хлопковые коробочки.
   - Не тянем мы "звёздные войны", - говорил Сега, вдавливая пласт масла в податливую мякоть батона. - Хомут не по шее.
   - Да нет, Серёж, - возразил дядя Гриша. - Просто тенденция сейчас такая. Сильные мира либеральничают. Ирландия ассамблею распускает, Израиль войска из Ливана вывел, Манделлу того и гляди освободят...
   - Хрень это всё, - перебил его Сега. - Кто-то на конфликтах зарабатывает, а кто-то теряет, вот и вся петрушка. У Британии с Ботой техтиль-мехтиль, она введение санкций не поддержит, попомни, старик, моё слово. Не знаю уж почему, может интересы старой закваски, может парламентские жиды в Де Бирсе руки греют. Но что Британия ни в Париже ни в Лондоне санкции не поддержит - это факт.
   Вася, заслушавшись, пролил чай на скатерть. Жора молча жевал кусок батона. Гуля сидела, прижавшись щекой к плечу Сеги. Он повернулся и вскользь поцеловал её в висок.
  - Ну, не знаю, не знаю..., - сказал старик, задумчиво размешивая сахар в пиале
  с чаем.
  - А чего тут знать?! Увеличил Рейган в Феврале прошлого года бюджет
  "звёздных войн"? Увеличил. Втрое, заметь. С тех пор мы и увязли в миротворчестве. Смотри: мораторий на размещение в европейской части - раз, - Сега загнул палец, - Пятнадцатилетний план полного уничтожения - два. Обмен неблагонадёжными - опять же Щаранский - три. Гришина на Ельцина заменили - четыре. А это, тьфу, как же я забыл, американского жопализа Яковлева заведующим отделом пропаганды год назад назначили - это пять. А бред с односторонним мораторием?
  - А сухой закон? - возразил дядя Гриша. - Разве это не чудовищный отток
  средств из казны? При наших-то масштабах пьянства?
   - Ошибка, - сказал Сега. - Причём из единственного во всей этой либеральной клоаке проявления человеколюбия. Попытка решить социальную проблему сугубо экономическим путём. Подожди, исправят. Уже начали. Постановление Совета Министров о нетрудовых доходах читал? Не долго народу осталось ситруху, авиационку, да ректификат пить. Теневую экономику отдоят и снова государственную сивуху продавать начнут. Но изменить этим уже ничего не смогут. Страну ждут большие перемены. Попомни моё слово, старик. Настолько большие, что когда они произойдут, ты откажешься верить своим глазам. И некоторые из них коснутся нас непосредственно.
   Сега закашлялся. Сначала слегка, издавая горлом сухой треск. Потом, втянув со свистом воздух, согнулся, почти коснувшись лицом чистой тарелки, и забрызгал её малиновым бисером. Гуля умчалась на кухню. Жора, встав за его стулом, принялся постукивать по спине ладонью. Вася растерянно хлопал глазами, не зная, что делать.
  Прибежала Гуля с водой. Сега взял стакан и принялся пить мелкими глотками, пытаясь погасить приступы кашля. На это ему потребовалось минуть пять. Жора сел на своё место. Гуля осталась стоять за спиной Сеги, поглаживая его короткий седой ёжик. В глазах у неё стояли слёзы.
   Сега оттёр мокрый лоб тыльной стороной ладони и продолжил, словно и не было этого мучительного приступа:
  - Месяц назад ушёл в отставку Бабрак Кармаль. Мы теряем Афганистан.
  Страна теряет и мы теряем. Мы, как зарабатывающие на конфликтах.
  - Когда начнут выводить контингент? - спросил дядя Гриша.
  - По моим источникам к концу октября должны вывести первые шесть полков.
  А это значит, что офицерьё и фурсики из мародеров и торгашей по цамберу уже сейчас начнут вывозить награбленное.
  - Значит, прибавится работёнки, - сказал старик.
  - Прибавится, - кивнул Сега, вытирая салфеткой кровь с тарелки.
  
  
  
  22
  
  
  
   До вокзала доехали на бежевой шестёрке. Жора сидел за рулём, Сега рядом. Вася нервничал. Может быть от неизвестности грядущего, а может и от Гулиной близости. На ней была белая блузка и коричневый сарафан - некое подобие школьной формы. На ногах туфли с чёрными пряжками. В свёрнутые кольцами косички вплетены розовые банты. Ресницы подведены тушью, на губах алая помада.
  - Люблю я этот город, - произнёс дядя Гриша, глядя в окно. - Особенно вот
  так, в утренней дымке, просыпающийся. Помню раньше, до землетрясения ещё, идёшь вот так утром по махале, под ногами арык журчит, птицы трелями солнце встречают...
  Жора завёл машину на стоянку рядом с вокзалом. Поставил в тень от нависшей
  над асфальтом чинары.
  - Пошли в кассы, романтик, - сказал Сега, сходя.
  И двинулся к зданию вокзала. Старик вылез и пошёл за ним. Жора приоткрыл
  дверцу, свесил ноги и улёгся на передних сидениях. Вася чувствовал потребность что-то сказать, но не знал что, и пока он думал, Гуля взяла и положила голову ему на плечё. И все его мысли сдуло, как ветром.
   Когда вдали появились Сега со стариком, Гуля подняла голову и зевнула.
   - Ну, всё, по коням, - сказал Сега, бросив на капот пачку билетных бланков.
  - Аттас, фраера, Кубань горит.
   Жора вылез из машины, открыл багажник и принялся вытаскивать чемоданы.
  
   Из дверей и окон плацкарты торчали бритые головы солдат. На одной из подножек курил младший сержант. Вихрастый чуб выбивался из-под пилотки. Сержант щелчком выбросил окурок и, проводив Гулю долгим взглядом, скрылся в вагонной двери.
   Вслед за своими спутниками Вася поднялся в один из вагонов. Двинулся по замызганной дорожке к началу, мельком заглядывая в открытые двери купе. Почти везде он видел устраивавшихся на своих местах пассажиров. На многих из них была военная форма.
   У первого купе их встретила проводница Света - полная женщина лет сорока. Провела внутрь, где они уселись на казённом дерматине, и вышла. На верхних полках лежали скатанные в рулоны матрасы. Туда же Жора закинул чемоданы.
  - Вась, ты отдыхай пока, - сказал Сега.
  Вася кивнул. Сквозь брюки он чувствовал тепло Гулиной кожи. Он снова
  оказался с ней рядом.
   Вернулась проводница. Принесла закованные в мельхиоровые доспехи стаканы с чаем. Вытащила из кармана и бросила на стол пригоршню рафинада и несколько чайных ложек. Сказала:
  - Пойду, прогуляюсь.
  И вновь покинула купе, прикрыв за собой дверь.
  Пока молча пили чай, тронулся поезд. Тоскливо хрустнули переборки, поплыли за окном столбы, а из вентиляционных дыр в потолке дохнуло пылью. Жора встал и опустил окно. Весёлый ветерок ворвался в купе, сдул пару сахарных обёрток со стола, растрепал Васины волосы.
  - Ветер странствий, - сказал дядя Гриша.
  - Ветер перемен, - улыбнулся Сега и подмигнул Васе. Тот улыбнулся в ответ.
   Вскоре вернулась проводница. Села рядом со стариком, положила пухлую ладошку ему на ногу. Сказала:
  - Во втором торгаш с Джетысая. Едет с хабаром, так что налички много не
  будет...
  - Что за хабар? - спросил Сега.
  - Не знаю. Три здоровенных баула. Всю багажную нишу занял. Соседи
  жаловались.
   Сега кивнул.
  - В третьем - цеховик. Едет до Каршей. Что-то у него там с целлофаном.
  Наверняка при деньгах. Котяра. До женского полу охоч. Всё ко мне подбирался, пока я на него стакан с кипятком случайно не вылила. Пошли к нему старика с Гулей.
   Сега снова кивнул.
  - В шестом - майор один. Опиуху в Башмак возит. Тоже, думаю, при капусте.
  - Про опиум откуда знаешь? - спросил Сега.
  - Зинка рассказывала, у неё с ним рандеву было. Он и сам употребляет - всю
  ночь её сухостоем мучил. А здесь, между прочем, не отель. Здесь приласкал по быстрому и отпусти работать...
   - Ладно, - перебил её Сега. - Дальше что?
  - Дальше? Дальше лейтенантик в девятом, пьяный в драбадан, еле на
  подножку взобрался. Что за птица, не знаю. Сама первый раз вижу. Как бы купе не облевал. В последнем, в одиннадцатом, врач с Келифа. Едет с женой и дочерью.
  Света хохотнула. Её пунцовая кожа на груди, покрытая сетью уютных
  морщинок, плеснула из декольте наружу.
  - Он уже сейчас дверь задраил - не достучишься. Ваш бывшенький.
  Скаредный упрямец.
  - С Жорой дело имел?
  - Имел, имел.
  - То-то я думаю, афиша знакомая, - сказал Жора.
  - Нда, - мотнул головой Сега. - Всех не упомнишь.
  - Точно, - согласился молчавший до сих пор дядя Гриша. - Не упомнишь.
   Света положила руку ему на плечё, нагнулась и поцеловала в усы.
   - А надо бы, - возразил Сага и бросил на стол пачку билетных бланков.
  - Так сколько там в третьем купе человек? Кроме цехового?
  
  - А я вам говорю, граждане, ошибочка вышла, - Света нависла над вертлявой
  женщиной в брючном костюме.
  - А почему мы, почему не они?! - возмущалась та. - У меня мама больная.
   Женщина постарше держала её за руку, приговаривая:
  - Ну их, Зина. Не связывайся. Знаю я таких. Из под полы местами торгуют.
  - Вижу, что больная. Причём на всю голову. Я же вас не на улицу гоню, а в
  соседний вагон. А насчёт мест - это вы зря. Места не сервелат, чтобы ими испод полы торговать.
  - А вот пусть они и идут в соседний. Нечего здесь... Мы здесь, между прочим,
  первыми... И вообще... Ну-ка, покажите билетики, - и она долго рассматривала протянутые проводницей бланки.
  - И всё-таки я не понимаю, почему эти вот...
  - А ну, молчать! - взревела вдруг проводница. - Это кто это тут эти?! Да вы
  знаете, кто это! А ну-ка, гражданочка, пройдите-ка со мной на минуточку.
   Они вышли в коридор. Первой вернулась пассажирка. Испуг метался в её глазах, как муха в банке.
  - Мама, пойдёмте, - сказала она пожилой женщине.
  - Но как же..., - возразила было та.
  - Пойдёмте, я вам потом всё объясню, - и, повернувшись к дяде Грише сказала:
  - Вы уж простите нас. Мы же не знали...
  - Ничего, ничего, - старик остановил её полным смущения жестом. - Это
  вы нас простите. Вася, милый, помоги женщинам с чемоданами.
   - Что вы, что вы, - испуганно залепетала женщина. - Мы сами.
  И, покопавшись в корзинке, протянула Васе с Гулей пакетик с семечками.
  
  - Вы уж простите нас за беспокойство, - обратился дядя Гриша к лысому
  толстяку напротив.
  - Да ну бросьте вы, ей богу, какое же тут беспокойство. Это же железка, такое
  тут сплошь и рядом. Такой же бардак, как и везде. Вы, я вижу, не часто поездом пользуетесь?
  Он взглянул на примостившуюся рядом с ним Гулю. Та плюнула на стол
  шелухой подсолнуха. Прилипший к губе кусочек слизнула длинным розовым языком. Подобрала и без того куцую юбку, наслюнявила палец и принялась оттирать какое-то пятнышко на ноге. Толстяк вытер платком лысину. Вася отвернулся к окну.
   - Не часто, - согласился дядя Гриша. - Вообще-то, я постоянно в разъездах, но всё больше на самолётах. А на поезде вот редко доводилось. Но вроде ничего.
   Он погладил прохладную обивку полки.
   Постучавшись, вошла проводница и поставила на стол стаканы с чаем. Вышла.
  Гуля уронила монетку, перегнулась через ногу толстяка и принялась искать её на полу, елозя бантом по его полосатым штанам. Потом упёрлась ладонью в его колено и нагнулась ниже.
   - Гуля, детка, брось, - сказал ей дядя Гриша. - Что упало, то пропало.
   Она выпрямилась. Сказала:
  - Мне нужны три копейки. Пойду на станции газировку покупать.
  - У меня нет мелочи, - усы дяди Гриши печально повисли.
  Она взяла со стола пробку от минеральной и швырнула в Васю. Тот вздрогнул.
  Повернулся.
   - Эй, дибилдеус, - сказала она ему. - Три копейки есть.
   Вася опешил. Ничего не говоря, отвернулся.
  - Эй, дед. Чего это с твоим внуком.
  - Оставь Васю в покое. Он не в духе.
  - Аааа, - она взяла Васин стакан с чаем и плюнула в него шелухой. Потом
  облизала пальцы.
  - А у тебя, - обратилась она к толстяку, - есть три копейки.
  Тот рванул за бумажником. Принялся в нем рыться. Из кожаных складок
  показались края крупных банкнот.
  - Нехорошо незнакомому взрослому человеку "ты" говорить,- укоризненно
  сказал дядя Гриша.
  - Ну что вы, что вы...! - возразил толстяк.
  - Во-во! - не унималась Гуля. - Какой же он взрослый? По моему
  дядечка в самом соку.
   Она поднялась, поставила одну ногу на полку, подтянулась и, упираясь другой ногой в стол, зависла на мгновение перед самым носом толстяка. Тот снова вытер платком лысину. Она уже взобралась на верх, а тот всё сидел, задрав голову.
  - А вы, уважаемый, чем собственно занимаетесь? - спросил дядя Гриша.
  - А? - толстяк с трудом отвёл взгляд от поднебесья.
  - Занимаетесь, говорю, чем?
  Вася мельком взглянул на Гулю. Она лежала, болтая босыми ногами и смотрела
  в окно. Её пятки тёрлись о решётку вентиляции.
  - Я всё больше по пластмассе. Последнее время, во всяком случае.
  - Это как?
  - У нас в Карши заводик маленький. Ну, сравнительно маленький: семь
  трёхколонок, два экструдера, недавно термопласт прикупили...
  - Ну? Так это целый заводище!
  - Да, бросьте. Так, полторы дюжины человекоединиц занимаем, если
  матрицоров считать.
  - А что производите?
  - Так, мелочи. С дефицитом боремся. Плёнку целлулоидную, ручки из
  полихлорвинила, как раз сейчас на термопласте производство начали, сумки хозяйственные с циклогексаноновым накатом... Ну да вам, наверное, такие подробности не интересны...
  - Что вы, что вы! Очень даже интересны. Ну и как? Рентабельно?
  - На хлеб с маслом остаётся. Ну, иногда и на икорочку.
  - А что же, инстанции государственные не беспокоят?
  - Беспокоят, как же. Ну, да ведь они тоже жить по человечески хотят.
  Зарплатки то у них - тьфу.
   - Да, кстати, позвольте представиться, - спохватился дядя Гриша. - Маркман Григорий Соломонович.
  - Бубенчик Борис Аркадьевич. Можно просто Боря.
  - Что ж, - старик протянул руку. - Очень приятно. А эта шантрапа - мои внуки.
   Вася молча кивнул. Гуля даже не пошевелилась.
  - А вы, Боря, что же, директор этого вашего маленького заводика.
  - Ну..., - замялся толстяк. - Директор, не директор, так, смотрю чтобы всё
  функционировало...
   - Эй вы, функционеры, достали вы уже со своей болтовней, - Гулина голова свесилась вниз. - Давайте лучше в карты сыграем.
   Она спустилась вниз и села на полку рядом с толстяком. Тот сразу заёрзал.
  - А ты чего, Вась, молчишь? В окне своё отражение увидел? Понимаю,
  понимаю, зрелище не из приятных.
   Она повернулась к толстяку, представилась:
  - Гуля, - и протянула руку.
  Тот торопливо пожал её.
  - Эх вы, джентльмен. Разве так с женщинами здороваются. Женщинам руки не
  жмут. Женщинам руки целуют. Вот так...
  Она взяла его руку в свою и поднесла к губам.
   - Гуля, - взмолился дядя Гриша. - Да прекрати ты паясничать...
   Она не обратила на него внимания.
  - Вот так берёте за большой палец и нежно так ко рту подносите...
   Толстяк нервно засмеялся.
   ...а потом так губами касаетесь, только сухо и легко, без языка...
  - Гуля!
  - А у вас красивые руки. Очень. Пальцы толстые, ногти
  выпуклые, круглые, гладкие... Мммм... Прелесть.
   Она вдруг отбросила его руку. Сказала:
  - Ну, всё, теперь давайте в карты. Страсть как азартных мужиков люблю. Вы
  же с нами, Борис Аркадьевич?
  - Я... Это... С превеликим удовольствием.
  - Ураааа! Только мы на деньги играем. По взрослому. Ладно, пойду у
  проводницы колоду спрошу.
  Она поднялась. При выходе из купе обернулась и сказала:
  - Только ты, Вась, с нами не играй. Мне от твоей постной физиономии везти
  не будет.
  
  - Живая девочка, - сказал толстяк, когда Гуля вышла.
  - Дааа, - задумчиво протянул дядя Гриша. - Вся в мать. Васюнь, а правда,
  чего ты киснешь?
   Вася на мгновение растерялся, потом вдруг неожиданно для себя сказал:
  - Из-за Милы.
  - Ааа, понимаю, - сказал дядя Гриша не сморгнув глазом. - Дела сердечные.
  Ну-ну. Я в твоём возрасте тоже из-за барышень страдал.
   Он мечтательно уставился в окно. Помолчал. Потом произнёс:
  - Помню, была у меня одна женщина...
  Вернулась Гуля.
  - О! Только я за порог, а они опять о бабах. Вас только оставь без присмотра...
  Она бросила на стол новенькую колоду. Сказала:
  - Ну-ка, Борис, распечатайте-ка. Очень хочется на ваши пальчики в деле
  посмотреть.
  Играли в дурака, по рублю партия. Когда подъезжали к Янгиюлю, дядя Гриша
  продулся в пух и прах. На бумажке под его именем вырос маленький столбик отрицательных чисел. Гуля осталась более или менее при своих. Толстяк срывал кассу за кассой.
   - Ты так весь свой спецпаёк продуешь, - сказала Гуля, когда поезд остановился.
  - Дайте мой выигрыш, я пойду что-нибудь поесть куплю.
   Толстяк торопливо достал из кошелька пятёрку.
  - У меня нет сдачи, - сказала Гуля.
  - И не надо, - возразил толстяк.
  - Нет, карты есть карты. Это святое. Я выиграла два рубля и хочу получить два
  рубля.
   Толстяк с трудом запихнул пятёрку в раздувшийся бумажник. Покопавшись, вытащил две рублёвки. Руки его дрожали.
   Забирая, Гуля уронила деньги на пол. Опустившись на колени, принялась ползать по полу между его ног, то и дело задевая кольцами косичек его брюки. И ляжки. И пах.
   Дядя Гриша только покачал головой. Когда она вышла, сказал:
  - Прямо не знаю, что и делать с её темпераментом. Иногда
  мне просто за неё страшно.
  Толстяк что-то промычал, оттирая лоб промокшим насквозь платком.
  - Ну, ладно вы, солидный человек, а большинство мужчин в её присутствии с
  ума сходят. А я всего лишь старый человек. Случись чего, я даже защитить не смогу. Ладно, здесь в соседнем купе охрана, а если где-нибудь, где я один... Эх!
  - Да, я понимаю, - сказал толстяк. - Позвольте, охрана, вы сказали?
   Дядя Гриша грустно кивнул.
  - А это зачем?
  - Номенклатура. Положено по статусу. У нас в четвёртом правительственном
  конечно не у всех, но кто под параграфом семнадцать дробь один - обязательно. Для безопасности, якобы. Хотя удовольствие, доложу вам, сомнительное. Даже в туалете в интиме сомневаешься.
  - Вы меня разыгрываете? - ошалело спросил толстяк.
  - Ничуть, - сказал дядя Гриша и, тут же набрав в лёгкие воздуха, закричал.
   В дверном проёме возникла тёмная фигура Жоры. Окинув купе цепким взглядом, он спросил:
  - Случилось чего, Григорий Соломонович?
  - Да нет, дружок. Просто товарищ в твоём существовании сомневался.
  - Ааа. Ну, тогда разрешите идти?
  - Иди, дружок, иди, - и толстяку. - Ну, видели. Никакой личной жизни. И
  ведь вроде не видно его, а всё стервец про тебя знает. И лежит где-нибудь в одном из сейфов маленькая красная папочка, в которой будет написано что-нибудь вроде: "В восемь тридцать играл с мелким дельцом теневой экономики в дурака. По рублю партия". А это, дорогой мой, в свете постановления "о нетрудовых доходах, прим." очень неприятная запись. Неприличная даже, я бы сказал.
  - А вы где, собственно, работаете? - мокрое лицо толстяка наливалось
  пунцовым.
  - А вот этого, дорогой мой Борис Аркадьевич, я вам сказать никак не могу. Не
  из недоверия, вы уж поверьте мне, а просто не имею права.
   Он поднёс палец к губам и сказал:
  - Тайна, можно сказать, государственного масштаба.
  
  Только поезд тронулся, в купе вошла Гуля. В руке у неё был здоровенный
  солёный огурец.
   - Вот теперь я созрела для решительных действий, - сказала она, элегантно посасывая пупырчатый кончик. - Давай, дед, сдавай в очко, по рублю партия.
  - Ну, не знаю, как мне с тобой... Очко всё-таки игра не детская...
  - Всё, хорош мямлить. Так. Тебя, Васюнь, никто не спрашивает, у тебя, как
  обычно, меланхолия... Боря - мужик, тут без сомнений... А, Борь, в очко со мной сразитесь?
  - Я гм... ммм...
  - Неужто деду отыграться не дадите?
  - Ну почему же...
  - Ну, я так и знала. Я когда в очко играю, не с дедом конечно, а так, с
  незнакомыми мужчинами, у меня такой всплеск гормонов... Мне тогда..., - она наклонилась и зашептала что-то ему на ухо.
   Отодвинулась. Он в изумлении уставился на неё.
  - Угу, - сказала Гуля, глядя ему прямо в глаза. А он смотрел на её алые,
  обнимающие огурец губы, вздыхал и отирал платком лысину.
  Вася ревновал ужасно. Ему казалось, что и окружающим слышен скрежет его
  зубов...
   Начали с рубля, дальше - больше. Дошли до пятёрки за раздачу. Когда толстяк проиграл четыре сотни, он заёрзал и сказал:
  - Эээ... всё. Это большие деньги. Больше я себе позволить не могу...
  - Да ну брось ты, лапа. Сейчас масть попрёт. Я чую. Давай дед, раздавай.
  - Гуля, я прошу вас... Я просто не смогу рассчитаться...
  - Глупости! Сейчас у тебя попрёт, я чувствую! Раздавай, дед, я тебе говорю...
  - Нет. Если Борис Аркадьевич играть отказывается, я раздавать не буду.
   - Ну, Борюсик, миленький, - взмолилась Гуля. В глазах у неё стояли слёзы. - Ну не обламывайте же меня так!
   Она наклонилась и снова зашептала что-то ему на ухо. Искоса взглянув, Вася увидел её ладошку, поглаживающую ногу в полосатых брюках.
  - Ты же согласен, правда? - спросила она отстранившись и вытирая слёзы.
  - Что ж. Я думаю, ещё пару партий...
  - Ураааа!!! Борюсик, ты такой славный!
  Гуля чмокнула его в щёку.
  За следующие полчаса толстяк проиграл ещё три сотни. Каждый раз, когда он
  пытался остановиться, Гуля наклонялась и шептала ему что-то на ухо...
   Когда поезд подъезжал к Чиназу, дядя Гриша положил колоду на стол и сказал:
  - Всё. Нам выходить.
  - Жаль, - сказала, как ни в чём не бывало Гуля. Потом вытащила из
  косметички помаду и подкрасила губки. Поправила пряжки на туфлях.
   В двери купе показался Жора.
  - С вещами помочь, Григорий Соломонович? - спросил он.
  - Да нет. Вещи мы сами. Ты лучше у товарища долг карточный прими.
  - Сколько? - спросил Жора.
  - Сколько? - переспросил дядя Гриша. - Округлим, пожалуй, - он сделал
  паузу, - до семисот пятидесяти.
  Толстяк с шумом выпустил воздух.
  
  Когда вышли из купе, Гуля поравнялась с Васей и тихо сказала:
  - Не веди себя как болван. Это просто работа. Так что нечего зубами
  скрежетать. Тютя!
   И, чмокнув его в щёку, она прошла по коридору вперёд. Вася проследил за ней взглядом, пока она не скрылась в проводницком купе. Через полминуты он и сам вошёл в него и вдруг понял, что успел по ней соскучиться.
   Сега уже был здесь. Здесь же была проводница Света. Через несколько минут появился Жора. Молча выложил на стол пачку ассигнаций. Сега взял её в руку и, не считая, протянул проводнице:
  - Убери.
  Поезд проезжал по мосту через Чирчик. Вася вгляделся из окна в мутно-зелёную
  воду. Ему почудились хвостики рыб среди белых барашков. До Чиназа оставались считанные минуты.
   - Солдат пусть проспится. Пойдёте в слёдующий вагон, в четвёртое купе. Там цыган. Ну, говорит, что цыган. Но я сомневаюсь что-то. Уж больно лоховат. В Термезе у офицерья чеки скупает. По дороге заберёте Татьяну, в купе два места заняты, - Сега склонился над билетными бланками. - А я пойду к Эскобару наведаюсь.
   Тут он поднял голову и взглянул на Васю.
  - Ну, как ты?
  - Нормально, - ответил за него дядя Гриша. - Парень что надо.
   - Точно, - сказала Гуля. - Молодец.
   Вася посмотрел на них с благодарностью. Спросил, набравшись смелости:
  - А если этот Борис Аркадьевич нас в поезде встретит?
  - Надо же, ты ещё имя его помнишь? - удивилась Гуля.
  - А ты нет? - спросил Вася.
  - Для меня они все одинаковы. Серая овечья масса.
  - Борис Аркадьевич, - сказал дядя Гриша, - сейчас в купе заперся и бумаги
  подчищает, если каковые с собой имеются. И себя за болтливость свою клянёт. Или шкурку гоняет после Гулиного представления. Да, это, пожалуй, скорее всего. Так что ему всяко не до нас. Ну а если вдруг всё-таки он нас встретит, то сразу же спрячется, что бы мы ни дай бог его не заметили. Это из области вероятного. А то, что он шум поднимет - это уже из области фантастики. А фантастикой у нас занимается Жора.
   Жора демонически засмеялся. Васе стало не по себе.
  
  
  
  23
  
  
  - ...Граждане, граждане, не будем ругаться. В соседнем вагоне вас ждут точно
  такие же места...
  
  - ...Вы уж простите, что потревожили...
  
  - ...Цыган люблю страсть! Вот это мужики! Ай-да-ну-да-ну-да-най, дра-да-ну
  -да-най...
  
  - ...Водочки не выпьете со стариком?
  
  - ...Азартные, жуть! А фильм помните "Табор уходит в небо". А? "Настоящие
  мужчины воруют только лошадей и женщин". Вот это да! Вот это сила! Вот бы меня так кто-нибудь украл. И в лес. И у костра... Дайте ухо, не-то дед ругаться будет...
  
  - ...А как она там юбки снимала, помните? Вот где хрустящая эротика!
  Почище всякого порнофильма будет... А я если юбку верхнюю сниму, то уже и снимать нечего будет... Дайте-ка ухо...
  
  - ...А теперь в очко по рублю! Всю жизнь мечтала с цыганом в карты сыграть.
  Вы только нас не обманите. А то я слышала, цыгане в картах народ подкованный...
  
  
  - Жора, получи с человека. Он в правомерности сомневается...
  
  
  
  - ...Молодой человек, прекратите препираться. Пройдёмте со мной в соседний
  вагон... У вас совесть есть? Перед вами старый человек с двумя детьми! Что?! Ах ты, наглец! Да я сейчас наряд вызову... Товарищ майор! Помогите мне наглеца из купе выдворить...
  
  - ...Вы уж простите нас за неудобство, товарищ майор. Хотя, вы человек
  военный, наверное, к шуму привыкли...
  
  - ...А вы воевали, да? И в людей стреляли? Жуть! Вот это мужчина, дед! Не то
  что твои партаппаратчики...
  
  - ...А у вас жена есть? ...Счастливая! Как же я ей завидую! А я, если замуж
  выйду, обязательно за военного...
  
  - А вы сейчас где, любезнейший? Под Кандагаром? ...Гибнут наши солдаты,
  гибнут... Ну почему же ничего! Вам по секрету скажу, в октябре первые шесть полков выведут. Только вы своим ни-ни. Обещаете? ...Вась, сходи к проводнице, спроси, не найдётся ли у неё бутылочки водки, павших воинов помянуть...
  
  - Эх, беда, беда! Если цвет нации в костре войны сгорает, зачем же жить тогда!
  Горе мне, горе, позор на седые волосы! Иди, Вась, к проводнице. Горят мои раны душевные...
  
  - Ну, милый мой, не плачь. Положи руку вот сюда... Ну, какая же я девочка?! Я
  женщина молодая и боль твою понимаю. Отдай мне свою боль! Отдай всю! ...Ну, плачь, плачь, не стесняйся. Выплачь всё, без остатка... Слышишь, как сердечко моё бьётся? Положи руку сюда. Слышишь? Милый...
  
  ...Давай хоть в карты сыграем, иначе засосёт, затянет горюшко... Ой, умру сейчас! ...Эх, беда, беда... Ну, давай, раздавай дед, что ли...
  
  - Я бы не брал с вас этих денег, но боюсь задеть офицерскую честь...
  
  - Дай поцеловать тебя на прощание, любимый... Нет не так, не в губы. В лоб.
  Как мать целует... Храни тебя бог...
  
  
  Лица мелькали перед Васей, как кадры киноплёнки. До Термеза они сменили ещё четыре купе. В двух из них деньги забирал Жора. Дождавшись их в коридоре, он заходил внутрь и плотно притягивал за собой дверь. Через несколько минут появлялся в проводницкой и клал на стол тугую пачку купюр...
  
   К Термезу подъехали около половины седьмого. У вокзала взяли такси.
  - Пятерых не повезу, - сказал водитель.
  Сега бросил на сидение скомканный червонец. Пока ехали, дядя Гриша сказал:
  - У меня от водки изжога. Давай к корейцам завернём. Очень "кукси" хочется.
  Таксист отвёз их в корейский посёлок. Едва они зашли в глинобитный домик,
  маленькая узкоглазая женщина провела их в крошечную комнатушку, где они уселись на покрытом ковром деревянном помосте. Низенький столик перед ними был уставлен банками со специями.
   Сега заказал полсотни пельменей, Гуля и старик - ледяной суп "кукси". Сам Вася есть не хотел.
   - Неважно выглядишь, - сказал ему Сега. - А ну, Гуль, потрогай его лоб.
   Маленькая Гулина ладошка была холодна, как лёд.
  - Он горит, - сказала Гуля.
  Сега нахмурился.
   - Ничего, - сказал Вася. - Мелочи.
   И сам удивился своему голосу.
  - Нда, - только и произнёс Сега.
  Пришла кореянка. Поставила на стол еду, четыре бутылки "Фанты" и водку.
  Пельмени оказались крошечными, как вишенки.
  - Принеси порцию "кадзя" и суп, - сказал ей Сега.
  Женщина удалилась. Вернулась минут через десять. Мужчины и Гуля молча ели.
  Васину голову совершенно заволокло туманом. Он с трудом разлепил веки и увидел на столе перед собой кесу с дымящимся супом. Сега сыпал специи на плавающие по поверхности глазки жира. Потом плеснул в кесу пару капель уксуса и сказал:
  - Ешь, это тебя поправит.
  Вася взял в руки ложку. Жора протянул ему полный стакан водки. Васю
  передёрнуло.
  - Давай, авэн, мочи залпом, - сказал Жора, не давая ему поставить стакан.
  Вася выпил, давясь, и принялся хлебать необычайно вкусный, приправленный
  Сегой, суп. Жар, стекаясь со всего тела, хлынул в голову и выступил на лбу крупными прозрачными каплями.
   Чуть позже женщина принесла тарелку с тёмным дымящимся мясом. Вася доел суп и взял кусок. Оно оказалось восхитительным. Жора протянул ему новый стакан водки. Вася выпил и принялся за мясо.
  - Вкусно? - спросил Сага.
  - Угу, - промычал Вася. И, прожевав, спросил:
  - Что это? Баран?
  - Собака.
  Вася вытаращил глаза. Здоровенный кусок застрял у него в горле. Мужчины
  расхохотались. Гуля заинтересованно смотрела на него, лениво выковыривая лапшу из супа.
  - Что, и суп - собака?!
  - Ага, - гоготнул Жора. - Она самая.
   Вася поднялся и спросил:
  - Где здесь туалет.
  При этом его качнуло, и только теперь он почувствовал, насколько пьян...
  
  По дороге домой таксист частенько притормаживал. Жора открывал дверь, он высовывал голову и поливал придорожные кусты тугой струёй. Как он попал в кровать, в которой проснулся, Вася не помнил.
  
  
  
  24
  
  
  
  Утро пахло свежим постельным бельём. Через приоткрытое окно внутрь проникали солнечные лучи и звуки улицы. Из соседней комнаты доносились голоса.
  Вася откинул одеяло. Оно показалось ему невероятно тяжёлым. Попытался встать, но ноги подкосились, и он снова сел на кровать...
  Вторая попытка оказалась более успешной. По стеночке, в одних трусах, он двинулся вдоль крошечной, почти лишённой мебели, комнатушки. На то, чтобы добраться до двери, ему понадобилось минут пять. Он схватился за дверной косяк и высунулся наружу.
  Комната была большой и светлой. В прорезающих её почти насквозь снопах солнечного света метались искорки пыли. За дастарханом, на застеленном курпачами полу, сидели Васины новые знакомые.
   Первым его заметил дядя Гриша.
  - Смотри-ка, стажёр проснулся.
  - Зачем ты встал? - спросил Сега.
  - Я в порядке, - выдавил из себя Вася, еле ворочая тяжёлым, как свинец,
  языком.
   Он отпустил дверную раму и двинулся к сидящим на полу людям. Сделать ему удалось лишь пару шагов. Потом его ноги подкосились, и он с грохотом рухнул на доски пола. На мгновение лишился чувств. Очнулся, почувствовав, как чьи-то сильные руки отрывают его от пола и несут, несут, несут... Он открыл глаза и увидел лицо Жоры. Обеспокоенное, и от того необычайно милое...
   Чуть позже под ним скрипнули пружины кровати...
  
  - Прости меня, - сказал Вася склонившемуся над ним Сеге.
  - Ладно, брось, - махнул тот рукой. - С кем не бывает.
  - Я... Я даже не знаю, что со мной... Никогда раньше такого не было...
  - Ну, на трассу то ты тоже вышел в первый раз. Удовольствие, скажем прямо,
  не для всяких нервов.
  Он улыбнулся.
  - В общем, не бери в голову, всё устроится. Полежишь, отдышишься, за
  квартирой присмотришь. Холодильник забит едой, за углом базарчик. Так что голодать не придётся. Захочешь почитать - в столовой полка с книгами. В общем - будь хозяином. А мне собираться пора - в половине девятого поезд отходит.
  Он бросил взгляд на часы.
  - Сколько, - спросил Вася.
  - Без четверти восемь, - ответил Сега и крикнул в сторону двери:
  - Гуль, такси вызови.
  Выходя из комнаты, сказал:
  - Сегодня дома побудь. Свалишься на улице, спасать некому будет. Народ
  здесь светлых не любит. Светлые здесь либо барыги, либо солдаты пьяные, женщин подолгу не видевшие...
  - Да, кстати, - он вернулся уже от самой двери. Бросил Васе на грудь дв
  сотенные. Сказал:
  - Твоя доля.
  И вышел.
  Вскоре в комнату вошёл дядя Гриша. Поставил на стол странное сооружение -
  литровую банку, накрытую сверху большой зелёной редькой. Верхушка у редьки была срезана и в выдолбленном углублении темнела вязкая жидкость.
  - Редька с мёдом. Первое средство против простудных заболеваний, а также
  для восстановления сил.
  - А второе, какое? Суп из псины? - попытался сострить Вася.
   - Больной шутит, - улыбка у дяди Гриши была тёплой, как майское солнышко.
  - Больной будет жить.
   У него в руке вдруг оказался гвоздь, которым он проткнул редьку насквозь. На утопленном в банку кончике показалась янтарная капля.
   - А как вы это с картами делаете, - не удержавшись спросил Вася.
   Старик достал из кармана рубашки колоду. Отделил одну карту. Повернул к Васе клетчатой рубашкой.
   - Видишь, вторая клеточка слева надорвана?
   Вася, вглядевшись, кивнул.
   - Валет треф, - сказал дядя Гриша, убирая карты в карман.
   В комнату вошла Гуля. Сказала:
  - Пора дед, пошли. Жора вернулся.
  И, взглянув на Васю, весело спросила:
  - Что, ребёнок, нервишки пошаливают?
  Вася обиженно стиснул губы.
   - Ничего, - сказала она. - Я в своё время тоже в обморок нападалась. Да, дед? Сейчас самой с трудом верится. Ладно, выздоравливай. Пошли дед, больному покой нужен.
   И вышла. Дядя Гриша вышел вслед за ней.
   Через несколько минут где-то хлопнула дверь. На улице раздался Сегин кашель. Завёлся мотор машины. Хлопнули дверцы. Потом всё стихло.
   Вася поднялся и свесил ноги. Взял с подоконника банку с редькой и повертел в руках. Поставил. Опираясь на кровать, встал сделал несколько шагов. На трясущихся и подгибающихся ногах идти было не просто.
   Тогда он опустился на четвереньки и пополз. У двери остановился и, не удержавшись, клюнул носом в пол. Несмотря на боль, ему стало весело, и он рассмеялся.
   В соседней комнате на дастархане стоял чайник, чистые пиалы, пара лепёшек, маслёнка с маслом, банка мёда и полпалки сервелата. Вася оторвал кусок лепёшки, разрезал её вдоль, намазал маслом и откусил кусок. Было просто и вкусно. Положив хлеб на стол, он отрезал толстый кусок колбасы. Бесформенные крупинки жира забелели на срезе...
   Поев и напившись чаю, он долго лежал на полу, глядя в отделанный резным деревом потолок, чувствуя проступающее сквозь слабость умиротворённое спокойствие.
   Он был нужен этим людям. Они уважали его. Они были красивы и мужественны, эти люди. Они наказывали жадных и похотливых. Продавцов наркотиков, спекулянтов и офицеров, торгующих солдатским скарбом... Это было благородно. Это было как... как... как Робин Гуд, что ли.
   Вася закрыл глаза и представил себе Сегу, закованного в кольчугу и идущего по поросшему пшеницей полю к виднеющемуся невдалеке замку. Вася шёл вслед за ним, сжимая рукоять меча. Стальные колечки капюшона приятно холодили лоб. Незаметные в тени каменных стен, они подошли вплотную к воротам. Сега вытащил из-за пазухи крюк с привязанным к нему тросом и, раскрутив, швырнул в воздух...
   Оказавшись на воротах, они перевернули крюк и спустились вниз, во двор.
  Тот был пуст. В воздухе пахло жареным мясом и конским навозом. Сега указал пальцем на низенькую пристройку и бесшумно двинулся к ней вдоль стены дома.
   Из открытых окошек домика лился жёлтый свет. Были слышны голоса и обрывки матерной брани. Сега вытащил меч и распахнул дверь.
   Их было пятеро, но они даже не успели взяться за оружие. Одному из них, сумевшему подняться из-за стола, Сега пропорол живот скользящим ударом. Тот завыл, харкнул кровью и вывалил на стол сизые, дымящиеся внутренности.
   Другого он повалил на стол, прижал перехваченным в левую руку мечём и, выхватив правой кинжал, пригвоздил его шею к дубовой столешнице...
   С остальными тремя разделался Вася.
   Вытерев кровь с мечей о засаленные одежды убитых, они двинулись по лестнице вверх. Рассохшиеся ступени скрипели под их тяжёлыми сапогами.
   Лестница привела их на длинную балюстраду. Они двинулись по ней мимо висящих на стенах портретов. У одного из них Сега остановился. На нём был изображён лысый толстяк в лиловом бархатном халате. Шею его обнимало чёрное жабо. Маленькие ручки с толстыми пальцами сжимали крахмальный парик. Прибитая к раме табличка гласила: Борис Бубенчик Третий.
   Сега взмахнул мечом и с хрустом пронзил нарисованное на портрете лицо. Они двинулись дальше, по пути открывая выходящие на балюстраду двери. Комнаты, находящиеся за ними, были пусты. Вдруг за одной из дверей раздался крик. Сега, вздымая меч, рванул туда. Вася ринулся следом.
   Комната за дверью оказалась спальней. Над драпированными красным бархатом стенами нависал зеркальный потолок. В центре комнаты стояла кровать с балдахином. Между резными стойками была растянута обнажённая Гуля. Совершенно голый лысый толстяк навис над девушкой. Та извивалась, пытаясь порвать путы.
   В несколько прыжков Сега очутился рядом с кроватью. Саданул рукоятью меча по лысине, тускло бледнеющей на фоне смуглой кожи девушки. Кожа лопнула, оросив алым белоснежные простыни. Толстяк, заскулив, повалился на пол.
   Застывший в дверях Вася увидел, как Сега четырьмя точными ударами меча разрубил сдерживающие девушку путы. И тут же, не останавливаясь, пятым ударом он снёс прижатую к полу лысую голову. Та откатилась, моргая. Из перерубленных артерий хлынули алые струи. Тело же, исполнив свой последний странный танец, затихло навсегда...
   Всё это Вася заметил вскользь. Он не мог оторвать взгляда от поднимающейся с кровати Гули. От её восхитительного тела, светящегося на фоне багровых стен особым, муаровым светом...
   Словно во сне, не замечая стоящего со вздёрнутым мечом Сеги, она двинулась к Васе. Подойдя, обняла, прижавшись вплотную, спрятав заплаканное личико у него на груди.
   Укутанный теплом и запахом её тела, он поднял взгляд и увидел Сегу, идущего на них с поднятым в вытянутой руке мечом. Боль и ненависть прочитал Вася в его взгляде.
   Васина правая рука потянулась к ножнам. Левой он приготовился отстранить Гулю, но она вдруг подняла голову и приникла к его губам.
   И всё остальное вдруг стало безразлично. И Сега, несущий смерть, и валяющийся в нескольких шагах обезглавленный труп, и наполнившие балюстраду голоса стражи...
   Васе вдруг так захотелось жить, что и умереть стало не страшно...
   Сквозь заполнивший голову сладкий туман, на мгновение открыв сведённые негой глаза, он увидел Сегу, лежащего на полу и задыхающегося в приступах кашля. Увидел кровь, хлынувшую у того горлом и носом. И пока Гуля срывала с него остатки одежды, он повернулся и запер на ключ тяжёлую дубовую дверь.
   Через мгновение они любили друг друга рядом с умирающим другом, под градом обрушившихся на дверь ударов, любовью своею сдерживая подступающую со всех сторон смерть...
  
   Вася открыл глаза. Увидел не зеркальный, а отделанный резным деревом потолок, и пришёл в себя. Отхлебнул из пиалы остывшего чаю, встал, удивившись вернувшейся в тело силе, и пошёл искать ручку с бумагой. Найдя их в коридоре на трюмо, там же сел на пол и записал следующее:
  
   Она в любви купалась, словно в море,
   И струи ласки омывали тело.
   Любовь с её лица смывала горе,
   И сердце её больше не болело.
  
   В душе её затягивалась рана,
   Она цветком весенним расцветала,
   Ведь для неё негаданно-нежданно
   Сбылось всё то, о чём она мечтала.
  
   И в этот миг была она прекрасна,
   Красива так, что даже жутковато...
   И не хотелось умирать ужасно.
   И жить хотелось больше, чем когда-то.
  
   Вася отложил ручку, прочитал написанное, потом перечитал ещё раз и, разорвав листок, бросил обрывки на трюмо...
   Пошлявшись в трусах по четырёхкомнатному дому, Вася остановился у висящей в столовой полки с книгами. Помедлив, достал книжицу Васильева "А зори здесь тихие". Лёг на пол и углубился в чтение. Воображение, ничем не сдерживаемое, рисовало в его мозгу картины минувшей войны. Вскоре он засопел, поливая слезами сероватые страницы...
   Вечер пришёл незаметно, вырвав Васю из лап яростно отстреливающихся фашистов. Книжка была давно дочитана, но нечто в его голове продолжало жить, порождая и прокручивая свои собственные сюжеты. О природе этого его свойства Вася не задумывался. Он был твёрдо уверен, что и у других людей всё происходит точно также.
   Уже вставая, он представил себе Гулю, лежащую на залитом кровью камне с развороченной вражеским штыком грудной клеткой, и пустил слезу. Намазал остатки лепёшки маслом, откусил кусок и расплакался. Жевать он не смог, горло сдавили рыдания. Так он и сидел, закрыв лицо руками, давясь полупережёванным хлебом и собственными слезами. Сидел долго, пока не отпустило...
   Наплакавшись и наевшись, он вновь подошёл к полке и, положив Васильева на место, вытащил томик Бакланова. "Мёртвые и живые". Тут же, стоя, вчитался в пару страниц. Закрыл и отложил. Бакланов заставлял думать и после лёгкого, чуть ли не бульварного Васильева вставал в горле комом.
   Вася вернулся к полке и пробежался по ней взглядом. Наткнулся Ильфа и Петрова и, улёгшись на пол, принялся за чтение. Когда дошёл до описания усов умирающей тёщи, расхохотался в полный голос и долго не мог остановиться...
   Книжку он добил к рассвету. Хотел было взять следующую, но усталость навалилась, и он забрался в скрипящую пружинами кровать.
  
   Проснулся Вася около трёх. Покопался в своём, стоящем у кровати, чемодане и извлёк зубную щётку. Почистив зубы, оделся и, вытащив ключи из входной двери, вышел наружу. В нагрудном кармане рубашки покоились две сотни.
   Вася вышел через калитку на улицу. Двинулся вдоль низенько го заборчика, повернул за угол. Пошёл по утыканной глинобитными домами улочке метров пятьсот и очутился на маленьком базарчике. Здесь он разменял первую сотню, купив мясо, картошку, лук, специй и пачку космоса. И ещё здоровенный прошлогодний арбуз. К изумлению торговцев, платил он сразу, не раздумывая, невзирая на названную цену. Торговаться Вася стеснялся.
   Вернувшись домой, он принялся готовить.
  
  
  
  25
  
  
  
   К половине седьмого вернулись его товарищи.
   - Ну вот, - сказал Сега, втянув носом воздух. - А ты, дед, говорил к "корейцам".
   - Мммм, - вторил ему дядя Гриша. - Достойная смена растёт.
   Вася счастливо зарделся.
   - Ладно, вы, очаровашки, - проворчала Гуля. - Хватит слизь разводить. Лучше мойте руки, и за стол. Ну же, давайте быстрее, в коридоре итак места нет. Сейчас ещё нильский бегемот Жора заявится...
   Жора вошёл, когда они уже сидели за столом. Сказал:
  - Смотри, Васюнь, кого я тебе притаранил!
  Он протянул Васе картонную коробку. Костяшки сжимавших её пальцев были
  разбиты.
   В коробке сидел маленький желторотый скворец, совсем ещё птенчик. Жалобно пища, он открывал рот, подёргивая наползающими на глаза плёночками.
   Вася погладил его по головке. Птенец принялся щипать его палец. Вася рассмеялся. Оторвал кусочек хлебного мякиша и хотел засунуть в жадно раскрытый клювик.
   - Не так, - сказал Жора. - Задохнется. Дай-ка сюда.
   Вася передал ему коробку с птицей. Жора присел, взял в рот кусок лепёшки, разжевал и принялся кормить птенца изо рта. Глаза его при этом светились нежностью.
  - Надо же, - сказала Гуля, - и животные на большие чувства способны.
  Жора оторвал птенца ото рта и сглотнул хлебный мякиш.
  - Это кто тут животное?! Ты бы базар фильтровала, мурзилка...
  - Так я же про птенца... А ты думал про тебя? Вот это самокритика...
  - А ну, прекратили живо, - сказал Сега.
  - Нет, Сега, ну зачем надо было корейца бить?! У него двадцатки не хватило...
   - Раз бил, значит надо было, - отрезал Сега. - Тебя забыли спросить. Корейца ей жалко... А как же серая овечья масса?
  - Нет, Серёж, бейте, если за дело, мне не жалко. Но зачем же под беспредел
  пускать? Разве это правильно? Рассуди здраво...
  - Спрашиваешь? - Сега наклонил голову.
  - Интересуюсь.
  - А по какому закону рассудить?
  - По блатному...
  Жора швырнул ей в лицо куском арбуза. Сказал:
  - Ты, мразь, за блатной закон не трёкай. Твоя доля - бараться да тишину
  ловить...
  - Ах ты тварь, - вскочила Гуля, рыча от обиды и боли. По лицу её, усеянному
  арбузными семечками, текли слёзы.
   - Сидеть, - Сега схватил её за руку. - Сама напросилась. Сидеть, я сказал!
   Гуля села. Вася молчал, опустив глаза.
  - А на вопрос на твой я отвечу. Блатной закон гласит: карточный долг - святое.
  А если одному долг скостить, то как с другого получать? Разве это справедливо? Справедливость, Гуля, одна. Попал - плати, не в состоянии - ответь сполна.
  - Но два червонца...
  - Всё! Долг есть долг. Подлежит уплате до копейки. Либеральничают пусть
  политики. Блатной закон суров, но справедлив. Ясно?
   Гуля молча отвернулась. Жора снова кормил птенца, приговаривая:
  - Напугали тебя, ханурика дохлого. Напугали. Ничего, паскуда пернатая, мы
  тебя выходим, мы тебя вырастим...
  Он запел:
  - Голуби летят над нашей зоной,
   Голубям нигде преграды нет...
  
   - Эй, инкубатор, - сказал ему Сега. - Ты женщину не обижай.
   И смеясь, добавил:
   - Она и так богом обижена.
   Гуля встала и выбежала из комнаты.
  - Ну, зачем вы так... - начал было дядя Гриша.
  - Ты, дед, даже не начинай, - поднял палец Сега. - Даже не начи...
  Он поперхнулся, задрал лицо вверх, ловя разинутым ртом воздух, и сухой
  удушливый кашель сломал его пополам. Зарёванная Гуля тут же вбежала в комнату...
  
  Весь вечер просидели на полу за чаем. Солнце, заходя, поигрывало лучами на
  тюлевых шторах. В картонной коробке на столе шевелился скворчонок. На душе у Васи было тепло и уютно.
   Жора бросил хлебным мякишем в облокотившуюся на Сегино плечё Гулю. Попал ей в щёку. Она обернулась и показала ему язык. Вася невольно улыбнулся.
  - Ты думаешь, старик, мы оружие Ортеге поставлять перестали, чтобы
  "контадорскую группу" поддержать? -говорил Сега.
  - Конечно, - отвечал ему дядя Гриша. - И это очень даже в духе времени.
   - Брось, - отмахнулся Сега. - Всему виной бюджетный дефицит. Нет у нас больше средств, левые режимы безвозмездно поддерживать. Нам бы убраться без позора, пока обстановка благоприятствует. Пока вся Южная Америка на Штаты за Фолкленды дуется. Они сейчас Рейгана на пушечный выстрел не подпустят. Будут сами свои дела вершить. Ну а мы, как бы, наблюдамс-одобрямс.
  - Ну, Сергей... Ну, зачем ты... Нам запретили, и в не очень то вежливой форме,
  поддерживать южноамериканские прокоммунистические организации...
  - Эх, попробовал бы нам кто-нибудь лет десять назад что-нибудь запретить! -
  перебил старика Сега.
  - Да дай же сказать! Нам запретили и Штатам запретили. И пытаются создать
  чисто латиноамериканский механизм урегулирования...
  - Да чего там нам запретили! Нам и делать ничего не надо. Контадорская
  группа сандинистское правительство признаёт. Зачем лишние деньги тратить?!
  - Серёж, не будь таким материалистом. Может они просто разок собрались
  вместе, поговорили и поняли, что устранить надо не конфликт, а причины конфликтности. А они в низком уровне развития, в недостатке образования и культуры, во внешней экономической зависимости и отсутствии гражданских прав и свобод...
  - Ну, всё, - замахал руками Сега. - Понесло...
   - Ты руками не маши! - кипятился дядя Гриша. - Ведь получается у них, получается! Сальвадор с Гватемалой переговоры с партизанами начали? Начали! Вон, в Гватемале в прошлом году демократические президентские выборы прошли... А Гондурас?! Там тоже нового президента выбрали, хотя и роль военных ещё велика...
  - А что это - Гандурас? - спросил вдруг Жора.
  Дядя Гриша ошалело уставился на него.
  - Гандурас, говорю, чего такое? - повторил Жора.
  - Ты, Жор, у Васи спроси, - улыбнулся Сега. - Он наверняка знает.
   Жора вопросительно посмотрел на Васю.
   - Ну, это страна такая, - поторопился ответить Вася. - В южной Америке.
  - Врёшь, - сказал Жора.
  - Да, нет. Там ещё вроде бы Колумб высаживался...
   - Представь, Васёк, такой расклад, - перебил его Жора. - Сижу я, значит, в общей хате, на нижней шконке, как подобает, всё чин-чинарём. Тут, значит, братуха со скрипом отваряется, и ты канаешь. На тебе ещё манифаль козырная, не казенный мадипалам, фундопер на бестолковке, всё путём. Подваливаешь, припадаешь на соседний шконарь, редикюль с мануфтой на антресоль бросаешь и кочумаешь. Валочка, аркан потянулся... Туточки, значится, я базарю: "Салам-папалам, мазурик. Откудова родом будешь?" А ты мне, с Гандураса, мол, я.
   "Ух ты!" - говорю. "С Гандураса?!"
  Тут я тебя за шкварник на цирлы, ручёнки на антресоль, штанишки майлом раскромсал и к валторне твоей пристраиваюсь. Ну, ты там, конечно, верещишь, объяснить пытаешься, я, мол, из северного Гандураса, или там из западного. Глядь, а мой шлямбур уже в скважине. А там всё такое узкое, ласковое...
   Он блаженно закатил глаза.
   - Жора! - закричал на него старик. - Немедленно прекрати!
   Гуля с Сегой расхохотались. Вася издал нервический смешок.
  - Шучу я, шучу, - сказал Жора.
  Потом вдруг добавил.
  - А с соседних шконарей на нас братва честная голодными глазами дыбает. По
  восемь лет люди без женщины...
  - Жора!!!
  - Придумал тоже - Гандурас!
  - Ну ладно, Жор, остынь, - вмешался Сега.
  - Это ж надо ж - Гандурас!
  - Остынь, я сказал...
  - Остынешь тут... Ещё бы Пидоринск сказал...
  
  Гуля сходила на кухню и принесла ещё чаю. Мужчины вспоминали о былом.
  Вася зачарованно слушал.
   Больше всех говорил Сега. Он рассказывал о своих сроках. О жизни в тюремных камерах и лагерных бараках. О суровых и смелых людях. О дружбе и предательстве. Трусости и героизме. И смутные тени прошлого блуждали по его бледному лицу, а голос змеиным ядом проникал в Васины вены. Завораживая, отравляя, пьяня...
   Разошлись к одиннадцати. Как и в прошлую ночь, Вася лёг один в маленькой комнате. Дом был объят тишиной, лишь дядя Гриша слегка похрапывал неподалёку.
   Вася закрыл глаза, и заснеженные, опутанные колючей проволокой заборы встали перед его внутренним взором. Он ясно увидел часового на вышке, услышал скрип жёлтого, качающегося на ветру фонаря...
   Откинув одеяло, он встал. Включил свет и тихонько прокрался в большую комнату. Лежащий на курпачах Жора повернулся и посмотрел на него...
   В туалете он пробыл всего пару минут. Двинулся обратно. Проходя по коридору, взял с трюмо ручку и несколько листов бумаги. На цыпочках вернулся в свою комнату. Сел на скрипнувшую под его телом кровать. Посмотрел на стоящую на подоконнике банку с редькой. Выхватил взглядом повисшую на кончике жёлтую каплю. Потом посмотрел на бумагу и его рука с зажатой в ней ручкой вывела на чистом листе первую строку:
  
   Расстели мне тайгу, как на нарах сырую постель...
  
  Уснул он глубокой ночью...
  
  Проснулся Вася сам, и на удивление рано. В доме ещё спали, из соседней комнаты слышалось мирное посапывание дяди Гриши. Полежав пару минут, он свесил руку вниз и выгреб из-под кровати пару исписанных листов. Пробежал глазами корявые строки:
  
  Расстели мне тайгу, как на нарах сырую постель
  И сиянием северным тусклую лампу зажги...
  Пусть поёт колыбельную злобная сука метель,
  Словно лаем собачьим, да в белое горло тайги.
  
  Ошалевшей судьбою заброшен я в проклятый край,
  В край, где ветер-зануда унылые песни поёт,
  Где дерёт перепонки с заката неистовый лай,
  По бараку летает и ночью уснуть не даёт.
  
  А глаза забросай мне колючим январским снежком,
  Тяжело мне смотреть на свободу сквозь рану в стене.
  Вместо хлеба краюхи - наотмашь сигнальным флажком
  И железом калёным по сгорбленной голой спине...
  
  Я сорву с тебя платье, бесстыжая девочка ночь,
  И израненным телом к здоровому телу прижмусь,
  Голос ласковый твой мне терпеть почему-то не в мочь,
  И в холодном поту я опять на рассвете проснусь.
  
  Знаю - если весна, словно хмель, зашумит в голове,
  Я прорвусь сквозь кордоны угрюмых, нетающих льдов
  И, лохмотья сорвав, вновь пройдусь босиком по траве -
  На траве мои ноги почти не оставят следов.
  
  Ну а свора собачья, мой след потеряв, зарычит
  И завоет тоскливо, хотя мы теперь не враги...
  Мать-старуха, увидев меня, побледнев, промолчит,
  А жена, отворивши, воскликнет: "Господь, помоги!"
  
  Только вдоволь хлебнув передержанной, терпкой любви,
  Я пойму, что уже никогда без неё не смогу.
  Вновь почувствую прежний огонь в застоялой крови,
  И тогда прокляну я навеки седую тайгу...
  
  Прочитав, он сложил листки и, натянув брюки, сунул его в задний карман.
  
  Завтракал Вася горячей базарной лепёшкой, навалив на неё овечьего сыра и густой сметаны. Дымящийся в пиалах крепкий чай отогнал последние остатки сна. Жоры за столом не было.
  - Спит, что ли, Георгий, - спросил дядя Гриша.
  - Да нет, - ответил Сега. - Не должен. Лепёшки вроде бы он с базара
  притащил.
  - Меня дед, наверное, потерял, - тихо сказал Вася.
  - Не тревожься, кадет, - сказал Сега. - Дед наслышан о твоей болезни и шлёт
  тебе горячий привет и пожелания скорейшего выздоровления.
  - Ты звонил ему?
  - Конечно. Очень он за тебя очень тревожился. Рекомендовал редьку с мёдом
  тебе давать и луковый сок в нос закапывать...
   - Браво! - сказал старик. - Что я говорил! Редька при простуде первейшее средство, после собачьего супа, разумеется. Сразу видно, человек старой закалки, в народных средствах разбирается...
   В комнату вошёл Жора. Лицо его походило на тучи кисти Айвазовского. Подойдя к дастархану, он бросил на него коробку с дохлым птенцом. Сказал:
  - Хвостанулся зяблик. Загиб Петрович, мир его праху.
  - Жора! - взвился дядя Гриша. - Немедленно убери со стола эту
  гадость!
   - Зверюга ты, старик, - сказал ему Жора. - Жестокий человек. Нет в тебе жалости к увядшей твари божьей...
   В глазах у него стояли слёзы...
  
   Пока ждали такси, Жора хоронил во дворе птенца. Делал он это очень серьёзно: взял откуда-то детский совок, выкопал ямку, выложил её свежей травой, бережно положил дохлую птичку и забросал тщательно отобранными мелкими веточками. Потом прикрыл комьями земли и разровнял. Получился маленький холмик. Связав травинкой две щепки, он водрузил на могилку импровизированный крест. Сказав "Амен", поднялся, вытирая глаза тыльной стороной ладони...
  
  
  
  26
  
  
  
   Всю дорогу до Башмака Вася просидел в проводницком купе. Когда расходились на работу, рванул было за Сегой, но тот остановил его.
   - Сиди, отдыхай. Сил набирайся.
   - Да я..., - начал было Вася, но Сега поднял руку, и слова замерли в горле.
   - Конечно, - засуетилась проводница Света, забросав Васю своими продолговатыми вологодскими "О". - Куда его, болезного, на люди...
   Вася опустился на полку и сник. Сказал зачем-то выходящему из купе Сеге:
   - Ты прости меня, пожалуйста.
   - Да ладно, - ответил тот. - Чего уж там.
   - А вот я кому ща чаю сделаю, - сказала проводница Света. - Да с сахарком, с пряничками, с болгарской халвой...
   Вася вздохнул и отвернулся к окну.
  
   Было что-то около семи, когда они подвезли его к подъезду. Вася вышел из машины, сощурился, отхватив пару скользнувших между домами солнечных лучиков и вытащил из багажника чемодан. Поставил его на землю. Склонившись к открытому окну, встретился взглядом с Сегой. Спросил:
   - Вы завтра во сколько заедете?
   И почувствовал, каким шершавым стал вдруг Сегин взгляд. Увидел губы, стиснутые в белёсую ниточку. Не выдержал и отвернулся.
   - Мы завтра не заедем, Вася.
   Глазам стало больно, горло сдавило. Он присел на корточки возле машины, не поднимая головы, чтобы они не видели его слёз. Он так и сидел, когда лёгкий и колючий, как сухая мочала, голос обрушился на его голову, придавив непосильным грузом.
   - Ты хороший парень, Вася. Тебе школу кончать надо. Институт. А потом детей учить. Хорошим вещам, надо понимать. Потому, что дети, Вася, это наше будущее... А воровское благо не для тебя, оставь. Сам намучаешься, семью свою опозоришь. А главное, всё впустую. Не будет из тебя толку в нашем деле, только сгинешь в бесславии и безвестности, размотав, растратив время попусту... Ну, вот и всё. Будь здоров, кадет офицерского корпуса...
   Машина отъехала, прошуршав шинами по асфальту. Вася поднялся, отвернув заплаканное лицо и, подняв чемодан, поплёлся в сторону подъезда. А деревья над ним шелестели юными листочками, подставляя истекающие смолой стволы ласкам летнего вечера.
  Вася ступал по трупикам вишнёвых цветов, намертво прибитых утренней росой к асфальту и видел в них прах своих надежд. Большие и горькие, как мировая скорбь, слёзы текли по его лицу, выжигая на нём первые взрослые черты...
  
  
   Выписка из уголовного дела Башмакской городской прокуратуры за номером 2372 от 8 июня 1987 года.
   Басистых Георгий Александрович, уроженец города Дынау, Шурчинского района, Сурхандарьинской области. Образование незаконченное среднее. Место работы: БАПО имени Чекалина, слесарь-инструментальщик четвёртого разряда.
   Мастер спорта международного класса по боксу в полутяжёлом весе. Чемпион республики Узбекистан(1974), победитель всесоюзной спартакиады школьников(1975), призёр советско-кубинских товарищеских состязаний(1978), серебряный призёр олимпийских игр(1980). В 1982 году дисквалифицирован за драку в ринге после окончания боя.
   Характеристика с места работы отсутствует, так как в ходе следствия выяснилось, что последние два года числился гражданин Басистых на БАПОиЧ фиктивно.
   В 1983 году проходил в городской прокуратуре по двум делам (статьи 111/1, нанесение тяжких телесных повреждений и 163/1 пункты а, в; вымогательство без отягчающих, прим.) Был осуждён на два года исправительных работ. Наказание отбывал в Усть-Каменогорской ИТК общего режима. Освобождён в Августе 1985.
   С 4 июня 1987 года находился под следствием по делу "банды Седого", орудовавшей на среднеазиатской железной дороге и отличившейся особой, изощрённой жестокостью. От руки членов банды погибло три советских офицера, двое военнослужащих и одно гражданское лицо. Несколько человек получили тяжкие телесные повреждения.
   Работниками следственных органов была установлена связь банды с представителями республиканской линейной милиции, вплоть до высших чинов. Материалы следствия были переданы комиссии по особо важным делам при Генпрокуратуре СССР, работавшей в этот период в республике.
   12 февраля 1988 года подсудимый Басистых был осуждён по статьям 105/2, пункты а, д, ж и з(убийство с отягчающими), 163/3 пункты а,в РЦД(вымогательство с отягчающими, рецидив.), 111/2 РЦД(нанесение тяжких увечий с отягчающими, рецидив.), 159/2 (мошенничество с отягчающими), 139 (изнасилование в извращённой форме). По совокупности статей судом была вынесена высшая мера наказания. Приговор был приведён в исполнение 6 Мая 1989 года.
   Дело закрыто и сдано в архив...
  
  
  
   Из протокола допроса Богдана Григорьевича Прилипко, 1946 года рождения, уроженца города Стерлитамак Российской Федерации:
   - Говорите!
   - Я не могу...
   - Говорите же! Если этот человек останется на свободе, он найдёт вас, и тогда...
   - Хорошо, я скажу... Только... только выключите магнитофон...
   - А вот этого не можем мы. Но, даю Вам слово, в открытом судебном заседании эта запись фигурировать не будет. И если суд будет настаивать на прослушивании, оно не будет производиться публично. Даю вам слово.
   - Хорошо. Я играл... Только я очень надеюсь на ваше слово. Вы мне обещаете?
   - Обещаем.
   - Я играл краплёной картой. Девочка мне всё время глупости на ухо шептала...
   - Что за глупости?
   - Что-то вроде того, как она во время игры заводится. Да я, честно говоря, уже и не помню...
   - Дальше.
   - Старик видимо понял, что я жульничаю. Он встал, извинился, сказал, что сейчас придёт... Девчонку со мной оставил... Да я, честно говоря, и рад был с ней остаться...
   - Вы знали, сколько ей лет?
   - Нет. А сколько?
   - Пятнадцать.
   - Боже мой!
   - Дальше.
   - Старик вернулся, а с ним в купе вошли ещё двое...
   - Как выглядели?
   - Один сухощавый и совершенно седой... Да, волос у него короткий-короткий... Другой...
   - Ну!
   - Другой... Воды дайте... Другой коренастый, со сломанными ушами...
   - И?! Чёрт, да не молчите же вы! Вы же уже почти всё рассказали!
   - Я...
   - Поймите же, на вас статья висит. Мошенничество. Наказывается лишением свободы на срок до одного года. Вы представляете, что с вами сделают уже в следственном изоляторе? А если вы попадёте в одну камеру со своими недавними знакомыми...
   - Не надо, пожалуйста...
   - Только чистосердечная помощь следствию может дать вам надежду на спасение. Тогда, и только тогда вы можете рассчитывать на нашу защиту.
   - Хорошо. На чём... На чём я остановился?
   - Спутник седого.
   - Да. Да, конечно. Спутник седого. Седого...
   - Седого, седого. Дальше.
   - Это был очень сильный человек. Вы прямо видели его силу... Прямо чувствовали её. Да, и уши у него были сломаны... Нда. В общем, он... Он... Воды дайте... И сигарету... Он поставил меня к столу... и спустил брюки....
   - Вы что же, не сопротивлялись?
   - Нет. Но я просил его... Я умалял... Говорил, что карты никогда в руки не возьму...
   - А он?
   - ...
   - А он?
   - Он... Он вытащил из бумажника фотографию моей дочери... разжевал хлеб... и... и... и прилепил мне её на сспину ххлебным мякишем... Воды дайте... А потом изнасиловал меня...
   - Кто был в купе в этот момент?
   - Седой и старик.
   - А девчонка?
   - Девчонку седой выставил. Она хотела остаться... посмотреть, но седой её выставил...
   - Человек, который вас насиловал... Он что-нибудь говорил при этом?
   - Зачем вам это?
   - Я хочу быть уверенным, что его расстреляют. У нас не много улик. Мы знаем, что это за зверь, но нам трудно доказать это в суде. Кроме того, у него серьёзные покровители...
   - О, господи...
   - Что он говорил? Вы помните?
   - ...
   - Поймите, каждая крупица информации, доказывающей его вину, для нас на вес золота. Вы помните, что он говорил?
   - Помню.
   - Что?
   - ...
   - Что, чёрт побери, говорил вам этот человек? Отвечайте! Ну!
   - Какое... Какое... Воды дайте ещё... Он сказал: "Какое у тебя там всё узкое, ласковое..."
  
  Штутгарт, 29 января 2007 г.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"