ПИСЬМО ГОСПОДИНУ ТУШКАНЧИКОВУ, ГОСПОДИНУ ВСЕХ ТУШКАНЧИКОВ, ТУШКАНЧИКУ СРЕДИ ГОСПОДИНОВ, ЧЕЛОВЕКУ И ГОСПОДИНУ, БОГУ И ТУШКАНЧИКУ
Офисная беллетристика
Помни, читатель, эти строчки видят твои глаза.
Пролог.
Почтальон поискал наметанным глазом звонок около двери и не найдя решительно постучал. Подождал несколько секунд, но никто не ответил. Прислушался, но ни единого звука не раздалось из-за массивной двери. Пожалев о зря потраченном времени, почтальон вынул из туго набитой сумки запакованный небольшой цилиндр и положил на пол перед дверью. Конечно, правила не допускали такой безалаберности к почте, но на упаковке странной бандероли ясно было написано: "Оставить под дверью в случае, если не откроют. Ответственность за это целиком берет отправитель". Почтальон виновато оглянулся вокруг, с успокоением убедился в отсутствии каких-либо посторонних лиц в подъезде и, насвистывая под нос модный мотивчик, пошел вниз по лестнице. Через полминуты внизу грохнули входные двери, и все стихло.
Прошла еще минута, и дверь, перед которой лежал бесхозный цилиндр, плавно и беззвучно открылась настолько, чтобы маленькая юркая лапка песочного цвета чуть вытянулась за дверь и пощупала по холодному бетонному полу. Из-за двери послышался тихий писк и шлепанье. Кто-то буркнул, и все тут же прекратилось. Депеша лежала вне досягаемости лапки, и ее владельцу пришлось все-таки выйти из-за двери в подъезд.
Это было чудное существо. До шеи оно было лилипутом в треть среднего человеческого роста, одетое в респектабельный костюм-троечку. Из нагрудного кармана даже торчал накрахмаленный и аккуратно сложенный треугольничком платок салатного цвета. На ногах блестели лакированные туфли. На плечах же существа находилась совсем не человеческая голова. Острый вытянутый нос. Глаза - пуговки черного непроницаемого цвета. Неестественно длинные красивые трепещущие уши. Все покрывала короткая охряная шерстка.
Тварь схватила цилиндр, быстро бросила взгляды по сторонам, убедилась в нерушимой тишине, еще секунду о чем-то неподвижно подумало и мигом исчезло за дверью. Дверь тут же следом без единого звука закрылась.
В квартире было темно. Но существо уверенно, каким-то удивительным скачущим шагом прошелестело по коридору в комнату и ловко запрыгнуло на подоконник, где было светло от яркого осеннего солнца. В комнате не было совершенно никакой мебели. Также отсутствовали занавески на окне и обои на стенах. Линолеум на полу был испещрен цепочками мелких следов. В одном из углов в комнате смердела кучка соответствующего цвета.
Тварь острыми коготками лапок разорвала бумажную упаковку на цилиндре и от неожиданности выронила на пол рулон туго свернутой, исписанной мелким печатным текстом, бумаги. Белая линия прокатилась по косой линии до стены, ударилась о плинтус и остановилась. В соседней комнате опять раздался знакомый писк. Существо строго буркнуло, соскочило на пол и, с характерными только для человека движениями, но со звериной изящной ловкостью, свернула рулон в цилиндр, опять заскочило на подоконник и, осторожно перебирая цепкими пальцами перед глазками бумагу, начало сосредоточенно читать...
Письмо.
Ты, друг Тушканчиков, не прохаживался бы без штанишек, а не то раздует заднее место, и скончаешься ты, вот и шабаш. Покурнуть-ка с нами? Пускай ну-кась! Выцыгани (ты ненароком не цыган?) вообразить нам Ваши реквизиты (инквизитор!) и технические данные (внешний строительный объем отапливаемого помещения, возраст сооружения по технической грамоте, прилагаемой надысь к твоей развалюшке) по объекту: здание типа каменной лачуги на стадионе типа "Лужники" в типовом поселке имени Неизвестного имени, в населенном пункте прозвища чьего-то погоняла (типа занюханного поселка) для заключения договора на теплоснабжение (подогрев воздуха в этой избушке и тела плюгавого сторожа, также находящегося там до температуры, при которой допустимо жизнедело, и не застывает моча в пузыре). Жаждешь тепло - приготовляй бабло. В противном (если ты такой гадкий, гнусный, пакостный, скверный, мерзкий, антагонистичный всему подлунному миру) случае данное помещение отапливаться не будет. Так, подпалим двери, и с тебя довольно. Будешь согреваться у огнища, подобна твоя участь как неандерталь дрожащая. А ежели не надобно тебе цивильного быта, то пузырек сорокоградусной заменяет час в теплом месте. Дербалызнул, икнул, свалился на снежок и смежил очи. Несомненно? А сторож давай себе в чуме дожидаться рассвета. Ему-то что как будто? Закрутился в тулуп, винтовку в зубы, надавил на курок, и в останки. А на утречко мужичье дрючит в козлиные рожки, и шагают ломать твою халупу на бревнышки. Шындыр-мындыр-лапупындыр. Тирлим-бом и ла-ла-ла...
Ну чё опять-таки тебе черкануть? Благоверная да дитятки здоровенны, тетенька тебе отвешивает поклоны, старикан как буффон незлопамятный попивает без скрупулезного анализа всё от лака до абсента... признание создателю, все обыденно. И помни, тут тебе не Ташкент, платить будешь бабло исправно за тепло. Не то читай сначала... Но все же первую непроплату помилую за ящик просроченного украинского пивка (каково!?) и вязку вяленых сомалийских крабов (не мешало бы, тоже просроченных или лучше пропущенных самими неграми). А через час сызнова как по писаному... или писяному? Ну не знаю, видно будет.
Чмокаю твой сусальный (не ссальный!) лобик (не лобок!), твой кроткий прислужник
Директор отопительной конторы, кумир дымящейся трубы, патрон копченых стен, шеф похмельных кочегаров, покровитель пылающих топок и сюзерен угольных ям, босс березовых дровец да просто бог котельной самый что ни не есть товарищ всех страждущих термической энергии в чистом виде Милопуп Копчиков
P.S. Не запамятуй освободить от лузги бананчик обезьянке Луизе, а то у ней все зубы от самосадного курева выскользнули. Подрожи за ее хлипкую немощь. Да и сам не хворай. Скоро будет месяц май, и по лесу не плутай, девок матом не ругай, и с собаками не лай, Деньги вовремя давай, птиц на волю не пускай, плод с куста не пожинай, задом в уксус не влезай, предков брагой поминай, злато в землю зарывай, волосы не обрывай, в общем, братка, не скучай! А? Как! Пушкин от черной зависти в могиле костями бренчит! Не иначе! А вот если по нормальному (шоб ты постигнул, обалдуй порфироносца лазурного!): быстро будет месячишко май, и по лесу не кружись, барышень сквернословием не костери, и с псинами не тявкай, деньжата своевременно вручай, фигуры на раздолье не швыряй, зародыш с кустика не пожинай, попкой в уксус не карабкайся, пращуров брагой вспоминай, золотишко в грунт закапывай, волосики не бросай, в совокупном, братуха, не томись! А? чисто! Пушкина черномазо завидки берут, он в могилке останками тренькает! Не по-иному!
P.P.S. Не способен я с тобой без затей эдак разлучиться! И что я в тебя эдакой влюбленный?... А не уединиться ли нам в отдельном кабинете? Не вожделеешь? Напрасно. Как ведаешь. А то мы такое-эдакое бы взбаламутили! Эх, дрогнула бы земля, да столбы выскочили бы из гнезд своих! Скособочилось бы солнце, да луна раскололась бы! Заделались бы танцовщицы токарями, а токаря балеринами! Не вылазил бы бродяжка из оперного театра, а правовед подметал бы заплеванные панели! Истинно не алчешь? Не испытываю, как еще тебя урезонить. жаждешь, я сварю тебе кофеек? А хочешь, изолью этот кофе тебе за ворот? А хочешь, перед тем, в кофе надбавлю затейников-мухоморов, чудотворных и глумливых? И тогда ты взалкаешь!!!...
Вниманию аферистов!
Аферы тут не устраивайте, а устраивайте их где-то не тут. Тут не надо. Не надо тут. Надо не тут. Не тут надо. Если надо, то не тут. Если тут, то не надо. Если надо тут, то не надо и не тут. Или не тут, или не надо. Надо? Не тут. Тут? Не надо. Не надо? Тут. Не тут? Надо. Но не тут. Тут не надо ваше надо.
Администрация, которая тут и которой не надо. Администрация, которой надо не тут. А если тут надо, то не администрация. Или не тут администрация, если надо. А в прочем о чем это администрация? А-а-а! Тут надо, но не аферы, на это администрация тут, ей и надо. А если не администрация, то либо не тут, либо не надо. Вроде понятно? Если тут, то надо понятно. А не тут, то можно и не надо. Понятно тут? Надо тут? Или не понятно? Для этого как раз и администрация, чтобы именно тут понятно, что именно не надо.
Начальник администрации, Администратор начальства, верховный аферист, крышующий аферы, которые тут. Кому надо.
А теперь аферисты без внимания! Идите! Идите, кому я сказал!!!
Это была цитата, чтобы развеять вашу божественную скуку, милый друг Тушканчиков. "Цитаты, цитаты пишут в скобках ребята". Да, я опять цитирую! Свою училку по русскому с уральским акцентом.
А теперь перейдем к делу. Не хотите? А если к телу? А! То-то! А не желаете анекдот? А кто вас спросит? Так вот, анекдот...
Стоят солдаты в строю. Правофланговый соседу:
- А кто это в левый фланг затесался? Какой-то он не такой. Вообще не солдат какой-то! Какой он солдат? Вот мы - как плесневелые огурцы на витрине, один к одному, пупырчатые и стройные, а он не такой. И не огурец, и не пупырчатый... О чем это я? Да не солдат он вовсе! Мы солдаты, а он? Неизвестно, что такое он. Передай по очереди, чтоб валил он из строя. Пусть ищет какой-нибудь несолдатский строй, или не строй. Какой строй у не-солдат? Вот мы - солдаты, у нас - строй. А он нам не нужен, пусть катится, ищет своих и стоит с ними, как хочет в каком хочет не-строю...
Сосед передал левому соседу, тот дальше, и докатилось так до предпоследнего "правильного" солдата, стоявшего рядом с последним в строю "не-солдатом". Он своему "неправильному" соседу:
- Видите ли вы, милейший, строй корректно обсудил ситуацию, как-то ненароком связанную с вами, и решил, что вы несколько контрастируете по сравнению со всеми остальными. И одеты вы как-то не так, и пахнет от вас, извините за грубость, совсем не по-солдатски. От солдата должно по-солдатски пахнуть. Не иначе, а то что же? Если от всех солдат так пахнуть будет? Некрасиво, к слову сказать. А это, как вы понимаете, бросает тень на весь строй, на всех образцовых солдат, в какой-то мере даже, я так смело бы сказал, унижает их, но только в некоторой мере. Ввиду всего выше изложенного, не могли бы вы все это любезно уяснить и принять некоторые необходимые меры: как-то, к слову сказать, и мягко так говоря, покинуть строй? То бишь некоторым образом слинять? Не спеша, не стесняясь, спокойным, медленным, уверенным шагом...
- Молчать, з-зеленая сопля! Где моя кр-ривая сабля?! А ну я вас всех! Раговор-рчики! Не сметь так по-скотски разговар-ривать! Ишь вы! Уже и нельзя похмельному прапорщику к строю привалиться и чуточку перевести дух! Р-р-р...
- Стр-ройся на молитву! Вынуть уставы и открыть на странице сорок семь! (А это, как вы догадались, господин Тушканчиков, не анекдот, а так случай из моей армейской службы, произошедший сразу после анекдота...)
Бойцы с угрюмыми строевыми лицами вынули из планшеток потрепанные уставы и зашелестели замусоленными страницами.
Прапорщик потер лоб, сел на скрипнувшую табуретку и горестно вздохнул. "Проклятая житуха! - думал он, - До зарплаты далеко, долгов много и выпить не на что! Эх! И как дальше жить?"
В слух же сказал, поискав мутным взглядом посреди переминающихся в строю одинаковых фигур:
- Бражников!
- Я! - немедленно ответил зычный молодой голос. Прапорщик сфокусировал на ответившем свои слезящиеся глаза.
- Хорошая у тебя фамилия, Бражников. - Печально сказал он, - А у тебя, Лейтенантов, - посмотрел он другого солдата, - очень, очень плохая фамилия. Я даже бы сказал - скотская у тебя фамилия.
Лейтенантов обиженно промолчал и героически насупился.
- Читай, Бражников, страницу сорок семь. Может, и мне полегчает... Можете сесть...
Под грохот передвигаемых табуреток, скрип и кашлянье солдат начал читать гнусавя и спотыкаясь на длинных словах.
- "... Дежурный должен оповестить командира, идущего из роты домой, о том, не желает ли он водки. Если командир возымеет подобное желание, то дежурный должен немедленно отправить дневального в гарнизонный магазин за необходимым продуктом. В ином случае дежурный должен проститься с командиром и проводить его до караульного помещения, если того требует душевное, а тем паче физическое состояние командира..."
- Хватит. - Прервал читавшего прапорщик. Ему не полегчало от прослушивания любимых статей устава. - Давай ты, Мухоморов, со страницы шестьдесят четыре, с третьего абзаца...
Встал вновь упомянутый солдат, и прапорщик обомлел, уставившись на него.
- Да ты, Мухоморов, женщина! - вскричал он, трясясь от налетевшего счастья.
- Да не женщина я. - Обиделся Мухоморов. - Мне просто бритву из дома прислали.
Прапорщик присмотрелся на него и с горечью убедился в правоте солдатских слов. Похмелье и печаль опять вернулись к нему.
- Так вот. - подытожил ситуацию прапорщик. - А я-то?... Ну ладно, читай...
- "...Доведши командира дежурный обязан сдать командирское тело начальнику караула и определить его для последующего размещения в зависимости от складывающейся ситуации. По возвращению в часть дежурному не возбраняется зайти самому в гарнизонный магазин и потребовать сто грамм в кредит командира, таким образом, восстановив свою честь дежурного в глазах дневальных..."
- А женским голосом сможешь читать? - Прервал опять читавшего прапорщик, сосредоточенно думая о чем-то своем.
- Никак нет! - Не задумываясь ответил Мухоморов.
- А если никак да?... - Попытался убедить упрямого солдата прапорщик.
- Такого не записано в уставе, товарищ прапорщик!
- Ну ладно, садись... Встань... Садись... Опять встань... Опять садись... Встань. Ну что, передумал, Мухоморов?
- Никак нет!
- Молодец! Вот такие солдаты и спасут честь нашей части, часть нашей чести, пусть в нашей пасти есть будем вместе. И да здравствуют страсти, прожитые вместе. - Мудрено закончил свою благодарность прапорщик. - Ладно, отставить молитву. Песню... Ту самую... Мою... - Он подмигнул, - За!... пе!... вай!!!
- "Товарищ полковник не представляет как без еды солдату бывает, он с офицершами вечерами гуляет и на питание не опускает... Продуктов и денег, а только работать весь день беспрерывно солдат заставляет, и прапорщиков совсем не уважает, на отпускные их вечно кидает..." - ревел хор тяжелых мужских голосов под ритм стучавших по полу сапог. Прапорщик подпрыгивал на своей табуретке, осчастливленный песней и наступившим облегчением от похмелья.
- А ну! А ну, выходи, Мухоморов, сбацай-ка нам! - Не утерпел прапорщик. Солдат нехотя выкарабкался из-за спин гудящих собратьев по отсутствию оружия и начал махать негнущимися руками и вбивать коваными каблуками своих сапог невидимые гвозди в полу. Казарма затряслась от происходящего.
- Эх, Мухоморов, а без бороды тебе лучше! - Воскликнул счастливый прапорщик, вскочил и начал быстро отбивать чечетку, мечась как угорелый вокруг вспотевшего от своего жуткого танца солдата.
- "... Товарищ полковник не подозревает, что особист за ним наблюдает, и часто досье на него открывает и фотографиями его заполняет... Такими, что Интернет отдыхает, но особист и в Интернете бывает... часто бывает..."
Эту песню сочинил сам прапорщик, отдыхая на ящиках с пустыми бутылками на заднем дворе пригарнизонной пивнушки, которая с легкой руки местных жителей именовалась "Офицерским собранием".
Он с упоением перекрикивал фальшивым луженым дискантом глухой рокот солдатских голосов, пока его блестящие глаза случайно не наткнулись на привычный глазу грузный контур полковника, стоявшего в открытых дверях казармы и с открытым ртом смотревшего на неуставное шоу в подведомственной ему казарме.
Песня скомкалась, солдаты замерли, превратившись в верхние придатки табуреток, потом разом вскочили так, что задрожали дужки у кроватей. Прапорщик подлетел к начальству, вытянулся в струнку и скороговоркой проорал:
- Тварщ-щ полк-ник! Ввше отсуц нич не прзшло! Дежрн по рте пщик Тявкин! Рта занмаца по распсню!
Полковник овладел собой, закрыл рот, вытер жирные губы и язвительно ответил:
- Значит, "пщик", говоришь? Так и есть, Тявкин, "пщик" ты и есть. А ну-ка, изменим-ка мы расписание...
Тут-то, то есть здесь, правильнее сказать: "в данном месте" случай перерастает опять в анекдот. Хотя, господин Тушканчиков, вы думаете, что анекдот и не заканчивался, и разумеется вы бесспорно правы. "Жизнь - тот же анекдот, только там, где надо смеяться, почему-то несмешно". Из переписки тени Гомера с Юлианом Семеновым по версии Децла (альбом "Ломки милого подонка", "Мудотень Рекордз", Две тысячи какой-то там, никто не помнит, год).
Полковник похлопал окаменевшего, ожидающего приказаний, прапорщика по плечу и язвительно усмехнулся.
- Так вот, дружок мой, - неуставным ласковым манером заговорил полковник, - милый ты мой человечишко, так сказать, человечек... - Заметил молча стоявших и слегка увлеченно уставившихся на него солдат и строго приказал: - Вольно! Бегом разойдись! Дневальным организовать расхождение по казарме! - Потом опять перевел свой командирский интерес на прапорщика и снова заговорил с фальшивой лаской. - На чем это я?... А-а! Да! Так вот ты, мой миленок.... И что мне с тобой делать? Как же мне с тобой быть?... Не подскажешь ли? А вдруг ты знаешь, а? Может, ты, прапорщик, посоветуешь что мне, полковнику? А вдруг ты и не просто прапорщик, а... генерал-прапорщик? А?... Разъясни-ка ты мне ситуацию, дорогой ты мой генерал-прапорщик...
Прапорщик молчал, все также вытянувшись, только глаза его, вперенные в потолок, сияли лихорадочным блеском. Видимо, речь полковника казалась ему странной и немного угрожающей, несмотря на нежный тон.
- А? Что скажешь? - Подвел монолог к финалу полковник. - Отвечай! - Неожиданно гаркнул он совсем неласковым голосом.
- Не могу знать, товарищ полковник! - Воскликнул прапорщик привычным радостным подчиненным голосом заученную спасительную фразу.
- Что ты не можешь знать? - Искренне удивился полковник, уткнув руки в широкие бока.
- Что отвечать, товарищ полковник! - Также вскрикнул прапорщик, не меняя своей военной послушной позы.
- Ясно. - Буркнул полковник, хотя было видно, что ему ничего не ясно.
- Разрешаю. - Машинально ответил полковник и было поднес ладонь к фуражке, как глаза его загорелись лукавыми искрами. - Стоять! Стоять... - Как норовистую лошадь, удержал на месте прапорщика, уже вздохнувшего с облегчением. - Стоять... - Тихо прошептал полковник, и было видно, что он задумался о чем-то хитром и забавном, и это сильно не понравилось прапорщику.
- А вот что, дорогой ты мой товарищ генерал-прапорщик Тявкин, - опять нежным голосом заговорил полковник, - знаешь, что мне надо?...
Через несколько минут на широкий плац перед казармой вышла рота солдат, построилась в колонну и замаршировала со строевой песней по периметру. В этой обычной для армии картины была одна странная деталь. Солдаты в середине колонны держали за ножки обычную казарменную кровать, на которой лежал привязанный простынями прапорщик. По центру плаца стоял полковник, наблюдал за шагавшей ротой и ухмылялся.
Пока рота нарезала несколько кругов и спела все известные песни, полковник молча наслаждался зрелищем, потом решил усилить положительный и воспитательный эффект. Подошел к роте.
- На месте! - Рота затопала на месте. - Раз!... Р-раз!!.. Р-раз! Два! Три!... Раз!.. Р-раз!!.. Р-раз! Два! Три!... Р-раз!... Р-раз!... Пр-рапорщик Тявкин есть у нас! - У полковника таинственным образом возник талант к рэпу. - Привязан к кровати, обоссался от страха, с водки нажил синюю ряху! Трясешься, Тявкин? Трясись, трясись! Быть может, сейчас твоя кончится жизнь!.. Кто ты, Тявкин? Главнее всех? Думал, что в жизни тебя ждет успех? Но ты оказался безголов и слаб, и умел хорошо только портить баб! - Кто-то в колонне дрянным голоском ляпнул "е, е, е", в такт полковничьих рифм, потом глумливо гоготнул. Полковник взял себя в руки и замолк. Рота еще с минуту маршировала перед полковником, задыхаясь от горячей пыли и пота, кровать с прапорщиком колыхалась над солдатскими головами. Полковник почесал под фуражкой взмыленную лысину и скомандовал:
- Стой! Раз-два!... Кровать приземлить. А теперь устроим прапорщику Тявкину генеральские похороны. Мухоморов, Бражников, Лейтенантов, на месте! Остальные бегом в казарму... Марш!... Зрелище будет недетское, так что присутствовать будут только виновные лица. - Сказал он оставшимся солдатам.
- Товарищ полковник, а я почему виноватый? - Попробовал протестовать Лейтенантов.
- Из-за фамилии. Не подобает солдату носить такую фамилию.
- Но я же не виноват!
- А кто виноват, я что ли? Отставить разговоры. А то станешь, как Тявкин. Понял?
- Никак нет.
- Я тоже ни черта не понял. Но так надо. Понял?
- Никак нет.
Полковник по-отечески рассвирепел.
- Дурак ты, Лейтенантов! Тут дело не в понимании, а в факте! Нельзя солдату носить офицерскую фамилию. Понял? Тьфу ты! Да плевал я, понял ты или нет!
- А я почему виноват, товарищ полковник? - не к месту басовито спросил Бражников.
- А потому что с браги у меня голова болит! А от мухоморов... - Полковник грозно и вопросительно посмотрел на молчавшего Мухоморова. - А от мухоморов... вообще черт знает что! Хватит болтать! Хватайте кровать с этим... и на свалку бегом... Марш!
Заваленного мусором, привязанного к кровати прапорщика нашли вечером солдаты кухонного наряда, рыскавшие на свалке по приказу зампрода части в поисках костей для бульона на ужин рядовому и сержантскому составу полка. Воющего от голода, унижения и непривычно трезвого состояния, испачканного какой-то изумительно вонючей гадостью прапорщика через полчаса допрашивал придирчивый к мелочам особист Хмырев.
После ужина, когда летнее солнце, висящее бесформенной бархатной алой массой над верхушками далеких деревьев, особенно приятно пригревало после тяжелого жаркого дня, прапорщик и полковник, досрочно уволенные из рядов армии за несоответствие занимаемым должностям, сидели в "Офицерском собрании" по разным углам и обменивались злобными взглядами. Их пытались безуспешно помирить на прощание, но, выпивая на брудершафт (в полку на брудершафт пили постоянно безо всякого особого повода), чуть не сломали друг другу руки. Попробовали драться, но агрессивные намерения двух недругов закончились дружной блевотой всех без исключения. В итоге изгнанных со службы, но непримирившихся врагов, на пару вытурили из "Офицерского собрания" к всеобщей радости оставшихся. Офицеры не любили такие неразрешимые ситуации, к тому же не удалось честно выпить за несостоявшееся перемирие.
Следующим утром бывшие полковник и прапорщик, дрожащие от холодка и головной боли, брели по таежной грунтовке от поселка к ближайшей станции не разговаривая, каждый по своей стороне дороги. В их покосившиеся спины равнодушно смотрели с елок вороны и три солдата, собиравшие мусор на прилегавшей к гарнизонному забору территории. Это были Бражников, Лейтенантов и Мухоморов.
Ну и как, друг Тушканчиков? Проняло? Нет?! Я даже и не знаю, как быть с тобой? Проще конечно как полковник: понял - не понял, какое дело, делай, как сказали, и баста! Но ты же, Тушканчиков, не солдат, ты же - господин. А для господ - другие правила. Но все же - правила. Значит, и на вас, Тушканчиковых разного веса и габарита, можно тоже найти узду. Не так ли? Да, дело деликатное, но - дело! Что ж, поделикатничаю и я с тобой, милый человечишко Тушканчиков.
Мы с Мухоморовым курили сушеную чайную заварку, свесив босые, отдыхающие от тесных сапог, ноги в прохладную глубину свежевырытого окопа. Хотя, эта неровная яма больше напоминала могилу для какого-то мутанта-переростка, чем аккуратный военный окоп, место жизни и смерти для всякого приличного солдата.
- А о чем ты думаешь? - Спросил я у прибалдевшего и дремлющего Мухоморова.
- О бабах. - Лениво ответил он, жмурясь как сытый кот на яркое солнце.
- Нашел о чем думать! Нет их тут. Тогда о зачем думать?
- Были бы - не думал. А нет - думаю. - Сфилософсничал полковой товарищ.
- Понятно.
- Не фига тебе не понятно. Я не об интиме, а о деликатном и душевном общении с особами противоположного пола.
- Чаво? - Подивился я. - Ты чего, в заварку что-то себе втихаря добавил? Димидрола накрошил?
Мухоморов почесал нос и серьезно посмотрел на меня, потом подумал и нерешительно заговорил:
- Понимаешь... Ну вот о чем с тобой говорить?
- О чем? О бабах конечно. Ну и... о жратве, о дембеле, о бухле, о бабле, о гражданке, о жизни вольной...
- Приткнись! - Оборвал Мухоморов мое перечисление. - Не томи душу. Я - о высоком...
Я невольно запрокинул лицо к небу. Там в невыносимо глубокой и синей глубине плыли облака.
- О высоких бабах?
- Не хохми. Бабы... Блин! Женщины - это высокое. Я думаю так он их, и это меня облагораживает. - Мухоморов кинул бычок самокрутки в кусты и кисло посмотрел на меня, говорить ему со мной не очень то хотелось. Мне хотелось опять шуткануть, но я промолчал. Через минуту он продолжил:
- Я родился в деревне. Нормальных девок только было полторы. - Он увидел немой вопрос в моих глазах и объяснил: - Конечно девка собственно была одна, но вечно беременная или с ребеночком маленьким. Потому и звали ее "Полторы". Сходились с ней все мужики от двенадцати и... пока не обвиснет начисто. Она и жила со своим потомством этим. Даст, мужик потом отрабатывает как может или несет ей что-нибудь нужное. Ее и потомство свое вероятное кормит. Так в Мухоморовке нашей так надобность интимную и справляли лет десять, а то и больше.
И я, войдя в возраст, по местному обычаю, пошел к ней с кулем муки и ящиком гвоздей для обучения постельным наукам...
Мухоморов зажмурился и грустно вздохнул.
- Ничего было, даже очень. А потом меня призвали. Перед отправкой "Полторы" пришла беременная и с двумя угланами. И сказала, что носит моего углашека. Я-то и сразу как-то... Не по себе стало как-то. Пока мы с ней... я и крышу у ней на избе починил, сена корове заготовил, загородку у коз сделал, научил ее старшего вырезать из липы ложки... Прощались - плакали. Она кричала: "Я тебя одного люблю и ждать только тебя буду!" Ехал - тяжело на сердце было. Родила. Назвала Бонифацием. Почему? Да так она всех, кто ей очень нравился, называла. Так этот, что мой, Бонифаций Восьмой. Как папа римский. Читал где-то. Так и зовут его в деревне - Бонифаций Полторыч Мухоморов Номер Восемь. Она хотела, чтоб и так в моем паспорте было записано. Почему Полторыч? А в ту неделю с ней еще Ерш, Малек, Фига и Чирей тискались. Для верности, она из своей кликухи отчество дает. Отец - под вопросом, да кто мать - яснее ясного. Только я паспорт по пьяни за литр вшивогона заложил. А у кого, убей, не мог вспомнить. Все пьяные были. Обошел всех - никто не помнит. Даже искали. Нашли паспорт Дудыча, который он полтора года назад также заложил. Так Дудыч по этому паспорту уже не Дудыч, а Ефросинья Чувакова, дважды судимая за троемужество и подлог подложной экспертизы на подложное отцовство. Только не паспорт был то, а справка какая-то липовая, на ей фотка была Дудыча. Почему-то детская. Но с пририсованными усами. Так вот...
Месяц назад от Фиги телеграмма пришла. Зовет на свадьбу, свою и Полторы. И требует, чтоб я своего Бонифация Восьмого из избы убирал. Я - в непонятки. Через неделю письмо от матери. Разъяснила. Точно женились. Фига всех левых детей Полторы пытается спроваживать по более-менее возможным папашам. Чтоб избу освободить. Он, Фига, хитрый, хрена бы он на Полторы женился, если б не ее изба. А там крыша - моя! Загородка тоже... А мать пишет, что Боня (Бонифация она так зовет) - копия Фиги. Такой же рыжий, лупоглазый, наглый и придурочный. А я...
Я рассмотрел внимательнее Мухоморова. Серьезное смуглое крестьянское лицо с рублеными чертами, серые проницательные глубоко сидящие глаза под соломенной челкой не давали ни какой возможности идентифицировать пресловутого Боню с "возможным отцом" Мухоморовым.
- Я письмо Фиге накатал недавно. Мол, желаю счастья, мол, тоже попробовал этого счастья вдоволь, живи, мол, под моей осчастливленной крышей и полной моего счастья загородкой. Ну и не фиг своих фиговых отпрысков навяливать. Сам настругал, тому доказательство на рожах написано, сам того и дальше...
И после этого Полторы с ее ненасытной дырой к черту послал. Передал ей горячий поцелуй через Фигу, шерше ля член и давай без претензий...
Тяжелая жизненная драма Мухоморова потрясала меня с полминуты. Потом я докурил едкий бычок и сплюнул его в окоп.
- Да-а, бывает... - Подвел я резюме под услышанное. - А как звали-то по-настоящему эту "Полторы"?
- "Полторы".
- Так это кликуха, а звали-то как?
- По кликухе и звали. Непонятно что ли? - Слабо рассердился на мою назойливую непонятливость сослуживец.
- Кликуха кликухой, а в паспорте как ее звали?
- А на что мне ее паспорт? Я не паспорт, а ее...
Я немного сдался.
- Так хотя бы у ней фамилия была?
- Была. И не одна. Как с каким мужиком заамурит, так его фамилию и носит. Случалось, шесть-семь фамилий за день меняла.
- И что, она везде так, как "Полторы" и значилась?
- Конечно. Ее ж во всех ближайших селах так и знали. А чего еще надо?
Мухоморов посерьезнел и замолк, растянувшись под солнцем. Через полминуты, не открывая глаз, он продолжил:
- С тех пор, считаю, что о бабах думать как о высоком проще. Проблем меньше. Шлюха она, эта "Полторы". Как есть, распоследняя шлюха... А на деревне нашей заодно еще и первая... Понял все я. Еще председатель колхоза плакал нам, мухоморовским мужикам и парням, что вы, мол, к этой Полторы ходите? Подхватит она что, так и весь колхоз развалится. Сляжете со своими опухшими торчалками, а старикам ветхим да детворе на трактора придется садиться... Прав он, а нам как?
- Есть варианты. - Намекнул я.
- По морде схлопочешь. - Серьезно ответил Мухоморов на мои невысказанные, но грубые домыслы.
- Привет, солдатики!
Мы обернулись за спиной стояла толстая дебелая жена полковника Приколова, нового командира части. Из одежды на ней был бирюзовый купальник, кое-как скромно растянувшийся на чрезмерных прелестях. Под мышкой она держала свернутое одеяло.
- Загораете? И я позагорать пришла. Не прогоните?
- Не-е... - Протянул восхищенный Мухоморов.
Дама лукаво подмигнула ему и с явным долгим интересом оглядела крепкую мужскую фигуру. Последовал мимолетный менее довольный взгляд на меня.
- Отдыхаете?
- Да-а... - Голос Мухоморова дрожал, как самая басовитая струна клавесина.
- А, может, вместе отдохнем?
Мухоморов поперхнулся, я вспотел.
- Да. - Ответила коротко, но ясно вышедшая из-под контроля плоть Мухоморова.
Дама, покачиваясь и постоянно двусмысленно оборачиваясь, пошла к высоким кустам за окопом.
- Сначала ты. - Ткнула игриво она пальчиком в Мухоморова и скрылась в затрещавшие заросли.
Мухоморов выдохнул, как кит, и рванул следом.
Далее, господин Тушканчиков, ни к чему развивать тему. Вдруг это письмо найдут ваши дети, милые очаровательные тушканята? Хотя это и было бы несколько поучительно для них. В этом случае вид тушканчиков господских не попал бы в Красную Книгу. Хотя причем Красная Книга? Ведь ваш вид, судя по вашему поведению, не вылазит из Синей Книги. Не так ли?
Но, к сожалению, за давностью прожитых бурных лет, я не помню всех деталей последовавшего. Помню, что было ничего. Того же стандартного мнения стабильно придерживался и Мухоморов. Слава Богу, без последствий прошло это "ничего" и одиннадцать еще таких же. Дама та была в своих кругах еще больше знаменита, чем какая-то "Полторы". Я иногда думаю, а если бы она что-нибудь такое подхватила? Каюк половине армии был бы! Бери матушку-страну голыми руками! Ужас! Не так ли, господин Тушканчиков? Или тушкан Господинчиков?
Вернемся на абзац назад. Да-да, к Синей Книге.
Вы утверждаете, что такой книги нет? Вы совершенно невообразимо не правы! Такая книга есть. Я, конечно, врать не буду, сам не видел. Подлинник, говорят, в обложке из сапфировой инкрустации хранится в маленьком плутониевом сейфе в сиденье кресла нашего президента. Но нелегальные выписки читать и даже конспектировать приходилось, и не раз.
Так вот, в этой Синей Книге есть и ваша фамилия. Не верите? Есть-есть! А это произошло по ошибке (но ошибке ли?) одного из многих безвестных переписчиков, которые копировали вручную, по негласной традиции предварительно объевшись седуксеном и запивши его "Шато-Ламбертеном" 1966 года, разбавленным полиролью "Астра-С" 1988 года производства Черноярского химкомбината. Именно Черноярского, и именно 1988 года (это вам не какой-то занюханный "Шато-Ламбертен", который продают на разлив в любом азербайджанском киоске на Лиговке!), иначе перламутровые тушканчики не запрыгают под руками переписчика и не станут сами, против его воли, записывать то, что им взбредет в симпатичные тушканьи головы. Они-то и упомянули вас. Почему, как и зачем - вопросы к ним, виртуальным тушканчикам (Это их невесомое зародышевое подсознание тускло светящим розовым облаком висело в 1988 мохнатом году над Черноярским химкомбинатом в тот день, когда серьезная производственная авария погрузила на неделю во внеземное блаженство население нескольких близлежащих поселков). Вот и последующее по вашей нижайшей просьбе (не надо, не отнекивайтесь!) было записано именно лапками и по необъяснимому прихотливому измышлению мерцающих тушканчиков.
- Бражников!
Упомянутый солдат привычно вздрогнул и гавкнул:
- Я!
- Бра-ажников!
Голос нового командира роты, лейтенанта Цыпкина, наполнился новой непонятной солдату звуковой гаммой.
- Я! - С некоторым удивлением повторилось в строю.
- Бра-жни-ков! - Лейтенант уставился в названного солдата со значением и нетерпеливо ткнул себя в бок.
- Я. - Устало повторил солдат и, как побитая собака, посмотрел на лейтенанта. - Я. - Опять сказал он и почему-то добавил, опустив глаза в пол. - Бражников - я.
- Не понимаешь, Бражников? - С веселым хитрым изумлением спросил его Цыпкин. Солдат промолчал, внимательно рассматривая свои разбитые сапоги.
- Ты - Бражников или я? - Попробовал намекнуть лейтенант.
- Я. - Похоронным голосом ответил солдат, не отрываясь от обозрения своей изношенной обуви и ничего из лейтенантских намеков совершенно не понимая. Лейтенант не выдержал и с яростью крикнул, топча ногами свою новую фирменную фуражку:
- Если ты - Бражников, не хрен как столб стоять! Лети в "Карась" за брагой, пока вечерняя поверка не началась!
Бражников открыл рот и тупо посмотрел на озлобившегося командира.
- А деньги? - Рискнул спросить он.
- Ты же - Бра-жни-ков!! - Еще злее заорал Цыпкин и вытолкнул безвольного солдата за дверь казармы.
- Так им и скажи, что ты - Бражников! - Крикнул он вслед бегущему прочь солдату. - Да поскорее!...
Дабы разрешить некоторое возникшее недоумение, поясню, что "Карасем" называлось одно место, локализованное в старой избушке, одиноко притулившейся к дороге, ведущей к заброшенной зоне в километре от части. Там собиралась самая различная публика, которую объединяло одно - любовь к потреблению широчайшего и разнообразнейшего ассортимента горячительных (жидких и не очень) средств.
Через десять минут запыхавшийся Бражников стучался в дверь "Карася". Открыла высокая сухощавая старуха характерного церковного вида. Она строго оглядела солдата и глухо спросила:
- Чего надобно?
- Я - Бражников. - Непонятно почему ляпнул солдат.
Старуха подозрительно покосилась, потом кисло улыбнулась.
- Ну, проходи тогда, Бражников. - Сказала она и пошла через сени вглубь дома, где гулко и неотчетливо шумело поддатое разноголосье.
Открылась дверь в единственную комнату, и голоса разом стихли. Десятки глаз с лиц, которых с крайней натяжкой можно так назвать, уперлись в вошедшего солдата. Бражников немного оробел и замер в проеме.
- А это кто? - Прогнусавил кто-то во властной манере.
- Б... Бражников я. - Через силу произнес солдат согласно инструкции.
- Что ж ты сразу не сказал? - Кто-то непривычно приятным басом сказал из угла. Все сразу заулыбались.
- Не-ет. Он - не Бражников. - Опять безапелляционно заявил первый гнусавый голос и уточнил немного погодя: - Еще не Бражников.
Солдат окостенев от неразумения посмотрел на говорившего. Это был мужик с хмурым испитым в меру обросшим лицом в меру прожитых лет. На лацкане его потрепанного скособоченного пиджачка сверкал ярко начищенный значок привилегированного члена Комсомола. Судя по поведению окружавших его, он пользовался в "Карасе" значительным и неоспоримым авторитетом.
- А когда он будет Бражников? - Спросил дедок, сидевший в углу с глупым выражением глаз на умудренном тяжелой жизнью лице.
- А будет он Бражников только тогда, когда будет полон браги. - Объяснил тоном деспотичного сельского учителя авторитет из Комсомола.
- Даешь Бражникова и брагу! - Воскликнула счастливая и пьяная низенькая бабенка. На ее курносом сплюснутом лице ярко блестели идиотические глаза. - Микитична! - Крикнула она встречавшей солдата старухе. - Тащи брагу! Всю, что ни на есть!
Микитична деловито кивнула головой и ушла в сени, где с минуту бренчала стеклянной тарой. Потом жестко вытолкнула негнущегося Бражникова бутылью браги в середину комнаты. Объемистая посуда бухнулась на стол. Все посерьезнели и замерли на своих местах за широким столом.
- Ну, Бражников, который еще не Бражников, садись. - Веско сказал авторитет и полой пиджака протер свой стакан.
Перед севшим за стол солдатом возник котелок, потом забулькало, и в котелке уже по самые края пенилась мутная жидкость. Запахло кислыми дикорастущими ягодами и проблемами.
- Пей. - Так же властно сказал мужик из Комсомола.
Бражников не опозорил армии и халкнул котелок мерно, неторопливо и до конца. Голова стала пронзительно ясной, многоцветной и бескрайней как небо над Юпитером.
- И теперь не Бражников. - Уперся надоедливый авторитет. Солдату почему-то захотелось взять пустой котелок и узнать, какой звук он извлечет изо лба упрямого мужика. Но в этот миг котелок опять оказался полон дурманящей жидкости. Пролить жидкость мимо горла, содержащую алкоголь, солдат не мог просто из-за генной национальной памяти. В голове беззвучно ухнуло, юпитерианское небо подернулось грозовыми облаками, громадными и бесформенными, меняющими свою неуловимую окраску каждое мгновение. Стало серьезно. Комната разлетелась углами в разные стороны, лица смешались в кипящую говорливую мрачную кашу. Дальше сделалось все равно и легко. Солдатская душа витала как вольный метеор среди булькающих грозой юпитерианских туч и была как никогда легка и счастлива.
Вдруг где-то на краю колышущегося и переливающегося мутными цветными пятнами поля зрения из угла возникла неровная колеблющаяся фигура, одетая в какие-то затрапезные тряпки.
- Бражников. - Тихо позвала она знакомым голосом.
Солдат хотел привычно ответить: "Я", не осилил свои бессовестно сопротивляющиеся губы и язык и только скривился в глупой и непонимающей улыбке.
- Смирно, Бражников. - Сказало опять туманное видение, и солдат с притупленным недоумением узнал в нем непривычного лилово-сизого бывшего прапорщика Тявкина.
Бражников искренне приложил все свои силы на выполнение устного приказа, пошатался на табуретке и повалился головой на стол. Пилотка упала с ослабевшей головы в тазик с вареной картошкой.
- На месте разойдись, Бражников. - Еще пролепетал Тявкин над непослушным солдатом и опять канул в темный угол небытия.
Солдата Бражникова не оказалось на вечерней поверке. Зря оставшийся трезвым лейтенант скрипя зубами матерился перед строем оторопевших солдат. Ему страшно не хотелось докладывать о самоволке, и пришлось ему отдать отбой, сдать улегшуюся роту дежурному и топать в непроглядную и слякотную осеннюю ночь в сторону "Карася". По дороге Цыпкин умственно подвергал непутевого солдата самым страшным для кадрового офицера карам.
На полпути гневающемуся и замерзшему лейтенанту повстречалась странная процессия. Страховитого и нелогичного вида алкоголики обоего пола в количестве около взвода тащили обессиленного полумертвого солдата и орали:
- Бражников! В натуре - Бражников! Кто - никто, а ты - Бражников! Ей Богу! По самое "не хочу" Бражников!... Бражникова пожизненно в политбюро района, посмертно - в состав Верховного божественного совета!... Ур-ра!!!..
Солдату при этом насильно вливали в горло брагу, которую он тут же автоматически извлекал наружу с трубным рыкающим звуком. Спорить и сопротивляться он, естественно, не мог никак. Постоянно падавшую с поникшей солдатской головы пилотку подбирал с дороги карасевский авторитет, категорически называл ее "Медвежьей мунькой" и нахлобучивал опять на Бражникова.
Лейтенант Цыпкин, увидев происходящее, сначала испугался и профессионально спрятался за куст. Потом одумался, мастерски вмешался и отобрал подведомственного солдата у ослабевших завсегдатаев "Карася" и препроводил его в расположение роты, скрыв от начальства полка факт ужасающего нарушения устава.
С этих пор никто солдата Бражникова не попрекал его фамилией. Личный состав "Карася" получил устную благодарность и двухфунтовый ломоть дрожжей от лейтенанта Цыпкина за то, что не забыли гражданский долг и приложили все свои тощие хрупкие усилия для доставки нетранспортабельного военнослужащего в место его службы.
Такие вот пирожки с тушканчиками, извините за узбекский каламбур, товарищ Тушканчиков. Не обиделись ли на слово "товарищ"? Ну и слава Богу! Ну как, будете топить? Будете брать тепло, так сказать, в наличии за наличность?
Да-а... Как с вами быть?... Мне иногда приходит классическая мысль: топор, старуха, топор в голове старухи. Вместо старухи - Вы. Да, да, господин и "не-товарищ" Тушканчиков! Вы - "старуха"! И топор в вашей облезлой голове как непременный атрибут, как трезубец в мозолистой лапе зеленокудрого Нептуна! Каково?!
Не нравится? Понимаю. С топором в голове, конечно, много что не понравится. Даже с шилом в ухе не понравится немало. И даже, я смею предположить, и с тараканом в жопе...
А, спрашивается, что вам надо, чтобы понравилось? Чтобы, наконец-то, вы отозвались положительно на наше вполне щепетильное предложение. Чтобы проснулась ваша куцая совесть, точнее прозрачные, едва приметные следы от нее, которые ссохлись на вашей волчьей душонке.
И мне кажется, что в этом случае нужно выбить клин клином. Не нравится? Хрен! Еще раз не понравится и... Вдруг, понравится? И ваше сияющее согласие осветит божественным светом наш договор на теплоснабжение. А иначе...
Реки багровой крови покидают отсвечивающую жирным отечным блеском куски подрагивающей еще живой плоти. Вашей, кстати, плоти, господеныш Тушканчиков! Боль... Какая еще боль, Тушканчик ты бессовестный! Боль, которую ты испытывал до этого в жизни, будет для тебя внеземным наслаждением! Прекрасные девы в фиолетовых одеждах спускаются с небес чтобы узнать, как пахнет твой страх, твоя боль, твоя страсть, твой крик, твоя обнаженная, страдающая в унисон разрываемого (твоего также) мяса, трепещущая душа.
Нервы, связующие душу с плотью, рвутся со звоном, боль где-то утихает, чтобы с новой силой зазвучать, вдвойне, втройне, вдесятерне в еще уцелевших, набухших ужасом и движением, пульсирующих в красно-багровом тоне, нервных ниточках. И каждая последующая, все более учащенно конвульсирующая в бело-пунцовой гамме, отрывается все с большим бесконечно нарастающим страданием, все труднее и все более взмучивая дрожащий, желающий только смертного бесконечного отдыха, мозг... А последняя, вымученная до состояния титановой струны, скрученной из витков, переполненных безумным нетерпением и мертвенным безнадежным ожиданием окончания этого суровейшего бытия, вжавшихся друг в друга как догорающие поленья в раскаленной печке, мерцающих уже не в темно-красном, но в беспросветно черном, озаренном частыми сполохами золотых, острых как иглы молний, лопнет... И сознание мягко съедет, как веселящийся пузан со снежной горки, в омут неописуемого тихого блаженства... Тело инстинктивно судорожно вздрогнет в тщетном усилии избавиться от пыток, и вдруг поймет, что они кончились. И все потухает в этой бесконечно желанной и благословенной темноте...
И тогда приходит единственная сладкая и возможная в обезумевшем от жестоких испытаний мозге мысль: "Смерть - блаженство". Смерть преобразит ужасную живую реальность, мучения заглохнут, как голубое призрачное пламя во мгле, и настанет полное прекрасное, как день до творения мира, бесчувствие. Нет бесконечности, все сконцентрировано в одной точке пространства и времени, нет до и нет после, нет вперед и назад, нет вверх и вниз. И в этой точке, по-своему бесконечной, есть все, что нужно. И главное, нет боли... А это-то и нужно.
Это ждет всех. Но, надеюсь, тебя, Тушканчиков, ждет это нескоро, оч-чень нескоро, до этого ты изрядно помучаешься, так потерзаешься, что привыкнешь к боли, как к восходу и закату солнца, как к касанию мягкого ветра к коже. И у тебя будет одна мерка: большая боль - очень большая боль - нестерпимая боль. Так в аду, наверное, живут страдающие души, которые находятся уже многие века в узилищах библейских пыток. Попривыкли и стонут уже скорее по традиции, чем из ощущения. Знают, так надо, и иначе уже быть для них не может. Ни-ко-гда! И того же я тебе, мерзостному Тушканчикову, желаю. Именно бесконечности всевозможных отрицательных и негативных ощущений. Не семи египетских казней тебе, но в количестве поваленной на бок восьмерки!
Это тебе - за упрямство, за косность твоего тушканьего мышления (если таковое определение можно применить к тем редким робким нервным импульсам, происходящим в полужидкой белесой массе, которую ты непоправимо преувеличенно называешь "мозгом").
Будь проще, если не способен быть мудрее. Быть проще - это единственная доступная для дурака мудрость. Быть собой можно только человеку, в чем-либо разумеющему (и это разумение должно быть удостоверено многими прочими людьми). Дураку же быть собой не пристало. Он и так дурак. Сам по себе. А еще быть собой, то значит признать себя дураком, непроходимым даже для самой простой мысли, сравнимой с проявлением животного инстинкта. А дурак упрощенный - это дурак, пробующий что-то изменить в себе, в собственной дурости. А, стало быть, и не совсем дурак. Такой дурак у прочих вызывает даже некоторое уважение. Что само по себе очень значимый факт для дурака.
Лейтенантов шагал в сторону штаба бодро и весело, его сопровождал салага Крышкин, двухметровая рама с овечьими глазами.
- Нести мой автомат - это честь для любого молодого солдата. Понятно? Каждый салага должен стремиться к тому, чтобы завоевать такую честь, заручиться доверием дедушки. И я тебе, Крышкин, доверяю. Можно сказать, доверяю душу свою - свой автомат.
Лейтенантов говорил легко и счастливо, не оборачиваясь к семенящему вслед за ним Крышкину, беспрекословно внимавшему его словам.
- И это доверие очень нужно оправдать и даже упрочить. Предстоят учения, и в них важно... что? - Лейтенантов остановился и устремил хитрый взгляд на растерянного Крышкина. - Важно плотное и взаимовыгодное взаимодействие всех бойцов части. - Значительно объяснил и пошел дальше по заданному направлению.
- Взаимодействие в условиях, приближенных к боевым, очень важно. Важно и также понимать друг друга безо всяких вопросов. Понимаешь? - Лейтенантов опять остановился и также посмотрел на замершую громаду молодого солдата.
- Ты, Крышкин, знаешь как моя фамилия?
Салага кивнул головой в ответ.
- Фамилия моя - Лейтенантов. Именно, Лейтенантов, а не Салагин, не Сержантов и даже не Дедушкин. Это значит, что я - не просто дедушка и не просто сержант, а особа, в армии не менее важная чем даже лейтенант Цыпкин. А это означает, что и ко мне нужно относиться с не меньшим уважением, чем к лейтенанту. Или даже майору. Понятно?
Крышкин опять молча согласно кивнул и робко посмотрел сверху вниз на самоуверенного старослужащего, полностью терявшегося в его тени. Лейтенантов строго вздохнул и перешел к конкретике.
- Ты, Крышкин, на марше понесешь мой автомат и вещмешок. И будешь все время поблизости от меня. Вдруг что... сразу мое бросаешь мне. И всегда рядом, понятно? Потом забираешь, когда офицерский шухер отвалит... А хорошая у меня фамилия? - Ни к месту вставил Лейтенантов, с радостной хитрецой посмотрев на молодого солдата. Тот вежливо ухмыльнулся и закатил счастливые глаза. - И у тебя, Крышкин, неплохая фамилия. - Лейтенантов со сдержанным уважением осмотрел его высокую широкоплечую фигуру, с боков оформленную мощными длинными ручищами. - Все понятно? - Салага опять кивнул головой и сверкнул по-щенячьи преданными глазами. Лейтенантов удовлетворенно потер ладони и пошагал к штабу, не обращая никакого внимания на топающего за ним доверчивого верзилу.
Утром, сырым и туманным, рота шлепала по лужам строем в полном боевом облачении прочь от гарнизона. Позади плетущейся роты полз, дымя и фыркая, УАЗ защитного цвета с невыспавшимся водителем и храпящим рядом с ним полковником. Впереди роты ближе к менее топкой обочине плелся лейтенант Цыпкин, командуя и ругаясь одновременно. В такт неровному шагу роты бренчали стволы заплечных автоматов об края касок на солдатских головах. Всем было не до веселья, кроме Лейтенантова, затесавшегося в середину строя, подальше от офицерских глаз, шедший налегке в солнцезащитных очках в спасительной близи от вдвойне нагруженного воинским оснащением Крышкина, которому по-видимому была ни по чем удвоенная тяжесть. Крышкину хотелось только одного: что-нибудь съесть, чтобы успокоить томительную пустоту своего немалого желудка.
По пути роты случилось забавное происшествие. Неожиданно у дороги возникла покосившаяся фигура в старом выцветшем женском пальто, бредущая навстречу. Лейтенант Цыпкин и многие солдаты не сразу признали в ней бывшего сослуживца Тявкина. Уволенный прапорщик ощерился разбитым ртом, с презрением оглядел идущую мимо роту и кашляя крикнул лейтенанту:
- Что, Цыпкин, козлят на прогулку повел?
Лейтенант бросил в равнодушный гордый взгляд на отставного спившегося сотоварища и скомандовал: