По школе, где учился Олег, гулял сущий вирус. Он завелся у старших учеников, а в мае эпидемия подкосила и шестой "Б" класс. Вирус перелетал с парты на парту в крылатых записочках и раскрашенных фломастером тетрадках-анкетах.
Любовную лихорадку подхватил и Олег. На совместной сдаче шестыми классами нормативов по физкультуре. Когда Лиза Кострова, вертлявая "рыжуха" из "6А", как золушка в принцессу, преобразилась в стройную, прыгучую гимнастку, сногсшибательно крутящую кульбиты, обруч и ленточку. Вкупе с титулом "мисс шестых классов" она обрела славу неприступной сердцеедки и окуталась слухами-небылицами отвергнутых поклонников: о глупости, высокомерии, веснушках, замазываемых гуашью, "заморочках" - не дружить с пацанами, не умеющими сесть на шпагат.
Олег долго колебался, но за неделю до конца учебного года, наконец, отважился открыться Лизке и расставить все точки над "i". Чтобы застать ее одну, без подружек-насмешниц, он проследил за ними и, выяснив, что по дороге из школы домой они расходятся у магазина, ждал Лизку неподалеку, разодетый в новые, собственноручно глаженные до хруста брюки и рубашку.
- Внучок, помоги бабушке старой, донеси авоську, - легонько похлопали Олега по спине, - набрала консервов, молока, а силы не те, не утяну.
Олег и моргнуть не успел, как в ладонь ему вложили веревочную сетку.
- Юленька, смотри, кто это! Помнишь мальчика, - заглянув Олегу в лицо, сказала старушка жмущейся к ней светловолосой девчушке-ангелочку лет четырех, - который учил тебя кататься на коньках?
У Олега в животе ухнуло: Лиза прощается с подружками, вот-вот скроется за углом, а тут - старушка с сумками и воспоминаниями. Впервые в нем сражались любовь и долг мужчины. И стерли вдруг глупый страх перед подружками Лизки: ему стыдиться нечего, а ей да - если слушает всяких дур.
Заговорю с ней завтра, в школе, будь что будет, решил, так решил, сказал себе Олег, подмигнул ангелочку и протянул свободную руку старушке: - И сумку тоже мне давайте. Тяжелая она у вас.
- То нам с внучкой на двоих, - воспротивилась старушка. - Да не малышкой. Вон моя вторая радость и помощница. Лиза! Не видишь нас разве? Иди, я познакомлю тебя с нашим с Юленькой кавалером.
... Возвращался Олег вечером в уверенности, что провел самый счастливый день в его жизни, и что принцессы и старушки-феи - не сказки. Дома его встретил хмурый отец.
- Пойди, - пригласил к своему рабочему столу, заложенному чертежами.
- Пап, на спортивные сборы я не поеду, - вообразил, что речь о каникулах, Олег.
- Почему? - быстро спросил Владимир.
- Ну.. чего я там забыл? Лучше, как кончится в школе практика, я Алексин в поле или пастухом наймусь. Как ты хотел: под присмотром и при деле буду. Черныша в сторожа займут. Еще денег заработаем.
- А что не в дворники, сынок? Зачем учиться, добиваться успехов? Мети, мой дороги на свежем воздухе. И хвосты собакам верти. Не наигрался еще?
- Я не играю! Как ты не поймешь, что Черныш - мой друг?!
- Как ты в толк не возьмешь, что и я тебе не враг?
- Тогда почему ты не разрешаешь мне оставить Черныша? Я поклялся, я ручаюсь за него. Почему другим можно, а мне нет? Потому что их родителей в детстве собаки не пугали?
- По-твоему, я трус? - потемнел Владимир.
- Нет, - мгновенно остыл Олег, - не трус. Ты злопамятный.
Они оба шумно дышали, словно запыхавшись от физической борьбы.
- На память не жалуюсь. Чего и тебе желаю, - сказал Владимир. - Бережет от одних и тех же граблей и шишек на лбу.
- А если я умею обращаться с граблями?
Владимир медлил: счесть реплику Олега дерзостью или отчаянием.
- Добро бы так, - заговорил с расстановкой, примирительно. - Вижу, в сути растешь ты правильным мужиком, с корнем. Но опыта пока по возрасту - с гулькин нос. Потому и поправляю, чтобы не профукал будущее, сделался счастливее, чем я... Не толковали мы раньше о таких вещах. Ты повзрослел как-то резко, без меня... Но знай: ты - самое дорогое, что у меня есть.
- Дороже Елены Николаевны? - не верил Олег.
- С ней всё, - отсёк Владимир. - Велела кланяться. Не наш человек. Да не горюй, справимся.
Он бодрился. Той ночью на балконе, несколько дней назад, от снедающей тоски он выпил, а затем позвонил Елене. "Начнем с чистого листа, уедем! В Дубну или Электросталь. Разобьем дом, сад, как у Санчоса. Почему утопия? Увольняюсь, так нужно. Не пьян. Ответь, ты со мной?", - он, действительно, осуществил бы запредельное, скажи она "да". Но выпало иначе: "Хватит изгаляться. Ты не декабрист. А я не подопытный кролик".
Ее слова вышибли у него из-под ног опору. Да, в голове всегда ненавязчиво сидело, что Елена - из женщин роскошных, знойных, но не жертвенных, не жен. Однако мысли не посещало, что она бесконечно далека ему и беспощадна.
Тупая боль уплыла за желудок и там копилась. Перед еще одним неотвратимым испытанием - разоблачением. Его Владимир должен был учинить себе сам, невзирая на возможную катастрофу и рану - теперь без выбора и отлагательств.
- Ладно, собственно, звал я тебя не за тем, - Владимир отвернулся к столу, приподняв бумаги, вытащил из-под них что-то, - хочу вот вставить в альбом.
Для кого-то - две простые черно-белые фото 10х15. Для Олега - копии треснувших, но бесценных миниатюр - немногого, что напоминало о людях, которых никогда больше не будет рядом. Он бережно взял снимки.
- Хорошо, - поддержал отца, - они тут веселые.
- Это с твоих карточек, из записной книжки, - уточнил Владимир. - В фотомастерской увеличили.
Олег кивнул, всматриваясь в неразличимые прежде детали: бабушкины морщинки, силуэты бабочек на портфеле школьницы-матери.
- Я хоть чем-нибудь похож на маму? - голос его дрогнул.
- Похож. Улыбкой. И характером: неуступчивым, но добрым - таких жизнь бьет тяжелей...
- Слушай, вот что, - собравшись с духом, Владимир перешел к главному, - письмо нам с тобой пришло. От маминых родителей - твоих деда с бабкой.
Олег отшатнулся.
- Ты что? Мама же была сиротой!
- Сиротой, верно, - будто клещами вытягивал из себя Владимир, - при живых родителях. Эти люди отреклись от нее. Из-за того, что наперекор их воле она была со мной и дала тебе жизнь. Из принципа.
Качнувшись, Олег зашептал: - Зачем?! Вы обманывали меня столько лет! Зачем? Я имел право знать! Вы что были из враждующих семейств, как Ромео c Джульеттой?
Господи, парень, тебя и сейчас не вразумить, что реальность жестче любого Шекспира, подумал Владимир, не оттоптав душу, где уж тогда?
- Нет, - вслух продолжил он, - но маме готовили другую пару, судьбу. И в их понятии, она ослушалась, опозорила семью, традиции. В общем, они даже не приехали на похороны и ни разу не взглянули на тебя... И с тех пор мы больше не слышали и не видели их. Пока не пришло это письмо. Наверное, они разыскали наш адрес через твоих друзей в Алексине.
- И что им теперь нужно? - холодно спросил Олег.
Опору одинокой старости, висело на языке Владимира.
- Реши сам, - он вручил Олегу злополучное письмо, согнутое тубусом в свиток, - что им нужно и заслуживают ли они его.
Владимир вышел в кухню, оставив сына наедине с шестью листами ровных, как солдатики, букв с завитушками - точно с древней книги или открытки. "Буга Элеонора Кирилловна и Ренат Рудольфович", - вновь и вновь складывали губы Олега узорчатую подпись, перед тем, как, совладав с собой, он взялся читать письмо с начала.
... В кружке бесновался, норовя выплеснуться, чай - Владимир мутил ложкой шальной водоворот, размешивая пухнущие в глазах строчки письма - он помнил их почти дословно - и доказывал себе, что план свекров обречен: Олег не захочет с ними общаться. Как бы те не чернили Владимира за якобы совращение, развращение Дины, легкомыслие, эгоизм, грех - зачатие ребенка в блуде, без любви; не оправдывались обидой, горем и обычаем - их нельзя извинить.
Пускай в словах их есть доля правды. Он, Владимир, с пеленок не был паинькой (счастье, что сыну не в полной мере передались его былая отчаянность и бесшабашность) и заблуждаться на этот счет не приходилось. Но, философски получая должное за лихачество и хулиганство, на подкорке всегда держал, что родные примут его любым. И так должно быть в семье. Грозиться, за грудки отпрыска встряхнуть для острастки - законно, отлучать, изводить, отвергнуть - нет. Потому что родная плоть и кровь. Навечно.
А свёкры... Ну, забеременела дочь по неосторожности. Так Владимир же не упирался, признал, женился. Посудачили тетерки-соседки, да угомонились. Житейское, что называется. А эти до трагедии довели. И ведь не раскаиваются. Снисходят, полагая осчастливить. Имеют наглость осуждать, что он мало дал сыну, пренебрегал им. Они-де обеспечат внуку достойное будущее: частный дом, огород в Алексине, бизнес, который тот когда-нибудь унаследует. "Пусть едет скорей - застать дедушку, тот плох совсем, после инфаркта, а захочет - насовсем остается. И тебе, Володя, лучше будет. Знаем, и так жить нелегко, а какой жене с чужим ребенком нянчиться охота. Да и тебе несподручно: не до него тебе, как и в прежние времена".
"Не верь им, не верь!" - заклинал Владимир, а на щеке его колыхалась жилка, как если бы Олег стоял напротив и повторял мучительный упрек: "Я столько ждал, а ты не приезжал. Тебе было не до этого. Я тебе не нужен".
- Батя, - услышал Владимир сквозь туман в голове. Осознал, что сын обращается к нему так впервые. Отчего бросило поочередно в жар и холод.
- Батя, - снова сказал Олег, - я должен ехать.
- Ты поверил им? - во рту Владимира пересохло. - Посторонним людям?
Олег выдержал его взгляд: - Мне кажется, мама бы их простила. Я должен.... Поеду в пятницу после школы. Ты позаботишься о Черныше, пока я не вернусь?
Закусив губу, Владимир кивнул.
II
...В окрашенном под коричневый известняк бюро пропусков прокуратуры по отношению охранников Катя всерьез ощутила, что стоит на пороге тюрьмы. И представила, как, если ее отсюда не выпустят, сообщит об этом в институт и родителям. Оробела и Ксюша: она прекратила распекать Катю за то, что та положилась на Владимира, не удостоверившись, что конфликт с парнями улажен, и не взяв ничьих координат, втянула ее в соучастницы; и съежилась, словно стены и своды здания сдавили ей плечи.
К четвертому этажу, куда направили девушек, их волнение достигло предела. Даром, что на удивление светлые коридоры и двери комнат не вязались с мрачным духом заведения и ледяной синей формой его сотрудников - они не развеяли девичьих подозрений о подземелье с казематами и камерами для преступников.
Подругам велели подождать. Вскоре к ним вышел статный шатен в штатском, светло-песочном костюме:
- Екатерина Алексеевна, проходите. Ксения Сергеевна, вам в кабинет напротив.
Подруги в панике переглянулись, но подчинились и расстались.
- Садитесь, - сказал Катерине шатен. Грохотнув выдвижным ящиком, он шлепнул на стол ворох чистой писчей бумаги и штук шесть шариковых ручек. Затем испестрил каракулями перекидной календарь в поисках той, что пишет без скрипа и перебоев. Потом сверился с часами и начал заполнять бумаги. Проделывал он всё неторопливо, привычно, раскованно, как если бы находился без посетителей.
Не отрываясь от бумаг, у Катерины попросили паспорт; списывая данные, осведомились о семейном положении, образовании, месте работы и учебы. Причем казалось, что ответы заносятся в лист быстрее, чем она их озвучивает.
- Судимости не имела, - выделил шатен и, наконец, взглянул на Катю, обнаруживая, что благодаря сухощавости и молодежной стрижке - по-мальчишечьи прямой, прореженной челке и удлиненным волосам на шее, производит впечатление, что моложе, чем есть на самом деле - человек, которому, судя по складкам на лбу и у рта, перевалило глубоко за тридцать.
- Мое имя Геннадий Антоныч Старыгов. Я старший следователь прокуратуры. Наша с вами беседа носит официальный характер, в связи с чем обязан предупредить, что отказ, уклонение от дачи показаний, а также дача заведомо ложных показаний наказуемы - статьи 181, 182 Уголовного кодекса РСФСР.
В Кате хаотично встрепыхнулась логика: как может действовать кодекс страны, которой уже нет, и шевельнулось потустороннее знание о праве хранить молчание, однако их тут же смыли нахлынувшие откуда-то из-под лопаток мурашки. Меньше сорока восьми часов отделяли вполне нормальную, суетливую, но законопослушную жизнь Кати от этого кошмара. Тогда Ксюше позвонили и, сославшись, что повестку почта доставит с опозданием, назначили обеим дату явки на допрос по делу номер "шестнадцать пятьдесят шесть". И сейчас, меньше пяти минут переродили тревогу и удивление Кати, как дурацкое недоразумение стало "делом", в неуверенность в собственной безопасности и благополучии и в уверенность, что штрафом теперь не отделаться.
Неужели, Ксюша близка к истине, и Владимир оказался болтуном, наобещал, а сам "слинял в кусты", не мороча себе голову или просто-напросто забыв о ней и ее проблеме? Нет! Он, конечно, циничный тип, но не подлец. Значит, что-то пошло не так? Они получили свое, но потребовали еще, не забрали заявление? Тогда Владимир тоже взят "в оборот"? Бред! Не так уж сильно они виноваты. Собаки разодрали вещи, но никого не поранили - исключено! И за это не судят! За что же с ними сейчас так обходятся?!
Ей пригрезился Владимир, с растрепанными волосами, в темно-сером свитере, тут же захотелось прильнуть к нему под защиту, и стало больно от того, что это невозможно.
А вдруг с ним случилось что-то нехорошее?! Тот тип, похожий на грызуна, угрожал ему... А она, вместо того, чтобы выяснить, все ли в порядке и поблагодарить человека, пряталась от него, увиливая даже от прогулок с Олегом.
- Я спрашиваю, как давно вы знаете Марка Телешева и как могли бы его охарактеризовать? Екатерина Алексеевна, сосредоточьтесь, пожалуйста. Я третий раз повторяю вопрос, - возмущенный голос Геннадия Антоныча рассеял ее иллюзии.
- Причем тут Марк? - сказала она с внезапной агрессией, - может, вам еще про одноклассников и детский сад рассказать?
- Была бы нужда, рассказали, - урезонил следователь. - Не зарывайтесь. Мы многое знаем и сами. Включая детали вашей личной жизни. Например, то, что вы и ваша подруга недавно расстались со своими близкими друзьями - тире сожителями.
Катя вспыхнула и испепелила собеседника брезгливым взглядом.
- Благодарите за бдительность соседку по площадке, - просветил следователь, - если бы не ее помощь участковому, допрашивали бы вас не как свидетеля, а члена банды, которая, помимо прочего, убивала людей, чтобы завладеть их жилплощадью. Приятель ваш Марк Телешев, устроивший вам квартиру, подозревается в тесной связи с бандой, в частности, в распространении наркотиков в клубе, где он работал. Кстати, небезызвестный вам Падкин был одним из его клиентов.
- На махинации Рожина с районным ЖЭКом, - продолжал, не давая Кате опомниться, следователь, - мы вышли давно. Не удавалось найти непосредственных исполнителей, убийц, чтобы доказать их связь с заказчиком. Действовали они довольно аккуратно, без очевидцев. За исключением одного раза. И то потому, что не предполагали, что их могут выдать. Догадываетесь, о ком я?
- Обо мне? - упавшим голосом осведомилась Катя.
- В какой-то мере. Вообще, о собаках. Эти типы были настолько убеждены в своей безнаказанности, что посмели заявиться с жалобой на вас в милицию, "подарив" нам тем самым отпечатки своих пальцев. Ну, остальное - дело техники. Так что теперь ваши обидчики в камере и дают признательные показания.
В голове у Кати прояснялось, чего не скажешь о душе. Вроде бы все нормально: бандиты в тюрьме, она на свободе, но ощущение, что извалялась в мерзости, наоборот, усилилось. Марат - сообщник бандитов, наркоделец? Она с Ксюшей столько времени общалась с убийцами?
Плохое, даже убираясь прочь, напоследок отнимает что-то хорошее: начиная хуже думать о ком-то, вселяешь это недоброе в себя. И без привычки сопротивляешься, отказываясь верить в зло рядом с собой.
Ошибки быть не может, выгораживать бывшего сокурсника не стоит, разбил робкие надежды следователь, когда Катя описала Марата, каким запомнила его со студенческой скамьи. Она пожала плечами и повторила, что плохого за тем не замечала.
- Ладно, - отстал, наконец, прокурорский работник, - подпишите протокол. Здесь: "с моих слов все записано верно". На суде, я думаю, ваше присутствие не потребуется. Что еще? Пока длится следствие, квартира будет опечатана. В недельный срок вы должны ее освободить. Да! Дмитрий Ильич, ваш участковый просил передать вам этот номер телефона. Он сказал, там надежные руки для Магды. Всё. Давайте повестку, я поставлю отметку на выход.
Вот так. Росчерк фиолетовой пасты обозначил реальность нового этапа в жизни Кати.
Она и Ксюша очутились в коридоре почти одновременно. И обнялись, уткнувшись носами в плечи друг другу.
- Кошмар, - шепнула ей Ксюша, - с другой стороны, с квартиры и так и так пришлось бы съезжать: она нам больше не по карману.
III
...Владимир ощущал одиночество и нечто, склонное к безысходности. Мысль, что свекры, богатые и влиятельные, щедрыми подарками и посулами способны переманить сына, легко оформив опекунство, и неизвестность разъедали как ржа. Чтобы не удариться в запой, он занимал себя мелким домашним ремонтом. Смазал и подтянул дверные петли, сменил перегоревшие лампочки в светильниках, завинтил ножки в табуретах, в отгул - разобрал барахлящий видеомагнитофон.
Сгорел резистор, требовался запасной и паяльник. За ними Владимир зашел в комнату Олега, где в стенном шкафу хранил микросхемы, электроприборы и старые готовальни, и где совершенно некстати наткнулся на банку зубного порошка "Семейный". Ее брякнувшие внутренности заставили Владимира ознакомиться с содержимым.
В банке лежали замусоленные игрой в "перевертыши" жвачные фантики, вырезанный из дерева копьеносец, на щите которого спереди было выбито "DК", а сзади - "Д. Копьёв"; стеклянная пирамидка, брелок-головоломка с цветными шариками и танк - из спичечных коробков и спичек.
Когда же, по просьбе сына, Владимир клеил и красил этот "танк" для напольных "баталий"? Как давно первый раз, полуторамесячного, взял Олега на руки, и тот расплылся в улыбке и чмокнул губами, с тех пор до восторженного визга полюбив, чтобы отец поднимал его вверх и крутил "вертолётиком". Помнит ли сын это? Случалось ведь нечасто...
"Я столько ждал, а ты не приезжал!" - снова взорвало виски.
Они все уходят от него... Все, кто когда-то его любил. Очередь Олега.
Ну и что? Собственно, пара-тройка лет, и, так или иначе, это случится. Парень повзрослеет, отец, как и прочие родственники, ему перестанут быть интересны: их навсегда потеснят закадычные друзья и первые подружки - закономерный процесс. И какая разница, произойдет это на глазах Владимира или свекров?
И что страшного? Жизнь Владимира всего лишь станет такой, что была полгода назад. Те же возвращения по вечерам с работы в пустую квартиру, готовка для себя одного, без хлопот, без собак. Снова отыщется и "приходящая", чужая, чуждая, но ласковая...
Нет, врёшь, понял Владимир. Как было, быть не может. Потому что бессмысленно: ради чего дальше тянуть эту канитель - коптить небо?
"Собаки и дети не ошибаются с выбором", снова запульсировали в мозгу Владимира слова Катерины.
Как же она тогда смотрела на него, как дрогнула! Он живо представил развитие их встречи, что он хотел бы делать с ней, но еще одно воспоминание об Олеге его остудило: "Катя - не такая! У нее есть жених".
Хватит! Размазня! Не юноша - мечтать о недоступном!
Скверно, скверно. Он поскорей сунул игрушки в коробку, запихнул ее в дальний угол шкафа и захлопнул дверцы.
По крайней мере, пока Черныш с ним, Олег душою тоже с ним.
Поел этот пес хоть что-нибудь? Третий день выпендривается, не притрагивается к стряпне Владимира. Он заглянул в кухню: гречневая каша с тушенкой лежала в блюдце тем же ровным слоем. Рядом на полу стояли еще две тарелки и миска: с кашей, мясом, сосиской и костями.
Черныш лежал в закутке в коридоре, скукожившись и, как показалось Владимиру, обмякнув.
IV
Сессия впервые предвестила Кате начало отдыха: вместо занятий - краткие консультации-наставления студентам перед экзаменами. Освободившись рано, она отправилась не домой, а в центр. Прошла по Тверскому, Гоголевскому бульвару, узкими переулками с высокими домами, "булгаковскими" местами, выбралась к Патриаршим прудам и бродила там. На обратном пути ей сделалось весело.
В квартире, с которой со дня на день, им следовало съехать, она застала Ксюшу выкладывающей из чемодана уже собранные вещи.
- Мы с Костей помирились, - расцвела она, - он приходил, мы долго говорили. Он уволился из конторы, выкупил в доле с Генкой списанный грузовичок. Теперь работает на себя, по удобному графику. С Романом не общается.
Катя молчала.
- Он сказал, - Ксюша разволновалась, - что жить без меня может, а мечтать нет. Я поверила, потому что со мной точно также... Мы подали заявление, и завтра я перееду к нему.
- Как же это хорошо, Ксюша! Что у вас все по-настоящему, - сказала Катя.
- А как у тебя дела? Об общежитии договорилась? Магду пристроила?
- Нет, я возвращусь в Тулу. Вместе с ней.
- Вас распустили на каникулы? Постой, ты же собиралась поработать в приемной комиссии.
- Я... Слушай, мой роман с Москвой закончен. Не срослось. Я размышляла, я не вижу здесь своего будущего и не хочу его. У меня отличное образование, постараюсь применить его по делу, на заводе в родном городе. Так будет правильнее.
- Ты сошла с ума? Получила "красный" диплом, поступила в аспирантуру, преподаешь в Университете, сдала "кандидатский" минимум - и похерить это, вернувшись в глушь? Конечно, ты сошла с ума. Переутомилась, переучилась. Тебе просто надо немного отдохнуть. Опомнись!
- Аспирантура никуда не денется. Переведусь на заочное отделение, когда наберу практического материала, восстановлюсь. Я так решила. Пока я занимаю не свое место. Ну, согласись, что я за педагог? Чему я могу учить, не работав по профессии?
- Тебя же хвалили на кафедре за "вечерников", как они блестяще сдали экзамены.
- Это не моя заслуга, а их. Я не дала им ничего из того, что нельзя прочесть в учебниках и книжках.
- Это из-за него, верно? - сумрачно спросила Ксюша.
- Из-за него тоже, - Катя вздохнула, вспомнив о Владимире.
Ксюша положила ей руку на плечо.
- Тебя предал любимый человек. Паршиво, больно, обидно. Но разочарования случаются у всех. Их надо пережить. Не калечь себе жизнь. Найдешь нормального парня, на Романе свет клином не сошелся.
- Роман?! Я благодарна ему. Не брось он меня, я и дальше не замечала бы, что не живу, а превратилась в механизм, не существующий вне расписания. Желающий только покоя. Я растворилась в ворохе бесполезных занятий. Стала их заложницей. Настолько, что перестала отличать, где я, а где то, какой мне положено быть. Раньше мне казалось, счастье - когда знаешь, чего хочешь и добиваешься этого. А теперь уверена, счастье - любить то, что у тебя есть. И вижу, что, кроме дружбы с тобой, я здесь ничем не дорожу. Пойми, меня не пугают препятствия, но я не хочу испытаний ради испытаний. Все равно, что, не умея грести, садиться за весла, вместо того, чтобы перебраться вплавь или вброд. Или как бесконечно подклеивать гнилую веревку. Я говорю ужасные вещи, но совершенно спокойна, слез нет. Я разучилась и радоваться, и плакать... Так невозможно. И из этого один выход - уехать. Быть настоящей, жить настоящим, узнать, какая я, настоящая. Создавать, а не копировать, чувствовать, а не притворяться.
Ксюша смотрела на нее с жалостью.
- Другого назвала бы "слабаком", но зная тебя.. Я всегда равнялась на тебя, на твою упёртость. Пожалуй, я отмутузю любого, кто заикнется, что ты едешь побежденной или сломленной. И не буду отговаривать - думаю, талант не засохнет и на родных болотах, а одумаешься, надеюсь, быстро, вернешься. Ты не какая-нибудь свистушка, ты - трудяга, ты достойна своей мечты и хотя бы чуточки везения, и ты заслужила каникулы. Так что, расслабься, подруга, на полную катушку.
- Я так соскучилась по старенькому пианино, - растроганно прошептала Катя, - приеду, переиграю, все что умела, если не забыла. Вальс Грибоедова, он получался лучше всех.
- Билет-то купила?
- Да, на завтра, без пятнадцати четыре - отсюда, в семь - уже там.
- Так скоро! Черт! А я даже проводить тебя не смогу.
- Не нужно. Я поеду налегке, с собой - одежда и личные вещи. Всю посуду и мебель забирай себе, пригодятся в семейной жизни.
- Хорошо, кроме... - Ксюша раскопала один из свертков с вещами, - хрустальные бокалы разделим поровну, на память о славных временах, когда у нас с тобой до безобразия все было общее, - она моргнула, стряхивая слезинки, - и главное, самое позднее второго сентября ждем тебя к нам. Будешь последней свиньей, если пропустишь мою свадьбу.
Ночь напролет они вспоминали и прощались, советуя, желая, грустя...
V
Катя застегнула молнию на дорожной сумке, отставила ее в сторону и набрала тульский номер:
- Мам, я собралась, сейчас выезжаю. Встречать не надо, приеду засветло.
Трубку заворчала.
- У нас будет много времени, я все объясню. А сейчас ответь сама. Ты любишь папу? Я не шучу, - Катя не сдержалась и улыбнулась бурной маминой реакции. - Я так и думала. Скоро буду. Пока!
Осталось пробежаться по комнатам, проверяя, не забыла ли чего, и заодно поблагодарив эти стены за приветливый, пусть и недолгий приют. И присесть на краешек дивана - на "дорожку".
Тишину продрал рев телефона, но Катя игнорировала его, потому что с кем нужно, переговорила. Но звонки не прекращались, и, на всякий случай, она отозвалась.
- Катя, здравствуйте. Это Владимир, Дремлев. Такое дело. Олег пару дней будет отсутствовать, Черныш под моей ответственностью. И, по-моему, он либо чудит, либо с ним что-то не ладно. Вы вроде как разбираетесь в собаках, взглянете?
- Я не смогу, - ей было нелегко это сказать, - я сегодня уезжаю.
- Вот как. Надолго?
- Скорее всего, насовсем.
- И куда?
- Возвращаюсь в Тулу, к родителям...
- Почему?
- Так сложились обстоятельства.
- Чудовищно, - она почувствовала, что он расстроен. - Может, вам нужна помощь? Я могу что-либо для вас сделать?
- Спасибо, не надо.
- А собаку куда?
- С собой.
- Ясно. Диктуйте тогда адресок, телефончик. "Земели" ведь: путь в Алексин один - через Тулу. Как-нибудь пересечемся.
- Володя, мы не должны видеться, - Катя набрала полную грудь воздуха. Она не обязана говорить правду, но пообещала же себе. Ну да пусть - все это останется здесь, в Москве. - Я не смогу с вами дружить. Потому что... люблю вас. Люблю. Но не настолько, чтобы причинять боль тем, кто в этом не виноват. Передайте Олегу, что у него все получится, и прощайте...
- Катя!
- Простите, я спешу.
Владимир замер. В трубке раздавались гудки, а он все стоял, не двигаясь, не веря тому, что услышал. Она любит его! Но не хочет делать кому-то больно. Кому? Жениху! Нелюбимому.
Он присел на диван. Мысли скакали, он ощущал удары сердца. Обычно женщины говорили ему о любви после того, как он "доказывал" им ее физическую составляющую, до того - не успевали.
Другой же смысл слова "люблю" всегда его пугал. Готов ли он к нему? Не отшутиться, а по-настоящему. Ведь эта девушка не потерпит половины...
К ней тянет, ею хочется обладать, с ней легко и забавно ругаться. С ней часто ругаешься, но между ними есть что-то общее, что не позволит рассориться окончательно.
Черныш, прокравшийся с начала разговора в комнату, подошел к нему, положил голову на колени и уставился в глаза. Левая рука Владимира, со шрамиком под часами, взметнулась вверх. Потом опустилась на собачью морду, погладила шелковистые уши. Какое-то время Владимир сидел в оцепенении, потом схватил ключи, взял Черныша на поводок и выбежал из квартиры. Проскакивая ступеньки, они скатились с лестницы на первый этаж, выскочили на улицу и поймали машину.
Спустя двадцать восемь минут Владимир нырнул в окошко вокзальной кассы: - Один на Тулу. Ближайший.
- Ближайший отходит через три минуты.
- Давайте!
- Седьмой путь. Сдачу-то заберите!
Владимир уже мчался по перрону.
- Черныш, ищи! Ищи Катю, ищи Магду!
Черныш засуетился, закрутился. Взгляд Владимира цеплял мелькающие окна. Поезд пыхнул и толкнулся, вынудив Владимира с Чернышом взлететь на подножку первого попавшегося вагона. В тамбуре им преградила дорогу проводница.
- С собаками без намордника запрещено. Где билет на животное?
- На него? Не знал, что положено. Купил бы, - Владимир старался говорить уверенно. - Он смирный, никого не тронет, вы уж пустите нас, пожалуйста...
- Правила одинаковы для всех, - с каменным видом произнесла проводница. - Придется сойти. Пожалуется какой пассажир, что зверюга ваша без намордника, а мне отвечать? Сходите, я говорю!
И она распахнула дверь, подталкивая Владимира в плечо.
- Слушайте, мне очень важно попасть именно на этот поезд. Нельзя мне иначе. Хотите, я вам штраф заплачу?
- Зарплату тоже заплатите, если меня из-за вас уволят?
Поезд опять качнулся, начал разгоняться. Черныш заскулил и дернулся на поводке.
- Не выкидывать же меня на ходу, - рассудил Владимир. - Высадите на следующей остановке.
Проводница поджала губы и шагнула закрыть двери. Лишь она поравнялась с Чернышом, тот извернулся, прошмыгнул под ее рукой и ... выпал из вагона. Поводок, кольцо на карабине которого не выдержало могучего рывка и разогнулось, хлестнул по ноге Владимира.
"Олег не простит", - подумал он, скрипнув зубами. Варианты свистели меж ушей Владимира - он решал, с какой из потерь смириться. Отодвинув проводницу, высунулся наружу, посмотреть, где пес, потом устремился в пассажирский салон. А затем бросился обратно и, преодолев проводницу, кубарем вывалился из вагона.
Он увидел, куда направлялся Черныш... К девушке с каштановыми волосами и рыжей собакой.
Они подбежали к нему. Владимир тер колено и глупо улыбался.
- Володя, вы, вы - сумасшедший! Зачем вы прыгали? У вас кровь! - она щупала ему пульс, гладила по голове и одновременно хотела отвесить подзатыльник за ребячество.
- Порядок, чуток кожу ободрал. Вы почему на поезда опаздываете?
- Мой поезд позже. Здесь в это время ходят два рейса. Так вы...
- Я-то порадовался, что вы передумали. Где, кстати, ваш жених, которого мне придется убить, чтобы вы не чувствовали себя виноватой?
- Володя! С вами точно все в порядке? Голова не болит? Надо скорей к врачу.
- Я здоров и, по-моему, даже счастлив, - ответил он и лег на траву...