Аннотация: О набеге на Буджак и разорении Килии, о молдавском господаре Аароне и его вероломстве, приведшем Молдавию в стан держав христианских
- Пане Славомиру, да как же это возможно? - с немалым изумлением в голосе спросил межевой комиссар, от волнения даже привстав со скамьи.
- А вот так, пане Стасю.... Бывает в жизни и не такое. Вы ведь о третьем бескоролевье после Штефана Батори слыхали?
Межевой комиссар кивнул.
- Да, помню. Тогда ведь и взошёл на престол нынешний наш государь, Жигимонт Ваза.
- Взойти он, конечно, взошёл, сто лет Его Милости, но до этого была долгая история с претендентами. Как вы, пане Стасю, верно, знаете, таких было трое - сын Иоанна Васильевича, царевич Фёдор, сын Юхана, короля Швеции, Жигимонт и младший брат цесаря Рудольфа, Максимилиан. Литва стояла за государя московского, Польша же разделилась - канцлер Ян Замойский и шляхетство коронное полагали необходимым избрать принца шведского, поелику он был сыном дочери Жигимонта Старого и в его жилах текла кровь Ягеллонов, Зборовский же и его присные ратовали за цесарца, упирая на то, что Речь Посполитая ныне - в войне с турками, в какой империя Римская - лучший союзник. Долго ли, коротко - но престол в Кракове занял-таки Жигимонт, Максимилиан же, попытавшийся взять стольный град штурмом, в этом не преуспел и ушёл в цесарские пределы. Отаборился он в Бычине, что в двух милях от рубежа, и ждал своего часа - войско отнюдь не распуская, хотя и стоило оно ему, почитай, пять тысяч грошей в день.
- Без малого девяносто коп на литовский счет. - Быстро в уме подсчитал межевой комиссар. И добавил, вздохнув: - Война - дело разорительное, пане Славомиру. И чем это всё закончилось, и как эта вся история соотносится с убиенным вами цесарцем? - не без некоторого ехидства добавил подскарбий мстиславский.
Веренич улыбнулся.
- Вижу, пане Стасю, что полагаете меня в некотором роде хвастуном? Что ж, отвечу. Гетман и канцлер коронный решил, что терпеть враждебное войско в двух дневных переходах от Кракова более невозможно, и спешно собрал армию - в кою вошла и наша Острожская панцирная хоругвь. Дело было зимой, в январе, посыльный от канцлера прискакал на рассвете, а уже к вечеру мы были в Дубно - вот как решались тогда важные дела! Прибыли мы к Ченстохове, где был назначен сбор войскам, на Крещение господне, и на следующий день вышли в поход на Силезию. Накануне Татьяниного дня передовые хоругви наши, из панцирных гусар и казаков, подошли к Бычине - в коем стационировало войско Максимилиана. Атаковать цесарцев было решено на рассвете - конницей с флангов, пехотой в центре. Мы надеялись застать врага врасплох, спящим беззаботно - но забыли, с кем имеем дело; встретил нас не храп спящих, а густой огонь со стен. Благо, оные были невысоки, и пули немцев и венгерцев до нас не долетали. Хоругвь наша, до этого в регулярной войне не бывшая, тем не менее, смутилась и подалась назад - уж больно страшно было идти грудью на густой свинец. Ротмистр наш - тогда им был пан Любомир Кищоба, из богемцев - поднявшись не стременах, не говоря ни слова, глянул на нас с презрением, плюнул под копыта наших коней и помчался вперёд - в одиночку. Обидно нам тогда стало до чрезвычайности, нестерпимо стыдно, и все мы, не сговариваясь, с места в карьер ринулись на врага. Завязался бой у Немецкой башни - противу нас бились венгерцы, все, как один, в медных кирасах, с алебардами, палашами и пистолями, отменной выучки пехотинцы. Трижды мы подступались к их строю - и трижды откатывались, неся потери. Стальная стена! У меня пулей сорвало правую шпору, алебардой был распорот мой кунтуш - чудом тогда я уцелел. Воистину чудом.
Другие хоругви наши, впрочем, оказались удачливее - к полудню заняв почти всю крепость и оттеснив цесарцев к западной окраине, туда, где мы пытали её штурмовать. Внезапно из ворот, что под башней, на нас хлынула волна верхоконных - рейтаров, гусар, фузилёров - много превосходя нас числом. Мы не то, чтобы бросились врассыпную - но изрядно подались назад; и тут прямо на меня выскочил цесарец, видом - не рядовой рейтар, а, судя по богато расшитому камзолу и сабле в серебре - не меньше, чем ротмистр. У меня в руках был заряженный пистоль - и я, даже не целясь - поелику расстояние было едва пять саженей - выпалил в него. Он замертво свалился с лошади - и в ту же минуту вместо него против меня образовалось трое рейтар. Не желая более испытывать судьбу, я вверился своему коню - и через несколько минут покинул битву. Впрочем, бой довольно быстро сам собой утих, цесарцы не смогли прорвать наши порядки, потому что за спиной нашей хоругви вовремя развернулись панцирные гусары. Ну а на второй день цесарцы, потерявшие в битве более двух тысяч человек, запросили кондиций для капитуляции. Коронный гетман ответил, что всё войско может отправляться по домам, оставив себе холодное оружие и сдав лишь фузеи, пушки и знамёна, кроме того, Его Милость эрцгерцог объявлялся гостем коронного канцлера и гетмана - покуда его брат, император Рудольф, не предоставит достаточных оснований для его возвращения в Вену.
- Ну, про то я помню, тогда Максимилиан почти год провёл в Бендзинском замке - пока император не подписал окончательный отказ от претензий на Спиш... - Промолвил межевой комиссар, весьма довольный своими познаниями.
Старый шляхтич кивнул.
- Именно так. После Бычины Спиш окончательно стал польским, так что не видать вам, пане Стасю, тридцати трех тысяч коп пражских грошей... - и улыбнулся, широко и по-мальчишески открыто.
- Пане Славомиру, так я понял, что убитый вами в Бычине цесарец и был тем послом императора, коего вы встретили на Сечи?
Старый шляхтич развёл руками.
- Проницательность ваша в очередной раз делает вам честь, пане Стасю. Именно так!
- И он вас узнал?
- Откуда? Видел он меня мгновение, после чего - дым, пламя, падение с коня.... Когда за вечерней трапезой я напомнил пану Рудольфу Лясоте - а цесарца звали именно так - о событиях шестилетней давности, он изрядно оживился и даже не без некоторой радости стал меня расспрашивать о моём участии в деле при Бычине. Вот тогда я и покаялся. Он же лишь рассмеялся и сказал, что моя пуля, не пробив стальную кирасу, кою он надел под камзол в предвиденье битвы, лишь сбила его с лошади. Упав на замёрзший брук мостовой, он тогда, по его словам, с полчаса приходил в себя - но никаких ран на теле не обнаружил, лишь не мог после этого ходить от болей во всех костях. Также он согласился встретится с вождём ватаги нашей - его весьма обнадежило то, что под началом Наливайки имелось две тысячи казаков.
На следующий день, покинув Базавлук, я с Шаулой и пан Лясота с немцем Яковом Генкелем прибыли в наш стан. Наливайка ожидал нас в степи, за пределами лагеря.
Поначалу дело не заладилось - пан Лясота говорил на богемском диалекте, какой, как вы знаете, отличается и от русского, и от польского, на каких говорим мы. И некоторые слова его иногда были неясны - из-за чего терялась нить разговора. Посему сначала мы решили, на каком из славянских наречий будем говорить - как оказалось, пан Ласота прекрасным образом говорил по-польски, правда, вкрапляя в свою речь слова гуральские, моравские и силезские - но это уже было не так страшно.
- А немец, что прибыл вместе с вами?
- А немец был моим товарищем по несчастью, тоже казначеем; в этот день он выдал гетману запорожцев восемь тысяч золотых дукатов, отчего пребывал в страшном горе и решительно не желал участвовать в ещё одних переговорах, сулящих убыток казне. Я понимал его, как никто другой.... Впрочем, о разговоре пана Лясоты с нашим предводителем.
Поначалу цесарский посол был крайне осторожен в словах - неделя переговоров с запорожцами, чья старшина была весьма искусна в риторике, сиречь - словесных выкрутасах, не прошла для него даром. К тому же он только что заплатил гетману Богдану Микошинскому восемь тысяч золотых дукатов, взамен которых получил весьма расплывчатое обещание помощи, "ежели будет в ней нужда", и двух послов запорожских, коих он обязан был доставить ко двору цесаря - с непонятными полномочиями.... Так что ничего удивительного не было в том, что пан Лясота поначалу был весьма недоверчив и, как я понял, лишь ждал, когда вождь наш заговорит о деньгах. Но Наливайко искусно обходил эту тему. Он объявил, что готов встать под знамёна империи, что обязуется исполнять приказы командующего цесарскими войсками, что клянется действовать купно с иными войсками имперскими - в обмен прося лишь получения соответствующих случаю знаков, а именно - клейнод и штандартов цесарских. Пан Лясота был сим немало изумлён. И первым заговорил о деньгах, спрося у Наливайки, какую цену тот захочет за свою службу. Каково же было изумление и цесарского посла с его казначеем, и нас, многогрешных, когда Наливайка в ответ бросил: "Никакую". А затем, увидев наше изумление, добавил, ухмыльнувшись: "Кроме обычной платы в грош в день конному бойцу". Пан Лясота облегченно вздохнул, ибо, как я мог судить по его лицу, начал было уже думать, что сел говорить с умалишённым. Затем Наливайко добавил, что деньги для войска он готов получить по завершению кампании, после того, как выполнит те кондиции, которые ему выполнить надлежит. И спросил, куда именно ему направить своё войско - где бы оно было бы наиболее полезно.
Цесарский посол указал, что наибольшую пользу войско Наливайки может принести империи Римской в Молдавии, Бессарабии и Буджаке, а буде на то воинская удача - то и в Валахии и за Дунаем. Ежели казаки смогут принудить господаря молдавского Аарона выйти из турецких вассалов и оборотить мечи свои против Порты - то большего и ожидать не надо. Или разорить Килию - из которой снабжается войско турецкое в Семиградье, ныне осаждающее цесарские крепости по Дунаю. Наливайка ответствовал, что никакими уговорами склонить молдавского господаря к союзу христианских держав не удастся, понеже молдаване - людишки лживые и подлые, но единственно, что он может - это силою принудить Аарона к смене если не суверена, то, по крайней мере, стороны в идущей войне. Килию легкоконным казачьим войском не взять, но разорить Буджак - ему по силам. На том и порешили - на следующий день Лясота вернулся на Сечь, где, оставив своего казначея и взяв с собой посольство запорожское, ушел вверх по Днепру¸ на Чигирин - мы же, подарив войску запорожскому тысячу лошадей из тех, что взяли под Бендерами - двинулись на Брацлав.
- А почему не в турецкие пределы? - живо заинтересовался подскарбий мстиславский.
- А потому, пане Стасю, что для похода на Молдавию или, того больше, на дунайские крепости надобно иметь было порох и свинец для ружей и пистолей и ячмень с овсом да крупу для коней и казаков. А ничего этого у нас не было - был лишь рескрипт императорский о приёме на службу да два полковых штандарта цесарских. И мы на военном совете, на каком Наливайка собрал всю старшину своего войска - решили, что спервоначалу надо обратиться к старосте брацлавскому, Ежи Струсю, за помощью, буде же он откажет - потому что не обязан это делать - то собрать стации самотуж, своими руками.
В Брацлав мы прибыли в последний день Петрова поста. Наливайка, взяв с собой меня, полковника Шаулу и обозного пана Януша Гонсецкого, прибыл в замок - войско оставив на попечении полковников в миле от города. Не хотел он смущать брацлавское мещанство двумя тысячами головорезов...
Но пан Ежи Струсь не только отказался снабдить нас огнеприпасом и продовольствием для людей и коней - он рассмеялся в лицо Наливайке, прямо при нас, его старшине. "Стации? Банде разбойников? В набег на Килию? Знаю я вашу Килию, самый дальний турецкий бастион, до какого вы доберётесь - это шинок Исраэля из Ямполя, где твои, пане Северин, голодранцы пропьют и порох, и свинец, и ружья с саблями! Договор с цесарским послом? Да я тебе сто таких договоров покажу, и все на орлёной бумаге с печатями! А штандарты цесарские мне мои девки такие вышьют - сам цезарь Рудольф не отличит от подлинных!" Наливайко насупился, помолчал, подождал, пока пан Ежи до конца выговорится - а затем ответствовал ему вполголоса: "Что ж, я услышал тебя, староста. В войне Речи Посполитой с Оттоманской Портою ты решил принять руку турок. Это твой выбор, не смею тебя за это винить". Староста вмиг побледнел от таких слов. А Наливайко продолжил: "Мне нужно для войска моего две тысячи гарнцов крупы пшеничной, две тысячи четвериков овса для лошадей, сто пудов свинца и пятьсот пудов пороха для ружей и пистолей, две тысячи кобеняков доброго сукна, пятьсот шапок и триста пар сапог верхоконных, и ежели найдется - то сотню фузей турецких или венгерских. Денег на всё это у меня нет, но я выдам тебе заёмный лист. Соберешь ты это всё своею волею, или же мне придется дать команду моим молодцам на сбор стаций - мне всё равно. Я своё получу, с тобой или без тебя. У меня две тысячи конных казаков, у тебя - городовая сотня пушкарей и стрельцов. Решай, староста".
Ежи Стус подумал и ответил: "Вот что, пан Северин. Открыть для тебя свой арсенал я не могу - Брацлав крепость, и крепость приграничная. Ни ружей с пистолями, ни пороха со свинцом я тебе не выдам. Ржи и пшеницы дать тебе я смогу - хоть тысячу гарнцов, хоть две. Овса и ячменя для лошадей - тоже дам, нынче этого добра полны амбары. Свинец и порох ты сможешь купить у армянских купцов, что живут в слободе за Бугом - деньги соберешь на это сам. Я отпишу в Краков, что действовал ты самочинно и принудил меня покинуть замок - потому что отвечать за твои стации не хочу. Времени тебе даю две недели, потом вернусь и потребую покинуть крепость. Куда вы там дальше пойдете - на Килию, на Бендеры или к чёрту на карачун - меня это не касаемо. Его Милость король пусть решает, что делать с тобой, твоим войском и твоими стациями - я за всё это отвечать не буду".
Наливайко кивнул. "Это разумно. Уезжай. Я соберу припасы и уйду на полдень до Ильи-пророка". Староста брацлавский оказался великого ума человек... - и старый шляхтич усмехнулся в свои усы.
- И на Килию вы пошли?
- Конечно. Наливайко был не тот человек, чтобы разбрасываться словами да сорить обещаниями. На Илью-пророка табором в три тысячи сабель, семью полками - потому что к нам прибилось ещё, почитай, тысяча всякого лихого люда - мы вышли оконь из Брацлава на полдень. Шли открыто, единой лавой, но сторожа вперед и разъезды по сторонам постоянно рассылая - войско турецкое паши силистринского на то время билось за Тату и Эстергом, но мы опасались, что на пути окажется татарская орда, возвращавшаяся из Покутья. Несколько раз путь наш пересекали татарские разъезды, но небольшие, в двести-триста сабель; увидев, сколько нас - не принимая боя, уходили за Днестр. Реку эту мы перешли у устья Турунчука - обойдя Бендеры с полудня. Далее, до самого Дуная, лежала перед нами голая безводная и безлюдная степь, какой она была, наверное, на заре времён.... Хорошо, что мы запаслись водой из Днестра - до самого Китай-озера, что у посадов Килии, не встретилась нам ни река, ни протока, лишь редкие колодцы да озерца - кои мы в момент вычерпывали до сухого песка. Страшная мёртвая степь, в какой даже ковыль не рос....
- Взяли вы тогда Килию?
Старый шляхтич покачал головой.
- Экий ты быстрый пане Стасю.... Нет, крепость мы не взяли - да и не могли, у турок на стенах стояло, почитай, сотня пушек, заряженных на картечь. Они бы всё наше войско вмиг бы смели, парой залпов, решившись мы на приступ. Да и штурмовать стены мы не собирались - куда важнее было для нас разорить причалы, склады, арсеналы да пороховые ямы. А уж тут мы показаковали вволю! Горело и рушилось всё, когда мы через три дня Килию оставили - все посады полыхали живым огнём, и ещё неделю, оглядываясь назад, мы видели столбы дыма до самого неба.... Набег был знатный! Да и полон был изрядный, одних наших посполитых удалось вытащить более трёх тысяч обоего полу, полтысячи лошадей под седло, тысячу вьючных, под дуван, гурты скота, а уж всякого добра - не сосчитать, у любого казака торока были величиной с барана.... Это нас и сгубило.
- Вас переняли турки? Или татары?
Веренич вздохнул.
- Если бы.... Молдаване! На совете перед отступом решили мы уходить на полночь по-татарски, загонами, каждый полк обособь - растянувшись полосой от Прута до Днестра. Ватага наша к тому времени, почитай, была в семь тысяч конных и пеших, сгрудившись в единую лаву - мы бы испытывали изрядные трудности с водопоем коней наших. Днестр решено было переходить выше устья Турунчука - и уже на левом берегу, у Кучурганского лимана, на три конечных полка наших, более всего отягощённых добычей и оттого вынужденно неспешных, напал правитель Молдавии Аарон с семью тысячами конного войска. Молдаване не столько стремились нанести нам военное поражение, сколько ограбить обозы наши - в чём и преуспели. Казаки полков Шаулы, Карачая и Васильковича целый день отражали огнем молдавские атаки, стремясь спасти добро своё - но к вечеру изнемогли, и, бросив более тысячи телег с добычей и полтысячи вьючных лошадей, гружёных турецким товаром, шелками, бархатами, кожами да сукнами, да гурты скота - ушли налегке. Молдаване их не преследовали - им было чем заняться.... Когда Шаула с полковниками и казаками догнал ватагу нашу - а было это уже у Тилигула, почитай, близ границы - Наливайко, услыхав о таком вероломстве молдавском, поклялся отомстить Аарону, чего бы это ни стоило.... Как только мы перешли Кодыму и оказались на своей земле - Наливайко немедля послал гонцов к низовым казакам. Гетманом запорожским тогда был Григорий Лобода - какой тотчас же согласился покарать молдаван. Не прошло и двух недель - как совместное войско наше, почитай, в двенадцать тысяч сабель, собралось у Браслава...
- Двенадцать тысяч конницы - это, почитай, всё квартовое войско... - заметил межевой комиссар.
Старый шляхтич кивнул.
- Сорок полков тогда собрали Наливайко с Лободой, это не баран чихнул.... Два наших первых полка, Шаулы и Немогая, шли под цесарскими штандартами - а всего войско наше тогда растянулось, почитай, на две мили, со времен готов и переселения венгерцев те степи не видели такой тьмы войска.... Днестр мы перешли у Сороки, передовые полки - вплавь, остальные на плотах и каюках, собранных по окрестным селениям. Цецору, которую покойный Жолкевский в прошлую войну осаждал полгода и под которой потерял свою буйную головушку - взяли с налёту и сожгли дотла. У Сучавы встретили мы две тысячи молдаван во главе с Аароном - и разнесли их в клочья, сам Аарон, чудом оставшись в живых, бежал в Валахию. Мы же пошли далее, перешли Прут и вошли в Яссы - какие некому уже было оборонять...- старый шляхтич замолчал, посмотрел задумчиво в окно, вздохнул и продолжил: - Лихой был поход, что и говорить... Лобода предложил сжечь столицу и уходить на рысях - Наливайко же сказал, что спешить не надобно, а надобно показать Аарону, что под рукой у султана ему не будет ни покоя, ни тишины, ни безопасности. И настоял отабориться в Яссах на неделю - за какую неспешно взять ясырь в отместку за вероломство у Кучурганского лимана. Лобода согласился - взять в Яссах было что. Неделю мы собирали добычу, сгоняли скот, треножили коней и налагали на обывателей ясских оброк, исходя из их маёнтков - кому десять пудов пшеницы, кому полпуда сала, а кому и горшочек каймака. Сильно ущемлять молдаван мы не хотели, но и прощать вероломство господаря их нам было не с руки. В общем, за неделю мы собрали более двенадцати пудов серебряной монеты и едва ли не тысячу золотых дукатов - это не считая огромных запасов всякого добра. Войско наше по выходе из Ясс более напоминало торговый караван, нежели казачьи полки.
- Вернулись благополучно? - межевой комиссар слушал речи пана Веренича, едва ли не открыв рот, его интерес был неподдельным.
- Вполне, и более того. Аарон, вернувшись в разорённые Яссы, осознал, что султан далеко, крымская орда - за Днепром, Днестром и Бугом, а Речь Посполитая - в пяти дневных переходах. И лучше с Короной быть в приятельстве и союзе - нежели во врагах. И послал Аарон гонцов к господарю Валахии Михаилу и трансильванскому князю Жигимонту Батори - с просьбой ходатайствовать перед цесарем и королем Польским о приёме Молдавии в христианский союз против Турции. И получилось, что Наливайка исполнил оба пожелания Лясоты - и Килию разорил, и Аарона молдавского к союзу с Веной и Краковом противу Оттоманской Порты принудил. Да при этом мало, что ясыря собрал на многие тысячи грошей - так и потеря войска нашего в этом походе едва ли превысила полторы сотни казаков.
- При Цецоре Жолкевский потерял четыре тысячи из десяти тысяч своего войска, проиграв и битву, и войну, и жизнь свою... - заметил подскарбий мстиславский.
- Ну, Жолкевский не всегда был так неудачлив, противу нас он наоборот, всегда имел успех. Ну да вы об этом и сами знаете, пане Стасю, урочище Солоница тому пример....
- О Солонице вы мне ещё расскажете. Вы ведь и там были при Наливайке?
Старый шляхтич кивнул.
- Был. До последнего дня. Вся трагедия исхода нашего прошла на моих глазах.... Но до этого ещё далеко, пане Стасю. Вы уж позвольте пока о делах более ранних и более для нас счастливых рассказать.
- Вы вернулись в Брацлав с победой. Что на это сказал пан Ежи Струсь? - улыбнувшись, спросил пан Станислав.
- Ничего не сказал, поелику его в Брацлаве не было - вместе с Наливайкой и основным нашим войском он ушел на рубеж, в опасении ответа молдавского. Но обозы с добычей нашей разожгли алчность окрестной шляхты. Среди неё пошли разговоры, что казачье войско пришло из Молдавии, отягощенное ясырем так, что коней казаки вынуждены были вести в поводу, так они были нагружены серебром, а телеги с шелками и бархатами растянулись от Тилигула до Кодымы, на сорок миль... Зависть и алчность, пане Стасю - худшие из зол...
- Брацлавская шляхта напала на вас?
Старый шляхтич усмехнулся.
- Кишка у них оказалась тонка.... Собрались они немалой ватагой, в три сотни конных и пять сотен пеших - в числе коих, впрочем, было больше посыльных, слуг, дворовых холопов и прочих тому подобных вояк, нежели людей, владеющих саблей и пищалью. Шляхта, однако, пойти на приступ Брацлава поопасилась, и, разбив лагерь у стен замка, три дня собиралась с духом, грозя нашим казакам на стенах всякими бедствиями и горестями. Ну а на четвертый день к Брацлаву подошел Наливайко с пятью полками своими, сходу атаковал табор шляхты, тех, кто сопротивлялся - порубил, потоптал конями, взял в полон - остальных же просто разогнал выстрелами в воздух. Так попытка брацлавской шляхты разжиться нашей молдавской добычей с треском провалилась. Они, правда, послали ябеду на Наливайко Его Милости королю - но канцелярия Жигимонта Вазы ответила предводителям шляхетским, что дозволяет жалобщикам самим наказать мещанство брацлавское и Наливайку своими силами, так, как полагает это возможным. На Вавеле сидели отменные шутники... - улыбнулся пан Веренич.