Аннотация: О штурме Эстергома, штандартах эрцгерцога Максимилиана и возвращении на Волынь
- Татары? В Спише? - изумился межевой комиссар.
- Татары. В Спише. А чему тут дивиться? Время военное, Спиш - хоть и польская
земля, но у венгерских рубежей, а в Венгрии на то время уже, почитай, три года война бушевала... За год до нашего прибытия турки взяли приступом Тату, Эстергом, перешли Дунай и осадили Комаром, но цитадель не взяли.... А от Кежмарка до Ваца, какой турки сделали своей орду калеси, почитай, всего двести вёрст. Так что дивиться тут нечему, дивиться надо тому, что мы избежали попасть в капкан - за что немалая благодарность Матвею Шауле и его полку, бывшему в тот день в сторожах....
- Ну, казаки у вас были опытные, во всяких передрягах побывавшие...
- Так-то оно так, но, пока шли по Малопольше - малость потеряли нюх, скажу я вам, пане Стасю.... Весна, сады цветут, паненки в сёлах да местечках гуляют да глазками зыркают, солнце сияет, красоты вокруг - небесные.... Вот мы о войне малость и призабыли. А вот Матвей Шаула - всегда помнил, как только перешли мы Попрад у Мнишка - немедля он затребовал перестроить полки наши из походного порядка в боевой, не побоялся раздора с Наливайкой - какой, вместе со мной, грешным, полагал, что до самой венгерской границы, что на полдень от попрадского замка, беспокоится нам не о чем. Так что уже у Спишской Белой войско наше вновь ощетинилось пиками да зарядило пищали с пистолями, и далее вверх по Попраду шли мы сторожко, высылая вперед дозоры, а по бокам - заставы, и не зря - разъезды наши обнаружили в Кежмарке нестроение... Фетхи Гирей был полководцем изрядным, через год именно он взял приступом Эгер, который за сорок лет до этого осаждала вся султанская армия и так и не смогла покорить... Так вот, Кежмарк он занял за три дня до нашего появления, хотя замок и не одолел - в нём засел бесстрашный воевода, однорукий Лайош Сечени, из венгерцев, левую руку он потерял, когда с эрцгерцогом Максимилианом пытал взять Краков - что не помешало ему потом наняться на польскую службу. С ним была всего сотня стрельцов и пушкарей - но замок они отстояли, впрочем, татары его всерьез не штурмовали, им первее было пограбить слободу, в Кежмарке - да и по всему Спишу - тогда было изрядно немцев-ремесленников, в лавках которых можно было неплохо поживиться... Видно, о нашем войске татар упредили их сторожевые разъезды - и к нашему подходу вся орда, тысячи в полторы сабель, затаилась по окраинным садам, овинам да амбарам. Хотели они нас внезапностью взять на ятаганы - да мы уж были настороже. Полк Шаулы первым открыл огневой бой, на пищалях, за сто шагов до городовой заставы, не жалея пороха и свинца - и в три четверти часа расчистил путь до замка. Остальные татары, видя, что врасплох нас не застать, и придется вести тяжкий бой - выслали к нам парламентёров. Хотели уйти живыми и с добычей.... - усмехнулся в усы старый шляхтич.
- Ушли?
- Да где там... Наливайка первым делом велел обыскать убитых татар - и у всех у них обнаружились пустые пороховницы. А без пороха сильно не навоюешь - на одни ятаганы полагаться глупо. И когда парламентёры от Фетхи Гирея запросили свободный выход для орды - Наливайко лишь усмехнулся. И велел писарю составить условия перемирия: ясырь весь оставить в таборах, с собой ни на понюх табаку ничего не брать, бунчуки, значки и хоругви, все, какие есть, а также пищали и аркебузы - сложить у стен замка, выходить на берег Любицы с саблями и ятаганами в ножнах, ведя рассёдланных коней в поводу, сёдла - особь. В ином случае он велит казакам истребить орду всю, до последнего человека, ружейным
огнём. Через час посыльный от Фетхи Гирея доставил в наш стан белый шёлковый платок - татары согласились с нашими условиями. Так, налегке, и ушли из Кежмарка - несолоно хлебавши....
- А сотня рейтар Куно фон Риттера? Где они подевались?
- А никуда они не девались, отаборились в попрадском замке и послали нарочного в Кежмарк, к Лайошу Сечени - де, не рискуя напрасно, будут они ожидать вспомогательное казачье войско в Попраде. Да и вправду сказать, было их всего шестьдесят пять сабель, считая сотника - куда им против орды... Там мы их и встретили - когда двинулись на полдень. Так что от Попрада и до самого Комарома шли мы уверенно, цесарцы хорошо знали, какой путь безопасный, а где стоит свернуть в горы, от греха.... Красиво там, не передать словами! Как в сказке! Мадьяров в тех горах, прямо сказать, почитай, что и нет, народ всё больше нашего, славянского, корня, и говорят понятно - как будто никуда из Польши и не уезжали. Только уже в Комароме обыватели оказались мадьярской нации, и вот тут нам пришлось туго. Квартирмейстер определил нам для размещения гончарную слободу - мадьяры страсть, как много вина пьют, в каждом дворе погреб, а в нём - пяток бочек на полпипы вина каждая.... Я взялся было размещать казаков на постой - куда там! Не понимают мадьяры ни слова! Ни по-русски, ни по-польски, хоть ты их убей.... Хорошо, от цесарцев прибыли толмачи, разумеющие по-польски, по-немецки да по-мадьярски - с их помощью, хоть и с грехом пополам, смогли мы наши пять полков уладковать.
- И как вам показалось цесарское войско?
Пожилой шляхтич выпил сбитня, подумал - и ответил:
- Изрядным. Что и говорить, мы тогда впервые попали на настоящую войну - не такую, где сшибки конных ватаг в степи, а такую, где порох жгут возами, свинец льют пудами, а кровь - бочками... И скажу вам, пане Стасю - ох, и далеко нам до цесарского войска.... Во-первых, полки всё наёмные, опытные, видал я в строю мушкетёров седоусых вояк, лет двадцать проведших в боях и походах. Офицер в таком войске приказывает - не уговаривает. Второе - у каждого мушкетёра медный панцирь, стальной шлем, мушкет, шпага иль сабля, и каждый знает своё место в строю и свою задачу в бою. Пики у пикинёров - по пяти аршин! И они ими, как соломинками, играют. Кони у рейтар - здоровые, дюжие, в седельных кобурах - пистоли, и не фитильные, а с колесцовым замком, у рейтар - карабины, тяжёлые палаши да короткие пики. А уж про артиллерию и говорить нечего! Когда мы подошли к Эстергому - а было это после штурма Грана, в коем мы не участвовали, очищая от турецких разъездов полночный берег Дуная да тесня басурман к Ипелю - то напротив твердыни цесарцы за ночь выкопали ложементы, в кои затем установили осадные пушки. Так вот то были пушки, скажу я вам, пане Стасю! До крепости было никак не менее тысячи саженей, и стояла она на неприступной скале - так цесарские пушки мало, что добивали до стен - так ещё и наполовину их разрушили! Пудовыми ядрами да бомбами те пушки заряжались, и чтобы каждую обслужить - двадцать пушкарей в поте лица трудилось, не покладая рук. Но, правда, и результат был....
- Как-то слышал я в Люблине разговор, что эстергомскую крепость всё же не цесарцы, а казаки взяли.... То правда?
Пан Веренич усмехнулся.
- Говорят ещё, что за морем есть земля, в которой текут молочные реки в кисельных берегах.... Много чего говорят! - помолчав, продолжил: - Хоть крупица правды в том и есть. Тогда стоял август месяц, жара была - не приведи Господь, мы коней повседни в Дунае купали - приучали к реке. А им и в радость.... Мы тогда прибыли к цесарскому войску с Ипеля - где, почитай, месяц гоняли татарские да турецкие разъезды, не давали им на правый берег перейти в подмогу к гарнизону
Грана. Вот, стало быть.... Но шибко долго отдыхать нам от каждодневных стычек цесарцы не дали - на седьмой день прибыл к нам в стан посыльный от генерала фон Мансфельда - с приглашением прибыть на военный совет командующему вспомогательным войском и командирам полков, сиречь - Наливайке и старшине нашей. Ну, нам собраться - что голому подпоясаться, через час мы были в шатре у командующего осадной армией. Хотя самой осады, отмечу, как таковой и не было, поелику мы стояли на левом берегу Дуная, турки же занимали эстергомскую цитадель на правом.
Генерал фон Мансфельд, надо сказать, сразу мне не понравился - был заносчив, надменен, да ещё, как оказалось, и войско наше ни в грош не ставил. Так и сказал, дескать, казаки годятся лишь для набегов на обозы, для грабежей и разбоя, мародёрство - их главное ремесло. Я всё уразумел, благо, толмач мне добросовестно всё перевёл. Мы смолчали - лишь Наливайко сухо спросил, какая будет у его войска задача на день штурма. Фон Мансфельд велел нам через три дни, на рассвете четвертого, переправится через Дунай в пяти верстах вверх по течению - с тем, чтобы, когда регулярное войско пойдёт на приступ - запереть турок в Эстергоме и не дать им уйти либо вдоль Дуная на Вышеград, либо через горы на Буду. Наливайко в ответ лишь молча кивнул и отправился к выходу, полковники, которым речь командующего никто не озаботился перевести - одев шапки, тоже молча вышли из генеральского шатра.
Отойдя от мансфельдова обиталища шагов на сто, мы, как один, остановились. Полковников терзало любопытство, меня же разбирала досада - обидны были мне генеральные слова, до сердца обидны. И я первым спросил у Наливайки: "Что, нами цесарцы брезгуют?" и объяснил полковникам, какую задачу нам поставил немецкий генерал. Наливайко же, к удивлению моему, никакого возмущения иль негодования не выказал - лишь бросил: "Наше дело не бузить да саблями потрясать - а выполнять приказ". А затем добавил, усмехнувшись: "Только через Дунай нам надобно перейти не через три дня, а завтра..."
- Завтра? - не удержался от удивления межевой комиссар.
- Именно так. И на вопросы наши, отчего так, ответил скупо, что скоро мы всё узнаем.
Когда мы прибыли в наш стан - тотчас велел Наливайка обозному каштеляну Янушу Гонсецкому собрать все бунчуки, значки, знамёна и хоругви татарские, и те, что мы в Кежмарке взяли¸ и те, что за последние два месяца добыли. А нам, собрав в своей палатке, такую речь сказал: "Супротив регулярного цесарского войска конница наша - что комар противу гадюки, оба жалят, да только разно. В Эстергоме гарнизон, как сказал мне квартирмейстер генерала Мансфельда - пять полков янычар, три с половиной тысячи сабель, такого же матёрого и вымуштрованного войска, как и цесарское. Нам с ними в открытом поле не совладать, и уж точно не совладать на стенах. Понимаю тебя, Славомир, - это он уже ко мне особь обратился: - Обидно тебе было эти слова цесарского командующего слышать. Но обида обидой, а правда - правдой: не годятся полки наши для регулярного боя. И то, что фон Мансфельд определил нам место в турецком подбрюшье - разумно; но мы его малость подправим. - Помолчав, продолжил: - В пятнадцати верстах выше по течению Дунай делится на два гирла, посередь его - песчаная отмель, весной и осенью, в высокую воду, её не видно, сейчас же она - на треть ширины реки. Большое гирло, ближнее к полночному берегу - глубокое, шириной в триста саженей и глубиной, местами, в десять. Малое, у полуденного берега - едва лошадям по брюхо. Завтра утром, собрав воедино все каюки, лодки и будары - мы перейдем на полуденный берег Дуная, всеми пятью полками. В таборе останется лишь казначейская сотня да обозные. На том берегу мы раздадим все татарские хоругви, какие только у нас есть, по сотням - и рысью двинемся к Эстергому. Шаула!
- обратился Наливайка к своему полковнику: - У тебя в полку, в третьей сотне, были татары?" Шаула кивнул: "Были и есть, десятка полтора, ещё с Кучургана прибились". Наливайка удовлетворённо покачал головой. "Вот и славно. Пришлёшь троих, посмышлёней, к вечеру ко мне в палатку". Тут я начал догадываться, что задумал Наливайка. И спросил его прямо: "Пане полковнику, мы к Эстергому придем, как татары?" Наливайко молча кивнул. Тогда я добавил: "И брать цитадель мы будем не силою, но хитростью?" Наливайка покачал головой. "Нет, на стены мы не полезем, даже с тылу. Не по зубам нам крепость. А вот выманить часть гарнизона - выманим. И если буде на то воля Божья - то этим изрядно поможем войску цесарскому. Ведь именно для этого они нас и позвали, не так?" - и улыбнулся.
Так и порешили. Я упросил Наливайку не оставлять меня при таборе, а взять с собой - уж больно хотелось во всём этом участие принять. И за час до рассвета мы двинулись к Найдорфу, который лежал аккурат напротив той песчаной косы, о которой говорил Наливайко, на полуденном берегу. Спервоначалу на турецкую сторону, ещё затемно, отправились разведчики - в десяти каюках, лошадей привязавши к лодкам, чтобы они могли плыть. Широкое гирло переплыли они, когда солнце уже начало всходить, на песчаной косе оседлали лошадей и перешли оконь второе гирло. Мы подождали с час - каждая минута была для нас тогда вечностью, ежеминутно мы ждали, что вот-вот с полудня раздадутся выстрелы, и вся наша затея рухнет - но, слава Богу, вместо пальбы с полудня слышался лишь шум ветра. Наконец, мы услышали плеск вёсел - два каюка вернулись с того берега. Наливайка немедля спустился к урезу воды и спросил не успевших даже выйти на берег казаков: "Ну что, чисто?" Сотник Ярик, узнав Наливайку, кивнул. "Чисто, пане полковнику. До самого Найдорфа, почитай, никого, ни турок, ни татар, коров на выгон гонят местные да пастухи коней сторожат". Наливайко кивнул и приказал полковникам своим: "Лодки на воду! Коней в поводу!" И первый полк, почитай, целиком вошёл в реку.
Через три часа всё наше войско было уже на полуденном берегу, затаившись в прибрежных кустах да лесочках. Наливайко велел всем сотням раздать бунчуки да значки и хоругви орды Фетхи Гирея, а у кого есть - одеть чалмы да колпаки татарские. После чего всё войско наше, построившись походно, двинулось на Дорог, чтобы к Эстергому подойти с полудня.
- Страшно было? Ведь кругом турки? - межевой комиссар от нетерпения заёрзал на своей скамье.
Старый шляхтич улыбнулся.
- Конечно, страшно! Но скажу вам, пане Стасю, турки в венгерской земле тоже были гостями, причём незваными, так что они боялись не меньше нашего. Да и ватага наша ничем не походила на цесарское войско - куда ближе нам были татары, под коих мы и рядились. Мало какой турок вживую видел татарскую орду, так что принять нас за татар было проще простого. Впрочем, турок мы в первый день похода нашего почти и не встречали - лишь ближе к вечеру увидали мы уходящий в сторону Буды дозор в десятка полтора сабель - от греха подальше подавшийся в горы на рысях.
Второй день провели мы, затаившись в горах, расставив дозоры и рассылая повсюду разъезды - Наливайко хотел знать, что твориться на турецком берегу. Дозорные притащили в стан пятерых или шестерых турок - коих мы с пристрастием допросили. Полон, впрочем, попался нам неважный, все языки в один голос лишь твердили, что в Турции раздор и шатание, что умер султан Мурад, что сын его, Мехмед, совсем мальчик и править не способен, что поэтому турки в Венгрии в растерянности и что визирь Коджа Синан прислал фирман с приказом удерживать дунайские крепости во что бы то ни стало под страхом лишения головы. Это очень
расстроило Наливайку - потому что планы у него, как я понял, были совсем иными....
На третий день Наливайко отправил полки Звежинского и Васильковича на полдень - с тем, чтобы, днем отойдя от табора нашего на десяток вёрст, ночью вернулись бы они обратно, дабы, если кто и проследил ватагу нашу - был уверен, что подались мы на Буду, грабить обозы турецкой армии.
Ну а на четвертый день мы всеми пятью полками отправились на полночь и подошли к эстергомской твердыне - и с тылу, скажу я вам, пане Стасю, была она такой же неприступной, как и со стороны Дуная: стены в двадцать саженей, башни с бойницами да приземистые бастионы - всё из гранитных глыб, меж коими сабли не просунуть.... Умели строить венгерцы!
Мы разбили табор в версте от стен - причём Наливайко велел половине казаков спешится и остаться в лесу, и перед турками войско наше предстало уполовиненным - каждый конный казак еще одного коня вёл в поводу. Спешенным же сотням Наливайко велел засесть по краю леса, какой окружал Эстергом с полудня. Пришлось растянуть войско - на пять аршин меж казаками - но опушки мы осадили все, от шляха на Вышеград до старого гирла Дуная, впадавшего в реку прямо под стенами цитадели. Мышь бы не проскочила!
Табор решено было не городить, да и нечем было - все телеги наши остались на том берегу - расположившиеся же открыто сотни лишь спешились и выставили рогатки. Наливайко, призвав давешних шауловых татар, дал им последние наставления и отправил в крепость - всё чин чином, с байрактаром, держащим бунчук, зурначом, время от времени трубящем в зурну, и посыльным; старшим же в этом посольстве вызвался быть сам Матвей Шаула, хорошо говоривший по-татарски.
Казаки, да и мы, старшина, старательно делая вид, что занимаемся обычными военными делами - кормим, поим и чистим лошадей, чиним амуницию, льем пули, правим сёдла и подпруги - настороженно ожидали, чем обернется фальшивое посольство наше, и не появятся ли в бойницах пушки с добрым зарядом картечи по наши души. С полуночи гремело, не переставая, цесарские пушки громили стены крепости, с которых им довольно бойко отвечали турецкие орудия, белые дымы султанами подымались над крепостью - с полуденной же стороны все было тихо, и это ещё больше нас настораживало.
Прошло уже более часа, мы уже истомились ожиданием - когда открылись ворота и к нам поскакали послы наши. Подлетев к Наливайке, Шаула спешился, по татарскому обычаю прижал правую руку ко лбу, губам и сердцу - так, чтобы было видно со стен - и произнёс: "Получилось!"
В ту же минуту из крепостных ворот начали выползать, влекомые волами, по три в ряд, возы с увязанными в тюки припасами - и с каждой минутой их становилось всё больше и больше. Турецкий паша, как я понял, решил спасти ясырь, набранный в крепости и вокруг неё - что было разумно. Также вместе с повозками из крепости начали выходить раненые, способные ходить - тех, кто уже своё отходил, по турецкому обычаю, оставили умирать в цитадели. Вместе с ранеными шли женщины - турки в походы брали гаремы - и связанные вервием пленные. Я посчитал - за полчаса, пока ворота не закрылись, из цитадели вышло более ста повозок и под тысячу людей - не потребных для обороны. Наливайко с досады выругался - как я понял, он рассчитывал на другое. Эстергомский паша нас перехитрил - избавившись от лишних ртов, он лишь укрепил свой гарнизон.
Внезапно Наливайко, оборотясь ко мне, спросил, озорно усмехаясь: "А что, пан Веренич, как ты думаешь, у кого в крепости могли быть гаремы?" Я ответил, что точно не у рядовых янычар. Наливайко кивнул. "Именно! А ну, подымай полк Немогая! Пусть налетят на турецкий обоз да зачнут хватать их баб!" Два раза
приказывать казакам не пришлось - не прошло и минуты, как все три сотни немогаева полка кинулись к стенам крепости. Тут же поднялся крик и визг - мало что не до небес! Турки высыпали на стены и увидели, как татары - сиречь, казаки наши, но под татарскими бунчуками, в чалмах и колпаках - зачали хватать жен их и дочерей. Ну, тут уж сдержаться они не смогли - вернее сказать, не смогли спокойно взирать на это непотребство их командиры. Ворота открылись, и на площадь ринулся отряд турецкой пехоты - никак не менее пятисот янычар; полк Немогая тут же, бросая всё и вся, ринулся бежать. Турки в горячке решили их преследовать - и вот тут наконец-то пришёл и наш черёд!
Выскочившие из кустов и подлеска казаки, доселе таившиеся по всему окружавшему Эстергом лесу, начали палить по янычарам из своих пищалей и самопалов. Оружию нашему, конечно, было далеко до янычарских мушкетов - да только турки выскочили из крепости без оных, ведь они не на битву шли, а усмирять впавших в непотребство татар, своих вассалов, выбежали. И многие об этом изрядно пожалели.... Но надо отдать дань мужеству янычар - они и с одними саблями да ятаганами всё одно бросились на нас. Спешившиеся полки наши вновь оседлали коней и кинулись навстречь туркам - и завязалась кровавая карусель....
Никто из янычар не ушел. Ни один. Хоть надо сказать, что они и не думали бежать - все приняли смерть лицом, отчаянно рубясь, а потеряв оружие - бросаясь на пики наши с голыми руками. Лишь полное превосходство наше в числе позволило одержать нам верх - но и потеря наша была неимоверно велика. Без малого три сотни казаков пали мёртвыми у эстергомских стен, а раненых оказалось и того больше... - старый шляхтич вздохнул и умолк.
- Но всё ж пятьсот янычар - почитай, четверть гарнизона... - деликатно, вполголоса заметил подскарбий мстиславский.
Пан Веренич кивнул.
- Точно так. Гарнизон мы проредили знатно, что и говорить, и цесарцам изрядно помогли. Те, кстати, через час после завершения бойни у полуденных стен Эстергома пошли на приступ - и к вечеру взяли цитадель. Никто из турок не сдался на милость победителя - все, до одного, полегли на стенах и в крепостном дворе. Нам же за нашу доблесть генерал фон Мансфельд даровал турецкий обоз и казну, коя, как оказалось, была на тех возах, что вышли к нам тогда, когда турки приняли нас за татар. Шесть пудов серебряной монеты....
- Судя по вашему голосу, пане Славомир, вы были не шибко рады тому ясырю и той казне?
Пан Веренич вздохнул.
- Чему радоваться, пане Стасю? Каждый шестой казак войска нашего лёг мёртвым под эстергомскими стенами, а это не шутки. Полк лучших наших бойцов мы оставили на берегах Дуная. Полк! Дорого нам стал Эстергом...
- Так что ж, вы не думали, что этим все кончится?
Старый шляхтич вновь вздохнул.
- Война - это смерть, пане Стасю, но, как я понял, Наливайка всё же рассчитывал захватить турок врасплох и предложить им мирно сложить оружие. Полагал, что те, увидя, что окружены настолько их превосходящим войском - сочтут за разумное не биться, а благоразумно сдаться на милость победителя. И даже велел подготовить белый флаг, для высылки парламентёров - но турки все его расчеты разом опрокинули. Не видя для себя жизни после позора плена....
- И чем всё завершилось?
Пан Веренич пожал плечами.
- Ну, а чем всё могло завершится? На следующий день к нам в табор прибыл Его Милость эрцгерцог Максимилиан. Даровал войску нашему большой цесарский штандарт, трем полкам - свои именные хоругви, полковникам - по сто флоринов
золотой монетой, а полковнику Наливайке - личный перстень с двуглавым орлом и клятву прийти на подмогу, буде в ней появится нужда.
- Клятву?
- Её самую. Его Милость исполнил всё в лучшем виде, целовал Евангелие и наперсный крест, обнимал Наливайку и трижды его целовал, как на Пасху - полковники даже прослезились....
- Слышу я в словах ваших, пане Славомиру, иронию? - межевой комиссар вопросительно глянул на собеседника.
Пожилой шляхтич грустно улыбнулся.
- Не до иронии мне тогда было, пане Стасю. Мы ещё наших мёртвых не похоронили - как припёрся это разряженный индюк с немалой свитой.... Хлопал казаков по плечам, трепал по щекам, старательно изображал радость - но я-то видел, что плевать ему и на нас, и на наших мёртвых.... Да и Наливайка это отличным образом понял. Впрочем, клятву прийти на помощь не токомо выслушал - но также попросил занести на бумагу. Ох, как засуетился Его Милость! Но у полкового писаря нашего уже всё было запасено, и чернила, и пергамент, и гусиные перья - так что пришлось Его Милости эрцгерцогу собственноручно писать клятву - какую Наливайко затем, свернув, аккуратно сложил в нагрудный кисет. Впрочем, клятва эта ему не помогла... - и старый шляхтич умолк.
- А что же было дальше? Вы вместе с цесарским войском пошли на Рааб?
Пан Веренич покачал головой.
- Нет, пане Стасю, мы пошли в обратную сторону - на Ковель...
- Но почему?
- А потому что к этому времени изменники православной веры подписали Берестейскую унию