Почему писательница, которая исписалась, кажется всем дубиной? Такой, которая в постели как бревно. Может быть, все её читатели не правы? Может, она права в том, что поняла при жизни! Поняла, дескать в ней не существует смысла. Смысл - он как дубина. То есть, если душа - несуществующий предмет, то притащи на своём плече из лесу дубину, положи её к себе под одеяло вместо своей души и ничего не поменяется. Коль у неё нет души, то вместо последней сгодится и дубина. Та же катавасия и со смыслом: если нет умного человека, который может помочь ей найти решение, то сгодится вполне и пенёк, который она выкорчевала в лесу.
То есть, поскольку писательница поняла, что в жизни смысла не существует и рассказать ей своим читателям больше не о чем, , то она просто руки опустила и решила жить, как тот пенёк. Опустила она руки в землю и они поползли-поползли... Скорость, с которой ползли её руки, в тысячу раз медленнее скорости улитки. То есть, пенёк - это такой человек, который понял, что с него спилили голову. Пилили очень долго, всю жизнь. Хотя, если пилить обычной пилой, то может получиться в тысячу раз быстрее, а не так медленно, как ползут под землёй ручки-веточки пенька замшелого. Но дело в том, что голову писательнице пилили не обычные люди, а экстрасенсы. Пилили глазами, при помощи так называемого телекинеза, поэтому так медленно получалось. Пилили «мысленно» и, соответственно, в пенёк писательница превращалась тоже мысленно. Она с годами всё больше и больше осознавала, что она пенёк.
Дело в том, что она не просто так пеньком делалась. Не из-за того, что её никто не понимает, ничему не учится на её книгах (например, она написала книгу о том, что нужно делать белое дело, но все её читатели перестали делать белое и начали чёрное делать), а из-за другого. Она была уверена, что, раз не существует смысла жизни, то существует смысл смерти. Если сейчас ей не о чем повествовать, то потом, после того как она умрёт, пепред ней откроется весь тот смысл, которого при жизни она не видела: Всё казалось ей каким-то унылым и постылым. Она думала, что, когда попадёт на тот свет, то будет там настоящей писательницей, а не такой заунывной клушей, которой она является при жизни. И вот, поскольку совершать самоубийство противопоказано (если именно таким макаром ускорить процесс естественной смерти, то можно попасть не на тот свет, а в топку; туда, где все её рукописи будут сгорать ещё до того, как она их напишет), то она ждала своей естественной смерти. Толстела, так как ела не для того, чтобы жить, а жила для того, чтобы есть.
И вот настало то прекрасное время, к которому она так долго «шла». Писательница уже находилась в агонии, а не денно и нощно строчила графоманскую чушь, лишь бы только ей платили за питание (ведь жить для чего-то же надо). В основном стиль своей писанины она сравнивала с работой видеокамеры наружного наблюдения. В основном такая видеокамера показывает пустоту. Потому что, раз она есть, то в её объектив не попадает ничего любопытного для охранника, у которого с годами службы выработалась интуиция и он не сидит сутками возле монитора, а «мониторит» только в том случае, если в голове сработает умственная сигнализация. Вместо того, чтоб пялиться в пустующий экран, он сканворды спокойно разгадывает. И вот писательница описывает в основном только эту всю «пустоту», которую показывает на мониторе охранника. А поскольку она в данный момент агонизирует, то временно не описывает ничего. Ей в принципе недолго осталось работать заместительницей видеокамеры. Но агония всё не прекращалась и не прекращалась. Время начало ползти медленнее той скорости, с которой ползли под землёй писательницыны руки-веточки. И наконец писательница не вытерпела и выдернула капельницу. У неё хватило на это сил.
Её сиделка взвизгнула, когда случайно вошла в палату агонизирующей писательницы и увидела, что с ней происходит: она становится прозрачной прямо у неё на глазах.
- Не верещи, дура! - каркнула на неё писательница, к преклонному возрасту своей ничтожной жизни сделавшаяся вредной и склочной. - Я просто выдернула капельницу.
- А что с вами происходит? - полуспросила-полупровизжала эта молоденькая девчушка в белом халате. - Почему вы растворяетесь в воздухе?
- Сдурела, что ли? - опять прокаркала обезумевшая старушенция. - Это не я растворяюсь, а всё вокруг меня растворяется.
- А зачем вы капельницу выдернули?
- А зачем ТЫ становишься прозрачной? Я тоже могу спросить такую тупость! Думаешь, одна ты самая умная?
- А почему вы всё время меня глупой дразните? Думаете, что я тоже не умею писать книжки, как будто бы вместо видеокамеры, которая снимает только то, как за окном льёт дождь? Просто я не такая известная, как вы, но поверьте, с этим любой бездарь справится.
- Деточка, я без сопливых прекрасно знаю, что я бездарь, но вот сейчас я умру и эта проблема быстренько решится, потому что я увижу тако-ое... В общем, у меня будет тема, о чём написать.
- Может, всё-таки объясните, что с вами происходит? - как попугай повторяла эта недалёкая девица вместо того, чтоб успеть позвать хоть кого-либо из свидетелей. Может, эта пожилая женщина вовсе не «исчезает», а девица в белом халате просто ополоумела, раз ей такое видится.
- А что ж тебе объяснить? - задумалась престарелая писательница, не знающая, ответить или опять нахамить как обычно. - Я думаю, проблема в том, что я сейчас сгину.
- Что-что вы сделаете?!
- Я изучала этот вопрос. Обычно при смерти сгинуть может только всё, что умирающий видит вокруг себя, но сам он - ни-ни. А если всё происходит с точностью до наоброт, то, значит, у умирающего душа сохранится. Ведь она невидима!
- Вы серьёзно так считаете?
- Конечно, нет. Просто меня сжигает в топке невидимки-крематория.
- В чём - в чём?
- Это так, - продолжала писательница разглагольсмтвовать, пока её тело не сгинуло окнчательно, - чтобы от такой гадости как я не осталось даже туловища. Ведь, когда у умирающего созхраняется туловищу, то после наступления смерти ему кажется, что он плывёт через какой-то удивительный тоннель. Но если он вот так как я исчезает, то Господь сделал это для того, чтобы он даже не увидел этого паршивого «тоннеля»!
Больше писательница ничего такого не выкрикивала, поскольку сгинула окончательно.