- Ну, и что мы плакаем? - улюлюкала сидящая в электричке бабушка над своим грудничком. - Смотри, какая красивая ляля сидит - она не плачет, а ты плачешь.
- А он у вас потому хнычет, - не поленилась вставить свои "пять копеек" какая-то острячка престарелого возраста, - что эта ляля чёрненькая, а он беленький. Это ж надо?! Уже буквально с пелёнок понимают, что нельзя любить хачёвок!
- Как вам не стыдно? - принялась с ней спорить другая старушка. - Его просто покормить надо, а не эти ваши нацистские шуточки...
- С чего вы взяли, что она нацистка? - лезла в диалог уже и третья старушенция. - Вроде пожилая женщина... не скажешь...
- Да знаю я её! У неё внук скинхед! А, между прочим, материнское молоко одного цвета, и оно не разделяет детей на "чёрненьких" и белых! Оно одинакового цвета для всех! Так, может, ещё запретить "чёрненьким" деткам пить у своей мамы молоко, потому что белое молоко пьют только белые?
- О! - злорадно потёрла нацистская бабка свои ладоши. - Вон как раз и внук мой идёт!
Из другого вагона через тамбур проходило трое бритоголовых. В это время грудничок русской бабушки затих и ему на замену заорала лялечка, сидящая на руках нерусской мамы, которая всё время тараторила по телефону по-абхазски.
- Чё ты возле хачёвки сидишь, - буркнул своей бабушке первый из троицы проходящих по вагону парней. - Чё, развалишься перейти в другой вагон и постоять там?
- А ты смотри, - пыталась бабушка ему хоть чем-то возразить, - её девчонка заревела! Правда, противный звук?
- Встань, я тебе сказал!
- А сейчас, до неё, кричал русский младенец, так я просто наслушаться его не могла: поёт, как соловей.
- Ба, чё ты меня всё время перед пацанами позоришь?
В это время поезд сделал остановку и в вагон вошла третья мать с ребёнком. Тоже русская женщина. Ребёночек у неё на ручках такой крошечный, но до чего горластый, что хоть берлуши покупай. Двое скинхедов автоматически зажали свои нежные ушки.
- О! - засмеялась та старуха, которая спорила давеча с нацистской бабкой. - Беленький! А?! А эти ваши гопнички зажали ушки! Что же вы? Слушайте, как соловья!
- Мамаша! - рявкнул внук на женщину с ребёнком, которая только вошла. - Нельзя ли потише? Вы что, с пустышками воюете? Ребёночку пустышки купить не можете?
И в это время из тамбура выходил самодовольный папочка. Одет он был в какую-то серую военную форму, левый глаз у него заслоняла косая чёлка, которую носят "эмо", а под его носом красовалась своеобразная клякса, на которую были похожи его усики. Одним словом, гопники его тут же узнали и... чуть не опешили.
- Что ты сказал? - рявкнула в ответ скинхеду мать с ребёнком. - А ну, повтори!
- Я? - потерял тот дар речи при виде вошедшего в поезд папаши. - Я - ничего!
- Адольфик, - пыталась та повернуться в сторону мужа, но пацан уже орал как резаный. Так громко, что, казалось, перекрикивает даже младенца.
- Я беру свои слова обратно! - повторял он. - Я беру свои слова обратно! Не говорите!
- Адольфик, - игнорировала она его. - Тут вот какой-то шкет. Кажется, он недоволен цветом кожи нашей малышки. Ты не мог бы объяснить ему, что, да как?
Человек, который как две капли воды похож на фюрера что-то провопил по-немецки, в ответ жене, и брызгая слюной во всех пассажиров, что стояли или сидели рядом. Молодчик, выучивший родной язык фюрера, как отче наш, и назубок знавший весь "Майн Кампф", услышал слова фюрера чище, чем на русском: "А какой цвет кожи нужен этому сопляку?"
- Не знаю, - странно улыбнулась жена фюрера. - Чёрный, наверно.
Двойник-доппельгангер Гитлера опять провопил какую-то тарабарщину, которая, если её специально не переводить, по интонациям больше похожа на немецкий-матерный, чем на "мудрость" в понимании скинхеда, считавшего фюрера самым великим гением всех времён и народов.
- Молодой человек, - сдержанно обратилась к нему эта женщина с ребёнком. - Вам просили передать, что маленькие дети все одинаковые. Например, если заплачет ребёнок одной враждебной национальности и мать другой национальности покормит его грудью, то это не считается противозаконным и женщина не будет немедленно расстреляна. Сначала ей дадут докормить ребёнка, а только потом застрелят. А то, что же, ребёночек останется голодным? Так сказал мне мой муж, Адольф.
- Чё? - промычал этот тупоголовый скинхед, видимо, не понявший ни единого слова.
- Рьебьёнок, - попытался фюрер заговорить на русском, - нельзя расстрелять. Расстрелять его мать. Из рьебьёнок воспитать новый немецкий солдат. Йа?
- Йа воль! - хором пропели трое нацистских фанатиков.
- А то он мне про каких-то пустышек что-то говорит, - сказала она Адольфу. - Кто такие пустышки, милый?
Адольф ничего не ответил, только пожал плечами. Наверно, не только жена фюрера, но и сам фюрер не знал значение слова "пустышки".