Обычно Васильков привык просыпаться дома. И ему даже раньше уже скучно было, когда человек простой и бездарный, чернорабочий, годами не получает зарплату, не видит свет в конце туннеля (ему этот туннель - бесцветный - даже по ночам уже снился, как он уходит глубоко под землю, а Земля вся состоит сплошняком из бесконечных колец этого тоннеля) и думает, что так всю жизнь и проживёт до старости лет, без жены (ведь сначала с ней познакомиться нужно, а при закомплексованнойдевственности Василькова это было ещё хуже, чем попробовать приодеться поприличнее и ходить в какие-нибудь ночные клубы, где в основном и тусуются нынешние прекрасные девушки (богини!), волею судеб замаскированные под тупоголовых ленивых тёлок, готовых упасть в постель с первым же крутым боем), но прошло то время (когда Василькову неприятно было подходить к зеркалу и с каждым разом видеть всё более кошмарного и ужасающего урода, который с годами не взрослеет, а стареет и дряхлеет) - прошло время скуки и мучительной боли за бесцельно прожитые 100 лет (Василькову было 25 и он уже отмерил себе сотню); Васильков привык. И мечта хоть раз проснуться не дома (хоть где, но не в этом заклятом - бесконечно одиноком - доме), и проснуться неожиданно: заснуть дома, а проснуться...
Так вот, сбылась в этот день его мечта: Проснулся-таки он не дома. В трамвае он проснулся. Он ещё был накрыт с головою одеялом, но уже догадывался, где он: Его пробудил грохот колёс, когда трамвай, простоявший в депо всю ночь, утром тронулся с места и, видимо, поехал навстречу переполненной остановке. Под раздетым до трусов телом Василькова была раскладушка (с детства он любил спать на раскладушке, и иногда нагишом предпочитал спать, но теперь, пока он из-под одеяла ещё не выбрался, и по смыслу догадывался, что направляется трамвай не иначе к набитой битком остановке (Васильков не забывал, что по природе своей он неудачник и ему всегда и во всём не везло, когда однажды в школе он выходил из душа и даже не догадывался, что именно в этот прекрасный день кому-то из его жестоких одноклассников взбредёт в голову спрятать всю его одежду, вместе с трусами и полотенцем), он единственному радовался, что в эту - прошлую - злосчастную ночь не заснул, в чём его мать родила, и радовался, что сейчас осень - прохладно, - а не душное лето, когда он без ничего засыпал на раскладушке, чтобы меньше стирать вещей, провонявшихся потом сна). Догадывался также Васильков, что трамвай данный состоит из двух вагонов и он находится в вагоне втором, иначе вагоновожатая офигела бы, войдя в вагон и увидев не привычную стайку бомжей, а... раскладушку, накрытую одеялом, под которым кто-то спит и видит 20-й сон. Вагоновожатая, молодая девка, аккуратненько поднимает одеяло и... впервые видит молодого мужика, спящего в одних семейках или в плавках, а пах плавок очень значительно оттянут (оттопырен), что ничего странного во время сна одинокого мужчины. И этой вагоновожатой очень хочется аккуратненько стянуть плавки (или семейки), чтоб полюбоваться зрелищем, но... совесть ей не позволяет, поэтому она накрывает одеяло и начинает будить этого "странного незнакомца" или зовёт знакомых баб или мужиков, кто рядом находится. Но этого не произошло и поэтому Васильков продолжал ехать, хотя и понимал, что пришло-таки ему время вылезти из-под одеяла и осмотреться, что же всё-таки происходит. А может, из депо совсем не трамвай едет, а... электропоезд...
Он обнажил глаза перед ярким светом солнечного луча, очень желающего ослепить эти глаза (когда вылезти из пещеры и попасть под яркий солнечный день, асфальт-зеркало очень здорово может ударить по зрению, что мало не покажется), быстро закрыв лицо руками, но пытаясь поскорее привыкнуть к этому утреннему солнцу, чтобы успеть принять меры до тех пор, пока трамвай (да, это был трамвай, а не электричка) не распахнёт двери и не всосёт в себя тучу безумных час-пиковых пассажиров, как всегда очень спешащих и бесконечно опаздывающих на работы. Поэтому Васильков, успев увидеть, что кроме его раскладушки ничего странного-постороннего в пустом вагоне нет и за окном тоже ничего не видно из-за светового занавеса, почему-то побежал к пустой кабине "водителя" (наверное, он надеялся взломать дверцу и запереться в этой кабинке, потому что трамвай уже вот-вот откроет двери и он даже не успеет сбегать за одеялом, чтобы обмотаться - неприятно всё-таки красоваться перед людьми самых разных возрастов, от детского начиная и самым юным заканчивая, когда все зеваки прилипнут к этому окошку, чтобы увидеть странное чудо; главное, что этому "странному чуду" надо будет закрыть, - это лицо: как бы кто ни попался из знакомых). Подбежав к двери водительской кабины пустого прицепа трамвая, он понял, что человеческих усилий не хватит, чтобы открыть эту дверцу. Но не за этим он подбежал... Сквозь пыльные стёкла он увидел, что происходит в первом пустынном вагоне: там стояло четыре или пять раскладушек, накрытых одеялами, и из-под одного одеяла выглядывала нога (как понял Васильков, нога женская, и... ещё бы несколько сантиметров одеяла задралось, Васильков бы увидел... волосики вагины, потому что чертовски был уверен, что девушка та спала без ничего - он думал, что это была девушка, а не женщина). И он не долго наблюдал это "загадочное шоу", потому как обратил внимания на свои семейки, конец под которыми напрягся донельзя, и со всей скорости погнал к раскладушке, ибо остановка действительно приближалась и она действительно была переполнена людьми. И Васильков успел накрыться одеялом, открытым оставив лишь затылок. Он уже знал, что он скажет изумлённым людям, если конечно те будут что-то спрашивать, а не окажутся слепыми и не раздавят этого, претворившегося спящим, человечка (человечек наверное уже и не задумывался о судьбе той девушки в первом вагоне, от вида которой у него сильно встал и опускаться-съёживаться от предстоящего страха не собирался; Васильков не знал, может там все четыре раскладушки - девушки и ему следовало бы сделать точный выбор, ведь можно было бы сорвать стоп-кран, и, пока трамвай не останавливается, переползти-перебраться неведомыми путями до соседнего, попробовать выдавить окно, если форточка будет закрыта, и всё это, чтоб сказать девушке, которую он возможно разбудит, пока окно будет выдавливаться, - чтоб сказать ей, что он рядом и ничего страшного не случится... Итак, Васильков скорее всего уже и не задумывался о судьбе оставшейся в неизвестности девушки (прекрасной ножке), что с ней сделают "слепые" пассажиры часа пик; переломают ли её хрупкие кости; перебьют ли кожу своими каблуками (а там уже и сознания можно лишить эту девочку). Он думал только об одном: если его спросят, не свихнулся ли он и что он делает на своей раскладушке, он спокойно объяснит всем интересующимся, что ничего особо страшного не происходит. "Мне снится сон, - спокойно объяснит Васильков, - мне очень часто снится, как я в одних трусах хожу по улицам. Я уже привык и нечему удивляться. Успокойтесь, люди! Всё нормально! Это мой сон. Имею я право вести себя во сне так, как мне снится ОНО?!" А ещё, уткнувшийся в подушку и слушающий, как трамвай останавливается, открывает двери и делает всеобщий галдёж наиболее реальным, чем можно себе представить, - Васильков предполагал, что мол хорошо бы было, если б где-нибудь, в какой-нибудь странной пробке, трамвай бы остановился навсегда, а кто-нибудь с улицы - несколько человек - уже успевали бы приделывать к окнам решётки, и трамвай набитый людьми уже превращался бы в камеру... в тюремную камеру, потому что окружало бы эту "камеру" несколько панельных плит, выстроившихся во много этажей и напоминающих собой следственный изолятор...
Часто, порою очень часто, Василькову снились сны, в которых он бродил по улицам очень странных и необычных городов, чем-то похожих на его родной город; бродил в одних трусах, понимал, что ему очень стыдно (сон ему всегда казался реалистичней яви), но... на него как будто никто не обращал внимание, хоть и Василькову не всегда запоминались его сны (подробности того, как на его поведение реагировали окружающие люди). Васильков в соннике или где-то ещё читал, что увидевший себя нагишом во сне человек, не только одинок, но ещё и страдает от этого.
Васильков не смел отрывать лицо от подушки, и продолжал прикидываться спящим, пока вваливающиеся в вагон люди словно очень аккуратно обходили его, хоть ему казалось всё время, что люди всё время проходят сквозь него. Потому что это непростые люди. Это призраки.