Аннотация: Отрывок из романа. Фантастический постреализм.
Глава 1
Через массивные широкие жалюзи пробивался уличный свет - фиолетовые, салатовые, голубые сполохи. Затем оранжевые и малиновые. И снова фиолетовые. Полосами ложились на серые квадраты пола, раскрашивая его и подсвечивая предметы и стены почти волшебным светом. Там, на улице, в вертикальном пространстве стеклянных стен, устремляющихся ввысь, в бегущих плавных линиях эстакад, в ломаных отрезках улочек, сталкивающихся друг с другом, обгоняющих и сбивающих с толку, этот свет выглядит обыденно и привычно. А здесь, в полумраке большой комнаты, становясь тонким и нежным, этот свет проявляет свою природу.
Забавно, подумал Мейер, чтобы оценить его по настоящему, понять истинную сущность, нужно уйти оттуда, где его избыток, в места, где его совсем мало, где он ослабевает до мягкой бессильной изнеженности. Именно там он начинает шептать и увлекать. Звать и будоражить. И кажется, что за окном уже не нагромождение рекламных панелей, вывесок и цилиндрических фонарей. Не мир трехмерных зверушек, выглядывающих из своих панелей наружу, лунных морячек со сверхдлинными лентами в волосах, и даже не мир быстрых и почти бесшумных надземных экспрессов, а нечто другое. Как начало дороги, песчаной пустой дороги, которая кружит и ведет - мимо пахнущих смолой сосен, по крутому склону куда-то вниз, в темную еловую чащу, за которой, не исключено, желтые поля, или же черепичные крыши маленького городка а может, и синий блеск моря.
Уличные сполохи смешивались со светом ванной. Витражная матовая дверь ослабляла его до неяркого свечения, рассеивала по стенам и гасила на пороге.
Ванную заняли Кисуро и Виолетта, Мейер слышал, как они тихонько - чтобы не разбудить остальных, подались туда. Он сделал вид, что спит, чтобы позволить им остаться вдвоем, иначе они и его позвали бы с собой. А это важно в гармоничной большой семье - иметь возможность побыть наедине с другим, не чувствуя при этом, что предаешь других.
Они по прежнему оставались как молодожены и их тянуло друг к другу, хотя и прошло больше пяти лет с того времени, как они познакомились.
Мейер приподнял голову, оглядываясь. Кира и Марта еще спали. Кира, свернувшись калачиком, на одном краю их необъятной кровати, Марта - на другом, ближе к окну. Она лежала на на животе, согнув одну ногу в колене, уткнувшись головой в провал между двумя подушками и раскинув руки.
Мейер посмотрел на переливчатый свет на полу. Спать уже не хотелось, хотя бледные цифры на черной видео-панели показывали всего лишь начало восьмого. Мейер сел в кровати, прислушался к звукам, доносящимся из ванной, услышал только смазанный нечеткий шум воды, посмотрел на спящих девушек и снова перевел взгляд на закрытое жалюзями окно. Почему бы и нет? Если считать, что эта влюбленная парочка только начала, то выйдут они из ванной не раньше чем через час. Вначале то-се, потом пресловутые пятнадцать минут Кисуро, потом опять, а после они будут дурачиться и плескаться водой, стоя под душем. Пока Марта не проснется окончательно.
То есть, у него в запасе около часа. Достаточно времени для всего того, что может скрываться в переливах ночных городских огней.
Мейер быстро и аккуратно смахнулся с кровати, тихонько вышел в коридор и оделся.
Прошел, довольно улыбаясь, мимо полупрозачной стены с тихими голосами и мелькающими тенями за ней, и, отодвинув легкую дверь, скользнул на улицу.
Его накрыло теплой влажной завесой, в которой соединились ароматы приправ и горячего, только что приготовленного рамена, а еще свежих фруктов, взбитых в холодную смесь. Теплый дух городских экспрессов - они всегда пахнут по особому, пластиком и обвивкой кресел. Запахи листвы и деревьев - от расположенного совсем рядом длинного многоуровневого сада.
Мейера окружило бормотанием, речью города - когда тысячи разных звуков соединяются, мешаются, теряются и получается общий живой беспрестанный шум.
Мейер, петляя, прошел пустыми узкими улочками, залитыми ночным разноцветным светом от вывесок, от того, что в древние времена именовалось рекламой, а сейчас стало просто информационными панелями - если вы хотите что-то сказать миру, почему бы не сделать это здесь и сейчас? От висящих ровным рядом бочкообразных белых фонарей с красным дном и навершием.
Разумеется, такие же узкие улочки можно найти в Стамбуле, и Афинах, ночной притягивающий свет - в Париже и Мадриде, теплую пряность ночи - в Лиме и Буэнос-Айресе, но только здесь, в Эдо все это дополнялось особым, тонким очарованием запредельности. Той красоты, которая скрывается за внешним и подпитывается длинной вычурной историей, а еще нитями традиций, которые не разорвали десятки бурных лихорадочных веков, конечно же, грациозным правильным конусом величественного стратовулкана - а он таков, что к нему сползаются даже потрясенные улитки. Словами, которых подчас нужно совсем мало, всего три строчки, чтобы нет, не передать красоту, а усомниться - понимаем ли мы то, что хотим сказать.
Марта как-то еще вспомнила иназумское искусство соединять деревянные доски, бруски и балки немыслимыми сложными соединениями, так что казалось, что все эти предметы просто врастают друг в друга, настолько точно и бесшовно они зацеплялись друг с другом. Немыслимая сложность, которая выглядит незамысловато и просто. Наверное, именно в этом все дело - нас влечет то, что не высказано. Возможно, именно через нас, восторженных, жаждущих и чутких эта невысказанность пытается проявиться или даже понять себя.
Мейер спустился к Башне 109, массивной, высокой, без единого окна, покрытой сеткой сизых квадратов. Она в самом деле походила на донжон, главную башню замка, рассекающую улицы надвое. В древние времена здесь помещался торговый центр, который естественно и ненатужно превратился в место, где можно получить все за приемлемое - нет, не деньги, о которых все благополучно забыли уже как два с хвостиком века, а время.
То, что, едва выйдя из дома, запросил Мейер, уже поджидало его. Наряд, соответствующий тому, что он задумал - старинный, вызывающий правильное настроение, и поднос с коробкой кохакуту, сладостей в виде разноцветных кристаллов с желе внутри.
Мейер вприпрыжку, но так, чтобы не растрясти конфеты, пересек огромный пустой перекресток, на который изливали мерцающий свет стоящие вокруг небоскребы, и бегом, держа поднос и коробку обеими руками, поднялся на станцию экспрессов.
Тут пересекались три линии и кольцевая. Возможно, Мейер и выбрал бы линию 'Горных рук', но тогда, пять лет назад, он сел уровнем выше, на линию Фукотошин, идущую в Генсоке. Значит, сейчас он сядет именно на линию второго городского центра.
Он вошел в пустой вагон, осмотрелся и неторопливо пошел по ходу движения.
Конечно, в огромном Эдо, полупустом и малолюдном мало кто окажется в вагоне экспресса, мчащего к Генсоке. Особенно в семь утра локального времени. Но именно это сочетание: места и времени вызывает интерес и просит окунуться туда с головой.
Мейер не спеша прошел два пустых вагона и в третьем увидел его - одинокого пассажира с чисто выбритым затылком и кустом соломенных волос на голове. Он сидел у окна во втором ряду, повернув голову к окну.
Мейер удовлетворенно открыл коробку с кохакуту, неторопливо поравнялся с юношей, повернулся к нему и поклонился, держа поднос с конфетами перед собой.
Молодой человек с интересом и любопытством осмотрел серое кимоно и широкие белые штаны-хакама. Потом с не меньшим интересом заглянул в коробочку.
- А это... - начал он, выдавая, что в этих краях он впервые.
Мейер объяснил, что это распространенные в Иназуме сладости. Они бывают разной формы. Иногда, как толстые волшебные кристаллы. Иногда - в виде брусочков. Они кажутся твердыми, но легко раскусываются. Внутри - мягкое податливое нежное желе. Очень символично. И конечно же, вкусно. Те, которые в коробочке - нежного цвета и вкуса рассвета.
Незнакомец взял одну, осторожно хрумкнул, прислушался к ощущениям. Потом кивнуд. Его понравилось и вызвало интерес - и кохакуту, и Мейер, разгуливающий по утреннему вагону и вот так раздающий сладости пассажирам.
- Можно спросить? - незнакомец изо всех сил пытался продемонстрировать свое радушие и дружелюбие. Хотя назваться самому ему в голову не пришло.- Это такой обычай? У нас не встречается ничего подобного. У нас, я имею ввиду в Старом Свете.
- Это такой разговор с миром,- весело ответил Мейер.- Пять лет назад я ехал в таком же экспрессе на встречу с незнакомой мне девушкой, и думать не думая, насколько сильно меня с ней свяжет. И две мейдочки точно так же раздавали угощение, как сейчас я...
Незнакомец удивленно поднял брови на 'две мейдочки'.
- Мейды. Девушки в нарядах горничных,- пояснил Мейер,- черных, розовых, с белыми передниками и кружевами. Еще они обязательно должны быть предупредительно милыми и хорошенькими. Делать невинное лицо, показывать пальцами знак победы, вопросительно наклоняться и делать еще сотню других не менее кавайных вещей, так чтобы хотелось их затискать. Но, конечно, очень бережно, чтобы не пострадало их невинное очарование.
Незнакомец с неопределимым выражением лица разглядывал Мейера. Возможно, он пытался спроецировать на Мейера слова 'предупредительно милыми и хорошенькими'. Или даже совместить белые передники и кружева с нарочито простым нарядом Мейера.
- Они тоже раздавали сладости, а взамен просили нечто вроде хокку, несколько подходяших красивых фраз. Раннее утро, пустой состав и две девушки, которым хочется разукрасить мир своим очарованием. Это похоже на цветение вишни - тонкие лепестки, которых невообразимо много, и которые так нежны, преображают темные голые ветки и все дерево. А кроме того, в ранней утренней непритязательной может таиться много больше того, чем кажется. Ведь та встреча с девушкой, к которой я спешил, перевернула мою жизнь.
Незнакомец заворожено смотрел на Мейера.
- Сегодня,- не унимался Мейер,- мне захотелось испытать мир. Сделать то, на что он, возможно, откликнется. Встречей, событием, воспоминанием. Или просто наслаждением от десятка обычных вещей, от тонкого неизгладимого непередаваемого ощущения мира, который молчит и одновременно шепчет. Поэтому я здесь, с коробочкой сладостей. Но раздаю я их не просто так. Мне хочется знать, куда едут люди в такой утренний час и почему вдруг они оказались в вагоне этого экспресса.
Незнакомец щедро улыбнулся, потом приподнял брови, раздумывая и даже выпятил на секунду нижнюю губу.
- Законное требование,- ответил он.- Согласен. Хотя, пожалуй, я рассказал бы и так. Я еду в знаменитое святилище Хакурей. Решил напоследок посмотреть все главные достопримечательности мира из топ-пятьдесят и вот сейчас в Иназуме. Храм Хакурей, гора Фудзи, ну и конечно же, закрытое от солнца Эдо.
Слово 'напоследок' Мейера насторожило.
= Напоследок перед гибернацией,- пояснил незнакомец. Потом, не найдя полного понимания во взгляде Мейера, продолжил объяснять.- Хочу сделать паузу. Большую. В несколько сотен лет, а может и больше.
Мейер положил поднос на ближайшее к себе сиденье, сам развернул кресла переднего ряда - чтобы они смотрели на незнакомца, и присел на крайнее.
- Я могу узнать, почему? - вежливо спросил он.
Юноша рассматривал Мейера. Возможно, хотел найти сочувствие. Или что-то еще.
- Тебе сколько лет? - спросил он.
- Чуть больше ста, второе рождение.
- А мне почти сто двадцать.
Поскольку разница не произвела на Мейера впечатление, незнакомец нахмурился.
- Вот скажи, Мейер, тебе нравится твоя жизнь?
Ответ, прочитанный во взгляде Мейера, незнакомца не устроил.
- Тебя не удивляют полупустые города? Вот твой почти пустой Эдо? Ну хорошо, а чем ты занят еще, кроме вот таких утренних леденцов? Только не говори, что просто жизнью, и она у тебя полная и насыщенная.
- В самом деле,- задумался Мейер.- Если отбросить пять последних лет, то такой вопрос имел бы смысл. Чем бы мы все занимались сейчас?
Он скользнул отрешенным взглядом по панорамному стеклу, за которым сливались в пеструю темную полосу пригороды.
Незнакомец торжествующе произнес: 'О!'
- Вот!- затем прибавил он. - Мы ведь живем жизнью, в которой ничего не происходит! Существенного, то есть, не происходит. Сплошные монотонные дни, даже забываешь, какое сегодня число. Ты, конечно, не застал тот мир, который был перед Эпохой Великих Открытий. А я его захватил. И веришь ли, помню. И вот та старая жизнь, без всех сегодняшних удобств и комфорта, она ведь была лучше нашей. Два дня выходных, суббота и воскресенье - мы их воспринимали как счастье в конце изнурительной недели. И отдыхали мы по настоящему, потому что уставали. И в жизни было полно боли, пота и даже крови. А сейчас - стоит чего-то вот это ровное существование без усилий?
Незнакомец переложил ногу на ноги, затем энергично почесал голое колено, которое не закрывали шорты и торжествующе посмотрел на Мейера.
- То есть,- уточнил Мейер,- тебе не хватает прошлого мира?
- В какой-то мере, да,- согласился собеседник.
- Мира,- задумчиво произнес Мейер,- в котором люди зависят от других людей, а не от себя.
- Ну почему,- запальчиво произнес юноша.- Все зависит только от тебя. От твоего труда и упорства. Нужно проявлять волю, не сдаваться, падать и подниматься снова. Вот это я считаю нормальной жизнью.
- Падать от того, что тебя толкают другие,- заметил Мейер, вставая с кресла, - такие же упорные и целеустремленные. Лезть вверх, по пути, очевидно, расталкивая других, потому что иначе не получится боли, пота и даже крови. Жить по правилам, которые навязывают другие люди. Подчиняться не по собственной воле, а по принуждению.
Юноша досадливо нахмурился. Затем нехотя сказал, глядя, как Мейер аккуратно подхватывает поднос с коробкой на нем.
- Ты утрируешь. Хотя, возможно ты и прав. Но даже, если и прав, то чем заменить вот это наше нынешнее прозябание? У тебя есть лучший вариант?
Мейер поднес незнакомцу коробочку с кохакуту, чтобы тот взял еще.
- Готового рецепта не будет,- пожал плечами Мейер. - Конечно же, у меня есть мнение, но я не намереваюсь его навязывать. Твое решение - оно исключительно твое, родное, имеющее для тебя вес и тебе вряд ли понравится, как кто-то чужой будет его разрушать. Кстати, ты, наверное, не знаешь, что храм Хакурей по местным поверьям - проход в другой мир. Хотя в Иназуме считается, что каждый храм продолжается дальше в мир Ёкаев, но Хакурей - официальные, всеми признаваемыми врата в Великом Барьере Хакурей, который якобы отделяет наш мир и тот.
Юноша с удовольствием схрумкал два кохакуту, потом поднял вопросительный взгляд на Мейера.
- Для чего ты мне это рассказываешь?
- Сам не знаю,- признался Мейер.- Меня это впечатляет.
Он всмотрелся в тусклый сумрак за окном: экспресс уже приближался к границе ночи, бросил взгляд на часы: ему следовало выходить, и кивнул незнакомцу.
Тот радушно протянул руку для пожатия.
Мейер помедлил.
- Здесь не принято обмениваться рукопожатиями,- пояснил он.- Близкий контакт между незнакомыми людьми ассоциируется с борьбой и поединком, поэтому даже касание рук у незнакомых людей вызывает ощущение конфликта и даже агрессии.
- О-о,- удивился незнакомец, отводя руку назад.
- Здесь ценят личное пространство,- добавил Мейер. - И тихую размеренную жизнь, в которой ничего не происходит...
Юноша улыбался.
- ...просто так,- докончил Мейер.
Он поклонился - чуть ниже, чем следует при разговоре со случайным попутчиком, и пошел к выходу - экспресс плавно тормозил.
На нешироком перроне, висящем над погруженной в тусклую полуночь землю, Мейер огляделся. На горизонте уже виднелась полоска дня и к ней устремилось белое тело поезда, который он только что оставил. А оттуда, из светлой, полной света дали уже мчал, приближаясь к станции, встречный.
Мейер не спеша поднялся эскалатором на верхний уровень и оказался на пустой платформе как раз в тот момент, когда с тихим шипением на гладкой обтекаемой поверхности прибывшего экспресса выступили и отошли вбок двери.
Внутри вагона, в который Мейер вошел, сидела девушка. Длинные белые волосы охватывала белая широкая прозрачная лента. Голые плечи с тонкими руками казались такими же белыми, как волосы и лента.
На ней был надет белый топ, облегающий объемные, возможно, даже чересчур объемные и округлые при такой тонкой фигуре груди, и короткие белые шорты треугольной формы, больше похожие на купальный низ. От широкого ремня на поясе спускалось до самых ног и стелилось по полу нечто вроде полупрозрачного шлейфа, девушка сидела на нем. Руки от локтей до кончиков пальцев закрывали белые, большие и бесформенные, расширяющийся к низу нарукавники. Похожие конусы-гетры скрывали длинные тонкие ноги от колен и ниже.
Девушка повернула к Мейеру голову.
Прозрачная повязка обхватывала со всех сторон голову, девушка смотрела через вырезы для глаз.
Белоснежность довершали подчеркнуто алые - но в меру, губы.
- Доброе утро,- поклонился Мейер. - Меня зовут Мейер Шимода, и я хотел бы предложить вам печенье.
Девушка подобралась и слегка подняла голову, собиралась посмотреть на Мейера. Но на пол пути замерла, словно ее что-то сдерживало. Потом осторожно провела по Мейеру взглядом - от плоских шлепанцев дзори и белоснежных носков, видневшихся из края штанов, до его растрепанных черных волос. Она аккуратно избегала смотреть ему в глаза. Потом опустила голову.
Девушка колебалась: отвернуться к окну или продолжать смотреть на Мейера. К окну - выглядело бы невежливо. Но смотреть на Мейера она ни в какую не хотела. И потому опустила взгляд на его белоснежные носки.
- Это такой способ познакомиться? - тихо спросила она у носков.
Мейер не нашелся, что сказать.
Ему подумалось, что все, что он не скажет, будет невпопад. Он почувствовал, как не сочетается его наряд с безупречным, изысканным и волнующим образом незнакомки. Начни он извиняться или уйди просто так - и тихое, тонкое очарование безлюдного утра, в котором она пребывала, которое заполняла собой, будет окончательно разрушено.
- Простите мою бестактность,- почтительно проговорил Мейер, кланяясь. - Я был самонадеян.
Он сделал шаг назад и продвинулся к переднему ряду кресел.
Затем, смотря на пустое место у окна, протянул вперед поднос и поклонился.
- Доброе утро. Меня зовут Мейер Шимода, и я хотел бы предложить вам кохакуту.
Кресло выжидало. Видимо, не ждало такой щедрости от Мейера.
- Понимаю, - продолжил Мейер.- Вы не едите по утрам сладости, предложенные незнакомцами. Тогда, может быть, крошки? Красиво раскиданные по сиденью? Нет? Догадываюсь, я отвлекаю вас от наслаждения собеседницей, сидящей позади. От ее таинственного обаяния и грациозной недосказанности. От движений, которые говорят больше, чем слова. Я знаю, выглядит так, что она молчит, но это же не значит, что она не говорит с нами. Как, к примеру, говорит раннее утро. Или тихий пустой вагон, полный невыразимых слов. Ночной затихший город. Мало кто их слышит, а еще меньше - понимает. Я, к примеру, не могу похвастаться, что разбираю все то, что они хотят. И сейчас я тоже в глубоком затруднении. Я пытаюсь компенсировать это затруднение вкусняшками, но не уверен, что это именно те сладости, именно то содержание внутри и именно те слова. Я только надеюсь, что они не сломают тонкое прикосновение чужой гармонии, которое коснулось нас с вами. Да, мне, как и вам, конечно же, хотелось узнать, куда держат свой путь девушки, едущие ранним утром, но, думаю, иногда вопросы только разрушают очарование. Ими не следует пользоваться. Простите еще раз.
Мейер поклонился молчащему креслу и собрался было пойти дальше, но девушка негромко произнесла.
- Мне кажется, вот это сиденье просит, чтобы вы угостили его.
Рукой она сдержанно указывала на кресло слева от себя. Взгляд ее был направлен в пол.
Мейер кивнул и вежливо, с поклоном, положил поднос с коробкой на сиденье.
- Что-то мне говорит,- тихо произнесла девушка,- что оно благодарит вас и просит оставить весь поднос. Не знаю, какие причуды у этих кресел, они иногда такие забавные.
- Думаю, мне стоит ему доверять,- ответил Мейер, опуская поднос на кресло.- Оно выглядит очень благопристойно. Возможно, более благопристойно, чем я. Это у них не отнять. Миллионы поездок не могут не привнести солидность и понимание многих вещей.
- Например, иррациональности,- негромко проговорила девушка.
Мейер согласно кивнул. Да, пожалуй, иррациональность - то, что недооценено у кресел городских экспрессов. Иррациональность, которая, возможно, является способом выразить внешнюю неочевидность мира или, даже является проявлением двойственности, когда сочетаются готовность принять другого человека, каким он есть, и собственный глубокий внутренний мир.
- Дихотомия гибких внутренних устремлений и неподатливого окружения,- девушка не сводила взгляд с носков и дзори Мейера.
- Которая особо выделяется на фоне свободы пищевого самовыражения,- согласился Мейер.- И даже мягкой проявленной трансгендерности.
Девушка повела головой, она не соглашалась.
- Они женского рода,- тихо сказала она.- Это их сознательный выбор, поскольку так не вызывает сомнение право на собственную хрупкость и ранимость. Почти, как кохакуту.
Мейер, плененный ее словами, покачал головой - он соглашался со всем. Затем посмотрел за окно: экспресс замедлялся, входя в Эдо и приближаясь к очередной остановке.
Мейер поклонился сиденью и молча отошел - слова были лишними. Любые слова, они только разрушат тонкое очарование и понимание, которым он и эта девушка обменялись только что.
Мейер не оглядывался, зная, что и девушка не посмотрит ему вслед, а повернется к окну, чтобы видеть, как экспресс втягивается в заполненный ночным искусственным светом город. Иррациональный, полный неподатливого окружения и собственной внутренней гибкости. Неочевидный, как наши внутренние желания, и с хрупкой нежностью внутри, которая найдется, если ты готов ее искать не сломать. Как у сладостей кохакуту.
Мейер не ожидал, что в соседнем вагоне окажется еще один пассажир. Девушка сидела в конце вагона, в первом ряду и, подперев, голову ладонью, смотрела в окно. Из темно-розовых волос торчали искусственные треугольные ушки. Широкий белый круглый воротник оттенял безрукавку такого же цвета, что и волосы.
Девушка почувствовала приближение Мейера, обернулась, посмотрела на него чистым ясным и сияющим взглядом и улыбнулась. Щедро, доверчиво и приглашающе.
- К сожалению,- произнес Мейер в ответ на этот взгляд, - последние кохакуту я принес в дар креслу в соседнем вагоне. Оно было слишком неотразимо, мне пришлось оставить даже поднос. И потому мне нечем вас угостить.
Девушка засмеялась и замахала тонкими руками.
- Как ужасно! А я так мечтала, чтобы меня ранним утром, в поезде угостил незнакомец!
- Меня зовут Мейер Шимода.
- Хорошо, я согласна, пусть не незнакомец, пусть Мейер Шимода. Но вот как теперь жить дальше?!
- Мне кажется, вам повезло,- заметил Мейер.- Ваше желание осталось нерастраченным. И оно по-прежнему будет вас побуждать и раззадоривать. Исполнившиеся желания похожи на лепестки упавшей вишни. Ими уже отлюбовались.
Девушка развеселилась еще сильнее.
Кроме розовой переливающейся безрукавки с ломаным треугольным, словно лепестки розового цветка низом, открывающим части живота и спины, на ней была надета объемная фиолетовая юбка с большими фиолетовыми бантами и треугольными вставками белого цвета. Девушка чуть приподняла тонкие ноги в белых чулках и помахала ими.
- Вы оправдываете себя или меня?
- Я оправдываю кохакуту,- ответил Мейер.- Возможно, у них были другие соображения насчет меня и... вас.
Глаза девушки лучились восторгом.
- Не знаете, как меня называть? Возможно, меня следует называть Рейму. Или Чирно. Или даже Пачули. Раз я еду их Храма Хакурей. Хотя, нет, нет, лучше, просто Незнакомая девушка с розовыми волосами, которой не достались сладости.
- Я скорблю вместе с вами. Но с другой стороны отсутствие сладостей делает девушек особенно привлекательнее.
Незнакомая девушка с розовыми волосами залилась веселым смехом.
- Какая милая двусмысленность. Да, все это безупречно весело, но скажи мне, Мейер Шимода, что ты еще делаешь кроме того, что дразнишь людей?
- Да у меня множество разнообразных занятий и увлечений.
- Обычно так говорят, когда нет ничего интересного. Или что-то скрывают.
- Тогда отметь второй пункт. Как забавно: с десяток минут назад я встретил человека, который хочет погрузить себя в гибернацию. Усыпить на много сотен лет. Потому что его не устраивает наш мир. На его взгляд, наша жизнь слишком неинтересна и скучна.
- Он не знает тебя,- засмеялась девушка.
- У него нет цели.
- А тебя она есть?
- Да, большая и красивая цель. Которая у каждого. Только не все хотят ее добиваться.
Девушка ритмично повела обеими руками вправо, потом влево, затем обвела в воздухе круг, рисуя воображаемое сердце. Ее преполняло задорное неугомонное удовольствие.
- Мейер, а вот скажи, откровенно и честно. Она тебе нужна, эта цель? Вот для чего?
Пришел черед Мейера рассмеяться.
- Неожиданное утро. Я слышу вопросы, которые заставляют задуматься - почему их мне задают.
- Снова отметить какой-то пункт? - поинтересовалась девушка.
А в самом деле, подумал Мейер, разглядывая розовые волосы девушки с кошачьими острыми ушками и ухмыляющееся лицо, для чего мне она нужна, эта цель.
Мы ведь живем в Симуляции. Невероятной, обширной и сложной симуляции, то есть, в придуманном кем-то искусственном мире, продукте запутанного и пока необъяснимого устройства. И последние пять лет цель - встретиться с создателями этого устройства. То, что в Симуляции нашелся терминал управления, говорит о том, что кто-то из них тоже пребывает здесь. Не отличимый от людей. Значит, есть пусть очень-очень маленькая, но возможность заявить ему, им свое право на независимость от них же, и, возможно, свободу.
- Вот, предположим, ты добился ее,- сказала девушка, озорно наблюдая за Мейером,- своей мечты. Такой хорошенькой, ладненькой мечты, все у нее на месте, не налюбуешься. Даже ушки есть.
Девушка озорно и многозначительно повела головой, демонстрируя меховые треугольные уши на своей голове.
- А она стоила того? Достойна ли тебя вообще? А может, это ты ее недостоин? Может, ты гонишься не за тем, что тебе надо?
Вот именно, подумал Мейер. По какому праву или по каким заслугам нам должны дать эту свободу? Для них мы всего лишь персонажи нереального мира. Что в нас может оказаться такого, что заставит их согласиться: да, достойны, получите и не надорвитесь. Терминал, в который мы попали, кое-что нам дал, но это же не делает нас более важными. Генератором Случайностей Симуляции мы тоже не овладели. То есть, мы - несущественные и неинтересные ЭнПиСи, неигровые персонажи. Боты. Фон. И если передо мной окажется кто-то из них, всемогущих творцов или управителей нашей иллюзорной Вселенной, что я смогу сказать Ему? Будет ли у меня внутреннее убеждение, что я достоин? Или заслужил - право быть кем-то иным, кроме набора функций и исполняемого кода. А заодно и право получить ответы. Очень важные ответы на бесконечное количество вопросов.
- Что молчишь, бродяга Шимода?
- Я пытаюсь понять, о чем ты меня спросила. И вот о чем только что подумал: ведь я не знаю очень много важного. И потому мои ответные слова будут лишены смысла. Возможно, я узнаю все о своей мечте только тогда, когда ее достигну. И именно тогда пойму, что все эти усилия были зря. И это наполнит меня спокойным тихим умиротворением от уверенности, что отсутствие результата и есть самое главное в правильной, настоящей, качественной мечте. Ибо в ней должны присутствовать разочарования и неудачи. Исполнившаяся мечта развращает. Не знаю только, должно ли быть в начале этой фразы слово 'неправильно'. Неправильно исполнившаяся мечта развращает. Не исключено, что я буду думать именно об этой разнице. Не исключено, что я буду также рассуждать, а не стоило ли мне в одни давние-давние времена, случайным ранним утром не раздавать все кохакуту, а оставить парочку для веселой и милой девушки-нэки. Возможно, это изменило бы все.
- Ты мне напоминаешь героя одной известной новеллы. Он тоже стремился исполнить свою мечту, а когда это случилось, оказалось, что от себя не уйти. И он долго и мучительно пытался совместить прошлое, которое не отпускало, мир, который состоит не только из будущего, а из настоящего и, что немаловажно, прошлого, и спокойствие в своей душе.
А еще, думал Мейер, улыбаясь девушке, болтающей перед ним ногами. Очаровывающей его своей непринужденной невинностью и беззаботностью. Возможно, что я боюсь вовсе не того, что недостоин. Я боюсь, что Они, эти Неизвестные, все обстоятельно объяснят, разложат по полочкам. Умно, толково, честно глядя прямо в глаза. Почему нам положено быть только персонажами сконструированного универсума, ты же сам все понимаешь, мальчик. С пресловутой свободой воли, но без возможности менять установленные в механизме Симуляции условия, правила и ограничения. И я вынужден буду признать, что да, они правы. Безнадежно, отчаянно, грустно правы. И это будет ужаснее всего. Что мы ничего не сможем изменить.
- Я тебе запудрила мозги? - поинтересовалась девушка.- Ну что же ты хотел, милый Мейер, девушки, лишенные сладостей, такие проказницы. У них всегда на язычке вопросы, которыми они донимают окружающих. И особенно тех, кто им приглянулся. Сбить с толку, поставить в недоумение, очаровать - разве тебе такое не нравится?
Мейер послушно кивал головой. Ну как такое может не понравиться?
- Еще я думаю,- сказал он,- почему у героя, про которого ты говорила, меч был заточен только с внутренней стороны. Чтобы причинять боль себе?
- Да ты,- веселилась девушка,- знаешь толк в запудривании мозгов! Кстати, если узнаешь, почему сакабато был так заточен, можешь рассказать мне. Ты часто тут ездишь?
- Похоже, раз в пять лет,- признался Мейер.- Потому что в прошлый раз на этой линии ранним утром я был пять лет назад.
Девушка захохотала и задрыгала ногами.
Экспресс замедлялся, за окнами показались и уплыл назад висячий сад Мияшита, переполненный искусственным солнечным светом. Остановка Мейера.
- Мне пора выходить,- сказал Мейер.
Девушка щедро и весело раскинула руки, приглашая обняться. Она нарочно потерлась о него, чтобы он почувствовал, какая она хорошенькая, и неважно, что на полголовы ниже, все у нее на месте. А заодно проверила, все ли на месте у него.
- Надеюсь, ты не воспринял мои слова всерьез? - невинно спросила она. - И не отправишься за мной вслед, чтобы узнать, как меня зовут и где я живу?
Мейер многозначительно улыбнулся.
- Тебя зовут Искушение, перед которым трудно устоять. Но я еще не знаю, почему Химура заточил меч с обратной стороны, чтобы за тобой гнаться.
Девушка только махнула на него рукой, заливаясь от смеха.
На перроне Мейер проводил взглядом ушедший экспресс. Но не увидел девушку з белыми волосами и повязкой, закрывающей глаза. Возможно, она пересела.
Мейер вернулся к своим мягким кроссовкам, которые оставил на перроне, когда уезжал вперед. Скинул сандалии и одежду, остался только в облегающих шортах и льнущем к телу удобном, держащем тепло верхе с рукавами до локтей. Затем посмотрел на цифры времени на табло - он ненамного превысил рассчитанный час. Пара минут энергичного бега, и он окажется дома.
Мейер выбросил использованный наряд в утилизатор, сбежал по ступенькам на уровень улицы и вдохнул прохладный бодрящий воздух.
Он не обманулся. Ни в городе, ни в своем желании совершить короткую поездку. Все, что случилось, необычно наполнило это утро. Только тем, что он не ожидал. Проявилось ли так его внутренняя неуспокоенность, или это мир шалил беззаботно, без всяких намеков и напоминаний, невинно, как он умеет? Или пришло время ответить на вопросы, которые накопились за эти пять лет. А может, за всю его вторую жизнь. Или же он слишком погрузился в символы и многозначность. В скрытое и потаенное. А все донельзя просто и понятно: есть чудный, погруженный в искусственную ночь мегаполис. Есть ты и люди, которые тебя обожают и, наверное, уже спрашивают, куда ты подевался. И все что требуется - чуть ускориться и держать этот темп...
Глава 2
За матовой дверью ванной едва двигались тени, оттуда доносился шум воды, тихий и неровный.
Комната по-прежнему полнилась ночной уютной теплой темнотой. Мейер, стараясь не сильно шуметь, скинул с себя одежду и скользнул в тихую темноту.
Марта сонно повернулась в ответ на новое тело рядом, полуосознанно протянула руку, попала Мейеру на живот, потом повернулась сама и уткнулась ему головой в бок.
Мейер осторожно провел ладонью по ее рыжим растрепанным космам - не смог удержаться.
Восторг, что она рядом, в одной постели, до сих пор держался в нем. Марта... Бесшабашная, неугомонная и языкатая. Полная энергии, неукротимой взрывной жадной страсти. С телом без единой изъяна и с бедрами чуть-чуть уже, чем полагается по неизвестно кем придуманным канонам красоты. С грудью той самой, едва уловимой степенью вздернутости, которая делает их красоту совершенной. С длинными ногами, посаженными так, что образовывался просвет между бедрами - Марта особо ценила этот генетический изыск, когда ноги, соединенные вместе, не прилегали плотно одна другой, а соприкасались только у щикотолок. Просвет подчеркивал ее лоно. Правда, Мейер это тебя заводит, насмехалась она. Это заводило всех, и ее саму не в меньшей степени.
Марта и он, Мейер, уравновешенный и сдержанный. Несовместимая пара. Но между ними сразу заискрило. Они познакомились неожиданно для себя, на уличном фестивале. Мейер пытался сделать фото: процессия с фонариками на длинных бамбуковых шестах, заполнившая собой улицу. А вдалеке - эстакада кольцевой и темные, очерченные голубым пунктиров контуры небоскребов бывшего делового центра.
Марта сказала: 'Завораживающее зрелище'. Мейер был согласен.
Впрочем, они через минуту поспорили о каком-то пустяке, словно зажглись от близости друг друга.
Мартина личная жизнь, насыщенная и активная, Мейера не подразумевала. Марта встречалась, расставалась, бросала и периодически спала с парнем, который вызвал у Мейера сочувственную вежливость. То есть, они поняли сразу, что друг другу глубоко неинтересны, без каких-либо отвратительных точек соприкосновения.
Что в этом парне нашла Марта, Мейер догадался сразу. Она его домогалась, а тот снисходил, игрался, отталкивал и пренебрегал. Пользовался при случае и не ценил.
'Вот все ты понимаешь,- сказала на это Марта. - Именно поэтому я с ним, а не с тобой. Потому что ты без ума от меня и тебя добиваться не нужно. Ты хорош, да, но не более'.
Однако, это 'не более' понемногу перевесило остальное. Одним решительным махом, словно мечом, Марта отсекла прежние связи - и с этим, и с этим, и с тем, а ты не знал, что я общительная и раскрепощенная девушка? Сказала, хватит с меня соплей и поцелуев, стоя на носочках, я сильная и самодостаточная. К счастью Мейера, он оказался частью ее самодостаточности, Марта благосклонно позволила ее обхаживать. 'Только не думай, что если мы время от времени спим вместе, то это означает какие-то особые отношения'.
Но особые отношения, конечно же, были, как бы Марта не хотела этого признавать.
А потом Мейер встретил Кисуро.
Они сблизились на общих пробежках. Мейер менял маршруты, чтобы выходило разнообразно. Кисуро тоже менял и одним утром они бежали рядом. Быстрый красивый тонкий мальчик, который держал его темп. И порывался обгонять. Мейер не поддавался. Это настолько завело обоих, что они непринужденно согласились в следующий раз бежать вместе. Веселье продолжалось пару недель. Они разговорились и познакомились. А потом, после очередного забега, выяснилось, что Кисуро живет неподалеку. И просто так вышло, что Мейер заскочил к нему - на минутку, утолить жажду. Видимо, вода обладала особым свойством - они смотрели друг на друга большими глазами и пугались того, что в них обнаружилось. Желание быть вместе. Более вместе, чем бывает у утренних друзей по бегу. И неважно, кто первый коснулся другого. Они взорвались одновременно, неожиданной, будоражащей, незнакомой и немыслимой страстью, в которой нашлось даже то, о чем они и не подозревали.
Марту, конечно, это ошеломило, но Мейер не собирался ее бросать. А потом оказалось, что ошеломление ее далеко не таково, каким ожидалось. Поначалу выглядело так, что она повторяет свои прежние тычки об стены чужих характеров: Кисуро проявлял к ней вежливое равнодушие, а Марта раз за разом пыталась вызвать в нем ответные чувства. Но затем Мейер уловил, почувствовал, увидел в ее глазах, что она любит Кисуро. По настоящему. Как и самого Мейера.
Возможно, Марта и призналась бы в этом когда-нибудь. Лет через двадцать. Или пятьдесят. И только самой себе. Но то, что случилось с Мейером и с ними всеми - когда одним неожиданным утром их соединило невозможной пугающей связью с чужими сознаниями, двойниками из отделенной бесконечностью далекого мира, ускорило ее признание.
Мейер и Марта сидели на площадке летающего острова, Небесной Обсерватории, плавающей на границе атмосферы и космоса, под дрожащими крупными звездами-слезами. Под печальным фиолетовым небом разлуки, возможно вечной - Мейер собирался спасти Кисуро, уйти с непредсказуемым неточным результатом. Он сомневался, что вернется.
Мейер видел, как у Марты несмотря на всю ее браваду и задорный вид, дрожали руки. Едва заметно, но он уловил это тоскливое, почти обреченное напряжение. Тогда она призналась ему в любви. Выдала, как это умела, про разбитый сервиз, который берегла для приданого, и про душевную травму, глубокую душевную травму ее внутреннего таракана. А когда Мейер поцеловал ее, ответный поцелуй был страстным и трепетным - как у влюбленной девушки.
Когда он вернулся вместе с Кисуро, она ворвалась к ним, растрепанная, счастливая и, кажется, зареванная. Обтискала обоих, потом обхватила ладонями голову Кисуро, поцеловала пару раз и заявила, что он должен ее простить, поскольку она задолжала Мейеру и сейчас увезет его к себе. На некоторое время.
Некоторое время продлилось два дня. Жарких, неистовых, бурных дня, которые они провели в постели.
Потому что я всегда тебя любила, шептала она ему в губы. С самой первой встречи. И даже раньше, потому что тогда мне показалось, что мы уже виделись раньше. Или даже жили вместе. Многие годы. Ты был таким родным и знакомым. Просто у меня такая любовь - как я сама. Несносная, с подколками и энергией, которой столько много, что она не помещается внутри. А еще я боялась, что ты меня бросишь из-за того, что я вот такая, и это еще больше выводило меня из себя. Но теперь все иначе. Все изменилось, любимый. Пришла пора заняться тобой основательно.
Марта не была бы Мартой без этой фразы.
А Мейер захлебывался восторгом, будто бы вновь обрел нечто потерянное. Странное ощущение, которому не нашлось объяснения.
Впрочем, к концу второго дня, когда у них нестало сил для объятий и стонов, когда они обессиленные лежали вповалку друг на друге, утомленные безудержностью, вином, упоением от близости друг друга, Марта проговорила, вяло, но с твердой ноткой в голосе: 'Ме, дорогой, ты знаешь, что о чем я хочу тебя предупредить?'
'Ну, конечно,- беззаботно ответил Мейер.- Ты боишься, что еще пару таких недель и я привыкну, начну считать обычным, а после и совсем охладею. И ты собираешься ради нас обоих меня дразнить: то подпускать, то отталкивать. Чтобы твое интриганство подстегивало любить тебя и дальше'.
Мейер смеялся, оглаживая бедра Марты, которые он уже нещадно зацеловал.
- Вот же,- ответила Марта, закрывая глаза и привлекая его к себе. - Вот все ты знаешь. Ну так же нельзя, Мейер, потому что столько радости можно просто не выдержать.
Возможно, что все предыдущие годы Марта намеренно держала Мейера на расстоянии, потому что понимала, что будет искать недостающее на стороне, страдать сама от неполноты их отношений и заставлять страдать Мейера. Умная, все понимающая Марта.
И сейчас она лежала рядом с ним. Такая же желанная, как и раньше. И полная совершенного счастья, поскольку обрела их обоих, его и Кисуро. Ведь Кисуро дал ей то, что не хватало во взаимоотношениях с Мейером - взрыва, буйства и крышеноса.
Он, все понимая, нарочно распалял и дразнил Марту, обеспечивая фонтан эмоций нужного напора и градусов. Изображал сдержанность там, где ее почти не набиралось.
Так и должно быть, удовлетворенно подумал Мейер. В нормальной приличной семье, поскольку она и состоит из вот таких шажков навстречу и понимания. Тонкого, не требующего слов, только чуткости.
Справа ворочалась, просыпалась Кира. Длинная и грациозно нескладная. С тонким заостренным лицом. С хрупкостью, в которой пряталась решимость и целеустремленность. Смелость и напор. Осторожный, робкий, но требовательный напор. Трепетное сочетание диаметральностей. Девушка, заставившая смутиться даже Марту. 'Вы знаете,- сказала Марта,- я суровый и неумолимый человек. Далекий от сантиментов. Время от времени строгих, очень строгих моральных принципов. Но и меня прошибло, когда Кира умудрилась первой переспать со всеми, включая и меня. И скажу, чтобы некоторые не думали, да, меня это потрясло. Да, это было неожиданно и... и...'.
Некоторые и думать не думали, только смеялись, глядя, как Марта никак не решится произнести это слово: 'приятно'.
Эту часть натуры, мятежно кроткую и чувственную, когда хочется пощекотать там, где, возможно, нельзя, Кира щедро открывала остальным. Ведь мы понарошку. Только попробовать, ведь правда? И вообще, почему нельзя? Перед этим почему, невинным и чистым, невозможно было устоять.
Удивительно, как они нашли друг друга. Когда, казалось, не нужно больше никого, когда уже появилась Виолетта, растрепав уютный привычный любовный треугольник Марта-Мейер-Кисуро и проткнув новыми линиями. Еще и Кира? Мейер сомневался. Мейер пугался собственных предположений. Кира отличалась и от пылкой взрывной Марты, и от рассудительной спокойной уютной Виолетты утонченностью, трепетной неуравновешенной утонченностью, которая не умещалась в обыденности и которой требовалось эту обыденность проколоть, размять, извозить, а потом содрать кожуру и осторожно, замирая от испуганного жадного восторга: у нас получилось! - припасть к содержимому.
Она поразила их, Мейера и Кисуро, когда они втроем следовали в одно странное место. Следующем звене в долгой цепочке странностей, случившихся с ними. Глубоко под землей они остановились передохнуть в пустом заброшенном коридоре. Киру била дрожь и слова лились из нее. Лихорадочно чувственные, жаркие, словно она отдавалась им. Или собиралась отдаться. Или только предполагала когда-нибудь. Или они отдавались ей - поди пойми растревоженных чудных девушек с их грёзами-словами-снами, чего они хотят на самом деле. Кира оправдывалась: ее внутренняя неуемность и деликатность просятся время от времени наружу, вы же не запомните все то, что я вам наговорила? Они старательно пытались забыть. На самом же деле ее взорвали изнутри долгие года одиночества, сто или больше лет, которые она прожила внутри одна. И единомышленники рядом, появившиеся случайно - ну конечно, все в мире случается беспричинно,- созвучные ей, неотразимо близкие, понимающие, прорвали плотину.
Можно ли было не ее принять в свой круг после такого? Конечно, нет, окончательно решил Мейер.
А потом случилось непредвиденное. Кира догадалась, для чего служит подземное сооружение с шахтой и залом, уставленным полыми трубами. После чего сработал охранный механизм Симуляции, изменивщий мир. В этом новом мире Кира никогда не существовала. И о ней никто не знал. То, что память о Кире сохранилась у Мейера и Кисуро, они объяснили легко. Путаясь в собственных объяснениях - кто знает на самом деле, почему они помнили ее, хотя по любой логике, не должны.
Терминал, в который в конце концов, попали Мейер, Кисуро и семь других людей из далекого непривычного мира, выполнил их неуверенные просьбы. Мир прыгнул до начала всех изменений в тихое раннее утро. В нем снова существовала Кира. Они связались с ней сразу после приезда Марты. Кира смущалась, все происшедшее казалось сном. Нет, она ничего не помнила о своем исчезновении, все выглядело так, словно она вдруг проснулась в прошлом. Она растерянно слушала, о том, что произошло. А когда они все: Мейер, Кисуро, Марта и Виолетта нагрянули к ней, смутилась совсем. От заботливого бережного внимания всех четырех, словно она была очень привилегированной персоной, младшей 'сестричкой', которой все внимание и все сладости.
Как они оказались единым целым, Мейер даже и не пытался понять. Ясно, что они с Кисуро не оказали на процесс никакого влияния, тут задействовались неизмеримо более сложные механизмы: то, что вообще лежит за гранью сообразительности мужчин и проявляется как остаточные последствия в понимающих взглядах девушек, в оттенках их голосов и в их неуловимом ощущении, как надо. Как правильно. И вообще, мы знаем лучше.
Девушки все решили заранее. Про себя и про них, Мейера с Кисуро. Мейер подозревал, что это произошло еще при первой встрече Марты и Виолетты, тогда, в каньоне у Ронана, когда Марта и Виолетта полуголые сидели на кровати и о чем-то щебетали. А с появлением Киры они взвешивали - но не собственные взаимоотношения, а реакции и возможное поведение Мейера и Кисуро. Обстоятельно, перемывая каждую косточку.
Не кому нибудь, а именно Марте принадлежало образное и красивое сравнение: все они - части разной формы и размера. Любые четыре входят в зацепление, но чтобы появилась крепкая устойчивая конструкция, всегда нужна пятая часть. Клин сложной формы, который фиксирует и превращает разрозненный набор в бесшовный монолит.
Хотя Мейер и предложил первым жить всем вместе, он сделал это, понимая, что все уже решено и его мягко, аккуратно, а иногда и нетерпеливо подталкивают к этому. Многозначительные взгляды и намеки Марты, умолчания Виолетты и даже немой вопрос в глаза смущающейся от собственной смелости Киры. А смешливое снисходительное Мартино 'разумеется, вы с Кисуро и предложили' служило лучшим доказательством противоположного.
Они сделали это у Киры, завалившись и переполошив ее одним ранним чудесным утром. Мейер с повторяющим его слова Кисуро сделали официальное Кокухаку, в их случае - приглашение создать семью. Глаза Киры лучились восторгом, Марта гордилась собой, Виолетта подбадривала взглядами. Все было понятно и без слов, но слова понадобились, поскольку Кокухаку - договоренность, облеченная в словесную форму.
Дальше было взрывное расширение Вселенной, процесс, который, как полагали несколько веков назад, создал наш мир. И конечно же, то, без чего не обходится любая семья. Деликатный вопрос что уже можно, а что - еще.
Не знаю, что вы себе навоображали насчет нас, заявила Марта голосом, не допускающим возражений. Но об этом не может идти и речи. Теперь все будет по другому. И вообще, как не воспользовалась тем, что полагается в порядочной семье?! Поэтому, вьё, мальчики, вперед.
Вперед, подразумевало, что Марта будет тискать Кисуро, когда ей вздумается, а не тогда, когда он снизойдет к ней. Но кроме того обнаружилось еще, кое-что. В чем Марта опередила даже Киру.
Может, я всегда именно этого и хотела, тихо призналась она, млея под их двойными прикосновениями и двойными поцелуями. В горячей, влажной, податливой пульсирующей тесноте, которая уравнивала усердную - изо всех сил сдержанность Мейера, растягивающего время, и пылкий напор и нетерпение Кисуро, которыми он едва мог управлять. Их захлестывало и наполняло свое и чужое удовольствие, которое длилось и длилось, а все не совпадающие отрезки их сладких пиков, всплески и биения, накладываясь на их сплетенные в замок руки, образовывали долгую, почти бесконечную волну, которая рождала ощущение погруженности друг в друга. Волшебной погруженности и близости более тесной, чем близость тел.
Они все были разными. С непохожими, но такими пленительными телами. Мейер и Кисуро ласково смеялись: у вас троих эксклюзивный премиальный набор. Полновесные упоительные у Марты, нежные, заостренные, второго размера у Киры и ладные, элегантные, умещающиеся в ладони, у Виолетты. И остальное так же отличается, уточнял Мейер. Страстное и призывное у Марты, полное желания, как и она сама. Податливое, трепетное и отзывчивое Киры. И такое соразмерное и обыкновенное, что забываешь о цели и просто наслаждаешься ним и каждым движением, у Виолетты.
Всем сестрам по серьгам, никто не остался обделенным, веселился Кисуро. Он требовал подобного сравнения, себя и Мейера от девушек, но его требования кончались или легкими подзатыльниками, или объятиями.
Сравнение не нуждалось в том, чтобы говорить о нем.
Интересно, блаженствовал Мейер, кто из нас получает большее удовольствие и кто больше оказался в выгоде. Но больше всего его воодушевляло, что их прежние связи не ослабляются, а становятся только глубже и сильнее, проходя через стеснение, от 'всегда мечтала посмотреть, как вы это делаете вдвоем' до 'мы, конечно же, не будем это пробовать, только один разок'.
Они тестировали на вкус разнузданность и скромность, примеряли на себя новую жизнь, словно восторженные неугомонные подростки, впустившие к себе взрослость и то, что ее сопровождает. Они открывали друга. Да, вначале с телесной стороны. И этой стороны было столько много, что в конце концов, Марта, как самая ответственная, а вы что думали, кто-то же должна брать ответственность в этом пусть и милом, но бедламе, однажды спросила тихим голосом, пытаясь собрать в себе остатки воли среди заполонившей ее сладкой истомы, собрать себя после очередной огромной и бурной волны наслаждения: не много ли в их жизни секса.
- Засекайте время,- подал слабый голос Кисуро.- Десять минут я буду полностью с вами всеми согласен: да, многовато, да, мы впадаем в крайности и превышаем меру. Потом еще пять сомневаться. А затем скажу, что возможно, и маловато.
Вопрос Марты, такой непростой, конечно же означал сомнение. Ее в первую очередь: мы ведь вместе не для секса? Точнее, мы ведь вместе для секса, но ведь это не то, что нас объединяет?
- Ме? - спросил Кисуро. - А что ты думаешь? Мне кажется, никто ведь не скажет лучше тебя. Так, чтобы сразу стало ясно: никто ничего не понимает, в том числе, и ты.
Мейер бессильно повел рукой, его тело не желало рассуждать и беседовать, только лежать в окружении таких же безвольных обнаженных тел.
- Я гадаю,- выдавил он из себя,- как назвать то, что мы совершаем, не прибегая к словам 'гормоны, которые мы заслужили', 'скромное бесстыдство неизбежного' и 'ну и зачем я это предложила'. Да, мы знаем так много друг о друге, все ваши пупырышки, складочки, цветочки и ягодки - каких они форм, как открываются и как трепещут, когда их касаются губами. Мы знаем, как доводить друг друга до исступления, до невольных стонов, до трепета тел и дрожи, которые перетекают от вас к нам. И все это можно было бы назвать биологией, если бы не одно но. То самое 'но', что лежит за пиками острого наслаждения, за всеми ощущениями тела. Что лишено слов. Мы можем перебирать слова в попытке приблизиться к тому, что невозможно передать речью, но все это будет лишь тень - настоящей близости и растворенности друг в друге. Того узнавания, родства и тонких связей, которые соединяют нас не просто в семью, в почти одно целое. Единство уровней восприятия, категория запредельного, если использовать метаязык. Мы ведь хотим именно этого: близости, большей, чем секс, того, что скрыто за за ним. И мы изо всех сил пытаемся это скрытое отыскать... В общем, нас просто-напросто тянет друг к другу и мы никак не можем остановиться.
- Единение, лежащее за пределами человеческих чувств,- добавила Виолетта,- не стоит смущаться, что в твоих словах пафоса больше, чем нужно.
- И это единение хочется испытывать снова и снова,- заметил Кисуро. - Кто-то засекал время? Пятнадцать минут прошло. Красавицы, Ме, кто-то меня еще хочет?
Вошли в комнату Кисуро с Виолеттой, взъерошенные, тихие, окутанные теплом и влагой. Зашевелилась и потянулась Марта, открывая глаза. Посмотрела на Мейера, лежащего рядом с закинутыми за голову руками, на Виолетту и Кисуро.
Кисуро с разбега влетел между Мартой и Мейером, а Виолетта еще с минуту ходила по комнате в поисках неизвестно чего, и только потом присоединилась к ним. Села, скрестив ноги, между почти проснувшейся Кирой и Мейером.
- Ты уходил бегать? - спросила Марта у Мейера, привлекая к себе Кисуро.
- Нет, решил совершить небольшую вылазку. Проехался до Кашива и обратно. И по дороге раздавал сладости.
Кисуро вопросительно и укоризненно посмотрел на Мейера.
- Я не хотел вам с Виолеттой мешать,- запротестовал Мейер. - И неужели ты думаешь, что я не взял бы вас с собой и не разбудил бы остальных, если бы оно того стоило?
- Значит, проехался до Кашива...- со значением произнес Кисуро.
Он откинулся, облокотился об Марту, которая перевернулась на бок, чтобы ему было удобнее, закинул ноги на бедра Мейера и строго посмотрел на него.
- Вообще-то, мне захотелось узнать, кто ездит поездами в такую рань. Я встретил одного нормиса, альту и девушку-нэку, и это все. Короткая поездка туда-обратно.
- Наш пострел везде поспел,- насмешливо заметила Марта.
- Как-как? - переспросил Кисуро. - Всегда удивлялся - откуда она все это берет? Какой-то кладезь всяких удивительных фразочек.
- Еще скажи, что никогда не слышал этой фразы.
Безнадежный вздох Кисуро должен был означать, что да, не слышал ни разу.