... - и когда тарелка была на высоте не более трех метров, я вывалился в люк и оказался в море. Они стреляли в меня лучами, но в воде лучи не действуют! Я доплыл до берега и побежал в часть ПВО, чтобы предупредить их! А они меня... - псих не договорил и заплакал.
- Фу, гражданин псих. - зевнул санитар Федор. - История неинтересная совсем. Надуманная и без огонька.
Псих при слове "процедуры" прекратил плакать и мелко задрожал.
- Как процедуры? Я же был уже сегодня! Нельзя же так. - тихо возразил он. - Зачем дважды в день процедуры?
- Сгинь отсюда, инопланетный подопытный! - лениво скомандовал Федор. - Что за время-то, а? Уже даже психи ничего интересного придумать не могут.
В сквере больницы было так тихо, что можно было услышать, как воет и беснуется в подвале единственный буйный. Лето еще только раскачивалось и не было пока того палящего зноя, когда приходилось заставлять психов каждые полчаса поливать поляну с гамаками. Было просто тепло, а не изнурительно жарко и санитары могли часами лежать в гамаках, не мешая психам заниматься какими-то своими неспешными делами.
Санитарам занимать гамаки во время прогулки было категорически запрещено, поэтому кому-то из санитаров приходилось лежать в качестве часового, не выпуская из виду дорожку от центрального блока. Дорожка петляла от корпуса до самой поляны и приближение белого халата можно было засечь метрах в шестидесяти от нее, что делало пракатически невозможным шанс застать санитаров врасплох.
- Кто-то идет! - сказал Федор.
Алик моментально оказался на ногах и удивленно посмотрел на безмятежно лежащего Федора.
- Очень смешно. - пробурчал он.
- Да нет. Реально кто-то идет. Роба оранжевая - значит псих. - пояснил Федор. - Новенький, значит. Нетяжелый, раз без конвоя.
По дорожке, шаркая сандалиями по мелкому щебню, приближался благообразный старичок лет шестидесяти в новенькой оранжевой робе психа. Он подошел, степенно поклонился сначала одному, затем другому санитару и пошел к свободному гамаку.
- Новенький? - спросил Алик.
- Что? - переспросил старик. - Ах, да. Новенький, конечно. Но это недоразумение, право слово. Я на обследование только.
- Здесь все на обследовании. - лениво протянул Федор. - Особенно те, кто в оранжевом ходит. Некоторые годами обследуются.
- Но ведь кто-то из них и действительно болен. - сказал старик с некоторым удивлением наблюдая, как один из пациентов, широко улыбаясь, пожимает ветки кустам. - У меня случай несколько другой.
- Ну разумеется. - протянул Алик. - Здесь у всех несколько другой случай и все никак не поймут -почему такие безумные люди, как врачи и мы с Федором указываем им чего делать. Меня, кстати, Аликом зовут.
- Алик, вы ведь все равно хотите выслушать мою историю. - старик прыснул было со смеху при упоминании Федора, но вовремя спохватился . - Меня, кстати, Евграфом зовут. Евграфом Селивестровичем.
- Богатое имя. - равнодушно бросил Федор. - Давайте свою историю, что ли...
- Все началось не так чтобы давно. Месяца три назад. Служил я тогда...
История Евграфа Селивестровича, рассказанная санитарам психиатрической лечебницы в достаточно теплое время года.
Значит, служил я тогда, уважаемые крепостным счетоводом у его превосходительства, помещика Вастрони. Вроде как ничего необычного - бумажки разложил в плюсы и минусы, итоги подбил, остаток хозяину сообщил. Я понимаю, судари мои, насколько дико звучит: помещик, и вдруг счетоводством занимается. Но ее сиятельство уже несколько лет как впала в скорбность рассудка и могла, единственное что, заразительным хохотом пролетающих насекомых приветствовать, а не о сальдо с дебетом думать. Посему, господин Вастрони и взял на себя дополнительные обязательства, каковые ежедневно от его кабаков минут двадцать времени отнимали. Ну на проверку всего, да чтоб я не воровал. А как же без проверки...
Нет, нет,Алик. Не перебивайте меня, пожалуйста. Я и сам собьюсь. Ну так вот... На чем я остановился...
В этот вечер, я, как обычно, подбил итоги и собирался подшить в ежедневную папку все бумажки. Его превосходительство не очень баловал всех канцпринадлежностями и всегда говорил "Старый добрый гвоздь - вот все что нужно. Практически во всех случаях - от войны, до канцелярии. А дыроколы - это баловство и ленность, Евграфка. Ясно тебе, сукин сын?". Ну так вот, в тот вечер, я уже было приготовился пробить гвозьдем стопку бумажек, как громкий хохот несколько отвлек меня. Ну как отвлек... Я, на самом деле, перепугался сильно и себя по руке молотком ударил. Безумную хозяйку мою это развеселило еще больше и хохот ее ушел на границы истерики.
- Будь ты проклята, дура психованная! - отважно подумал я про себя. А вслух сказал: - Вы бы, матушка, сходили на мух поглядеть у окошка. Всяко забавнее, чем занятого человека до Кондратия доводить.
Ее сиятельство посмотрела на меня как-то странно, сказала "Сейчас!" и побежала к себе. Через минуту она принесла мне дырокол. Самый настоящий дырокол. Отдала его мне, приложила палец к губам и сказала "Тссс!". Ну, я ведь понимающий. Чай счетовод, а не скотник. Секрет, значит, секрет. Я поблагодарил графиню и быстро подшил все бумажки. Единственное что, с непривычки, подушную ведомость полями сдвинул и малость на запись залез. Была там Евелена Кастропова, стала Елена. Ничего страшного вроде как. И тогда меня и вырубило в первый раз.
Вот вроде стоял на ногах счетовод Евграф, а тут и нет его - лежит на полу, голову руками держит, чтоб не лопнула и слюну пускает. Боль, судари мои, была адской. Квинтессенция тысячи мигреней и зубной боли. В общем, поваляло меня минуты три по полу, да и отпустило. Так же внезапно как началось. Пошел я в людскую цитрамону попросить. Да и воды выпить.
- Евелена, голубушка, цитрамону не дадите из аптечки? Страсть как голову прихватило. - попросил я у экономки.
- Отчего ж не дать, Евграф Селивестрович, раз уж болит. - отозвалась экономка и рысью поскакала к буфету.
- Экая вы, Евелена, быстрая и сноровистая. - задвинул я дежурный комплиман.
- Что это вы меня обижаете-то, Евграф Селивестрович? - обиделась экономка. - Для чего имя коверкаете?
- Где ж я, голубушка, такое творю? - удивился я. - Евеленой зову. Со всем уважением к вам.
- Что эт за Евелена вдруг? - строго сказала экономка. - Еленой всю жизнь прожила. Как окрестили, так и ношу. И тут вдруг Евелена какая-то. Имени-то и нет такого. Ни в святках, нигде.
Предполагать, что, пока я там с бумажками возился, прилетал ангел и через ухо вдул в голову нашей экономки чувство юмора, было совершенно алогично. Потому я сходу предположил, что экономку покусала Ее Сительство и теперь у нас на усадьбе вдвое увеличилось поголовье спятивших баб.
- Как же, Евелена, нет имени такого? - решил я подразнить экономку. - А святая Евелена Равноапостольная?
- Кощунствуете, Евграф. - испугалась экономка. - Елена Равноапостольная. Мать Константина. Меня-то ладно - изводить можно. Но святых переиначивать? Я вот его превосходительству пожалуюсь, из вас живо на конюшне эту вольность плетьми выбьют.
- Вы ж в безумии своем не засиживайтесь голубушка. - урезонил я экономку. - Вы на карту мира хоть гляньте - остров Святой Евелены, например.
Как и в любом, уважающем себя доме, в покоях прислуги была карта мира на стене. В города чтоб играть, да географию постигать невесть зачем. Я подошел к карте на стене и уверенно повел пальцем от Африки к Америке.
- Остров Святой Елены. - ошарашенно прочитал я. - Вот так штука.
- Цитрамону примите. - сжалилась экономка. - Не иначе, как на фоне мигрени у вас задвиг произошел. Такое бывает и не только со счетоводами. Раз и спятил. Обычное дело.
- Да пропади ты с цитрамоном твоим, ведьма! - попрощался я с экономкой и побежал в библиотеку.
Евсевий Кесайриский, Дали... Все книги говорили о Елене и ни одна не упоминала более Евелену. Это, господа, вправду непривычное чувство, когда абсолютно ясным рассудком понимаешь, что ты наконец-то сошел с ума. И вот только тогда, господа, я вспомнил, как испортил подушную ведомость дыроколом. В конце-концов, это хотя бы что-то объясняло. Первые три минуты. Потому что потом, оно стало не только объяснять, но и сулить небывалые перспективы.
Для начала я вновь достал подушную ведомость и дырокол и враз переименовал здоровенную сволочь Федорина, крепостного агронома, который увел от меня в свое время красавицу Ехраису, в простого Федора. Вы, Федор, не обижайтесь, но всего пару месяцев назад, вы были вполне себе Федорином. Затем и Ехраиса стала вдруг Раисой. Оба раза, разумеется, я валялся по полу и выл от непереносимой боли. Во второй раз в падении еще крепко приложился лбом об пол. Видимо, этот удар прояснил немного сознание и довел до гудящего черепа мысль, что глупо так мучаться в попытках обидеть кого-то. Все равно ведь, никто кроме меня не понимал, что настоящие их имена - Федорин и Ехраиса. Смысл обижать кого-то, если обижаемый не обижается вовсе? И тогда меня еще раз осенило.
Я еще раз все обдумал и достал с полки одну из любимых книг - "Историю Великой Французской Империи". Первые несколько листов , которые я скормил дыроколу касались капитуляции Российской Империи в Победоносной войне Наполеона.
Очнувшись, после жесточайшего приступа, я с удовольствием прочел на обложке - "История Великой Российской Империи". И вот тогда, я в первый раз почувствовал себя Всемогущим. Вы, например, Алик, обладаете здесь некоей властью всего лишь над небольшой кучкой психов. А я чувствовал себя Богом. Я обладал властью, над самой Историей, двести последних лет которой я совершенно не знал, после совершенных мной изменений.
Всю ночь я читал неизвестную мне историю. На месте, описывающем убийство Александра Второго, сердце мое дрогнуло и дырокол вновь съел страницу позора нашей Истории. Очнулся я уже не крепостным, а свободным счетоводом от визга Елены, которая что-то кричала о том, что счетовод сошел с ума и забрался ночью в дом помещика. Подхватив учебник и дырокол, я выпрыгнул в окно. Идти мне, как вы понимаете, было совершенно некуда. То есть, конечно, я понимал, что где-то, наверное, существует и мой дом, но у меня не было ни малейшей идеи где это может быть. Вокруг усадьбы появилась деревня, выходить в которую я пока опасался.
Я спрятался в сарае и продолжил читать Историю. Кровавое подавление революции семнадцатого года мне тоже показалось несколько постыдным явлением в нашей великой истории. В этот раз меня било вприступе боли часа два. На крики мои пришел участковый, которому я уже не смог объяснить как я забрался в сельсовет и почему я кричу от боли в помещении сберкассы. Когда меня вели в отделение, я, первым делом, сломал этот дырокол. Оторвал крышку одним резким движением.
- ЗАЧЕМ?! - в один голос закричали санитары.
- Я прекрасно понимал, что ко мне будет много вопросов, господа, и я бы не хотел, чтоб меня ассоциировали с дыроколом. Ведь фамилия моя - Чукин. Вы понимаете? - псих внимательно посмотрел на санитаров. - Чукин и Дырокол судьбы!! Это же ужасно нелепо звучит, господа. Pathos excessif et l'absurdité, n'est-ce pas ?