На Брянщине погоду в конце марта как переломило. Туманы жадно и безжалостно закутанными напрочь в черноту ночами дожирали сбившийся, просевший и набухший сыто талою водой последний снег. Шумно закапало срывавшейся со всех насущных крыш теплой капелью. Журчащие забились по уклонам ручейки. Шажками, все уверенней, но потихоньку растеплялось. И мысли деревенские все чаще пробегали по заскучавшим по рукам людским наделам, состыкуя подступавший первый сев с погодой. Подгадывались тихо сами сроки.... Вера Петровна каждый год видалась с сыном, застрявшим поначалу после сельхозинститута под Каширой и сразу после выборов подавшимся в Москву. Журить за что-либо его не приходилось. Был и уважлив в меру, и заботлив, постоянно предлагая перебраться ближе к внукам. Но сердце ее будто прикипело к этой пропахшей вечным потом, не отпускающей душу земле. Все как будто было супротив того. И старика два года как похоронила. И будто бы изба еще сильнее похилилась, треснув фундаментом в углу от палисада. А безотзывностью опять пересыпались, будто солью по живому, отговоры старой сыну. Не отпускало что-то сильно из деревни, укоренив сюда на полный, до последка, век... Разжилась было от него диковинкой одной - крошечным мобильным телефоном. Будто игрушка прям: сверкает да мигает. И щелкает, как карточку какую надо сделать. Сын просто взял - и подарил. На него частенько и звонил. Даже деньги сам оплачивал удобно. Наладилась она зеленой кнопкой пользоваться, по надобе подлавливая трели поступающих звонков. Уж все так быстро и проворно получалось. Сын и по приезде постоянно окружал ее заботой. Другой раз за дрова платил. Привозил подарки и продукты. Ничего о нем сказать плохого не могла, чтобы не гневить бога зря. Все с сыном удалось. Всего добился. А все ж решилась написать ему письмо обо всей ихней житухе - всего словами в говорилку эдакую вряд ли поместишь. Да и за голос ему надобно будет платить поболе. А тут - просто листок под руку подложил. Присел. Да и катай себе, сколько желаешь. Только наворачивай рукой с правым уклоном писанину. К тому ж по депутатству сын ко многим, видать, ныне вхож. Может, и доложит веское словцо всем тем в Кремле, что власть отромную имеют. Вот и выльются в письме вопросы от Акимовых, разнузданной и безалаберной племянниковой свахи и даже от угрюмой завсегда Надьки Ткачихи. "Хоть перестанут наши надоумливать меня опять на спрос от сына, исковыряв до дыр вопросами последние мозги".- Подумалось как-то на завалинке у дома ей весьма довольно и немного облегченно... Так как печь уже топила только по охоте, Петровна под конец марта перекинулась насущными заботами на поросенка, кур и всякую рассаду. Тут времени - сплошная уйма. Важно было лишь одно - отписать письмо в светлое время дня. На что и враз сподобилась в четверг, за две недели перед разговеньем. Достав потертую, с зеленым титульным листом и линией косой, тетрадку, вынула скрепки посередке, намерившись писать письмо серьезней и как можно пообьемней. Начала так: "Добрый день вам или вечер, дорогие мои Вова, Аллочка, Наташа и Максим! С большим и пламенным приветом к вам из Мартемьяново достопочтенная ваша Вера Петровна. Во первых строках своего письма хочу вам отписать, что я, слава нашему Господу Богу Исусу Христу, пока жива - здорова, чего и вам от всей души желаю...- Трафаретное начало с молодых, горячих лет засело крепко в голове, вылившись строчками на лист.- ... Приезжайте в гости этим летом, а особенно Наташа с ее астмой. Будем вместе от нее здесь избавляться. Оттого она к несчастной ей пристала, что у вас там дым вокруг, одна пылища да и всяческая копоть. Папке сколько раз об этом говорила. Тольки он пока слушает плохо и ни одним ухом в мою сторону не поведет. А ведь недаром в неком из писаний прямочки так и сказано: "Да не содейте вы, не внемля предков горькому укору". Я вам в этом годе, как и ранее, березового сока в обязательности соберу. Да еще во фляге прям под летось и заквашу. Только пораньше заберите, а то забродит по теплу. Да продуктов больно много мне сюда не привозите. Куда тут мне да с одним горлом влегке управиься с этим еством"... Оторвалась от только что написанного. Сощурила сильней уставшие глаза. Стала перечитывать. Помедленней. По строчке. Начало будто бы понравилось. Закорпела снова над письмом в обвеянном легчаво - кроткой немотой жилье... -...И не дождусь, видать, когда оздоровеет наша жизнь...- Потускнели серые глаза, еще сильней уйдя в морщинки. Ниже и какой-то закорюкой изогнулся медленно вперед худой, иссохший корпус тела.- ...Не встать теперь уже деревне. Надысь нашим и в Хохловке на колхоз кредит строительный давали с поручением каким-то по дворам. Дали подписывать бумажки. И кто ж его там знал, что была в этом уловка. Сначала кирпичей туда и блоков как для той-то стройки навезли. И даже кран поставили при ферме. А потом начальники по стройке и пропали. Через неделю, глядь, а по деревне банковские люди, все с портфелями под мышкой, разбрелись. Стали описывать хозяйское добро у тех, что подписались. А там описывать-то что? Кровать да старый холодильник с телевизором найдется не на каждую, поди, избу. Хорошо, что я тебя послушала и в это дело не ввязалась. И Куриловой сказала то же. Так она, нет же! - надумала шибко способствовать чужим в этом глумном поднятии колхоза. Ну как же это будет без нее! Конечно же, дуреха, подписалась. И все другое здесь у нас, как у неправильных. Мы, сынок мой, до сих пор даже паи свои еще не разобрали. А не дают, не выделяют их. И где залег он у меня, сам бог не ведает доселе. По этой именно причине зачастили к нам новые, такого же покроя, покупцы - теперь уже на нашу землю. Многие на это согласились. Но чую я, что это тоже напасть не с добром. А что-то из ненужного совсем. Из колхоза мы уже четвертый год ни капельки подмогою не получаем. Не ссыпали нам ни зернинки по дворам. Эти новые, конечно же, не ангелы какие. Но обещают дать хотя б по двадцать тысяч за весь пай. Потому что землю нам отдать в наследство как бы тоже некому. Так что вид у нас словно у быка перед резьбой. А в телевизоре от вас все говорят, что любят свой народ. Но, видя это безобразие, я понимаю все ж, что любят издали и больно отвлеченно. Не по-господнему совсем. И партию твою уже давно бы надо сдвинуть от кормушки, извини меня за резкозть. Ибо у нас в районе что ни вор - так это ваш партейный. И чем бедней стает народ, тем у них больше иномарок с дачами выходит. Я об вас, что в городе, судить не подряжаюсь, но за деревню все ж скажу. За свою жизнь большую никогда еще не видела, чтоб на деревне да столь времени землица пустовала. И что тебе твои начальники в верхах не говорят, ты им не верь. Вот тебе мой сказ. Или наказ, коли так хочешь. А ввериться иль нет - дело твое, сынок. Не знаю даже, как и отзовется все потом на вас, с исконных вырванных корней. Кладбище наше тож меня пугает. Вполовину выросло за эти девять лет. И все подряд туда уложены - от еще молодых лет до самых упокойных. Кругом ржавеет все и рвется. Колхозное бесследно пропадает, прямо будто чужое. Будто бы все договорились меж собой быстрей приблизить нам последний день. Вынуждаю все-таки себя сказать по-матерински, что я услышала прошлой весной от оптинского старца: "После праха жизни нет"...- Довольно улыбалась, знаменательные выводя слова.- ...И извини, милый, меня, если что не так сказала. С огромным уважением ваша бабушка и мама Вера Петровна". Заключение писала с новой строчки. Тоже по привычке. Скупо обмилостивив теплым взглядом сложенный неровно втрое лист исписанной ею бумаги, она полезла за конвертом в стол... За окном уже смеркалось. Шумел своей неизбывной печалью окружавший хмуро избы лес. Мутно серела изгладь поспешавшей в дальность неоглядную обтишенной, приснувшей речки, тыкаясь лобзаньем выплесков угрюмых, темных берегов. И живым чудом выткнулся на вырытой кротами в осень кочке кусочек солнца, уменьшенный так странно и уже почти неясно в первом распустившемся цветочке мать - и - мачехи...