Март бесился на последках холодов. Силился собрать в дораньях холод. Слабыми накатами мороза в меру пытался задержать весну. Но по утрам уже сдавал. Робко оттаивал. Подпускал в погоду ростепель. Дни до второй декады проходили в перетягах. Под крупным настом, на уклонах, журчавая уже тянулась, обнятая прохолодью, хрустально - звучной монотонностью насыщенная песня вод. По теплым закуткам, будто оплав свечной, урон капельный мерно стекал вниз с отончившихся сосулек. В студеных расплывался лужах. Растоками стремился вдаль, хрупко подлизывая под собою леденцово остеклившийся навес окраинцев. Местами достигал земли. Пятнил ее оттайками. Стоял некрепко в силах до закатов. Завечерьями неодолимо бился в потугах стылых прихватов. Тихо вмерзал в свою же недотаявшую обледь, изрядно тронутый ослабой. Последние дотапливались печи в Сардаково. И в крухкий лед проломами впечатывались редкие следы: Люди шли за хлебом, на работу, иногда спешили под отьезд. Еще какой-то леший не ко времени пригнал туда пару машин и грузовик, которые едва не позагрузли перед взгорком. Да перевёз подводой чуть подмокшее зерно с тока на сухой склад пропойца - ездовой Петруха Мозгарев. Похоронили дружно бабку Типунову, взмесив и навернув на сапоги тремя десятками подстарков - душ попавшуюся без обхода по дороге на оттаявшем бугру крутую глину. Домашние собаки с кошками притихли. И чтобы за свои дворы - ни одной лапой. Куриные мозги не отпускали их владелиц даже до заборов. Так и греблись в пучках растерянного сена по дворам, чтоб не забыть привычку. И за деревню местных всех тянуло не особо... Сырые запахи от сена и навоза под потеплевшим солнцем духовито разносились ветром, определяя без ошибок наличность крупного скота в подворьях. А ночи вновь упорно и обмёрзло привставали, налаживаясь в зиму. Дотягивали уже новый холод до обеда... ...И вновь с теплинкой приступали дни. Впитывала жадно вымученная стылью обнизь лучистый и пронзительнейше чистый небесный розбрызг сердолика. Отзывно метила себя пробившимся на кочках желтым первоцветом мать - и - мачехи, стеблящимся упруго и коряво кверху малахитом с подогрева вскинувшихся трав. В лужах, весело подразнивая праздно загулявший по ним взгляд, перемигивалсь зайчиками ярчайше разискрившиеся блики. Пением синиц, уподобленным серебряному бою молоточков, без устали озванивалась окружь. С заметным, распиравшим души от наплывших чувств, предвосхищением угадливо ждались весенние смотрины, замешкавшиеся при гонимом южными ветрами последнем безоткатном переходе... В подслеповато - тихой горенке свет не включен. Там одиноко. Тихо. Томно. И немного страшновато. Забил послеполуденно скупой ее обьем неприглядный из любого вида полумрак. Бродит до подгрудья приглушенно прогорклый и остывший печной запах. Духовито, перша горлом, чувствуется дым. Старый шкаф в левом углу задет потоком света, пробившегося сквозь облупившееся белой краской торцевое окно. Тень геометрически ровно, только как-то скупо легла на домотканые половики. Другие две, оживленные слегка телами, будто сплелись возле дивана. Меняя расплывающийся абрис, выползли из-за спины, упав у скрученных давним артритом ног старухи. За столом вертится с большой ложкой в руке не управляющаяся с манкой внучка. С тяжелым взглядом смотрит на тарелку. - Бабуленька - а!.. - Ну, ба! - Бьется бессильно в темно - каштановое цветом дерево простенка звонкий детский голосок. - Аюшки, радость ты моя...- Старый стул выдает скрипом поворот грузного тела. Встают торчком от напряжения будто готовые на ход к двери аляпистые тапки. - А Барсик тоже хочет кашки. Может, дать ему. Видишь, как он смотрит... - Это он скучает по тебе. Чтоб ты быстрей поела и поиграла с ним... - Да - а... Он ждет? Какой хороший! Ложка скребется неохотно пару раз по дну тарелки. Самый чуток под кислый взгляд доносится до рта. И снова - перерыв. Глаза забегали по стенам... - Скажи вот мне: когда придет весна? Я так хочу из одуванчиков венок сплести. Потом сходить к рыбкам на речку. Помнишь: как в том году...- Встает под говорок из-за стола. Подходит. Молящий взгляд ребенка тычется снизу в морщавые, скупо дожитками глядящие глаза. Детская ладошка хрупко трогает у той коленки. - Я тут от каши отдохну... А ты мне это... Про весну... Ничегошеньки совсем не рассказала! - Маленько потерпи, мое дитятко. Ишь ты, цветочница какая...- В бархате придыха любуется вопросом.- Вот заберется солнышко повыше. Снежок-то и растопит. Тепла, тепла такого поднапустит отовсюду. Глядишь - пробьются, вылезут на Божий свет и все твои цветы. И речка тоже отойдет... - А если сильно - сильно попросить?.. - Попросить-то можно. Только всему уж свой черед. Так в этой жизни все устроено. Весна за лесом вон стоит. Пока дойдет... - А будет здесь, когда я поем кашу? - Конечно, будет. Только для этого ее надо много поесть. Чтоб весне все было видно. - Тогда пусть подождет.- Томно вздыхает. - Ты наворачивай быстрей. А то уйдет и нынешнее солнце. Девочка вновь идет к столу. Лезет на стул. Тянет к ложке руку. - Ты ж, помнишь, мне сама читала сказку, что можно загадать, чтобы пришёл любой из месяцев? А еще одна там девочка была... - Как же не помнить? На то она и сказка, что в ней все быстро, по желанию бывает. - Почему ж тогда за Косино под стеклами огурчики растут? Позавчера, как с папкой ехали к тебе, я видела сама... Разве там не весна сейчас? - Весны там еще точно нет. А тепла много. Под стеклом спрятано оно. Люди, поди ж ты, натопили. Вот они там и растут, твои огурчики. - Хорошо... Тогда скажи еще мне, куда на ночь птички улетают? - Как - куда? На ветках спят... - И глазки закрывают. - Закрывают, закрывают, чадушко мое. - И не падают?- Немного каши снова попадает в рот. - Не падают. Крепко сидят... - Я так и знала.- Удовлетворенно выплеснулась радость. Заискрилась живо смоль зрачков. - Почему тогда вон Сашка Чукин со второго этажа так уж ругается, уж так ругается, а его той осенью вместе со всеми в школу взяли? - Значит, там обьяснить должны ему, что это даже очень плохо. И отругать его. Исправить... - А он опять ругается. Весь нехороший он. Зимой еще на книжках с горки ездил. - Выходит, он и вправду нехороший. - И я ему в лифте сказала: "Фулюган ты. И плохой. Вот так вот"!.. А он стал меня за косы дергать. Набитой дурой обзывал. А я... Ничем и не набитая!... - Ах, он эдакий поганец! Безобразник. Ты обходи его, Светунь. - Ага. Еще какой!.. Потом он куклу Барби у Анютки отбирал. И куличи в песочнице у Пашки...- Добавила почти взахлеб. - Прям чистый нечестивец!.. Уж ела б ты... - Бабушка - а!..- Округляются глазенки. - Ну, что там у тебя еще?- Мнимо недовольничает, оправляя складки на своей серой, в клетку, юбки. - А еще вчера я мушку вон на том окошке увидала. Одна она была. Без своей мамы. Ножками вверх лежала. И шевелилась даже днем. - Спала она всю зиму. А теперь проснулась. Ей уже пожить пора... - Почему ж спала так много?- Удлинилось личико. Рот раскрыт. Вся в мыслях.- Если б я так спала, то в садик ну никак не успевала. И Вера Львовна бы соскучилась по мне.- Выпячивает важно нижнюю губу.- А если... - "Если" всегда так далеко живет. К нему еще добраться надо... Ты б лучше кашу всяшно поедала до конца. - За маму с папой я вчера поела. И за Барсика... А он, гляди, меня царапнул как.- Тянет старой к лицу пухленький пальчик. Ждет подольше. Убирает поцелованным.- Чапа тоже обижает. Я ему утром только половинку от конфетки отдавала. Два раза ведь сказала, чтобы целую не ел!.. Так нет же!- Удивление скопировано с матери.- Враз всю схватил. - Аж задыхается в волнении. - И слямзил! - Нам бы еще немножко манки одолеть... Хоть бы с пару ложек. За братца как бы чтоб...- Смотрит искоса. - А за Антона есть не буду. Вот... И все...- Пухлые губы складываются в бант.- Не вожусь я с ним сейчас. - Что так? - Потому что подзатыльники дает. - Выпячивает нижнюю губу вместе с обидой. - И даже ябедой зовет... - Я ему, как к вам наеду, накажу, чтоб впредь тебя не трогал. Он все-таки мальчик. И постарше. Но и ты тож родителям всякого детского всего не доноси... Радость с недовольством нивелируют всю гамму чувств на личике ребенка. Девочка с предельно неосознанной жеманностью и непосредственно по-детски сцепляет пухленькие губы. Широко, пытливым взглядом смотрит на бабушку, ища привычную улыбку на лице. Но... Та уже занята своим. Став к крохе в четверть оборота, с просмотром, близоруко щурясь, вытирает мытую посуду. Девочка откладывает ложку и садится на диван. Хочет прилечь. На подушке рядом с собой укладывает куклу. Глазки устало - отрешенно устремляются на старую. Взгляд - в тумане поволоки. Зрачки ползут к подлобью... Ресницы, слипшись, переводят в сон сознание. И тельце плавно обмякает. Дрябнут крохотные мышцы. Головку, утонувшую в подушке, в уголке рта сладко метит обслюнявок из тех прекраснейших времен и мест, где уже ожили сказки. И одна из них предстанет точно с Гердой... Четверть часа спустя старушка тащит из божницы черную, в углах обшарпанную книжку. Берет с собой очки, идя к окну. Присев на стул, жирно слюнявит палец, выискивая нужную страницу. Найдя ее, подносит книжицу ближе к глазам. Движением морщавых губ печально - вдохновенно шепчется замасленный в чьих-то канунницах тропарь: "От юности, премудре, прилежно подвизався, и извещением Святаго Духа, превеликую обитель воздвиже Пресвятой Богородице в похвалу Рождества Ея"... И голо вьется, как охранная молитва, над ребенком, явя собой детской душе, коль она есть, поистине немыслимую благость. Предельно удлиняет сон... ...Затемки сгустились. Ребенок еще спит. Порыв ветра ворошком пухло рвет нависшую обезголоску за двором. Шорохи веток за стеной тут же творят означенно прелюдию для сна. Цветность, вособь давно шагнувшая навстречу детским представлениям, обретает тут же, рядом со снами, звучную подмогу.