Узнав, что вероятный переезд во Внуково на тот же рейс в Якутск, только с отлетом на другое время, обошелся бы ему еще тысяч под 5 целковых подороже, переданных в ненасытно разожравшийся карман местных таксистов, Гера широко приободрился духом и до посадки в самолет считал себя полным героем, хоть даже без медалей и бантов. Закинул вдохновенно ногу на ногу и стал немного свысока глядеть на всех сквозь не выползающий из зала успокаивающий полумрак. Доходя завесело до всякий раз всплывавшей бодрой мысли "А вот если бы пришлось туда тащиться...", твердо пришел к выводу, что надо бы себя за виртуальную - таки, но экономию, хоть чем-нибудь облаготворить. Как бы позолотить ручку надуманной собой под грузом одиночества удаче. Он с удовольствием спустил бы эти бабки в казино, продул бы с ушлыми попутчиками в карты, но наши грязные на руку прокуроры, что крышуют нелегальный бизнес на местах, сюда не удосужились пока еще себя в таких тонких делах преподнести. Поэтому вонзил он островыразительный свой взгляд на ближние торговые ряды. Увидел на витрине там громадный торт, разделенный аппетитно на кусочки, как часы на циферблате. Зная заведомо, что съесть его он точно бы не смог даже в голодный год, решил раздать детишкам в зале. Лишь одного из них он точно сразу невзлюбил. Тот постоянно с интервалом в две минуты при пугавшей неизбежности всякий раз отчаянно чихал. Да и чихнул до этого, будто назло, ровно тринадцать раз. А это точно не могло в обоих случаях, согласно суевериям, привести слышащих всё это хоть к какой - нибудь удаче. К тому ж еще был понедельник - не совсем хороший для предположений день. Лучше бы Гера этого не знал или отсел куда подальше. Но дарственная процедура запустилась. Кто-то крутил немного обленивевше - рассредоточенным и всем понятным донельзя движением отвертки пальцем у виска. Кто-то посмеивался тихо в зажатые, будто принявшие в себя крупные купюры, кулачки. Не признававшие в халяве бескорыстие вытаскивали с грубых гнезд сидений примостившихся удобно детишек и без оглядки чёсом с разных ног со всякими носильными вещами прилюдно и с не облагозвученным придатком суеты занимались депортацией в места подальше. Процентов сорок оставались на местах. Просеивали в мозговых извилинах свои проблемы и несносно суетящуюся рядом сущность. Вероятно - и мечты. Заякорялись в пластиковые гнезда до посадок в самолеты. То ли не дослышав порыв души от магаданца, то ли пропустив его мимо ушей. В семье, количеством совсем не полной и сидевшей наискось напротив, явно нечутким отголоском от предложенного угощения воцарилось искреннее удивление. Оно гуляло изменяющейся мимикой на лицах матушки и дочки. Чтобы определить возраст девчонки, необходимо было разделить возраст мамаши где-то так на цифру три, отталкиваясь лет от 45-ти. Явно не меньше.
- Мамуль, глянь - ка левей... Там мужичок - просто чудила. С головой, видать, совсем не дружит...
- Это не тот ли чмонька, что сидит в облезлой серой шапке из песца?
- Угу. Он самый. Морда лица - вся прямо мерзопакостная. Терпеть сметь не могу таких хмырей с самого детства...
- И что же с ним такое приключилось?
- Сказать по правде: весь он как глумной. Что перекосоёбленный. Таскается с тортом по залу ожидания и малышне его кусками на халяву предлагает.
- Не обезьянничай! Кому сказала?- Тихо шепчет в злобе мать, замечая, когда дочь показывает сверстнику напротив свой уже готовый выпасть изо рта язык.
- Пусть не ехидничает.- Отбиваясь от нападок, все же цапается дочь.
Не надолго царит успокоительная пауза. Следом матушка опять перебирает кости благодетеля:
- А он случайно не бухой?
- Будто бы нет. Но как-то чуть мудаковатый.- Выковыривает грубо из обделенного изяществом словарного запаса присущее низким слоям определение. На речевом излете закругляется вульгарной поговоркой.- Я даже пригляделась: ногами вроде не расшатан и мухи в руках точно не е..ся.
- Не говори мне этих гадких слов. До них еще не доросла, говнюха. Я тебе еще в четвертом классе, вспомни-ка, словарь Ожегова зачем купила? Не для того ж, кажись, чтоб непотребность разную в прямую речь вставлять.
- Ну, хорошо. Уговорила...- Как благость выдает согласие.
- Может, с какого бодуна да затесался промеж разных рейсов.- Вздыхает томно следом, с очевидным упоением того жалея под тем видом, что сродни предчувствию блаженства рая.- Даже съебуренный какой-то. Что сморчок.- Глаза ее сразу тускнеют после спада с них налета полуминутной отрешенности.
- Нет, говорю ж тебе! Я к нему уже принюхивалась, как в здешний нужник отходила...- Дочь слегка почувствовала груз виновности за некое несоразмерное по возрасту внимание к мужчине. - Потом я еще рядом с ним шнырнула, когда в киоск моталась за журналом. Перегаром точно не несет. С чего бы это, а, его на доброту такую понесло?
- Может, что в голову пошло не то и замутило весь рассудок. Как говорится, тронулся мозгами... Или совсем уж плохо спал. Такие перелеты, как у нас с тобой сегодня, вышибут запросто любого из ума.
- Может, сгоняю за кусочком... Видишь, еще двое мальцов бегут к нему.- Насыщенная жалостью улыбка приятно искажает ее рот.- А я чем хуже?
- Нет! Теперь совсем уже не отлучайся ни на шаг, чтоб из-под рук какую кладь вон те бомжи не скоммуниздили. Да и до регистрации, гляди, осталось только шесть минут. Вздохнуть три раза только и успеешь.
К последнему кусочку подбежал как раз тот пацаненок, что чихал.
- Ты б не чихал, малОй. И в очередь давай вставай.- Пытались отбиваться от него двое передних, старше от силы годика на два.
- Иди сюда, малыш!- Разжалобленный Гера вдохновлял мальчишку.- Кусочков хватит всем. Ты б только больше не чихал. Годится?
- Ну, как же, дяденька мне быть, если так чешется в носу...
- Ладно, чеграш. Хватай свое и дуй к мамане. Видишь, вон как она тебя уже заждалась.
- Она у нас такая красотуля. Умная.- Улыбается вовсю искристыми, иссера - водянистыми глазенками и выплывшим бодро от законченного бега пятнящимся румянцем на щеках. Отошел в сторонку. Покусывает вожделенно тортик. Не уходит.- Мне сказочки в стихах всегда на ночь читает. Про всяких там царей и великанов. В военной части не простой бульгальтершей служит она. Ужасть хорошая-я! Даже когда в очках. У нас так всем подъездом и всегда ее Валерией Андреевной зовут.- Высовывает хлипенькие зубки из куска. Беззаботно - сладостно облизывает губы. Ближе на шаг подходит к благодетелю. Трепетно и вдохновенно смотрит вверх, как эфиоп на Эйфелеву башню. Слегка и полушепотом приоткрывает ту, не одобряемую в семьях тайну.- А папочка - вчера бабуля за обедом мамке говорила - так просто весь один барыга шубутной. Лямку к семье не тянет ни в какую. Ханку, гад, одну без просыху глотает. И никогда конфет мне не приносит.- Вздыхает глубоко и непритворно. И как от сердца твердо отрывает четкий эпилог.- Я точно знаю - нехороший он...
В купленной в киоске сегодняшней центральной из газет Гера сначала прочитал программу телепередач в Москве. Осенним падавшим листом прошелестел страницами. Одна мура. Ни капли интересного. Погода оказалась тоже не нужна. Нашел какую-то статейку про клубок из странных новостей касаемо Советского района города Самары. Там некой умершей Елене Васиной предназначалось заявиться в пенсионный фонд за соцпособием на... собственные похороны, означенное суммой в 139 рублей с шестью копейками в придачу. И при себе надо иметь СНИЛС, паспорт и ... - опаньки же тебе лапши на оба уха! - даже свидетельство о смерти. Ущипнув себя за палец и прямо убедившись, что сам он не сошел пока с ума, стал читать дальше. Вогнал всю информацию в нужную соту мозга. Тяжеловато - исковерканно, но все-таки туда дошло. Не состыкуясь с правдой жизни, и переварилось заплывшим в никуда соображением. Сошлось с жизнью соседа Лени - "неживого", которого собес не замечал даже при паспорте целых четыре года, похоронив ошибочно под Тверью. Так и жили - поживали. Леня - в своей однушке на диване. Свидетельство о смерти - у мамаши через дом. И пенсия лихим расскоком месяцами мчалась мимо социальных учреждений и его карманов. Поэтому-то пару раз за хулиганство в местный околоток не таскали. Мертвый же по бумагам ведь. И накатать хотя бы штраф нельзя на отошедшего в другое измерение по ксиве. Но таки ж ходит он даже не совсем тенью по земле. А за таких на этом белом свете всяких удостоверительно - определительных проблем не оберешься... Внизу колонки натыкается на лунный календарь. Там сообщалось, что Луна за Водолеем в фазе будет всех прилично утомлять и что ходить надо в удобной, мягкой обуви да сидеть чаще на скамейке. Доступное по времени и месту в гороскопе приемлемо сходилось лишь в одном: седалищные мышцы его тела после подношений расплылись плотно и вольготно по всей немного жестковато вваливающейся плоскости пластиковой скамьи.
За беловато - серым зданием аэропорта располагалась неприветливо плывущая на запад рассеревшаяся хмарь, не призывающая ни к чему более - менее приличному. Тем более - к полету. И лишь намеком к празднику для взора накоротке цедился в рваные просветы приятно мягкий серебристый свет, будто невольно намекая, что есть в сегодняшней погоде вещи гораздо поприятней. Внезапно захотелось спать. Но молоточек ниже темени настойчиво предупреждал: "Не спать! Не спа-а-ть...- Следом Гера слегка зевал, едва не провалившись в сон. И снова что есть силы напрягал подернутые легкой поволокой отяжелевшие свинцово мышцы глаз.- Учти: если уснешь - полет пропустишь". Хоть даже расслабляющая резь прошлась зазывностью туманной по глазам, но Гера все же удержал контроль над ситуацией. Даже слегка не задремал.
Прошаркали с плотью явно не ангельской шумливо три цыганки с цыганенком, почти не зарясь на чужие кошельки, нехилым промыслом с гаданием на картах да снятием придуманной за ближней подворотней страшной порчи. Народ с расслабленностью обезьянок за стеклом их беззаботно провожал. Подметая юбками недавно вымытый, но уже изрядно грязный от обувной заслеженности пол, они о чем-то громко говорили. Обрывок смятой масляной салфетки попал одной под кучу нижних юбок и обвалявшимся, разбухшим сереньким комком балластом вылез аж на повороте, где те неспешно нарезАли дружно нечеткой формы полукруг. В обворожительно пленящих взоры публики покачиваниях бедер подолы юбок с усугубляющей первый эффект демонстративностью тянулись в сторону другую. Возле одной путался справа неуклюже донельзя юркий цыганенок, так и норовя ступить, пухлым детским ртом ловя ворон, на застиранный до распоследней невозможности определения нехитрый люрексный подол мамаши. Нижней юбочной каймой цыганки с начисто определившимся успехом почти вчистую затирали лужи. Разбухшие от влаги юбки с поразительной изящностью элегантно удлинялись против хода, невольно сравнивая их с царским парчово - шубным долгополом. Взгляды цыганок отличались изощреннейшей напыщенностью и источали глубоко пренебрежительную манкировку, как будто бы они внесли вместе с собой особую, святую благодать, которую никто не хочет здесь воспринимать. Попавший цыганенку вдруг под навостренно - зоркий взгляд влитый всем своим плотным телом в обвисающие формы черной, не обтягивающей ткани рыженький, лысеющий священник - возможно, и не от чужих подушек - уже ввинтился в его ушлый ум объектом для добычи подаяния. В широком развороте его плеч сошлись. как видно, мощь физическая с крепкой верой. Свидетельством тому был слишком уж задумчивый, пытливый взгляд и лик апостольского вида. Сраженный удивлением возрастной батюшка некой епархии, молящийся за благо всей паствы, гусем навстречу вытянул шею, часто моргая удивленными глазами. Видать, творил губами некую молитву к отвороту порчи или фарисейства. За те два шага, что пацан направил в сторону церковника, служитель культа заполошенно его три раза окрестил знамением, останавливая собранным кусками из молитв речитативом: "Царица наша небесная... Изгони дух... Избави зело супротив костной гнили... Преосвященство проповеду-у-уй... Аки вящим словом отведи от тела бренного этакого нехристя, поелику аки сатаненка... Аминь!" Приличного размера крест на нем начал с неловкостью болтаться, будто ведро, привязанное легкой бечевой, под ветром у колодезного журавля. К третьему шагу жидкое терпение цыганки лопнуло и клок волос с затылка пацана внезапно потянул его вслед за протянутой женской рукой ходом обратно. Малец еще хотел было к кому-то подойти за подаянием, но резко и конкретно получив уже в зашеину приличного леща, догадливо и шустро вновь пристал к своим.
С губ батюшки чуть не сорвалось в оглушённую большим объемом звучность против мелкого ромалэ гадкое слово "курвенок", но вовремя голосовые связки с предупредительностью против насущной скверны не подобаюшую сану бранность в похабное словцо не превратили.
Под пепельно - серым небом за аэропортом с любым взглядом на север - плотные, холодноватые краски, доходящие в далекой глубине до иссиня - черных тонов. Через огромную пространственную сжатость проблески трепетных мазков едва вплывающего сверху света казались признаком слабой надежды хоть на немного светлый день. В разбухшей влагой ситцевой массе низких туч таилась верная возможность явления ставшей уже такой ныне привычной безмерной снежной пелены.
Сливавшиеся в жиденькое русло, не громоздко уплотненные в теплую одежду, одиночки вяло потекли на выход. Автобус уже был готов вглотнуть в себя свежую порцию из отлетающих. Вырулил на подметенную машинами, а с самого утра еще и ветром, на "ТУшке" очередной рейс на Пермь. И тут же подогнали трап. Гере было жаль дедульку с черным рюкзаком, который ковылял последним, заметно припадая набок. "Ноги, небось, уже бедняжке ломит".- Успел подумать с сожаленьем магаданец. Радовало лишь одно: ему лететь гораздо ближе. И не в такое холодище, как Якутск. А самолет ревел, степенно набирая обороты. Люди на входе оставляли за спиной определенное по жизни постоянство и уверенность, вверяя свои жизни укрепляюшейся с трепетом надежде, сильному случаю и Богу. Минут за несколько из вереницы пассажиров остался не засосанным в пузатое нутро один лишь худенький, невзрачный хвост из двух, не более, десятков не промерзших, втихую отъезжавших человек. Последним в нем стоял тот же дедок, сутулясь и едва заметно двигая плечами. Скорей всего, был пробран кашлем...
Но Геру ждал уже свой рейс и та же процедура. Рыжий автобус с низким дном мягким накатом подъезжал к их посеребренному, с пузатым брюхом фюзеляжа, "Ту-134". Бесшумно подкатили трап. И с обреченным вынуждением влюбиться в этот рейс цепочка разномерных пассажиров засосалась в винтокрылую махину.
С новым теплом людей настигло первое, искренне предельное и оттого совсем неловкое знакомство. Им предстояло провести новый отрезок неизвестной жизни с совершенно неизвестными людьми. Под ложечкой у многих щекотало из-за новизны. Но тут же рядом возникало крохотное чувство настороженности от исхода данного полета.
Минут пятнадцать во всех креслах царила только суета. Люди спокойно расседались. Размещали над собой ручную кладь по полкам. Безвольно вдавливались следом в кресла. Расслаблялись.
Четвертый ряд по правому борту - самый активный поначалу. Один из пассажиров - чистый сибиряк. Продуктивно продвигает полные сухой и жестковатой нежности ощущения своей неординарной по всеевропейским меркам с известной долей упредительности и означенности, в холодах прошедшей жизни:
- Мороз у нас так обжигает, что точно "мама, не горюй". Ощущение - как будто бьют по пальцам молотком. Автобусы тоже все напрочь - так с двойным стеклом. А про Мичурина и говорить неловко: ведь не привьешь же к северной березе кочергу.- Не похожим на простую байку голосом гудел подбаском в ухо материковому бородачу явно далекий сибиряк, вдохновенно глядя через нос слушателя на просевшее, постлавшееся под размашистые крылья будто запыленным под высокой стратосферой хлопком невзрачно - серенькое поле туч, умещающееся в двух ладошках. Эта обманчивая легкость несла в себе огромную весомость в сотни тонн сродни будто чужому ледяному хрусту в чреслах твоего же тела после процедур анестезии.
- Сосед с седьмого этажа поехал в зиму как-то явно без нужды - с такими закидонными, я вам скажу, понтами, что торчали изо всех карманов - за город. Весь упакован круто был в житейскую приличность. А там, глядь, и заглох мотор у тачки. Чтоб самому не окочуриться, даже машину свою сжег. Благо, подмога вовремя пришла, а то бы лег рядом с машиной. Такие вот дела... У нас надо просчитывать, будто саперу, каждый шаг. Вплоть до выгребного туалета, вы меня тут явно уж простите, во дворе.
- А разве по другому поступить было нельзя? - Часто заморгал маслинами зрачков.
- Отчего же!- У сибиряка радость - выше крыши.- Вместо него осталась бы машина.
- Уж слишком невеселый, так скажу вам, вариант...- Гость кусочком представляет вдруг суровое спокойствие Сибири. Взгляд уже ясно говорит, что ему в этот забытый всеми верами Якутск как бы сейчас не надо и соваться. И если самолет мог бы сейчас рвануться в разворот, то это было бы решение из самых верных.
В бизнес - ряду отлипшими от иллюминатора, весьма довольными представшей там забортовой картиной, маленькими глазками неглупый вроде гражданин центрально - европейской хиленькой закваски вперился застывшим взглядом в толстые губы перешедшего на "ты" веселого соседа из весьма далеких от него тех же неласковых краев:
- А ты у нас откушай, Стас Семеныч, леденец из коньяка: тогда все и поймешь. Или салют якутский погляди...- Выпячивает для успешной убедительности толстую губу.- Вот то-то!
- Вы покупаете его или он у вас особый свой такой коньяк?
- Да нет же! Нет... От чистой, неподдельной радости аж светится сосед...- Просто берем из магазина.
- Ну и...
- Пузырек с ним на улицу выносим, где он на морозе превращается сразу в ледышку... Чуть погодите: расскажу и про гало. Только попозже: как только прожую десерт вот этот сытный и, видать, вполне московский.
- А с чем едят, этот гало?- Собеседник мнет зачем-то глянцевый журнал с посолидневшей Еленой - интердевочкой на полной от дизайнерских вещей обложке, сидящей дома на огромном кожаном диване с ласковейшей хаски.
- Это когда ты ничего не пьешь неделю, а солнце аж троится у тебя в глазах. И воздух выдыхаешь после минус 50 только со свистом.-Посылом выставляет следом не обоснованную нужностью обиду.- А вы мне тянете с нудным апломбом старую сказку про бычка. Десерт, представьте, будем потягивать на всех подобных рейсах, но вот картинки наши повидать не каждому дано.
- Но и у нас же есть что поглядеть... - Хотел было втянуть за уши в диспут Эрмитаж, опять приставший Крым, арбузы южные и краснодарскую черешню. Только передумал.
- На что нам сдался ваш не пойми как и чем живущий материк? У нас даже совсем машины, представляешь, не воруют. И шепот звезд мы ощущаем только после минус 50.
Материковый человек мотал со стороны в сторону припухшей от всех внове формирующихся в голове под стрижкой "бобриком" познаний. А говорящего как раззадорило это внимание. С уже не прикрытым ничем восхищением он ненавязчиво, но твердо продолжал:
- А вот ваш климат - просто одна сказка. Захочешь, в холод и в палатке заночуешь. Для понта даже ноги высунешь наружу. У нас зимой в дороге встал - и как по кочкам будешь дальше ехать.
- Как так?
- Да потому что после остановки шины коверкает до невозможности.
В кухню влетает посиневшая от бега полная телом бортпроводница. Сует толстую руку в висящую над крошечным столом аптечку. Руки трясутся. Шепчет таинственно себе под нос названия таблеток как молитву: "Так... Анальгин... Зодак... Кетанов... Нурофен...". И следом удивленно лупает глазами, обнаружив нужный лишь для секса "Постинор" в почти употребленном варианте. Глядит на ангельское выражение лица напарницы с немой мольбой оставить новость при себе. Забыв на миг, за чем она проворно так бежала, перебирает в голове симптомы, пригнавшие ее сюда. Припомнив наконец, что понесло ее от кашля мальчика на 23 месте, выгребла нужные таблетки и с чистым сердцем поплелась с достоинством обратно. По пути вдруг услыхала краем уха, что где-то в самолетах в пищеблоках применяют отпрессованную из крахмала разовую посуду. И будто бы ее едят потом.
Поделилась новостью с напарницей. Та удивленно проглотила новость, будто некий фейк, присовокупив с твердой убежденностью свое:
- Вчера так же один из тульских пассажиров мне тоже собирался на уши лапшу повесить. На свою байку уж такой стрёмной лохушкой разводил... Мол, у индийского мальчишки во рту росло 500 с лишних зубов.
- М-да... Сказанул. И ты ему поверила?
- Да что ты, Надь? Я что, похожая на дуру!- Искры предельной гордости рассыпались из глаз.- Успокоительных целую горсть ему отсыпала и поднесла запить парой стаканчиков винца. Так, представляешь, его в самом Саратовском аэропорту всем экипажем еле - еле растолкали. Половником вовсю пришлось в кастрюлю бить пилотам. Ты ведь представить этого себе не можешь!- Вслед за вздохом вволю всасывает крылышками носа ароматный воздух кухни.- Вдвоем с напарницей под руки с трапа волокли, взгромоздив всем передом на плечи первого пилота. На земле еле отвязались от ментов с этой их гребаной херней: "Откуда он таков?". "Зачем пьяным на борт впустили?". "Куда нам деть теперь его такого?". "В рапорт с каким его воткнем мы состоянием ". И прочую несут пургу. Ты ж понимаешь.
- Господи праведный! Еще как знаем этих мудаков...
- Да хоть в карман его себе засуньте. Нам уже все - по барабану.- Вспылил тогда уже второй пилот.- Нам через час опять на взлет. Заправка на носу с рулежкой, а вы одну мурУ несете. За трапом точно он уже не наш... Короче, скинули им того беднягу. И жаль его, подруженька, но не в борта ж было пихать...
Они с минуту пошептались со смешком о чем-то сокровенном и интимном и разошлись по самолету.
Сытость взяла свое. Час пролетели почти в полной тишине. Разнесли потом всем уже чай с новым десертом в виде мороженого сорта крем - брюле, зефира, по паре апельсинов в один рот и штуки обволосатевшего киви. Рассказчик быстро выхлебал чаек. Употребил, прогнав по молодым, ровным зубам, все поданные фрукты. Не дотрагиваясь до зефира, вновь продолжил:
- Представляешь - там в городке Тенкели свояк жены восемь лет жил. Работал на заводе тамошнем бульдозеристом. А потом - раз! - прикрыли эту лавку. Свернули как бы производство. Полный кырдык! И все оттуда съехали. Полных три тысячи народа начисто по разным сторонам рванули. Пооставляли все, что не тащилось. Закрыли за собой былую жизнь. Ищи - свищи теперь их по бескрайним далям мачехи - Отчизны.
Слушатель дружно вывел на лоб брови, выказывая вновь осмыслившееся удивление.
- Так вот... Мороз - скажу тебе, в наших краях такой, что будто бьют по пальцам кулаком. В кранах у нас вода только горячая. Теперь хоть верь или не верь: бананом замороженным можно спокойно гвозди забивать.
- Что-то хотел еще спросить. Забыл уже. Потом...
- Да, да. И я таки вздремну. Потом в планшет зайду кино смотреть.- Тонким намеком гражданин мягкой по климату части России удачно перевел информативное ознакомление в назойливость.
Гера был до взлета предпорядочным и тихим. Это когда где-то и чешется, но терпишь. Тупо глядел вперед на серенькую "откидушку", поджидавшую, как и он сам, первого разноса бортового легкого питания. Все вокруг казалось чинным и отлаженным до среднего предела разных мелочей, включавшего забортовой шумок движков, смягченные о руки шелесты журнально - книжных атрибутов, шорохи врастающе вмещавшихся на новых, более удобных, позах в кресла тел и лёгенький, без нот надоедания и с зародившимся первым налетом праздности, ознакомительный по сути говорок. Но вдруг от задних кресел с левой стороны колобочком подкатился к Гере малышок с явно просматривавшимся мокрым памперсом. Без признаков внимания от мужика начал тереться о коленки, мямля нечто несуразное, не вмещавшееся этаким речитативом ни в какое слово.
"Откуда же тебя, говнюк, и занесло сюда?"- Гера боязно и странно поглядел назад, ища его родителей. Ему было даже невдомек, что ребенок мог приобрести такой легкий конфуз уже в походе.
- Молодой человек!- Приветливо с кивком опрятной головы отозвалась с той стороны прохода импозантная с любого вида дама лет 35-ти.- Извините, если что не так. Но он у нас второй уж год таким вот обаятельным и ласковым растет. Знакомства обожает: хоть ты его и хлебом не корми. Общение его прельщает. Весь - просто паинька. Такой в семье любимчик...- Немного суховатый взгляд приплыл к нему с обоих затеков ухмыльной ласковости глаз.
А вот у паиньки из-под неплотно прилегающего памперса уже сочилась по коленке вниз вовсе не нужная теперь ребенку внутренняя влага. Гера застыл в суровом благородстве, выжимая на лицо натужную улыбку.
- Да, да. Конечно.
- Ну, вот и ладненько...
- Так и я ж тоже - ничего... Пускай побудет и таким...- Напрягая мимику на позитивный лад, Гера всю соль внутреннего пренебрежения перевел внешне на скудный сахар восхищения. А сам уже не знал, как же отшить от тела пацаненка.
Ему уже не нравились ее красивенькие губки. Обворожительно - приятно вздернувшийся носик как будто бы ее сейчас тоже не красил. И бархат голоса совсем уж не пленял.
"Расселась там, коровище! Зенками бесстыжими, небось, уже всех мужиков в салоне перебрала да просмотрела. А непорядок на своем ребенке углядеть никак не может".- Возмущенно вдруг подумал про себя. Стал успокаивать призначенные к обработке образной информации клетки понемногу воспалявшегося мозга. Успокоительно пореже задышал. Вымучив подобие улыбки, жалким наброском чувства кинул ее на уже мучимое измождением лицо. Булькающая с пухлых губ ребенка речь приплыла слева к мозгу мужика в отсек вербальной информации, там и оставшись без детальной обработки. Непонятливо вдруг расплескавшаяся радость, какой вовсю захлебывался мальчик, прошла мимо всех Гериных определений чувств, задействовав лишь тупо заморгавшие его серые глаза с надетой на лицо маской не осмысленной ничем из разума улыбки. Психиатр с полной уверенностью бы одел его сейчас в смирительные формы для безопасного сосуществования.
Самолет все так же серебристым брюхом не споро полз по облакам, приятно показавшихся со всех сторон набившимся в огромную воздушную подушку в пространности не уплотнявшимся лебяжьим пухом, временами горизонтально разрезая на две части самые ближние к нему. Только в далекой глубине одно растянутое перистое облако провисло, выбившись из целостной картины. С едва заметной независимостью правилось в отдельный путь. Встречным курсом день сокращался явно побыстрей и где-то сразу за Уралом стало заметно темновато за бортом и на левом крыле мутным блеском таинственно и странно заиграл матово неопределенно - вычурным отражением далекий лунный свет.
Гера с того расстройства два с лишним часа проспал. Пацан за это время был препровожден в далекий туалет. Протерт. Промыт. Переодет. Доведен до норм порядочности и благополучно возвращен на место. Возникший стыд за его вылазку до Геры дама хранила при себе до той поры, когда бы он проснулся. Копила нужные слова, тасуя их как можно поскладней для извинений. Но Гера этого не знал и в снах витал в прохладной тишине ялтинской ночи, где завлекал в курортную любовную интрижку немного полноватую сноху самого Никодимова. Ему было приятно от того, что хоть бы здесь он мог его уделать. И что всю того руководительскую спесь одним лишь мигом Гера смог враз так незаметно перевесить. Блеснувшая струйка слюны освободилась из объема рта, обвиснув вязкой сантиметровой сосулькой в левом уголке его расслабившихся губ...
Все это время пассажиры всех салонов, кроме сна, хоть чем-то, но позанимались. И только место ? 27 досталось слишком строгому кавказцу. Своим кислым и надменным видом он восстанавливал в себе нарушенную где-то на земле брутальность и молча утверждал вокруг себя привычный для себя менталитет в рамках суровой строгости. Он с каменным лицом ел все подряд и жил другой, забортовой жизнью. И даже если б самолет пошел в пике, в его застывшем и обледенелом, будто высоченный горный пик, холодном, равнодушном взгляде ничего б не поменялос ь. Ему с дрожью в коленках улыбались стюардессы, ощущая нежным женским телом невзаимность и надменность.
Когда в 16-27 вновь стали разносить еду с закуской, Гера вдруг догадливо сообразил, что пропустил десерт с вином. "Умерла - так умерла",- совершенно справедливо оценил потерю. С робкой оглядкой на соседей протер губу салфеткой. Уныло облизавшись, взялся обхаживать горячее.
Перезнакомившийся за время полета народ чувствовал себя уже раскрепощенно до тех рамок, когда мог излагать даже те мысли, которые бы мог озвучивать только при близких и давно знакомых. Лысеющий в переднем кресле перед Герой гражданин под пережёв на зубах пищи восхищенно говорил на нотках умиленной напускной прелестью бравады кому-то рядом:
- Но мы ж так здорово, прям замечательно живем! Подумать только: когда бы я при коммуняках мог бы открыть в той лягушачьей Франции свой солидный бизнес?.. Нужен счет в банке? Ради Бога, открывай! Хочешь учиться за границей? Милости просим - поезжай. Захотел вдруг отдохнуть в другом конце Земли? Загранпаспорт оформляй. Пальчиком щелкни - и отвезут тебя куда угодно.
- Хотел бы знать, имели б вы все это, когда хотя б одной из трех наших семей доступно подавался газ...- Серые глаза упрямо ввинчивали в большой сократовский лоб собеседника серьезным утверждением вопрос.
- Простите, я не понял! Это вы к чему?- Тот перестал есть вкусный рыбный суп. Без потребности начал облизывать приставший на дно жир с халявной пластиковой ложки. Отложил ее с солидностью в сторонку. Третий раз подряд зачем- то откусил ненужный уже хлеб.- А вы на моем месте как бы поступили, если бы к вам богатство приплыло? Перевели б деньги на газ для бедных? Так, что ли, это понимать...
- Понимать же может каждый так, как ему удобно и угодно.- Философствовал защитник бедных.
- Что вы хотите, милый, этим доказать?- Глаза того вдруг оживились. Даже округлились. С возмущением убрал салфеткой жир с вдруг задрожавших возмущенно тонких губ. Никак не знал, куда бы деть салфетку.- У нас и газа, что ли, нет?
- Газа - навалом. Но люди взять его никак не могут...
- Так пусть берут. Хоть даже в складчину. Кто ж не дает?
- Да еще как дают! Брать его лишь не за что. В России денег не осталось.
-Это вы зря... Допустим, пить надо поменьше. Где-то чуток в расходах придержаться. Маленько подкопить. Способов много, я вам так скажу...
- Не все видать с высокой колокольни... Где ж подкопить, когда и так каждый пятый из них ходит всегдашне за водой к колодцу?
- Обделены вы чувствами к прекрасному, я вижу. Это ж романтика деревни: сходить до родничка с ведром. По свежему, хрустящему снежку... Под коромыслом!- Глаза расслабленно поддались нежной поволоке.- И принести домой воды целебненькой. Чистой такой. По сути непорочной.
- В этом месте вам лучше бы сказать - кристальной.
- Конечно, можно и такой. Здоровье потом будет некуда девать... Кто скажет точно без обиды, что нам всем городским вода доходит только с хлоркой из-под крана. И если взвесить выгоду, то тут еще бабка надвое сказала, кому удобней жить для долголетия. Сплошные переезды, нервотрепка и конфликты нам всегда накладывает отпечаток.
- Вот вы и бросьте этот вас доставший бизнес. Отправляйтесь на деревню к родникам.
- Простите, но здесь каждому - свое. Как же я бизнес брошу: столько ведь вложил!- Зрачки сильно расширились, как после дозы у любого наркомана.- Здоровье надломил. А там что делать-то с маркетингом моим?
- Но и бабуленька любая в три погибели с такой романтики согнется, так я вам скажу. Сходить зимой под горку - это ведь целый подвиг, когда без лыж покатишься вниз впереди ведра и кучу шишек вволю наберешься точно после каждой из ступенек.
- Ведерко пусть возьмет поменьше. Сходит чаще. Тропинку поплотнее проторит. Вы вспомните, как было в старину: в такую красоту утром в росе заря встает. Глянул в поля - бабы сранья стога дружно метут. Отягощают их потным обхватом мужики...- Лощеное лицо зашлось похабной отчасти усмешкой, не успевшей перейти в улыбку.
- Стога, что ли?
- Зачем стога? Бабенок тех...- Немного по-шпионски снизил голос. И если б у него были усы, он в это время в них бы улыбался. Крупно вздохнув, нюанс романтики подчеркнутым чувством пятном румянца стал выплывать вдруг на лицо.- Потом все с вожделением пьют молоко в тенечке. Детишек прислоняют женщины к груди. Птички чирикают над ними. Да еще зайцы прыгают в покосе. Не жизнь, а одна сказка... Такое где еще сейчас увидишь?
- А видеть нечего. Начисто изжит народ в деревне. Хозяйства все, куда ни глянь, давно расхлябаны. Поля молодняком березовым с травою заросли... Горькую только пить и остается, чтоб поминать былое.
- Ну не скажите. Хлеб же откуда-то берется. Не падает как будто с неба? Из-за бугра тоже не возят.
- Затеяли пустой вы, братцы, разговор. Будет гораздо веселей и поприятней, когда коснемся даже краем разговора наших милых женщин. Ведь три часа еще лететь. С чем время коротать, если не мыслями о них? А худой мир лучше любой хорошей ссоры.
- Да - да... Грызня до доброго, кажись, не доведет.- Жирную черту под разговором солидно ставит бизнесмен,ковыряясь параллельно пальцем возле зуба..
- И то приятно: тему обнуляем.- Сквозь свое обширно не задействованное перед этим акустическое биополе доносит каждому итог всех прений солидный гражданин, присоединившийся к дебатам прямо перед этим.
- Моя на той неделе...- Пытается продолжить в другом русле разговор, оглядывая замолчавших было собеседников, щупленький мужчина.- Не ощутив поддержки начинанию, удрученно закругляется под слогом "М-да".
Пассажирам над якутским уже небом с третьим разносом было предложено вино. Хлебнув двойную порцию, Гера бодряще замурлыкал: "... Там где клен шумит над седой волной, говорили мы о любви с тобо - о - й ..."
"...Не стоит там клен. Опустилась мгла..."- Слегка подфантазировал, пристав до соло исполнения, лысый в авангарде нахождения.
- А любовь, как сон, стороной прошла...- Мамаша нашалившего уже ребенка мечтательно в легчайшей поволоке закрыла медленно глаза.
И уже через мгновение в раздувшемся объеме звука уже припев в обличии флеш - моба бодрящим вдохновением срывался с многих губ и обрывался не догнавшим ритм фальцетом малыша с агонией фиксации: Плё - сля -а - а..."
Из бизнес - класса с неполной рюмкой коньяка и тонкой долечкой лимона между пальцев выплыл небритый человек при галстуке под пару сотен баксов. Чуть ли не рыдая, затянул громогласно и с отрыжкой новый куплет:
- Уймитесь же, утихомирьтесь, господа.- Суетилась зря та стюардесса, что прибегала за таблетками на кухню.- Пилотам ведь мешаем. Залетим еще, не дай Бог, не туда. - Беспомощно шумело по салону ее предельно звучное контральто.- Ну как же так? Здесь не положено. Инструкция. Нельзя.- Вспыхнув возмущением, сокрушалась та, затиснутая туго в форму всей своей обольстительной фигурой.- Хоть прекращай полет.
- Вот только куда сядем - оттуда ж точно и взлетим. не правда ли, милаха?- Толстяк пухлой ладошкой успевает приласкать ее бедро, вильнувшее природной провокацией на освобожденный от руки невзрачный цветом подлокотник.
- Так вы ж нам всем сами эти дозы и поналивали. Куда теперь с шестым часом полета эту энергию девать? - Оправдательно сыпал сентенции сквозь затемненные очки увядший возрастом интеллигент с рубашкой в клетку и приличным - видать, с пива - животом.
- Пускай поют, Надюш. Им еще два часа полета. А нам с Михалычем будет что вспомнить после той нашей юности лихой. Он еще тот был бабник. Гляди, как ухмыляется, проказник. "Колеса" тоже все его.- Она легонечко открыла дверь в пилотскую кабину, где на штурвале, будто на груди любимой женщины, в легком обхвате вольготно красовалась правая, заволосатевшая рука первого пилота.
- Народ, видать, бодреет.- Вальяжно водя телом, улыбается в усы пилот.
- Еще как! Угомонить никак не удается...- Миролюбиво обижается Надежда.
- Чем бы ни тешились.- Удовлетворенно тянет вскользь Михалыч.- Лишь бы в полете не мешали.
- ...Не вернется вновь это лето к нам...- Трепетала, угасая на губах, остатком песня. Кто-то сзади и левей уже в четвертый раз в женском, полном жизненной удовлетворенности, сопрано упорно и с нервным положительным надрывом тихонько продолжал ее.
Оставшиеся два часа полета кто тихо досыпал, кто глазливо рыскал по планшетам, электронным книжкам, телефонам и даже слушал музыку. Объединенное накоротке той вспышкой благолюбия полетное сообщество распалось на индивидуумы и снова долетало к цели без чего-то общего и воодушевленного.
"Я целых две минуты был в своих семидесятых".- Так, вероятно, думали те восемнадцать человек, перешагнувших возрастом за шестьдесят. И даже глуховатый старичок в самом хвосте, чуть приподнявшись, читал слова той песни с чужих губ, мурлыкая тихонько про себя: "...Четырем ветрам грусть - печаль раздам..." Потом он глубже погрузил себя в раздумья и до приземления не выходил из состояния некой прострации. Возможно, он в то время что-то потерял и песня ненавязчивым звоночком на миг заставила вновь прочитать не слишком-то веселую страницу прошлого. В прискорбном взгляде как застыло фото из огромной пленки жизни. Он, вероятно, выцарапывал из маяты души ненужное сейчас, никак не угасавшее событие. Но оно все тлело, отражаясь в неосмысленно - тоскливом и отсутствующем взгляде. Память его пыталась, только не стирала, давно ушедшие года. Потом он вдруг так глубоко вздохнул, будто хотел нырнуть под воду. Это был знак угасания рассудочной деятельности. В некой заметной обреченности он в плавности закрыл глаза с не расплескавшейся в их потускневшей серости печалью на все оставшееся время до посадки...
Лайнер присел скользяще - тихо к надвинутой недавно морем подушке обласканных далеким светом кучноватых магаданских облаков. Гряда из самых непокорных, рассыпавшись, зависла вспушенными клочьями, забираясь в ветровую недоступность. Справа по борту и немного сзади , невидимые от земли, показались загоревшие огненно - рыжими полосками, забившиеся в присмерти стожары. Вдруг воспылавшие растянуто жаркой каймой они будто прощались с самолетом Текучесть состояния машины отодвигала незаметно пышный ракурс за оперение статичного крыла и вскоре весь цветной калейдоскоп начисто скрылся за хвостом. Видевшим это стало почему-то неуютно - сиротливо.
- Уважаемые пассажиры! Ввиду нелетной погоды аэропорт Якутска наш борт принять не может. Следуем в город Магадан...- Плоский, чуть бархатистый голосок, поднял у Геры бурю оправданных эмоций и он раскрыл от удивления пошире рот.
- Как?.. Магадан!.. Я ж... Только утром сам... Из самого ранья... Из Магадана!- Его аж выбило из кресла, как из катапульты. Выдавливая зло из трехлитровых легких, шипел змеей оторопевший Гера. Все близ сидящие крутнули головами в его сторону, сопоставляя факт и крик. И, как в коробке передач автомобиля, кто-то застыл в нейтральном положении, кто-то участливо, будто с первой до пятой передачи, выдавил мину сострадания. Но некоторые агрессивным взглядом готовы были покрутить пальцем у виска с неполным намерением одернуть Геру. И лишь малыш естественной реакцией на необычно зычный голос прильнул тонковолосой, крохотной головкой к нерадивой, но своей мамаше, ища защиту на груди. Все полчаса подлета к Магадану Гера никак не мог осмыслить, за какие это прегрешения он стал только одним несчастным на весь лайнер. Он старика грустящего не видел, но смысл его печали этого полета точно не касался. В грудь Геры водворялись тупо отвержение и невосприимчивость, обрамленные изнеможденнейшим лицом, застывшим в неприглядности единственной на этом рейсе шестнадцатичасовой истомы.
Колеса тихо покатили лайнер по бетонной полосе. И все на миг просели, синхронно наклоняясь в креслах чуть вперед. Будто бы разом захотели увидеть что-то необычное каждый именно у своих ног. Потом тела отпрянули назад, как будто это показалось всем неинтересным.
Гера устал за один миг осознавать себя живым. Он глядел на принявший его родной аэропорт глазами, полными усталости, самого большого в мире горя и безмерного отчаяния. Дышать стало невыносимо тяжело. Хотелось высоко взлететь и взвыть над сопками. В нервном ознобе затряслось вдруг его полненькое тело. В подкошенных событием ногах не чувствовались жилы и будто бы застыла кровь. Его вновь цепко и привычно подминало под себя то строгое спокойствие Сибири, которое было сровни с суровым благородством, доставшимся лишь мужественным людям. Он бы быстрей поверил, что на дороги Магадана из пучины океана выползла огромная китайская подлодка и покатила в сторону тайги. Или что 150 - тонный усатый кит дополз с определением на лежку возле их Троицкого собора. Но перед ним стоял все тот трап, по которому он почти сутки перед этим всходил в такую же крылатую махину. Такой же злобный и лихой ветер - восточник с наглой настойчивостью рвался бесстыже в отвороты и под все полы пальто. Другим был только снег, налипчивый и рыхлый. За спиной остались пролетевшими впустую те 15 тысяч километров, которые он оплатил ценою в пол - "Лады Приоры" за дорогу, которая вдруг оказалась для него совсем ненужной. Он вдруг почувствовал себя оплеванным от головы до ног неким верблюдом, которому и сдачи дать нельзя. Голове под действием прострации ума вдруг захотелось ни о чем не думать, иначе Гера помешался бы рассудком. Не ощущая холода от перил трапа, он машинально и бездушно покидал с разбухшей и горячей головой столько часов отсиженное благо сосуществования рядом с околоземной, туго звенящей невесомостью и так манящим чувством неизвестности. Уже садясь в такси, ответом на вопрос водителя, куда его везти, он отвечал опять-таки вопросом, донельзя потрясенный происшедшим:
- Ах, да, куда?
Они вдруг оба посмотрели друг на друга, не понимая, кто из них неадекватен.
- Вези меня домой, дружок.- Тихо, невнятно вдруг пробормотал Гера, спохватившись.- Хотя не так бы это было бы и нужно...
- Так я еще в город не въехал. А все ж куда - таки вас доставлять?..
- Смотреть, пойми, на город тошно. Чужой как стал...- Ноздри вмиг вздулись от волнения.- На Ленина, конечно же. Туда. К себе. В дом восемнадцать, к квартире сорок восемь...
Гера не помнил, как подъехали. Даже какой купюрой расплатился. И, выходя, забыл в багажнике рундук.
Водитель плавно сдал назад. Слегка бибикнул. Вынул рундук из черного нутра ухоженной черной "Тойоты". Довольный своей честностью, поставил аккуратно на дорогу.
- Ах, да.- От удивления брови скитальца вяленько пытались вылезти на лоб.- И надо ж было так. Вот уж мудак! Да - да: на том спасибо...
- Я понимаю вас. Сочувствую. Бывает...- Сконфуженно скромно добавил.- Но дали вы даже по нашим щедрым меркам слишком многовато.
- Бери, браток.- Гера опять гордился за себя.- Мешок я до тебя уже растряс. А тут - остаток жиденький. Зернинка - заваляшка. "Тьфу" мерзкое одно - возьми на зуб да выплюнь!
- Все ж неудобно.
- Неудобно будет, когда во сне любовницу к себе покличешь. Там от жены можешь по полной схлопотать!- Дружелюбно ухмыльнулся.
- Хотя б тысченку-то на сдачу заберите.- Уламывает, будто девушку на грех телесный.
- Шефчик!- Гера режет теплой ладонью вертикально воздух.- Представь на миг, что ты уже гаишник или поп.
Таксист и рад, но не достиг решимости принять сравнимые с сегодняшней зарплатой чаевые.
- Ты вот что... Когда отдуплишься, в кабак смотайся. За меня, за Геру, то есть, маленько пропусти...
- Ну, если только так.- Таксист неловко сунул в боковой карман весомую купюру с первым амурским губернатором России. Настроение его застряло напрочь между радостью и удивлением.
Водителю подумалось, что этот гражданин либо сейчас развелся, либо что крупно потерял.
А Гере ничего не думалось. Ничего даже не хотелось... В висках шустро забились молоточки от ходьбы. Он прошел рядом с заметенными упрямой вьюгой своими утренними следами. Скрылся за неохотно скрипнувшей дверью в подъезде. Заслеженный бетон ступенек, будто назло, показывал упорно путь домой. К теплу. К уюту. До жены. Но только не к душевному спокойствию. И если он хотя бы знал, где в это время обретался Никодимов, то вещим показался б тот далекий сон, задевший памятью сноху руководителя...