День догорал багровым всплеском зарева, растянутого гаснущим объемом ввысь по горизонту. Разноголосо выводил журчащие мелодии осипшей флейты носившийся округой подстывавший ветер. На второй линии обороны возле украинского городка Васильевки коротает вечер переживший за сегодня два обстрела взвод из двенадцати оставшихся в строю солдат и прибившийся на время ротный повар. Утром было несколько атак "контрабасов" на опорные позиции противника из первой линии обороны. Слышались звуки БТРов, лязганье под сизый дым рванувшихся в прорыв танков с огневой подмогой минометов и грохота как будто "Шилки" с непомерно длинного левого фланга. После обеда все затихло. И вот уже четвертый час царила между линий боевого соприкосновения пугающая выморочная тишина.
Блиндаж этот среди украинской степи - будто просторная мышиная нора, предусмотрительно построенный прошлой весной. Жизнь в нем кипит, хоть и невидимая сверху. Змейка замысловато вырытых не совсем секционных окопов кривовато тянется на оба фланга сплошной линией и параллельно тыловым коммуникациям. Отросток, круто упирающийся в нее из глубины прифронтовой, в простоте названным "аппендицитом", не особо оживлённый. Но последний - из особо почитаемых: по нему подходит и кормёжка, и вода, и боевое обеспечение. Начальство лишний раз сюда носа не кажет, чаще всего держа связь лишь со взводным. И если б сверху просто не было приказов, то такое братство можно смело называть отъявленной махновщиной. Народ собрался разношерстный и немного пообтершийся на вспомогательной стезе. Новеньких двое: Вилков из москвичей и Панкин из какого-то там стоящего при Тихом океане Ванино. Рассказывает будто бы для хохмы, что в путину красную икру точно ел ложками. Кто его знает: может и не ел, а просто заливает. На окопном сленге это означает, что "несет пургу". Потому что вид у него такой, как будто бы с начала детства и до самого призыва проходил с рахитом в тощем теле: и зубы, представлявшие лицо в анфас при разговорах будто бы в зевоте, стояли в челюстях немного кривоватые да и коленки даже при ходьбе в положенную стать не разгибались. Большинству, отродясь не знавшему ее пикантный вкус, это было совсем неинтересно. Вилков же был натурой цельной, странной и совсем неоднозначной. У него был долгий и испытывающий взгляд, от которого через минуту становилось неудобно. Поражали некие академические повадки, ставившие под сомнение закономерность его места на полях данной кампании. Аккуратность же показывала принадлежность к воспитанной и добропорядочной семье. Речевой набор всегда с некой подкупающей настойчивостью с оттенком искренности затягивал любого слушателя на осмысление. Даже его молчание пугало всех своей многозначительностью. Это был аскет, заматеревший в четкой выправке на какой-то строгой службе. Он казался персонажем в образе Татьяны из "Евгения Онегина", но в мужском обличии: "Она в семье своей родной казалась девушкой чужой".
И днем, и ночью тянет из полудохлого аккумулятора жиденький свет единственная лампа силой в 40 ватт. Стены обставлены прилично закрепленными фанерой и дощатой горизонтальной загородкой по периметру. Грубо сбитые кровати по бокам позволяют сохранять в предельно сжатой ограниченности тот фронтовой быт, где можно разминуться лишь двоим. Жизнь здесь тянется совсем неторопливая, в пассивном налёте и с легкой претензией на благодать. Да еще надпись по дереву на верхнем ярусе черным, источающимся маркером с глубоким философским изречением "И живые будут завидовать мертвым" заставляет всех проходящих мимо иногда задумываться над ее смыслом. Но всю идиллию, прописанную выше, портит дописанная жирно и простым карандашом фраза, убивающая напрочь разум, на уровне пупка: "Чящын, ты савсем гавнюк". Очевидно то, что адресата здесь уж точно нет месяца два ввиду срока прошлой ротации. Возможно, даже и автора. Но затирать ее никто не собирается.
- ...А я как нюхом чувствую, что тот сучонок из воронки возле буерака куст мой возле позиции давно уж пристрелял. И до того обидно стало мне. Будто курорт я там себе за день наладил: и травку подстелил, и бруствер аккуратно подкопал, и куст ладно воткнул.... Позиция - прям закачаешься. Просто лежи себе, считай ворон да целиться не забывай, чтоб самого до выстрела не закосили ради зарубки на другом прикладе...- Снайпер Семенов хитровато щурит нос, делясь военной мудростью с соседом по лежанке и коллегой Никаноровым, зашивающим карман разгрузки под рожок для автомата. Тот пытается невольно разделить внимание между необходимым делом и еще нужным для приличия вниманием на сообщение соседа.
Черняев в темной глубине своей дощатой постели усиленно, но тщетно старается "давить на массу", пытаясь перед выходом в дозор хотя б немного отоспаться. Он два часа назад накрылся полностью бушлатом, тут же скрутившись калачиком в позу зародыша. Потом плотнее обложил сбоку себя еще раздутой до навечно вспухнувшего безобразия синтепоновой подушкой, бубня втихую всем ясную причину недовольства. Но так и не заснул, вовсю одолеваемый прибившейся плотно к нему будто бы режущей без всякой жалости не закрывающиеся его умные глаза бессонницей.
- Кабы вдогоночку ему махнуть стаканчик бражки - он бы быстрее и "отбился".- Мечтательно выводит рецепт сна Черняеву Аркадий Строков, весьма охочий к праздным разговорам.
- Вот - вот: взводный еще "на посошок" добавит трошки "пилюлЕй" для воздержания от неподобия такого интереса.
- Пока мы не поймаем тишину, ему никак не сплющит харю.- Оправил тенор в легкое сочувствие всегда серьезный Лавенков.- Но мы ж не можем, чтоб не моросить...
- А вот меня так просто рубит.- Бедственно жалуется Панкин, не отоспавшийся с утра. - Кого бы вялого сосватать, чтобы намотать вместо себя в наряд.- Сквозь тусклый, обесцвеченный промельк скулы размыто смотрятся красивые черты лица.
- Немцам-то в прошлую войну, мне помнится, возили проституток.- С осоловевшей жалостью в глазах констатирует приятные плоти утехи фактом любвеобильный Строков, как бы вынимая не угодное семейственным устоям слово из кармана.- Я б за одну ночь с какой красоткой вобрал бы все наряды на себя даже за целый месяц наперед. Жаль, что шалав из местных подгонять не полагается. Да и взгляды у них всех совсем не те: не то от воздержания, не то от боязни нашей чужой любви. Они ж хуже наводчиков, поди, позицию нашу потом своим сдадут. Да и в уставе для них места даже строчкой не прописано.
- Потому немцы ту войну и проиграли: некогда было из-за б...ства воевать.- Философствует по-своему самый старший Столяров.- Идет сверху, скажем, команда начинать атаку, а у них сил нет никаких для чувственного отворота, чтобы с порочной девки слезть и сразу же за автомат схватиться. Хотя...- Старается выковырять спичкой не ко времени застрявший кусок мяса из зубов.- Сделай запрос в бригаду. Так, мол, и так: от воздержаний весь аж обчесался. Без тела женского ни в какой сон не клонит. И мочи нет избавиться от либидо: пристало лишаём. Глядишь, резиновой бабенкой по особому приказу, может быть, и разживешься.
Многие за это время без признаний и так в особом виде плена пребывали эпизодически в ничем не удаленной эротичной скуке. Однако же, признание в таком обозначало б слабость духа.
- Строков всегда старается быть ближе к грязи. То он один из взвода в лужу упадет, то ему в берцы почему-то падают лягушки.- Поддерживает тему обличений Аникеев.
- Что-то рановато мы сегодня выхлестали весь компот.- Перекидывая тему, сорокадвухлетний бывший слесарь Панкин неловко тянется за почти обкорнанной кем-то из обедавших последними плиткой шоколада.- Будто "нехваты" музыкантские с их вечной голодухи до жратвы здесь дорвались.
- Они уже три раза всем своим "оркестром" вперед валили по ярам. Ломились прямо на высоты за дорогой. Что-то слишком матерное всё орали для задора, когда я "на ушном" стоял. Выглядывать туда я не решился, но впечатление такое, как будто бы бегом по кругу и для понта они все эти атаки затевали.- Столяров с явным удовольствием потягивает крепкий чай на молоке, оскорбительно прозванный зачем-то непонятно кем "калмыком".
- Не забывай, что здесь у нас еще разведка трется с самого утра. И минометчиков в обед кормили. Ты ж не хочешь, так я иногда думаю, спать под бушлатом без их должной защиты.- Указательный палец сидящего безвылазно уже четвертый день Туманова тычется торжественно и вверх к не обшкуренному сосновому бревну наката. Жердистый Аникеев из полуотживающей калужской глубинки воткнул уже как полчаса назад в свои немного оттопыренные уши беспроводные белые наушники, наслаждаясь в данную минуту свежей боевой песней морпехоты из 155 тихоокеанской бригады:
...- Горохом - каски по бортУ.
Селитры с гарью вкус во рту.
Комплект в зарядку и договорим...
- Панкин, слышь? Оторвись ты, наконец, оглод, от этой распротивной жрачки: как будто до сего дня маринадных помидоров раньше во всей жизни не видал.- Тут землячки твои морпехи так уж наяривают классно. Услышишь, точно закачаешься.
- Вот ты и скинь...
- Лови.- В три погибели согнувшейся фактурой позы в букве "г" Аникеев в телефоне пальцем бодро нажимает на значок для пересылки. Теперь слушают оба. Рядом с блаженным видом истовый любитель шахмат Столяров выгребает всё рукой в перчатке под нижним ярусом коек, выискивая в пыльной темноте пропавшую вчера с доски ладью, когда он по нужде на несколько минут покинул место шахматной битвы с тем же Аникеевым. Там его застал сигнал тревоги, вызванный чужим дроном с противным прозвищем "Баба - яга" со стороны противника и легкий маршевый бросок в посадку, где им подкинули из БМП два "цинка" нового боекомплекта к автоматам, ящик гранат, бензопилу, набор из инструментов и несколько подарочных коробок от ростовских волонтеров. Проигрывал напарник постоянно и, вероятно, с этой целью навсегда избавился от необходимости повысить свои все стратегически не нужные возможности на том квадратном поле битвы. Так что несчастная ладья отчалила в свободный путь и возвращаться в тот блиндаж никак не собиралась. Вместо этого на сдачу достались Столярову две конфетки марки "маска", забившийся глубже под стенку бумажный серенький пакет с куриными костями для пса Тимохи и надгрызенная кем-то, запылившаяся до предельной неупотребляемости баранка. И вдруг на ощупь он надыбал какой-то странный черный ноутбук в предательски шуршащей целлофановой обёртке, которого ни в чьих руках он раньше не видал. "Что за косяк?"- Разжился он шальной и бередящей мыслью, тут же подальше от греха задвинув тихо аппарат.
- В ту среду эта защита так сбоку нас на рубеже перестояла, что то чужое нападение, будь оно к самой зиме неладно, быстро очухалось и стало чуть ли не впритирку к нам сюрпризами снарядными шмалять.- Словоохотливый Туманов продолжает кажущийся ему нужный разговор.
- Да и окопы почему-то нам нарыли не положенные строго секционные, а только в струнку...- Никаноров обращается ко всем, но это интересно лишь Туманову.
- А это как?
- Так, что они только слегка кривые...- И, в напряженных раздумьях, добавил с популярным объяснением.- Будто след отлившего в пути мочу быка.
- Из штаба взводному еще вон пахнущую красками подкинули инфу, что наши "бронелобые" под Щербаками до околиц дорвались.- Включается в беседу Лавенков.
- И где они, Щербаки этие?- Коверкает калужским отчасти распевным говорком свой вопрос Аникеев.
- Да совсем близко, на расстоянии двух средних минометных поцелуев.
- Значит, километрах в десяти отсюда. Пробавляйтесь, братцы, снами до утра: ночь - не факт для наступления.
- Но время все же там от часу не легче. Низина кругом с грязью, не нужная нашей пехоте. Так неудобно воевать, будто гороху вылезти из плошки...
Никаноров уже третий день подряд балует себя игрой в дротики, вне блиндажа зовущуюся дартсом. Чтоб она не вызывала подозрений на азарт у взводного, ставит на кон одни лишь сигареты, за что последний незлобиво приговаривал при всех:
- Чем бы дитя не тешилось...- Журил поласковей и незлобиво подопечного.
- Ну да, собаке не хер делать, так она яйца лижет.- Совсем не литературно добавляет свою жесткую присказку Туманов.- Сквозь сон как кол вбивает в голову кемарить начинающему снова Панину.
Расстроенный утратой дополнительной подкормки, скрывающейся в слове "слямзили", пригорюнился немного Столяров:
- Только ж утром достал банку с малиновым вареньем. Думал беднягу Лавенкова подлечить. А ее уже заныкала в нутро, небось, орава наших нехороших.
- Подумаешь, признали волонтерской... Кто ж его знал?- Козлов, катая спичечный коробок всеми боками по столу, двигает вверх обиженно ссутуленным плечом, невольно признавая и свою вину.
- Вот и вчера закрысил кто-то в свой подгон мою банку тушенки. Телок там с розовой мордяшкой еще был намалёван...- Жалуется тихо пропажей никогда не лишнего "хмыря" раздосадованный уже Черняев. Ценность пропаж народу не важна. Это - причина отмочить на этой теме хохму.
- Не она ли уж валяется рядом с отхожим местом?- Смеющийся приятный тенорок из темноты выдает Никанорова.- Мордой удобно так маршрут туда определяет.
- Ну, хватит вам все о пропажах... Дельце толковое наклюнулось: дровец бы не мешало поднести для печки. Добавка будет тому точно.- Запрашивает себе в помощь не особо и всегда охочих добровольцев повар Поляков. Днем стоящая в углу буржуйка отдыхает, боясь стать целью стаям курсирующих от Днепра дронов. Поэтому готовка пищи начинается с заходом солнца. Заодно греется на ночь и скромное, прожорливое на тепло перелицованное из узилища жилище.
- Придется тебе, паря, перебиться: посадка слева так посечена осколками, что даже смысла нет туда ходить. А через поле путь - дороже всякой жизни. Так что одной добавкой точно не отмажешься.- Столяров прямо намекает на возрастающую меру воздаяния за риск.
- Во-во... Точно тунгусская хреновина туда бабахнулась.- Глубокомысленно вворачивает умную мысль в стихающий невольно разговор Туманов.
- Ты знаешь, так хочется жить...- Оправленный приятно в бархат баритон так и не уснувшего Черняева начал душевно выводить слоги песни под мелодию гитары. Приятно слушался душевный почерк интонации.
- Наслаждаться восходом багряным...- Поющий будто бы пытался прочно трогающим душу грудным голосом припасть к вечным устоям мудрости. Все вдруг притихли. Вышли из своих разного объема дум.
- Вы бы мне кто скинули эту вещичку...- Москвич Вилков прищурил левый глаз явным признаком довольства.
- Да без проблем.- Строков из бывшего в августе рядышком второго взвода потянулся весело в карман за телефоном. Вскоре щелчок подтвердил бодро переброшенную через спутник по режиму GPS сжатую в пиксельный информативный всплеск песню сигналом на телефон сидевшего с ним рядом.
-...Жить, чтобы просто любить
Всех, кто живет с тобой рядом...
Кто не знал слов, брался скромно и не в такт дружно подпевать: "На - а. На - на - на - на - а...".
На серьезных нотах песня и закончилась. Затянулась пауза, необходимая на осмысление и впечатления.
Минуты через две отлежавшие сполна свои бока Козлов и Лавенков, выделяющийся доведенным по факту простуды и растертым до багровости мясистым носом, перекидывались меж собой скабрезными по сути анекдотами.
Лавенков заряжается на это дело воспаленным, сочным вдохновением:
- Кричат, значит, с верхнего этажа борделя вниз: "Мадам, прикажите кочегарам, чтоб меньше топили".
- А что так? - кричат снизу.
- Клиент потеет и сползает.
Кто-то прыснул и слегка заржал в углу. Остальные молча воздержались.
Козлов не остался в долгу:
- Жена спрашивает мужа: "Что тебе привезти из Италии"?
- Эффективное средство от того, что ты привезла из Турции.
Оглядывает всех на предмет того, доступно ли он это отморозил. Публика отреагировала слегка поднятыми вверх бровями. И не вся.
Лавенков не отстает:
- Соседка мужу говорит: "Вы таки знаете, что ваш муж ухлестывает за молоденькими девушками".
- Ой, да не делайте мне нервы! Моя собака тоже бегает за машинами. Но это же не значит, что она сядет за руль.
Реакции от окружения не следует совсем.
- "Залётку" надо поплотнее закрывать, а то вон сколько комаров поналетало. Кто там последним заходил?...- Черняев бьёт рукой на толстой своей шее пытавшееся присосаться насекомое. С брезгливостью смахивает обезображенное, сплюснутое лихо в формат гербарных экземпляров крохотное тельце где-то рядом. Брезгливо стряхивает с одеяла.
- Ну, и на сон Черняеву - последний анекдот.- Лавенков хитровато смотрит на своего невольного слушателя. Специально повышает голос, чтобы было слышно всем.
- Значит, так...- Делает решительно внушительную паузу с определением на важность.- Мужик выходит на центр Красной площади. Снимает штаны и начинает делать все свои дела. Идут два полицейских. Подходят к нему. Говорят: "Вы что, вообще-то, делаете? Красная площадь. Центр Москвы... Вы чем тут занимаетесь?"
"Ну, захотел. Ну, приперло... Что я могу сделать?"- Стыдится тот.
- Все! Вяжи его...
Мужик надевает штаны. Они берут его под руки. Выводят с Красной площади и в этот момент из Кремля выезжает кортеж. Останавливается гигантский лимузин. Выходит Собянин и говорит: -Леха?- Подбегает к этому мужику.- Леха! Елки - палки, где ты был все эти годы? Сколько лет не виделись? Поехали! Сейчас - банкет. Немного посидим. Нормально отдохнем. Выпьем. Поедим. Обсудим, чё в Москве происходит. Чё у тебя в жизни творится.
Менты стоят в шоке. Говорят Собянину.- Сергей Семенович! Ну, он как бы... Мы не можем его отпустить... Ну, у него вот такое произошло.
Собянин говорит:- Ну, все. Поехали. Вместе. Все, короче. Прыгайте ко мне в лимузин.
Садятся вместе с Лехой. Чё-то трут. Менты сидят в шоке полном.
Собянин спрашивает:- У тебя время есть?
Леха говорит:- Ну да, есть...
Собянин:- Давай-ка к Путину сейчас заедем. Путин тебя рад будет видеть невозможно. Давай заедем. У меня там как раз совещание. Мы быстро все рабочие моменты обкашляем. Все. Приезжают. Вылезли. Идут по коридору. Менты уже седые. Они Собянину и говорят:
- Мы не можем его отпустить как бы...
- Да хрен с ним.- Говорит Собянин.- Всё...- Заходят. Видят - Путин. Он что-то пишет.
- Чё, Леха, что ли?- Путин говорит.- Ёлки - моталки! Сколько лет вообще не виделись! Леха, ты где пропадал ведь?
- Да я там чё-то по делам... Вот в Москву на пару дней приехал.
- Семеныч! Ты знал, что он в Москве?
- Владимир Владимирыч! Да сами встретились вообще случайно на Красной площади...
- Ну, давай, садись. Поговорим. Вообще все обсудим...
Менты сидят в углу. Просто не понимают, что происходит.
Путин говорит:- Ладно! Давайте. Смотри, сейчас времени просто нет: мне надо лететь в Рим. У меня в Ватикане встреча с Папой Римским. Ну, не могу мероприятие пропустить. Если бы раньше узнал, конечно же, перенес бы... Всё, Леха, полетели со мной.
Леха говорит:- У меня ж загранпаспорта нет.
- Какой загранпаспорт? Вон - все: борт ? 1. Садимся...
Менты говорят:- Ну, мы не можем его отпустить. Он на Красной площади там накосячил.
- Задолбали.- Говорит Путин.- Ладно: полетели с нами.
Короче, все садятся в самолет. Летят в Рим. Собянин, Путин и Лёха сидят, что-то обсуждают. Ржут. Чай пьют. Менты в полном шоке сидят в углу. Прилетают в Рим. Их везут кортежем в Ватикан. Приезжают в Ватикан: там миллион народа на площади собралось.
- Так уж и миллион?- Спрашивает хитровато Столяров, отвернувшись от стола.
- Прими, пожалуй, тишину. Коли не нравится - так и ступай вялиться.- Злится подошедший Аникеев, теперь навек лишенный шахматной защиты.
- Сейчас, смотри. Я быстро...- Говорит Путин .- Лёха, извини. Ну не могу я отменить. Рабочая встреча с Папой Римским. Да ладно, пошли со мной, короче. Пошли со мной...
Менты говорят:- Ну, он...
- Нет, здесь мы вас уже не пропустим.- Говорит Путин.- Внизу подождите. Он никуда не убежит. Слово даю! Все...
Глаза у многих стали вдруг сырыми от вставленного так удачно в анекдот простенького словесного выкрутаса. Лавенков даже перестал шмыгать носом.
- Они втроем поднимаются куда-то.
- Один мент говорит: - Я - все!.. Я вообще в шоке. Я просто не понимаю, что происходит...
- В этот момент на балкон выходит Папа Римский. Вместе с Папой Римским выходит Лёха. Всё, они стоят на балконе.
- Один мент с водой возвращается. Второй мент лежит. Лежит в обмороке.
Строков в неком обомлевшем состоянии выпучивает странной деревенской лубочной красоты свои подольские глаза в ожидании развязки.
- Витька, Витька!- Говорит мент.- Чё с тобой?- По щекам бьет. Поднимает. Водичкой его отпаивает.
Тот говорит.- Ну, я все понимаю... Ну, он теоретически мог знать Собянина. Ну, может, они где-то в Тюмени когда-то там пересекались. Вместе работали. Ну, ладно... Ну, может он с Путиным как-то через Собянина познакомился. Но я не понимаю: когда он вышел на балкон вместе с Папой Римским и они начали вдвоем махать руками... И какой-то итальянец ко мне подошел и говорит: "А что это за хер рядом с Лёхой стоит?". Я вообще с катушек съехал!
Тут почти весь блиндаж затрясся в яром смехе и долго не укладывался спать. Кто-то в глубине сквозь ритмичную икоту гнусаво вдруг даже заржал. Черняеву после стольких попыток отоспаться вдруг показалось, что качнулась даже лампочка под грубо сбитым потолком навеса с непонятно как прибившейся к ней легкой пылью.
Эти двое с присоединившейся потом досужей, бодренькой компанией сквозь анекдоты коротали в грубоватой смыслом теме многодневную прифронтовую монотонность. И рядом в мелодичном русле словесно лилось совсем душевное. Куда вдруг делась сухость их обветренных и грубоватых лиц. Простые и такие нужные им здесь слова раскрывали вширь всю свою мощь, наружу сквозь невиданную силу выворачивая души. Плавился холод зачерствевших в их окопной жизни не молодых уже сердец. И поражала чувства доверительность таких привычных в жизни фраз, мелодично заплывающая в уши. В гитарных мелодичных переборах кто-то с легким стыдом незаметно отводил в сторону глаза, тронутые вдруг блестками невольных слез. Воля слабела, как будто разжимались пальцы кулаков. Моральный дух бойцов смягчался, переходя в инертное по сути состояние. Они объединялись общим чувством благости и братского единства под боевые части жизни, собранные здесь волей судьбы в ожесточившийся до крайности калейдоскоп этой кампании.
После ужина взвод поиграл в давнюю игру "махнем не глядя". Вилков за зажигалку выиграл у поваренка Полякова банку приличной по вкусу рогачевской сгущенки. Сапер Туманов захотел было ее прибрать себе в обмен на три пачки каких-то стрёмных чипсов и давно лишенное из-за протертости в кармане вакуума нечто будто бы съестное, подозреваемое все ж не на астраханскую, но воблу.
Вторые сутки жизнь их фронтовая текла размеренно и тихо. Это если не считая залетающие за спину снаряды и ответные подарки от стоявшей за второй от них посадкой батареи бригадных гаубиц Д-30. Земля тогда поверх наката иногда подрагивала, подсыпая сверху в крохотные щелки щепоточные порции суглинка и песка. При этом все молились тихо про себя, чтобы в объект их нахождения не прилетел именно снаряд кумулятивный, прожигающий запросто два бревенчатых наката. Пока Бог миловал, рассредоточив рядом с блиндажом осповые пятна от разрывов всех других видов снарядов. Как всегда, противно пахли от прихваченного после долгих полевых и полигонных стрельб грибка ноги у Сулимова, которые он постоянно прятал под серым волонтерским одеялом. Берцы его на ночь привычно отправлялись по негласному приказу сослуживцев ближе к входу и всегда стояли не таким уж нужным дополнением рядом с поставленным на службу часовым, приступавшим вечером к охране. Другим влекомым неудобством против порядочного сна был храп Семенова. Сразу же за его первым сном от ближних к нему солдат пускалась в ход команда "глушить тигра!" с броском на его голову любой подушки от соседей. Но самым страшным оказалось здесь нашествие мышей. Вместо желания себе передохнУть бойцы желали первым делом передОхнуть этим грызунам. Мало того, что они каждую ночь шуршали, так еще и умудрялись лезть им и в обувь, и в обмундирование. Разве что в ушах не появлялись из-за маленьких отверствий. Ночью иногда им даже приходилось сверху падать. Куда уж - лучше не писать. В августе на "бэхе" привезли во взвод кота. Неделю он повоевал, а потом тихо встал с серым воинством на мировую. Не хочет мышей жрать. И все тут. Да к тому ж оглох от артобстрелов. Кота сплавили в запас, оставив как-то через интенданта в центре Васильевки. Кто-то потом принес с собой крысенка. Мышей сразу как ветром сдуло. Но и крысенок не прижился. Мыши опять вернулись к тем же пакостям. Для противоборства даже приносили с тыла новички какой-то аппарат для ультразвука. Но мыши, как и люди, на фронте на равных получают травмы и контузии. Так что и ультразвук помочь не смог. Иногда их стали операторы привязывать до дронов - камикадзе в виде подарка для противника. Они даже облюбовали грызть и провода, доставляя дискомфорт для связи. Поэтому все зерновое из съестного ближе к зиме Поляков хранил в огромнейшей эмалированной кастрюле с цветами по бокам, добытой где-то у сельчан. Семенов предлагал достать для них немного гипса и смешать с мукой или намазать углы дегтем. Остался лишь вопрос: где б их достать. Так что войну с незваными пришельцами окопные проигрывали разом и вчистую. Берцы Сулимова, может, и справились бы и с таким засильем. Но чтобы нюхать их наравне с мышиной высадкой всю ночь, у взвода мужества никак недоставало. Единственная польза все ж от них была: за несколько секунда до разрыва снарядов они дружно умолкали. Но это позволяло только защитить от песка наличествующие кружки на столе, накрыв их загодя газеткой... А в остальном царил военный распорядок без обязательной при этом чисткой обуви, после которой продохнуть было бы никак нельзя. И без крахмально - беленьких воротничков, которые здешний обтершийся со всякой грубостью народ мог бы принять за издевательство. Вход в блиндаж днем наполовину прикрывался плотной занавеской, принесенной кем-то из разведчиков после вылазки в соседнее село Подгорное. Курить ходили парами и ближе к свеженькому ветру. Оцинкованной трубой вытягивало из убежища наверх испортившийся и переходивший в углекислый газ воздух из легких и те доставшиеся взводу около 20 кубов пространства не доставляли многих неудобств их относительно отшельнической жизни. Стародавний рукомойник с длинным стопором из алюминиевого стержня возле "пипки" снизу спасал от неприятных запахов не все из почти четырех сотен зубов, издавна приданных бойцам природой. У многих утро длилось беспредельно и переходило в ужин, когда их чистить было просто не ко времени и даже некрасиво. Эта особенность касалась больше всех залетавшей иногда сюда разведки и обоих снайперов. С питьевой водой проблем не наблюдалось, а вот для стирки даже и ведра не набиралось. В таком степенном и привычном фронтовом развитии прошел ныне и весь этот день.
За это время Столяров успел отмочить хохму в отношении Сулимова:
- Хотя бы ветер поменялся. А то никаких нет сил дышать. Вон как амбре твое берцовое от занавески задувает.
- Вытравишь ты нас отсюда, как пить дать, дорогой наш Равилёк.- Никаноров показушно вдруг хватается за то чужое утверждение, будто за неискоренимую ничем истину.
Сулимов понимал слово "амбре" как нечто вожделенное и для оспаривания его тайного смысла никаких попыток принимать не собирался.
- Ох уж, запишем мы тебя в общество больных грибком и сразу же до первой линии отправим. Противник за ночь точно сдаст все свои позиции.
- Да еще сам и в плен напросится, чем невыносимой термоядерной твоей вонючкой по окопам задыхаться.
- А не закинуть ли нам и его берцы в их окопы? Непостижимо для ума, сколько таких нужных нам теперь снарядишков мы сэкономим.- С волоокостью закатывает под свой низкий лоб глаза.-
- Медаль ему за это на грудь точно присобачат. Вот увидите! Клянусь вон той коробкой волонтерской, что стоит на кухне.- Предложения посыпались со всех сторон, как чудеса из рога изобилия. Сулимов же не нашел ничего лучшего, чем укрыть свою особу одеялом с головы до ног.
Готовилась на поздний выход пара снайперов. Слегка догадывались все, что теперь в отсутствие Семенова им всем сулит блаженный, сладкий сон. И показалось, будто предугадываемый ими умеренный ритм ничем нарушиться не может, пока в окоп сквозь грубую холщевую "залетку" не ввалилась, тяжело дыша, посланная на рассвете ротным разведгруппа в возвратившемся единственном лице. От него запахло раскаленным воздухом, пороховой гарью и почему-то тонким и терпким полынным духом. Берцы были так круто облеплены глинистой грязью, что их пришлось оставить на просушку, припарковав возле сулимовской обувки. Взводный быстро приподнялся из-за грубо сколоченного стола. Шагнул навстречу, заслонив спиной весь центр землянки. Все прекратили разговоры.
- А что так рано?- Спросил коротко и емко. Смысл задания разведчики не выдавали никому, так как действовали в вылазках без всякого приказа, проще называемыми между собой "джихадом".
- Понимаешь, хохлы нас обложили плотно с трех сторон и минометами от Каменского так накрыли, что только и успели ноги унести. Они туда поперед нас своих заслали шатунов... Представляешь, еле выбрались. Серегу в двух местах на дне воронки я перевязал и еле вылез сам оттуда. Там все у них как бы так плотненько пристреляно, что голову поднять нельзя. Сгоняем ближе к ночи и кореша на место целеньким доставим.
Взводный рывком привычно выхватил рацию, висевшую у него на груди.
- "Седьмой"!- Прокашлялся приятным баритоном.- "Седьмой"!.. "Седой" на связи.
В ответ из аппарата что-то прошипело - затрещало. Далекий голос выдавал обеспокоенность и строгость:
- Я - "Седьмой"! Как слышишь?
- Слышу, "Седьмой"... Тут у нас ЧП. Трехсотого оставила разведка.
- Вернулся кто?
Молчаливый вопрос взглядом застыл в кивке звонившего комвзвода.
- Корнеев.- Разведчик оторвал голову от каши. Облизывает с жадностью походную ложку.
- Понятно. Сам он цел хотя бы?
- Да, в полном порядке.- Взводный снова оглядел с ног до головы прибывшего.
- Когда стемнеет, вышли с ним самого толкового в свое расположение доставить раненого. И обязательно чтоб были без разгрузки, но с полной медицинской выкладкой. Я всегда на связи... По исполнению в любое время мне доложишь. Как меня слышишь?
- Вас понял... Доложу по выполнении.
Псевдоним "Седьмой" взял для себя ротный, что был родом из Тулы. Что-то с семьей у него раньше не сложилось и он был на контракте уже пятый год. В пьяных загулах никогда не замечался, но был всегда немного веселее обстановки на своем участке. Что странно: от него часто попахивало ароматно не то мятой, не то каким-то чабрецом, которых в той округе никогда не наблюдалось. Холщевый синенький мешочек, всегда висевший над его дощатой лежанкой, не давал в этом никому хоть на минуту да засомневаться. Мятным сопровождением пропахли даже воротничок на куртке, броник и погоны. А на столе всегда стояли в постоянном атрибутном состоянии томатный сок, слегка помятый обливной зеленый чайник и алюминиевая кружка со всегда холодным чаем. Когда чай выпивался, любому зрению к обзору представлялось из нутра кружки её навек запёкшаяся чернота. Батальонное начальство набегами сюда не пробавлялось, ограничиваясь ежедневными докладами, щуплыми оперативными сводками и скудными по сжатости очередными рапортами. А заместитель и два прикомандированных к нему сапера в том же оживленном состоянии всегда молчали, будто истуканы с острова Пасхи. Правда, он тешил себя редкими транспортными вылазками в тыл, настойчиво напрашиваясь на любое из сопровождений грузов, даже не рокадных, в тыл. И хоть блиндаж своей просторностью был для прошлой каверзной зимы холодноват, никто от ротного переселяться не стремился. Раскусить его бы мог главный разведчик из бригадных Ерофеев, что знал толк как в разбавленной томатным соком водке под названием "кровавой Мэри", так и в располагающем на легкий отдых странноватом и не подпадающем под здравое благое осмысление неком "чае по-офицерски". Но он до того так плотно подружился с ротным, что будто стал закоренелым дружбаном и стал как-то почаще посещать того попутно всякий раз при доставке любых, даже не слишком важных, разведданных для начальства. А так как фронтовой разведке все было разрешено осуществлять в любое время, то оно у Ерофеева вполне вмещалось в такие неожиданно усиленные рейды на благостный блиндажный "огонек". И сразу же при встрече он просил традиционно ротного:
- Ну-ка, вруби мою любимую...
- Да без проблем.- Ротный с искренней улыбкой привычно прикасался огрубевшими мужскими пальцами к тем сенсорным датчикам на телефоне, что заходили в режим прослушивания и вылавливали по этой команде в некой определенной соте приятную нежнейшим и вибрирующим голосом Алису Супронову с ее рвущей любую душу визитной карточкой:
- Исцелением для раненых душ, эта песня прольется...
Здесь разведчик крупной фронтовой масти застывал, думая о чем-то глубже потаенном своем личном, указывал взглядом на пустые кружки и в привычной колее дальше развивались уверенные движения рук ротного, ловко управлявшиеся с наполнением содержимым обеих кружек.
- Уйду туда, где небеса свои откроют ворота
И там на белых облаках забуду, что такое страх...
Так и не впуская никого в свой внутренний мир, он молча слушал песню до конца и, положив руку на плечо верного военного дружка, с неодолимо застывавшей в глазах грустью выходил из блиндажа. То ли у него были проблемы со здоровьем, то ли мучили переживания за боевые и нестроевые потери вверенных начальством разведгрупп или проступало что-то личное: откуда ж все узнаешь в этом насильно стиснутом высоким приказным порядком на очажки общения мирке. Большая и насыщенная миром жизнь касалась их лишь косвенно связью с родными через телефон. Скучать же не давали грубые формы фронтовых будней: наряды, вылазки и всякие другие атрибуты существования на передовой. Мимо ротации менявшийся личный состав своей жесткостью напоминал едва приметной неизбежностью о бренности всей нашей жизни. Огрубелость душ мимо сознания превращалась в постоянность и обыденность, которая давно приелась. Именно здесь из праздной стороны оставленной каждым приятной прошлой жизни бралось все трепетно - сокровенное, что вытравить было никак нельзя. И до того все это было человечным, что даже по приказу бойцы от этого бы никогда не отказались...
Он и здесь до конца был разведчиком, навсегда вжившись в преподнесенный данным видом службы кокон. После его ухода ротный ложился надолго в свою такую грубую походную постель и совсем не радужные думы осаждали его расслабленную этим неким плоть. Ему казалось, что весь мир скроен больше всего из несправедливости, включая данную насущность. И даже если поначалу он и может быть хорошим, то всегда существует опасность перерождения его в тревожного и иногда совсем плохого. Ведь ротный полагал вначале, что придется чалиться до самого конца контракта в той благостной, до сказочной прелести обвитой по краям березняком Шайковке под Калугой, неся необременительную караульную службу по охране глубоко не фронтового аэродрома. А тут вон как все в ненужный ракурс развернулось. Случись что с ним, мать вряд ли выдержит после шатнувшего ее здоровье прошлогоднего операционного каскада. А им даже сугубо личное на фронт тащить никак нельзя. Ведь воинская служба никогда не оговаривала место дислокации и время службы с простой формулировкой "быть старшим там, куда пошлют"...
Во взводе все уже налаживались ближе к отдыху. Сытный ужин из употребляемой четвертый день перловки, называемой в солдатском просторечии "болтами", к этому весьма располагал. Пятилитровая кастрюля так и пустовала от компота из отпахнувших приятно сухофруктов. Неприятно досаждали только ниоткуда взявшиеся вши из-за постоянно отменявшейся ротации. Вариантов сохранения личного состава было два: или попасть при оставлении позиций под убийственный огонь с той стороны, или перетерпеть все неурядицы такой походной жизни и хоть вяленькими да довольно притомлёнными вернуться на запасную линию державшейся здесь с лета третьей, не столь активной, линии обороны.
Смеркалось. Через час с лишним уже только ночник из гильзы от снаряда будет убого освещать вход в этот такой непостоянный, но вожделенный по спасительности, потаенный под накатным верхом мир. За ночь часовой пару раз дольет масла в коптилку, чтобы сходивший по нужде ни на кого не напоролся из уснувших. И каждый в сон налаживался рядышком с кроткой надеждой, сулящей в новый день взводу никакие не утраты в живой силе, неопределенно числящейся в оперативных сообщениях личным составом.
Взводный собрал всех з столом. Он считал себя заматеревшим донельзя аскетом и поэтому иногда предлагал такого типа вольницу для подчиненных, что укрепляло в отделении его авторитет.
- Слышали вводную!- Для приличия прокашлялся в кулак.- Я никого не буду принуждать идти за раненым разведчиком. Просто схожу курну на несколько минут. А в тут сами и решайте: на спичках или по согласию сторон. Только чур! Хлюпики там не точно ненужны...- И вышел.
...Взводный глядел из бруствера бесцельно и замыкал все рассуждения на Вилкове, с которым он мимо устава очень подружился. Они и спали рядом. Какой-то он был не такой, как остальные: с каждым днем все более приятно поражавшим. Что-то глубинное и слишком уж серьезное проскальзывало из его неторопливых размышлений, оценки складывающейся на участке всей бригады тактического вида обстановки и еще многих нюансов, указывающих на его точно не гражданское прошлое. Андрей с неподдельным упоением искренне рассказывал взводному о семье, о сестре Нике с семерыми наследниками и о другой сестре, попавшей два года назад в ординатуру по лечебной теме. Особо вспоминал отца без упоминания о должности. Но о своих былых заслугах, двух неназванных государственных медалях за участие в спецоперациях российского масштаба и офицерской службе в ФСО не обмолвился ни словом. Иногда он допоздна по вечерам читал молитвенные книги. Взводный догадывался, что перед ним лицо высокого в прошлом полета, но ничего выспрашивать не стал. На три последние задания он вызывался первым. В этой обстановке не было точного определения его всегдашней боевитости то ли от избытка адреналина, то ли от патриотического определения "никто, кроме меня". Это всегда приятно поражало взводного. И из-за этого он стал еще больше уважать появившегося здесь лишь недавно сослуживца.
...В блиндаже минуты две никто не говорил. Наевшийся Корнеев облизал ложку и с довольным вздохом передвинулся к краю стола, ближе к решению.
- Пулевые у него... В икру. Сквозные. Но на одной ноге дойдет. Просто надо немного будет подсобить.- Подкорректировал слегка задачу как из не особо боевых.
- Ох, уплетать кашу халявную ты ж до того такой мастак! И оттого-то телом крепок, как орех. У вас, небось, там все такие, из кряжистых. Мы грешным делом про себя подумали, что там на каждой ветке по маршруту висит ломтями сало: так ты на розыски заманивать умеешь.- Столяров стал нахваливать разведчика.
Но тут между Корнеевым и взводом неожиданно резко встала тишина. Благостный отдых согласившегося заменялся бы мгновенно на тревогу, снующую на "передке" между кустами, скрывающуюся в жижистом и затравевшем в позднем сеногное черноземе и падающую на любой выбор звуковых сопровождений с неба. Он решил разбавить это состояние какой-то шуткой. Бросает вместе с юморной простецкой подковыркой неопределенный взгляд в толпу для поиска напарника, стараясь их хоть как-то оживить:
- Молодой человек! Заберите - таки взад свои оценивающие мысли с моего тела...- Кокетничает перед всеми артистически разведчик. - И не смотрите на меня своими наглыми, только не на этот пол голодными глазами.- Сквозь стиснутые в кучку губы недотроги наивный строит взгляд, изображая под конец тирады благоверную до всего мозга даму. Упрощает донельзя задачу, расфокусировав обзор на размытые нечетко в полутьме лица дальних из бойцов.
- Вот кто так сильно это сало любит, тот и пускай со мной и выдвигается.- Делает второй заход зазыва с другой стороны.
- Сулимов, слышь?- Переверните его с фланга к нам полным анфасом. И поддувалом чтоб от нас.- За салом часом не сгоняешь?- Обращается к тому Семенов.
- Мне вера его кушать не велит. Нехорошо даже от этого в руках. Чешусь потом. и волос на башке встает, как бы, ребром...- Отбивается в предложения сквозь узенькую щель, оставленную для дыхания.
- Знаю я эту вашу веру. У нас друзья - таджики под Можайском, как стемнеет, только сало так и уплетают на все тридцать два зуба под своим ватным одеялом... Но, видишь ли, утром они невинные уже, ибо не пойманы в греху, как говорится за руку.
- Нельзя так, Паша...- На миг тот показывает с легкой поволокой свои коричневатые, по-своему красивые восточные глаза.- Это, брат мой, грех у нас такой большой. Аллах все видит. Понимаешь? И сало мне сюда, клянусь, нельзя никак тащить.
- Ты просто будешь думать, что сюда тащишь чак-чак.
- Чак - чак - другое дело. Его кушать люблю. И даже много, да.- Улыбка сходится лучистыми морщинками к вискам.
- Да кто ж тебе такой ценный харчишко даст одному слопать? Притаранишь наше нам и уже здесь на любой бартер свой чак-чак получишь.
- Ну-у... Если так.- Улыбка тянет скулы азиатского его лица заметно вверх.- Зачем ходить? Есть для прикорма у меня одно местечко здесь.
- А где ты его здесь, милок, это сальцо достанешь?- С ласковой улыбкой в темных глазах переползает он поближе.
- Ты не волнуйся, брат. Ради тебя завтра весь тыл переверну. Во что не знаю расшибусь, но хоть кусок приволоку. Пусть взводный даст мне три часа. Нет, лучше четыре.
- Можно и живым весом подвести.- Столяров ненавязчиво на пальцах корректирует возможный новый вид доставки.
- Вот если бы тот вес живой визжать не стал...- Мечтательно отказывается первый и последний в этом взводе мусульманин.- Он за собой же всю деревню на ноги поднимет.
- Лады, уговорились. Разбей кто нас...- Семенов бодро тянет свою руку к Сулимову.
- Шутки, братва, отложим-ка пока что в сторонку. Хороши они будут потом...- Корнеев призывает всех поближе к делу.
- А что так неприлично стало гостю после ужина? Неужто обделили чем?
- Завтра же поганца эдакого Полякова на три дня всунем в хозяйственный наряд за это.
- И за компот еще накинем...- Со всех сторон летят связанные с обделенным на десерт питанием незлобные тирады.
- Где я вам столько сухофруктов наберу? Не буду же варить из сухостоя и листвы. И всякий раз заместо благодарности встаете ко мне задом.- Отбивается невольно поваренок с легкой примесью обиды.
- Спасибочки такому блиндажу... С детства мечтал перловочку отведать. Да вот никак не доводилось. Не наклёвывался подходящий случай.- Корнеев постучал себя слегка по животу и с полным удовлетворением благодарственно кинул веселый взгляд на пищевой бачок возле скамейки.
- В тылах паек, небось, жирнее...- Козлов с хитринкой в серых глазах подковырнул доевшего.
- Там тож кому что достается. Нужно ловить момент. Другой раз сигарету делишь на троих, а то и по полдня без курева и уши пухнут.
- А у нас в Пензе западло считается не мыть за собой ложку.- Ложку дегтя кидает в разговор никак не засыпающий даже после употребленного "калмыка" Панкин.
- На то она и Пенза, потому что там живут такие ж липнущие всяко к сонным царствам пензюки.- Огрызнулся неловко Корнеев. А у нас, рязанских, просто до самой невозможности так радуются, когда им дело потолковей доверяют.- Но ложку в уже давно остывшей воде все же помыл, тут же вытерев с нее застывший жир салфеткой из бокового кармана. Только сейчас Строков заметил, что у Корнеева на бронике недоставало войсковых широких ножниц.
- В тылу тоже нельзя больно опаздывать к обеду.- Продолжает незлобиво тему питания Корнеев.- Как ухожу оттуда, то у них как будто бы всего съедобного навалом. Полки мало не ломятся. А прихожу почти под шапочный разбор - и сметено там тоже все. Чисто орудуют прожоры. Одни за бруствером валяются огрызки, свертки и пустые банки. Чаще всего на артиллерию грешат. На нее можно повесить все, потому что у них жизнь отшельников, которые из своих нор даже на божий свет лишь на минуты вылезают. А кто там до того уж "мазаный", чтоб поплотнее прилизался до добра, узнать нам не дано. Так что за жирными харчишками приходится почаще в роту кочевать.
- А, может быть, они заместо мин банки консервные кидают в ствол. Чем бог не шутит. Куда - нибудь в нужную сторону да долетят. Шороху уж точно наведут. Немцы же в ту войну бочки пустые с самолетов, помнится, тоже метали: так сверху вой стоял страшнее смерти...- Подкалывает со все ещё тупо лупающими глазами Панкин.
- Оттого-то весь костяшками гремишь, что толком сам прибиться не умеешь к правильному кормовому месту.- Никаноров подгоняет к теме вывод.- Посмотри вон на Вована Карташова. Харю вширь что разнесло: весь от здоровья аж лоснится. А почему, не знаешь?- Довольно щерится в улыбке, показывая реденькие зубы.- Потому что он правильно мазаный и водит дружбу, знаешь, с кем?
- С самым главным в данном закутке именно по кормовой, а не подножной, добирающей остатки, части...
- Да под такую дружбу-то и я всегда пристать готов. Только не знаю, как бы лучше к тому телу поплотнее прислониться.- Корнеев также без злости намекает на некое не лишнее внимание от повара.
- Да будет вам.- Поляков тянет предложение сквозь свои редкие усы.- Кто мне для кухни завтра воду вскипятит, тому и пайка лишняя.
- Я сам тебе отдам свою, лишь бы из блиндажа и носа не показывать.- Отнекивается Никаноров.
Молчание по теме разбухало. Щупловатый Столяров барабанил что-то по столу своими длинными и очень уж сухими, как у пианиста, костяшками пальцев и будто бы пропал взглядом в раздумьях. Черняев легонько отложил гитару и будто взвешивал все "за" и "против". Козлов, как и Черняев, уже вторую неделю не бывал в нарядах, не ходил в дозор, не выходил на вспомоществование по кухне и не выставлялся в часовые. Чуял нутром, что очередь теперь его. И сбоку вдруг он ощутил из темноты колючий вопросительный взгляд как будто Карташова. Что-то у него внутри груди оборвалось. Мужик будто бы оцепенел, под нервный бег мурашек по спине предчувствуя что-то неладное. Это был как бы негласный вызов. Роковое предзнаменование с крохотным вариантом выбора. Важнейший иногда водораздел между отказом и исполнением, заключенном в одном слове. Но он переборол себя с упором в слабину и просто отмолчался. Как будто проглотил не слишком обязательные в этот час решительность и смелость. В паузе взрастало напряжение.
- Раз уж такое дело - я пойду. На той неделе поторчали мы с Тумановым за той посадкой.- Вилков в спокойном тоне вызвался помочь разведчику.
- Мозолей и болячек нет?- Вошедший взводный выказывает штатный интерес.- Как дела с ухом?
- Там все в порядке...
- Лишнюю флягу-то на случай прихвати.- Командир не отводит свой дотошный взгляд от экипировки подчиненного. Даю тебе "Макарыча" в подмогу. Нечего среди ночи олухом шастать с автоматом меж кустов.
- Спасибо, Николаич.
- Как зовут?- Попутчик подошел к Вилкову ближе.
- Андрюха.
- Анатолий.- Крепкая рука разведчика вцепилась в такую же по сжатой в комок силе.
- Мое везение я оставляю на сохранность всем до моего прихода.- Андрей ласково погладил по мордяшке того взводного любимца пса Тимоху и молча первым вышел из окопа. Взятый у ротного ПМ вместо тяжеловатого АК с понятной всем кликухой "Калашмат" приятно облегчал Андрею спину, а две фляги с водой синхронно били в ягодицы. Расчет на собственные силы был логичен: Вилков то место знал отлично и заметно выделялся своей силой среди личного состава. Он был опытен во всех военных смыслах и на простого мобика или же добровольца явно не похож. Был строго вышколен, немногословен и все читал после отбоя наряду со страничными религиозными закачанные в электронную книгу то ли романы, то ли рассказы.
- Старшим назначается Вилков. Связь по прибытию на место дислокации и только через эсэмэски. Зря не светиться. При отходе сразу же за серой зоной жду сигнал о помощи. Будем стыковаться в Кривой балке... Вам все понятно?
- Так точно!- Андрей ответил весело и бодро.
- Перевязочные пакеты, обезболивающее и жгуты - шунты на месте?
- Ножницы?..
- Где-то посеял...- Корнеев только рассмеялся.
Взводный вынул рывком свои с разгрузки и отдал.
- Ну, тогда с богом...- Командир положил руку на плечо Андрея.- И помните всегда: вы нам нужны живыми.- Такая, извините, милые мои, ваша обязанность к моей необходимости.
Из блиндажа снова гитара стала трепетно выводить жалостно новую песню, мелодично очаровывая слух на переборах:
- Не плачь, еще одна осталась ночь у нас с тобой.
Еще один раз прошепчу тебе: "Ты мой".
Еще один последний раз твои глаза
В мои посмотрят и слеза вдруг упадет на руку мне...
- И хороша же жизнь у вас! Неужто завсегда такая веселуха? Кто это у вас такое вытворяет...- Мечтательно размяк вдруг чувствами разведчик.- Давай, что ли, дослушаем. Встав возле бруствера, поставил ноги по привычке на песчаный бугорок.
- Годится.- Андрей без колебаний согласился.- Без ностальгии и соплей уж как-то стрёмно уходить.
Воспоминания - это хорошее лекарство, что без срока годности.- Корнеев задумчиво добавил вдруг свое.
- А завтра я одна останусь без тебя...
Вилкова на миг вдруг как пробило током и он с тревогой про себя подумал: "Убийственная это пастораль. Как же не нравится мне это!..". Но строгая выправка военного заставила его тут же грубо наступить на чувства.
- "А завтра я одна останусь без тебя"...- Еще долго догоняли его мысли грустные строчки из той пропитанной глубокой ностальгией песни.
- " На войне нет таких, кто не боится смерти".- Николаевич вспомнил чьи-то слова, бывавшего на фронте в той войне. Дрожь мелкими мурашками вдруг пробежала телом взводного. Не наклевывался б отпуск - и не было б проблемы боязни. Еще семь месяцев ему здесь ошиваться и никто не знает, останется ли он живой. Но от расслабленности не осталось и следа, когда он взял себя в руки, сжав до боли свои рудые цветом кулачища. Он еще не знал, что через три недели его двумя осколками накроет мина, сброшенная после сигнала с дрона как раз в то время, на которое выпал так нужный ему отпуск и который был отложен кем-то из начальства их бригады до положительных событий на указанном участке фронта.
- Кадры у вас здесь разные.- Настороженно начал давать оценку взводу Корнеев.
Андрей понял это по-своему и положительно.- Тут у нас мастаки на всякий лад собрались для процветания окопного искусства. Черняев вот наяривает на гитаре. Семенов, так тот даже про захлюстанную нашу житуху только стихами напролет и говорит.- Вилков сладко вздохнул, чуть выдавая гордость.- Как говорится, здешний Тёркин. Особенно это Сулимову надоедает, когда ему про поросенка стих читает. Тот рад заместо часового у блиндажа всю ночь промаяться, чтоб безобразия подобного не слышать.
- Я прав, Семенов?- Спрашивает бодро вышедшего покурить снайпера Андрей.
- А то!
- Уж отмочи нам ради всех святых на отходную...
Тот притворно откашливается для приличия. Отодвигает занавеску.- Равиль Ильясович! Слушать готовы?..
Оттуда только тянет теплым душноватым воздухом, сопровожденным глухо тишиной.
- Ну, так поехали:
- ...И в запале, изрыгая маты,
И не видя, где кабан, где я,
Саша мрачно вытащил гранату.
Все - кричит - хана тебе, свинья...
Сулимов все же так пригрелся, что считает лучшим выходом не слушать неподобные стихи, полостью нырнув опять под одеяло.
- Где же раньше я была...- Песня назойливо звала из дальнего угла расслабиться и хоть немного погрустить. Анатолий мельком вспомнил о маме и сестре, которым все же каждую неделю он старался отзвониться, когда сам отдыхал с выдававшейся редкой возможностью в тылах.
- В такую ночь иголку в стоге сена можно отыскать. И неприятностей вволю набраться, как репьев блудному собаке. Вы там продвигайтесь хоть попроще, но уж только не по полю. Их ДРГ вчера там сильно наследила. Поэтому - поосторожней...- Подошедший взводный вполоборота стал смотреть на не угасающее в черноту с лунной подсветки небо.
- Чтоб ты любовь мою забрал...
Ему всегда такими вечерами вспоминались дети и жена, оставленные после службы в Балашихе.- "Но все же благоверная моя Натаха как будто бы слаба на передок".- Подумал с крохотной грустинкой и отвернулся от проскользнувшей было в уме настораживающей мысли.- "Хотя б за эти все ее проделки надо бы хахаля немного отмудохать, чтоб к такого типа истерпевшейся замужней женщине не приставал... Нет, нет! Сейчас не надо распыляться. Может, и правильно расставлены мы по расстоянию и времени на ожидание. Жизнь потом все поставит на свои места. К тому ж сынулечка Антошка - просто моя копия". Ему всегда было приятно, когда он вспоминал пригретую его теплом телесным фотку во внутреннем кармане грубоватой боевой формы, густо обмакнутой в защитный цвет.
- А завтра я один останусь без тебя,
- Но ты не плачь, не плачь, не плачь...- Андрей второй раз за сегодня перед этим выходом также вспомнил всех родных и свою невесту Вику, оправдывая до сих пор свое согласие полгода поработать по контракту, чтоб с организацией их свадьбы материально не зависеть от родителей.
- Ну-ка, слегка попрыгайте на месте, встряхнитесь, чтоб не звенело ничего.- Николаевич остался вполне довольный экипировкой, но снова под предлогом перекура не зашел в блиндаж.
Пара, согнувшись, шла до рубежа соприкосновения. Потом перебежала кусок "серого" поля и скрылась в густоте посадки. Анатолий вызвался идти первым по понятным лишь ему свежим меткам на кустах.
После ухода на задание подмоги взводный еще долго глядел им вслед, будто бы оберегая их тревожным взглядом от чего-то. Включил на телефоне скинутую весной братом песню Сары Брайтман "Разговор с богом", казавшуюся каждый раз после прослушивания ему все более понятной и приятной. Поделился ею прошлым утром и с Вилковым. Пела она так трогательно - нежно вместе с мужским хором о чем-то важном и духовно близком именно сейчас, казалось, только для него. После нее вдруг пропадала и тоска по далеко оставшемуся миру и накатывала некая волнительная бодрость, понятная лишь находящимся в здешних окопах сослуживцам. Ведь если им не отвлекаться от опустошающего всех морально сурового образа быта военно - полевой жизни, то можно запросто сойти с ума.
Делая несколько опасливых шагов, Корнеев на время по устоявшейся привычке замирал и прижимался к крупным стволам деревьев, что бросали вниз обрубками изломистые тени. В глубину не заходил, держась маршрута проходившего здесь еще днем своего крохотного оперативного отряда. Терлись на краю посадки щекотливо друг о друга огрубевшие листочки не вымахавшего еще ввысь статью молодого клена, слегка попахивая невесть откуда налетевшей днем и застоявшейся в глуши удушливо - дразнящей пороховой гарью. Деревья в глубине Андрей определить не мог. Запутавшись на миг за сухой куст, он с открытым вдруг тревожно ртом под проступивший на лоб холод капельного пота вдруг оцепенел. Анатолий резко встал. Минуту выжидающе и чутко простоял. Звуки вокруг были как сглажены, застыв над мнимой пустотой, что они ощущали каждый даже свое постоянно сбивающееся дыхание. Лишь шумнула впереди крыльями, как опахалом, потревоженная рядом птица. Показалось, будто бы это была все же сова. Птица угнездилась вскоре где-то в глубине, убаюкивая зримо под собой тревогу. И снова все накрыла ввергающая себя тупо в умолчь гробовая тишина...
Вот и ярок, за которым в долгих четырехчасовых муках протяжно и слегка, как будто бы в бреду, постанывал Гуреев. Метрах в пятнадцати, за едва заметной взбугрившейся и изъязвленной оспиной воронки от снаряда лежал бессильно тот, кто еще утром нахвалялся добродушно повести всех своих соратников в кабак после этой кампании и любовался фотографией совсем веселого племянника. Хоть фотка была только на экране телефона, но глаза Сергея с радости до того так искренне слезились, что показалось, будто бы мальчик мирно посапывал где-то рядышком, на грубом солдатском лежаке. Но под двойным накатом блиндажа в соседнем закутке в прозе огрубевших смыслами событий скромно просушивалась, но скорее прела, груда грязных от глины защитного цвета ватников после вчерашнего вечернего дождя и острый угол правого окопа был готов осыпаться даже от кашля, которым зарядился этим утром прибывший с задания их блуждающей и разношерстной ДРГ на другом фланге ефрейтор Савватеев. Это был едва ли не единственный на всю линию фронта человек, который именно попал в нужный ему всегда приемлемый образ военной жизни. Он кочевал в любые закутки с любым сопровождением согласно получаемых заданий, сидел в засадах сутками, мог лопать всухомятку беспредельно долго сухари и также отсыпаться сутками хотя бы даже на земле. Но он еще от молодой и крепкой силы пока не замечал ходивший по его стопам артрит, который постепенно сокращал привязанное к цели расстояние...
- А вот сейчас первым пойду уж я.- Андрей приступил к обязанностям старшего группы.- Прикрывай сзади и будь всегда на взводе. Из посадки без моей команды - ни на шаг.
- Понял...
- Чуть что не так - свистом дай знать.
Андрею не хотелось плюхнуться сухой разгрузкой в грязь, слегка разбухшую после того дождя. Но в голове крутнулась мысль про богом береженного и тело вылеглось пластом под изготовку для ползка. Черепашьим ходом он уже было наладился добраться до Сереги. И невдомек было ему, что местность к этому броску никак уже не располагала. Четвертый метр выдал его сознанию роковое предупреждение. С правого бока в него что-то точечно впилось вглубь, искривив на миг в ту сторону осанку. Будто кто-то неведомый воткнул в него с размаха огромнейший ветеринарный шприц. Кости того же правого бедра вдруг перестали слушаться и сползшая туда автоматически рука вдруг ощутила немного вязковатую на ощупь свою кровь. Треснувшая кость бедра взбугрила кожу и не давала двигаться.
...Слегка разветрилось. Шумнула дружно сзади потревоженная налетевшим ветром лесостепная поздняя листва, скользя тревожно шелестом в ближнюю до противника глубину нейтральной зоны. Подмело недружно ее первую опавшую охапку и кинуло в пустую от верхов посадку. Сухо треснул сук на крайнем к нему дереве...
- "Ух-х, ты ж! Закопался где-то тут недалеко их одноглазый".- Досадливо подумал вдруг Андрей, подозревая выстрел снайпера, охотящегося на наживку в виде раненого вечером Гуреева с неожиданной придачей тепловизора. И тут же как кто-то больно подтолкнул его сбоку в лопатку.
- Падай и отходи, Толян!- Андрей умышленно оставлял шанс разведчику остаться в этой тревожной жизни, наделяя счастьем снова доступно долго видеть мир и слышать в нем то, что точно не придется уже больше самому Вилкову. Раздробленная кость бедра не оставляла никаких шансов ему выбраться живым отсюда из, казалось бы, не намечающейся вовсе переделки.
- А как же Серега? Мне ж без него...
- Я кому сказал! Это пр-ри-к-каз!- Вилков не оставлял напарнику для пререканий даже крохотной капельки надежды.- Иначе мы здесь ляжем все двухсотыми! Место после вас плотно пристреляно. Все мы под "тепляком". Тебе понятно?
- Ну, да. А ты?..- Робко спросил разведчик.
- Я крепко ранен. Не могу совсем ползти. По факту обреченности - двухсотый...- Как мог, с неестественно злым тоном, ответил Вилков.
В ответ - одно тревожное молчание.
- Гуре-ев! Ты-то как?
- Меня оставьте и не подходите. Бросьте только воды...- Ослабший голос передал просьбу Сергея.
Две фляжки Анатолия сквозь темноту полетели в ярок. Но тут же в кору дерева, прикрывшее Корнеева, со звуком ошметка смачно впилась снайперская пуля. Тупой ее, незаметно разящий шлепок, услышал и Андрей.
- Слышал приказ?- Вилкову показалось, что он дже как будто зарычал со страшной силой.- Что непонятно?
- Да...- Голос Корнеева вдруг ослабел и изменился, перейдя почти в шепот.
- Так выполняй же, мать твою!..- Андрей в запале даже прикусил губу. Суетливая поспешность с отдачей последнего приказа здесь ему лишь помогла. Он облегченно вздохнул, увидев уходящего напарника. Таяла, удаляясь, спасенная им жизнь. Шорох и движение за спиной Вилкова постепенно затихали и вскоре их как проглотила тишина.
- "Эх, ротный, ротный! Зачем же ты все эти дни прилюдно нахвалялся, что у противника ничего этого как бы в помине даже нет? Расклад бы был у нас совсем другой: я бы тогда зашел со стороны ярка другого, что ниже уровня земли. Подумаешь, прополз бы лишних метров двести. А теперь повесишь на свою душу грех еще и за двоих нас, ни за понюшку табака загубленных тобой двухсотых".