Аннотация: Новая редакция мистического текста из "Моей мессианской трилогии". В этом варианте мистика текста стала заметнее.
ДЫМНОЕ ЦАРСТВО
Его зовут Корки, и он долговязый и рыхлый недотёпа. Вообще-то его зовут Керк, но это взрослое, мужественное имя совершенно не подходит его детскому лицу - хотя ему девятнадцать. И поэтому все его называют просто Корки. Корки или просто - молодым его будут называть и там, куда он идёт. А идёт он на работу в первый свой рабочий день. И он боится ужасно, боится этого нового незнакомого взрослого мира, в который ему предстоит вступить, боится новых людей, которых встретит и нового незнакомого дела тоже боится. Ведь его так напугали эти женщины, оформлявшие его документы. Вообще, он боялся многих людей - почти всех людей, и потому, что они часто причиняли ему зло, и даже не зло, а вред, неприятности. Так было в школе. Так было во всей его небольшой жизни...
- в школе -
Он ушёл из школы год недоучившись, год просидел дома, и вот теперь устроился работать, надеясь, что там не будет всё по-прежнему. Закончить школу и учиться дальше он и не надеялся, более того всей душой не желал этого. Ему - более чем - хватило школы, и он считал, что на этом его учение закончено. Школа была страшным для него местом, почти адом, а одноклассники - чертями в нём.
Он шёл по улице Солнцу навстречу и улыбался ему, вспоминая что победил, избавился от...
Когда кто-то из тех учеников, кто любит унижать слабых (а он - Корки - был слаб, хотя и высок ростом и широк в плечах) садился за парту сзади него, то весь урок его били кулаками в широкую спину, и он ничего не мог сделать. Ему оставалось только сжиматься в комок и стискивать зубы, ожидая нового удара. Он носил сумки с книгами за других, он терпел пинки и тычки на переменах. Он не слышал никогда о себе лестного слова, ни от парней, ни от девчонок. Конечно, были те, кто относился к нему с сочувствием; были и те, что попросту не замечали его; и такие же как он. Иногда он целыми днями тенью ходил среди людей - на него не обращали внимания, и он ощущал себя призраком - совершенное пустое место!
И вот теперь он шёл улыбаясь, оставив кошмар своей прежней жизни позади. Он искренне надеялся, что это так. Он подходил к проходной, доставая пропуск и на нём, как это ни странно, тоже была его улыбающаяся детская физиономия.
Ему достался металлический шкаф в раздевалке у самой входной двери, и он вынужден был постоянно сторониться, пропуская других рабочих, так как проход был узкий, а у него за спиной был ещё один ряд шкафов. Когда он надел спецодежду, то она сделала его тело бесформенным, каска и подшлемник увеличили голову до гротескных размеров. Войдя в двери цеха, он шагнул в новую жизнь. Здесь было жутко и в то же время прекрасно. Темнота и свет сочетались браком, работала предыдущая смена, поэтому лился металл, и искры, как огни фейерверка летели ввысь, к потолку цеха, с поверхности огненного ручья. В ручье был металл, и он горел как Солнце, и на это было больно смотреть. Пар и дым клубились вокруг, скрадывая и без того бесформенные очертания фигур людей, и казалось, что они плавают, а не идут в пространстве, как гигантские чёрные мрачные рыбы.
Люди были грязны, на их чёрных лицах выделялись только глаза; люди работали усердно, яростно, бросая лопатами песок; сильные большие люди, все они казались Корки гигантами, которым подвластно всё. Кто-то из тех людей сказал Корки чтобы он так долго не смотрел на огонь, а то заболят глаза. Но он не мог не смотреть - ничего красивее он в жизни не видел.
Наступила его смена. И когда мастер объяснил ему правила безопасности, то отпустил его работать. В этот первый день ему не доверили - не разрешили - по-настоящему трудиться, хотя Корки рвался быть полезным. Старый рабочий - бригадир - посмотрел на его молодость, и приказал ему только смотреть, разрешив лишь подавать грязную глину из большого металлического короба. И Корки перебрасывал комки её в руки других рабочих, а они укрепляли ей заслоны, которыми русло огненного чугуна направляется из одного желоба в другой. Пока, горн - что извергает металл - отдыхал, забитый глиной, но вокруг сохранялся огромный жар. И хотя на улице было холодно, люди у горна работали в одних только майках и касках, сдвинутых на мокрые от пота затылки. Яростная работа кипела, и заворожённый Корки наблюдал за этим, забыв всё другое. Так шло до обеда и после, и уже близился конец смены. Корки немного уставал стоять без дела, у него уже ныла спина, и терпение подходило к концу. Но смена всё же закончилась, хотя Корки думал, что это не кончится никогда. И какого же было его удивление, когда он, заглянув в зеркало в раздевалке, увидел своё лицо - оно было чёрным, как и у других. Он разделся и пошёл в душ, и там долго отмывался, натираясь мочалкой. Вода на кафельном полу стала тёмной; из его носа выделилось совсем уже чёрное.
Он шёл по улице, уходя в даль - долой от Солнца, и вспоминал, как солнечные лучи, пробравшись сквозь разбитые окна цеха, высвечивали сверкающие полосы в дымном пространстве, и как искрилась в них графитная пыль, это было как в кино и даже ещё красивее.
Дома он поел и стал читать фантастический роман. Хотя усталость его несильная от работы прошла, он не шёл гулять, у него не было друзей, а гулять одному было грустно. И поэтому читал. Так прошёл его вечер.
Ночью ему приснилась красивая девушка, и он проснулся мокрым, но быстро заснул опять, и в следующий раз он пробудился уже утром - под звон будильника. Он встал, собрался на работу и вышел из дома. На улице было пасмурно, совсем не было Солнца, но был ветер, что трепал его за волосы; был силён, но не мог разогнать туч. Корки прошёл проходную, переоделся в душевой и вовремя был в цехе. На собрании перед сменой мастер рассказывал о рабочем, который нечаянно сгорел насмерть в прошедшую смену. Корки не очень обратил внимание на эти слова - ему хотелось скорее вступить в труд вместе с другими рабочими.
- и работа началась -
Корки дали широкую лопату, и он за день перебросал несколько тонн песка; ещё он разгребал шлак в пышущем жаром жёлобе. Их работа была жаркой во всех отношениях, им приходилось трудиться не покладая рук, и постоянно их окружал жар - или от остывающего жёлоба, или от жёлоба, наполненного металлом. Но к огню Корки пока не подпускали, не доверяли ему делать положенных при выпуске металла действий. А если не было выпуска на их доменной печи, то был выпуск на другой - подогревающей цех - поэтому жара не сходила круглые сутки. Люди потели, уставали, но скалили зубы, шутили и смеялись. Были среди них и мрачные личности, но таких было меньшинство. Корки старался работать изо всех сил, он подражал окружающим, стараясь слиться с этим миром. Пока рабочие, как бы не замечали его, не заговаривали с ним - его как бы не было - он был новым неузнанным человеком. С одной стороны, это было знакомо ему, но всё же это было другое невнимание - невнимание к новому человеку, ещё не принадлежащему к коллективу. Но он добросовестно работал, и многие рабочие поглядывали на него с одобрением.
Вот прошёл и этот день, и следующий, и наступили выходные дни. Их было два, и Корки совсем нечего было делать. Он сидел и долго читал, а мать входила к нему в комнату, стучась, и приносила ему то яблоки, то свежие пирожки.
- она любила своего сына -
Корки хотел пойти на улицу, но боялся этого. Во дворе их многоквартирного дома, ребята - его сверстники и те, что младше - играли за столом в карты, и они обычно приставали к нему и кричали в спину гадости.
Он не мог себя защитить, поэтому боялся, поэтому просидел два дня дома. Выходил лишь однажды (он знал, что их небольшой город "вымирает" после заката) в круглосуточный магазин.
Чёрным, изъеденным молью, покрывалом, что зовётся ночью, укрыли землю. И дальний свет просвечивает сквозь прорехи серебром. Корки хотелось вдохнуть полной грудью, но воздух был смраден из-за дыма завода. Идя из магазина, он взобрался на крышу дома по пожарной лестнице; согретый воздух вырывался из его рта паром; вдали за рекой горели огни домов, великое множество их, светились линии фонарей вдоль автострад, и всё это, будто бы отражалось звёздами в небе. Воздух здесь наверху был чище, весь мир казался отсюда чистым, не было видно свалок из-за темноты, не было видно злых людей, из-за стен жилищ, и так как не было видно людей, то не могли проявиться их чувства и поступки. Корки жил в эти мгновения свободным ото всего: от прошлого, от будущего, от страха. В эти мгновения он улыбался самой открытой из своих улыбок.
На работе над ним посмеивались - считали, что он слишком часто улыбается. Бригадир кричал на него, потому что Корки был туповат и излишне любопытен. Иногда он не с первого раза понимал то, что от него требовалось, или ошибался и делал совсем другое. Он часто совал свой нос туда, куда не стоило бы. Особенно его привлекали механизмы, а в цехе их было превеликое множество. Он ничего не мог с собой поделать, и даже зная строгое правило, неосознанно тянул руки куда не нужно. И его лишали премии. Бригадир ругал его. Мастер ругал его. И дело доходило даже до увольнения, но уволить его не могли - он не пьянствовал, не прогуливал работы, поэтому дело обходилось выговорами. И даже когда его ругали, он нет-нет да и улыбался - ничего не мог с собой поделать. На него кричали, вопрошая - зачем улыбается? Он не знал.
- он работал -
А люди потихоньку начинали относиться к нему свысока. Начинали его считать, если не сумасшедшим, то уж точно со странностями.
- а он работал -
Работа была тяжёлой физически и начинала становиться тяжёлой морально. Тяжело, когда тебя в грош никто не ставит, тяжело опять становиться на побегушки:
- ...Корки - туда!..
- ...Эй, молодой - сюда!..
Теперь он уставал после работы страшно, он приходил, ел и ложился спать; лишь иногда просыпался, поздно вечером, чтобы читать. В свои фантастические книги он убегал от мира, это была его крепость, его озеро надежд. Читая, он был героем, сильным и смелым и обычно всегда побеждал. Те книги, что он читал, не учили его ничему, только давали отдохновение душе.
- и опять работа -
Утро. Рано. Проходная. Раздевалка. Одежда, мокрая от вчерашнего пота. Он с содроганием натягивает её на себя. Холодно. Противно... Цех. Смена. Насмешки и понукания. Ошибки и переживания.
Он очень остро переживает свои ошибки. Нервничает. Кусает губы. Он так хочет всё исправить - но выходит редко.
У него нашёлся здесь приятель - такой же недотёпа, как и он - объект насмешек. Их было двое теперь. Оказалось, что им приходится работать больше других, больше других бегать с поручениями, и получать выговоров более других. Рабочие были легки расправиться над человеком словами, и придумали им двоим злые, унизительные прозвища. В конце концов их стали считать за сумасшедших и обращаться подобающе.
Однажды их послали работать в другой цех и популярно объяснили, как его отыскать, но они не нашли цеха, пробродив весь день. В другой раз, Корки пришёл на работу только к обеду, он вышел не на той остановке и сонный пошёл вслед за другими людьми, придя совсем не на то производство, и потом, пугаясь опять ошибиться, добирался до своего цеха пешком. Однажды они с новым приятелем отключили линию транспортёра - по каким-то своим соображениям, и их лишили всей премии.
Корки переживал, он весь извёлся и даже начал худеть. Своего товарища он тоже считал немного странным человеком, а себя нет, поэтому не хотел чтобы их сравнивали, чтобы его считали таким же, как и его товарищ. Пытаясь найти выход, он даже бросил читать книги и стал думать. Но думать он не умел, у него получалось лишь чувствовать. Иногда ему казалось, что он слишком чувствителен, чувствителен как девушка, он подозревал, что другие люди не переживают так из-за своих неудач. Он пытался не переживать, но не мог.
Итак. Работа. Дом, где чтение. Работа, где унижение. Ещё сон, еда. И его игры с самим собой. Его тихие игры по ночам под одеялом.
Он считал, что в жизни его ничего уже нет - нет ничего стоящего! Только боль и страх. Страх перед всем и боль ото всего.
- он переживал -
Он не любил уже свою мать - которая так сильно о нём заботилась; он не любил уже свой дом - считая его своей тюрьмой; он не любил своё тело - считая его слабым. Он не любил себя. И он стал не любить весь мир. Да, мир перестал нравиться ему, и он всё чаще начинал задумываться о мести, грезил о ней. Хотел отомстить этому миру. У него не было надежды - он не верил в другой мир, у него был только этот. Он хотел взбунтоваться. Он хотел ещё и мести людям, которые были так недобры к нему. Он даже выстраивал планы мести - бригадиру Джону Иванычу, и самому жестокому рабочему - Вилья́мычу, и парням из другого цеха (в который их всё же отвели на следующий день и где они работали теперь) ди-джею Майки, его приятелю Юрцу. Это была страшная месть, кровавая и жестокая, он представлял себя, то убийцей со стальным молотком - вламывающимся в квартиру, то воином с мечом - протыкающим противника. В общем смерть была жуткой и скорой, а иногда и мучительной - его мучили, и он тоже захотел мучить.
Для него теперь стало обычным просыпаться и спрашивать себя - зачем же он проснулся? Просыпаться в мрачнейшем настроении - ещё один день, который нужно перетерпеть. Его обычная жизнерадостность ушла; размышляя, он стал понимать, что такая - не устраивающая его - жизнь ждёт его и дальше. Он захотел умереть. Он не видел ничего для себя в этой жизни, не мог ничего добиться, так как понял, что слаб. Это было самое трудное его озарение. Он понял, что он слабак и трус. Он заключил для себя, что быть таким тяжело, но знать, что ты такой и жить с этим - ещё тяжелее. Он так бы хотел исправить себя, понимая, что он не сделан до конца, но не знал как. Поэтому тонул в яростной ненависти к людям так плохо поступающим с ним. Он ненавидел людей. Людей, которые захватывают места в троллейбусе, когда он усталый едет с работы; когда он стоял над ними, сидящими, держась за поручень, то ему хотелось бить их кулаками по голове. Его раздражали старики, которые вечно путались под ногами, его раздражали девушки, которые не обращали на него внимания (и ему было невдомёк, что сам он ничего не сделал, чтобы это внимание привлечь), его раздражали все, весь свет. Он всё думал - как бы ему отомстить этому миру, но понимал, что у него недостаточно сил для этого.
Ветер сметает с неба последние звёзды, раздувая алые паруса зари. Это утро. Самое тяжёлое время для Корки. Ему не хочется вставать с постели, не хочется открывать глаза и видеть этот мир. Но мать нежно будит его, и он ненавидит её за это. Она специально просыпается каждое утро, чтобы разбудить его и приготовить ему завтрак. (Его мать инвалид, пострадала на том же производстве, где работает её сын. Она получает пенсию, сидит дома.)
Опостылевшая проходная, раздевалка, цех. Он шёл по тоннелю под железной дорогой, и его ноги не хотели передвигаться, он шёл на каторгу, и его ждала только мука.
Командировка в другой цех поначалу показалась ему спасением, там никто не знал их - его отправили вместе с тем приятелем, таким же как он - никто не знал какие они, слабые и странные. Это были новые люди, но что-то сразу насторожило его - лица-то были те же. И на собрании перед сменой, мастер также зачитывал приказы - приказ о пострадавшем человеке, чьё тело оказалось изувеченным и оказалось, что как обычно человек сам виноват в этом. Корки отмахнулся от этих слов.
Они отворили ворота и вошли. Это было помещение, но неизвестны были его границы - от стены до стены клубился пар. Два небольших бетонных отстойника парили под этими сводами, и воздух был влажным и тёплым. Из серого тумана вынырнули головы, плечи и некоторые другие части тел рабочих. Двое их, прошли, будто проплыли мимо, так как ног их не было видно и они, расчленённые туманом, беззвучно перемещались. Корки и его приятель вышли в другое помещение, здесь были яркий режущий глаза свет и рабочие с особенно грязными лицами, они блестели глазами и зубами. Их двоих встретил бригадир - молодой великан - который стиснул их ладони своей - обе сразу - и повёл за собой.
Здесь были машины, как толстые, по-разному сужающиеся и расширяющиеся трубы, они пыхали огнём и жаром; непрестанно громко вращались. Этот цех был наполнен звуками и речь терялась в них. Бригадир кричал им в самые уши, о том, что нужно взять лопаты и идти за ним вниз по лестнице.
Лестница была металлической и сильно засыпанной чёрным песком, так что по ней было опасно идти. Держась за ржавые поручни, рабочие спускались вниз. Здесь стало тише и было слышно, как отчаянно скрипит лестница. Только цепочка редких лампочек освещала лестницу, а вокруг была тьма. И если посмотреть наверх, то там уже не было видно света. Лестница была длинной - пролет за пролётом - и эта редкая слабая цепочка огней была той единственной нитью, что соединяла их с тем миром, который остался наверху.
Внизу было совсем тихо и слышны были голоса рабочих - они бездельничали и болтали. Увидев бригадира, они тут же повскакали с мест и схватились за лопаты. Потолок здесь был так низок, что можно было либо сидеть, либо стоять согнувшись, а как выяснится потом, в некоторых местах придётся ползти, разгребая песок руками и ногами - иначе было никак не выполнить работу. А работа заключалась в том, чтобы очистить это помещение, а это было загрязнённое отходами производства помещение, что скопились здесь, попадая сюда сверху из цеха - с конвейерных лент - что были расположены в этом же подземелье, но этажами выше. Отходами был чёрный песок. Под потолком были некие металлически конструкции неизвестного назначения, о которые можно было разбить голову, мешающие передвижению; на них был укреплён провод с электрическими лампочками, что освещали здесь всё.
Цель была ясна, и бригадир ушёл. Рабочие вновь бросили работу и сели на свои лопаты - больше сидеть было не на чем. Им не хотелось работать потому, что цель была далека, и им всё равно начислялись деньги в зарплату. Они пришли из различных цехов завода - не зная друг друга - и обсудив заводские новости, замолчали, им не о чем было более говорить. Кто-то задремал, сидя на лопате и опершись спиною о стену. Здесь было холодно и пыльно, Корки сразу заметил это, так как свет ламп был каким-то померкшим, и дышать было неприятно и тяжело. Потом он заметил, что многие надели защитные белые маски и дремали в них - им двоим тоже выдали такие, Корки достал одну из упаковки и попытался привести её к готовности для применения. Там был какой-то шнурок, которым нужно было затянуть, и материя с пластмассовым каркасом. Корки затянул шнурок, но что-то получилось не так, и пыльный воздух всё равно поступал в лёгкие.
Рабочие должны были нагружать большой металлический короб, который опускали сверху из цеха на электрической лебёдке. В этот день они нагрузили только два короба, не стараясь работать, и рано разошлись по цехам, сославшись начальству на то, что их основные места работы слишком далеко находятся. Корки понравилось, что они ушли пораньше, он рано оказался дома и не был таким уставшим. Он посчитал это хорошим знаком.
На другой день начальники, увидев, что работа не идёт, решили заинтересовать людей высокой премией. И работа закипела. Теперь рабочие нагружали уже четыре короба и сделали бы и больше, но сказывалось неудобство перемещения, теснота. Теперь они работали много и молча, песок был сухим и грузить его было легко; часто был слышен глухой стук - это люди натыкались касками на металлические конструкции.
Корки торжествовал - никто не цеплялся к ним, если кто-то и заговаривал с ними, то на равных; но этих разговоров было мало, и он доволен был своим одиночеством, развлекаясь лишь беседами со своим товарищем Константиновым.
Энтузиазма у рабочих хватило ровно на полторы недели, и потом он закончился. Они заметили, что могут, не особенно напрягаясь, нагружать три-четыре короба, да и песка отбавилось, и стало удобнее ходить, они откопали из грязи доски, на которых теперь можно было удобно сидеть. Прислали ещё людей. Рабочие перезнакомились, лучше узнали друг друга и у них нашлись общие темы для бесед. И рабочие снова бездельничали, разговаривая или спя. Корки почуял неладное, когда они с товарищем были незаметны во время работы, в общем скоплении людей, они были в большей безопасности, а теперь опасность стала ощутимее - не так уж и много здесь, в подземелье, было людей, и каждый был на виду. И как на зло, его приятель Константинов был болтлив, и говорил он всё неумные вещи, выдавая себя. Он болтал много, и другие рабочие слушали его, веря, а он безбожно врал и сочинял небылицы. Пока его серьёзно воспринимали, но это было пока - пока не поймают его на лжи. Корки был бессилен остановить болтуна. Он пытался говорить с ним, образумить - Константинов обещал, но начинал опять, видя, что вызывает своими россказнями интерес у слушателей, видя, что его воспринимают всерьёз. Корки сочувствовал ему и злился на него. Всё шло прахом, и картонный дом его наладившейся судьбы, готов был рухнуть. Дело было только за временем.
- и это время пришло -
В первый раз Корки прокололся на том вопросе, на котором прокалывался всегда - на вопросе о женщинах. Рабочий заговорил с ним на равных, как молодой человек с молодым человеком, но увидев результат, Корки лишь только мямлил в ответ, намотал себе это на ус. В другой раз кто-то решил напугать Корки словами, проверяя его смелость. Он испугался и не прошёл этой проверки. Он мог просто отшутиться или повести себя смело, дать отпор; но он же не мог, потому что принял злую шутку за чистую монету и испугался. Потом было ещё несколько неявных проверок. В коллективе людей может выжить только сильный, Корки не был таким и поэтому завалил все проверки. Над его приятелем уже открыто смеялись. А к нему стали относиться пренебрежительно. Это начало было знакомо ему, его прежние душевные раны снова открылись, и в его теле поселился постоянный страх, страх перед насилием окружающего мира.
- это было начало -
Начало не первое, не новое, но страх и печаль его были обновлёнными, они опять переживались Корки заново, так как он не мог к ним привыкнуть. Не хотел привыкать. Мир опять насиловал его душу. Корки уже не мог ничего изменить. И началось...
-...Корки туда!..
-...Эй, молодой, - сюда!..
Их посылали лезть в самое тесное пространство углов и отгребать чёрный песок...
...Корки ползёт на животе, ледяной песок холодит тело через одежду, трудно дышать - так тесно, сверху давит потолок. Корки начинает работать руками и ногами - разгребая песок, пытаясь дать себе побольше места для воздуха. Вздымается пыль. Тянет кашлять (но если закашляешься, то втянешь в себя ещё больше пыли - поэтому он терпит). Ему стало совсем нечем дышать, он захотел выбраться и не смог. Паника. Он застрял. Он забился в своей ловушке - задыхаясь. Но вдруг кто-то потянул его за ноги, и он на свободе. Это сделал его товарищ Константинов, и как же Корки был ему благодарен!
Настала очередь Константинова лезть в дыру (и Корки обещает себе тоже ему помочь, вытащить его если потребуется).
Когда рабочие отгрузили уже пропасть песка, и прошло уже много дней, то показалась вода, песок стал мокрым и тяжёлым. Под отверстием в потолке, откуда спускали короб, образовалась лужа. Их - Корки с Константиновым - загоняли в лужу, а другие рабочие швыряли песок издали, с сухого места...
...Вода глубока и почти заливается за голенища сапог, но ноги и так уже промокли. Холодно. Мокрый песок, превратившийся в грязь, липнет к лопате. Тяжело. Корки устал. Болит неразгибающаяся от работы спина. Все уже сели отдыхать, а их с Константиновым не пустили, сказали, что нужно догрузить короб. Есть с ними третий. Над ним смеются ещё больше. Он работает сам, по доброй воле, так как присев, не может отдыхать и пяти минут, всё ему неймётся, вскакивает и начинает бросать песок лопатой, и даже один совсем. Ему говорят - нужно погрузить из лужи, и он матерится, громко, грозно, но всё равно лезет в лужу и работает. Однажды у него засосало в грязь сапоги - он так увлёкся работой, что не заметил, как уже не может освободить ног, и его пришлось вытаскивать из лужи, а сапоги остались там. Это был полный смех.
Наконец-то отдых, они оба без сил валятся на грязные доски. Но когда они не работают и не мучаются физически, то мучаются морально. Злые шутки, словесные уколы - всё направлено в их адрес. Им ничего не остаётся делать, как терпеть. Терпеть весь день и следующий, и другой день, до выходных - когда отдых.
Приходя домой, Корки долго стоит под горячим душем - тёплая вода успокаивает. Он ни о чём не думает, его сознание пусто, его душа не болит, он спит наяву. Он полюбил много спать и знал почему, ведь сон сродни смерти, а он очень хотел умереть. Он взял себе за привычку улыбаться перед сном, просто улыбаться в подушку в темноте - одна единственная улыбка за весь день - это поддерживало его. Ещё его поддерживало принятое им решение, он знал, что может умереть в любой день, уйти из жизни по собственной воле. Корки ещё более стал читать. В выходные он читал днями напролёт, и ему даже не нужно было есть и ходить в туалет. Он прятался от мира в своих фантастических книгах, в своих мечтах.
Его мать не подозревала, что происходит с сыном. Она любила его, даже когда он ломал мебель, разбивал вещи, когда он кричал навзрыд один в запертой комнате, она не видела, как он бросается на стены, ударяясь о них головой. Она не знала, что с ним происходит, считая, что это возрастное. А он бесился в ярости на себя и на весь свет. Он представлял себе, как разбивает гигантскую электролампочку Солнца, втыкает свой пенис в небо и обрызгивает весь мир своей спермой.
Он буйствовал от бессилия, он был неспокоен своей яростью; ненавистью, поедавшей его изнутри. Ненависть, как огонь в печи жгла, а печью был он сам.
Стало ещё хуже с появлением ди-джея Майки. Он ночами крутил пластинки на дискотеке, а днём отсыпался на досках в подземелье. Никто не знал почему он не бросит этой работы и не зарабатывает только ди-джейством, но кажется, он был просто жаден. И жесток. Да, он был жестоким человеком, он более других мучил Корки, Константинова и трудоголика Джонса-Иванова. Он заставлял их работать за себя, издевался над ними словами, он даже бил худого, сутулого Константинова, но крупного Корки бить побаивался. Во всём ди-джею Майки помогал его приятель Юрец, тоже озлобленный человек.
Корки забыл о времени, моменты насилия над его личностью растянулись бесконечно. Моменты эти не кончались и не кончались, были только они, время, проводимое между рабочими сменами дома, забывалось. Было только подземелье, и злые люди в нём. Лицо ди-джея Майки, его рот, из которого вылетают чёрные вороны и лезут тараканы. Его злая воля, которая управляла Корки - полностью властвовала над его телом; и более не было ничего доброго, что отогрело бы его душу тёплыми руками. Он мёрз, здесь, в подземелье, не телом - душой. Его душа скрючилась и стала серой, теперь он был тёмен изнутри. Был тёмным и замёрзшим.
Однажды ему запретили сидеть на досках в подземелье, сказали, что, мол, мало места, но места было достаточно - просто все другие места были заняты, а ди-джей Майки не хотел, чтобы Корки сидел рядом с ним. Корки и сам не хотел этого. Плохо соображая, от усталости, он сел прямо на песок и уснул.
И заболел. На следующий день не смог подняться по будильнику - болела спина и низ её, и он никак не мог согреться. Какого же было его облегчение и радость, когда он понял, что не сможет пойти в этот день на работу. Его мать (причём, не сам он), позвонила в цех и предупредила, что он заболел. А он легко терпел эту физическую боль, что была слаба, и радовался.
Врач, пришедший на дом, выписал лекарства и приказал лежать в постели. Корки не мог нарадоваться, он будто ожил снова, проснулся ото сна наяву, от кошмара. И опять светило Солнце, за окном по своей воле летели птицы и это не были вороны. Он читал интересовавшую его книгу, а мать приносила ему еду в постель.
Болел он долго и тяжело, была нездорова спина, и он никак не мог подняться из постели. Но когда встал, то неожиданно ему захотелось выйти на улицу, и он бродил там. Тогда выздоровление пошло лучше. Он гулял по городу, где из-за каждого дома высовывались дымящие трубы - они дымили на фоне неба. Он вспомнил, как однажды видел цех, в котором делали небо. Он шёл к подземелью какой-то другой дорогой, и тут, это здание! - вышиной до небес. Свод небес над головой ещё был утренне чёрен, а из крыши этого здания валило голубое с облаками. Это было красиво. Он любил и не любил эти железобетонные подробности. Они поражали его своим размахом, они пугали его; они были некрасивы днём, но прекрасны ночью - расцвеченные огнями электричества и гигантскими факелами горящего газа. По утрам, ещё в темноте, идя на работу ранее, он любовался ими. Залезая на крыши домов по ночам, он любовался ими. Проходя мимо них и заводских заборов днём, он ужасался им. И город был дымным царством, и завод властвовал над ним. Корки понял, что все они подданные. И почему-то ему вспомнились собрания перед сменой, и как начальники зачитывали бумаги о пострадавших рабочих. Но тут же забыл. Он гулял, и ветер ерошил его светлые волосы.
Вдруг из-за спины раздалось:
- ...Корки? Это же Корки! А ну иди сюда!!
Корки обернулся. Это были они. Черти... То есть его бывшие одноклассники. Они возвращались из школы. Корки знал, что они захотят помучить его. Что они испортят его успокоившуюся жизнь. Поэтому побежал.
- Сейчас разживёмся деньгами... Он убегает!.. Ничего, догоним!
Их было четверо. Разнообразного роста и комплекции парни. Корки был тяжелее их, и они догоняли. Они что-то кричали на ходу, как загонщики, что гонят зверя. Они разделились и решили окружить его. Корки задыхался, болезнь ещё не отступила, и он был слаб...
А ведь, что ему стоило остановиться и разметать этих волчат. Но он не мог. Не мог даже подумать об этом.
...Охваченный страхом, он бежал. Вопя. Черти гнали его. На их лицах были азартные улыбки, они наслаждались погоней как волки, тем более что добыча была слаба.
Вдруг Корки стал слышать звук, то ли барабанов, то ли ещё какого-то ударяемого музыкального инструмента. Боковым зрением он увидел какие-то кружащиеся фигуры. Он глянул по сторонам - посчитав, что его догнали, окружили. Но никого не было рядом, погоня была позади. Он побежал дальше, и опять эти звуки и туманные фигуры. Он подумал, что сходит с ума - от страха. И ещё он ощутил странное чувство, будто кто-то ведёт его, направляет. Вокруг уже были двухэтажные деревянные дома окраины, теперь заброшенные. Раньше здесь жили люди с достатком, но теперь они разъехались - это был заброшенный квартал. В городе остались жить одни рабочие - живущие в центре, в многоквартирных домах. Погоня отстала, а Корки сумел рассмотреть непонятных танцующих людей, они били в бубны, они были одеты в яркую одежду, расшитую перьями. Они будто бы не хотели попадаться ему на глаза, и танцевали всё время в стороне, но теперь Корки видел их, и более того, он понял, что именно ритму их бубнов подчинены его движения.
Он решил спрятаться в каком-нибудь доме и отсидеться там. Он вошёл в калитку, оказавшись за забором. От странного ритма его так и тянуло затанцевать самому. Он, немного приплясывая, шёл по участку земли перед домом, он устал и хотел присесть. Но вдруг они - черти - появились сразу со всех сторон.
- Знаешь, Корки, ты ведь остался нам должен, когда ушёл из школы - за то, что мы пытались сделать из тебя человека, - и они гаденько засмеялись собственной шутке.
- Да, человека, а ты жадничаешь. У тебя, наверное, полно денег, раз ты так бежал.
Корки не знал, что делать. А черти окружили его. Он понял, что, не найдя денег, они изобьют его. Но бубны начали бить совсем рядом, и старики индейцы закружились вокруг в танце. Их одежды и седые волосы развевались, и губы двигались - они что-то шептали. Незнакомые слова заставили вибрировать это место - оно подчинилось звуку.
Черти не замечали индейцев и приняли удивление Корки за страх. Тут один индеец пал на землю и забился в судорогах. Ритм стал бешеным. Раздался ещё один резкий, металлический, лязгающий звук. Потом ещё один звук - это распахнулась дверь. В дверном проёме показалась женщина с ружьём, она визжала на высокой ноте, она выстрелила. Одного чёрта бросило на землю с кровавой грудью. Опять этот лязгающий звук - передёрнутый затвор ружья. Женщина визжит. Выстрел, у другого чёрта стало красное, неузнаваемое лицо, он так и упал.
Опешившие черти бросились бежать через калитку на улицу. Женщина, визжа что-то о проклятых ворах, бросилась за ними, стреляя на ходу. А Корки так и стоял в окружении беснующихся индейцев. С улицы крики:
- Получи, ворюга!
И раз, последний удар бубна, и всё стихло. Выстрелы, крики, шёпот индейцев, осталась только пыль, поднятая ногами шаманов.
Вернулась женщина. Её длинные волосы были растрёпаны, её халат сильно распахнулся, почти обнажив грудь, на плече она несла ружьё. Корки испуганно рассматривал её - больше тридцати, бледное лицо может и было бы красивым, если бы не выражение, отпечатавшееся на нём - по её лицу было видно, что женщина безумна. Она лишь мельком взглянула на Корки, поставила ружьё на крыльце и сказала:
- Пойдём, поможешь мне перетащить их, - и вышла в калитку. Корки плёлся за ней, он был в глубоком шоке.
На улице - один чуть в отдалении от другого - лежали двое. Их тела были обезображены выстрелами, а позы были неестественны. Женщина уже взяла за руки одного и ждала Корки. Тот взялся за туфли мертвеца, но одна из них соскочила, тогда Корки перехватился за щиколотки - они ещё были тёплыми. По телу Корки прошла волна дрожи и омерзения. Женщина была сильной, она легко несла тело, а Корки окреп на своей тяжёлой работе. Вдруг женщина резко остановилась, и у Корки, шедшего первым, ноги мертвеца вывалились из рук и безвольно упали в пыль. Женщина потянулась за стреляным патроном - подбирая его, когда она наклонялась, то в вырезе её халата стала полностью видна её грудь. У Корки стало тепло и тесно в паху. Они пошли дальше.
Когда все четыре тела валялись в пыли перед домом, женщина ушла зачем-то в дом, а Корки остался. Он рассматривал юные мёртвые лица, которые были теперь покрытыми пылью и застывшими. Как темна кровь - удивился он! И куда же уходит из человека жизнь - задался он вопросом.
Женщина вышла из дома - с таким знакомым Корки инструментом - с лопатой, и позвала его, уходя за угол здания. Там был захламлённый маленький пустырь.
- Помоги вырыть яму, - сказала она, - и работай быстрее, а то твоя мамаша забеспокоится - что это тебя так долго нет.
Корки чувствовал, что им опять управляют, но не сопротивлялся. Он начал рыть землю - он хорошо и быстро научился это делать. Женщина сидела на корточках рядом и смотрела на него. Корки был в земле уже по пояс и работал не разгибаясь. Вечерело, а он копал и копал, забывшись, его сознание очистилось, он забыл думать, в его теле жило только действие. Он иногда бросал взгляды на женщину и продолжал работу.
Когда он сильно устал и работал уже медленно, женщина остановила его. Она сходила в дом и принесла ему холодного лимонада. Корки жадно выпил и улыбнулся ей. Лицо женщины осталось безучастным. Потом двое перетащили трупы в яму, также молча забросали их землёй, женщина помогала ему, потом они завалили свежую могилу мусором, так что стало не видно разрытой земли.
Женщина проводила Корки до калитки, а когда он уже уходил, окликнула его. Он вернулся. Тогда она протянула ему руку и сказала:
- Меня зовут Мери, - и улыбнулась Корки, успокоив улыбкой своё бледное, подвижное, безумное лицо.
Корки всю дорогу домой согревала эта улыбка, которой женщина улыбалась ему; женщина улыбалась ему впервые не насмешливо. Дорогой домой он не думал более ни о чём, блаженная истома владела им. Он даже не думал о тех убитых парнях. В его теле будто появилось что-то новое, будто запела пробудившаяся птица. И странным было это пение, оно заставляло трепетать всё тело и бурлить кровь. Его тело двигалось не только внешне, но двигалось и изнутри, стремясь к чему-то новому - оно вызревало, набухая и готово было взорваться спелостью. Что будет, когда это "что-то" появится в нём до конца, он не знал, но с нетерпением стал ждать этого.
Он совсем забыл, что его мать будет волноваться, что уже поздно. И мать ругала его, но он не находился там, где она - летая.
Скоро он совсем выздоровел и вышел на работу. Там всё было прежнее, и люди, и события. На собраниях перед сменой, мастер опять зачитывал приказы о взысканиях с должностных лиц - бывших начальниками рабочих, с которыми произошли несчастные случаи. Но главным виновником беды всегда оказывался сам рабочий. В любом случае он сам! даже если ему оторвало руку или обожгло половину тела, даже если он умер - всё равно он сам был виноват в этом.
В начале Корки отмахивался от этого знания, видно слишком был погружён в себя и занят своими проблемами. Но позже стал обращать внимание и на чужую боль - видно сам достаточно натерпевшись. Эти рабочие были далеки, он не знал их лично, они не сделали ему ничего плохого, и ему становилось жаль их, жаль, что они так страшно пострадали.
Впрочем, это у него довольно быстро прошло, когда сослуживцы принялись за старое, а именно стали опять мучить его. И он опять уже ненавидел и боялся людей, он желал им злого; опять заснул для жизни, в ожидании - в ожидании одного - выходного дня, когда он сможет пойти к Мэри.
Он шёл по утреннему городу, вспоминая тот день, когда он видел танцующих индейцев и видел смерть. Он считал погибших парней своими врагами и пытался разобраться, что же чувствует по поводу их смерти. Он догадывался, что им то он был никакой не враг, а просто добыча, дичь. И вот они умерли. Месть свершилась, пусть и не его руками. В тот день он был просто в шоке - не мог понять произошедшего, а сейчас его рассудок был трезв. И что же ощущал Корки - никакой радости, никакого удовлетворения - кажется месть была слишком страшной; это, как если бы вы хотели напугать кого-то рычащей на поводке собакой, а она вырвалась и искусала этого - "кого-то". Может быть он не испытывал радости потому, что не сам совершил месть? Ведь он представлял себе месть ещё более страшную, чем смерть от ружейной дроби. Но он же отмщён, его заклятые школьные враги, те, что с детства изводили его - мертвы, исчезли с лица Земли? Ну почему бы не порадоваться? Но нет, не выходило. Всё получалось сложнее, чем казалось, чем он объяснял себе. Но всё же, решил он для себя, неплохо что так получилось, он узнал кое-что о себе, он узнал, что хочет какой-то другой мести; более он не хотел убийств.
Его мысли переключились на Мери, он не знал, будет ли она рада его увидеть, захочет ли его видеть и вообще, вспомнит ли? Он не питал иллюзий по поводу её душевного здоровья. Он понимал какая она. И ещё он очень стеснялся - ведь он боялся женщин. Хотя, происходило странное, её он не боялся, его тянуло к ней. Всю неделю он только и жил этим ожиданием. Он не знал, как назвать то чувство, что требовало увидеть - хотя бы увидеть Мери - оно, это требовательное чувство, было сильным, подчинило его себе. Но почему это так, он не знал. Зачем - это что-то - требует; и чего по-настоящему хочет? Он удивлялся себе - как это так он изменился? Вдруг перестал понимать себя. А этот злой, тесный мир стал таким большим и сложным. И оказалось, что внутри его тоже большой - огромный - мир, который жил своей непонятной ему самому жизнью. Корки пытался разобраться в этой жизни, но не мог, оказался подчинённым, а не властелином и двигался по воле тела, а не разума.
Он шёл по улице теперь, не боясь, его школьные недруги были мертвы - он мог забыть о них, а злые люди работы остались за стеной завода.
Вокруг уже заброшенные двухэтажные коттеджи и здесь совсем не видно труб и дыма завода, воздух намного чище; и непонятная свобода владеет его телом, та свобода, которой не ощущается в рабочих кварталах и вблизи заводских стен. А вот и дом Мери, Корки входит в калитку, поднимается на крыльцо, стучит в дверь, долго стучит, но никто не открывает. Он дёргает за дверную ручку - дверь открыта, стучит снова и ждёт опять. Ждёт. Потом решается войти. В открывшейся комнате бродит Мери, она одета в джинсы и мужскую рубашку, она боса, и Корки замечает какого же она высокого роста - почти с него. Мери бродит, не замечая Корки, она бормочет что-то. Корки сказал приветствие. Мери посмотрела на него, не узнавая. Корки не знал, как с ней заговорить, он так хотел, чтобы она его вспомнила. Но она смотрела враждебно. Корки смутился, все его силы ушли на то, чтобы сказать приветствие; он надеялся, что она откликнется как-то, что он увидит что-то в её лице - какое-то доброе чувство - он надеялся, что она узнает его, даже обрадуется - но надежды не сбылись. Мери не узнавала его, говорила околесицу, путая его с кем-то ему неизвестным; разговаривала с кем-то, кого не было рядом. Корки испугался и убежал.
Он решил, что это полное крушение надежды, что он больше не решится прийти - да и не за чем - Мери безумна. Но надежда всё равно оставалась в нём.
Он долго не мог заснуть ночью, всё думал, он понял, что он только маленький мальчик, что ведёт себя как мальчик - бежит от боли, от трудностей, никогда не пытался встать лицом к лицу с неприятностями. Никогда по-настоящему не жил, как взрослый. Будучи совершенно несамостоятельным - живя под опекой матери, постоянно прятался от мира, который требовал от него быть сильным, уметь преодолевать трудности; требовал, чтобы он повзрослел. Но он хотел детского, жил по-детски, более того он был, чаще всего, удовлетворён своей жизнью. Да, иногда ему хотелось изменить её, стать таким, как другие - сильные в жизни, приспособленные - уйти от матери, жить отдельно, завести подругу, добиться уважения на работе. Но чаще всего он цеплялся за свой жизненный уклад, боялся нового. Он представлял себе: что будет нежен со своей женщиной, что будет любить её, но потом думал; что, как же так - он будет жить с совершенно чужим человеком, с другим человеком, как же этот человек поймёт его, а он сам поймёт этого человека? Он видел трудность в этом, он боялся, что ничего не получится из этого, боялся попытаться - вообще боялся. Да, он боялся боли, которую может причинить неудача, и боялся нового в своей жизни. После всех этих мыслей, он стал сам себе противен - слабый человек, ребёнок во взрослом теле. Он пообещал себе - хотя знал, что редко выполняет данные себе обещания, и что может не выполнить и это - что опять пойдёт к Мери.
И вот, нетерпеливое ожидание выходных и страх их наступления. Он пытается, изо всех сил пытается измениться; пытается дать отпор на работе, очень сочувствует Константинову, видя что тот не понимает - какой он есть на самом деле - живёт с закрытыми глазами, просто принимая муку, как данность, а не как следствие устройства своего характера, слабости своей личности, даже не понимая, что можно избавиться от неё.
- Корки пытается измениться -
И не может. И ненавидит за это себя и окружающих людей, которые мешают его перерождению. В его душе живёт какая-то странная надежда, что ему может в этом помочь Мери. Что она поможет ему измениться. Он сам понимал, что это наивная мечта. Но продолжал верить. Он понял, что его решение пойти к ней уже не зависит от данного себе обещания, что его тянет к ней. И всё, что он обещал себе той ночью, сбудется и так. Он пойдёт. Он хочет, очень хочет увидеть её, хочет подойти к ней, хочет дотронуться до её волос, хочет чтобы её напряжённое лицо расслабилось в его ладонях. Хочет целовать её, и чтобы от его поцелуев на её бледных щеках появился румянец. Она снилась ему, и он испытывал удовольствия по ночам.
- он хотел перестать быть ребёнком -
Мастер Иван Джонович перевёл Корки обратно в цех, а Константинова оставил в "коммандировке", чтобы его и дальше съедали злые люди. Корки опять пришлось копать. Иван Джонович решил держать его подальше от цеха, подальше от аппаратуры, чтобы он был только с лопатой.
Возле цеха находился участок по переработке отходов производства, туда и отправили Корки. Там были отстойники и бетонные жёлоба, которые забились - вот их то и предстояло очистить Корки. Но он оказался здесь опять не один, сюда согнали самых неблагонадёжных рабочих - провинившихся любителей выпить и прогульщиков.
Здесь был опять чёрный песок, высохший, превратившийся в пыль; и опять недобрые люди. Здесь трудно было дышать пылью, и трудно было дышать от злобы, которую принесли эти люди. Да и сам он злился.
Втыкаешь лопату в поверхность, загребаешь пыль, бросаешь. Втыкаешь лопату в поверхность, загребаешь, бросаешь. С монотонностью камертона. И вместе с перебрасываемой пылью из головы вылетают все мысли, там не остаётся ничего - пространство для ветра, который дует и снаружи и внутри головы. Эта пустота поедает время, эта пустота поедает волю, остаётся один только автоматизм робота. Корки больше не уставал физически так как закалила его тело тяжесть его труда, он уставал морально. Он хотел полететь на сильных крыльях, а его заставляли рыться в земле.
Единственным плюсом в этой тяжёлой работе было то, что все уставали. Начальники были рядом, и Иван Джонович часто появлялся там, где они работали - проверяя; и поэтому все трудились не покладая рук, а на то, чтобы изводить Корки, у рабочих не оставалось ни сил, ни времени. В перерывах Корки мечтал, уходя в дальние дали. В сказочных странах он освобождал прекрасных принцесс, в приключениях его сопровождали настоящие друзья, и он всегда побеждал в своих мечтах.
И вот опять выходные. Он идёт по городу. Вокруг тепло и есть Солнце на небе. Дует ветер, в нём летают птицы и двигаются деревья. Корки силён сейчас, находится на душевном подъёме, и поэтому его мало интересуют встречные люди - он не боится их, может, кому угодно, посмотреть прямо в глаза, выдержать чужой взгляд.
Он решил, что если сострижёт свои слишком длинные светлые локоны, то будет выглядеть мужественнее. Он так и сделал, постригся.
С короткой стрижкой, со свежим дыханием и с остриженными ногтями он идёт к ней. И в квартале заброшенных двухэтажек опять легче дышать не видя труб завода. Дома, выглядящие разорёнными - мёртвыми, кажутся безобидными, и несмотря на его браваду, в безлюдном месте ему становится по-настоящему легко. Дом Мери. Скрипит калитка. Он на крыльце уверенно стучит в дверь. Мери быстро открыла. На её лице удивление.
- Здравствуй.
- Здравствуй, входи, - она узнала его.
Корки вошёл. В доме было чисто и убрано - в отличие от прошлого раза. Шторы на окнах раздвинуты и в комнатах полно света. Мери удивлена, что он пришёл, она тоже не знает, что сказать. Корки думает - хорошо, что не прогоняет.
- А всё-таки хорошо, что ты пришёл - мне что-то страшно сейчас...
Она подошла к Корки и вдруг обняла его. Корки растерялся от неожиданности.
- Ты тёплый, - сказала она.
Корки молчал, а она стояла, положив свою голову ему на плечо и тихо раскачивалась.
- Я давно не обнимала мужчину.
У Корки прилила кровь к лицу. Они будто тихо танцевали.
- Мне страшно тут одной, - повторила она.
- А почему ты не уехала вместе со всеми?
- Незадолго до того, как все стали разъезжаться, у меня умер муж и я осталась совсем одна - у меня нет родственников. И ты же видишь какая я - куда мне было ехать? А все разъезжались, оставляя этот страшный город. Вы, рабочие ещё этого не поняли, а мы поняли ещё тогда - этот город страшен. И вскоре я осталась совсем одна, в начале одиночество было мне в тягость, но потом я привыкла; и, я забываю многое, иногда я забываю недели времени.
Я хожу в магазин пешком, я не езжу на машине - я всегда боялась машин. Это для меня большое испытание - поход в ваши кварталы. Ведь я не вижу здесь людей, а там их много - я боюсь их, но всё равно приходится идти. А так я всё время дома, всё время одна.
Корки стало её очень жалко:
- Если хочешь, я буду ходить за тебя в магазин или буду ходить вместе с тобой.
Она отстранилась от него и посмотрела ему в глаза, в которых была радость от того, что он может быть полезным ей, в её глазах были слёзы. Она отошла в сторону:
- Почему ты пришёл? Чего ты хочешь?
- Я просто хотел увидеть тебя.
Она молчала. И он молчал. Она стояла у окна и водила пальцем по стеклу. Солнечный свет заставлял блестеть её светлые волосы, они будто нашли с Солнцем общий язык и светились - Мери и Солнце.
- А ты придёшь ко мне ещё раз?
- Да.
Потом они сидели на крыльце дома и разговаривали. И Корки не подводил язык. Потом вдруг стали гоняться по лужайке и по дому, то ли за солнечными зайчиками, то ли друг за другом. Платье Мери развевалось, её грязные босые ступни мелькали. Корки грохотал своими большими ногами по ступеням и смеялся и не мог остановиться. Наверное, они гонялись за счастьем.
На прощание Корки только лишь осмелился прикоснуться к её руке. И ушёл в сумерки.
По дороге домой Корки опять взобрался на крышу дома, и смотрел в темноте на город, и на блестящую светом электричества и светом Луны реку. Корки представлял своё детство как яркую искрящуюся ёлочную игрушку, а сейчас город был таким! прекрасным, огромным и в нём совсем не было места злу - Корки забыл о нём, а сейчас и здесь было место только красоте и радости. И Корки заснул дома совершенно счастливым, не думая ни о чём плохом.
Его мать тоже была очень рада тому, что сын вернулся в таком хорошем настроении, что он доволен впервые за долгое время. Она пыталась распросить его, в чём же дело, и он конечно же ничего не сказал ей. Но она, уже не молодая женщина, поняла всё без слов - её сын влюбился.
Он уже не жил, ни на работе, ни дома, а просто терпел дни и перестал ждать выходных и ходил к Мери каждый день.
- Тебе нравится Солнце?
- Да, за то, что оно большое и греет всё - Солнце душа нашего мира.
- А что ты ещё любишь?
- Я люблю ветер, и я полюбил теперь каждое утро мира - когда я просыпаюсь вместе с ним в ожидании. Мир, просыпаясь, двигается и ждёт действий от нас. Я люблю ожидание - когда я жду встречи с тобой. Я люблю ещё ночь и город ночью.
Она насторожилась:
- Как же ты его любишь? Я боюсь темноты и города тоже. Он не добрый. И мы в плену у него.
Корки не понимал:
- Но он же так красив ночью!
- Только внешне - внутри он страшен.
Корки испугался, что она начинает бредить.
- А как ты относишься ко мне?
Корки хотел прокричать, что любит её, но постеснялся и промолчал.
- Ты пожалуйста уходи от меня пораньше, а то он когда-нибудь схватит тебя.
Корки не стал уточнять - кто он, он знал, что самое безопасное время в городе - ночь. Но чтобы не расстраивать её, он обещал.
- А тебе нравится твоя работа?.. Хотя, что это я спрашиваю - как может нравиться работать в этом месте?
Корки кивнул. Она разрушила очарование момента напоминанием. Откуда-то зазвучал город и умолкли птицы, перестало пахнуть нагретой травой, а пахнуло дымом. По улице пронеслись подростки на мотоциклах.
- А что ты любишь? - спросил Корки.
- Я люблю, когда я так спокойна и могу радоваться жизни. Люблю сама управлять своим телом. Я люблю небо и люблю цветы, - Мери взглянула на букет, что лежал рядом, подаренный Корки.
Корки очень стеснялся, когда покупал цветы, но заставил себя не торопиться -
выбирал долго и самые красивые цветы для букета.
- ...Ещё я люблю, когда пахнет травой, или сырыми от дождя стволами деревьев.
Ещё они поинтересовались друг у друга о вкусах на мороженое и сошлись во мнениях. Мери призналась, что давно не ела мороженого. Корки обещал принести. Но предложил в следующий выходной пойти вместе гулять по городу - она согласилась.
Мери в красивом платье. Они идут, взявшись за руки. Корки так доволен! Мери - дочь Солнца, со своими золотыми волосами; Корки - её приятель. И кажется, что вся природа за них, и всё в их честь. И свет, и воздух, и сам день. Но что-то пошло не так.
Мери выпустила руку Корки, стесняясь, что она настолько старше его, но стала держаться как можно ближе к нему. Они сходили в кинотеатр, на фильм, который очень понравился обоим. Они прошли по магазинам и сделали покупки -
продукты и ещё другие вещи. А до этого просто гуляли. Корки казалось, что мир улыбается им Солнцем и ветром, но вдруг заметил, что Мери в слезах.
- Что с тобой?
- Мне плохо... мне так страшно, - она стала всхлипывать, - они, все эти люди, смотрят на нас - на меня! - наблюдают. Мне кажется, что все они знают меня, знают какая я. Я никак не могу освободиться от их взглядов.
- Но Мери, на нас же никто не обращает внимания! Все идут по своим делам. Просто гуляют.
- Нет!.. Нет!..
- Да. Никто не смотрит на тебя.
- Нет, смотрят. Я же чувствую!..
Слёзы катились по её щекам всё сильней, она изподлобья озиралась по сторонам, как бедный, затравленный зверёк, она не знала куда себя деть. Корки обнял её, прижал к себе и повёл в безлюдный переулок.
- Я никак, - говорила она, - не могу убедить себя, что всё это не правда, что всё это мне только кажется, - она закрыла глаза и шла вслепую, ведомая Корки.
Мери становилось всё хуже, она еле передвигала ноги и как-то странно смотрела в сторону, мускулы на её шее напряглись, видно сведённые судорогой.
- Я не могу повернуть голову прямо... не получается...
Они шли, а она уже жалобно причитала, проклиная свою жизнь. Она попросила ехать домой на автобусе, так как не могла уже идти и хотела скорее попасть домой.
- ей всё хуже -
Всю дорогу она просидела с закрытыми глазами, у неё всё время шевелились губы, а кисти рук дрожали. Они вышли на остановке. А Мери было не узнать - напряжённое белое лицо, сгорбленная фигура. Домой она вошла в невменяемом состоянии. Корки рассовал продукты в холодильнике и стал укладывать Мери в постель. Она бредила. Но была тиха, не противилась ему. А он уже не узнавал её, она стала совсем другой. Он ушёл, более ничем не умея помочь. Но по дороге домой признался себе, что испугался. А должен был остаться.
Звёзды смотрят на нас. Мы перед лицом этого мира одни. И кроме нас никого нет, и этот мир для нас, а мы для него. И пусть будут Луна или Солнце на небе - всё равно я буду спать и видеть сны о тебе, я буду бодрствовать и думать и говорить о тебе.
Я люблю смотреть на тебя, как звёзды рассматривают Землю. Я люблю слушать тебя, как деревья слушают ветер. Я люблю говорить с тобой, как заря разговаривает с утром. Нет ни ночи, ни дня, а только время пребывания рядом с тобой. Я люблю это время.
Что за странная радость владеет мной, когда я вижу тебя? - я знаю, она называется любовью...
Я полюбил восходы, я полюбил закаты этого мира, потому что ты их видишь тоже, я полюбил жить, потому что и ты живёшь. Я люблю и ненавижу время; люблю его, когда ты рядом, и ненавижу, когда тебя рядом нет. И я готов вместить в себя океан любви - выпить его, а потом исторгнуть, чтобы утонуть в нём. И я никогда не умру, если не умрёшь ты, и не оставлю тебя одну. Зачем мне вся красота мира, если я не могу видеть тебя? Я разрушу всё и на обломках возведу алтарь тебе.
Безумная Мери в постели, а Корки рядом, и он шепчет ей слова - говорит и говорит их, но она вряд ли его слышит. Вокруг уже темно, Корки забыл про другое, есть только бледное лицо среди темноты - её лицо. И он продолжает бормотать. Слова кончаются, и он произносит уже что-то бессвязное - какие-то звуки, но не умолкает, надеясь, что она вернётся к нему, ориентируясь на его голос.
Он сидит всю ночь и следующий день, но безрезультатно. А в его голове память...
- А что ты не любишь?
- Я не люблю свою работу и иногда я не люблю себя. И иногда я не люблю и даже больше - ненавижу этот мир. Но с тех пор, как встретил тебя, наш мир стал мне больше нравиться.
- А я не люблю то время, когда не могу управлять своим телом, когда оно будто бы и не моё. Я, наверное, тоже не люблю себя.
- Я не люблю варёный бурак.
- А я нелюблю есть суп.
Они улыбнулись друг другу...
- Мери, где ты?!..
Она бродит вокруг не замечая его, делает бессмысленные движения, которые ей верно кажутся важными. Её лицо двигается - неприятное зрелище. Она говорит сама с собой. Прислушивается к чему-то.
- Где ты, Мери?..
Она мучается. Он мучается.
- память -
- Я помню, что в детстве наш город казался мне таким огромным - поездка на другой его конец была целым путешествием. Пересадки в транспорте, множество людей, никогда невиданные прежде места. А теперь всё известно и видано-перевидано, и поездка через весь город занимает не больше часа. Мир сжался, стал неинтересным и плоским, что-то ушло из него.
А помнишь, какие в детстве были праздники - настоящие! Это была подлинная радость. Они ожидались с нетерпением, а пролетали в один миг, как взрыв фейерверка. А как прекрасно и радостно было получать подарки, и ожидать их нетерпеливо. Было как-то светло везде, сам мир был одним фейерверком - где же всё это теперь? Для меня праздники умерли вместе с детством.
- пауза -
- А я однажды чуть не утонула, я упала с деревянного моста на реке, я была так мала, что ещё не умела плавать, но вода не утопила меня, а вытолкнула на поверхность, и мать подхватила меня.
- А я тоже тонул в детстве. Мне было полтора года, и я упал в бочку с водой, что была врыта в землю в саду. Я даже кое-что помню - мои глаза были открыты, и я видел свет в зелёной воде. Это, наверное, моё самое первое воспоминание. Когда меня вытащили из воды, я был без сознания, меня увезли в больницу.
- пауза -
Память - это, с одной стороны сокровищница человека, там может храниться столько хорошего, но с другой стороны - камера пыток, там содержится столько всего, что хотелось бы забыть.
- А как ты считаешь, где находится дом мечты?
- В небе, это озеро надежд и дом мечты стоит на его берегу.
- А где находится рай?
- Для меня рай - это моё детство, мой потерянный рай.