Он стоит у дверей синагоги,
Обездоленный, жалкий старик -
Стёрты в кровь обнажённые ноги,
Взор тускнеющий в землю поник.

Мимо важные дамы проходят,
От причала бредут рыбаки,
Ах, зачем они взгляды отводят
От протянутой тощей руки!

Ничего не осталось у Шлойме,
Хоть дожил он до древних седин.
В девятнадцатом, в буйном погроме
Был зарезан единственный сын.

Помнит он разбитных конвоиров,
Под регланами блеск портупей...
Боже! Нет справедливости в мире!
И за что? А за то, что еврей!

А жену его, мудрую Дору,
Сшиб налётчик прикладом в висок.
Не измерить бездонного горя.
Бедный старец шесть лет одинок.

Двадцать пятый. Сияет Одесса
В пёстрой гамме весёлой толпы,
И ему лишь под солнцем нет места
На подворье жестокой судьбы.

Нет страшнее сего эпизода,
И на скорбном лице старика -
Бесконечная драма народа,
Что мучительно длится века.