Виноградов В.С. : другие произведения.

В.С.Виноградов. Введение в переводоведение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
Оценка: 3.57*24  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В.С.Виноградов Введение в переводоведение (общие и лексические вопросы). В пособии рассматриваются как общие теоретические вопюсы современного переводоведения, ток и особенности перевода текстов на романских языках, способы и приемы работы с лексическим материалом, представляющим наибольшие трудности для перевода.

  
   ББК 81-7 В49
   В. С. Виноградов
   В49 Введение в переводоведение (общие и лексические вопросы). -- М.: Издательство института общего среднего образования РАО, 2001, -- 224 с.
   ISBN 5-7552-0041-6
   В пособии рассматриваются как общие теоретические вопюсы современного переводоведения, ток и особенности перевода текстов на романских языках, спо­собы и приемы работы с лексическим материалом, представляющим наибольшие трудности для перевода
   Издание отвечает существующим учебным программам па теории и практике перевода и предназначено прикде всего студентам старших курсов филологичес­ких и переводческих факультетов и отделений высших учебных заведений, а так­же всем, кто интересуется вопросами переводоведения и сопоставительного анализа языков
   ББК 81-7
   ISBN 5 7552-0041-6
  
   (C) В.С.Виноградов, 2001
  
   Настоящее пособие создано на основе существующих учебных программ по теории и практике перевода. Оно предназначено, прежде всего, студентам старших курсов филологических и переводческих факультетов и отделений высших учебных заведений и может быть использовано также аспирантами и всеми, кто интересуется вопро­сами переводоведения и сопоставительного анализа языков. В нем сообщаются сведения о разделах и проблематике современного пе­реводоведения, даются рекомендации относительно особенностей перевода текстов различных жанров и оптимальных способов и приемов работы главным образом с лексическим материалом, пред­ставляющим наибольшие трудности для перевода.
   Автор пособия опирался на достигнутые в переводоведении ре­зультаты и высказал свои взгляды на некоторые переводческие проблемы.
   В первой части книги затронуты общетеоретические вопросы (классификация переводимых текстов, характеристика эквивалент­ности, модели и этапы переводческого процесса, сущность фоновой информации и др.).
   Во второй части, наряду с теоретическим осмыслением лексико-переводческой тематики (дефиниция слова в переводоведении, ус­тановление информативного объема слова, определение видов межъязыковых переводческих лексических соответствий и др.), со­поставляются конкретные лексические пласты (слова-реалии, неоло­гизмы, архаизмы, имена собственные, фразеологические единицы и др.) в оригинале и переводе. Для этой цели иногда намеренно выби­рались наиболее сложные случаи словоупотребления, которые тре­буют от переводчика понимания всех смысловых оттенков и функ­ций оригинала, проникновения в подтекст, чуткого восприятия эмо­ционально-экспрессивного содержания текста и высокого уровня профессионального мастерства.
   Иллюстративный материал связан в основном с романскими языками (особенно испанским). Однако сама суть переводческих решений чаще всего универсальна, и предлагаемые рекомендации оказываются вполне приемлемыми и в переводческой практике, имеющей отношение к германским и другим языкам. Автор ис­пользует некоторые теоретические постулаты и положения, выска­занные ранее в его монографии "Лексические вопросы перевода художественной прозы" (М., 1978) и приводит множество приме­ров из опыта переводов художественной литературы как одной из наиболее сложных переводческих специализаций. Такие иллюст­рации позволяют наглядно показать необходимость творческого подхода к решению самых трудных и противоречивых проблем перевода.
   В настоящем пособии рассмотрены лишь некоторые вопросы пе­реводоведения, научной дисциплины, в которой много нерешенных проблем, спорных суждений, субъективных оценок, недоговоренно­стей и противоречий. Следует признать, что в переводоведении еще не выработано строгой и убедительной теоретической концепции процесса перевода, и это не случайно, так как этот процесс -- в высшей степени сложный аспект человеческой деятельности, тре­бующий комплексного и междисциплинарного подхода к его изуче­нию. Переводоведение находится сейчас на стадии накопления но­вых идей углубления и расширения специализаций. Некоторые даже утверждают, что в ближайшем будущем функциональный подход к анализу проблем перевода может дать толчок не только для разви­тия самого переводоведения, но и вообще стать основой многих фи­лологических исследований.
  
  
  
   ЧАСТЬ I
   i. O понятии "перевод"; возникновение отечественной теории перевода, задачи переводоведения
   Перевод -- одно из древнейших занятий человека. Различие язы­ков побудило людей к этому нелегкому, но столь необходимому труду, который служил и служит целям общения и обмена духовны­ми ценностями между народами. Слово "перевод" многозначно, и у него есть два терминологических значения, которые нас интересуют. Первое из них определяет мыслительную деятельность, процесс пе­редачи содержания, выраженного на одном языке средствами друго­го языка. Второе называет результат этого процесса -- текст устный или письменный. Хотя эти понятия разные, но Они представляют со­бой диалектическое единство, одно не мыслится без 'другого. Уместно также заметить, что в языкознании существует более широкое, чем перевод понятие двуязычной коммуникации. Главное место в ней за­нимает языковое посредничество, к которому относятся и перевод, и реферирование, и пересказ, и другие адаптированные переложения.
   Нынешние наименования перевода, например, в романских язы­ках, traduction (фр.), traducciСn (исп.), traduГБo (порт.), traduzione (t/m.), означения понятий "переврдить" (traduire, traducir, traduzir, tradurre) и "переводчик" (traducteur, traductor, tradutor, traduttore)1, появились лишь в XVI веке. До этого эти значения передавались другими словами.
   ' Заметим, кстати, что, например, в современном испанском языке существуют два термина для определения процесса перевода, traducciСn и interpretaciСn Первый из них означает перевод вообще, перевод письменный и результат перевода, текст, а второй -- толкование и перевод. Поэтому того, кто делает письменный перевод, ис­панец чаще назовет traductor, а устного переводчика -- intИrprete.
   Цицерон, переводивший труды Платона и Демвсфена, Гораций в трактате "Наука поэзии" использовали слово interpres в значении "переводчик", "толкователь". То же наименование употребляет пе­реводчик библии Святой Иероним (IV в. н. э.)- И в Средние века мо­нахи-переводчики пользовались именами interpres и hermЙneuma. Однако уже в конце той эпохи эта терминология становится мало­употребительной.
   В формирующихся романских языках понятие "писать на народ­ном языке", т. е. на народной латыни, передавалось теми же глаго­лами, что и понятие "переводить с латинского на народный язык": enromancier (фр.), romanear (uen.), romanzare и vulgarizzare (ит.). По­сле XII в. переводчика во Франции называли droguement (drugement) и trucheman (truchement), а в Италии -- drogomanno (и trucimanno), заимствованные из сирийского targmana и византийского dragoumanos (сравните в русском "толмач" из тюркских источников).
   В тот же период во французском языке от латинских translБtio (перенесение значения, метафора) и translater (передающий что-либо кому-либо) образуются слова translation и translateur в значении "пе­ревод" и "переводчик", которые были освоены и другими европей­скими языками.
   Возникновение книгопечатания стимулировало переводческую деятельность. Именно тогда и появились современные термины. К 1539 году относят появление глагола traduire, a в 1540 француз­ский гуманист и переводчик Э. Доле включает в один из своих трак­татов traduction и traducteur. В Испании возникают неологизмы traducir и traducciСn, а в Италии -- traduire и traduzione. В школьной практике продолжает употребляться термин version (анг.. франц., шпал.), versiСn (ucn.), обозначающий перевод на родной язык с гре­ческого и латинского.
   В свое время наша страна занимала одно из первых мест в мире по числу и тиражности ежегодно выпускаемых переводов прежде всего художественной литературы. Многие переводчики достигли в своих работах высот литературного мастерства. Впечатляющие дос­тижения переводческой практики не могли не привести к развитию теории перевода. У ее истоков стоит А. М. Горький. Великий писа­тель глубоко и верно понимал взаимоотношения практики и теории перевода в литературном процессе.
   В 1918 г. им основано издательство "Всемирная литература". Объединив известных ученых, писателей и переводчиков, он поста­вил перед ними одновременно практические и теоретические задачи. Необходимо было отобрать лучшие творения мировой литературы, выполнить их переводы и научно осмыслить достижения и просче­ты переводческой практики прошлого. Для приобщения новых чи­тателей к бесценному литературному наследию всех времен и на­родов "...нужна была теория художественного перевода, воору­жающая переводчика и ясными принципами, дабы каждый -- даже рядовой -- переводчик мог усовершенствовать свое мастерство"1. Первый шаг к созданию теории перевода сделал сам Горький, ко­торый подготовил предисловие к "Каталогу издательства "Все­мирная литература" при Наркомпросс" (1919) и написал несколько небольших заметок о художественном переводе2. Заметки эти он передал К. И. Чуковскому и поручил ему составить первое в отече­ственной филологии описание принципов художественного пере­вода. Таким образом, у отечественной переводческой школы исто­ки теории и практики оказались общими.
   Брошюру "Принципы художественного перевода", включавшую статьи К. И. Чуковского и Н. С. Гумилева, издали для служебного пользования также в 1919 г.3 А в 1930 г. увидела свет книга "Искусст­во перевода", ее составили значительно дополненная работа К. И. Чу­ковского и исследование А. В. Федорова "Приемы и задачи художе­ственного перевода". В 1931 г. М. П. Алексеев опубликовал в Иркут­ске большую статью "Проблемы художественного перевода". За не­сколько месяцев до начала Великой Отечественной войны почти одно­временно были изданы две книги, сыгравшие особую роль в развитии переводоведения: "Высокое искусство" К. И. Чуковского4 и "О худо­жественном переводе" А. В. Федорова.
   Сразу же после войны стали появляться публикации по вопросам перевода. Год от года число их росло. Это были не только статьи и книги о художественном переводе5, но и различные учебные посо-
   ' Чуковский К. Высокое искусство. М., 1964. С. 4.
   1 Там же. С. 349--352.
   3
   Во втором издании (1920) брошюра была дополнена двумя статьями Ф. Д. Ба­тюшкова.
   4 В 1964 г. опубликовано новое дополненное и переработанное издание этой книги.
   5 См. их подробную библиографию в сборниках "Мастерство перевода", которые
начали выходить с 1955 г.
  
   бия по переводу и первые труды по входившим тогда в моду про­блемам теории машинного перевода1.
   Для последующих лет вновь были характерны "малые исследова­тельские жанры". Статьи, заметки, рецензии, посвященные самым разнообразным видам переводческой деятельности (в том числе ма­шинному переводу), часто публиковались в выпусках: "Мастерство перевода", "Тетради переводчика", тематических сборниках ptС-личных издательств, а также в журналах, газетах и вузовских уче­ных записках. По вопросам теории перевода защищались кандидат­ские и докторские диссертации. Переводческая проблематика стано­вилась все более многообразной. Было ясно, что в переводоведении наступает новый этап и следует ожидать появления работ, обоб­щающих накопленный теоретический и практический опыт. Так оно и случилось. Только за три года (1971--1974) вышло из печати2 столько монографических исследований по теории перевода, сколь­ко их не выходило за всю историю отечественного переводоведения.
   В дальнейшем переводоведческие изыскания в нашей стране ста­ли привычным делом. Постоянно публиковались исследования и практические пособия, в которых на материале многих языков уг­лублялись знания о переводе и переводческой деятельности, предла­гались новые теоретические подходы, раскрывались способы и
  
   См , например, Соболев А. Н Пособие по переводу с русского на французский.
   М., 1952; Федоров А. В. Введение " теорию перевода. М., 1953, Морозов М. М. Посо­бие по переводу. М., 1956; Машинный перевод. М, 1957; Автоматический перевод.
   М., 1967; Аристов Н. Б. Основы перевода. М., 1959; Левицкая Т. Р., Фитерман А. М.
   Теория и практика перевода с английского языка на русский. М., 1963; Ревзин ђi. И.,
   Розенцвейг В. Ю. Основы общего и машинного перевода. М., 1964; Туровер Г. Я,
   Триста Ц. А., Долгополъский А- Б, Пособие по устному переводу с испанского языка
для институтов и факультетов иностранных языков. М., 1967; Миньяр-Белоручев Р. К.
   Пособие по устному переводу. М., 1969; Гак В. Г., Льет К>. И. Курс перевода.
  
М, 1970 и др.
   2 Вот перечень наиболее значительных из них: Коптилов В, В. Актуальные тео­ретические вопросы украинского перевода. Киев, 1971; Копанев П. И. Вопросы истории и теории художественного перевода. Минск, 1972; Гачечиладзе Г. Художе­ственный леревод и литературные взаимосвязи. М., 1972; Комиссаров В. Н. Слово о переводе. М., 1973; Эткинд Е. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. Л., 1973; Рецкер Я, И. Теория перевода и переводческая практика.
М., 1974, к этому следует добавить книгу чешского ученого Иржи Левого "Искус­ ство перевода" (М , 1974) м работу А В Федорова "Очерки общей сопоставитель­ной стилистики" (М., 1971); в 1975 году "в Москве вышла в свет монография Барху­
дарова Л С "Язык и перевод".
   приемы преодоления трудностей перевода и т. и1. Причем просле­живались три направления в развитии переводоведения: лингвисти­ческое, литературоведческое и машинное (инженерное, прикладное).
   Лингвисты сосредоточили свои усилия на изучении процесса пе­ревода, построении его гипотетических моделей, сопоставлении текстов оригинала и перевода с целью установления лексических, (C)рамматических, и текстовых соответствий и на определении пере-водоведческих закономерностей, описании переводческих приемов при передаче содержания оригинала, а также на поисках критериев эквивалентности (адекватности) перевода и эффективных методов обучения переводу.
   Литературоведы основное внимание уделяли аксеологическим аспектам перевода. Обычно они изучали художественные тексты, стремясь оценить перевод с точки зрения его эстетической эквива­лентности оригиналу, роли языка перевода в развитии духовной культуры, его соответствия нравственным потребностям эпохи. Многие работы литературоведов и переводчиков художественной литературы посвящены чисто профессиональной стороне перево­дческого ремесла, обмену опытом переводческой деятельности и оценке достоинств и недостатков конкретных переводов.
   _' Перечисляем лишь основные работы начала 1970--1990-х ir.: Черняховская Л. А. Перевод и смысловая структура. М, 1976; Чернов Т. В. Теория и практика синхронного перевода. М., 1978; Виноградов В. С. Лексические вопросы перевода художественной прозы. М., 1978; Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистики. M., I978; Стрел­ковский Г. U Теория и практика военного перевода M , 1979; Влахов С, И., Фло-рин С. П. Непереводимое в перейоде. Mi,1980; Комиссаров В. Н. Лингвистика перевода. М., 1980; Рагойша В. П. Проблемы перевода с близко-родственных языков. Минск, 1980; Попович А. Проблемы художественного перевода. М., 1980; "Миньяр-Белоручев Р. К. Общая теория перевода и устный перевод.'М., 1980; Латышев Л: X. Курс перевода (эквивалентность перевода и способы ее достижения). М., 1981; Люби­мов Н. Перевод -- искусство. М., 1982; Федоров А. В. Искусство перевода и жизнь литературы. Л., 1983; Федорое А. В. Основы общей теории перевода (лингвистиче­ские проблемы). М., 1983; Нелюбин Л. Л. Перевод и прикладная Лингвистика. М., 1983; Лилова А. Введение в общую теорию перевода. М., 1985; Львовская Э. Д. Теоретические проблемы перевода. М., 1985; Художественный перевод. Проблемы и суждения. М., 1986; Щетинкин В. Г. Пособие по переводу с французского на рус­ский. М., 1987; Перевод -- средство взаимного сближения народов. М., 1987; Крупнов В. Н. Лексикографические аспекты перевода. М., 1987; Латышев Л. К. Перевод: проблемы теории, практики и методики преподавания. М., 1988; Швейцер А. Д Теория перевода. Статус, проблемы, аспекты. М., 1988; Перевод и интерпретация текста. М., 198в; Семенец О. Е., Панасъев А. Н. История перевода. Киев. 1989; Комиссаров В. Н Теория перевода) М., 1990; Therednichenko A. J., Koval Y. D. ThИorie et practique de la Iraduceion. Le FranГais. Kiev, 1991; Alesina N. M., Vinogradov V. S. TeorМa y prАctica delЮ traducciСn. El espaЯol. Kiev, 1993.
  
   Что касается машинного направления, то оно возникло в период увлечения идеей создания автоматического перевода и имеет при­кладное значение. Оно разрабатывает проблемы моделирования ма­шинного перевода, "прямого" через язык-посредник, или трехэтап-ного (анализ -- преобразование -- синтез), пытается формализовать переводческую деятельность человека, найти методы эффективной обработки лингвистической информации, выявления синтаксиче­ских структур языка, описания смысла лексических единиц, состав­ления алгоритмов и программ перевода с одного языка на другой для конкретной электронной аппаратуры.
   Следует заметить, что практика свидетельствует о близости лин­гвистического и литературоведческого направлений. По крайней мере, при анализе переводоведческих проблем, например, на мате­риале художественного перевода лингвисту не обойтись без эстети­ческих оценок и литературоведческих подходов, а литературоведу, размышляющему о переводе, постоянно приходится обращаться к лингвистическим понятиям. Поэтому не лучше ли будет рассматри­вать эти две исследовательские ветви в рамках одного направления -- филологического?
   Как часто случается в филологии, дефиниции термина "перевод" зависят от исследовательских целей и взглядов ученого и его при­надлежности к той или иной научной школе. Так, один из основате­лей отечественного переводоведения А. В. Федоров, для которого материалом анализа "служат только тексты как речевые произведе­ния"1, считает, что перевод означает умение "выразить верно и пол­но средствами одного языка то, что уже выражено ранее средствами другого языка"2. Сторонница структурных методов исследования А. А Черняховская определяет перевод как "преобразование струк­туры речевого произведения, в результате которого, при сохранении неизменным плана содержания, меняется план выражения "один язык заменяется другим"3. Приверженцы денотативных взглядов на перевод считают его процессом "описания при помощи языка пере­вода денотатов, описанных на языке оригинала"4; последователи трансформационных методов полагают, что перевод -- это "преоб­разование единиц и структур ИЯ (исходного языка. -- В.В.) в еди-
   1 Федоров А В. Основы общей теории перевода. М., 1983. С. 10.
   2 Там же, С. 10.
   1 Черняховская Л А. Перевод и смысловая структура. М., 1976, С. 3. 4 Комиссарове H Слово о переводе. М., 1973. С. 32.
   ницы и структуры ПЯ (переводящего языка. -- В.В.)"1, а например, придерживающиеся семантических теорий утверждают, что перевод "заключается в раскрытии сущности эквивалентных отношений ме­жду содержанием оригинала и перевода"2. И так далее.
   Целесообразно и в этом пособии предложить исходное рабочее определение перевода как вызванного общественной необходимо­стью процесса и результата передачи информации (содержания), выраженных в письменном или устном тексте на одном языке, по­средством эквивалентного (адекватного)3 текста на другом языке. Это определение нуждается в комментарии.
   Во-первых, под информацией понимается все содержание, все сведения как смыслового, так и стилистического, эмоционально-экспрессивного, функционального, оценочного, жанрового, эстети­ческого характера, закрепленные в оригинальном тексте и подлежа­щие передаче при переводе на другой язык. Таким образом, инфор­мацией именуется то, что в кибернетике не изучается, а лишь изме­ряется. По Винеру "информация -- это обозначение содержания, полученного из внешнего мира в процессе нашего приобщения к нему и приспосабливания к нему наших чувств"4. Иначе говоря, в кибернетике имеют дело не с информацией как таковой, а с ее мате­риальным выражением посредством соответствующих слов, знаков, сигналов и т. п. Кибернетическая мера количества информации от­торгнута от реального содержания любого знака или сигнала, от смыслов и эмоций, выражаемых словом, отторгнута как раз от того, что для нас составляет главный объект изучения.
   Во-вторых, следует пояснить, что под эквивалентностью (адекват­ностью) понимается наиболее полное и идентичное сохранение в тек­сте перевода жанрового своеобразия оригинала и всей разнообразной информации, содержащейся в тексте подлинника. Лишь служебная внутриязыковая информация (о ней еще пойдет речь в разделе об ин­формативном объеме слова), не передается, так как она сообщает све­дения о так называемых "пустых" грамматических категориях (род неодушевленных существительных и глагола, род, число и падеж прилагательных, некоторые категории местоимений и т. п.), свойст­венных системам тех или иных языков. Эквивалентность перевода
   ' Комиссаров В. Н. Слово о переводе. М., 1973. С. 38.
   2 Там же. С. 42--43.
   3 О предпочтительности термина "эквивалентность" будет сказано в соответствую­
щем разделе.
   4 Винер Н. Кибернетика и общество. М , 1958. С. 31
   оригиналу понятие относительное. Ее уровень и специфика меняются в зависимости от способа и жанра переводного текста. Равно как тре­бования к эквивалентности перевода научных, деловых и, например, художественных текстов также будут различными (см. ї 3).
   Теория перевода или переводоведение обычно определяется как научная дисциплина, в задачу которой входит изучение процесса перевода и его закономерностей; раскрытие сущности, характера и регулярности межъязыковых переводческих соответствий различно­го уровня путем обобщения и систематизации наблюдений над кон­кретными текстами оригинала и перевода; описание приемов и спо­собов перевода, рассмотрение истории переводческой практики и теории, определение роли переводов в развитии отечественной куль­туры.
   Объектом изучения является сам процесс перевода во всех мно­гообразных проявлениях и различные переводные тексты и их ори­гиналы, сравнение которых предоставляет исследователям объек­тивные данные для развития теории перевода.
   Принято считать, что у переводоведения есть несколько основ­ных разделов:
   Рбшая теория перевода изучает универсальные закономерности процесса перевода вообще и в зависимости от жанра переводимых текстов, определяет теоретические основы межъязыковых, стилисти­ческих, функциональных и т. п. соответствий, специфику устного и письменного перевода и т. п. А. В. Федоров определял общую теорию перевода как "систему обобщения, применимых к переводу разных видов материала с разных языков на разные языки"1.
   Частные теории перевода выявляют особенности перевода с од­ного конкретного языка на другой, типы соответствий между кон-кретными языковыми единицами и явлениями, виды окказиональ­ных речевых соответствий, индивидуальных стилистических прие­мов переводчиков и т.п.' Иными словами, это "итоги работы по ис­следованию перевода с одного конкретного языка на другой и пере­вода конкретных видов материала"2. Конечно, общее и частное все­гда взаимосвязано. Частные теории перевода, опираются на широ­кий эмпирический материал, обогащают общую теорию, делая ее более достоверной и доказательной.
   1 Федоров А. В Основы общей теории перевода. М., 1983. С. 20.
   2 Там же.
   Специальные теории перевода исследуют специфику различных ви­дов переводческой деятельности (перевод устный, письменный, син­хронный, последовательный, абзацно-фразовый и т. д.) и особенности, своеобразие и закономерности, обусловленные жанром переводимого произведения (перевод художественной, научной, технической, пуб­лицистической и т. д, литературы),
   История практики и теории перевода связана с исследованием исторических этапов и основных направлений переводческой дея­тельности, периодизацией переводов, варьированием представлений о сущности перевода, роли переводной литературы в национальных литературах и т. п.
   Критика перевода дает оценку адекватности переводов оригина­лу, определяющая значение переводов для культуры принимающего языка. Это направление обычно связано с переводами художествен­ной литературы и только начинает оформляться в самостоятельный научно-обоснованный раздел переводоведения.
   Особое место занимает теория машинного перевода, на основе которой делаются попытки смоделировать процесс естественного перевода и создать переводящие машины, а также инженерные ус­тановки, содержащие сведения о лексико-грамматических и семан­тических соответствиях различных языков. Теоретики машинного перевода опираются на данные таких наук, как информатика, кибер­нетика, математика, семиотика и др.
   С переводоведением тесно связана методика преподавания пере­вода. Она разрабатывает наиболее оптимальные методы обучения различным видам и типам устного и письменного перевода с одного языка на другой.
   Некоторые исследователи считают1, что в современном перево­доведении существуют еще два раздела: практикология перевода. включающая в себя социологию перевода, редакционную работу над переводом, методологию критики перевода, и дидактика перевода. изучающая вопросы обучения переводчиков и составления пособий для них. Этот последний раздел совпадает с уже упомянутой мето­дикой преподавания перевода.
   Уже говорилось, что в переводоведении изучается как процесс перевода, происходящий в сознании человека, так и результаты это­го процесса, речевые произведения, тексты. Именно эти последние являются единственным материализованным свидетельством осу-
   1 См.- Попович А. Проблемы художественного перевода. М., 1980. С. 28.
   ществленного процесса перевода и конкретным материалом для со­поставительного научного анализа, позволяющим установить ком­муникативные и переводоведческие закономерности, способы и приемы эквивалентной передачи разнообразной и многоплановой информации оригинала в переводе. Из сказанного следует, что пере­водоведение обречено на междисциплинарный подход к разработке определенных тем и анализу определенного материала. В переводо­ведении используются данные таких наук, как лингвистика, литера­туроведение, история, социология, психология, этнография, семио­тика, информатика и некоторых других. Однако главное заключает­ся в том, что переводоведение имеет дело с изучением процессов передачи произведений духовной культуры одной языковой общно­сти к другой, со сравнительным анализом по различным параметрам письменных и устных текстов оригинала и перевода. Это со всей очевидностью еще раз свидетельствует о том, что переводоведение является филологической дисциплиной, входящей в содружество гуманитарных дисциплин, объектом которых является язык и текст как выразители духовной культуры человека в обществе.
   2. тексты для перевода и их классификация
   Из предложенной ранее дефиниции перевода следует, что в пере­водоведении существует два взаимосвязанных уровня исследований: процессуальный и текстовый. Процессуальный опирается главным образом на дедуктивные методы, так как процесс перевода не дан нам в непосредственное наблюдение. Он происходит в святая свя­тых человека, в его сознании. Материальным объектом, доступным для конкретного переводоведческого анализа, являются тексты ори­гинала и перевода, письменные или звучащие. Функциональная, содержательная и эмоциональная специфика этих текстов в значи­тельной степени влияют на методологию и методику исследования. Поэтому классификация текстов (в самом общем плане), которые в существующей практике могут подлежать переводу, необходима.
   Тексты для переводов чрезвычайно разнообразны по жанрам, стилям и функциям. Поэтому переводчику важно знать, какой вид текста ему надлежит переводить. Типы текстов определяют подход и требования к переводу, влияют на выбор приемов перевода и оп­ределение степени эквивалентности перевода оригиналу. Цели и задачи переводчика оказываются различными в зависимости оттого, что он переводит, поэму или роман, научную статью или газетную информацию, документ или техническую инструкцию. И законо­мерности перевода каждого из жанров имеют свои отличия.
   Филологи давно пытаются произвести классификацию текстов. Однако сделать это нелегко: слишком велико их многообразие и слишком заметно взаимопроникновение языковых средств и разно­видностей речи в некоторых типах текстов. Наиболее убедительны­ми представляются классификации, в основу которых положены функциональные признаки. В свое время академик В. В. Виноградов предложил подразделять стили языка и речи, исходя из трех основ­ных функций языка: общения, сообщения и воздействия (предупре­дим, что у языка выделяются и другие функции). Эта идея использу­ется и для классификации текстов, так как они относятся к какому-либо стилю речи, а этот последний является системной реализацией функционально-обусловленных языковых средств, т. е. стилей языка.
   Функция общения основная в сфере повседневного общения лю­дей. Текстам, информирующим о чем-либо носителей языка, свой­ственна преимущественно функция сообщения. Функция воздейст­вия чрезвычайно важна для художественных и публицистических текстов, которые не только обращены к разуму, но и к чувствам че­ловека. Они рассчитаны на то, чтобы определенным образом воз­действовать на реципиента, на того, кто их воспринимает.
   Хотя стиль материально воплощается в тексте, но отождествлять эти два понятия нельзя. Стиль -- это лексико-грамматическое единст­во в многообразии текстов, которое оказывается характерным для определенной категории текстов. А раз это так, то при классификации текстов должна учитываться их принадлежность к тому или иному функциональному стилю. Конечно, жесткая текстовая классификация вряд ли возможна. Речетворчество многослойно. Речевые стили взаимовлияют друг на друга и взаимопроникают. Есть переходные и периферийные стилевые реализации. Однако в каждом тексте есть нечто определяющее, составляющее его специфику. Это и позволяет
   подразделять тексты на классы. В детальной классификации- неизбеж­но появятся подклассы, виды, подвиды и т. д.
   Итак, принимая во внимание функции языка и стили языка и ре­чи, целесообразно выделить шесть основных функционально-стиле­вых типов текстов1:
   Разговорные тексты. Они могут подразделяться на разговорно-
бытовые, разговорно-деловые и др. Разговорные тексты выполняют,
функцию общения, реализуются в устной диалогической форме и ори­
ентируются на взаимную коммуникацию ради каких-нибудь целей.
   Официально-деловые тексты, к которым относятся великое
множество государственных, политических, дипломатических, ком­
мерческих, юридических и тому подобных документов. У них ос­
новная функция сообщения. Как правило, они существуют в пись­
менной форме, которая в некоторых видах документов бывает срав­
нительно жестко регламентированной.
   Общественно-информативные тексты. Они содержат самую
различную информацию, проходящую по каналам массовой комму­
никации, газетам, журналам, радио и телевидению. Их главная функ­
ция -- сообщение. Эти тексты могут быть тенденциозными и рассчи­
танными на определенное воздействие, на обработку общественного
мнения. Однако функция сообщения остается у них основной, форми­
рующей типологию текста. Форма этих текстов чаще всего письмен-
   ' Тот факт, что дифференциация текстов сопряжена с большими трудностями, под­тверждается существованием многих, иногда даже противоречивых классификаций. В статье Катарины Райс "Классификация текстов и методы перевода" ("Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике". М., 1973. С. 202--228) перечисляются следующие классификации текстов, принадлежащие различным авторам: I -- а) тех­нические тексты и тексты естественных наук, б) философские, в) литературные; II -- а) информационные, Документальные и научные, б) общественно-политические, в) художественные; III -- а) прагматические, б) литературные (художественные); IV -- а) прагматические, б) эстетико-художественные, в) лингвистические, г) этнографиче­ские; V -- а) религиозные, 6) литературные, в) деловые, г) официальные; VI --
   а) религиозные, б) художественные, в) стихотворные, г) детская литература, д) дра­
матургические, е) кинофильмовые, ж) технические. Сама Катарина Райс предлагает свое
деление: а) тексты.ориентированные на содержание (сообщения прессы, репортажи,
коммерческие тексты, официальные документы, учебная и специальная литература,
отчеты, трактаты, гуманитарные, естественнонаучные и технические тексты и т. п.);
   б) тексты, ориентированные на форму (художественная проза, поэзия, эссе,
жизнеописания и т. п.), в) тексты, ориентированные на обращение (реклама, агитация,
проповедь, пропаганда, полемика и т. п ); г) аудио-медиальные тексты (радио- и
телепередачи, сценические произведения, все тексты, которые сопровождаются
внеязыковым оформлением, исполнительским, музыкальным, декоративным и т. п.).
   ная. На радио и телевидении письменные тексты ретранслируются в устной форме. Нечто подобное происходит и с ораторской речью, когда она воспроизводит письменный оригинал.
   Научные тексты, имеющие много подтипов, видов и подвидов, в зависимости от областей знаний и назначения. Среди них вы­
деляются, прежде всего, тексты специальные, рассчитанные на про­фессионалов, и научно-популярные, предназначенные для массового
читателя. Всем им присуща функция сообщения и ориентация на логически последовательное, объективное и доказательное изложе­
ние содержания. Научные тексты реализуют ся главным образом в письменной форме. На конференциях, съездах, симпозиумах и т. п.
их форма может быть устной.
   Художественные тексты, охватывающие все жанровое раз­нообразие художественной литературы, литературной критики и
публицистики. У них две основные взаимосвязанные текетообразующие функции: воздействия и эстетическая. В таких текстах
особое значение приобретает форма изложения. В литературе во­
площается не только и не столько рациональное, сколько художест­
  
венное и эстетическое познание действительности. От того, как и в
  
какой форме материализуется содержание, зависит эстетическая
  
ценность произведения и уровень эмоционально-экспрессивноговоздействия на читателя. В художественных текстах используются
единицы и средства всех стилей, но все эти стилевые элементы
включаются в особую литературную систему и приобретают новую,
эстетическую функцию. Конечно, художественные тексты следует
подразделить на виды, например, соответствующие литературным
жанрам. У каждого из видов" окажется своя художественная, языко­
вая и функциональная специфика.
   Религиозные сочинения. Их содержание, характеристики отли­
чаются особым своеобразием. Основнре место среди них занимают
канонические книги Священного писания, апокрифы, Жития святых,
проповеди, теологические сочинения. Переводы библейских книг
имеют многовековую историю. Библейские переводы связаны с экзе­
гетикой -- разделом богословия, трактующем многозначность неко­
торых текстов Библии и библейской лексику уточнением текстов.
  
  
   3. Проблема эквивалентности и тип перев Gодимого текста
   С эквивалентностью перевода оригиналу происходит нечто по­добное заключению врачей в справках общего характера. Врачи пи­шут: "Практически здоров", т.' е. пациент может работать, хотя тео­ретически у него Бог знает какие хвори. Так и с переводческой экви­валентностью. Переводчик-профессионал всегда добьется практиче­ской информационной эквивалентности перевода подлиннику, но в теоретическом плане она, эта эквивалентность, весьма различна. Можно заранее утверждать, что любой перевод никогда не будет абсолютно идентичен каноническому тексту оригинала. Эквива­лентность перевода подлиннику всегда понятие относительное. И уровень относительности может быть весьма различным. Степень сближения с оригиналом зависит от многих факторов: от мастерства переводчика, от особенностей сопоставляемых языков и культур, эпохи создания оригинала и перевода, способа перевода, характера переводимых текстов и т. п. Нас будет интересовать последний из названных факторов. Но прежде разберемся в терминах. В теории и практике перевода оперируют такими сходными понятиями, как эквивалентность, адекватность и тождественность. В ши­роком плане эквивалентность понимается как нечто равноценное, равнозначное чему-либо, адекватность -- как нечто вполне равное, а тождество -- как нечто обладающее полным совпадением, сходст­вом с чем-либо. Видимо, эта меньшая семантическая категоричность слова "эквивалентность" и сделало его предпочтительным в совре­менном переводоведении1. Хотя, конечно, понятия адекватности, тождественности, полноценности и даже аналогичности остаются в том же семантическом поле, что и термин "эквивалентность" и ино­гда дублируют друг друга. На наш взгляд, под эквивалентностью, в теории перевода следует понимать сохранение относительного ра­венства содержательной, смысловой, семантической, стилистиче­ской и функционально -- коммуникативной информации, содержа­щейся в оригинале и переводе. Следует особо подчеркнуть, что эк­вивалентность оригинала и перевода -- это прежде всего общность
   1 См. Латышева Л. К. Разноязычные тексты как объект отождествления в переводе // Текст и перевод. М., 1988. С. 24.
   понимания содержащейся в тексте информации, включая и ту, кото­рая воздействует не только на разум, но и на чувства реципиента и которая не только эксплицитно выражена в тексте, но и имплицитно отнесена к подтексту. Эквивалентность перевода зависит также от ситуации порождения текста оригинала и его воспроизведения в языке перевода. Такая трактовка эквивалентности отражает полноту и многоуровневость этого понятия, связанного с семантическими, структурными, функциональными, коммуникативными, прагматиче­скими, жанровыми и т. п. характеристиками. Причем все указанные в дефиниции параметры должны сохранятся в переводе, но степень их реализации будет различной в зависимости от текста, условий и способа перевода.
   В переводоведении нередко встречается тезис о том, что главным определяющим принципом эквивалентности текста является комму­никативно-функциональный признак, который складывается из ра­венства коммуникативного эффекта, производимого на реципиентов оригинального и переводного текстов1. С этим постулатом можно было бы согласится с некоторыми оговорками и пожеланиями. Од­нако при трактовке коммуникативно-функциональной эквивалент­ности утверждается, что, создавая текст на языке Б, переводчик, строит его таким образом, чтобы получатель на языке Б воспринял его так же, как и получатель на языке А. Иными словами, в идеале сам переводчик не должен привносить в текст сообщения элемент своего собственного восприятия, отличного от восприятия этого сообщения тем получателем, которому оно было адресовано. На самом деле восприятие переводчика и любого из получателей речи не способно оказаться одинаковым в силу самых различных лично­стных, культурных и социальных причин. Переводчик, например, художественной литературы, воспринимает текст не как некий неиз­вестный среднеарифметический носитель языка, а как данный ре­цептор, как конкретный служитель "высокого искусства" перевода. И конечно же, он не подгоняет свой перевод под восприятие двух абстрактных существ: заграничного читателя икса и отечественного книголюба игрека. Потому что у этих иксов и игреков восприятие не может быть клонированным. Оно обязательно в чем-то различно. И к тому же подлинный смысл, например, художественного произве­дения никогда не исчерпывается полностью и что приближение к нему бесконечный процесс.
   ' См., например: Латышев Л. К. Перевод: проблемы теории, практики и методики преподавания. М., 1988, глава 2.
   Цель перевода состоит не в подгонке текста под чье-то воспри­ятие, а в сохранении содержания, функций, стилевых, стилистиче­ских, коммуникативных и художественных ценностей оригинала. И если эта цель будет достигнута, то и восприятие перевода в язы­ковой среде перевода будет относительно равным восприятию ори­гинала в языковой среде оригинала. Преувеличение роли коммуни­кативно-функционального фактора в переводе приводит к размыва­нию внутреннего содержания, информативной сути самого текста, оригинала и перевода, к замещению сущности объекта реакцией на него со стороны воспринимающего субъекта. Определяющим стано­вится не сам текст, а его коммуникативная функция и условия реа­лизации.
   Коммуникативно-функциональная эквивалентность является по­нятием относительным, одним из важных, но не основных компо­нентов понятия переводческой эквивалентности.
   Следует решительно подчеркнуть, что главное в любом переводе -- это передача смысловой информации текста. Все остальные ее виды и характеристики, функциональные, стилистические (эмоциональ­ные), стилевые, социолокадьные и т. п. не могут быть переданы без воспроизведения смысловой информации, так как все остальное со­держание компонентов сообщения наслаивается на смысловую ин­формацию, извлекается из нее, подсказывается ею, трансформирует­ся в образные ассоциации и т. п.
   Известно, что перевод материализуется в двух формах, устной и письменной- Уровень эквивалентности устных и письменных пере­водных текстов весьма различен. Вначале рассмотрим сферу устного перевода1, который обычно подразделяется на последовательный (включая абзацно-фразовый) и синхронный. Наиболее сложным для достижения эквивалентности является синхронный перевод. Сама сущность этого вида перевода не позволяет добиться высокой сте­пени эквивалентности. Ведь при синхронном переводе устная пере­водная речь порождается почти одновременно с восприятием устно­го сообщения на языке оригинала. Именно темпоральный (вре­менной) фактор влияет, прежде всего, на снижение уровня эквива­лентности. Синхронист запаздывает в передаче смысла по сравне­нию с речью оригинала, возникает так называемая "синфазность",
   1 Подробный анализ особенностей устного перевода см.: Миньяр-Белоручев Р. К. Последовательный перевод М., 1969; Чернов Г В, Теория и практика синхронно­го перевода М., 1978.
   фазовый сдвиг. С другой стороны, переводчик обязан закончить пе­ревод в тот же временной отрезок, что и оратор. Неизбежность фа­зового сдвига и темпорального (временного) ограничителя обязыва­ет переводчика изыскивать возможность для линейных (горизон­тальных) синтаксических трансформаций, для словесного уплотне­ний (спрессовывания, свертывания) передаваемой информации и сокращения семантической избыточности, если она есть в сообще­нии оратора. Под линейными синтаксическими трансформациями Понимается, Например, употребление слова вместо фразеологизма, или вместо глагольного оборота, или превращение сложноподчи­ненного предложения в сложносочиненное или в самостоятельное предложение, или снятие местоименных повторов и т. п. Все это позволяет получить необходимый резерв времени для синхронного перевода. Для этих же целей используют приемы уплотнения ин­формации, т. е. передачи ее меньшим объемом лексических единиц, и сокращения семантической избыточности, если оратор грешит употреблением характерных для него и в принципе засоряющих его речь вводных слов и выражений. Конечно, переводчик-синхронист экономит время и на так называемом вероятностном прогнозирова­нии, т. е. умении предугадывать смысл фразы по ее начальным лек­сическим единицам, ключевым словам, а также благодаря увеличе­нию темпа собственной речи по сравнению с речью оратора. Это важный прием, хотя и сопряженный с определенным риском. Ис­следователи подсчитали, что если синхронисту приходится говорить в ритме 150--200 слов в минуту, то неизбежны пропуски и ошибки. Следует упомянуть также, что при синхронном пе*реводе теряются личностные характеристики' речи оратора, тембр и модуляции голо­са, экспрессивность интонации и т. п.
   Синхронный перевод может осуществляться и с листа, когда пе­реводчик, не только слушает оратора, но и видит переданный ему' текст выступления.
   Еще один тип устного перевода -- это последовательный, кото­рый выполняется пофразно или поабзацно и может сопровождаться стенографическими записями переводчика или пометками о ключе­вых понятиях. Однако у всех этих видов устного перевода сохраня­ется сходная с собственно синхронным переводом неполнота экви­валентности.
   Итак, эквивалентность устного перевода оригиналу следовало бы определить как редуцированную относительную эквивалентность.
   Каков же характер эквивалентности у письменного перевода книжных и вообще печатных текстов? Ранее была предложена клас­сификация письменных текстов, которые чрезвычайно разнообразны по жанрам, стилям, функциям и т. д. Их характер определяет подход и требования к переводу и степень его эквивалентности оригиналу.
   Следует также напомнить, что в отличие от устного письменный перевод делается, при постоянном обращении к подлиннику. Сверка перевода с оригиналом может быть многократной. Если переводчик не слишком ограничен во времени, он может прибегать к помощи различных словарей, справочников, энциклопедий и т. п. В процессе перевода он творчески раскрепощен. Его ограничивает лишь обяза­тельство перевести иноязычный текст с наибольшей информацион­ной точностью.
   Принимая во внимание предложенную рабочую классификацию текстов, попытаемся кратко охарактеризовать степень относитель­ной эквивалентности, свойственную различным типам текстов.
   При бытовом общении в переводе разговорных текстов, как пра­вило, нужды не бывает. В сфере делового общения уровень относи­тельной эквивалентности устного перевода связан с параметрами, о которых шла речь выше.
   Официально-деловые тексты полностью ориентированы на пере­дачу содержания. Их форма в большинстве случаев бывает стерео­типной. Обращения, зачины текста, последовательность изложения, концовки документов в каждом языке подчиняются строгим прави­лам риторики и изобилуют языковыми штампами.
   В языке перевода сохраняется композиция оригинала, но сами языковые штампы могут отличаться по внутренней форме, совпадая по содержанию. В европейских языках высока культура и стандар­тизация письменной переписки. В современном русском языке го­раздо меньше устоявшихся риторических штампов. Поэтому при переводе иногда приходится прибегать к дословному изложению. Прием дословного перевода нередко используется в дипломатиче­ских документах, где каждое слово особенно значимо. Неосторож­ное употребление слова может послужить поводом для различных толкований и даже дипломатических осложнений.
   Относительность эквивалентности названных текстов определя­ется различиями в языковых клише, в риторических структурах, возможностью появления элементов буквализма и стилистической нейтрализации текста перевода, а также несовпадением характери­стик нейтрального стиля в различных языках.
   Характер относительной эквивалентности общественно-инфор­мативных текстов, воспроизводимых в устной форме, соответствует степени редуцированности, о которой упоминалось в начале этого раздела.
   Другое дело газетные и журнальные публикации. Как правило, для них характерно использование значительного числа привычных клише, стереотипных фраз, газетных штампов, политических терми­нов и понятий, социальных реалий и т. п. В некоторых публикациях используются придуманные журналистами оценочные слова, обыг­рываются жаргонные и просторечные слова и выражения.
   В этом случае переводчик стремится прежде всего передать точ­ный социально-политический смысл таких публикаций и их общест­венную направленность. Для этого ему приходится "корректиро­вать" стиль подлинника под газетно-журнальныи стиль языка пере­вода. Исследователи отмечают, что переводчик производит различ­ные синтаксические трансформации рематематического характера, подыскивает устоявшиеся в языке перевода соответствия. Все это свидетельствует о том, что у таких переводов эквивалентность так­же относительная, но ее уровень близости к оригиналу более высо­кий, чем при устном переводе. Отличия между оригиналом и пере­водом возникают за счет разницы в стиле газетно-журнальных пуб­ликаций и пояснительных экспликаций в переводе. В этих случаях даже слоеный объем перевода и оригинала может заметно разли­чаться. Переводы часто оказываются многословнее оригинала.
   Степень относительной эквивалентности научных текстов зависит от их типов и видов. Замечено, что чем более формализован научный текст, а это происходит прежде всего в естественных нау­ках, тем более эквивалентен его перевод оригиналу. Переводы неко­торых трудов по математике, химии или биологии, состоящих из стереотипных фраз, которые вводят соответствующие формулы, оказываются почти тождественными оригиналу. При переводе науч­ных трудов главное -- передать мысль, логику мысли, суть научной доктрины, последовательность рассуждения. Для этого нередко при­ходится в переводах менять синтаксический строй фраз оригинала, снижать эмоциональную тональность, если она есть в оригинале.
   Иногда уровень эквивалентности в переводах специальных тру­дов снижается за счет описательной трактовки терминов или даже неточностей в их понимании. В переводческих школах западных университетов введены курсы терминологии по избранной специа­лизации. Но и они не спасают от ошибок особенно в сфере гумани-
   тарных наук. Гуманитарии весьма охотно занимаются терминотвор-чеством, когда этого следовало бы избегать. Часто в зависимости от научной школы, научного направления, даже от отдельного иссле­дователя один и тот же объект означают различными терминами. Переводчику приходится прибегать к амплификациям, разъясняя суть термина, или переводить термин дословно или транскрибиро­вать его. Итак, уровень относительной эквивалентности переводов научной литературы обуславливается некоторыми грамматическими трансформациями, логическими и терминологическими уточнения­ми и разъяснениями, которые зависят от характера научного труда и прагматических требований к переводу,
   В художественном переводе (особенно стихотворном) свои осо­бые законы эквивалентности оригиналу. Перевод может, как уже говорилось, лишь бесконечно сближаться с подлинником. И не более. Потому что у художественного перевода есть свой творец, свой язы­ковой материал и своя жизнь в языковой, литературной и социальной среде, отличающейся от среды подлинника. Художественный пере­вод порождается подлинником, зависит от него, но в то же время обладает относительной самостоятельностью, так как становится фактом переводящего языка. Поэтому освоение одного и того же произведения в разных культурах имеет свою специфику, свои от­личия, свою историю. Таким образом, не только оригинал и перевод различаются характером осмысления, социальным значением и ре­путацией, но и разноязычные переводы одного и того же литератур­ного источника. Но есть и другие причины относительной эквива­лентности художественного перевода подлиннику. Они вызваны своеобразием восприятия оригинала переводчиком,-разносистемно-стью языков, различиями социокультурной среды. Проявится и 'ин­дивидуальность переводчика, определяемая его художественным восприятием, талантом, своеобразием отбора языковых средств" Эти обусловленные индивидуальностью переводчика черты не имеют никакого отношения к авторскому стилю оригинала., не соотнесены непосредственно с текстом подлинника. Их парадокс в том, что они нежелательны, но неизбежны. Это элементы переводческого стиля. Проблемы стиля переводчика теоретически еще не осмыслены в переводоведении, хотя отдельные высказывания на этот счет уже имеются
   Не следует забывать, что иногда переводчик смотрит как бы из будущего на переводимые им творения, что приводит к смещению
   24
  
   некоторых акцентов. Еще один источник уменьшения уровня экви­валентности -- это вертикальный контекст, различные аллюзии, намеки на другие тексты или ситуации, а также различные символы, реалии и т. п.
   Из всего сказанного явствует, что, несмотря на стремление пере­водчика воссоздать (воспроизвести) как можно полнее содержатель­ную, эмоционально-экспрессивную и эстетическую ценность ориги­нала и добиться равновеликого с оригиналом воздействия на читате­ля, ему, переводчику, можно рассчитывать лишь на относительную эквивалентность художественного перевода тексту оригинала Эк­вивалентность воздействия оригинала и перевода на читателя будут относительными в еще большей степени.
   Перевод религиозных текстов связан со сложившейся традицией воссоздания сакральных произведений, для которой характерны ис­пользования богословской терминологии, устоявшихся оборотов и штампов, архаизация текстов, интерпретация символов, аллюзий, введение во многих случаях буквализмов, обусловленных боязнью исказить священный текст и т. п. Эти факторы приводят к различиям в текстах оригинала и перевода и относительной эквивалентности текста на языке перевода.
   4. модели процесса перевода
   В последние годы появилось немало описаний перевода как про­цесса. Все они гипотетического, предположительного характера, потому что постичь то, что происходит в сознании человека в мо­мент преобразования содержания, выраженного в одной языковой форме, в то же содержание, материализованное в другой языковой форме, не представляется возможным на современном этапе разви­тия наук. Деятельность головного мозга, продуктом которой являет­ся перевод, возможно когда-нибудь будет разгадана усилиями спе­циалистов различных научных дисциплин. Раскрыть эту тайну пы­таются специалисты в области физиологии высшей нервной дея­тельности, биохимии, психофизиологии, физики и других наук. Мо­дели процесса перевода, предлагаемые лингвистами, строятся на основе умозрительных посылок л заключений, самонаблюдений
   25
  
   переводчиков и т. п. Когда появляется возможность проверить эти теоретические постулаты жесткой логикой фактов, то некоторые из гипотетических построений оказываются ложными или даже спеку­лятивными. Все сказанное вовсе не является призывом к отказу от попыток моделирования процесса перевода, а лишь свидетельствует о необходимости еще более строгого ответственного и доказатель­ного подхода к созданию подобных схем и описаний. Наиболее рас­пространенными в настоящее время гипотетическими моделями процесса перевода являются: ситуативная, семантическая, транс­формационная, семантико-семиотическая, закономерных соответст­вий, коммуникативно-функциональная, информативная, теория уровней эквивалентности и др. Рассмотрим наиболее распростра­ненные из них1.
   А. Ситуативная (денотативная) модель, которая строится на при­знании того факта, что неизменной (инвариантной) основой языко­вых единиц оригинала и перевода является соотнесенность этих единиц с предметами, явлениями и данностями самой действитель­ности, с тем, что в лингвистике называют денотатами или референ­тами, В массе своей денотаты едины для всего человечества. Любой текст, отражающий определенную предметную ситуацию, суждения и в конечном счете реальную действительность, формируется путем соотнесенности с самыми разнообразными денотатами. Исходя из этого, перевод понимается как процесс замены материальных знаков денотатов, то есть слов, одного языка знаками другого языка, соот­носимыми с теми же денотатами. Иначе говоря, переводчик воспри­нимает ситуации и суждения в одной материальной форме и вос­производит их в другой, а денотаты остаются неизменными. Но мо­жет случиться так, что какого-либо денотата вообще нет в обществе, которое обслуживает язык перевода. Тогда переводчик прибегает к различным компенсаторным переводческим приемам, чтобы сохра­нить смысл переводимого текста и правильно описать воспроизво­димую ситуацию. Денотативная интерпретация процесса перевода весьма распространена, хотя у нее есть немало противников, и ее объяснительные возможности ограничены.
   Б. Семантическая модель процесса перевода строится с учетом компонентного анализа содержательных единиц языка и наличия
   1 См. описания процесса перевода в соответствующих разделах книг: Комиссаров В Н. Слово о переводе. М., 1973. О" же. Лингвистика и перевод. М.. 1980. Швейцер А. Д. Перевод и лингвистика. М., 1973; Львовская Э. Д. Теоретические проблемы перевода.
   М., 1985.
   26
  
   регулярных межъязыковых соответствий. Предполагается, что в процессе перевода в оригинальном тексте вычленяются все элемен­тарные содержательные единицы и их компоненты и им подбирают­ся в языке перевода равнозначные или сходные по содержанию еди­ницы. Таким образом перевод сводится к анализу содержательных компонентов исходного текста, и синтезу смысла в материале языка перевода. Обычное содержание любой речевой единицы рассматри­вается как единство, состоящее из набора элементарных смысловых, стилистических, стилевых и т. п. характеристик, которому подбирает­ся соответствия в языке перевода. При такой трактовке процесс пере-вода осуществляется не столько на уровне слов и предложений, сколько на уровне элементарных содержательных компонентов. Чем выше степень совпадения таких элементарных смыслов в языке ори­гинала и перевода, тем адекватнее перевод. Семантическая модель связана с постулатом о наличии в языках глубинных содержатель­ных категорий и структур, общих для всех языков. Процесс перево­да и начинается с сопоставления этих глубинных смыслов. Конечно, и у этой модели есть немало критиков.
   В. Трансформационная модель возникла под воздействием идей трансформативной грамматики, мода на которую, похоже, уже про­шла. При построении этой модели перевод трактуется как преобра­зование текста исходного языка в текст на языке перевода. Перево­дчик воспринимает оригинал, производит в сознании ряд межъязы­ковых трансформаций и "выдает" готовый перевод. Главными ока­зываются операции по преобразованию так называемых "ядерных синтаксических структур", которые, согласно сторонникам этой мо­дели, совладают в различных языках и характеризуются общностью логико-синтаксических связей и лексического состава. Иными сло­вами, текст оригинала понимается как совокупность исходных структур, которым должны быть соответствия в языке перевода или эти соответствия должны "выводиться" согласно правилам транс­формации. В сознании переводчика оригинальный текст на фазе анализа минимизируется в набор ядерных структур, затем на сле­дующей фазе набор этот замещается эквивалентными структурами языка перевода, которые потом преобразуются в реальный текст перевода, соответствующий оригиналу. Трансформационная модель Процесса перевода также подвергалась критике.
   Г. В коммуникативной модели, имеющей некоторые разновид­ности, процесс перевода рассматривается как акт двуязычной ком-
   27
  
   муникации. В нем есть сообщение, его отправитель и получатель, код (язык) и канал связи (письменная или устная речь с учетом жанра этой речи). В упрощенном виде схема следующая: отправи­тель кодирует сообщение и передает его по соответствующему каналу, получатель декодирует его (т. е. осмысляет) и затем пере­кодирует воспринятую информацию с помощью нового кода и пе-редает ее для получателя по тому же или другому каналу с сохра­нением жанровых особенностей исходного сообщения. Схема эта основывается на положениях теории связи, а язык человека рас­сматривается как своеобразный код. Усложняет схему то обстоя­тельство, что получатель-переводчик должен выбирать оптималь­ный вариант из возможных вариантов передачи исходной инфор­мации. Важно и то, что переводчик считается участником процесса коммуникации, выполняющим двойную функцию, получателя и отправителя информации. В коммуникативной модели учитывают­ся отношения, которые в семиотике определяются как синтаксиче­ские, семантические и прагматические. Иными словами, отноше­ния между знаками, между знаком и денотатом, между знаками и коммуникантами. Семантика, ситуация и функция составляют ин­вариантную основу высказывания на языках оригинала и перевода.
   Д. Информативная модель основана на постулате, утверждаю­щем, что любой устный или письменный текст и его основная еди­ница -- слово являются носителями самой разнообразной информа­ции, которая в сознании рецептора (переводчика) должна быть вос­принята и понята, осмыслена в идеале во всем объеме, со всеми ее смысловыми, стилистическими, стилевыми, функциональными, си­туативными, эстетическими и т. п. особенностями. Это процесс вос­приятия, понимания текста, происходящий одновременно с процес­сом воссоздания, перевода текста на основе имеющихся информа­ционных эквивалентов в языке перевода. Чем выше уровень подго­товленности переводчика, тем быстрее и успешнее осуществляется этот единый процесс переводческой деятельности. Информативная Модель учитывает интеллектуальные характеристики отправителя (автора) и получателя (переводчика) текста, своеобразие культур и видения Мира, свойственные сопоставляемым языковым общностям, а так же ситуативные и коммуникативные условия порождения ис­ходного текста.
   В отличие от сходной семантической модели информационная модель не использует тезис о наличии в языках глубинных содержа­тельных компонентов и структур и отрицает положение о том, что
   28
  
   процесс перевода осуществляется на уровне элементарных содержа­тельных компонентов. Сторонники информативной модели исходят из того, что в сознании рецептора происходит одновременно анализ и синтез содержательных компонентов, следствием чего является понимание и восприятие целостных объемов информации, при пере­кодировании которой передается содержание не отдельных семан­тических компонентов или слов, а мысли, передается информация, содержащаяся в структуре предложения.
   Е. Следует также упомянуть о так называемой теории языковых соответствий, которая не претендует на моделирование процесса перевода. В ее задачу входит установление закономерных соответ­ствий между единицами оригинала и перевода на уровне языка и речи. Языковые соответствия могут определяться как известные данности и, например, на словном уровне фиксироваться в двуязыч­ных словарях. Речевые соответствия устанавливаются при сравне­нии конкретных текстов (см. подробнее ниже). Впервые идею зако­номерных соответствий выдвинул Я. И. Рецкер1, определивший на основе сопоставления текстов оригинала и перевода различные типы соответствий (эквивалентные, вариантные, контекстуальные) и виды переводческих трансформаций.
   5.
   восприятие и воссоздание текста как этапы переводческой деятельности
   Отвлекаясь от абстрактных моделей перевода, отметим, что про­цесс перевода -- равно как и весь процесс порождения речи в созна­нии человека -- по-прежнему остается загадкой загадок. Однако со­вершенно очевидно, что в практике перевода действительно выделя­ются два этапа работы. Один из них связан с осмыслением текста на иностранном языке, а другой -- с воспроизведением его на родной язык. Еще раз подчеркнем, что было бы ошибочно считать, что пер­вый этап состоит лишь из аналитической работы мозга, а второй опи-
   ' См. Рецкер Я. И. Теория перевода и переводческая практика и ст. О закономерных соответствиях при переводе на родной язык // Вопросы теории и методики учебного перевода. М, 1950.
   29
  
   рается только на синтез. На самом деле познавательная и созидатель­ная деятельность мозга на каждом из этапов не мыслима без анализа и синтеза. Диалектическое единство этих эффективных средств челове­ческого познания обнаруживается и при осмыслении иностранного текста, и в процессе его воспроизведения на языке перевода.
   Этапы перевода логично рассмотреть на примере художествен­ного перевода, ибо в нем с наибольшей полнотой отражены своеоб­разие и сложность переводческой деятельности.
   Первый этап (цикл), который назван восприятием текста, пред­ставляет собою чрезвычайно сложный сенсорно-мыслительный процесс, основанный на разнообразных видах и формах аналитиче­ской и синтезирующей работы органов чувств и мозга. На этом эта­пе переводчик стремится как можно полнее понять оригинальный текст, а когда речь идет о художественном и публицистическом тек­сте, то и "прочувствовать" и осознать его эстетическую ценность и характер воздействия на читателя или слушателя. Нельзя забывать о том, что переводчик должен быть чутким рецептором. Он должен не только осмыслять текст, но и воспринимать его образное и эмоцио­нальное воздействие.
   Однако эта проблема еще не имеет научного обоснования в тео­рии перевода, хотя адекватный перевод, повторим, во многом зави­сит не только от рационального, но и эмоционально-оценочного восприятия произведения.
   Рецепция текста, как уже говорилось, не бывает абсолютно равной у различных индивидов, так как рецептором всегда являет­ся человек с его неповторимой индивидуальностью. Запас знаний и опыта, своеобразие мышления и чувствования, воспитания и обра­зования, литературных вкусов и пристрастий, уровень владения родным языком, влияние конкретной социальной среды и общест­венных интересов, специфика формирования мировоззрения и личности и т. п. -- все это не может оказаться абсолютно одинако­вым даже у близнецов. Однако относительное равенство в воспри­ятии, например, литературного произведения реально существует в силу того, что указанные характеристики во многом могут совпа­дать у разных людей и степень этого сближения возрастает у пред­ставителей одной и той же социальной группы.
   Для переводчика как рецептора очень важно достичь такого уровня знаний и эстетической восприимчивости, который позволял бы воспринимать весь объем объективно содержащегося в тексте смыслового и эмоционального содержания.
   30
  
   Восприятие переводчиком текста может быть недостаточным, если переводчик обладает ограниченным запасом знаний и если у него слабо развита эмоциональная восприимчивость. Когда же пере­водчик не страдает подобной "недостаточностью", то восприятие оригинала оказывается относительно полным. В неравенстве степе­ней восприятия текста и в индивидуально-личностных особенностях этого процесса кроется одна из нескольких причин возможного по­явления разных и вполне эквивалентных переводов одного ориги­нала в одно и то же время.
   У каждого типа и вида перевода этап восприятия имеет свои осо­бенности и характеристики, но коль скоро речь пойдет о художест­венном переводе целесообразно указать на то, что он распадается по крайней мере на две фазы: допереводное восприятие, т. е. воспри­ятие художественного произведения в первом (иногда втором и бо­лее) чтении, когда переводчик старается глубоко осмыслить, "про­чувствовать" произведение, осознать его художественную ценность и определить его стилистическое своеобразие, и собственно пере­водное восприятие, т. е. непосредственное восприятие конкретных слов, предложений, фраз, абзацев и т. д. в момент перевода.
   Во второй фазе восприятия, когда происходит пофразная рецеп­ция иностранного текста перед его воссозданием на другом языке, переводчик оперирует анализом и синтезом, воспринимая смысл отдельных элементов (слов и словосочетаний) сообщения и смысл каждой фразы исходного языка. Даже при синхронном переводе, когда, казалось бы, перевод осуществляется пословно и по синтаг­мам (словосочетаниям), т. е. путем восприятия лишь отдельных час­тей фразы, которые, переводятся, когда еще не известен весь ее смысл, понимание иностранной фразы все же обязательно, и только после полного осмысления предложения переводчик заканчивает "сборку" переведенных словесных блоков в единую фразу, коррек­тируя ее соответствующим образом. Психологи и лингвисты, иссле­дователи речевого процесса утверждают, что при восприятии и по­нимании человек усваивает смысл идеи и понятия, а не сами слова, но что это усвоение возможно только потому, что формирование понятия уже прошло вербальный этап, что оно сформировалось на основе слова1.
   1 См. Чернов Г. В. Теория без эксперимента и эксперимент без теории // Тетради переводчика, N 10. М., 1973. С. 104.
   31
  
   Для переводчика художественной литературы на этой фазе вос­приятия важно не только понимание текста, но и видение "нарисо­ванных" словами образов и ситуаций. Известно, что слово, всегда обобщает. Оно наполняется конкретным содержанием только в том случае, если участники коммуникации ведут речь о конкретных су­ществах, предметах или объектах, видимых или хорошо им извест­ных. Тогда в создании отправителя и получателя речи возникают волне конкретные представления и образы. Столь же конкретным будет восприятие читателя в отношении тех описываемых в тексте реальных объектов, которые ему знакомы. В остальных случаях восприятие читателями словесного содержания всегда несколько абстрактно Рхли какой-либо текст начинается словами "В комнате стоит стол", то и "комната" и "стол" воспринимаются как обобщен­ные понятия об этих предметах. Видеть этой "комнаты" и этого "стола" читатели не будут, а если и вообразят их себе, то каждый на свой лад: любую комнату и любой стол. Если бы восприятие таких контекстов должно было быть всегда конкретно-образным, то вряд ли можно было бы осуществить перевод с одного языка на другой. Понятийное восприятие слов, не опирающееся на видение названно­го словом объекта, делает возможным перевод с языков, совершенно различных по своей культуре, этнографическому укладу и социаль­ному устройству народов.
   В художественной литературе писатель часто детализирует объ­ект описания, рисуя образ персонажа, среду, событие и т. п. "В цен­тре большой, светлой, в два окна комнаты с высокими потолками стоял черный прямоугольный стол на резных ножках." Этот текст воспринимается не только понятийно, но и образно. Переводчик видит нарисованную картину, и комната и стол обретают под пером писателя относительную конкретность. Любое описание героев, места действия, пейзажа, явлений природы и т. д. -- это средство их конкретизации и индивидуализации, которое порождает в сознании рецептора образное восприятие текста. Детализируя описание, писа­тель общее превращает в индивидуальное. Конечно, в этом индиви­дуальном может быть обобщено многое. Писатель типизирует, сли­вает в единичный образ то, что в действительности существует во многих реальных проявлениях. Но образ этот в художественной дей­ствительности литературного произведения единичен, конкретен.
   Когда смысл фразы литературного произведения воспринят и су­ществует не только в материальной словесной форме, но и в форме "идеальной", в виде единиц мышления -- понятий, суждений и т. п.,
   32
  
   в виде наглядных образов, представлений и эмоций, тогда-то и проис­ходит переход ко второму этапу (циклу) процесса перевода, к воссоз­данию на языке перевода, воспринятой фразы оригинала. И снова в сознании переводчика осуществляются сложные процессы анализа и синтеза, связанные с передачей из сферы мышления смысла уже в иной материальной словесной форме. Второй цикл тоже состоит по меньшей мере из двух фаз: перевыражения и идентификации.
   Восприняв семантическую и эмоционально-экспрессивную ин­формацию, заключенную в подлежащей переводу фразе, переводчик воссоздает эту информацию, в материальных единицах переводного языка, стремясь сохранить ее полный объем. Не подыскивает, как иногда принято думать, соответствия каждому слову и словосочета­нию исходной фразы, а "перевыражает" ее смысл. Но так как в лю­бом языке смысл фраз составляется из значений отдельных слов и словосочетаний и так как существование лексических, грамматиче­ских и стилистических соответствий между языками мира является объективной данностью, универсальным фактом, то на поверку, при сравнении оригинального и переводного текстов, обычно легко об­наруживаются в первую очередь, лексические межъязыковые соот­ветствия, которые и наводят на мысль, что любой перевод осущест­вляется путем их подбора. К тому же письменный перевод обычно осуществляется пофразно, не ограничивается во времени, как уст­ный перевод, и всегда связан с материально зафиксированным кано­ническим текстом оригинала, любую фразу которого в любой мо­мент можно прочитать, что немыслимо, например, при устном пере­воде речи оратора. Все это позволяет даже на фазе перевыражения проводить постоянное сравнение двух текстов: неизменного текста оригинала и рождающегося текста перевода. У некого идеального "суперпереводчика" если бы таковой существовал в действительно­сти, уже на этой фазе перевод мог бы оказаться адекватным, а соот­ветствия, константные и окказиональные, -- бесспорными.
   Однако на практике после фазы перевыражения наступает период художественной идентификаций перевода, т. е. такой обработка тек­ста перевода, которая в конечном итоге привела бы к созданий ху­дожественного произведения на языке перевода, идентичного (адек­ватного) подлиннику по своему смысловому, функционально-стилистическому и идейно-художественному содержанию. На этой фазе происходит скрупулезное сравнение, сопоставление переводи­мых фраз, абзацев, периодов и т. д. с соответствующим текстом ори­гинала и оценка перевода, позволяющая обнаружить "утечку ин-
   33
  
   формации". Именно в этот период могут вновь возникнуть "муки творчества", связанные с поясками "нужного слова" и функцио­нально-стилистических и жанровых соответствий, передачей реалий и игры слов, уточнением синтаксического рисунка и окончательной шлифовкой перевода, призванного стать уже фактом отечественной литературы. В этот период, продолжительность которого зависит от объема, языковых и литературных сложностей исходного текста, а также от таланта и опыта переводчика, завершается работа над ру­кописью. При повторных чтениях в нее вносятся лишь незначитель­ные изменения. Конечно, у каждого переводчика вырабатывается, своя манера, свой навык работы над переводом, но указанных эта­пов и фаз ему не избежать, потому что в них объективно отражается процесс перевода как одной из разновидностей, мыслительной дея­тельности человека.
   6.
   фоновые знания
   и имплицитная информация
   В отечественном языкознании вопрос в фоновых знаниях впер­вые подробно рассматривался в книге E. M. Верещагина и В. Г. Кос­томарова "Язык и культура". В ней фоновые знания определяются как "общие для участников коммуникативного акта знания"1. Ины­ми словами, это та общая для коммуникантов информация, которая обеспечивает взаимопонимание при общении. В последующих фи­лологических трудах это определение видоизменялось, но суть оста­валась прежней.2 Фоновые знания неоднородны. ГГо степени их рас­пространенности выделяются три вида: общечеловеческие фоновые знания, региональные и страноведческие. Классификация эта, как замечают сами авторы, не совсем полна. В ней пропущены социаль­но-групповые знания, свойственные определенным социальным общностям людей, врачам, педагогам, шоферам и т. п. Однако опу-
   1 Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура. М, 1973. С. 126. Далее при
ссылке на это издание страницы указываются в тексте.
   2 См, например, Гюббенет И В. К проблеме понимания литературно-худо­
жественного текста. М., 1981. С. 78; Томахин Г. Д. Прагматический аспект лексиче­
ского фона слова // Филологические науки, N 5, 1988. С. 82.
   34
  
   щение это несущественно, так как основное внимание в книге уде­ляется анализу страноведческих фоновых знаний, составляющих основной предмет исследования. Страноведческие знания -- это "те сведения, которыми располагают все члены определенной этниче­ской или языковой общности" (с. 126). Такие знания -- часть на­циональной культуры, результат "исторического развития данной этнической или государственной общности в равной мере" (с. 135). Они "образуют часть того, что социологи называют массовой куль­турой, т. е, они представляют собой сведения, безусловно, известные всем членам национальной общности... Фоновые знания как эле­мент массовой культуры, подчиняясь ее общей закономерности, разделяются на актуальные фоновые знания и фоновые знания куль­турного наследия" (с. 134). Среди страноведческих фоновых знаний выделяется также та их часть, которая обладает свойством всеобщей (для данной этнической группы или национальности) распростра­ненности и называется взвешенными фоновыми знаниями. Именно взвешенные страноведческие фоновые знания имеют особое значе­ние в процессе преподавания иностранных языков, так как являются источником отбора и необходимой минимизации страноведческого материала для целей обучения. Наконец, авторы различают макро-фон, как совокупность страноведческих фоновых знаний данной языковой общности, и мини-фон -- "объем фоновых знаний, кото­рый преподаватель моделирует в учебной аудитории для рецепции определенного художественного произведения" {с. 165). "Страно­ведческие фоновые знания, -- заключают авторы, -- исключительно важны для так называемой массовой коммуникации: писатель или журналист, пишущий для некоторой усредненной аудитории, интуи­тивно учитывает взвешенные страноведческие фоновые знания и апеллирует к ним" (с. 170).
   Предложенные определения и классификации фоновых знаний вполне убедительны. Однако им может соответствовать и иная тер­минология. Она связана с информатикой, в которой оперируют тер­мином тезаурус. Он означает набор данных о какой-либо области знаний, который позволяет правильно ориентироваться в ней. По­этому под тезаурусом можно понимать различные объемы знаний вообще. Он может быть глобальным, интернациональным, регио­нальным, национальным, групповым и индивидуальным. Глобаль­ный включает все знания, добытые и освоенные человеком в про­цессе его исторического развития. Это величайшая сокровищница мировой культуры. Региональные и национальные тезаурусы опре-
   35
  
   делаются исторически сложившимся объемом знаний, характерным для данной геосоциальной зоны или для данной нации. Групповые и индивидуальные занимают низшую ступень в этом делении. Их объ­емы ничтожно малы по сравнению с остальными. Во всех этих те­заурусах обнаруживается определенный объем знаний, который ос­воен во всех регионах и всеми развитыми нациями. Это и есть об­щечеловеческий (интернациональный) тезаурус. Какой-то частью его владеет каждый индивидуум.
   В региональных и национальных тезаурусах есть известная доля сугубо национальных знаний, совладельцами которых не стали дру­гие национальные группы.
   Культура -- совокупность материальных и духовных ценностей, накопленных и накапливаемых определенной общностью людей, и те ценности одной национальной общности, которые вовсе отсут­ствуют у другой или существенно отличаются от них, составляют национальный социокультурный фонд, так или иначе находящий свое отражение в языке. Именно эту часть культуры и эту часть язы­ка следует изучать и в переводоведении в целях более полного и глубокого понимания оригинала и воспроизведения сведений об этих ценностях в переводе с помощью языка другой национальной культуры.
   В разделах, посвященных лексическим проблемам, представля­ется более целесообразным пользоваться термином "фоновая ин­формация", который соотносится с сугубо национальным тезауру­сом и, конечно, с понятием фоновых знаний, но по сравнению с ним является более узким и соответствующим изучаемой теме.
   Фоновая информация -- это социокультурные сведения харак­терные лишь для определенной нации или национальности, освоен­ные масйой их представителей и отраженные в языке данной нацио­нальной общности.
   Принципиально важно, что это не просто знания, например, по­вадок животных, обитающих лишь в одной географической зоне, или музыкальных ритмов данной этнической группы, или рецептов приготовления национальных блюд, хотя все это в принципе тоже составляет часть фоновых знаний, важно, что это только те знания (сведения), которые отражены в национальном языке, в его словах и сочетаниях.
   Содержание фоновой информации охватывает прежде всего спе­цифические факты истории и государственного устройства нацио­нальной общности, особенности ее географической среды, харак-
   36
  
   терные предметы материальной культуры прошлого и настоящего, этнографические и фольклорные понятия и т. п. -- т. е. Все то, что в теории перевода обычно именуют реалиями. Правда, терминологи­ческая неупорядоченность, характерная для многих разделов совре­менной филологии, коснулась и этого термина. Под реалиями пони­мают не только сами факты, явления и предметы, но также их назва­ния, слова и словосочетания1, И это не случайно, потому что знания фиксируются в понятиях, у которых одна форма существования -- словесная.
   Большинство понятий являются общечеловеческими, хотя и во­площенными в различную вербальную форму. Однако те понятия, которые отражают реалии, носят национальный характер и материа-.лизуются в так называемой безэквивалентной лексике2 (термин не очень-то удачный, так как при переводе подобные слова находят те или иные эквиваленты).
   Кроме обычных реалий, маркируемых безэквивалентной лекси­кой, фоновую информацию содержат в себе реалии особого вида, которые можно назвать ассоциативными. Эти реалии связаны с са­мыми различными национальными историко-культурными явлениями и весьма своеобразно воплощены в языке. Ассоциативные реалии не нашли своего отражения в специальных словах, в безэквивалентной лексике, а "закрепились" в словах самых обычных. Они находят свое материализованное выражение в компонентах значений слов, в оттен­ках слов, в эмоционально-экспрессивных обертонах, в внутренней словесной форме и т. п., обнаруживая информационные несовпаде­ния понятийно-сходных слов в сравниваемых языках. Таким обра­зом, оказывается, что словам солнце, луна, море, красный и т. п. со­путствуют в художественных текстах того лли иного языка страно­ведческие фоновые знания, фоновая информация, Название романа панамского писателя Хоакина Беленьо "Luna verde"3 переведено на русский язык дословно "Зеленая луна". У русского читателя такой
   См.: Влахов С, Флорин С. Непереводимое в переводе. Реалии // Мастерство пере­вода. 1969., М., 1970 С. 432--456.
   Верещагин Е. М. и Костомаров В. Г. определяют безэквивалентную лексику так: "Слова, служащие для выражения понятий, отсутствующих в иной культуре и в ином языке, слова, относящиеся к частным культурным элементам, т. е к культурным эле­ментам, характерным только для культуры А и отсутствующим " культуре Б, а т,акже слова, не имеющие перевода на другой язык одним словом, не имеют эквивалентов за пределами языка, к которому они принадлежат" (53). 3 Беленьо Хоакин. Зеленая луна. Роман. / П"р, с исп. Ю. Погбсова. М., 1965.
   37
  
   образ вызывает лишь недоумение или ложные ассоциации. Для жи­теля Панамы или Чили -- это символ надежды, доброе предзнаме­нование, образ наступающего утра, ибо для многих латиноамери­канцев зеленый цвет олицетворяет все молодое и прекрасное, сим­волизирует радость бытия, а понятие луны ассоциируется с духов­ным состоянием человека, его настроением, его судьбой (ср. упот­ребление слова луна во фразеологизмах estar de buena (mala) luna -- быть в хорошем (плохом) настроении; darle (a alguien) la luna -- он не в себе, на него нашло помрачение; quedarse a la luna (de Valencia) -- остаться ни с чем, обмануться в своих надеждах; dejar a la luna (de Valencia) -- оставить ни с чем, обмануть и др.).
   Множество самых распространенных существительных "окру­жены" в языке эмоциональным ореолом, "роем ассоциаций", по вы­ражению Ю. Тынянова. E. M. Верещагин и В. Г. Костомаров такие слова называют коннотативными. Коннотации, т. е. сопутствующие словам стилистические, эмоциональные и смысловые оттенки, не существуют сами по себе, они обычно "группируются" в слове, имеющем свое вещественно-смысловое содержание, накладываются на одно из его значений. Например, в русском^ языке теоретически каждому существительному и прилагательному с помощью суффик­сов субъективной оценки могут быть приданы различные коннота­ции. Однако в любом случае следует особо подчеркнуть своеобразие многих коннотаций, в которых отражена специфика культуры той или иной этно-лингво-социальной общности, отражена фоновая ин­формация. Есть лексические единицы, словно бы целиком запол­ненные такой информацией. Это, как говорилось выше, названия присущих только определенным нациям и народам предметов мате­риальной культуры, фактов истории, государственных институтов, имена национальных и фольклорных героев, мифологических су­ществ и т. п. Но есть множество других слов, которые, называя са­мые обычные понятия, выражают вместе с тем смысловые и эмо­циональные "фоновые оттенки". Каждый язык -- прежде всего на­циональное средство общения, и было бы странным, если бы в нем не отразились специфически национальные факты материальной и духовной культуры общества, которое он обслуживает.
   Если с так называемой безэквивалентной лексикой переводчики, несмотря на, казалось бы, явную трудность (нет постоянных эквива­лентов!), научились работать довольно успешно и добиваться адек­ватного перевода текстов с такой лексикой, то слова второй группы, несмотря на видимую легкость перевода, создают чрезвычайные
   38
  
   трудности не только при передаче их содержания на другие языки, но и при их восприятия (нелегко ведь уловить и осмыслить "рой ассоциаций"). И не так уж редко трудности эти оказываются непре­одолимыми.
   Понятие фоновой информации тесно связано с более широким и многозначным понятием имплицитной или, проще, подразумевае­мой информацией. Исследователи включают в него и прагматиче­ские предусловия текста, и ситуацию речевого общения, и основан­ные на знании мира пресуппозиции, представляющие собой компо­ненты высказывания, которые делают его осмысленным, и имплика­ции, и подтекст, и так называемый вертикальный контекст и аллю­зии, символы, каламбуры, и прочее неявное, скрытое, добавочное содержание, преднамеренно заложенное автором в тексте1.
   Этих, сложные, порою противоречивые и разно трактуемые лин­гвистические и семантические понятия требуют отдельного иссле­дования. Для переводоведения важно осмыслить современные пред­ставления о фоновых знаниях и фоновой информации, подтексте и вертикальном контексте.
   Подтекст как особая лингвистическая категория стал интенсивно изучаться с середины XX века, хотя представления о нем сформиро­валось на рубеже XIX--XX веков. Этот художественный прием на­зывали тогда "вторым диалогом". В традиционном понимании -- это второй параллельный смысл устного или письменного высказы­вания, обусловленный языковой системой или целями и замыслом автора. Иначе говоря, подтекст -- это имплицитный, скрытый смысл, который сосуществует с явно выраженным, эксплицитным смыслом в одном и том же высказывании и который должен быть понят рецептором2. Подтекст (он мог бы именоваться как аллюзив-ный текст или аллюзив) раскрывается с помощью содержащихся в тексте материальных языковых индикаторов. Именно они открыва-
   1 См. поэтому поводу интересные исследования: Молчанова Г. Г. Импликативиые ас­
пекты семантики художественного текста. АДД. М., 1990; Машкова А. А. Литературная
аллюзия как предмет филологической герменевтики. АКД. М., 1989; Мамаева А. Г.
Лингвистическая природа и стилистические функции аллюзии. АКД. М., 1977; Хри­
стенко И. С. Лингвостилистические особенности аллюзии как средства создания
подтекста (на материале романа М. де Сервантеса "Дон Кихот" и произведений
Б. Переса Гальдоса). АКД, М., 1993; Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация.
М., 1989; Гальперин И. Р. Текст как объект лингвостилистического исследования.
М., 1981.
   2 О сложности упоминаемых понятий. См. Мыркин В. Я. Текст, подтекст и контекст
// Вопросы языкознания, N 2. М., 1976. С. 86--93.
   39
  
   ют доступ к скрытой информации. Индикаторы могут относиться к разным языковым уровням:
   а) слов и словосочетаний, когда по этим указателям рецептор до­
гадывается о скрытом содержании, о смысле аллюзива;
   б) предложения или части текста, когда выраженное сообщение
вызывает у читателя или слушателя восприятие имплицитной ин­
формации;
   в) произведения в целом, когда весь текст ассоциируется со вто­
ричным имплицитным смыслом или текстом.
   Типы и виды подтекши весьма разнообразны. Подтекстовое со­держание может соотноситься со сферой языка, литературы, фолькло­ра, мифологии (это все филологический подтекст), с самой действи­тельностью, социальной средой (исторической и современной), с со­бытийными, бытовыми фактами и т. п. Классификации могут опи­раться на содержание подтекста, на его функции (познавательные, пародийные, сатирические, иронические, эзоповы, эмоционально-экспрессивные, характеристические, оценочные и др.), на способ об­разования, на типы индикаторов и т. п.
   Подтекст, образуясь перенесением смысла первичного, "гори­зонтального" текста на иную речевую ситуацию, на иной участок действительности, является субъективной данностью в момент по­рождения речи и становится объективным фактором, когда адекват­но воспринимается рецептором. В связи с этим подтекст, как прави­ло, должен рассматриваться в семиотической системе "адресант -- сообщение адресат" (автор - текст -- читатель).
   Имплицитные сведения содержатся и в так называемом верти­кальном контексте, под которым понимается не явно выраженная историко-филологическая информация, содержащаяся в тексте. Обычными категориями вертикального контекста являются аллю­зии, символы, реалии, идиоматика, цитаты и т. п. Вертикальный кон­текст может заключать, во-первых, ту скрытую информацию, которая обусловлена самим языком и независимую от намерений отправителя текста. Подобное происходит со словами-реалиями, фразеологией и различной идиоматикой. Эти языковые единицы по природе своей связаны с тем, что мы называем фоновой информаци­ей. Они словно окружены фоновыми обертонами, И. В. Гюббеннет1 описывает инвентарь речевых ситуаций, требующих социологиче-
   1 Гюббенет И В К проблеме понимания литературного текста (на английском мат териале) М, 1981 С 81
   40
  
   ской оценки. Он подтверждает тезис об объективном характере им­плицитной информации, зафиксированной в языке. Национальный компонент проявляется в наименованиях некоторых черт внешности, характера и поведения людей, их одежды, жилищ, предметов обихода, еды, окружающей природы, животных, средств передвижения, при­родных явлений, видов досуга, явлений общественной жизни, произ­ведений искусства и литературы и в других подобных названиях.
   Во-вторых, вертикальный контекст может целиком зависеть от воли отправителя речи, формирующего текст таким образом, чтобы в нем содержался намек на какой-либо языковой, литературный, социальный и т. п. факт, отсылка ко вторичному тексту и вторичной ситуации. Характерным приемом реализации подобного вертикаль­ного контекста является аллюзия. И. С. Христенко определяет ее как стилистическую фигуру "преференциального характера, где в каче­стве денотатов выступают две ситуации: референтная ситуация, вы­раженная в поверхностной структуре текста и подразумеваемая си­туация, содержащаяся в совокупности общих фоновых знаний адре­санта и адресата"1. Индикаторы аллюзии могут соотносить как с филологической информацией (филологический вертикальный кон­текст), так и с реальной действительностью прошлого или настоя­щего (социальный или событийный вертикальный контекст). Аллю­зии первого типа основываются на прототексте. которым обычно являются тексты произведений отечественной и зарубежной литера­туры, мифологические и фольклорные источники, пословицы, пого­ворки, афоризмы, различные цитаты (полные, сокращенные, пере­сказанные, деформированные и т. д.). Во втором случае основой является протореальность (протоситуация). связанная с событиями и фактами самой действительности. Такие аллюзии не сводятся к оп­ределенному текстовому первоисточнику, а соотносятся с явления­ми и объектами бытия и нашими представлениями о них. К сожале­нию аллюзии, содержащиеся в тексте, не всегда реализуются. Они подвластны, во-первых, времени: чем старее литературный текст, тем ' возможнее аллюзивные утраты. Нередко современные читатели без соответствующих комментариев просто не воспринимают намеки. Во-вторых, многое зависит от знаний рецептора, если его тезаурус недос­таточен, то не каждая авторская аллюзия может быть понята.
   1 Христенко И. С. Лингвистические особенности аллюзии как средства создания подтекста (на материале М. де Сервантеса "Дон Кихот" и произведений Б. Переса Гальдоса) АКД M, 1993. С. 7.
   41
  
   7.
   долговременная и кратковременная фоновая информация
   Фоновая информация -- явление историческое. Она существует и актуализируется в реальном времени, может устаревать и стано­виться достоянием прошлого. Иная фоновая информация, не успев закрепиться за тем или иным фактом действительности и соответст­вующей лексической единицей, забывается носителями языка, сти­рается из их памяти. Поэтому фоновую информацию можно было бы подразделить на актуальную и историческую, как это делают E. M. Верещагин и В. Г. Костомаров в отношении фоновых знаний. Однако в переводоведении важно, на наш взгляд, и другое: подраз­деление ее, исходя из продолжительности бытования, степени "жи­вучести", на долговременную и кратковременную информацию. Первая из них составляет основу национальной духовной культуры и передается из поколения в поколение. Подобная информация об­ладает, так сказать, абсолютным долголетием, независимым от вре­мени ее появления. Одна из них существует века, другая может воз-никнуть недавно, но по значимости и ценности своей (достоинств этих современники могут и не разгадать сразу) предназначена к дли­тельному существованию. Даже когда время устраняет из жизни народа те или иные сугубо национальные вещи и факты, информа­ция о них, закрепленная прежде всего в самих названиях этих вещей и фактов, остается зафиксированной в памяти народной и в литера­турных произведениях прошлого и настоящего. Например, перево­дчик с русского языка должен знать хотя бы относительную хроно­логию подобных реалий и понимать, что кистень, палица, гривна, стольник, скоморох, вече, опричнина -- это историзмы Древней Ру­си; разночинец, шестидесятник, недоросль, черносотенец, казенная палата и т. п. -- историзмы России XIX века; а совхоз, колхоз, агит­пункт, стахановец, исполком и др. -- это советизмы. Реалии традиционного быта и национальной мифологии особенно долго­вечны и существуют на протяжении всей зримой истории народа: борщ, суп, каша, холодец, студень, квас, балалайка, гусли, самовар, сарафан, валенки, ушанка, изба, махорка, леший, водяной, Баба-яга, Чудо-юдо, Колобок, Жар-птица, Кащей, скатерть-самобранка и т. д.
   42
  
   В принципе, лексические единицы, фиксирующие современную и историческую долговременную фоновую информацию, не создают особых препятствий для восприятия текста, так как они включены в самые разнообразные лексикографические пособия: толковые, дву­язычные, энциклопедические, идеографические и прочие словари.
   Другое дело кратковременная фоновая информация, которая не­редко представляет собой- суррогат, шлак культуры, является "сло­весной разменной монетой времени, которая быстро входит в упот­ребление, но так же быстро забывается и именно поэтому не нахо­дит отражения в словарях"1. Речь идет о модных словечках, выра­жениях, присказках, коллоквизмах, названиях популярных кафе, ресторанов, именах и прозвищах кумиров на час, недолгих эвфе­мизмах и т. п. Кратковременный фон сопутствует каждой эпохе и находит свое отражение в литературных произведениях. Актуальная и историческая кратковременная фоновая информация -- один из источников переводческих трудностей. Даже в современных рома­нах и повестях немало "фоновых загадок", перед которыми пасуют опытные переводчики2. Еще сложнее интерпретировать кратковре­менную фоновую информацию, отраженную в произведениях про­шлых веков. Нелегко придется иноязычному переводчику с русско­го, если он столкнется с содержащими кратковременную фоновую информацию лексическими единицами, как рюмочная (забегаловка, где подавали рюмку водки с бутербродом), "Хопер", "Чара" (банки, работавшие на принципе финансовых пирамид), Леня Голубков (персонаж телевизионной рекламы), печальной памяти Солнцедар (плохое крепленое вино), коленвал, табуретовка (сорта плохой вод­ки), "Алло, мы ищем таланты!" (присказка от названия некогда по­пулярной телепередачи). Еще большие трудности возникают, когда переводчик сталкивается с аллюзиями, опорными компонентами которых являются обычные слова или обороты, содержащие кратко­временную фоновую информацию. Оказывается совсем уж ней­тральное словосочетание "одиннадцать часов" обладало когда-то фоновым смыслом. Он, например, реализуется в одном из пародий­ных текстов на 16-й странице "Литературной газеты", когда инопла­нетянин Лур говорит землянину: "Фима,не забывай нас. В дни получ­ки обязательно выходи на связь в одиннадцать утра, как договори-
   1 Павлов Г. В. О фактической правильности перевода // Тетради переводчика, N 10.
М., 1973. С. 87.
   2 См. об ошибках этого рода в указанной статье Павлова Г. В.
   43
  
   лись" (А. Моисеенко). Юмор этого пожелания не будет понят, если читатель не знает, что в 1970-х гг. продажа спиртоводочных изделий начиналась в одиннадцать часов. Подобная фоновая информация, связанная с аллюзиями, создает для ее восприятия еще большие сложности, если она относится к прошлым веками к окказиональ­ным авторским переосмыслениям. Например, массовому читателю сейчас непросто понять без специального комментария язвительные строки Некрасова, осмысляемые К. И. Чуковским в замечательной книге о великом русском поэте. В 1863 году Н. А. Некрасов написал стихи, в которых некий Савва Намордников обращается к писателям с такими словами:
   Узнайте мой ужасный нрав И мощь мою и -- крепость!
   Тогдашний читатель-демократ понял намеки Некрасова. "Кре­пость" -- это не сила Намордникова, как можно подумать по кон­тексту, а Петропавловская крепость, где в ту пору был заточен Чер­нышевский, а сам Намордников -- Александр II, учинивший рас­праву над писателем-революционером1.
   1 Корней Чуковский Мастерство Некрасова. М, 1955. С. 650.
  
   ЧАСТЬ II
   8.
   характеристика и дефиниция слова в теории перевода
   Язык человека часто называют языком слов. Однако у слова, как это ни парадоксально, нет научного определения, приемлемого для исследователей различных школ и направлений, хотя в каждоднев­ной речевой практике любой человек оперирует словами родного языка, безошибочно отличая их от других языковых единиц, и без особого труда выделяет слово в потоке родной речи. Слово -- язы­ковая реальность, которая признана, но не определена общей науч­ной дефиницией. Трудности детерминации обусловлены самой при­родой слова и, прежде всего, его диалектически противоречивой сущностью. В слове слиты воедино собственно языковые элементы-категории, формы, отношения -- и экстралингвистические, соци­альные значимости, в которых отражены факты общественного бы­тия, материальной и духовной культуры, отражено все познанное человеком в мире природы и общества. Эти затруднения порожда­ются сложными взаимосвязями между словом и языковыми едини­цами смежных уровней -- морфемой и словосочетанием; вызыва­ются многозначностью слова и ее соотношением с синонимикой и омонимией, полиформизмом слова, т. е. наличием у него несколь­ких грамматических форм, и связанной с этим проблемой тождест­ва и отдельности слова, возникают благодаря стилистической и социальной дифференциации слов, "открытости" словарной систе­мы, постоянно пополняющейся новыми лексическими единицами, а также специфическим особенностям слов в разных языках и т. п.
   45
  
   В современной лингвистике выделяется три основных подхода к описанию сущности слова и его дефиниции: "1. Слово рассматри­вается с точки зрения лингвистики только отчасти, в то время как раз­решение проблемы в целом переходит в область смежных наук -- философии, логики, психологии... 2. Слово рассматривается с какой-либо стороны: в соответствии с этим ему дается определение -- как единицы фонетической, морфологической, функциональной и т. п. ... 3. Слово рассматривается с разных сторон, однако, основной упор делается на его особенности в каждом отдельно взятом языке"1. Не­которыми учеными высказываются все более категоричные суждения относительно невозможности удовлетворительного определения, сло­ва для всех языков. "Определение слова, -- пишет Н. Г. Комлев, -- можно дать (с оговоренной степенью точности) только для конкрет­ного языка"2. Другие исследователи полагают, что, кроме общего оп­ределения слова, должны быть частные дефиниции в сфере конкрет­ных лингвистических дисциплин, в фонетике, в грамматике, в лекси­кологии, в стилистике и т. п.3. Ученые, анализирующие различные аспекты языка, охотно прибегают к частным определениям, которые берутся за основу в методике их анализа .
   При определении слова в теории перевода, имеющей дело с со­поставительным лингвостилистичееким анализом по крайней мере двух языков, целесообразно отвлечься от грамматических показате­лей слова, которые составляют его специфику как единицы конкрет­ной языковой системы, и тех его форм и элементов, которые имеют внутриязыковую значимость и не подлежат переводу. Абстрагиру­ясь от фонетических и формально-грамматических характеристик слова, исследователь "приносит их в жертву" семантическому со­держанию, информации, заключенной в словах, т. е. той истинной сути, ради которой и существует слово в человеческой речи. Напом­ним, что под информацией в широком смысле понимаются любые сведения, любое сообщение. В узком смысле информация -- это
   1 Степанова М. Д. Методы синхронного анализа лексики. М., 1968. С. 23--25.
   2 Комлев М. Г Компоненты содержательной структуры слова. М., 1969. С. 58, См.
также: Иванова И. П. К вопросу о возможности единого определения слова // Морфо­
логическая структура слова в языках различных типов. М. -- Л., 1963. С. 163.
   3 См., например: Суник О. П. Слово, его основа и корень как различные морфоло­
гические категории // Морфологическая структура слова в языках различных типов.
М.--Л.,1963. С. 38.
   4 Обзор различных определений слова см.; Левковская К. А. Теория слова, принци­
пы ее построения и аспекты изучения лексического материала. М., 1962.
   46
  
   любое содержание, константно закрепленное в слове или окказио­нально приданное ему.
   Введение термина "информация" (см. ї1) не дань моде, а необ­ходимость, так как традиционного термина "значение" явно недос­таточно. И вот почему.
   Во-первых, термин "значение" стал настолько многозначным, что каждое употребление его требует уточнений. Н. Г. Комлев, опи­сывая существующие концепции значения, выделяет семь основных понятий, выражаемых лингвистическим термином "значение слова". Причем эти семь основных понятий часто трактуются учеными не­одинаково. Например, те исследователи, которые считают, что зна­чение -- это отношение между словом как лингвистическим знаком и объектом действительности, определяют суть термина по-разному: как отношение между знаком и предметом, между знаком и пред­ставлением, между знаком и понятием, между знаком и деятельно­стью людей (бихевиористы) или, наконец, как отношение между знаками'. Совершенно очевидно, что при такой многозначности термина пользоваться им следует весьма осмотрительно.
   Во-вторых, -- и это главное -- в объем понятия "значение" обычно не входят различные смысловые, оценочные, эмоциональ­ные и экспрессивные оттенки слова, которые приобретаются им в речи и которые чрезвычайно важны при анализе языка, например, художественной литературы. Вообще любое из существующих мно­гочисленных понятий термина "значение" не совпадает по объему с термином "информация".
   В-третьих, значение в переводоведении изучается не как лин­гвистическая категория, а как содержательная единица, т. е. иссле­дуется смысл, содержание лексических единиц. Иными словами, теоретик перевода не исследует взаимоотношения и взаимосвязи между материальным (звучащим или написанным) словом и идеаль­ным понятием или реальным предметом. Если любить крайности, можно сказать так: теоретика перевода не интересует "философия значения", не интересует "механика" отражения в значении явлений действительности и психической деятельности человека -- это про­блема семасиологии. Для переводчика важно изучение смыслового, экспрессивно-эмоционального, стилевого и прочих видов содержания слова в языке и речи, изучение всего информационного объема слова со всеми его оттенками и обертонами, причем в сопоставительном плане.
   1 См.: Комлев Н. Г. Компоненты содержательном структуры слова. С. 10 и далее.
   47
  
   Все сказанное вовсе не свидетельствует об отказе от термина "значение". Он также сравнительно часто употребляется в настоя­щей работе и определяется как исторически сложившееся "содержа­ние слова, отображающее в сознании и закрепляющее в нем пред­ставление о предмете, свойстве, процессе явлений и т. д."1. В из­вестной формуле "язык есть средство (орудие, инструмент) челове­ческого общения" обобщены по крайней мере три особенности язы­ка: во-первых, язык -- это средство передачи информации; во-вто­рых, это средство ее хранения и, в-третьих, средство познания дей­ствительности. Раскрытие этого положения позволяет вывести че­тыре фундаментальные функции языка человека: коммуникативную, мемориативную, мыслительную и художественную.
   Коммуникативная функция заключается в передаче человече­ских мыслей и чувств в устной и письменной формах.
   Мемориативная функция связана с хранением в грамматических формах, словах и текстах разнообразной информации, которой рас­полагает человечество. Весь континуум действительности, познан­ной к данному моменту с любой степенью достоверности и полно­ты, отражается прежде всего в словарном составе, маркирующем все познанное. В этой своей функции язык выступает в качестве коллек­тивной памяти определенной языковой общности.
   Мыслительная (иногда ее называют эвристической) функция со­стоит в том, что язык участвует в формировании и преобразовании мыслей человека.
   Особое место занимает художественная функция, тесно связан^ ная с коммуникативной и мыслительной функциями. Она отвечает потребностям человека в образном отражении действительности в различных видах словесного искусства. Все эти четыре функции2
   ' Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 261.
   2 Определения функций языка и их толкований в лингвистической литературе весьма разноречивы. Достаточно сравнить высказывания по этому поводу в опубликованных курсах общего языкознания. Р. А. Будагов выделяет функцию коммуникации и функ­цию выражения мысли (см.: Будагов Р. А. Введение в науку о языке. М., 1958. С. 3); у А. А. Реформатского названо семь функций: перцептивная, сигнификативная, семасио­логическая, номинативная, коммуникативная, экспрессивная, дейктическая (см.: Реформат­ский А. А. Введение в языковедение. М., 1967. С. 29--81); В. А. Звегинцев полагает, что у языка две основные функции: коммуникативная и мыслеоформляошая (см.: Звегинцев В. А. Очерки по общему языкознанию. М., 1962. С. 8); в книге Б. Н. Головина находим рассужде­ния о трех функциях: общения, отображающего обозначения предметов и выражения дея­тельности мысли (см.: Головин Б Н Введение в языкознание. М., 1966. С. 11--13); в коллек­тивном труде "Общее языкознание. Формы существования, функции, история языка"
   48
  
   самого универсального средства общения -- языка -- связаны наи­теснейшим образом со словами и реализуются в языке прежде всего через посредство слов. Слово хранит информацию, участвует в ее передаче, в ее преобразовании и в порождении новой, в том числе и художественной (эстетической) информации об окружающем нас мире. И это не случайно, потому что языку для выполнения всех этих функций необходимо предварительное закрепление "некоторой части информации в виде значений, слов и грамматических явлений. Но информация, которая может быть передана при помощи языка, неизмеримо больше непосредственно закрепленной в языке"1.
   Возьмем на себя смелость определить слово с точки зрения пере­водческой теории. Слово -- это основная единица языка, которая содержит традщионно-закреплетый набор информации и служит для формирования мысли и передачи сообщений в составе предло­жения.
   Помня о том, что в языкознании принято различать язык как ес­тественную коммуникативную систему общества и речь как функ­ционирование языка, как процесс коммуникации, следует заметить, что слово в речи конкретизирует содержащуюся в нем обширную информацию, сокращая ее объем до коммуникативного минимума. Обычно минимум этот составляет одно лексическое значение и по одному грамматическому значению для каждой грамматической категории, присущей данному слову (например, при реализации личной формы глагола указывается одно лицо, одно время, одно наклонение, один залог и т. д.). В индивидуальной речи слово может изменять закрепленное за ним в языке значение и передавать разо­вую, окказиональную информацию, порождаемую индивидами для целей коммуникации. Однако любой индивидуальный "смысл, при-
   (М., 1970. С. 50--53) речь идет о трех основных функциях: номинативно-дифферен­цирующей, экспликативной и репрезентативной. Правда, во втором томе этого труда, посвященном описанию внутренней структуры языка (М, 1972), называется четыре языковые функции: номинативная, сигнификативная, коммуникативная и прагмати­ческая (С. 463). Н. Г. Комлев а упомянутой выще работе перечисляет три главные функ­ции: коммуникативную, сигнификативную, эвристическую (С. 50--32). Г. В. Колшанский вообще полагает, что "язык имеет одну-едииетвевную функцию -- быть непосредствен­ной действительностью сознания" (см.: Колшанский Г. В. О функции языка // Ино­странные языки в высшей школе. М., 1963. С. 9). Ср. также суждения о функциях языка Гумбольдта, Штейнталя, Соссюра, Фосслера, Блюмфельда, Огдена, Черрн и Морриса, изложенные Г. В. Колшанским в этой статье (С. 3). Часто некоторые лин­гвисты ссылаются на высказывания Р. Якобсона о шести функциях языка: коммуни­кативной, апеллятивной, экспрессивной, фактической, метаязыковой и поэтической. 1 Супрун А. Е. Лекции по языкознанию. Минск, 1971. С. 9.
   , 49
  
   пиеываемый слову метафорически или каким-либо другим спосо­бом, связан с тем или иным константным лексическим значением слова. Комбинаторные возможности языка также позволяют слову видоизменять закрепленную за ним информацию. Таким образом, слово способно передавать в речи более разнообразную информа­цию по сравнению с той, которая определена самыми полными и совершенными словарями. Слово в речи не только реализует свои постоянные лексические значения, известные носителям языка, но и материализует тот окказиональный смысл, который в процессе мышления связывает с ним индивидуум, В речи возникают и совер­шенно новые слова. Они с течением времени могут либо войти в систему языка (неологизмы), либо так и остаться достоянием инди­видуальной речи (окказионализмы). Конечно, окказиональные слова являются исключением из правила и не подходят под предложенное определение слова, так как они передают не традиционно закреп­ленную, а индивидуально закрепляемую информацию. Такие окка­зионализмы отвечают всем характеристикам слова, кроме одной: они неузуальны, необщеприняты.
   Так как в языке есть и другие единицы (морфемы), содержащие определенную семантическую информацию, следует еще раз напом­нить, что слово -- основная (базовая) семантическая единица языка. Морфемы лишены формальной самостоятельности и выступают в речи лишь в составе слова, грамматически оформляя его или при­бавляя к его значению какой-либо дополнительный смысловой от­тенок. Слово предстает в языке грамматически оформленной едини­цей, отнесенной к определенному лексико-грамматическому разря­ду. У морфемы нет ни такой оформленности, ни подобной соотне­сенности, потому она и не может являться самостоятельным членом предложения. В языке есть только одна независимая, самостоя­тельная единица -- это слово. Под независимостью здесь понимает­ся не независимость от системы языка -- слово неразрывно связано с ней и целиком зависит от ее законов, -- а то, что слово как едини­ца высшей иерархии подчиняет себе все остальные элементы языко­вой системы. Звуки конструируют морфемы и слова, морфемы со­ставляют слово и видоизменяют его форму, синтаксические модели служат для организации слов в речи, являясь "колодками" словосо­четаний и предложений. Поистине все в слове и все для слова'.
   Столь же категоричные суждения о слове как основной единице языка не раз вы­сказывались и другими исследователями. Приведу лишь две цитаты. "Слово, -- ут­верждая А. А. Смирннцкий, -- должно быть признано вообще основной единицей языка: все прочие единицы языка (например, морфемы, фразеологические единицы,
   50
  
   9.
   информативный объем слова
   Коль скоро процесс перевода определяется в общественном соз­нании как "передача информации, содержащейся в данном произве­дении речи, средствами другого языка"1, коль скоро информация, сообщаемая в оригинальном тексте, является той инвариантной ос­новой, которую следует сохранить неизменной и в переводе, особо важное значение в теории перевода приобретает сравнительное оп­ределение объема информации, содержащейся в базовых информа­тивных единицах-словах. Этот анализ должен вестись не столько в одноязычном, сколько в сопоставительном плане, когда сравнивает­ся информация, заключенная в соотносимых между собой лексиче­ских единицах языка оригинала и перевода. Наконец, анализ содер­жания сопоставляемых слов следует проводить на уровне языка, определяя и сравнивая постоянно закрепленные за словами виды информации и закономерности их реализации, и на уровне речи, ибо слово в момент употребления может менять стилевую окраску, при­обретать новые стилистические оттенки и смысл, отличный от об' щепринятого. Во всех этих случаях описываются конкретные факты фиксации окказионального смысла, определяются способы эквива­лентной передачи его при переводе и изучаются возможности уве­личения информативности слова в контексте.
   В различные годы многие исследователи, писавшие о семантиче­ских особенностях слова в чисто лингвистическом плане или при­менительно к стилистике и переводу, настойчиво выдвигали тезис о неоднородности смыслового (лексического) содержания слова и, шире, любого сообщения. "В содержании человеческой речи, кроме
   какие-либо грамматические построения) так или иначе обусловлены наличием слов и, следовательно, предполагают существование такой единицы, как слово." (Смирниц-кий А. А. Лексикология английского языка. М., 1956. С. 20--21). Л. О. Резников пи­сал: "Хотя семантические и морфологические особенности слова находятся в опреде­ленной зависимости от предложения, в состав которого оно входит, тем не менее, в некотором смысле должно быть признано даже решающее значение слова, как основ­ного структурного элемента языка, по отношению к предложению, ибо слово может существовать, сохранять известный смысл и без предложения, но предложение со­временных развитых языков невозможно без слов. Носителем значения является, прежде всего, слово, и мы не можем понять значение предложения, не понимая зна­чения входящих в его состав слов." {Резников Л. О. Понятие и слово. Л., 1958. С, 3). 1 Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. М., 1966. С. 316.
   51
  
   осйовной информации-мысли, почти всегда можно найти, также социальную информацию, указание на социальное положение гово­рящего и, наконец, его отношение к сообщаемому: одобрение или неодобрение, равнодушие, восхищение, иронию и т. п., одним сло­вом, информацию эмоциональную"1. В свое время Э. П. Шубин вы­делял три вида словесной информации: семантическую, передаю­щую разнообразнейшие сведения о бытие и выражающую "отноше­ния трансмиссора к передаваемым сведениям"; паралингвистиче-скую, т. е. информацию о самом говорящем или пишущем, которая может порождаться независимо от воли трансмиссора; эмоциональ­но-эстетическую, воздействующую на рецепиента2. А. Н. Сильников также говорил о трех видах информации: внелингвистической, лин­гвистической, содержащей сведения о самом языке, и эмоциональ­но-экспрессивной3. П. И. Копанев писал о семантической и эмоцио­нально-эстетической (эмоционально-экспрессивной) информации4. К. Н. Дубровина, опираясь на положения, выдвинутые Р. Г. Пиот­ровским5 подразделяла семантическую структуру слова на "ряд со­ставляющих ее компонентов: основной, социально-исторический, территориальный, профессиональный, эмоционально-экспрессивный, оценочный (положительная или отрицательная оценка) и эстетиче­ский. Основной компонент передает основную лингвистическую ин­формацию, остальные компоненты -- дополнительную (добавоч­ную) лингвистическую, или социально-лингвистическую информа­цию. Поэтому последние можно объединить под общим названием "добавочные компоненты"6. Л. А. Киселева выделяла две группы языковой информации: интеллектуально-информативную и прагма­тическую. К первой группе относится три вида информации: семан­тическая (рациональная, интеллектуальная), релятивная и социаль­но-стилистическая. Вторую группу образуют шесть видов: побуди-
   1 Степанов Ю. С. Французская стилистика. М., 1965. С. 21.
   См.: Шубин Э. П. Языковая коммуникация я обучение иностранным языкам. М., 1971.С. 20--22.
   3 См.: Сильчиков А Н. Передача информации и переводимость // Система и уровни
языка. М., 1969. С. 221--222.
   4 См.: Копанев П. И. Вопросы истории и теории художественного перевода, Минск,
1972. С. 53 и 46.
   См.: Пиотровский Р. Г. Очерки по стилистике французского языка. Л., 1960. С. 11--12.
   ' * Дубровина К. Н. Семантико-стилистический анализ лирики Федерико Гарсия Лорки. АКД. М., 1970. С. 15.
   52
  
   тельная, эмоционально-оценочная, эмоциональная, экспрессивная, эстетическая и контактная1. И, Р. Гальперин вслед за А. Молем на­зывал две разновидности информации: смысловую и эстетическую, которые, в свою очередь, подразделяются на зависимую и незави­симую2. А. Л. Пумпянский на уровне речи подразделяет переда­ваемую информацию на два вида: основную и вспомогательную3. И так далее.
   а.
   экстралингвистическая
   и лингвистическая информация
   Действительно смысловая (семантическая) и экспрессивно-эмоциональная информация существенно отличаются друг от друга; но вместе с тем у них есть одна общая черта: оба смысловых компо­нента слова выражают экстралингвистическое содержание, относя­щееся к фактам действительности. Но хорошо известно, что любая лексическая единица, любой языковой элемент обязательно содер­жат в своей форме какую-то информацию чисто языкового характе­ра. Слово солнышко не только вызывает ассоциативную связь, с ре­альным светилом и указывает на отношение к нему со стороны трансмиссора, но и сообщает прозаические сведения о грамматиче­ской маркированности, о том, что это -- существительное среднего рода единственного числа, что оно состоит из восьми фонем, что может, например, рифмоваться со словом зернышко и т. п. Поэтому, учитывая обязательную соотнесенность любого слова как с фактами
   1 См.: Киселева Л. А. Теоретические проблемы исследования языка как средства
воздействия (на материале русского языка). АДД. М., 1973. С. 8--9.
   2 См.: Гальперин И. Р. Информативность единиц языка. М., 1974. С. 31, 35 и 137:
Заметим, что термину "информация" И. Р, Гальперин дает различное толкование:
"информация -- это мера реализации содержания языковой единицы" (С. 13); "ин­
формация есть вербализованная передача уже добытых, осмысленных и организован­
ных фактов объективной действительности" (С. 17); "информация -- это сообщение
о чем-то еще неизвестном, непознанном, неорганизованном, что-то противопостав­
ленное энтропии" (С. 29--30). В ходе изложения он неоднократно подчеркивает, что
информация -- категория речи, а содержание -- категория языка. Информация язы­
ковой единицы порождается в речи на основе ее содержания. "Не только слово, но и
другие единицы языка становятся единицами речи" (С. 9).
   3 См : Пумпянский А. Л. О логико-грамматическом членении предложения. // Йопр.
языкознания. 1972, N 2. С. 66--67.
   53
  
   объективной действительности, материальной и духовной, так и с языковой системой, целесообразно выделить в информативной структуре слова прежде всего два основных типа (объема) информа­ции: экстралингвистическую (знаменательную) и лингвистиче­скую (служебную). В информации первого типа отражаются поня­тия и представления о явлениях, фактах, о любых объектах действи­тельности, о характеристиках, действиях, состояниях, особенностях, качествах и т. п., которые присущи различным материальным и ду­ховным формам природы и общества. Информация второго типа имеет внутриязыковое содержание, в ней отражены объекты языко­вой системы, отношения между ними и закономерности создания речевой цепи. Иными словами, под служебной информацией пони­мается прежде всего то лингвистическое содержание, которое обна­руживается в так называемых пустых грамматических категориях (род неодушевленных существительных и глаголов, род, число и падеж прилагательных, некоторые категории местоимений и т. п.). Если согласиться с делением грамматических значений на свобод­ные и связанные, предложенным Л. С. Бархударовым1, то указанный тип информации присущ грамматическим формам в их связанном употреблении, которое определяется "исключительно внутриязыко­выми, т. е. структурно-лингвистическими факторами"2. Это проис­ходит, когда у какой-либо лексемы редуцировано число словоформ той или иной категории (например, за русскими существительными чернила, сани, тушь, водка закреплена лишь одна числовая слово­форма); когда выбор грамматической формы определен синтаксиче­ской конструкцией (например, в русском языке выбор падежной формы для прямого объекта при переходном глаголе или выбор формы числа существительных после числительных два, три, че­тыре); когда выбор грамматической формы слова зависит от лекси­ческого окружения (наречия часто, обычно, всегда и т. п. требуют глаголы только несовершенного вида) и др. Выбор грамматических форм предопределяется формальными правилами и, как справедли­во утверждает Л. С, Бархударов, не несут никакой реальной семан­тической информации.
   ' См.: Бархударов Л. С. К вопросу о грамматических значениях и их передаче при переводе // Иностранные языки в школе, 1972, N 3. С. 16--23. 2 Там же. С. 17.
   54
  
   Подобная служебная информация не передается и не подлежит передаче при переводе, ибо представляет собой сведения о системе конкретного языка, содержащиеся в единицах этого языка. Незави­симо от воли переводчика она заменяется лингвистической инфор­мацией языка перевода, несоотносимой с подобной информацией языка оригинала. Читая, например, профессионально выполненный перевод, мы не получаем информации об исходном языке и не должны ее получать. Лишь в отдельных случаях "просачиваются" какие-то незначительные, случайные, бессистемные сведения о язы­ке оригинала, например, при транслитерации имен собственных. В процессе перевода происходит непроизвольная смена служебной информации, определяемая инвариантной знаменательной инфор­мацией и системой языка перевода. Служебная информация только тогда оказывается связанной с переводческой проблематикой, когда в ней обнаруживается отражение экстралингвистических фактов, т. е. когда она приобретает функции знаменательной информации (метафорическое использование рода неодушевленных существи­тельных; звукоподражание и т. д.) .
   б.
   виды экстралингвистической
   информации
   Оба названных типа семантического содержания слова подразде­ляются на виды. Среди экстралингвистической (знаменательной) информации их по меньшей мере шесть:
   1. Смысловая (обозначающая, денотативная, семантическая) информация. В ней отражаются понятия и представления о всем сущем, реальном, абстрактном. Иначе говоря, эта часть семантиче­ской структуры слова связана с объектами обозначения (денотата­ми) самого разнообразного характера. Во-первых, это телесные объ­екты (стол, человек, цветок, камень, пароход и т. п.). Затем -- фе­номенальные объекты. К ним относятся свойства, действия, качества
   1 Например, о семантическом значении грамматического рода в таких тропах, как персонификация, писали многие филологи (см. Федоров А. В. Основы общей теории перевода. М., 1963. С. 327--328 и сноски в тексте). Применительно к языку худо­жественной прозы интересные мысли по этому поводу находим в известном труде акад. В. В. Виноградова. Русский язык. (М., 1947. С. 63--65); в статье Р. А. Будагова "Стилистическое осмысление грамматической категории рода" // Теория языка и инженерная лингвистика. Л., 1973. С. 18--23.
   55
  
   и отношения телесных объектов. "Они не являются вещами или предметами в классическом смысле, но они представляют собой факты действительности, которые могут не только эмпирически изучаться, но и подвергаться точному измерению в пространстве и времени. Например, полет может характеризоваться скоростью км/час, вероятность -- обозначаться прилагательным вероятный и характеризоваться степенью л; пространственное отношение -- пред­логами над, под и т. п."1. Группу конструктных объектов составляют несуществующие в природе фантастические конструкты, т. е. сказоч­ные, мифологические и т. п., понятия, например дракон, кентавр, чертъ Баба-яга и т. п. Наконец, языковые денотаты: союз, буква, сло­во, местоимение и т. п.2. Смысловая информация -- это то, что обыч­но отражено в ядре лексическою значения слова. В информативной структуре слова она занимает основное главенствующее положение, без нее нет слова. Все последующие виды знаменательной информа­ции являются сопутствующими, дополнительными, хотя и очень важ­ными и необходимыми элементами словесного содержания.
   2. Эмоционально-экспрессивная (стилистическая, коннотатив­ная) информация, выражающая человеческие чувства и эмоции. Само содержание семантической информации может оказывать эмоциональное воздействие на реципиента, но это еще не значит, что в нем, в этом содержании, есть эмоционально-экспрессивная информация. Если Оля, любящая Колю, вдруг получит телеграмму с лаконичным сообщением "Коля умер", то, хотя в этих двух словах, нет никакой эмоциональной информации, а только смысловая, все равно они могут вызвать эмоциональный шок у Оли. Другое дело, если в телеграмме будет написано "Коля подох", или окочурился, или скапустился, или загнулся. В таком известии будет передана та же смысловая, но иная эмоционально-экспрессивная информация, которая по сути своей всегда характеристичная. Она как бы оцени­вает предмет мысли, отраженный в денотативном содержании слова, и обычно сопутствует этому содержанию, сосуществует с ним. В каждом синонимическом ряду лишь одно-два слова эмоционально нейтральны, "эмоционально бессодержательны", остальные пере­дают и смысловую информацию и эмоционально-экспрессивную. Функция последней заключается как в выражении модальности,
   1 Кошев Н. Г. Компоненты содержательной структуры слова. С. 86.
   2 Подробнее о классификации денотатов см.: Кошев Н. Г. Компоненты содержа­
тельной структуры слова. С. 84--87.
   56
  
   эмоций того, кто говорит или пишет, так и в эмоциональном воздей­ствии на реципиента.
   3. Социолокальная (социальная, стилевая, социогеографиче-
ская) информация, указывающая на социосферу функционирования
слова. Известно, что в развитых языках за период их исторической
эволюции возникли подсистемы, именуемые функциональными
стилями. Они характерны для различных сфер социально*
производственных, общественных и бытовых отношений человека.
Своеобразие этих сфер влияет на характер функционирования языка
и в особенности на отбор лексических средств. Тем самым слово не
только выражает смысловое и эмоциональное содержание, но также
информирует о своей социальной принадлежности и локальной рас­
пространенности. Носитель языка отличает нейтральную лексику от
просторечий, профессионализм -- от поэтизма, жаргонизм -- от
термина, диалектное слово -- от канцеляризма. Для переводчика
знание таких характеристик слов оригинала чрезвычайно важно для
правильного осмысления и восприятия текста и верного выбора лек­
сических соответствий при переводе. Социолокальная информатив­
ность лексики используется для характеристики социальной среды"
персонажей, места действия, а также для создания различных стили­
стических эффектов, комизма, иронии, сатиры и др. В соответствии
с авторскими намерениями в тот или иной стилистический ряд
включаются слово или слова из другого стилевого пласта, которые
благодаря контрасту соположения приобретают окказиональную
экспрессивность. Социолокальная информация слова становится
иногда непреодолимым языковым барьером, вынуждающим перево­
дчика отказаться от ее воссоздания подобными средствами перево­
дящего языка. Это бывает в тех случаях, когда слово в системе об­
щенародного языка маркировано показателем географической зоны
своего бытования, т. е. проще говоря, когда это диалектное слово.
Перевести его смысловую информацию нетрудно, но одновременно
передать словом другого языка его географическую маркировку не­
возможно: характерное для района Рио-де-ла-Платы прилагательное
macanudo (красивый, превосходный) не переведешь кировсКо-
вологодским баский. Некоторые пласты иностранной жаргонной
лексики также не переводятся словами из российских жаргонов.
   4. Хронологическая (временная, диахроническая) информация.
Лексика любого языка неразрывно связана с развитием общества и
его историей. В языке всегда есть слова или значения слов, которые
входят или только что вошли в лексическую систему, и слова (зна­
чения), воспринимаемые как устарелые. Речь идет об архаизмах и
   57
  
   неологизмах. Свойственная им временная характеристика оказывается в художественной речи содержательной и многофункциональной.
   Фоновая информация.1 Верное понимание художественного
текста зависит от знания культуры и истории народа, на языке кото­
рого создавалось литературное произведение. Социокультурный
уклад определенной национальной общности имеет свои особенно­
сти, отличающие его от других национальных укладов. Эти особен­
ности отражаются в лексике и составляют в ней фоновую информа­
цию, передающую сведения о национальных формах, видах и про­
явлениях духовной и материальной культуры. Такая информация
свойственна прежде всего словам, называющим реалии. Например, в
слове болеадорас (особый вид лассо) содержатся сведения о том, что
это предмет материальной культуры гаучо -- аргентинских и уруг­
вайских пастухов. Различные символы также придают некоторым
словам "фоновую нюансировку", смысловую и эмоциональную.
Чаще всего подобная фоновая информация содержится в именах
сказочных и мифологических героев, названиях вегетативных, ани­
малистических, цветовых и прочих символов. Например, омбу --
дерево эфиро-масличной породы (в Аргентине и Уругвае), поэтиче­
ский символ привольной степи, охранительница смелых и благород­
ных гаучо, привычный атрибут народной поэзии; у гватемальцев
птица кетсаль -- символ свободы, а у панамцев и чилийцев зеленый
цвет -- это олицетворение надежды. Восприятие и перевод фоновой
информации сопряжен с особыми трудностями. Сохранение в пере­
воде национального колорита подлинника зависит в определенной
степени от правильного восприятия фоновой информации. При этом
особые трудности создают самые обычные слова и обороты, в кото­
рых содержатся сведения о так называемых ассоциативных реалиях,
и то обстоятельство, что социокультурные особенности любой язы­
ковой общности не есть нечто застывшее и равноценное. Различные
приемы передачи в тексте перевода словесной фоновой информации
способствуют сохранению национального своеобразия, но не играют
основной роли в воссоздании отраженных в оригинале националь­
ных форм жизни, психологии и культуры народа. Следует еще раз
подчеркнуть, что только воспроизведением всего идейно-художест­
венного содержания подлинника можно сохранить в переводе его на­
циональную сущность.
   Дифференциальная информация. В зависимости от смысла
сообщения она указывает на лицо субъекта или объекта действия,
число предметов мысли, время действия, модальные оттенки и т. п.
   1 Подробнее о сущности фоновой информации см ї б
   58
  
   Это весьма своеобразное словесное содержание тесно связано с грамматическими категориями языка и чисто лингвистической ин­формацией (о ней см. ниже). Дифференциальная информация по­тенциально содержится в словах и определяется их принадлежно­стью к той или иной части речи и спецификой языковой системы. У слова луна выражена почти вся сумма дифференциальной информа­ции, кроме значения косвенных падежей. В инфинитиве прилунить­ся нераскрытой информации этого рода гораздо больше: лицо, вре­мя, наклонение, залог и т. п. Необходимый объем дифференциаль­ной информации реализуется в речи в момент коммуникации.
   В.
   виды лингвистической
   информации
   Служебная информация также неоднородна. Ее целесообразно подразделить на собственно грамматическую, отражающую, как уже говорилось, содержание так называемых пустых грамматиче­ских категорий, и формальную, в которой сообщаются сведения о плане выражения слова. Формальная служебная информация опре­деляется односторонними единицами языка (фонемами), в которых нет "внешнего плана", плана содержания, нет значений, но из этого вовсе не следует, что они неинформативны. В них есть имманентная несемантическая информация о закономерностях соположения, со­четаемости, взаимодействия, вариантности звуков. Фонологи и фо­нетисты работают над раскрытием сущности этой информации. Форма не простое вместилище содержания. У нее сложные, порой взаимообусловленные связи с содержанием, и кроме того, сама форма содержательна, информативна в том смысле, что в ней скры­ты сведения о ней самой, о внутренней структуре формы, расшифро­вать которые ученым бывает не так-то легко. Однако в теории пере­вода такой расшифровкой не занимаются и интересуются формаль­ными единицами, когда они по воле автора наделяются художествен­ными функциями и внелингвистическими значимыми ассоциациями. В звукоподражания, аллитерациях, некоторых видах каламбуров фо­немы и их сочетания оказываются "внешне содержательными", т. е. связанными с передачей экстралингвистического смысла1.
   1 Например, о функциях фонем в поэтическом тексте и об информативности прие­мов звуковой инструментовки см.: Седых Г. И. Звук и смысл // Филологические нау­ки, 1973, N1, С. 41--50.
   59
  
   г.
   константная и окказиональная
   информация
   Все сказанное относится к статике языка, к его лексической сис­теме, в которой за каждым словом закреплены известные языковому коллективу значения и смыслы. Такую информацию иногда назы­вают несвязанной, языковой. Слово до его использования в речи плотно "набито" подобной информацией: основными и производ­ными номинативными, переносными, конструктивно обусловлен­ными и другими видами лексических значений, а также содержани­ем грамматических категорий. В речи словесная информация стано­вится как бы связанной, слово проявляет одно из своих значений и конкретные грамматические формы, оказываясь в зависимости от контекста. Но слова в речи, особенно художественной, не только реализуют узуальные значения, но и приобретают новые смысловые и экспрессивные оттенки. В связи с этим необходимо провести еще одно деление лексической информации на основе ее соотнесенности с фактами языка и речи. Коль скоро язык -- это средство общения конкретного человеческого коллектива, понимаемое как система, а речь -- это функционирование данной системы, процесс и результат передачи того или иного содержания, то и информация, передавае­мая словом, может быть константной, т. е. устойчивой, языковой, соотносимой со словом в языке, за которым фиксировано в общест­венном сознании определенное и разнообразное содержание, и ок­казиональной, т. с. контекстуальной, речевой, соотносимой со сло­вом в речи. Такая информация возникает лишь в момент говорения или письма, зависит от конкретного контекста, речевой ситуации и определяется замыслом говорящего или пишущего. До сих пор рас­сматривались лишь типы и виды константной словесной информа­ции, предсказуемые заранее, до функционирования слова в речи. Без такой устойчивой общественно закрепленной информации челове­ческое общение было бы невозможным, но оно не могло бы сущест­вовать и без порождения в речи новых видов информации, отра­жающих прежде всего особенности индивидуального мышления, своеобразие субъективного восприятия действительности, яаыко-творческие потенции конкретного носителя языка и другие характе­ристики авторской -- в самом широком смысле этого слова -- речи. Изучение сущности, характера, типов и разновидностей речевой информации чрезвычайно важно в теории перевода. Оно .проводится
   60
  
   лишь на материале конкретных текстов. Поэтому всякий раз когда говорится об окказиональной информации в слове, это значит, что слово рассматривается как единица речи в конкретном контексте, или вычлененное из него для целей исследования.
   А-
   виды окказиональной
   информации
   Сфера окказиональной (речевой, контекстуальной) информации пополняет экстралингвистическую информацию по меньшей мере еще пятью видами:
   Ассоциативно-образная информация. Она в наибольшей
степени характерна для художественной речи. На лексическом
уровне ассоциативно-образная информация -- это содержание лю­
бого переносного употребления слова, любого авторского тропа. В
художественной речи тропы приобретают особое значение, высту­
пая как эффективное средство усиления оценочной окраски и эмо­
циональной выразительности языка автора и персонажей, как сред­
ство индивидуализации их речи и конкретизации описываемых яв­
лений, фактов, лиц, наконец как средство более глубокого познания
реальной действительности.
   Словотворческая экспрессивно-эмоциональная информа­
ция. Этот вид словесного содержания присущ самым различным
индивидуально-авторским неологизмам, которые часто принято на­
зывать окказиональными словами или значениями (окказионализ­
мами). Если в языке научной литературы словотворчество необхо­
димо для номинаций новых научных понятий, в языке художествен­
ной литературы оно всегда выполняет стилистические функции. 'В
окказиональном слове или значении смысловая информация на­
столько органически слита с эмоциями и экспрессией, что диффе­
ренциация информативного содержания окказионализмов не пред­
ставляется столь уж необходимой операцией.
   Таким образом, под словотворческой информацией .понимается то новое содержание, смысловое и экспрессивное, которое выраже­но с помощью существующего в языке или вновь созданного рече-творцем слова. Подобная информация порождается и так называе­мой стилевой аритмией, когда в единый по стилевой тональности речевой поток вклиниваются слова другой стилевой прикрепленно-
   61
  
   сти, приобретающие благодаря этому неожиданную эмоциональную силу. Эмоциональная выразительность окказионализма любого рода "заключена в его незаданности (или малой степени заданности) язы­ковой системой, в его новизне, свежести, первозданности, способно­сти к созданию эффекта первоприсутствия при рождении слова, зна­чения и т. д., в его свойстве, деформируя норму, нарушать автома­тизм узнавания. В сознании получателя возникает оппозиция: из­вестное (языковое) -- неизвестное (речевое, окказиональное). Это противоположение имеет эстетический смысл и, несомненно, экс­прессивно"1.
   3. Аллюзивная информация.2 Она близка к фоновой информа­ции, но в отличие от нее не закреплена традицией за словом или вы­ражением. Аллюзивное содержание возникает, когда говорящий или пишущий организует контекст с таким расчетом, чтобы какое-то слово, фразеологический оборот или словосочетание намекали на тот или иной языковой, литературный, социальный факт, на какой-либо обычай, реалию, черту быта и нравов. Возникающая в созна­нии читателя или слушателя ассоциация составляет содержание ал-люзивной информации. Приведем простейший пример. На 16-й странице "Литературной газеты" часто публиковались краткие юмористические изречения. Вот одно из них: "Алло, поклонники! Вас ищут таланты!" Во фразе содержится намек на уже упоминав­шуюся популярную телепередачу "Алло, мы ищем таланты!". Или еще примеры: "В мастерской вместо спиц ставили палки" -- "пере­кличка" с фразеологизмом "ставить палки в колеса"; "В эту среду много лет назад Каин убил Авеля. Следствие ведут знатоки." -- ал­люзия, связанная с названием известного телесериала.
   Без восприятия намека на расхожее ныне выражение "видел я его в гробу в белых тапочках" окажется совсем не смешной фраза из юморески в той же газете по поводу того, что гроссмейстер Анато­лий Карпов ни разу не встречался с Р. Фишером: "И вообще он его видел только на фотографии в белых теннисных тапочках". Равно как без знания доперестроечного обычая сдавать макулатуру в об­мен на талон для покупки дефицитной книги не понять юмора тако­го объявления, как "Новости торговли. В городе Крытове введен новый порядок. Здесь в пунктах приема утильсырья за "Королеву Марго" дают 20 кг макулатуры".
   1 См.: Ханпцра Эр. Окказиональные элементы в современной речи. // Стилистиче­ские исследования. М., 1972. С. 304.
   Подробнее о понятии аллюзии см. ї 6.
   62
  
   Следует заметить, что необходимо различать три взаимосвязан­ных понятия: фоновую информацию в широком понимании как раз­новидность имплицитной информации от узкой трактовки этого термина как лексической, словесной фоновой информации, которая константно закреплена за словом или словосочетанием и, наконец от аллюзивной информации, которая порождается индивидуумом в речи в определенных целях. Индикатором намеков и аллюзий могут быть обычные слова или словосочетания, содержащие долговремен­ную или кратковременную фоновую информацию.
   4. Функциональная информация. Каждое слово языка имеет предопределение к преимущественной передаче какого-либо вида знаменательной информации. Например, слова дом, глаза, автомо­биль, врач, бежать, синий, астрономия и т. п. обычно передают в речи смысловую (семантическую} информацию, а слова развалюха, очи, зенки, драндулет, эскулап, драпать, дерзание и т. п. хотя и со­держат семантическую информацию, но все-таки главное их предна­значение -- эмоционально-экспрессивное. Оно оправдывает их су­ществование в языке. Однако, например, в литературном произведе­нии теоретически любое самое нейтральное по стилю слово, вклю­ченное в творчески созданный автором контекст, способно напол­няться экспрессией. В знаменитом гаевском обращении к шкафу в обычное слово шкаф "вложено" персонажем свое личностное экс­прессивно-оценочное содержание. Главное даже не в этом, а в том, что в литературном произведении все элементы речевой формы яв­ляются средством образного воплощения действительности, отра­женной в сознании художника. Специфика языка литературного произведения "определяется эстетической функцией, присущей языку художественной литературы, наряду с общей и основной функцией языка -- быть средством общения, т. е. функцией комму­никативной"1. Слово в художественной речи становится эстетиче­ской категорией, так как язык -- это и материал, и форма всех видов словесного искусства.
   Эстетическая (художественная) функция языка литературного произведения свойственна не отдельным частям произведения, а всему произведению в целом, присуща любому слову, предложе­нию, абзацу и т. д. художественного текста и подчинена авторскому идейно-художественному замыслу. В подлинно литературном про­изведении нет нехудожественных элементов языка. "Наличие эсте-
   1 Вопросы культуры речи. Вып. 1. М., 1955. С. 77.
   63
  
   тической функции языка, -- пишет Р. А. Будагов, -- всегда отли­чает стань художественного произведения от любого речевого сти­ля, где подобная функция либо необязательна, либо имеет совсем другое назначение"1.
   Эстетическую (художественную) функцию языка литературы не следует противопоставлять его коммуникативной функции. Еще М. Горький заметил: "Оформляя, по выражению все наши впечатле­ния, чувства, мысли, язык художественного произведения выступает в своей коммуникативной функции, его семантические и стилисти­ческие средства подчинены задаче наиболее полного, адекватного раскрытия -утих впечатлений, чувств и мыслей; будучи подчинен вместе с другими компонентами художественного произведения задачам образного воспроизведения действительности, он выступает в своей эстетической функции, все его средства служат более отчет­ливому и яркому выражению личности автора, изображению харак­теров, событий, эпохи, места и т. д. Коммуникативная и эстетиче­ская функции языка произведения слиты воедино -- это две сторо­ны одного и того же высказывания"2.
   Взаимодействие функциональной и смысловой информации в языке перевода можно показать на примере значимых имен собст­венных. Содержание обычных имен собственных сводится к указа­нию на конкретный объект номинации. В переводах эти имена транскрибируются. У значимых имен двойственное содержание: они указывают на объект, вычленяя его из ряда подобных, и одновре­менно характеризуют, оценивают его. Причем очень часто главная их роль заключается не столько в номинации, сколько в характери­стике объекта. Чтобы сохранить за ними художественную функ­цию3, современная переводческая школа ратует (в тех случаях когда это возможно) за перевод, а не транслитерацию значимых имен. Так появляются сеньор Живоглот, доктор Влево, дон ТреАбреньо, ака­демик Чертвбес, король Пук и пр. Воссоздавая значимые имена, переводчики часто не сохраяяют у них сходства с внутренней фор­мой имен оригинала, а изобретают для имени новую внутреннюю форму, справедливо полагая, что в таких случаях бывает важнее
   ' ' Будагов Р. А. Человек и его язык. М., 1974. С. 112.
   2 Вопросы культуры речи. С. 79--80.
   3 Следует заметить, что художественная (эстетическая) функция имеет разновидно­
сти, подфункции: оценочную, характерологическую, образно-характернчеекую, ин­
дивидуализирующую, типизирующую и др.
   64
  
   сохранить за словом функциональную информацию, отступив по тем или иным причинам от точной передачи информации смысловой.
   5. Паралингвистическая информация, в которой отражаются личностные черты автора речевого произведения. Это своего рода "позывные ("говорит такой-то"), которые накладываются на все наши сообщения и по которым наши знакомые, т. е. подготовленные реципиенты, узнают наш голос, почерк, манеру излагать свои мысли как отличающие нас от всех других членов языкового коллектива. Таким же образом по отрывку из художественного произведения мы иногда можем распознать автора. Информация такого рода переда­ется вместе с семантической информацией (смыслом) сообщений и в значительной степени независимо от последней"1. Она определяется по индивидуальным смысловым оттенкам в понимании и употреб­лении слов, по характеру их отбора; предпочтительному словоупот­реблению, особенностям словосочетаний и т. п. В художественном творчестве ее используют в пародиях, имитациях, подражаниях. Этот вид информации изучен пока еще весьма слабо2.
   На иных уровнях речи обнаруживаются также другие виды ин­формации. Выявление и исследование их сопряжено с многими трудностями, ибо язык является, как уже говорилось, той внешней фермой словесного творчества, которая непосредственно восприни­мается читателем, и тем материалом, из которого создаются художе­ственные да и любые другие тексты.
   Изучая информативное содержание слова в теории перевода, не­обходимо отличать словесное содержание, соотносимое с лексиче­ской системой общенародного языка, от смысла, свойственного то­му или иному слову лишь в индивидуальной речи или в эстетиче­ской системе художественного произведения. Только в этом случае переводчик может претендовать на адекватный перевод текста. Вме­сте с тем нельзя забывать и о том, что языковая (константная) и ре­чевая (окказиональная) информации образуют, например, в художе­ственном произведении единое целое, препарирование которого возможно лишь в целях научного анализа.
   Шубин Э. П. Языковая коммуникация и обучение иностранным языкам. С. 21. 2 См.: Николаева Т. М., Успенский Б, А. О новых работах по паралингвистике // Вопр. языкознания, 1965, N 6; Колшанский Г. В. Функции паралингвистических средств в языковой коммуникации. // Вопр. языкознания, 1973, N 1; Он же. Пара­лингвистика. М., 1974.
   65
  
   Итогом этому разделу может служить следующая таблица: Виды лексической информации
  
   Константная (языковая) информация
   Окказиональная (речевая) информация
   I. Экстралингвистическая (знаменательная)
   1 . Смысловая (семантическая)
   1 . Ассоциативно-образная
   2. Эмоционально-экспрес-
   2. Словотворческая экспрес-
   сивная (стилистическая)
   сивно-эмоциональная
   3. Социолокальная (стилевая)
   3. Аллюзивная
   4. Хронологическая
   4. Функциональная
   5. Фоновая
   5. Паралингвистическая
   6. Дифференциальная
  
   II. Лингвистическая (служебная)
   7. Грамматическая
  
   8. Фонематическая
  
   (формальная)
  
   Лишь после определения основных информативных компонентов слов логично приступить к решению проблемы лексических соот­ветствий -- одному из важных вопросов теории перевода.
   Итак: информационный объем слова широк и многообразен. Ис­ходя из диалектически связанной оппозиции языка и речи и учиты­вая особенности индивидуально-авторского словотворчества, лекси­ческая информация подразделяется на константную (языковую) и окказиональную (речевую). Это два основных класса. На уровне языка выделяется два типа информации, знаменательная и служеб­ная. И хотя отмечено несколько видов экстралингвистической ин­формации, все же основным ядром содержания слова является его смысловой (семантический) компонент. Все остальные информа­тивные элементы "наслаиваются" на него. Несмотря на свою важ­ность и объективную необходимость, они не существуют самостоя­тельно, в чистом виде, а являются сопутствующими содержатель­ными компонентами слова, хотя в речи роль, например, экспрессив­но-эмоциональной или какой-либо другой информации может ока­заться первостепенной.
   66
  
   10.
   закономерность лексических переводческих соответствий и межъязыковые соотносительные категории
   Поиски межъязыковых лексических соответствий начались в тот далекий и неизвестный миру доисторический момент, когда среди разноплеменных общин стала осуществляться первая межъязыковая коммуникация. С развитием письма, обучения иностранной речи и письменной переводческой практики возникла необходимость в ус­тановлении межъязыковых лексических соответствий, что привело к созданию первых двуязычных словников и словарей. Сравнительно-историческое изучение языков, типологические розыски, поиски универсалий и сравнительный синхронный анализ лексических структур и систем выдвигали новые задачи, в исследовании соотно­симых лексических единиц разных языков. Определение и описание межъязыковых соответствий и их теоретическое осмысление спо­собствовали накоплению и фиксированию в различных словарях, учебниках, пособиях, научных монографиях и статьях несметного количества конкретных, реальных межъязыковых лексических соот­ветствий и позволили сделать важные, не только для лексикологии, но и для лингвистики вообще, теоретические выводы и обобщения.
   Существование межъязыковых лексических соответствий не случайный, а закономерный факт языковой действительности, котот рый, как и сама возможность перевода, объясняется экстра- и интер­лингвистическими факторами. Одна из главных причин, обусловли­вающих закономерный характер межъязыковых соответствий, за­ключается в единой материальной сущности человеческого мышле­ния, которое с физиологической, психологической и логической то­чек зрения подчиняется общим законам и одинаково для всех людей, а с позиций языковых -- взаимоадекватно. Мышление всех народов выражается в одной ипостаси -- в языке как таковом, материализу­ясь в формах конкретных национальных языков. Но "сколь бы са­мобытным ни было развитие конкретных языков, они не выходят за пределы универсальных категорий языка вообще, а выступают лишь различными реализациями его отдельных возможностей проявле-
   67
  
   ния"1. Закономерная сущность лексических соответствий связана с лингвистическими универсалиями, фиксирующими единообразие языковых признаков, и в первую очередь, она вытекает из универ­сальности логико-понятийных составов языков, зависит от того, что слово является обязательной понятийной единицей любого совре­менного языка и в нем отражаются осмысленные человеком разно­образные факты и явления природы и общества. Сама материальная действительность, которая в целом одинакова для всего человечест­ва и отражена в понятиях, закрепленных в лексических единицах, предопределяет существование межъязыковых лексических соот­ветствий. И хотя лексическая категоризация действительности -- расчленение бытия на понятия, выражаемые словами, -- происходит по-разному в различных языках, и идеографические участки имеют неодинаковый словный объем и границы, все же общий ареал отра­женного в лексике познанного бытия в основном совпадает у всех развитых современных языков. Если тематически организованную лексику двух таких языков наложить друг на друга, то окажется, что, несмотря на различия и особенности в организации тематиче­ских групп, она маркирует почти один и тот же континуум действи­тельности, являясь своеобразным зеркалом эпохи, ибо нет вещей и познанных понятий, которые не имели бы своего наименования.
   В ходе исторического развития человеческого общества процес­сы глобальной интеграции заметно преобладают над тенденциями к национальной замкнутости народов. С каждой последующей обще­ственной формацией социально-экономические факторы в конечном итоге способствуют более широкому и интенсивному объединению земных цивилизаций. П. И. Копанев, одним из первых в отечествен­ном переводоведении, так определил влияние различных социаль­ных закономерностей на перевод: "Как нам представляется, племена и народы, а затем и нации, идут к общечеловеческой, всеземной ци­вилизации двумя путями: а) по пути накопления и обмена общече­ловеческими чертами и продуктами материальной и духовной куль­туры, имеющимися и все более развивающимися в общественной практике каждого народа, каждой нации, поскольку каждый народ, каждая нация составляют определенные части человечества, а вме­сте взятые они представляют все человечество; б) по пути нацио­нально-исторического своеобразия, которое накапливается в каждом
   1 Копанев П. И. Вопросы истории и теории художественного перевода. С. 48.
   68
  
   народе, в каждой нации в соответствии с особенностями их нацио­нально-исторического развития, принципом которого является все­мерное развертывание подлинно национальных черт культуры до интернациональных, всечеловеческих черт мировой культуры. Ор­ганически переплетаясь, общечеловеческое и своеобразное в каждом народе и в каждой нации образуют основу для становления общече­ловеческой всеземной цивилизации. Антропология, этнография, ис­тория, лингвистика и социология подтверждают глобальность миро­вого развития"1.
   В этом сходстве и постоянном увеличении всечеловеческих черт и характеристик мировой культуры кроется не только одно из теоре­тических доказательств возможности перевода и всевозрастающей степени равнозначности и адекватности оригиналу переводных про­изведений, но и одно из подтверждений закономерного характера межъязыковых лексических соответствий. Коль скоро мир, духов­ные и материальные достижения науки и техники, богатства куль­тур, прошлого и настоящего, имеют множество сходств и общностей и обретают все большее единство во всеземной цивилизации, то и семантическое содержание словарного состава различных языков мира проявляет все большую близость, снижая количество так назы­ваемой безэквивалентной лексики и понятийных различий в значе­ниях сопоставляемых слов. Все языки коррелируются в плане со­держания в основном на уровне слов-понятий, и степень этой корре­ляции исторически возрастала и продолжает возрастать. Конечно, это не значит, что в языках исчезли различия и что уже нет понятий, находящих свое словесное выражение лишь в лексических системах отдельных языков. Речь идет о том, что жизнь народов, их матери­альная и духовная культура имеют больше общего, чем различного, что это сходство постоянно, хотя и неравномерно в условиях госу­дарственной разобщенности, возрастает и что, наконец, тенденции его развития способствуют более полной передаче семантической информации при переводе текстов с одного языка на другой. •
   Итак, общность земной цивилизации, единство законов челове­ческого мышления и универсальность естественной коммуникатив­ной системы человечества -- языка обусловливают возможность адекватного перевода вообще и наличие закономерных лексических соответствий в частности. Сам факт существования такого вида мыслительной деятельности, как перевод, и ее материализованных
   ' Копанев П. И. Вопросы истории и теории художественного перевода. С. 9.
   69
  
   результатов, бесчисленного количества переводных текстов, под­тверждают на практике теоретические постулаты об объективном характере межъязыковых соответствий.
   В переводоведении анализ межъязыковых лексических соответ­ствий ведется не ради регламентации каких-то механических замен лексических единиц оригинала соответствующими словами и выра­жениями языка перевода, а для изучения того, что передают лекси­ческие единицы в переводе, как они могут отличаться от слов ори­гинала и формируют мысль, соответствующую мысли оригинальной фразы, иначе, речь идет о сравнительном анализе семантических, стилистических и функциональных характеристик сопоставляемых слов и выражений, ибо любая мысль, любые эмоции, передаваемые в тексте конструируются, создаются из слов и эквивалентных им лексических единиц. Исследователь может изучать объект во всей его целостности или анализировать его составляющие, но ему непо­зволительно абсолютизировать частное, забывать о его связи и зави­симости от общего. Слово, например, в художественном произведе­нии зависит от контекста фразы, фраза зависит от контекста абзаца, абзац -- от более широкого языкового контекста, например главы, глава -- от контекста книги, книга -- от языка и стиля всего творче­ства автора, творчество автора -- от особенностей языка литератур­ного направления и т. д. и т. п. Причем единица каждого уровня за­висит не только от соответствующего ей контекста, но и от контек­стуального уровня более высокой иерархии. И все эти части различ­ных контекстов исследователи подвергают анализу с целью опреде­ления их собственных особенностей и закономерностей, а также их взаимодействия с контекстами более высоких или более низких уровней. Однако слово, занимающее низший семантический уровень в художественном тексте, отличается от фразы, абзаца, главы и кни­ги тем, что эти последние суть речевые произведения и не сущест­вуют в системе языка в качестве носителей конкретного смысла до процесса их порождения в речи, до создания самого текста. Слово же и до его использования в речи было самостоятельной смысловой единицей, обладающей конкретными, известными массе носителей языка лексическими значениями. Слово -- часть системы языка, и в то же время в речи оно -- часть лексико-стилистической системы данного литературного произведения. Эта функциональная двойст­венность слова определяет своеобразие его изучения в текстах и осо­бые сложности сравнительного анализа лексики в переводоведении.
   70
  
   Однако закономерный характер межъязыковых соответствий оп­ределяется не только указанными выше факторами, но и существо­ванием на межъязыковом уровне соотносительных лексико-семанти­ческих категорий.
   Выделению переводческих соответствий на основе различных критериев должен предшествовать анализ названных категорий, ко­торые в известной степени предопределяют характер некоторых пе­реводческих сопоставлений.
   Синхронно-сопоставительный метод, получивший сравнительно широкое распространение в современном языкознании, позволяет устанавливать функциональные и семантические совпадения и раз­личия в сравниваемых языках. Такие сопоставления, проводимые на основе описательной или -какой-либо другой методики, выявляют степень взаимной адекватности языковых фактов и их совокупно­стей в сравниваемых языках и открывают перед теорией перевода широкие возможности в изучении информативно равнозначных и эквивалентных единиц, объединяемых инвариантностью содержа­ния. Межъязыковые сопоставления лексико-семантического уровня обнаруживают закономерные лексико-семантические соотноситель­ные категории. Принимая во внимание семантическое содержание сравниваемых лексических единиц, их звуковую (графическую) форму, а также их синтагматические и речевые характеристики, ученые различают такие синхронические межъязыковые категории, как абсолютную и относительную синонимию, омонимию и паро-нимию. Эти категории слов В. В. Акуленко, определяет следующим Образом: "Роль межъязыковых синонимов играют слова обоих язы­ков, полностью или частично совпадающие по значению и употреб­лению (и соответственно являющиеся эквивалентами при переводе). Межъязыковыми омонимами можно назвать слова обоих языков, сходные по степени отождествления, по звуковой (или графической) форме, но имеющие разные значения. Наконец, к межъязыковым паронимам следует отнести слова сопоставляемых языков, не впол­не сходные по форме, но могущие вызвать у большего или меньшего числа лиц ложные ассоциации и отождествляться друг с другом, несмотря на фактическое расхождение их значений. В свою очередь, межъязыковые синонимы можно разделить на внешне сходные (по степени отождествления в процессах соприкосновения и сопостав­ления языков) и внешне различные"1. Межъязыковые относитель-
   1 Акуленко В. В. О "ложных друзьях переводчика". // Англо-русский и русско-английский словарь "ложных друзей переводчика". М., 1969. С. 371--372.
   71
  
   ные синонимы сходного вида, омонимы и паронимы, составляют тот разряд слов, который в переводоведении называют "ложными друзьями переводчика"1.
   Важно подчеркнуть, что сопоставительный анализ фиксирует за­кономерное существование межъязыковой синонимии, когда разно­язычные лексические единицы одного и того же языкового разряда (части речи), различающиеся по своей фонетической форме, пара­дигматике, синтаксическим связям, объему лексических понятий и принадлежащие разным языковым системам, оказываются сходны­ми, частично или полностью, в одном (или более) лексическом зна­чении и, прежде всего, в своей предметно-логической соотнесенно­сти. Отвлекаясь от предложенного В. В. Акуленко деления межъя­зыковых синонимов на внешне различные и внешне сходные, иногда определяемые как интернационализмы и часто выступающие в роли "ложных друзей переводчика", остановимся подробнее на делении второго типа, которое предусматривает полную и частичную межъя­зыковую синонимию.
   Межъязыковыми полными синонимами, следует считать со­относимые в одном из своих значений слова двух (или более) язы­ков, которые выражают одно и то же понятие и не отличаются друг от друга эмоционально-экспрессивной, стилевой или каким-либо другим видом константной знаменательной информации. Дом (в основном значении 'жилье, строение, здание') -- hause -- maison -- casa; кашлять -- cough -- tousser -- toser; луна -- moon -- lune -- luna; хорошо -- good -- bon -- bien; вторник -- tuesday --mardi -- martes; зеленый (о цвете) -- green -- vert -- verde или дыня -- melon (англ.) -- melon (фр.) -- melСn -- все это примеры полных межъя­зыковых синонимов. В одноязычном плане полные синонимы (на­пример лингвистика -- языкознание) -- явление сравнительно ред-
   1 К рецензии Р. А. Будагова на "Англо-русский и русско-английский словарь "лож­ных друзей переводчика" (см. "Мастерство перевода". 1971. М., 1972) редакция дает сноску: "Ложными друзьями переводчика" в лингвистике именуются межъязыковые омонимы -- слова, имеющие при одинаковом звучании разные значения" (С. 362). Р. А. Будагов дает более осторожное толкование таких омонимов. Он говорит о "сло­вах, и похожих (внешне), в непохожих (функционально) друг на друга" (там же). И это не случайно, потому что вряд ли можно говорить об одинаковом звучании межъязыковых омонимов. Разве одинаково звучат революция, revolution (англ.), revolution (фр.), revoluciСn, (исп.), Revolution (нем.)? Это звучание может быть лишь сходным. Степень сходства варьируется, и весьма значительно, от языка к языку. Порой в языках с одинаковой графикой написание межъязыковых омонимов куда более "омонимично", чем их звучание.
   72
  
   кое, а в межъязыковой синонимии полных синонимов множество и они различаются сферой применения, являясь лексическими едини­цами разных языков. Ядро таких синонимов составляют общенарод­ные слова нейтрального стиля, лишенные эмоционально-экспрессивной окраски. Поэтому их целесообразно наименовать нейтральными межъязыковыми полными синонимами. Другая часть полных синонимов -- это эмоционально окрашенные слова, у которых также совпадают все виды знаменательной информации. Однако информационные совпадения эмоционально-экспрессивного характера не всегда бывают столь полными, как совпадения идео­графического толка, и сходство эмоционально-экспрессивных от­тенков в соответствующих словах разных языков все-таки следует признать во многих случаях относительно полным. Близость таких синонимов со временем будет определяться поправочным коэффи­циентом, который пока что является лишь субъективно-сенсорной, а не научной категорией. Поэтому, например, такие межъязыковые русско-испанские синонимы, как лик -- faz, харя -- morro, морда -- hocico, рыло --jeta, рожа -- cara de hereje, мордашка --jeme, личико -- palmito, следует называть экспрессивными межъязыковыми пол­ными синонимами.
   Второй тип межъязыковых синонимов -- это относительные синонимы, у которых совпадает вещественно-смысловое содержа­ние (они коррелируются одним и тем же денотатом), но различна эмоционально-экспрессивная, стилевая или какая-либо другая зна­менательная информация. Несовпадение названного информативно­го содержания может быть полным или частичным. Русские лик и испанское сага, харя и rostro, лицо и morro, физиономия и jeme, мор­дашка и jeta -- это относительные межъязыковые синонимы, ибо при сходстве понятийного содержания сравниваемых слов их эмо­циональные и стилистические характеристики не совпадают. Каж­дое слово синонимического ряда одного языка способно выступать на правах полного межъязыкового синонима информативно-равнозначного слова (иногда слов) другого языка и одновременно являться относительным межъязыковым синонимом большинства (или всех) слов синонимического ряда того же иностранного языка. Иначе говоря, любое слово (или эквивалентная ему лексическая единица) в сопоставляемом значении является и полным, и относи­тельным синонимом в зависимости от того, с каким словом соответ­ствующего синонимического ряда оно сравнивается.
   73
  
   Приводимые ниже пары слов и фразеологизмов представляют собой примеры полной межъязыковой синонимии.
  
   Morir
   умереть
   Irse
   уйти (от нас)
   Fallecer
   скончаться
   Sucumbir
   помереть
   Expirar
   угаснуть
   Perecer
   погибнуть
   Fenecer
   почить
   Espichar
   сдохнуть
   Finar
   опочить
   DiЯarla
   окочуриться
  
   Salir de este mundo
   УЙТИ ИЗ ЖИЗНИ
   Pasar a mejor vida
   Уйти r лучший мир .
   Pasar al cielo
   Вознестись на небо (небеса)
   Jugar a la maleta
   Сыграть в ящик
   Exalar el Зltimo suspiro
   Испустить дух
   Entregar el alma
   Отдать богу душу
   Estirar la pata
   Протянуть ноги
   Salir con pies para adelante
   Выйти ногами вперед
   Irse al otro barrio
   Отправиться на тот свет
  
   (к праотцам)
   Вместе с тем каждое из сопоставляемых слов или фразеологизмов по отношению к другим иностранным словам в большинстве случаев является относительным межъязыковым синонимом: morir -- относи­тельный синоним скончаться, угаснуть, почить, опочить, уйти (от нас), помереть и т. д.; скончаться -- относительный г.иноним morir, expirar, fenecer, finar, irse, sucumbir, perecer, espichar и т. д.
   У любого языка есть одно из важнейших свойств, которое за­ключается в вариативности (вариантности) его лексико-семантических средств, в существовании лексических единиц, назы­вающих один и тот же денотат, но отличающихся самыми разнооб­разными и порой чрезвычайно тонкими оценочными и стилистиче­скими оттенками. Это универсальное свойство языков лежит и в основе межъязыковой синонимии.
   Выделение антонимических межъязыковых коррелятов не играет столь существенной роли, какая отводится в переводоведении межъя­зыковым синонимам. Межъязыковые антонимы различаются меж­ду собой логической противоположностью понятийных значений.
   74
  
   В свое время Г. Я. Рецкер, анализируя приемы достижения адек­ватности при переводе, выделил антонимический перевод в особый переводческий прием1.
   Для определения характера переводческих соответствий, кроме межъязыковой синонимии -- главнейшего в этом смысле вида взаи­мосвязи -- и антонимии принципиально важным является мехсьязы-ковая гипонимия и гиперонимия2. Существование данных систем межъязыковых связей также обусловлено наличием подобных се­мантических отношений в каждом из современных языков. Типоло­гические сходства языков и в этом случае позволяют изучать кон­кретные проявления названных категорий на межъязыковом уровне.
   Что же понимается под межъязыковой гипонимиеи и гиперонимией? В одноязычном плане эти отношения представляют собой один из основных типов системных (парадигматических) связей в семантиче­ском поле. Иначе говоря, речь идет, соответственно, о видо-родовых и родо-видовых отношениях между значениями слов, например, слово тюльпан гипоним слова цветок, а цветок гипероним таких слов, как тюльпан, роза, ромашка, маргаритка и т. п.. Таким образом, под межъязыковой гипонимиеи следует понимать отношения слов одного языка, называющих родовые понятия, к словам другого языка, обо­значающим понятия видовые, а под межъязыковой гиперонимией соотношение лексических единиц, выражающих видовые понятия, со словами, передающим родовое понятие.
   В формальной логике такие отношения между понятиями назы­вают отношением подчинения или субординации. В них содержание подчиняющего понятия является частью содержания подчиненного.
   При отношении субординации понятий проявляется один из важ­нейших законов логики, который гласит, что объем понятий (все предметы и явления, к которым приложимо данное понятие) и содер­жание понятий (совокупность существенных признаков предметов, явлений, охватываемых понятием) находятся в обратном отношении подчиняющее понятие шире по объему, но ^же по содержанию, а по­нятие подчиненное меньше по объему и больше по содержанию.
   Фиксация межъязыковой гипонимии и гиперонимии представля­ется необходимой в переводоведении, так как нередко в силу раз­личных причин лексической единице оригинала могут соответство­вать в переводе межъязыковой гипоним или гипероним. Например,
   ' Рецкер Я. И. О закономерных соответствиях при переводе на родной язык. С. 175. 2 Гипоним -- от греческого hypС -- под, внизу и Сnyma -- имя; hipИr -- над, сверх и Сnyma.
   75
  
   упомянутым ранее русским согипонимам тюльпан, роза и т. д. в переводах при определенных условиях могут стать эквивалентами (англ.) flower, (фр.) fleur или (исп.) flor.
   Существование в языке различных видов перифраз и перифрас­тических оборотов определяется особенностями логических структур мышления. Философов и логиков давно интересовал вопрос об экви­валентности различных выражений и возможности их замещения. Один из основателей логической семантики известный немецкий логик Г. Фреге, разрабатывая мысль Лейбница о логическим ана­лизе как замещении одних выражений другими на основе их тожде­ства, "пришел к выводу, что в анализе мы имеем дело не с абсолют­ным тождеством выражения (А=А), а с относительным тождеством различных выражений (А=В). Иначе это было бы одно выражение и замена при анализе одного другим ничего бы не давала. Так, выра­жения утренняя звезда и вечерняя звезда (обозначения планеты Ве­нера), рассуждает Фрегс, называют один и тот же предмет. Но это разные выражения. Между ними нет полного тождества1. По мысли Фреге, одному и тому же объекту (значению) в языке соответствует несколько "лингвистических вариаций -- "смыслов", взаимозаме­няемых в силу их отнесенности к одному и тому же объекту"2. Иными словами, название предмета мысли и его описание не могут быть тождественными языковыми единицами как в плане выраже­ния, так и в плане содержания, но эквивалентными единицами они остаются и способны взаимозаменяться в языке. Б. Рассел, разви­вавший семантические идеи Г. Фреге, выдвинул хорошо известную логикам теорию описания. "Под описанием понимается словесная характеристика предмета по некоторым его признакам, которая может употребляться в языке вместо имени данного предмета. Например, вместо имени Наполеона можно употребить описание побежденный при Ватерлоо, вместо имени Париж -- столица Франции и т. п."3. Обычно выделяют два основных вида описаний, а именно: "опреде­ленные описания", характеризующие признаки строго единичного предмета (создатель периодической системы; столица России; ком­позитор, написавший оперу "Иван Сусанин", и т. п.), и "неопределен­ные описания", характеризующие признаки неопределенного в сво­ем объеме класса предметов и явлений (млекопитающее животное, химическое вещество, человек среднего возраста и т. д.). Указывая
   1 Цит. по: Козлова М. С. Философия и язык. М., 1972. С. 40--41.
   2 Там же. С. 40--41.
   3 Там же. С. 44.
   76
  
   на семантическую близость имени и описания, логики видят в них и различия: имя наделено только экстенсиональным значением, спо­собным обозначать предмет, а дескриптивный оборот не только ука­зывает на предмет, но и дает ему неполную интенсиональную харак­теристику.
   Дескриптивные потенции каждого языка, позволяющие создавать вместо любого имени его описательный эквивалент и взаимозамещать их в речи, являются фундаментом межъязыковой перифрастично-сти. Замена нарицательного или собственного имени оригинала пе­рифразой в переводе или наоборот позволяет сохранить основной семантический смысл переводимой лексической единицы в тех случа­ях, когда в переводной речи для нее не отыскивается полный или от­носительный эквивалент или какое-либо другое соответствие.
   Межъязыковые соотносительные категории должны учитываться при классификации переводческих соответствий, выделяемых по ха­рактеру соотнесенности сопоставляемых лексических единиц языков оригинала и перевода.
   11.
   лингвистические и переводческие лексические сопоставления
   Среди нескольких видов межъязыковых лексических сопостав­лений, главенствующее положение занимают сопоставления лин­гвистические; они лежат в основе переводческих сопоставлений. Вместе с тем нельзя не заметить принципиальных различий между сопоставлениями лингвистическими и переводческими. Лингвисты сравнивают слова как сложные системы значений со всеми их лек­сико-семантическими вариантами, устанавливают и описывают не только отношения между словами двух и более языков, но и между совокупностями слов, лексическими полями, определяют межъязы­ковые лексические закономерности на основе сравнения лексиче­ских систем в их современной статике и исторической динамике. Таким образом, лексические сопоставления ведутся на уровне язы­ков как национальных коммуникативных систем и носят полисеман­тический характер. Это, конечно, не означает, что лингвисты не ис-
   77
  
   пользуют данные речи. Для целей исследования и подтверждения своих выводов они неизбежно обращаются к фактам функциониро­вания языка, но все же их основные интересы остаются в сфере язы­ковых систем.
   Теоретики перевода обычно ведут сравнение разноязычных слов в конкретных контекстах оригинала и перевода, и потому материа­лом для переводческих сопоставлений служат слова, как правило, в одном лексическом значении со всеми сопровождающими его от­тенками и обертонами.
   Не многообразие значений слова и его лексико-семантических вариантов занимает теоретика перевода, а сравнение однократных употреблений слов во всем объеме передаваемой ими разнообразной информации. По существу, в любом случае переводческого сопос­тавления происходит изучение реализованных в речи слов. Даже когда переводчик "соизмеряет" лексические единицы в их словар­ном значении вне контекста, он рассматривает их как условно-актуализованные в речи, как слова, значение которых уже употреб­лялись в привычных для них контекстах. Таким образом, переводче­ское сравнение по сути своей моносемантично и проводится глав­ным образом на материале конкретных речевых образцов. В свою очередь, это не значит, что в теории перевода пренебрегают сопос­тавлениями значений соотносимых разноязычных слов на уровне языка или не учитывают данных лексико-лингвистических сопос­тавлений.
   Язык и речь -- диалектическое единство. Одно не существует без другого. Все дело в том, что на уровне языка, когда сравнивают­ся уже установленные лексикологами и лексикографами значения конкретных лексических единиц, и на уровне речи, когда сопостав­ляются самые различные контекстуальные употребления и окказио­нализмы оригинала и перевода, переводческие сопоставления не теряют своей специфики. Во всех случаях исследователь как бы "взвешивает" лексическое значение и окружающие его смысловые оттенки, определяя семантическую нагрузку слова, его экспрессив­но-эмоциональную силу и функциональный вес, т. е. сопоставляет в словах реализованный объем передаваемой ими информации и вы­полняемую ими функцию. Сопоставляя переводы с их оригиналами, он определяет те виды словесной информации, которые обязательно должны быть переданы при переводе, какие неизбежно окажутся опущенными и какие можно или должно в какой-то степени видо­изменить; анализирует способы компенсации при переводе тех ин-
   78
  
   формативных несоответствий, которые, конечно же, существуют между сравниваемыми единицами исходного и переводного языков. Все эти сопоставления необходимы исследователю не только для определения степени адекватности перевода оригиналу и установле­ния константных и окказиональных соответствий, но и для различ­ных по характеру обобщений и раскрытия закономерностей перево­дческих сопоставлений.
   В переводоведении попытка теоретического осмысления межъя­зыковых лексических соответствий впервые была сделана Я. И. Рец­кером в 1950 г1. Установление лексических соответствий не было принципиально новой идеей. Заслуга Я. И. Рецкера заключалась в том, что он обратил внимание на закономерный характер лексических соответствий при переводе, указал на важность и самостоятельность учения о различных типах и видах соответствий в теории перевода и попытался определить степень лексико-семантической соотнесенно­сти сравниваемых единиц, подразделив возможные соответствия между лексическими единицами оригинала и перевода на три ос­новных типа: эквиваленты, аналоги и адекватные замены2. "Эквива­лентом следует считать постоянное равнозначащее соответствие, которое для определенного времени и места уже не зависит от кон­текста"3. "Аналог -- это результат, перевода по аналогии посредст­вом выбора одного из нескольких возможных синонимов"4. Эквива­лент всегда один, аналогов может быть несколько. С помощью анало­гов, в частности, переводятся фразеологизмы, пословицы и поговор­ки. "К адекватной замене прибегают, когда для точной передачи мыс­ли переводчик должен оторваться от буквы подлинника, от словарных и фразовых соответствий и искать решение задачи, исходя из целого: из содержания, идейной направленности и стиля подлинника"5.
   Адекватные замены достигаются одним из четырех переводческих приемов: конкретизацией в переводе недифференцированных и абст­рактных понятий оригинала, логическим развитием понятий, антони­мическим переводом и компенсацией6. Эта классификация без изме­нений или с некоторыми модификациями легла в основу болыпинст-
   ' См. Рецкер Я. И. О закономерных соответствиях при переводе на родной язык / Во­просы и методики учебного перевода. М., 1950. С. 156--178. 2 Об отношении к указанным терминам см. ї 3 настоящего пособия. ' См. Вопросы теории и методики учебного перевода. С. 157.
   4 Там же. С. 158.
   5 Там же.
   6 См.: там же. С. 164 и далее.
   79
  
   ва учебных пособий по переводу, изданных после 1950 г. Учитыва­лась она и в статьях о лексических соответствиях при переводе раз­личных текстов, в том числе и художественных.
   С развитием отечественного переводоведения определилась тен­денция к созданию более точной и обоснованной классификации соотнесенности лексических средств языка оригинала и перевода. В делении соответствий, предложенным Я. И. Рецкером, обнаружива­ется недостаточная и субъективная мотивация некоторых положе­ний. На основе лингвистического чутья исследователя, а не на базе каких-либо объективных критериев происходит выделение эквива­лентов и аналогов. Не учитывается различный характер несовпаде­ния значений аналогов (несовпадения эмоционально-экспрессивные, стилевые, диалектные и т. п.). Игнорируются различия между кон­стантными (языковыми) и окказиональными (речевыми) соответст­виями. Рассуждения об адекватных заменах скорее сводятся к опи­санию приемов перевода отдельных разрядов слов и словосочета­ний, чем к выделению особого типа закономерных соответствий. Наконец, сами термины не очень удачны из-за близости и малой дифференцированности их основных значений и невольной подме­ны одного термина другим.
   А. Д. Швейцер, анализируя классификацию Я. И. Рецкера, счита­ет также, что она нуждается в детализации эквивалентов, среди ко­торых следует различать односторонние и двусторонние. "League of Nations" всегда переводится на русский язык как Лига наций, и в то же время Лига наций всегда, независимо от контекста, переводится на английский язык как League of Nations. Наряду с этим однознач­ная интерпретация языковой единицы в терминах другого языка мо­жет иметь место лишь в одном направлении"1, т. е. речь идет о том, что одному русскому термину может соответствовать в другом языке не только один термин, а, например, два равнозначных термина. Бе­татрон переводится на английский либо как betatron, либо как induc­tion electron accelerator; русские одноязычные языкознание и лингвис­тика на испанский переводятся лишь одним термином lingЭМstica.
   Следует также отметить, что сам автор не мог не почувствовать некоторых противоречий и логических сбоев в своей первоначаль­ной классификации. В последующих работах он видоизменил ее, сведя все соответствия к двум видам: эквивалентам и вариантным соответствиям (аналогам), а адекватные замены стал рассматривать как приемы переводческой деятельности.
   1 Швейцер А. Д. Перевод и лингвистика. М., 1973. С. 19.
   80
  
   Позже Я. И. Рецкер вновь видоизменяет предложенную класси­фикацию соответствий, добиваясь большей четкости и дифференци­рованности. "В процессе перевода, -- пишет он, -- выстраиваются три категории соответствий: 1) эквиваленты, установившиеся в силу тождества обозначаемого, а также отложившиеся в традиции языко­вых контактов; 2) вариантные и контекстуальные соответствия и 3) все виды переводческих трансформаций. Между первой -- экви­валентной -- категорией и двумя остальными есть принципиальное различие. Эквивалентные соответствия относятся к сфере языка, тогда две последние -- к сфере речи"1. Затем среди эквивалентов выделяются полные и частичные, абсолютные и относительные. Ва­риантные соответствия не дифференцируются. Лексических транс­формаций семь: дифференциация, конкретизация, генерализация значений, смысловое развитие, антонимический перевод, целостное преобразование и компенсация потерь в процессе перевода. Пред­ложенная классификация не утратила своего значения и в настоящее время.
   Однако представляется возможным и целесообразным рассмот­реть виды переводческих соответствий с несколько иных позиций.
   12.
   виды межъязыковых переводческих лексических соответствий (эквивалентов)
   В ї3 говорилось, что под переводческими соответствиями (экви­валентами) понимаются слова и словосочетания перевода и ориги­нала, которые в одном из своих значений передают равный или от­носительно равный объем знаменательной информации и являются функционально равнозначными. В основу классификации лексиче­ских соответствий могут быть положены различные их свойства и качества.
   По форме соответствия бывают эквивокабульные -- это слу­чается, когда слову оригинала соответствует слово в переводе, а словосочетанию -- словосочетание, и неэквивокабульные -- они
   ' Рецкер Я. И. Теория перевода и переводческая практика. М., 1974. С. 9.
   81
  
   появляются, когда слову оригинала соответствует словосочетание в переводе или наоборот. В свою очередь, эквивокабульные соответ­ствия подразделяются на эквиразрядные, если сопоставимые лек­сические единицы относятся к одинаковым частям речи, и неэкви-разрядные, если названные единицы есть разные части речи.
   По объему передаваемой знаменательной информации соот­ветствия делятся на полные и неполные (частичные). У полных эквивалентов объем передаваемой экстралингвистической информа­ции совпадает. У неполных эквивалентов обычно при полном или частичном совпадении смысловой (семантической) информации другие ее виды могут не совпадать. Если у частичных эквивалентов смысловая информация коррелируется полностью, то облигаторным является несовпадение каких-либо других информационных компо­нентов. Когда же знаменательная информация соотносится лишь частично, то несовпадение других видов информации вовсе не обя­зательно.
   Итак, отсутствие полной корреляции между эквивалентами дан­ного вида может быть:
   а) Семантического (смыслового) характера, когда в чем-то не совпадают объемы понятий, выражаемых соотносимыми лексиче­скими единицами. Переводя испанские слова pierna и pie как нога, мы, в сущности, оперируем неполными эквивалентами, так как pierna обозначает лишь часть ноги, от стопы и выше, a pie -- стопа. Обычно подобные метонимические эквиваленты, своеобразные межъязыковые синекдохи, не обедняют восприятие текста. Детали­зация перевода в нашем примере произойдет лишь в том случае, если указание на ту или иную часть ноги становится необходимым по смыслу переводимой фразы. В предложении "A Juan le hirieron al pie gravemente y los mИdicos se vieron obligados a amputarlo hasta el tobillo." (Хуана тяжело ранили в стопу, и врачам пришлось ампути­ровать ее по самую щиколотку.), эквивалентом pie, естественно, будет стопа. Неполные эквиваленты с семантической неравнозначно­стью весьма часто появляются в художественных переводах, когда в силу контекстуальных причин приходится заменять название целого в исходном языке, названием части в языке перевода или, соответст­венно, название причины -- названием следствия, или наоборот. Пер­вую фразу из "Дон Кихота" "En un lugar de la Mancha..." H. Любимов
   82
  
   переводит "В неком селе Ламанчском..."'. Соотношение lugar -- село -- тоже пример неполной эквивалентности. В переводе про­изошла конкретизация более широкого понятия, выражаемого сло­вом lugar (любой населенный пункт, любое селение). В той же главе Н. Любимов конкретизирует, сужает значения глагола estorbar (ме­шать), соотнося его с глаголом отвлекать. Переводя trigo (зерно пшеницы, пшеница) как зерно, a rocМn (ломовая лошадь, кляча) -- как лошадь, он расширяет понятия, передаваемыми русскими эквива­лентами, по сравнению с понятием, выраженным соответствующи­ми испанскими словами. Частое появление в переводах семантиче­ски неполных эквивалентов ни в коей мере не является свидетельст­вом смысловых потерь при переводе: ведь семантическая информа­ция на уровне фразы или более широкого контекста сохраняется полностью, да и в пределах слова -- семантически неполного экви­валента -- расширение выражаемого им понятия до родового по сравнению с понятием слова оригинала или сужение его до видового в сопоставлении с родовым понятием слова исходного языка не при­водит к семантическим искажениям, так как в конечном итоге дено­тат, референт в обоих случаях остается одним и тем же. Иными слова­ми, межъязыковые метонимические трансформации при переводе не разрушают инвариантости общего смысла лексических соответствий.
   б) Эмоционально-экспрессивного (коннотативного, стилистиче­ского) характера, когда эмоционально-экспрессивный компонент информативного объема слова оригинала и перевода не совпадает. В той же первой фразе "Дон Кихота" Н. Любимов подыскивает для глагольной формы vivМa эквивалент с иной стилистической марки­ровкой -- жил-был. Этот сказочно-эпический зачин с оправданной смелостью введен переводчиком в произведение, в котором выдумка и реальность сопряжены в причудливом и дотоле невиданном един­стве великой сказки и столь же великой были. Переводя роман, от­меченный по выражению Менендес-и-Пелайо, необычным "словес­ным изобилием" и контрастным сочетанием "высокой" лексики с "низкими" предметами и лексикой "низкой" с возвышенными поня­тиями, деяниями и вещами, переводчик вынужден во имя художест­венного целого изменять частное и подбирать стилистически ней-
   1 Здесь и далее перевод Н. Любимова цит. по: Мигель Сааведра де Сервантес. Хит­роумный идальго Дон Кихот Ламанчский. М., 1963.
   83
  
   тральному слову более "возвышенный" эквивалент. Нейтральное со­четание continuos pensamientos (постоянные мысли) переведено как всечасные помыслы, а глагол me quejo передан не словом жалуюсь, а книжным фразеологизмом принести жалобу, столь же нейтральные обороты amigo de la caza и estaba confuso переведены разговорными соответствиями заядлый охотник и оторопел. В переводах эквивалентов подобного рода множество.
   У неполных эквивалентов со стилистическими несовпадениями семантическая информация равнозначна. Именно поэтому эти экви­валенты подыскиваются в синонимическом ряду, составленном из так называемых стилистических синонимов, под которыми обычно разумеют слова, имеющие один и тот же денотат, но отличающиеся либо экспрессивно-эмоциональной окраской, либо принадлежно­стью к разным функциональным стилям речи, т. е., по существу, объединяются два вида синонимов -- стилистические и стилевые. Однако у нас нет нужды строго дифференцировать синонимы, тем более что стилевые синонимы в речи очень часто выполняют эмо­ционально-экспрессивные функции, когда из привычного для них речевого стиля их переносят в иную стилистическую среду.
   Появление в переводах стилистически неполных эквивалентов обусловлено не только компенсацией каких-либо стилистических ут­рат, не только невольными "капризами" контекста, пристрастиями переводчика и требованиями стилистической системы речевого про­изведения, но и тем, что нейтральный стиль лишен стилистической окраски лишь относительно и характеристики его в двух сравнивае­мых языков не будут одинаковыми. Так например, нейтральные стили французской и испанской речи разнятся от русского нейтрального стиля. "Французский нейтральный стиль оказывается сдвинутым в сторону книжной речи, а русский нейтральный стиль отодвинут от нее в сторону фамильярной речи"1. Поэтому при переводе ней­трального текста с русского на французский (равно как и на испан­ский) приходится несколько "приподнимать" стиль, а переводя с французского или испанского на русский, слегка понижать его. Иными словами, хотя функциональные стили исходного и перево­дящего языков не совпадают в своей тональности, переводчик пере­дает функциональный стиль оригинала (или какие-то его лексиче­ские элементы) соответствующим стилем языка перевода, а не ре­конструирует иноязычные функциональные стили средствами рус-
   1 Степанов Ю. С. Французская стилистика. С. 235.
   84
  
   ской речи. Реконструкция подобного рода привела бы к стилевым несоответствиям между оригиналом и переводом и непонятным для читателя нарушениям системы функциональных стилей языка перевода.
   Итак, переводчик, работающий, казалось бы, с нейтральной лек­сикой, не должен забывать о поправочном коэффициенте нормы и подбирать эквиваленты, учитывая расхождение нейтральных стилей исходного и переводящего языков.
   в) Социолокального (стилевого, социогеографического) характера, когда при совпадении семантического значения сравниваемых лекси­ческих единиц не совпадает их стилевая характеристика. Диалектным словам оригинального художественного произведения всегда соот­ветствуют в переводе неполные эквиваленты, у которых утрачена со-циолокальная информация слов оригинала. Иначе и быть не может, потому что лексика конкретного языка в диалектном плане зонально маркирована только в ареале распространенности данного языка и не может иметь эквивалентов с соответственной маркировкой в другом языке. Поэтому подобные информативные потери восполняются с помощью просторечья, указанием на то, что эквивалент, равно как и соответствующий ему диалектизм оригинала не относятся к литера­турной норме, "оторваны" от нее. Не менее часто диалектизмы пе­редаются общелитературными словами, а утраченную информацию, обычно связанную, например, в художественных текстах с речевой характеристикой героя или описанием той или иной среды, компен­сируют какими-либо другими языковыми средствами в том же мик­роконтексте или в другом месте широкого контекста. Подобного рода эквивалентность наблюдается отчасти и в переводе жаргониз­мов, не всех, конечно, а некоторых из них, потому что переводчики все чаще и чаще воссоздают жаргонизмы оригинала жаргонными словами языка перевода, если эти последние не слишком русифици­руют описываемых героев или среду.
   Откроем, к примеру, повесть аргентинского прозаика Рауля Ларры "Его звали Вихрастым" и сразу же встретимся с диалектизмами в ре­чи персонажей:
   " -- ђChe, Rulo, como miras! ...(C)Ahora te dedicas a relojear a las minas? (C)no vendes mАs los diarios?"1.
   1 Larra RaЗl. Le decМan el Rulo. Buenos Aires. S.A. P. 9.
   85
  
   В региональных словах che, retojear, minas содержится явное ука­зание на зону и среду их бытования. Серьезный читатель сразу по­чувствует аргентино-уругвайский речевой колорит и поймет, что персонажи повести -- люди социальных городских низов Рио-де-ла-Платы. В переводах остался лишь намек на то, что речь героев дале­ка от литературной нормы, т. е. в словах сохранена определенная социальная информация, но утрачена информация локальная. Ср. разный перевод этих фраз:
   " -- Эй, чуб! Ты что уставился... Решил заняться красотками].. Больше не торгуешь газетами?"1.
   " -- Эй, Вихрастый, глаза просмотришь. Решил на красоток no-пялиться? А что, газетами не торгуешь?" .
   г) Фонового характера, если при совпадении лексического значе­ния соотносимых слов различается их "фоновая окраска". Она зави­сит от так называемой фоновой информации, которая теснейшим об­разом связана с языком, отражена в определенной части его лексики, словах и фразеологических словосочетаниях, а также в пословицах, поговорках, устойчивых цитациях, именах исторических лиц и т. п. Поэтому, когда колумбиец X. Саламеа в известном памфлете "Ме­таморфоза Его Превосходительства" пишет о cielo violАceo3, испа-ноязычный читатель воспринимает эпитет violАceo не только в прямом его значении фиолетовый, темно-лиловый, но и в символическом смысле. У слов violАceo, morado есть свой поэтиче­ский ореол. Это цвет печали, скорби, траура. Вспомним, как сказано у Пабло Неруды в "Новой песне любви Сталинграду": "DescribМ el luto y su metal morado" -- (дословно) "Я описывал траур и его лиловый металл" Русский читатель воспринимает сочетание фиолетовое (или лиловое) небо без испанского символического "привеска". Оттого и появляются в подобных контекстах неполные эквиваленты вроде прилагательного лиловый, которое хотя и передает семантику слова morado, но лишено его символической окраски. Конечно, переводчики пытаются с разной долей успеха восстано­вить утраченную информацию и в прозаических переводах обычно
   1 Рауль Ларра. Его прозвали Чубомю. / Пер. с исп. А. Коробицына // Аргентинские
рассказы. М, 1957. С. 130.
   2 Рауль Ларра. Его звали Вихрастым. / Пер. с исп. С. Алейниковой и В. Виноградова //
Нева, 1958. NЗ.С. 101.
   3 Zalamea Jorge. La metamorfosrs de Su Excelencia // Trece cuentos colombianos.
Montevideo, 1970. P. 51.
   86
  
   прибегают к амплификациям. Например, в переводе упомянутого произведения Хорхе Саламеа сочетанию cielo violАceo соответствует одетое в траур лиловое небо1, а в стихотворении П. Неруды подра­зумевается "смертоносный металл".
   Во фразе из перевода "Истории жизни пройдохи по имени дон Паблос" Франсиско де Кеведо "В это время появился еще кто-то ...в бурой одежде..." (в оригинале: ...vino uno con ... su vestido pardo) читатель лишь по контексту догадывается, а комментарий укрепляет его догадку о том, что бурый (серый) цвет в те времена был цветом дорожной одежды. И потому бурый по отношению к pardo становит­ся неполным эквивалентом, лишенным той фоновой информации, которая есть у pardo.
   Вряд ли русский читатель поймет, почему пройдоха Пабло срав­нивает себя с совой, когда садиться играть в карты с отшельником, ставящим в банк лампадное масло: "Признаюсь, я понадеялся, что буду совой, которая это масло у него выпьет..." ("Y confieso que pensИ ser su lechuza y DebИrselo.. .")3. В данном контексте сова -- неполный эквивалент слову lechuza, потому что согласно народному испанско­му поверию совы выпивают масло из лампад у изображений святых, которые иногда ставятся на столбиках на обочинах дорог, а в рус­ском фольклоре за ними, вроде, подобного греха не водится.
   Таковы основные информационные несовпадения между лекси­ческими единицами оригинала и их неполными эквивалентами.
   По характеру функционирования в языке соответствия следу­ет подразделить на два основных типа -- константные и окказио­нальные. Константные соответствия (их можно было бы назвать и словарными, постоянными, языковыми или предсказуемыми) опреде­ляются на уровне языка. В речи, в художественном тексте, они лишь конкретизируются. Определенным набором этих соответствий любой переводчик овладевает в процессе подготовки к профессиональной работе. Константные эквиваленты фиксируют двуязычные словари и другие лексикографические пособия. Без освоения этой лексики в процессе обучения иностранному языку не может быть и речи о ка­кой-либо серьезной переводческой деятельности. Чем богаче запас двуязычной словарной памяти переводчика, тем раскованнее проте-
   ' Саламеа Хорхе. Метаморфоза Его Превосходительства. / Пер. с исп. // "Иностран­ная литература". 1969, N 7. С. 91.
   2 Кеведо Ф. История жизни пройдохи по имени дон Паблос. / Пер. с исп. К. Держа­
вина // Кеведо Ф. Избранное. Л., 1971. С. 198.
   3 Там же. С. 180.
   87
  
   каст его труд. Константные соответствия неоднородны. Их ядро со­ставляют первичные (основные) константные соответствия, кото­рые определяются на уровне обычной словарной эквивалентности. Это слова с равным информационным объемом, т. е. абсолютные межъязыковые синонимы. Вторичные (потенциальные) констант­ные эквиваленты различаются эмоциональными, стилевыми и дру­гими оттенками, но их вещественно-смысловое содержание в основ­ном совпадает. Иными словами, это относительные межъязыковые синонимы.
   Таким образом, по характеру функционирования в языке межъя­зыковые синонимы, о которых речь шла выше, являются констант­ными соответствиями. В процессе перевода любой первичный экви­валент словно незримо окружен синонимами, готовыми в любую ми­нуту прийти на помощь переводчику. Встречая, например, в перево­димой на русский язык испанской фразе слово vivienda (в значении "помещение для жилья"), переводчик заранее знает не только основ­ное константное соответствие, но и возможные вторичные эквивален­ты, составляющий один синонимический ряд: жилье, обиталище, обитель, логово, логовище, берлога, ибо условия контекста могут ВЫ-нудить переводчика перевести vivienda не как жилище, а другим сло­вом, выбранным из указанного ряда синонимов. В подавляющем большинстве переводов прозаических текстов соответствием слову vivienda окажется жилище, а, например, прилагательному indiferente (в значении 'лишенный интереса к кому-, чему-либо') -- прилага­тельное равнодушный, глаголу huir (в значении, которое в словаре С. PL Ожегова определено как 'уйти откуда-нибудь бегом') -- глагол убежать и т. п. Степень предсказуемости таких переводческих соот­ветствий очень велика. Вполне предсказуемы и соответствия, выби­раемые из синонимического ряда. В приводимых примерах для indiferente это могут быть безразличный, безучастный, индиффе­рентный, а для huir -- бежать, удирать, улепетывать, драпать, давать тягу, давать стрекача и др. Константные соответствия ха­рактеризуются своей предсказуемостью, обусловленной тем, что они основываются в соотносимых языках на закрепленных языковой традицией лексических значениях слов общенародного языка. Кон­стантные соответствия составляют тот переводческий базис, ту обя­зательную лексическую основу, тот предсказуемый набор эквива­лентов, без которого не осуществляется ни один из видов перевода. Высокий процент константных соответствий при переводе текстов свидетельствует о беспочвенности некоторых нигилистических вы-
   88
  
   оказываний по поводу тот, что, дескать, например, в художествен­ном переводе "все определяет контекст", "все зависит от контекста" и потому ни о каких постоянных соответствиях нечего и говорить.
   Предсказуемые (константные, постоянные) соответствия -- ос­нова переводческой деятельности. Речетворец использует имеющие­ся в языке слова в их традиционном значении и не так уж часто при­бегает к прямому словотворчеству. Те смысловые и эмоциональные оттенки и обертоны, которые придаются слову в речи, наслаиваются на основное общеизвестное лексическое значение слова, группиру­ются вокруг него. Самые тонкие смысловые и экспрессивные оттен­ки, передаваемые словом, никогда не возникают без опоры на одно из присущих ему значений. Реализованное лексическое значение слова -- основа и среда для индивидуально-авторских семантико-экспрессивных сдвигов и наслоений. Индивидуальность автора про­является в отборе общенародных лексических средств, в лексиче­ских пристрастиях, в речевой интонации, в особенностях метафор, сравнений, любых тропов, когда переосмысляются опять-таки об­щеизвестные значения слов и выражений. И переводчик волей-неволей должен передавать эту общенародную языковую основу словесного стиля писателя средствами языка, на который он делает перевод. Например, слово ciИnaga (болото, трясина, топь) в контек­сте повести "La conjura de la ciИnaga"1 кубинского писателя Луиса Фелипе Родригеса приобретает особый переносный смысл. CiИnaga -- это не только название деревни, в которой развертывается дейст­вие повести, не только само зловещее болото, расположенное рядом с деревней, но и символ тогдашней Кубы. Фелипе Родригес подво­дит читателя к мысли о том, что куда более беспощадным болотом, коварной трясиной является сама социальная действительность Кубы, подвергающая человека постоянной опасности духовного или физического уничтожения, готовая погубить смельчака, который от­клонился от стереотипного мышления и предписываемых властью поступков. Трясина -- это местные колоны, арендаторы, смыкающие­ся в рядах одной партии с городскими политиканами. Топь беспо­щадна, она жестоко казнит того, кто доверился ее гладкой поверхно­сти. Вряд ли переводчица Д. Суворова испытывала трудности, вос­создавая индивидуально-авторское переосмысление слова ciИnaga. Столь же обычные слова болото и трясина приобрели в контексте соответствующий символический смысл. Задача не осложнилась и
   1 Родригес Луис Фелипе. Проклятое болото. / Пер. с исп. Д. Суворовой. М., 1970.
   89
  
   тем обстоятельством, что у русского слова болото есть узуальные переносные значения: 'все, что характеризуется косностью, застоем' (обывательское болото) и 'нейтральная, пассивная часть коллектива' (оппортунистическое болото).
   Противоречивая диалектика таких соответствий состоит в том, что в одной материальной единице, в одном конкретном слове или словосочетании одновременно реализуются два семантических ком­понента: обычное лексическое значение, узуальное для языка, и ок­казиональный смысл, субъективно порожденный в речи создателем произведения.
   Окказиональные (контекстуальные) соответствия возникают в процессе перевода и обусловливаются прежде всего стилем ориги­нального произведения, который переводчик стремится передать, а также особенностями языка перевода и творческой личностью пере­водчика. Переводческие окказионализмы неоднородны. Среди них можно выделить три основные разновидности. Во-первых, это соб­ственно-переводческие лексические окказионализмы, т. е. новые слова, созданные переводчиком в соответствии со смыслом и функ­цией индивидуально-авторских слов оригинала сообразно контексту подлинника и перевода. Они придумываются переводчиком на ос­нове различных словообразовательных моделей. Множество таких соответствий встречается, например, в переводе "Гаргантюа и Пан­тагрюэля"1: уфонаренный, декреталисты, анафемствование, архи-бес, снебанисшедшие, квинтэссенциал, гигантальный, горчицееды. зубостучание, изуродмочалмолочены" и др. -- все это примеры сло­вотворчества переводчика, представляющие собой окказиональные эквиваленты разной степени семантической близости авторским неологизмам оригинала, равнозначные этим последним по своим стилистическим функциям и художественному эффекту (об окка­зиональных соответствиях этого вида см. с. 16).
   Другой вид окказиональных соответствий составят лексические па­ры, в которых обычному (не индивидуально-авторскому слову или сло­восочетанию подлинника) соответствуют в переводе описательные обороты или слова, не совпадающие по своему понятийному содержа­нию с соотносимой лексической единицей оригинала. Такие эквивален­ты возникают прежде всего благодаря разности лексико-грамматичес-ких систем языков оригинала и перевода, национальной специфике подлинника, особенностям контекста. Когда, например, художествен-
   1 Рабле Франсуа, Гаргантюа и Пантагрюэль. / Пер. с фр. Н. Любимова. М., 1966.
   90
  
   ная функция той или иной единицы речи в тексте оригинала важнее семантического содержания этого слова или выражения то переводчик, не имеющий возможности сохранить точный смысл этой единицы, "приносит в жертву" художественной функции ее семантическую точ­ность. Иллюстрацией могут служить следующие примеры.
   Дон Кихот ведет беседу со своим оруженосцем (Часть I, глава XXXI) о его встрече с мнимой Дульсинеей и, узнав, что та не нани­зывала жемчуг, а просеивала зерно, спрашивает Санчо:
   " -- (C)Y si miraste, amigo, el trigo era candeal o trechel?"
   На что верный оруженосец отвечает:
   " -- No era sino rubiСn -- respondiС Sancho".
   В переводе Н. Любимова названия сортов пшеницы (trigo candeal, trechel, rubiСn) воспроизведены с помощью окказиональных описательных соответствий:
   " -- А ты не обратил внимания, друг мой, какое это было зерно? Верно, самой лучшей пшеницы?
   -- ан нет, самой что ни на есть дешевой, -- отвечал Санчо".
Candeal o trechel соответствует словосочетание самой лучшей
   пшеницы, a rubiСn -- самой что ни на есть дешевой. В переводе под редакцией Б. А. Кржевского и А. А. Смирнова1 эти слова соотноси­лись с частичными константными эквивалентами:
   " -- А ты посмотрел, друг мой, какое это было зерно, белое или черное?
   -- Желтое, -- ответил Санчо".
   В окказиональной соотнесенности находятся aЯadidura -- доба­вочное блюдо, madrugador -- любитель вставать спозаранку, heridas --удары (глава I, перевод II. Любимова) и т. п.
   Окказиональными соответствиями могут стать соотносимые па­ры roble (дуб) -- дерево, lobo (волк) -- зверь, Juan -- отец семейст­ва, плотник, толстяк и т. п. Иными словами, в роли окказиональ­ных эквивалентов выступают межъязыковые гипонимы и гиперони­мы, перифразы, а также имена собственные персонажей переводимого произведения, которым в контексте перевода (чаще всего во избежание повторов одного и того же имени) могут соответствовать нарицатель­ные существительные, называющие какой-либо признак, качество, ха­рактеристику действующего лица и могущие заменить имя.
   1 Мигель Сааведра де Сервантес. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. / Пер. под ред. Б. А. Кржевского и А. А. Смирнова. Л., 1949.
   91
  
   Наконец, к третьему виду окказиональных соответствий следу­ет отнести переводческие заимствования и породившие их слова -- реалии оригинала: tequila (водка из агавы) -- текила, ombЗ (порода дерева) -- омбу, arroba (мера веса) -- арроба и т. д. и т. п. Эти заимствования обычно не входят в систему переводящего языка и оказываются контекстуальными словами, функцией которых явля­ется название какой-либо реалии и передача национального коло­рита (см. с. 13).
   Как уже говорилось, сравнение лексики оригинала и перевода дает весьма высокий процент константных соответствий. Так же неизбежны лексические совпадения в двух или более профессио­нально выполненных переводах одного и того же произведения. Пе­реводчик лучше, чем кто бы ни было, понимает смысл формулы "свобода -- это осознанная необходимость", ибо он постоянно ог­раничивает свою свободу необходимостью передать уже ранее вы­раженную творцом оригинала информацию. Чем меньше опыта, трудолюбия и способностей у переводчика, тем на большую свободу интерпретации оригинала он претендует, позволяя себе неоправдан­ные вольности и измышления. Опыт выдающихся мастеров прозаи­ческого перевода свидетельствует об обратном: они смиряют свою творческую фантазию во имя верности оригиналу. Плохой перево­дчик тянет к себе, хороший тянется к автору.
   Для иллюстрации соотношения и характера константных и окка­зиональных соответствий, а также сущности лексических совпаде­ний и расхождений в разных переводах одного произведения прове­дем небольшое выборочное сравнение лексики романа "Дон Кихот" и его двух лучших переводов1.
  
   Оригинал
   Перевод А
   Перевод Б
  
   СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫЕ
  
  
   (нарицательные)
  
   condiciСn
   нрав
   нрав
   ejercicio
   обычай
   образ жизни
   lugar
   село
   село
   nombre
   имя
   название
   hidalgo
   идальго
   идальго
   1 Один из них, как уже упоминалось, выполнен под ред. Б. А. Кржевского и А. А. Смирнова (А), а другой -- H. M. Любимовым. (Б). Выборка проводилась на основе авторской речи (глава I).
   92
  
   lanza en astillero
   родовое копье
   фамильное копье
   adarga
   щит
   щит
   rocМn
   кляча
   кляча
   galgo corredor
   борзая собака
   борзая собака
   olla
   олья
   олья
   algo mАs vaca que
   больше говядины, чем
   чаще с говядиной
   carnero
   баранина
   баранина
   salpicСn
   винегрет
   винегрет
   las mАs noches
   на ужин почти всегда
   почти всегда
  
  
   заменяющий ему
  
  
   ужин
   duelos y quebrantos
   яичница с салом
   яичница с салом
   (los) viernes
   по пятницам
   по пятницам
   palomino
   голубь
   голубь
   aЯadidura
   добавочное блюдо
   добавочное блюдо
   domingos
   по воскресеньям
   по воскресеньям
   hacienda
   доходы
   доходы
   resto
   остальные
   остальные
   sayo de velarte
   плащ из доюротного
   полукафтанье
  
   сукна
   из тонкого сукна
   calzas de velludo
   штаны бархатные
   штаны бархатные
   para las fiestas
   праздничный его
   для праздничных
  
   наряд
   дней
   pantuflas
   туфли
   туфли
   dМas de entresemana
   другие дни недели
   будни
   vellorМ
   костюм
   камзол
   ama
   экономка
   ключница
   sobrina
   племянница
   племянница
   mozo de campo y
   слуга для полевых
   слуга для полевых
   plaza
   работ и домашних дел
   работ и домашних дел
   rocМn
   дряхлая лошадь
   лошадь
   podadera
   садовый нож
   садовые ножницы
   aЯos
   лета
   годы
   complexiСn
   сложение
   сложение
   madrugador
   любитель рано
   любитель вставать
  
   вставать
   спозаранку
   amigo de caza
   страстный охотник
   заядлый охотник
   autores
   авторы
   авторы
   los ratos que estaba
   все свои досуги
   в часы досуга
   ocioso
  
  
   93
  
   aЯo
   год
   год
   libros de caballerМas
   рыцарские романы
   рыцарские романы
   aficiСn
   страстность
   увлечение
   gusto
   наслаждение
   жар
   ejercicio de caza
   охота
   охота
   administraciСn de
   управление хозяйст-
   хозяйство
   hacienda
   вом
  
   curiosidad
   любознательность
   любознательность
   desatino
   сумасбродство
   помешательство
   hanegas
   десятины
   десятины
   tierra de sembradura
   пахотная земля
   пахотная земля
   libros de caballerМa
   книги рыцарские
   они
   a su casa
   у него в доме
   у себя
   la claridad da su
   блеск его прозы
   блестящий его слог
   prosa
  
  
   entrincadas razones
   хитросплетенность
   замысловатость
   suyas
   его речей
   его выражений
   requiebros
   любовные письма
   любовные послания
   cartas de desafМos
   вызовы на поединки
   вызовы на поединок
   razСn
   правота
   благоразумие
   sinrazСn
   (вы) не правы
   неблагоразумие
   razСn
   правота
   разум
   con razСn
   вполне разумно
   не без права
   fermosura
   великолепие
   правота
   loa sАbados
   по субботам
   по субботам
   lantejas
   чечевица
   чечевица
   cuento
   повесть
   рассказ
   narraciСn
   изложение
   повествуя
   verdad
   правда
   истина
  
   ГЛАГОЛЫ
  
   trata
   повествуется
   повествующая
   no quiero acordar
   не хочется упоминать
   нет охоты
  
  
   припоминать
   vivМa
   жил
   жил-был
   consumМan
   (на все это) уходило
   (все это) поглощало
   concluМan
   тратилось
   тратилось
   se honraba
   рядился (в)
   щеголял (в)
   tenМa
   у него жила
   при нем находилась
   94
  
   pasaba
   перевалило за
   перевалило за
   no llegaba
   было около
   не исполнилось
   ensillaba
   седлать
   седлать
   tomaba
   орудовать (ч.-л.)
   обращаться (с ч.-л.)
   frisaba la edad
   было (о возрасте)
   возраст приближался к
   era
   (опущение связки)
   было
   quieren decir
   утверждают
   утверждают
   tenМa el sobrenombre
   носил фамилию
   прозывался
   hay alguna diferencia
   расходятся в этом
   расходятся в сем
  
   вопросе
   случае
   escriben
   писавшие
   писавшие
   se deja entender
   можно предположить
   полагать
   importa poco
   не иметь значения
   не иметь значения
   no se salga
   (чтобы) не отступили
   не уклонимся (от)
  
   (от)
  
   saber
   знать
   знать
   se daba a leer
   посвящал чтению
   отдавался чтению
   olvidС
   забросил
   забросил
   llegС a tanto
   дошли до того
   зашли так далеко
   vendiС
   продал
   продал
   comprar
   накупить
   приобрести
   leer
   для чтения
   (опущение)
   llevС a su casa
   у него в доме были
   собрал у себя
   pudo haber de
   мог отыскать
   удалось достать
   la parecМan tan bien
   ему казались самыми
   больше всего
  
   замечательными
   он любил
  
   ПРИЛАГАТЕЛЬНЫЕ
  
   famoso
   знаменитый
   славный
   antiguo
   древний
   древний
   flaco
   тощий
   тощий
   fino (velorМn)
   домашнее (сукно)
   добротное сукно
   recio
   крепкий
   крепкий
   seco de carnes
   тощий телом
   сухопар телом
   enjuto de rostro
   худощавый лицом
   худощав лицом
   verosМmiles conjeturas
   правдоподобные
   все основания
  
   соображения
  
   sobredicho
   вышеупомянутый
   вышеупомянутый
   famoso
   знаменитый
   знаменитый
   95
  
   Даже столь фрагментарное сопоставление лексики переводов и оригинала (оно всецело подтверждается и более тщательным анали­зом) позволяет сделать заключение, что в прозаическом переводе среди знаменательных частей речи преобладают полные констант­ные, т. е. вполне предсказуемые, соответствия типа adarga -- щит, rocМn -- кляча, galgo corrector -- борзая собака, salpicСn -- винегрет, antiguo -- древний, flaco -- тощий, ensillar -- сделать, vender -- продавать и т. п. Причем полные константные соответствия харак­терны прежде всего для названий конкретных предметов, вещей, существ, качеств и действий. Названия абстрактных понятий, выра­жающих действия, качества и свойства, более зависимы от контек­ста и нередко передаются частичными константными эквивалентами (ср. aficiСn (склонность, любовь к чему-либо) -- страстность, увле­чение; gusto (желание, охота) -- наслаждение, жар; fermosura (кра­сота) -- великолепие; acordar (вспоминать) --упоминать, припоми­нать; olvidar (забывать, оставлять без внимания) -- забросить; famoso (известный, знаменитый) -- славный и т. п.). Различные ви­ды контекстуальных (окказиональных) соответствий в прозаических произведениях обычно не превышают 15--25% от всех сопостав­ляемых знаменательных эквивалентов. Окказиональные соответст­вия перевода могут соотноситься с любой знаменательной частью речи оригинала (ср. aЯadidura -- добавочное блюдо; concluir -- тратиться; fermosura -- правота; se honraba -- рядился, щеголял; madrugador -- любитель рано вставать, любитель вставать споза­ранку; las mАs noches -- на ужин почти всегда; mozo de campo y plaza -- слуга для полевых работ и домашних дел и т. п.).
   Выборочная проверка -- 433 знаменательных слов оригинала (существительные, глаголы, прилагательные и наречия), взятых из трех глав I части "Дон Кихота" -- I глава (авторская речь), III глава (несобственно-прямая речь и диалог), XXXI глава (диалог Санчо и Дон Кихота), дала следующие результаты:
  
  
   Перевод А
   Перевод Б
   Полные константные соответствия
   342
   308
   Частичные константные соответствия
   51
   73
   Окказиональные соответствия
   40
   52
   Данные этой выборки вновь подтверждают тезис о преимущест­венном использовании в прозаических переводах константных соот­ветствий. Любопытно также сравнить цифровые показатели двух переводов. В переводе Н. Любимова несколько меньше полных кон-
   96
  
   стантных соответствий, но зато увеличилось количество частичных константных и окказиональных соответствий. Эти расхождения обу­словлены рядом причин.
   Во-первых, стремлением избежать дословного перевода:
  
   Оригинал
   Перевод А
   Перевод Б
   perdМa el juicio
   теряя разум
   ломал себе голову
   altos cielos
   высокие небеса
   всемогущие небеса
   dМas de entresemana
   в другие дни недели
   в будни
   Во-вторых, ненавязчивой искусной архаизацией лексики, которая позволяет стилизовать перевод под язык эпохи оригинала и избе­жать ненужной модернизации языка:
  
   vivМa
   жил
   жил-был
   sayo
   плащ
   полукафтанье
   vellorМ
   костюм
   камзол
   mАs
   особенно
   особливо
   os hacen merecedora
   удостаивают вас
   соделывают вас достойной
   le hubiesen curado
   лечившие (его)
   пользовавшие (рыцаря)
   digno de
   достойные
   приличествующие
   maldiciendo su
   проклинает судьбу
   клянет судьбу
   fortuna
  
  
   seЯor mМo
   сеньор
   государь мой
   сигаг
   лечить
   врачевать
   В-третьих, введением просторечной и более экспрессивной раз­говорной лексики, обусловленной художественными намерениями переводчика:
  
   amigo de caza
   страстный охотник
   заядлый охотник
   estaba confuso
   смутился
   оторопел
   ir
   пуститься в странствия
   объезжать
   socarrСn
   малый не промах
   шельма
   tuertos
   проказы
   шкодливость
   audiencias y tribunales
   судам и тюрьмам
   судам и судилищам
   tenМan por amigo
   бывали в дружбе
   водили дружбу
   97
  
   В других случаях в переводе Н. Любимова появляются стилисти­чески более нейтральные слова по сравнению с лексикой другого пе­ревода:
  
   tomaba la podadera
   орудовать садовым ножом
   обращаться с садо­выми ножницами
   se llamaba
   он прозывался
   он носил фамилию
   llegАndole a ayudar
   я ей подсобил
   я вызвался помочь
   el don
   милость
   просьба
   Все указанные лексические различия в переводах обусловлены творческой индивидуальностью переводчиков, особенностями их ре­цепции и подхода к воссозданию подлинника, мастерством владения родной речью. Различия эти во многом зависят от слога переводчика, своеобразия текста всего переводного произведения, которое связано с синтаксическим рисунком фраз, манерой пользоваться служебными словами, характером словосочетаемости и словоупотребления.
   Возможно, недостаточно корректен отбор лексического материа­ла для сравнения. Однако выводы о том, что широкой основой лю­бого профессионально выполненного прозаического перевода явля­ются константные соответствия и что степень повторяемости лекси­ческих элементов в разных переводах одного произведения очень высока, подтверждаются переводческой практикой. Своеобразное свидетельство этому можно найти также в весьма доказательной статье Я. И. Рецкера1, написанной по далеко не академическому по­воду. Материалом для нее послужили выводы судебной экспертизы относительно обвинения в переводческом плагиате. "Сколько бы переподчшсоп ни переводили одно и то же произведение, -- пишет Я. И. Рецкер, -- если они будут переводить правильно, они вынуж­дены будут пользоваться одними и теми же эквивалентными соот­ветствиями. Именно поэтому, когда мы вслед за экспертами секции переводчиков Союза писателей сопоставили различные переводы "Ярмарки тщеславия" У. Теккерея и "Тихого американца" Грэма Грина (по пять страниц из разных глав романов), то, даже отбрасы­вая собственные имена и личные местоимения, мы получили в сред­нем свыше 40% совпадений слов, а на некоторых страницах -- до 62%; совпадения неизбежны, и процент их может быть очень высок. Между тем Н. М. Любимов явно не списывал свой перевод у А. Ром­ма, а М. Дьяконов -- у Гей. "Тихий американец" переводился одно­временно под таким же названием двумя парами переводчиков для
   1 См. Рецкер Я. И. Плагиат или самостоятельный перевод? (Об одной судебной чкгпертизе) // Тетради переводчика, N 1, 1963. С. 42--64.
   98
  
   журнала "Иностранная литература" и для книжного издательства"1. Парадокс лексических совпадений в разных переводах одного произ­ведения заключается в том, что у опытных переводчиков совпадений больше. "Когда переводы выполняются на высоком профессиональ­ном уровне опытными переводчиками, то часто они выбирают оп­тимальный вариант, который как бы напрашивается для передачи мысли на русском языке. Но когда перевод ремесленный, сделанный неопытной рукой, то оптимальный вариант не используется и пере­водчик не попадает в цель, то и дело давая промах"2. Вот почему при сравнении перевода, выполненного мастером, с переводом не очень-то способного ремесленника обнаруживается гораздо меньше лексических совпадений, чем при сравнении перевода двух масти­тых служителей высокого искусства.
   Итак, константные соответствия -- основа любого прозаического перевода.
   По способу (приему) перевода соответствия можно подразделить на прямые, синонимические, гипо-гиперонимические, дескрип­тивные, функциональные и престационные.
   Прямые соответствия -- это традиционно установившиеся сло­варные эквиваленты. Значительное количество их зафиксировано в сознании переводчиков в период профессиональной подготовки. Это парные корреляты с высокой степенью определенности, которые опять-таки на уровне межъязыковых реляционных категорий были определены как абсолютные межъязыковые синонимы.
   Сравним первые фразы из пушкинского "Выстрела"3 и их пере­вод ня испанский ЯЗЫК :
  
   "Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Ут­ром ученье, манеж; обед у полково­го командира или в жидовском трак­тире; вечером пунш и карты. В*** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мун­диров, не видали ничего.
   "EstАbamos acantonados en una pequeЯa localidad de X. La vida de un oficial del ejйrcito es conocida de sobra. Por la maсana, instrucciуn, picadero, almuerzo en casa del jefe del regimiento o en la taberna de algъn judнo; por la noche el ponche y las cartas. En X. no habнa ni una sola reuniуn de buena sociedad, ni una sola muchacha casadera; nos reunнamos los unos en casa de fos otros y no veнamos nada que no fueran nuestros propios uniformes.
   ' Там же. С. 46.
   2 Там же. С. 57--58.
   3 Пушкин А. С. Поли. собр. соч. в 16-ти т. Т. IV. М., 1949. С. 57.
   4 Pushkin A. Los relatos de Belkin. M., 1953. P. 19--20.
   99
  
   Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи воен­ным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы."
   SСlo un hombre potencia a nuestra sociedad sin ser militar. Tendrнa alrededor de treinta y cinco aсos, por lo que nosotros le consideramos ya un veijo. La experencнa le conferнa muchas, ventajas sobre nosotros; por otra parte, su carбcter eternamente sombrнo, sus modales bruscos y su mala lengua ejercieron siempre gran influencia sobre nuestras jуvenes cabezas."
   В этих отрывках, пожалуй, кроме открытый дом -- reuniСn de buena sociedad, почитать -- considerar да умы, -- cabezas все осталь­ные лексические соответствия принадлежат к разряду "прямых".
   Синонимические соответствия -- это существующие на межъ­языковом уровне относительные синонимы. Степень определенно­сти таких коррелятов ниже, чем у абсолютных синонимов. Они со­ставляются из слова оригинала и слова, выбранного из соответст­вующего синонимического ряда языка перевода. Это всегда частич­ные соответствия, корреляты которых при относительно равной се­мантической информации отличаются либо оттенками значений, либо экспрессивной, эмоциональной или стилевой окраской. В от­рывке из "Выстрела" соответствия почитать -- considerar и умы -- cabezas являются синонимическими.
   Для гипо-гиперонимических соответствий характерна еще бо­лее высокая степень сознательности выбора. Межъязыковые гипо­нимы и гиперонимы составляют основу таких соответствий. Замена названия видового понятия родовым именем или наоборот обычно провоцируется текстом перевода. Сравним оригинальную и пере­водную фразы из замечательного романа Хосе Эустасио Риверы "Пучина"1:
  
   "OscureciСse el Аmbito que separaba de las palmeras, y sСlo veМamos una, de grueso tallo y luengas alas, que... -- zumbaba al chispear cual yesca bajo el relАmpago que la encendМa; y era bello y aterrator el espectАculo de aquella palmera heroica, que... morМa en, su sitio, sin humillarse ni enmuducer".
   "Пространство, отделявшее нас от рощи, погрузилось во мрак, и мы различали лишь одну из пальм, с толстым стволом и широкой кроной, которая мгновенно вспыхнула от удара молнии и затрещала, разбра­сывая искры. Прекрасен и страшен был вид героического дерева, кото­рое умирало на своем посту, не же­лая ни покориться, ни уступить!"
   ' Rivera JosИ Eustacio. La vorАgine. La Habana, s.a. P. 99.
   РивераХосе Э. Пучина. / Пер. с исп. Б. Н. Загорского. М., 1957. С. 86.
   100
  
   Существительному palmeras (пальмы) соответствует собиратель­ное роща, а слову palma -- его межъязыковой гипероним дерево. Появились эти соответствия в русском переводе лишь в связи с язы­ковым контекстом, творцом которого является конкретный перево­дчик. Будь на месте Б. Загорского кто-то другой, возможно, он ис­пользовал бы прямые соответствия, а не видо-родовые.
   Дескриптивные (перифрастические) соответствия образуются, когда слову оригинала соответствует описательный оборот, разъяс­няющий смысл этой лексической единицы. Нередко таким образом воссоздают содержание слов, называющих различные реалии.
  
   "Hubo una difusa intriga diplomАtica con mitras, frailes y monjas, recordando el tiempo de los ApostСlicos... El Confesor y la Madre de Patrocinio estimaban..."1
   "Князья церкви и нечиновные клири­ки плели замысловатую интригу, воскрешая времена апостоликов. . . Духовник короля и мать Патросинио полагали..."
   Сочетанию mitras, frailes y monjas соответствует окказиональный дескриптивный эквивалент князья церкви и нечиновные клирики, а слову el Confesor -- дескриптивный оборот духовник короля.
   В отрывке из повести Пушкина тоже было дескриптивное соот­ветствие: открытый дом -- reuniСn de buena sociedad.
   Функциональными соответствиями являются такие соотноси­мые лексические единицы подлинника и перевода, которые совпа­дают по своей функции, но разнятся по семантическому содержа­нию. Функциональные эквиваленты обычно возникают в особо трудных случаях перевода, когда элементы языковой формы ориги­нала приобретают экспрессивный смысл. Игра слов, значимые фа­милии, присказки, прибаутки -- вот обычная сфера функциональ­ных соответствий. Переводчик, например, реконструируя авторскую игру слов в новой языковой оболочке, как правило, не может создать каламбура, опираясь на прямые или синонимические соответствия.
   В VII главе "Истории жизни пройдохи по имени дон Паблос"1 герой говорит дону Дьего:
   " -- Soy, yo soy otro, y otros mis pensamientos. MАs alto pico y mАs autoridad me importa tener, porque si hasta ahora tenМa, como cada cual, mi piedra en el rollo, ahora tengo mi padre".
   ' Valle-InclАЯ RamСn del. La corte de los milagros. M., 1971. P. 19.
   2 Валье-Инклан Рамон дель. Избранное. / Пер. исп. Б. Загорского
   3 Quevedo Francisco de. Obras completas. Madrid. 1988. P. 343.
   101
  
   Сложная игра слов основана на двойном смысле слова rollo и средневековой традиции, на которую намекает Кеведо. Rollo -- ус­танавливаемый у въезда в средневековые города позорный столб, к которому либо привязывали преступников для посрамления либо вывешивали на нем их головы. Кроме того, rollo -- каменная колон­на в центре города, символизировавшая его юридические права. Ко­лонну обычно окружала каменная скамья, на которой любили поси­деть вечером горожане, у самых почетных из них были даже свои места на скамейке.
   Конечно, перевести связанную с испанской реалией словесную игру, опираясь на изначальный смысл каждого элемента игровой конструкции оригинала, -- вещь невозможная. Поэтому переводчик ищет свой семантический ход, сохраняя художественную функцию каламбура:
   " -- Другим я стал, сеньор, и другие у меня мысли. Целю я выше, и иное мне нужно звание, ибо если батюшка мой попал на лобное место, то я хочу попытаться выше лба прыгнуть"1.
   В данном случае трудно говорить о том, что rollo функционально соответствует лобное место; точнее будет вести речь о фразовых функциональных эквивалентах. Примером слоеных функциональных соответствий могут служить значимые имена раблезианских персо­нажей в переводе Н. Любимова: comte Spadassin -- граф Буян, saint Balletron -- святой Дыркитру, Lardonnet -- (повар) Жри и т. п.
   Престационные соответствия устанавливаются между словом-реалией оригинала и его транскрипцией в переводе (если языки с одинаковой графикой, то этим же словом в тексте перевода). Таким образом, речь идет о переводческих заимствованиях, о которых го­ворилось в разделе об окказиональных эквивалентах. Как это ни па­радоксально, транскрибированное слово не является полным экви*-валентом своего двойника, находящегося в оригинале. В контексте перевода оно приобретает яркую стилистическую, окраску: воспри­нимается как "экзотизм", как национально окрашенная лексическая единица.
   Рассмотренные виды лексических переводческих соответствий находятся в определенной зависимости друг от друга, о чем свидетельствует приводимая ниже таблица.
   1 Кеведо Ф. ИзСранное / Пер. с исп. К. Державина. Л , 1971. С. 164.
   102
  
   Виды переводческих лексических соответствий (эквивалентов)
  
   По способу
   По характеру
   По объему
   По форме
   (приему)
   функционирования
   шформации
  
   соотнесенности
   в языке
  
  
   прямые
   константные,
   полные
   эквивокабульные и
  
   первичные
  
   неэквивокабульные
   синонимические
   константные,
   частичные
   эквивокабульные и
  
   "типичные
  
   неэквивокабульные
   гипо-
   окказиональные
   частичные
   эквивокабульные и
   гиперонимические
  
  
   неэквивокабульные
   перифрастические
   окказиональные
   частичные
   неэквивокабульные
   функциональные
   окказиональные
   частичные
   эквивокабульные и
  
  
  
   неэквивокабульные
   престационные
   окказиональные
   частичные
   эквивокабульные
   Следует заметить, что в переводах встречаются также опущения слов или выражений, представленных в оригинале. Эти расхождения вызываются особенностями переводящего языка, стилем перевода, а также невольными, не имеющими стилистического значения тавто­логиями, которые иногда появляются в подлинниках, различиями в национальных традициях воспроизведения в тексте нецензурной речи и в национальных оценках того, что считать нескромной лек­сикой. Опущения нецензурных элементов речи в переводах текстов современных авторов встречаются не так уж редко. Бывают подоб­ные лексические расхождения и в описаниях сексуального толка. Хотя в нынешней переводческой практике подобные опущения иногда считаются ненужным пуризмом, и переводчики пренебрега­ют былыми запретами.
   Особое место в переводах занимают амплификации (добавле­ния), которые иногда возникают под воздействием ритма и стилисти­ческого рисунка фраз, т. е. благодаря подчиненности слогу всего тек­ста. Восстановление каких-либо намеков, содержащихся в1 оригинале, особенно если речь идет о каламбурах, скрытой цитации и т. п., также приводит -- хотя делается это весьма осторожно -- к амплификациям в переводах, о чем подробнее пойдет речь в соответствующих разделах.
   103
  
   13.
   лексика, содержащая фоновую информацию
   а.
   бытовые реалии1
   Запас лексических единиц, передающих фоновую информацию подразделяется на ряд тематических групп. Подобные классифика­ции уже проводились лингвистами2, но касались они лишь слов, на­зывающих "чистые" реалии (группы А -- Г предлагаемого ниже де­ления). Поэтому для А -- Г групп в основном сохраняется наиболее удачная, на наш взгляд, классификация С. Влахова и С. Флорина, в которую, правда, внесены дополнения и поправки. Отобранные для А -- Г групп примеры -- число их можно значительно увеличить -- представляют собой транскрибированные на русский язык названия, главным образом, латиноамериканских реалий и в некоторых случа­ях самой Испании.
   а) Жилище, имущество: ранчо (1. Хижина из пальмовых листьев или соломы; 2. Ферма, усадьба), хакац (хижина, крытая пальмовым листом), каней (1. Коническая хижина -- Куба; круглый тростниковый шалаш -- Венесуэла), зензала (жилище негров-рабов на плантации -- Бразилия), фавела (лачуга бедняков на окраинах города -- Бразилия), асьенда, асиенда (имение, поместье), эстансия (1. Скотоводческое поместье -- Аргентина, Уругвай, Чили; 2. При­городная усадьба -- Куба), фазенда (имение, поместье -- Бразилия), корраль (загон для скота), мачете (большой тесак для сельхозработ, используется и как оружие), метате, метата (каменная зернотер­ка), бимбалете (приспособление для подъема воды), боледорас, бо-
   1 Большинство примеров взято из переводов латиноамериканской испано- и порту­
галоязычной прозы и частично поэзии XX века.
   Зона использования реалии оговаривается, как правило, в том случае, если реалия характерна лишь для одной или немногих стран Латинской Америки.
   2 См. Реформатский А. А. Введение в языковедение. Изд. 4-е, испр, и доп.
М., 1967. С. 139; Супрун А. Е. Экзотическая лексика // Научные доклады высшей школы.
Серия филол, наук, N 2. М., 1958. С. 51--54; Влахов С., Флорин С. Непереводимое в
переводе. М., 1986. С. 55--76.
   104
  
   деадоры (род лассо с двумя или тремя скрепленными с одного конца веревками или сыромятными ремнями, к свободным концам которых приделаны каменные шары с гусиное яйцо), тинаха (большой глиня­ный кувшин), мате (сосуд из тыквы для питья мате (см. ниже) -- район Рио-де-ла-Платы), бомбилья (металлическая трубочка для питья мате с припаянным внизу косым двусторонним ситечком -- в той же зоне), жангада (рыбацкий плот с парусом -- Бразилия) и т. п.
   б) Одежда, уборы: пончо (накидка, плащ с прорезью для го­
ловы), сарапе (подобная одежда в Мексике), пала (подобная одежда
в Бразилии), сомбреро (крестьянская широкополая шляпа из листьев
растения того же названия -- Чили), ярэй, ярей (крестьянская шляпа
из волокон пальмы ярей -- Куба), аяьпаргаты (сандалии из пеньки,
материи или сыромятной кожи), чирипа (кусок ткани, запахиваемый
особым образом вокруг бедер вместо коротких штанов, -- зона Рио-
де-ла Платы), бомбачи (брюки, наподобие шаровар, одежда гаучо --
зона Рио-де-ла Платы) и др.
   в) Пища, напитки: тортилья (1. Кукурузная лепешка, 2. Омлет)
асадо, чурраско (жареное на углях мясо), локро (тушеное мясо с
овощами), чурро (крендельки, поджаренные в масле), масаморра
(блюдо из маиса), санкочо (похлебка из пресных бананов, овощей и
мяса), пучеро (похлебка из говядины), тропон ( чилийское блюдо из
картофеля), феэюон (блюдо из черной фасоли -- Бразилия), мукена
(блюдо из рыбы или молюсков -- Бразилия), туту (блюдо из фасо­
ли -- Бразилия), рападура (неочищенный тростниковый сахар), ба­
тат, юкка, маниока (съедобные корнеплоды), торонха, гуайава,
папайа (съедобные плоды), мате (настой парагвайского чая -- зона
Рио-де-ла Платы), чича (кукурузная водка), пульке (алкогольный
напиток из сока агавы -- Мексика), текила (водка из сока агавы --
Мексика), канья (крепкий алкогольный напиток из сока сахарного
тростника), грапа (виноградная водка -- зона Рио-де-ла Платы),
писко (алкогольный напиток -- Перу, Чили), агуардьенте, агуарди-
енте (крепкий алкогольный напиток из сахарного тростника, маиса
или других растений), гуарапо (1. Сок сахарного тростника; 2. Алко­
гольный напиток из этого сока), сангрия (напиток из воды, красного
вина и сахара) и т. п.
   г) Виды труда и занятия: родео (сгон скота), дома
(объездка дикой лошади -- район Рио-де-ла Платы), сафра (уборка
тростника -- Куба, в других районах -- сбор урожая, массовый
забой зверя, скота) и т. п.
   105
  
   д) Денежные знаки, единицы меры: песо (основная де­
нежная единица многих латиноамериканских стран), сентаво (мел­
кая ден. ед.), боливиано (ден. ед. -- Боливия), крузейро (ден. ед. --
Бразилия), мильрейс (бывшая ден. ед. -- Бразилия), конто (ден. ед.
   Бразилия), боливар (ден. ед. -- Венесуэла), кетсал (ден. ед. --
Гватемала), лемпира (ден. ед. -- Гондурас), колон (ден. ед. -- Коста-
Рика, Сальвадор), кордова (ден. ед. -- Никарагуа), гуарани (ден. ед.
   Парагвай), соль (ден. ед. -- Перу), сукре (ден. ед. Эквадор), фу-
ерте (серебряная монета -- Венеуэла), лига (старинная мера рас­
стояний, имеющая в различных странах Латинской Америки разные
величины), вара (мера длины), арроба (мера веса), алмуд (старинная
мера веса), кинтал (мера веса) и т. п.
   е) Музыкальные инструменты, народные танцы и
песни, исполнители: маракас, марака (погремушки), гуиро
(тоже, что марака), кена (индейская флейта), рондадор (эквадорский
музыкальный инструмент из тростника), фатуто (деревянный рог у
индейцев), маримба (музыкальный инструмент, напоминающий
ксилофон), бамбука (колумбийский танец), куэка (чилийский танец),
гато (танец -- зона Рио-де-ла Платы), солома (напевное скандиро­
вание гласных в такт работе), видалита (грустная любовная песня --
зона Рио-де-ла Платы), сон (кубинский танец и песня), лунду (бра­
зильский танец и песня африканского происхождения), самба (танец
африканского происхождения), маринера (перуанский танец), уара-
ча (танец -- карибская зона), маламбо (мужской танец -- Аргенти­
на, Уругвай), перикон (старинный танец -- зона Рио-де-ла Платы),
корридо (песня, частушки), пайадор (народный певец -- Аргентина,
Уругвай), марьяче, мариачес (мексиканский музыкальный ан­
самбль).
   ж) Народные праздники, игры: ромерия (гуляние на мес­
тах паломничества), родео (праздник скотоводов, на котором состя­
заются в бросании лассо, укрощение диких лошадей и т.п.), дома
(соревнования по объездке диких лошадей), пелота (игра в мяч),
петека (игра в мяч обтянутыми кожей ракетками -- Бразилия), ди-
аблильо (детская игра) и др.
   з) Обращения: ниньо (молодой хозяин, господин), нинья (гос­
пожа, хозяйка), тайта, таита (отец, папаша -- кечуа), синьозиньо
(молодой хозяин, господин -- Бразилия), амито (хозяин), ньор
(просторечное от "сеньор"), синья (просторечное от "сеньора"), сеу
(просторечное от "сеньор" -- Бразилия), мано (брат, просторечие),
чинита (ласковое обращение к женщине), че (междометное обраще­
ние -- Аргентина, Уругвай) и т. п.
   106
  
   б.
   этнографические и мифологические реалии
   а) Этнические и социальные общности и их
представители: инки, аймара, кечуа, гуарани, майа, ацтеки или
астеки. сапотеки, науатль или нахуатль, гуайми, арауканы, та-
мойо (индейские племена), гаучо (житель аргентиской и уругвай­
ской пампы, равнины, чаще всего пастух), льянеро (житель льяносов
-- равнин в бассейнах крупных рек), сьенагеро (житель заболочен­
ных районов Кубы), кампинцы (жители бразильских саванн), серта-
нежо (житель лесной глуши -- Бразилия), тико (житель Коста-
Рики), креолы (потомки испанских колонизаторов), чоло, чола (ме­
тисы -- соответственно, сын, дочь индианки и европейца), самбо,
самба (метисы -- соответственно, сын, дочь негра и индианки), лон-
го, лонга (соответственно, молодой индеец, молодая индианка), ки-
ломболо (белый негр -- раб в Бразилии), конгасейро (восставшие
крестьяне -- Бразилия) и др.
   б) Божества, сказочные существа, легендарные
места: уака (божества, духи предков у индейцев Андского наго­
рья), пачакамак (высшее существо у инков), хирки (боги, идолы
племен кечуа), кетсалъкуатль (божество ацтеков), гуаличо, мандин-
га, канайма (боги зла), Тисингаль (легендарные изумрудные россыпи
в Коста-Рике), Митпла (древний священный город ацтеков), рок (ска­
зочная птица), туливьеха (зловещая мифическая птица) и т. п.
   В.
   реалии мира природы
   а) Животные: лама, гуанако (разновидность ламы), мапурите
(разновидность вонючки), кайман (разновидность крокодила), вис-
кача (вид грызуна), анаконда, маха, курийю (виды удавов), кетсаль,
кобуре, тиньоса, тиуке, аура, самуро, терутеро, алькатрас, каран-
чо (виды птиц), тарарира, ронкадор, пампано, карибе, бобо, пирайа
(виды рыб) и т.д.
   б) Растения: кебрачо, омбу, сейба, хукаро, манго, мангле, гуай-
або, тотумо, палоборрачо, жакейра, балса, кока, мандиока, пап'айо,
агуакате (виды деревьев и кустарников), юкка, маниока, окумо, ба­
тат (корнеплоды), нопаль, бисагуа (виды кактусов), фарагуа, пика-
пика, паха брава (виды трав) и др.
   107
  
   в) Ландшафт, пейзаж: сельва (тропический лес), льянос, льяносы (южноамериканские степи), пампа (аргентинская и уруг­вайская степь), саванна (венесуэльские и колумбийские степи), сье-нага (болотистая местность), манигуаль (тропические заросли), каа-тинга (низкорослые древесные заросли в засушливых зонах Брази­лии), сертан (засушливые районы Бразилии) и т. п.
   Г.
   реалии государственно-административного устройства и общественной жизни (актуальные и исторические)
   а) Административные единицы и государствен­
ные институты: территория (Аргентина, Венесуэла и др.), фре-
гезия (церковно-административное деление -- Бразилия), интенден-
сия (Колумбия), Кабильдо (городской совет), эскуэла нормаль (педа­
гогический институт), института (средняя школа, гимназия --
Коста-Рика) и др.
   б) Общественные организации, партии и т. п., их
функционеры и участники: гремио (профсоюзы -- Агренти-
на, Уругвай и др.). копей (реакционная партия в Венесуэле), парти-
до бланка, партидо Колорадо (партии в Уругвае), априста (сторон­
ник реакционной перуанской народной партии), френте популар
("Народный фронт" -- объединение левых сил в Чили), френте ам~
плио ("Широкий фронт" -- объединение левых сил в Уругвае), се-
двриста (член революционного комитета -- Куба) и т. н.
   в) Промышленные и аграрные предприятия, тор­
говые заведения: инхенио (сахарный завод с плантацией), эн-
женьока (тоже -- Бразилия), сентраль (то же -- Куба), эхидо (госу­
дарственный сельхозкооператив -- Мексика), гранха (совхоз -- Ку­
ба), боличе, пулькерия, чичерия (питейные заведения), бодега (вин­
ный погребок), коммисариат (лавка и одновременно питейное заве­
дение -- Коста-Рика) и т. п.
   г) Основные воинские и полицейские подразделе­
ния и чины: сегурналь (служба национальной безопасности в
Венесуэле), карабинер (полицейский -- Чили), карабинеры (погра­
ничные войска), кабо (капрал, старшина), пелатон (взвод), коман-
данте (майор) и др.
   108
  
   д) Гражданские должности и профессии, титулы и звания: мачетеро (рубщик сахарного тростника), гуахиро (кре­стьянин -- Куба), менсу, менсулеро (чернорабочий или батрак, на­нимающийся на месяц -- Бразилия), пеон (сельхозрабочий, батрак), касик (1. Индейский вождь; 2. Крупный землевладелец), капатас (1. Главный гуртовщик; 2. Надсмотрщик), пуэстеро (батрак-скотовод), бананеро (сборщик бананов), каучеро (рабочий каучуко­вых плантаций), коррихидор (сельский староста -- Перу), мататиг-рес (охотник за ягуарами -- Коста-Рика).
   А-
   ономастические реалии
   В литературных произведениях и других текстах встречается не­мало реальных и вымышленных имен собственных. В настоящем разделе идет речь лишь о первых из них. Проблематике вымышлен­ных имен посвящена специальная глава. В литературном переводе имена собственные не только выполняют функции наименования, называния существа или объекта, но и являются теми немногими словами, сама форма которых указывает на национальную принад­лежность наименованного предмета мысли. Таким образом, собст­венные имена способствуют сохранению в переводе национального колорита оригинала.
   а) Антропонимы. Среди многочисленных имен этого вида
различаются общие имена и фамилии, например: Хуан, Педро,
Беатрис, Каролина, Гальвес, Сильва, Альварес и т. п., и индивиду­
альные имена и фамилии, называющие известных общественных
деятелей, военачальников, литераторов, художников, артистов,
спортсменов и прочих знаменитостей и часто требующие в перево­
дах особых комментариев.
   б) Топонимы. Состав топонимов любого языка почти неис­
числим и весьма неоднороден. В переводоведении названия реаль­
ных географических объектов целесообразно подразделить на две
группы: обычные и мемориативные топонимы. Вторые из них за­
ключают в себе кроме указания на геообъект дополнительную смы­
словую информацию, которая для переводчика бывает чрезвычайно
важной. Нумансия не просто древний испанский город, но и символ
мужества. Мексиканский городок Долорес прославился тем, что в
нем была провозглашена в 1810 г. независимость Мексики. Трувиль,
Биариц были известны в XIX веке как фешенебельные курорты для
   109
  
   богачей Буэн-Ретиро -- городской парк, в XIX в. -- любимое место отдыха мадридцев всех сословий. Улица Флорида -- торговый центр в Буэнос-Айресе. Китайский квартал -- средоточие притонов и публичных домов в Барселоне. Махалаонда -- селение неподалеку от Мадрида, жители которого в средние века были постоянной ми­шенью для насмешек относительно их необразованности.
   в) Имена литературных героев. В художественных тек­стах постоянно встречаются упоминания о персонажах других про­изведений литературы. В переводах сообщаемые такими именами сведения обычно комментируются. Сид, Фернан Гонсалес, Гусман де Альфараче, Ласарильо, Дон Кихот, Санчо Панса, Дульсинея, Лау-ренсия, Маркиз de Брадомин, Авель Санчес, донья Перфекта, Пепе Рей, Пепита Хименес -- вот всего лишь несколько из множества испаноязычных имен, с которыми встречаешься на страницах со­временных романов и повестей. В художественном произведении даже те из имен, что не стали нарицательными, приобретают оце­ночные потенции. Путем сравнения или намека ими характеризуют­ся различные литературные персонажи.
   д) Названия компаний, музеев, театров, дворцов, ресторанов, магазинов, пляжей, аэропортов и т. п. Все эти имена содержат определенные страноведческие сведения, которые переводчику важно знать для правильного понимания и воссоздания текста. Приведем несколько примеров разнородных названий, взятых из переводов: Пемекс (государственная мексикан­ская нефтяная компания), Юнай (фруктовая компания "Юнайтет фрут компании"), Солис (театр в Монтевидео), Катете (президент­ский дворец в Рио-де-Жанейро), Тропикана (ресторан и шоу в Гава­не), Копакабана (пляж в Рио-де-Жанейро), Гавана Либре (гостиница в Гаване), Таблада (оптовый скотный рынок в Монтевидео), Мара-кана (стадион в Рио-де-Жанейро), Эль Обиспо (уголовная тюрьма в столице Венесуэлы, во времена диктатуры П. Хименеса тюрьма по­литическая), Эсеиса (аэропорт в Буэнос Айресе), Ла-Репарасьон (знаменитая женская гимназия в Лиме) и т. п.
   е.
   ассоциативные реалии
   а) Вегетативные символы: омбу -- поэтический символ аргентинской и уругвайской пампы, "древопокровитель" и защит­ник гаучо; мадроньо (земляничное дерево) -- поэтический символ
   110
  
   Мадрида; яхе -- сок этого растения оказывает наркотическое деист вне, поэтому яхе, согласно верованьям индейцев Колумбии, счита­ется вещим деревом, способным предсказывать судьбу; кипарис -- 1. Символ траура, скорби, горя, 2. Символ бессмертия и т. п.
   б) Анималистические символы: чоха -- это птица счита­
ется часовым уругвайской пампы, крик ее предвещает неожиданную
опасность; кобуре -- хищная птица, перья которой, согласно пове­
рью, обладают магической силой; кукуль -- птица, в Гватемале по­
этический символ свободы; кетсаль (кецаль) -- та же птица у мек­
сиканцев и тот же поэтический символ; собака -- символ вора в
средневековой Испании; кот -- символ вора в ту же эпоху и т. д.
   в) Цветовая символика: зеленый -- 1. Цвет надежды, сим­
вол лучшего будущего (Панама, Чили), 2. Символ плодородия, уда­
чи, чувственности, сексуальности (Испания); желтый -- цвет трау­
ра (Испания, средние века); темно-лиловый, фиолетовый -- цвета
траура (Испания, Чили и др.); белый -- символ партии бланке в
Уругвае; красный -- символ партии Колорадо в Уругвае и т. д.
   г) Фольклорные, исторические и литературно-
книжные аллюзии. В них содержатся намеки на образ жизни,
поведение, черты характера, деяния и т. п. исторических, фольклор­
ных зл литературных героев, на исторические события, на мифы,
предания, литературные произведения и т. п. Например, в известной
повести Ф. Кеведо о пройдохе доне Паблосе ее герой говорит:
"Hermano, este de la hambre es recio noviciado. ђEstaba hecho un
hombre a comer mАs que un sabaЯСn, y hanme metido a vigilias! Si vos
no lo sentМs, no es mucho, que criado con hambre desde niЯo, como el
otro rey con ponzoЯa, os sustentАis ya con ella"1.
   "Голод, брат, жестокий искус для послушника. Человек создан, чтобы насыщать свою утробу, а меня заставляют поститься. Если вы не ощущаете голод, то это не удивительно, ибо, привыкнув к нему с детства, как тот царь, что привык к яду, вы, видимо, насыщаетесь им"2. Имеется в виду Понтийский царь Митридат VII, который всю жизнь приучал себя к яду, опасаясь отравления. В этом случае имя царя является своеобразной ассоциативной реалией, намек на кото­рую содержится в тексте.
   1 Francisco Quevedo. Obras completas. Prosa. Madrid, 1988. C. 365. Далее указания на
страницы даются в тексте.
   2 Кеведо Ф. Избранное. / Пер. с испанского К. Державина. Л., 1971. С. 203. Далее
указания на страницы даются в тексте.
   111
  
   В конце своих жизнеописаний Паблос, как он сам утверждает, покусился на роль папаши антихриста: "...di en amante de red... y por hablar mАs claro, en pretendiente de Anticristo que es lo mismo que galАn de monjas" (p. 388). "... попал... в обожатели при монастырской ре­шетке, или, говоря яснее, стал покушаться на роль антихриста, или, что все равно, вздыхателя при монахинях" (с. 243). Суть намека на антихриста в том, что, согласно поверью, тот должен был родиться от священника и монахини и т. д.
   д) Языковы e аллюзии. Они содержат намек на какой-либо фразеологизм, пословицу, поговорку, крылатую фразу или ходячее выражение. В переводе книга Шамфора говорится: "Две придвор­ные дамы, проезжая по Новому мосту за какие-нибудь две минуты, успели увидеть там и монаха, и белую лошадь. Тогда одна из них, толкнув подругу локтем, заметила: "Что до шлюхи, то уж нам-то ее высматривать незачем"1. Русскому читателю без комментария не понять содержащегося в анекдоте намека на старую французскую поговорку "Когда по Новому мосту ни пойдешь, всегда встретишь там монаха, белую лошадь и шлюху". Глава XVII (часть II) романа классика кубинской литературы Рамона Месы "Мой дядя чиновник" предпослан заголовок: "El muerto al hoyo ...". Это лишь часть по­словицы "El muerto al hoyo y el vivo al bollo" (доел.: Мертвого в мо­гилу, а живому сдобную булку). В названии известного фильма К. Сауры "CrМa cuervos" также использовано лишь начало пословицы "crМa cuervos y te sacarАn los ojos" (доел.: Вырасти воронов, и они тебе глаза выклюют),
   Предложенное деление "фоновой лексики" стоит прокомменти­ровать.
   14.
   "экзотизмы" и окказиональные заимствования
   Нетрудно заметить, что в группах а -- г есть слова (типа ранчо, пончо, инки, лама и т. п.), которые вошли в русский язык на правах
   1 Шамфор. Максимы и мысли. Характеры и анекдоты. / Пер. с фр. Ю. Б. Корнеева и Э. Л. Липецкой. М.-Л., 1966. С. 136.
   112
  
   заимствований, и есть много слов, употребленных один раз или бо­лее в книжной речи -- в переводах и, конечно, не закрепленных в лексической системе переводящего языка. Заимствования первого типа тоже неоднородны. Среди них такие слова, как танго, румба, которые закрепились в языке, потому что привились сами танцы и музыка к ним. Нечто подобное произошло со словом пончо, ибо у нас носят этот латиноамериканский наряд. Такие лексические еди­ницы входят в русский язык традиционным путем: появляются ве­щи, возникают и слова. Другой путь и предназначение у слов ранчо, мачете, анаконда, родео, песо, сентаво, ацтеки, майа, креол, лама, гаучо, пампа, сельва и др. Названные ими понятия и вещи не связа­ны с нашей действительностью. Эти книжные слова необходимы для понимания иноязычной культуры и истории. Они сравнительно часто употребляются в различных переводных латиноамериканских текстах и в оригинальных трудах, посвященных Латинской Амери­ке. Танго, румба и, в известной степени, пончо можно считать заим­ствованиями ассимилированными, хотя и не в столь высокой степе­ни, как, скажем, футбол, велюр, аншлаг, гейзер или вестибюль. Сре­ди "книжных" заимствований ассимилировались, например, слова ацтеки, хунта, креол. Однако на фоне русской речи во всех "книж­ных" заимствованиях данного типа особо выделяется присущая им локальная информация. Их экзотическое происхождение становится информативным. Они, подобно диалектизмам, оказываются "привя­занными" к определенной социогеографической зоне, и любой ма­ло-мальски опытный читатель тотчас "уловит" латиноамериканский дух этих слов. Их локальную информацию охотно используют в ху­дожественных целях оригинальные авторы, когда описывают лати­ноамериканскую среду или лиц, имеющих к ней отношение1.
   Любой язык, видимо, нуждается в некотором количестве заимст­вований, называющих реалии иноязычной культуры. В русском язы­ке есть небольшие пласты широкоизвестных слов, передающих на­циональный колорит конкретной страны или региона. Наряду с но-
   1 Ср. интересное замечание по поводу "фоновой лексики", сделанное А. А. Рефор­матским: "... особенно важно сохранение таких слов при переводах с чужих языков, где вовсе не все надо переводить, а иной раз необходимо сохранять названия, данные в чужом языке, лишь транскрибируя их. Многие такие "транскрипции" получают права гражданства и входят уже в запасной (для специальных нужд) словарный состав. Тако­вы обычно личные собственные имена (ономастика), названия монет, должностей, дета­лей костюма, кушаний, напитков, обращения и т. д., что при переводе всего остального текста сохраняет и местный колорит..." (Реформатский А. А. Введение в языковедение. С. 137. См. также ст. А. Е. Супрун).
   113
  
   минативными и художественными функциями часть таких слов ис­пользуется для создания и сохранения стереотипных представлений о сущности того или иного народа, которые чаще всего не имеют ничего общего с подлинной характеристикой его национальных особенностей. Стоит, например, произнести слово Испания -- и сра­зу же в сознании многих людей возникают шаблонные представле­ния, мыслительные штампы: коррида, бой быков, тореро, тореадор, матадор, кабальеро с гитарами и навахами, серенады под балконом, сеньориты с кастаньетами и тому подобные "испанские красиво­сти". На самом деле все это не так. Даже коррида, бой с быками, уже не привлекает испанца, как в былые времена.
   Однако подавляющее большинство переведенных в а -- г груп­пах примеров составлено из слов иного типа. Бимбалете, бомбачи, чирипа, чурро, грапа, писко, алмуд, рондадор, маламбо, боличе, гуанако, ттъоса, омбу и т. д. -- все это заимствования, не выходящие за рамки одной или нескольких переведенных книг. Их можно назвать окказиональными заимствованиями. Переводчик транскрибирует эти иностранные слова на русский язык, ибо в родной речи он не находит им прямых соответствий из-за отсутствия в обиходе своего народа названных ими вещей, предметов, явлений или понятий. Транскрибированные слова обнаруживают в перевод­ном тексте информацию, которая была в них имманентной, скрытой в обычном для них контексте и стала явной и значимой на иноязычном фоне. Окказиональные заимствования воспринимаются как ино­странные слова и благодаря этому выполняют не только номинатив­ную функцию, называя реалии, но и художественную, помогая воссоздавать национальный колорит подлинника. Эти и функции в оригинале у них обычно не бывает. Правда, в приведенных примерах есть индейские слова, вроде тайта, уака, хирки и др., которые не вошли в испанский язык Латинской Америки, и в испаноязычной прозе им присущи функции окказиональных заимствований. Таким образом, латиноамериканский автор, используя в испанском тексте индейские слова, уподобляется переводчику, транскрибирующему испанское слово-реалию. А русский переводчик, работающий с испаноязычным текстом, в котором встречаются описания индейцев и их быта, порою воссоздает два национальных лексических пласта, в которых отражены элементы культуры аборигенов и элементы сложных эклектичных культур латиноамериканских наций, сформировавшихся после открытия Америки.
   114
  
   Ассоциативные реалии, представленные в д -- e группах, только начинают изучаться на научной основе. "Понятийный образ мира сочетается с вербальным его образом и словесный образ предмета или отношения выступает как форма логического отображения, как дополнительный национальный фон, над которым возвышается об-щечеловеческий логический образ"'. Различия между "националь­ным фоном", присущим вербальной форме, т. е. лексической едини­це, и выраженным этой же единицей интернациональным понятием являются источником разнообразных фоновых несовпадений у по­нятийно-равнозначных слов разных языков. Воспроизведение в пе­реводе ассоциативных реалий -- занятие сложное и сугубо творче­ское. Теснейшая связь ассоциативных реалий с духовной культурой народа и его языком часто заставляет переводч шов прибегать к подстрочным комментариям или, в лучшем случае, к описательному переводу и различным пояснениям, вводимым в переводной текст.
   Предлагаемая и, видимо, неполная классификация лексических единиц, содержащих фоновую информацию, неопроьержимо свиде­тельствует, сколь глубоко уходят в народный языки сколь широко разветвляются в нем корни национальной культуры. Язык, будучи сам своеобразнейшей частью национальной культуры, отражает в себе почти все ее элементы, сохраняет в письменных текстах свиде­тельства о самых разнообразных культурных ценностях и, кроме того, является единственным и неповторимым материалом, из кото­рого создаются шедевры национальной и мировой литературы.
   Сохранить национальное своеобразие подлинника в переводе -- задача особой трудности. Она выполняется не только и, может быть, не столько за счет различных приемов передачи фоновой информа­ции средствами переводящего языка, сколько творческим воссозда­нием всего идейно-художественного содержания произведения, пе­редачей мироощущения автора. Его стиля и манеры письма средст­вами родного языка, который тоже детище и творец национальной культуры. Воспринимая оригинал как целостную художественную систему, переводчик пытается создать равноценное литературное произведение и выразить в нем отраженные в подлиннике нацио­нальные формы жизни, психологию народа и его культуру. И. Каш­кин справедливо утверждал, что ощущение чужеземности в перево­де достигается не внешней формальной экзотикой, "не поверхност­ным копированием чужеязычия, а путем глубоко понятой и чутко
   1 Верещагин E. М., Костомаров В. Г. Язык и культура. С. 173.
   115
  
   переданной сути, в которой заключена национальная особенность оригинала... Кола Брюньон Ромена Роллана в переводе Лозинского, оставаясь бургундцем, говорит с нами языком русского балагура. Люди Бернса обращаются к нам в переводах Маршака на нашем языке, не переставая быть шотландцами. Мы легко и естественно воспринимаем неповторимо-характерную речь Санчо Пансы в пе­реводе Н. Любимого или Гека Финна и сиделки Сары Гэмп в пере­водах Н. Дарузес не как набор отдельных каламбуров, шуток и словечек, а как существенную грань человеческого характера и целостного образа"1. Ивану Кашкину вторит Николай Любимов: "Национальный колорит достигается точным воспроизведением портретной живописи подлинника, воспроизведением бытовых особенностей, уклада жизни, интерьера, трудовой обстановки, свычаев и обычаев, воспроизведением пейзажа данной страны во всей его характеристике, воспроизведением народных обрядов, поверий и т. д."2.
   Поэтому переводчик, сталкиваясь со словом, называющим реа­лию, должен ответить, как справедливо заметили С. Влахов и С. Флорин, по крайне мере на два вопроса: называет ли слово реа­лию в данном тексте, и если да, то следует ли это слово "брать взай­мы"? Не станем подробно отвечать на поставленные вопросы, так как в работе названных авторов3 есть доказательные рассуждения на это счет. Заметим лишь, что переводчику не следует поддаваться гипнозу иноязычного мира и видеть за каждым словом реалию. Не­обходимо помнить, что, употребляя слово-реалию, писатель не все­гда подчеркивает, не обязательно выявляет им сущность самой реа­лии, т. е. не акцентирует внимание читателя на отличии от других предметов того же рода. К примеру, прозаик пишет: el pescador cogiС un roncador -- "рыбак поймал рыбу, "ронкадор". А из контекста яв­ствует, что важно не то, какую рыбу он поймал, а то, что он вообще поймал рыбу. Убедившись в такой трактовке текста, переводчик может не транскрибировать слово, называющее вид рыбы, а пере­вести его словом, выражающим родовое понятие, т. е. осуществить перевод с помощью родовидового соответствия. Все реалии соотно­сятся с какими-то общими понятиями, и это позволяет в определен­ных контекстах избегать окказиональных заимствований.
   1 Кашкин И. В. В борьбе за реалистический перевод // Вопросы художественного
перевода. М., 1955. С. 141.
   2 Любимов Н Перевод -- искусство // Мастерство перевода. 1963. М., 1964. С. 243.
1 См.: Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе. С. 89--96.
   116
  
   15.
   способы перевода слов-реалий
   Приведенные примеры и рассуждения подсказывают пять наибо­лее распространенных способов перевода слов-реалий.
   а) Транскрипция (транслитерация). При первом появлении в тексте транскрибированные слова обычно сопровождаются сноска­ми или умело вводимыми в текст перевода объяснениями. Подав­ляющее большинство окказиональных заимствований а -- г групп было прокомментировано в сносках. Опытные переводчики и теоре­тики перевода не раз призывали коллег по переводческому цеху к чувству меры в использовании иноязычных слов в переводе1. Чрез­мерное увлечение транскрибированием иноязычных слов, называю­щих реалии; а не так уж редко принимаемых за них, не только не способствует сохранению национального колорита, а, наоборот, уничтожает его, загромождая русское повествование и заставляя читателя спотыкаться на каждом шагу о ненужные экзотизмы. Учиться чувству меры надо у русских классиков, которые, описывая в романах и повестях далекие страны или жизнь Российской импе­рии, умело и рационально использовали "фоновую лексику", искус­но "вплавляли" ее в русскую художественную речь и создавали яр­кие картины национально быта других народов и народностей. "Я могу сослаться на опыт такого превосходного русского писателя, как Короленко, -- пишет по этому поводу Н. М. Любимов. -- По-видимому, он считал, что злоупотребление иноязычными словами -- это линия наименьшего сопротивления. Как всякий большой художник, он шел по линии наибольшего сопротивления. Он так описывал внешность якутов, их юрты, их утварь, их нравы и образ жизни, он так описывал якутскую природу, что по прочтении его рассказов у нас создается впечатление, будто мы вместе с ним пожили в дореволюционной Якутии. Его пример -- наука переводчикам. Вводить иноязычные слова допустимо в тех случаях, когда то или иное понятие, та или иная реалия не находят себе эквивалента в русском языке"2.
   1 См.: Россельс Вл. Серая ткань // Мастерство перевода. 1969. М., 1970. С. 301--304;
Любимое Н. Перевод -- искусство // Мастерство перевода, С. 243--244; Шуман М.
Слова переводимые и слова непереводимые // Мастерство перевода. 1963. М., 1964.
С. 124^130.
   2 Любимов Н. Перевод -- искусство. С. 243. .
   117
  
   б) Гипо-гиперонимический перевод. О нем уже речь
шла выше. Для этого способа перевода характерно установление
отношения эквивалентности между словом оригинала, передающим
видовое понятие-реалию, и словом в языке перевода, называющим
соответствующее родовое понятие, или наоборот. В таких случаях,
например, с испанскими словами нопаль (вид кактуса), кебрачо (вид
дерева) или грана (вид водки) будут соотносится в переводе их ро­
довые межъязыковые гиперонимы: кактус, дерево, водка. Примеры
обратной зависимости, когда слово оригинала выражало бы родовое
понятие, а в переводе ему соответствовало бы понятие видовое, сре­
ди воссозданной "безэквивалентной" лексики встречаются крайне
редко. Иногда переводчики варьируют оба указанных приема. Сна­
чала они транскрибируют слово-реалию, а затем при следующем
появлении его в оригинале переводят гиперонимом.
   в) Уподобление. Этот переводческий прием очень близок к
предыдущему. Разница между ними лишь в том, что уподобляемые
слова скорее называют понятия, соподчиненные по отношению к
родовому понятию, а не подчиненное и подчиняющее понятия, как
было в предыдущем случае. Например, бомбачи -- шаровары, ма­
чете -- тесак, боличе -- кегли, ранчо -- хижина. Степень понятий­
ного сходства таких межъязыковых соответствий (неполных эквива­
лентов) выше, чем у соответствий родо-видовых.
   г) Перифрастический (описательный, дескриптивный, экс-
пликативный) перевод. В этих случаях соответствия устанавлива­
ются между словом (или фразеологизмом) оригинала и словосочета­
нием перевода, объясняющим его смысл: алъпаргатам соответству­
ет сандалии из пеньки или матерчатые сандалии, пучеро -- похлеб­
ка из говядины, сельве -- тропический лес. Перифраза тоже нередко
совмещается с транскрипцией, заменяя подстрочный комментарий и
делая более естественной и соответствующей оригиналу переводную
авторскую речь, коль скоро ее не прерывает сноска. "Хуана поставила
на стол пучеро, похлебку из говядины, и все принялись за еду" --
пример совмещения транскрипции и дескриптивного перевода.
   д) Калькирование. В художественном переводе этот прием
характерен не для передачи значений слов-реалий, то есть обще­
употребительных слов в определенной национальной общности, а
при воссоздании индивидуально-авторских неологизмов, когда пе­
реводчик, соперничая с автором, придумывает столь же выразитель­
ные, как в оригинале, окказиональные слова. Таких словесных
"придумок" и калек много среди нарицательных имен и так назы-
   ваемых говорящих имен собственных. Но об этом речь впереди. К калькированию прибегают и при переводе пословиц и поговорок, когда в силу различных причин необходимо сохранить не только их смысл, но и их образно-смысловую основу (подробнее см. ї 19). Структурно-семантическое калькирование иноязычных слов часто применяется в переводах научной литературы.
   Предложенное деление способов передачи слов, называющих реалии не совпадает с мнением С. Влахова и С. Флорина, которым предусматривается несколько приемов передачи реалий в переводе: I -- транскрипция (транслитериция), II -- собственно перевод. Он включает: 1) неологизмы (калька, полукалька, освоение, семантиче­ский неологизм), 2) замена реалий, 3) приблизительный перевод (родо-видовая замена, функциональный аналог и описание, объяс­нение, толкования), 4) контекстуальный перевод1.
   Причины такого несовпадения заключаются в следующем: Во-первых, авторы ставят в один ряд окказиональные (переводче­ские) заимствования, образующиеся в результате транскрипции, и заимствования, усвоенные и освоенные2. Иноязычные заимствования могут быть усвоенными, т. е. вошедшими в тот или иной язык, но не­освоенными до конца, т. е. не подчинившимися грамматическим за­конам принявшего их языка. Примером тому могут служить колибри, сомбреро, танго, кенгуру, пенсне, кашне. Те же заимствования, ко­торые "освоились" (ассимилировались, укоренились) в новой грам­матической системе, делаются, говоря словами А. А. Реформатского, "незаметными", и "их былую чужеземность можно открыть только научно-этимологическим анализом". Спорт, штаб, солдат -- это освоенные заимствования. Освоение -- длительный процесс, в кото­ром участвуют многие носители языка, а создаваемая переводчиком транскрипция слова-реалии -- акт единичный. Когда переводчик имеет дело с часто повторяемыми в переводах с конкретного языка словами-реалиями (например, в переводах с испанского -- эстансия, ранчо, асадо, агуардиенте), он по существу лишь повторяет уже ис­пользованный ранее переводческий прием и этим в известной степени способствует освоению иноязычного слова. Когда же переводчик
   1 См. Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе. М., 1986. С. 96--105; см.
также: Флорин С. Реалии под микроскопом // Тетради переводчика, N 9. М., 1972.
С. 67.
   2 См. Реформатский А. А. Введение в языковедение. С. 135--136; Будагов Р. А.
Введение в науку о языке. С. 113 (Р. А. Будагов называет такие заимствования неуко­
ренившимися и укоренившимися).
   нескольких видоизменяет транслитерированное слово, подгоняя его под грамматическую модель родного языка (на четырех с лишним тысячах страниц переводных текстов встретилась лишь одна такая адаптация: болеадорас -- болеадоры), то и тогда он делает лишь один шаг в освоении заимствованного слова. Короче говоря, освоение нельзя рассматривать как переводческий прием. Это лексическое по­нятие, означающее процесс грамматической и фонетической ассими­ляции заимствованного языком слова.
   С другой стороны, транскрибируемое слово не механически вво­дится в язык перевода при помощи его графических средств. На са­мом деле, окказиональное заимствование сразу же подвергается, хотя бы в небольшой степени, адаптации: фонетической -- ведь русский читатель все равно не произнесет транскрибированное французское слово так, как его произносит француз1; грамматиче­ской -- в русском языке окказионально заимствованное существи­тельное, если оно не оканчивается в единственном числе на е, и, у, о, тотчас включает в систему падежей: две арробы маиса, он взял бом-билью, рюмку текилы, она надела чупалью, мы заказали пиццу, пять солей, просторы пампы и т. п. А русские слова мужик, водка, само­вар сразу "обрастают" в испанском языке артиклями: el (un) mujik, el vodka, el (un) samovar. Любое транскрибированное слово, даже когда язык заимствует его хотя бы к случаю, лишь на один раз, адаптируется, приноравливается, пусть робко и незначительно, к заимствующей языковой системе.
   Во-вторых, представляется необходимым дифференцировать под­ходы к лексико-стилистическим характеристикам слов оригинала и их эквивалентам в переводе. Как уже говорилось, слова-реалии -- неотъ­емлемая часть конкретного национального языка, часть, хорошо из­вестная носителям языка, общеупотребительная. Современные пере­водчики не рискуют выдумывать на замену таким словам собствен­ные неологизмы или калькировать их. Недаром авторы упомянутой книги иллюстрируют словотворчество и калькирование лишь не­многими примерами, заимствованными из языковедческих пособий.
   Наконец, в-третьих, предлагаемый как название одного из способов перевода термин "приблизительный перевод" и вкупе с ним "приблизительный синоним" представляются слишком неопределенными, расплывчатыми.
   1 Кто из испанистов в пору ученичества не попадал впросак и не узнавал в mujik родного слова мужик!
   120
  
   16.
   неологизмы и окказиональные слова в оригинале и в переводе
   Современные лингвисты, регистрируя в речи появление новых слов, обычно выделяют среди них два типа: общеязыковые неоло­гизмы или просто неологизмы, и индивидуальные, речевые неоло­гизмы, или, как их чаще называют, окказиональные слова, окказио­нализмы1. Как известно, обычные неологизмы -- это закрепляю­щиеся в языке новые слова или значения, которые называют новые предметы мысли. В век научно-технической революции и ускорен­ного духовного прогресса таких слов появляется множество, и обра­зуются они по различным продуктивным моделям языка2. Помня о дихотомии языка и речи, важно подчеркнуть, что в конечном итоге, неологизмы относятся к фактам языка, ибо они вызваны к жизни не столько экспрессивно-эмоциональными надобностями индивидуума, сколько коммуникативной потребностью общества, словесно детер­минирующего новые предметы, явления, факты, понятия и т. п.
   В сфере перевода при воссоздании неологизмов обычно не возни­кает особых проблем. Они переводятся по общим правилам: либо с помощью эквивалентного неологизма, имеющегося в языке перевода (сходные процессы научно-технического роста, присущие развитым странам, и быстрое распространение научных, технических, бытовых и культурных новшеств приводят к почти одновременному возникно­вению многих равнозначных неологизмов в различных языках), либо транскрибируются или переводятся описательно.
   Специальной переводческой проблемы, связанной с общеязыко­выми неологизмами, видимо, не существует, но в диахронном плане она, безусловно, есть и в литературоведении, и в теории перевода. Восприятие, например, художественной литературы -- категория ис­торическая. У оригинала текст канонический, а восприятие его меня­ется от поколения к поколению. Многие из слов, которые для читате-
   1 Именуют их и по-другому: стилистические (индивидуально-стилистические) неологизмы, литературные неологизмы, индивидуальные слова, одноразовые неоло­гизмы, неологизмы контекста, слова-самоделки, эгологизмы и т. п. • 2 Из работ, в которых прослеживается история возникновения неологизмов и описыва­ются их семантические и словообразовательные типы, следует упомянуть: Брагина А. А. Неологизмы в русском языке. М., 1973; Лопатин В. В. Рождение слова. М., 1973. Зем­ская Е. А. Как делаются слова. М., 1963; Новые слова и значения. М., 1971 и рецензию Pi А. Будагояа на этот словарь-справочник (см.: "Изв. АН СССР. Отд. лит. и яз ", 1971, т. XXX, вып. 4. С. 359--363).
   121
  
   ля конца XIX в. были неологизмами, стали для нашего современника обычными словами. А некоторые обычные слова того века преврати­лись в архаизмы. Однако в эпоху создания произведения любой неологизм вводился автором с определенными функциональными целями, ради усиления выразительности и точности речи. Как же воспримет эти функциональные цели современный читатель, если неологизм перестал быть неологизмом? А как быть с обычным сло­вом, которое сделалось архаизмом и воспринимается уже по-иному, вовсе не так, как думалось автору? Канонический текст художест­венного произведения не есть нечто закостенелое и неизменное. Не меняется он только внешне, а внутренне он живет по своим законам, зависящим от темпов и характера развития языка я общества. Мас­совое восприятие произведения меняется в связи с обстоятельствами общественной жизни, ростом образованности носителей языка, из­менениями культуры, быта, нравов и т. д.
   Другое дело -- индивидуально-авторское словотворчество, состав­ляющее важную особенность прежде всего художественной речи. Оно многообразно и определяется не только характером и широтой исполь­зования лексических и грамматических ресурсов языка, не только свое­обычностью тропов автора и манерой его письма, но и особенностями авторских неологизмов. Широкое и систематическое изучение окказио­нальных слов началось сравнительно недавно1. Обычно утверждают, что термин этот появился в 1957 г. Однако справедливости ради следу­ет напомнить, что индивидуально-авторские неологизмы анализирова­лись нашими филологами и в 30-е годы, а термин "окказиональный" впервые в печати употребила Розалия Шор, когда писала об "окказио­нальных выражениях" в своей незаслуженно забытой книге "Язык и общество", не потерявшей научной ценности и в наши дни.
   1 См. Фельдман Н. И. Окказиональные слова в лексикографии // "Вопр. языкознания", 1957, N4; Винокур Г. О. Маяковский -- новатор языка. М, 1943. С. 15--35; Ефимов А. Я. Язык, сатиры М. Е. Салтыкова-Щедрина. М., 1953. С. 319--363; Смирницкий А. И. Объ­ективность существования языка. М., 1954. С. 16--19; Хохлачева В. И. Индивидуальные словообразования в русском литературном языке XIX в. // Материалы и исследования по истории русского литературного языка. Т. V. М., 1962; Земская Е. А. Как делаются слова. М., 1963; Он же. Окказиональное словообразование В. В. Маяковского (оты­менные глаголы и причастия). АКД. М., 1966; Он же. Об окказиональном слове и окказиональном словообразовании // Развитие словообразования современного русского языка М., 1966; Ханпира Эр. Окказиональные элементы в современной речи // Стили­стические исследования. М., 1972; Аржанов А. Закон есть закон // "Журналист", 1968, N 3; Лыков А. Г. Заметки об окказиональных и потенциальных словах // "Вопросы современного русского языка". Краснодар, 1968; Он же. Окказиональное слово как лексическая единица речи // "Филологические науки", 1971, Л" 5; Лопатин В. В. Рожде­ние слова. М., 1963. С. 62--145.
   122
  
   Окказиональные слова -- достояние речи. Они всегда экспрес­сивны, создаются конкретным автором, порождаются целями выска­зывания и контекстом, с которым связаны и вне которого обычно не воспроизводятся. Даже в обычной речи основная их функция не но­минативная, как у простых неологизмов, а характеристическая. Сло­ва эти иногда и становятся общеупотребительными, т. е. входят в лексическую систему языка, но такая метаморфоза случается редко и, главное, они на нее не претендуют, ибо это не просто слова, а осо­бые слова, специально предназначенные для экспрессивных и худо­жественных целей. Вошедшее в язык слово теряет колорит необычно­сти и новизны, но для окказиональных слов в .художественной речи важно быть "неожиданными", важно привлечь внимание к своеобра­зию своей формы и содержания, важно дать понять читателю, что эти слова не воспроизводятся в речи, а творчески создаются в ней.
   Спустя десятилетия после своего создания многие окказионализмы не теряют своей новизны, яркости и продолжают отражать индивиду­альность словотворца. Чтобы убедиться в этом, достаточно перечис­лить хотя бы несколько окказиональных слов, созданных М. Е. Салты­ковым-Щедриным: всенипочемство, вертопрашество, подкузъте-ние, головоушибание, рылокошение, рылобитие, беспощечинность, убаюкиватели (общества), белибердоносцы (литературные), каплун-ство, халдоватостъ, натяфтяфкать. душедрянствовать, топта-тельные (поползновения), ежоворукавичный (смысл), заднекрылеч-ное (знакомство), намазанно-колеснейшие (прорицатели) и др.
   Окказиональные слова можно подразделить на две разновидно­сти: потенциальные (потенциализмы) и индивидуально-авторские "(эгологизмы) слова. Это два полюса своеобразия, новизны и экс­прессивности окказионализмов. Эгологизмы, примеры которых только что приводились, создаются по необычным или малопродук­тивным моделям языка и отличаются индивидуально-авторским своеобразием и броской новизной. Чаще всего они появляются в письменной речи и наиболее часты в сатирических, юмористиче­ских, пародийных литературных жанрах. Потенциальные слова -- тоже новые лексические единицы, которые создаются в процессе общения на основе высокопродуктивных словообразователь­ных моделей. Авторская индивидуальность почти не влияет на их создание, они очень похожи на существующие в языке слова. Окра­ска новизны как бы стушевывается в них благодаря высокой регу­лярности словообразовательного типа, к которому принадлежит соз­данное слово. Ракетообразный, рюмкообразный, стакановидный,
   123
  
   бочковидный, грушеподобный. ракетоподобный и т. п. -- все это при­меры потенциальных слов. Такие лексические единицы словно бы скрытно существуют в языке, и нужен лишь определенный экстра­лингвистический стимул для их появления в речи. Но все-таки, как справедливо считают сторонники отнесения потенциальных слов к окказионализмам, эти слова создаются в момент речи, к "подходя­щему случаю" и не воспроизводятся как "готовые к употреблению" лексические единицы. Создаются каждый раз конкретным индиви­дом для нужд контекста. В них всегда ощущается известная доля но­визны. В литературном творчестве любое потенциальное слово, как и любой другой окказионализм, выполняет художественную и экспрес­сивно-эмоциональную функции. Все это позволяет в дальнейшем рас­сматривать окказиональные речевые единицы без дифференциации их на потенциальные и индивидуально-авторские слова1.
   Окказиональные слова используются в творчестве самых разных и разноязычных писателей. К сожалению, внимательное отношение к окказионализмам не является переводческим правилом. Очень часто переводчики просто не замечают окказионализмов, принимая их за неизвестные им общеупотребительные или региональноупот-ребляемые слова, и переводят окказионализмы обычной лексикой. Даже воспринимая окказиональное слово, многие переводчики не решаются заняться словотворчеством и прибегают к более или ме­нее удачным описательным эквивалентам. Обратимся хотя бы к пе­реводам произведений Хосе Марти.
   Известно, что язык апостола кубинской революции неповторимо своеобразен. Габриеле Мистраль писала, 'fro его языковой стиль -- это сочетание "оригинальности манеры, оригинальности словаря и. оригинальности синтаксиса". Своеобразие письма Хосе Марти про­являлось не только в особом семантическом ореоле, которым он ок­ружил обычные значения слов, и в ярких тропах, не только в умелом использовании архаизованных слов, диалектизмов и суффиксов субъективной оценки, не только в пристрастии к эллипсисам, ана­форам и гипербатонам, но и в прямом словотворчестве. Марти гово­рил: "Я употреблю устаревшее слово, если оно хорошее, и создам
   1 Особо следовало бы сказать об окказионализмах в научно-фантастической лите­ратуре, когда ими называют вымышленные объекты мысли или им придается значе­ние и форма научного термина. Во всех этих случаях художественная функция наро­чито сводится к функции номинативной, хотя нельзя отрицать и того факта, что с помощью этих "псевдотерминов" писатель-фантаст описывает место действия и социосферу.
   124
  
   новое, если это необходимо" ("UsarИ lo antiguo cuando sea bueno y crearИ lo nuevo, cuando sea necesario.")- И он действительно создавал новые слова. В одной из статей Эрминио Алмендрос приводит дале­ко не полный список неологизмов Марта, насчитывающий, однако, 82 слова1. Больше всего среди них прилагательных с суффиксами -oso(a)-, -esco(a)-, udo(a)- и др.: tortugosos (alemanes), momentosa (comida), festosa (muchedumbre), invernosos (pueblos), senuda (moza), selvudos (Аrboles), idolesco (rostro), ogrescas (naturalezas), vociferas (espМritus), antiАtica (muchedumbre), mandariega (gente), blandflocuo (hombre), festual (mesa), poИmico (color), aurialado (poeta), auriteniente (hombre), colegiaje (situaciСn), gansescas (gentes) и др.
   Немало окказиональных существительных, образованных по раз­ным моделям: terrМvoras, reyecМa, hojerМa, nonente, nativez, criavirtud, degregaciСn, dueЯez, lecturМsta, bebederМa, filoclasta, cazanubes, alzacolas и др.
   Наконец, глаголы: comedifМcar, andantear, enmontaЯarse, velocear, buitrear и т. п.
   Не все прозаические и стихотворные произведения X. Марти, в ко­торых есть окказионализмы, переведены на русский язык, но в тех, что переведены, нам не встретилось примеров воссозданных автор­ских неологизмов. Даже опытная П. Глазова предпочитает "описы­вать" окказионализм, а не воссоздавать его. Сравним^фразу перевода и оригинала, взятую из репортажа Хосе Марти "Нью-Йорк летом".
  
   "EnvМense conversadores de alma sana por esos barrios bajos; regАlenseles periСdicos amenos, que no les enojen con plАticas sermonМacas de virtudes catecismales, sino que llevan la virtud invisible envuelta en las cosas que al pueblo interesan"2.
   "Пошлите в бедные кварталы бодрых духом и чистых сердцем проповедников! воздайте для народа занимательные газеты и журналы, где не будет опостылевших ему душеспаси­тельных бесед на темы прописной морали, но где нравственный урок будет преподноситься в ненавязчивой форме и на материале, интересном для народа. . ."2
   1 Almendros Herminio. Notas sobre Marti innovador en el idioma // "Casa de las
AmИricas". La Habana, 1967, N 41. P. 31--44. (Конечно, в список могло попасть не­
сколько слов, не изобретенных Марти, а услышанных им и затем использованных, о
чем предупреждает Алмендрос, но и эти слова ведь тоже окказионализмы).
   2 Марти Хосе Североамериканские сцены М, 1963. С. 88.
   1 ManijСse. Obras Completas. Tomo 10. La Habana, 1963. P. 60.
   125
  
   В оригинале два эпитета (sermonМcas, catecismales) -- окказиональ­ные слова. Марти, будучи врагом официальной религиозной идеологии и государственного католицизма, не жалел красок для описания кор­рупции церковников и их тлетворного влияния на массы верующих. Он не определил plАticas (беседы, речи, проповеди) существовавшим и су­ществующим в языке словом sermonario (проповеднический, назида­тельный, душеспасительный), а образовал с помощью непродуктивно­го, весьма редкого суффикса -МАco- прилагательное sermonМaco, у кото­рого назойливое сходство, с demonМaco (от demonio -- дьявол, сатана). Так что беседы эти не столь назидательные, сколь надзирательные, не добродетельный проповеди, а дибродейскис, "дьявилоспасительные". И вместо прилагательного catequМstico или причастия catequisante Марти придумал эпитет catecismales. Суффикс -al- обычно оформляет относи­тельные прилагательные, некоторые из них часты в церковных пропо­ведях и писаниях: (pecado) mortal, (pecado) carnal, (hombre) mortal, (vida) terrenal, (paraМso) terrenal и т. п. Virtudes catecismales -- этакая прописная мораль, азбучная назидательность. Осмелимся предположить, что слово catecismales понадобилось Марти еще и потому, что в нем есть находя­щееся под ударением созвучие males (т. е. зло, злые духи, дьяволы), ко­торое опосредствованно как бы перекликается со словом demonМacas (дьявольские, сатанинские), послужившие моделью для окказионализ­ма scnnonМЭcas.
   Пафос наших высказываний не в критике переводчицы, отказав­шейся от словотворчества и, кстати говоря, нашедшей окказиональ­ным словам Марти эквиваленты очень "высокой пробы", которые художнически вписаны в контекст русского перевода, а в желании привлечь внимание переводчиков к окказиональным словам оригина­ла, их функции и проблемам их воссоздания на другом языке.
   Обратимся к переводу романа Рабле, выполненному Н. Любимо­вым. Вот уж кто из переводчиков не осторожничает в словотворче­стве и причем никогда не теряет чувства меры! Не обладай он ис­ключительным даром русского слова, ему бы не добиться столь за­видного переводческого успеха. Рабле любил играть словами, нахо­дить в них новые смысловые оттенки и изобретать самые фантасти­ческие неологизмы'. Но художественное назначение их в конечном
   ' Вот как сам Н. Любимов пишет о словотворчестве "медонского кюре": "Рабле, озорник, забавник и насмешник, вообще хитер и неистощим на словесную выдумку и игру. Он изобретает новые слова, сращивает существительные, из кусочков разных глаголов сшивает один длинный" (Любимов Н. Перевод -- искусство // Мастерство перевода. 1963. М , 1964. С. 251).
   126
  
   итоге сводилось к экспрессивно-характеристической функции, и когда эти окказионализмы называли какие-либо необычные или фантастические предметы, явления, качества и действия, и при па­родировании элементов какой-либо речи, и, наконец, когда они соз­давались автором для словесной игры, ради самого словотворчества. В эпоху становления национального языка, ознаменованную непре­рывным языковым борением между официальной и народной куль­турами, словотворчество гениев, подобных Рабле, расшатывало на­вязываемую официальной культурой языковую норму, расчищало почву для народной речи, носило экспериментально-поисковый ха­рактер, выявляя творческие возможности языка и способствуя отбо­ру и дифференциации языковых средств. Тем самым можно утвер­ждать, что подобный словесной игре присущ характер объективной художественной ценности, а не только характер самоценный, не только функция игры ради игры.
   Характеристическая суть таких слов раскрывается в их внутрен­ней форме, которая всегда семантически значима. Даже при номи­нации предметов творческой фантазии автора окказионализмы од­новременно характеризуют их, похожими на так называемые гово­рящие имена собственные. В этом случае подтверждается тезис М. Бахтина о том, что в словесном стиле Рабле нет резкой разницы между нарицательными и собственными именами, ибо при сохране­нии формальных различий внутренняя грань между ними чрезвы­чайно ослаблена1.
   У простого немотивированного слова содержательны значения, а его внутренняя форма представляет собой бессодержательный, непо­нятной, как бы сведенной к семантическому нулю (стул, стол, дом и т. п.). У окказионального слова содержательны и значение, и внутренняя форма (джазостойкостъ, камзоловладелец, неуволъняемость, носо-рожность -- из газет). Но значение окказионализма складывается не только из смысла составных частей такого слова, т. е. не только опре­деляется содержанием внутренней формы окказионализма, оно зави­сит от контекста. Можно сказать, что значение индивидуально-авторских неологизмов формирует их внутренняя форма и контекст. Двойственная природа значения окказионального слова позволяет переводчику калькировать авторские неологизмы и создавать свои окказионализмы, сообразуясь с требованиями контекста.
   1 См. Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле. М., 1965. С. 499.
   127
  
   Последующие примеры наглядно иллюстрируют, как Н. Любимов, полностью или частично калькируя структуру раблезинских неоло­гизмов и значения их составных частей, создает в русском переводе эквивалентные, неологизмы.
   В главе о Пушистых Котах приводится ряд однотипных окка­зионализмов (во всех примерах окказиональные слова выделены мною. -- В.В.);
   "Au temps passИ, on les appelait MАchefoins; mais las! Ils n'en mБchent plus. Nous, de prИsent, les nommons mБches-levrauts, mБche-perdrix, mБche-bИcasses, mБche-faisans, mБche-poulets, mАchf-chevreaux, mБche-lapins, mБche-cochons; d'autres mets no son alimentИs... l'annИe prochaine on les nommera mАche-Иtrons, mБche-foires, mБche-merdes" (V, 64) .
   "В былые времена их называли сеноедами, но, увы, сена они уже боль­ше не едят. Мы их зовем зайцеедами, курапоткоедами, бекасоедами, фаза-ноедами, цыплятоедами, козулеедами, кроликоедами, свиноедами, -- иной пищи они не потребляют... На будущий год их станут звать котяхоедами, дристнеедами, г...едами" (628).
   В притче о жеребце и осле обыгрываются два других окказионализма:
   " -- Baudouinez -- vous rien cИans, vous autres messieurs les cheval?
   Quel bandouinage me dis -- tu, baundet? Demandait le chevaux?
   Je demande: Roussinez -- vous point cИans, vous autres, messieurs les
roussins?
   Parle bas, boudet... Nous n'osons cИans seulement... uriner..." (V, 42).
   "-- Уж верно, вы, господа кони, тут осликаете!
   О каком осликанье ты толкуешь, осел? -- спросил конь...
   Я спрашиваю: Жеребцуете ли вы тут, господа жеребцы?
   Тише ты, осел!... Мы отваживаемся только... помочиться" (614).
   Братья Распевы, выказывая свое пренебрежение к враждебной фортуне, противофортунили (660) -- contrefortunaient (V. 117); мо­нахи, по словам Гаргантюа, только терзают слух жителей дилинбом-каньем (129) своих колоколов -- trinqueballer (I. 180). В последнем примере калька относительная: окказиональному глаголу соответст­вует именной неологизм. Вот еще примеры лексических калек: хар-кальницы (там же) -- toussoirs, пантобес (625) -- pantodiable (V. 59), капюшонарный (393) -- capuchonnaire (III. 203), гераклитствующий
   1 Здесь и далее цитаты приводятся по изданиям: Rabelais FranГois. Oeuvres. GenХve. 1957 (римская цифра указывает том, арабская -- страницу); Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. / Пер. с фр. Н. Любимова. М., 1956.
   128
  
   (83) -- hЙraclitisant (I. 95), железоплодные (619) -- ferrementiportes (V. 48), уфонаренный (583) -- lautarnИ (IV. 225). Все это были при­меры полных и частичных лексических калек.
   В других случаях Н. Любимов исходит из общего значения окка­зионализма оригинала, но, сохраняя это общее значение, не копиру­ет внутреннюю форму раблезианского слова. Иначе говоря, отказы­вается от признака или образа, заложенного в слове автором, и при­думывает свой признак или образ, которые, однако, имеют в извест­ных пределах то же значение, что и оригинальные. Переводчика вы­нуждают отказываться от структурно-смыслового калькирования окказиональных слов оригинала и придумывать соответствия, исходя из их общего смысла и стилистической функции, следующие причины: во-первых, несовпадения внутренней формы обычных слов и фразеоло­гизмов в сравниваемых языках, что приводит к несовпадению призна­ков и образов, которые кладутся в основу окказиональных лексиче­ских единиц; во-вторых, различия в словообразовательных системах, в нормах употребления слов (в том числе "нескромных" слов и выра­жений); в-третьих, требования контекста перевода. Наглядное свиде­тельство тому -- приводимые ниже примеры:
   Так: La redondaine (II. 58) -- толстобрюшество (192), supercoquelicantiquИ (П. 56) -- запоясзаткнутый (190), le baisecul (II. 59) -- взадоколупание (192), anonchali (III. 152) -- вничтожествов-павший (365), anИanti (III. 159) -- всепотерявший (365), dИchalandИ (III. 159) -- нисчемоставшийся, hipocritillons (IV. 258) -- пустосвя-тоши (585), gimbretiletolletИe (IV. 27) -- гоппрыгскокают (443), couilland (III. 159) -- блудодеец (366), couillonnas (там же) -- блудо-дейный, revoirs (III. 96) -- зевальницы (327), pХlerins (П. 53) -- пори-мупаломнтающие (189). Возможны, конечно, и неэквивокабульные соответствия, когда, например, с окказиональным словом соотносится словосочетание, включающее в себя окказионализм: retepenade (II. 54) -- летучемышеподобный парик, crochus (V. 116) -- набивальщики животов (660), marrabais (III. 126) -- омавританившшся вероот-ступник (345), les pИtarrades (II. 56) -- испускание ветров (190).
   Обостренное чувство языка и стиля Франсуа Рабле и стремление компенсировать неизбежные и, к счастью, немногочисленные сло­вотворческие потери в других местах перевода "Гаргантюа и Пан­тагрюэля" позволяют Н. Любимову смело идти на вполне оправдан­ный творческий "риск": выдумывать в переводе окказионализмы в качестве эквивалентов к свободным сочетаниям оригинала; приду-
   129
  
   мывать их там, где, казалось бы, можно было обойтись без перево­дческих неологизмов. В основу внутренней формы таких слов обычно ложатся значения соотнесенных с ними словосочетаний ис­ходного языка. Вот несколько примеров подобного словотворчества: бобошелушители (601) -- Иgousseurs de fХves (V. 19), (братья) коп-ченоселедочники (660) -- (frХres) haraniers enfumИs (V. 116), распере-просаленных (служебников) (191) -- (brИviaires) de haute graisse "(H. 58X кротоед (508) -- perneur de taupes (IV. 135), сеножеватель (508) -- botteleur de foin (IV. 135), (сумасброд) отонзуренный (392) -- (fou) Ю simple tonsure (Ш. 203), (сумасброд) расперебуллированный (393) -- (fou) fien bulle (III. 203), мочепотоп (121) -- dИluge urinal (I. 165), на-винопозывающих (закусок) (86) -- avant-coureurs de vin (I. 100).
   Придумывал Рабле и слова-великаны. В главах, посвященных избиению ябедников, рассказывается о ложных свадьбах, которые знатный господин де Боше повелевал разыгрывать у себя в замке всякий раз, когда к его дому приближались ябедники. По тогдашней свадебной традиции во время празднества гостям надлежало в шут­ку слегка поколачивать друг друга кулаками. Приближенные сеньо­ра оставляли ябедников на пиршество и, пользуясь во благо свое древним обычаем, избивали кляузников до полусмерти. При описа­нии этого избиения появляются слова, похожие на карнавальный серпантин. Они словно вьются нескончаемой причудливой словес­ной лентой.
   Обратимся к текстам оригинала и перевода и выделенным мною словам и выражениям.
  
   "Oudart reniait et mИprisait les noces, allИguant qu'un des recors lui avait dИsincornifistibulИ toute l'autre Иpaule. Ce nonobstant, buvait Ю lui joyeusement. Le recors dИmantibulИ joignait les main et tacitement lui demandait pardon, car parler ne pouvait-il. Loyre se plaignait de ce que le recors au bras dИmanchИ lui avait donnИ si grand coup de poing sur l'autre coude qu'il en Иtait devenu tout esperruquancluzelubelouzerirelu du talon" (IV, 87).
   "Удар же проклинал и поносил свадьбу, уверяя, что один из свидетелей будто бы все плечо ему растулумбасил. Выпили, однако же, с великим удовольствием и за свидетеля. Обесчелюстевшиися свидетель складывал руки и молча просил прощения, ибо говорить он не мог. Луар жаловался, что свидетель обезручевший так хватил его кулаком по локтю, что он у него теперь весь расхлобытрулуплющенный" (480).
   130
  
   "... Chicanous ... de plus lui avait irepignemanpeniblorifrizonoufressurИ les parties honteuses en trahison" (IV, 88).
   "... ябедники... предательски тыкщипщупдазлапцарапали ей мес-. та неудобосказуемые" (481).
   "Le maНtre d'hТtel tenait son bras gauche en echarpe, comme tout morquaquoquassИ" (там же).
   "Дворецкий держал левую руку на перевязи, точно она была у него раздробсдомсвихнута" (там же).
   "J'en ai, par la vertu Dieu: tous les bras enguoulevezinemassИs" (там же).
   "Истинный бог, у меня все руки изуродмочалмолочены" (там же).
   Н. Любимов не ставит перед собой задачи воспроизвести смысл частей раблезианских слов-гигантов. Главное для него -- сохранить их общее, а не конкретно-частное содержание и их необычную фор­му. Словно нанизанные друг на друга междометия, передающие звуки, называющих эти действия, скреплены глагольными оконча­ниями в окказиональные слова. Любимовские неологизмы, в кото­рых сплавились воедино соответствующий контексту смысл и при­чудливо-серпантинная форма, полностью выполняют поэтическую функцию авторских шутейных слов, верно определенную М. Бахти­ным. Интересно и другое. Н. Любимов создает переводческие окка­зионализмы там, где не было авторских. Окказионализм обесчелю-стевший соответствует dИmantibulИ -- слову, употреблявшемуся в эпоху Рабле и не ушедшему из современной речи, а обезручевший -- эквивалент словосочетания. Н. Любимов неслучайно расширяет плацдарм словесной игры. Во-первых, его окказионализмы вполне в раблезианском стиле, и ему не достичь бы столь яркого художест­венного эффекта, переведи он dИmantibulИ описательно (в русском языке нет однословного эквивалента французскому глаголу). Окка­зионализм обесчелюстевший словно подталкивает к стилистическому параллелизму -- появлению второго окказионального слова обезру­чевший, образованному по той же модели. Смелое переводческое ре­шение (т.е. создание двух окказионализмов в качестве эквивалентов обычным словам) не только полностью соответствует контексту и стилистике Рабле, но и подготовляет читателя к восприятию слишком уж необычных, серпантиннодлинных неологизмов. Два выдуманных переводчиком слова, напоминающих обычные слова и созданных по существующим в языке моделям (ср. обесчелюстевший и обезручив-ший -- обескрылевший, обессилевший и т. п.), вкупе с малоупотреби­тельным просторечным растулумбасить становится своеобразным трамплином для восприятия слов-переростков, смоделированных с необузданной нормой фантазией. Это фон, на котором появление са-
   131
  
   мых причудливых слов приобретает определенную стилистическую естественность. Показательно, что у самого Рабле длина и трудность произнесения окказионализмов, характеризующих удары, "последо­вательно возрастают с каждым участником игры: если в слове Удара восемь слогов, то в слове, которое употребляет Луар, их уже трина­дцать. Благодаря этим словам карнавальная необузданность перехо­дит в самый язык этой сцены"1.
   Расхлобытрулуплющенный и прочие словесные спагетти выпол­няют экспрессивно-характеристическую функцию, как бы изобра­жая словом само действие. М. Бахтин, комментируя эпизоды избие­ния ябедников, пишет по этому поводу, что атмосфера "необуздан­ного карнавального разыгрывания усиливается тем, что каждый из участников его характеризует преувеличенную (раздутую) степень своей искалеченности с помощью невероятного по своей чрезмер­ной длине многосложного слова. Самые эти слова созданы Рабле не случайно: они должны до известной степени звукописать характер нанесенного увечья, а своею длиною, количеством и разнообразием составляющих их слогов (имеющих определенную семантическую окраску) должны передать количество, разнообразие и силу полу­ченных ударов. Эти слова при произнесении их как бы калечат ар­тикуляционные органы ("язык сломаешь")"2.
   Окказионализмы самых различных видов характерны и для па­родийных текстов. Умелое их воссоздание зависит от творческой фантазии переводчика. Приведем несколько примеров, иллюстри-рующих приемы воспроизведения пародийных отрывков.
   У Рабле в главе о том, как Пантагрюэль встретил лимузинца, ко­веркавшего французский язык, дан великолепный образец языка латинизаторов. Речь лимузинца -- более чем пародия. Это доведен­ный до гротеска яркий образчик речи влиятельных сторонников ла­тинизации, которые тянули французский язык к несвойственным ему формам, словам и конструкциям.
   1 Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле. С. 221,
   2 Там же. С. 221. См. также. С. 224.
   . 132
  
   "Nous transfrИtons la SИquane an
dilucule et crИpuscule; nous dИambulons
par les compites et quadrivies de Turbe;
nous despumons la verbocination latМale,
et comme verisМmiles amorabonds,
captons la bИnИvolence de l'omnijuge
omniforme et omnigХne sexe fИminin.
Certaines diИcules, nous invisons les
lupanars ... cauponisons es tabernes
mИritoires de la Pomme de Pin, du
Castel, de la Madeleine et de la Mule,
belles spatules vervecines,
   perforaminИes de pИtrosil, et si, par forte fortune, il y a raritИ ou pИnurie de pИcune en nos marsupies, et soient exhaustes de mИtal ferruginИ, pour l'Иcot nous dimittons nos cСdices, et vestes oppignerИes, prestolant les tabellaires Ю venir des PИnates et Lares patriotiques ... Car libentissiment, dХs ce qu'il illucesce quelque minЗtale lХche de jour, je dИmigre en quelqu'un de ces tan bien architectes moustiers, et lЮ, m'irrorant de belle eau lustrale, grignote d'un transon de quelque missique prИcation de nos sacrificules, et, submirmillant mes prИcules horaires, Иlue et absterge mon anime de ses inquinaments nocturnes. Je rИvХre les Olympicoles je vИnХre latiialement le supernel Asrtipotent, je dilige et rИdame mes proximes ... Bien est vИriforme que, Ю cause que Mammone ne supergurgite goutte en mes locules, je suis quelque peu rare et lent, Ю superИroger les ИlИmosynes Ю ces ИgХnes, quИritant leur stipe hostiatement ... mon gИnie n'est point apte nate Ю ce que dit ce flagitiose nebulСn pour excorier la cuticule de notre vernaculle galique; mais vice versement je grave opХre, et par vЙles et rames, je me Иnite de la locuplИter de la radondance latinicome" (II, 45--47).
   "Мы трансфретируем Секвану по­утру и ввечеру, деамбулируем по ур-баническим перекрестскусам, упраж­няемся во многолатиноречии и, как истинные женолюбусы, тщимся сни­скать благоволение всесудящего, все-обличьяприемлющего и всеродящего женского пола. Через некоторые ин­тервалы мы совершаем визитации лупанариев... а затем располагаемся в тавернах "Еловая шишка", "Замок", "Магдалина" и "Мул", уплетандо отменные баранусовые лопаткусы, поджарентум кум петруца. В тех же случаях, когда карманари ностри то­щают и пребывают эксгаустными от звонкой монеты, мы раставамус с нашими либрисами и с лучшими на­шими ориентациями и ожидамус по­сланца из отеческих ларов и пена­тов... Едва лишь восблещает первый луч Авроры, я охотниссиме отправ­люсь в един из велелепейших храмов, и там, окропившись люстральной аквой, пробурчав какую-нибудь сти­хиру и отжарив часы, я очищаю и избавляю свою аниму от ночной скверны. Я ублажаю олимпиколов, величаю верховного светоподателя, сострадаю ближнему моему и воздаю ему любовью за любовь... Однокуром поеликве мамона не пополнирует ни на йоту моего кошелькабуса, я редко и нерадиво вспомошествую той гольть-барии, что ходит под окнами молендо подаяния... Гению моему несродно Обдираре, как выражается этот гнус-ниссимный сквернословус, эпидерм-ный покров с нашего галликского вернакула, -- вицеверсотив, я опери­рую в той дирекции, чтобы и такум и сякум его обогатаре, дабы стал он латинокудрым" (185--186).
  
   133
  
   Во французском, итальянском, испанском и других романских языках бурлескно-пародийная речь основывается на смешении соот­ветствующих языков с латинскими формами и словами. У Рабле латинизация французской речи происходит путем включения в текст: 1) латинских слов, 2) окказионализмов, у которых основа французская, а аффиксы латинские, 3) путем "реставрации" во французских словах изначального смысла их латинских слов-пародителей и 4) путем употребления некоторых архаизмов.
   Русский макаронический стиль обычно пародирует дворянскую французоманию и образуется смешением русской речи с француз­скими словами и выражениями. Латинские же языковые элементы традиционно включаются в пародии на речь воспитанников духов­ных училищ, обычных семинаристов и казеннокоштных бурсаков. Конечно, пародируя рацеи латинистов, Н. Любимов не мог исполь­зовать французские языковые элементы, но он заимствует у русских классиков общие черты речевой пародии, а у пародистов семинар­ской речи -- конкретные приемы словотворчества. Таким образом, языковая изобретательность переводчика основывается не столько на его собственной фантазии, сколько на творческом использовании отечественных пародийных традиций. Сходные приемы пародиро­вания легко найти в произведениях Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Лескова, Тургенева, Островского, Мятлева, Помяловского и в рус­ских повестях и романах Квитки-Основьяненко (например, в "Пане Халявском").
   Основные лексические способы пародирования, примененные Н. Любимовым, следующие:
   введение в речь транскрибированных латинских слов: Секва-
на, ностри, кум, анима, аква, лупанарии, вернакула и др.;
   изобретение окказиональных слов-гибридов, в которых:
   а) основа латинская, а конечные форманты русские: трансфре-
тируем, деамбулируем, эксгаустными, люстральный и др.; или
   б) основа русская, а конечный формант (чаще полностью, реже
частично) латинский (правильный или измененный, неправильный);
перекресткус, женолюбус, кошелькабус, расставамус. ожидамус,
обогатаре, уплетандо, молендо, охотниссимо, гнусниссимный, ба-
ранусовый, такум и сякум и др.;
   -- употребление вошедших в русский язык латинских слов: тер­
минов (визитации), мифологических наименований (лары, пенаты),
общеизвестных слов (интервалы, оперировать), которым контекст,
   134
  
   конечно, придает ироническую окраску, а также слов с "реставри­рованным" латинским значением, т. е. употребленных в свойствен­ном их латинским прародителям смысле (дирекция -- направление);
   использование церковнославянизмов: однокорум. поеликве,
велелепшейший и др.;
   употребление архаизмов: тщимся, возблещет, окропившись,
вспомоществую и др.;
   словопроизводство составных прилагательных по моделям,
которые использовались В. А. Жуковским и Н. И. Гнедичей в пе­
реводах "Одиссеи" и "Илиады" (шлемоблещущий Гектор, тучего­
нитель Зевс). Подобные эпитеты стали характерной стилистиче­
ской особенностью переводов произведений древнегреческих и
древнеримских авторов. У Н. Любимова находим: светоподатель,
латинокудрый;
   придумывание окказиональных слов на основе русских словооб­
разовательных элементов: многояатиноречие, всеобличъяприемлющий.
   Конечно, пародийный стиль отрывка создается не только лекси­ческими средствами и не только перечисленными выше приемами. Он и в своеобразии словосочетаний, и в синтаксисе, в любом смы­словом оттенке слов, в художественном единстве всех отобранных переводчиком языковых средств и приемов. Однако осуществленная вивисекция текста наглядно показала, что при переводе бурлескно-пародийной речи не обойтись без разнообразных видов словотвор­чества и окказиональных слов1.
   Казалось бы, при воссоздании пародийных текстов, в которых вы­смеиваются различные виды жаргона, метко названного Франсиско Кеведо "латинобайством" (latiniparla)2, можно заботиться лишь о функционально-стилистической эквивалентности перевода подлин­нику, однако, Н. Любимов, следуя своим творческим правилам, со­хранил в переводе как функциональную, так и смысловую соотнесен­ность разглагольствований студента-лимузинца с текстом оригинала.
   В речи Ионатуса -- пародии на краснобайство богословов, на их латинский язык и способы аргументации -- также встречаются окказионализмы:
   1 Ср. сказанное с оценкой, данной В. Гаком переводу речи лимузинца в статье "Ко­
веркание" или "подделка"? ("Тетради переводчика", N 3. М., 1966. С. 38--44).
   2 См. его замечательный памфлет (к сожалению, почти не изученный в отечествен­
ной испанистике) "La culta latiniparla", в котором высмеивается вычурный жаргон
испанских аристократов и салонных поэтов.
   135
  
   "Avisez, Domine; il y a dixhuit jours queje suis Ю matagraboliser cette belle harangue" (1,91).
   "Примите в соображение, что я восемнадцать дней испалъцовывал эту блестящую мухоморительную речь" (81). (Далее достойнейший предста­витель богословского факультета произносит такую латинскую тираду: "Omnis clocha clochabilis, in clocherio clochando, clochans, clochativo clochare facit clochabiliter clochantes. Parisius habet clochas. Ergo gluc" (I, 91). Состави­тели комментария перевели средневековую латынь псевдоученого оратора тоже в раблезинском духе: "Я рассуждаю следующим образом: всякий ко­локол колокольный, на колокольне колокольствующий, колоколя колоколи-тельно, колоколение вызывает у колокольствующих колокольственное. В Париже имеются колокола, что и требовалось доказать" (717).
   В "Дон Кихоте" Сервантес устами своих героев несколько раз пародирует куртуазную речь рыцарских романов и создает индиви­дуально-авторские неологизмы. Примером может служить отрывок из разговора Санчо и дуэньи Гореваны.
   "... quisiera que hicieran sabidora si estА en este gremio ... el acentradfsimo caballero don Quijote der la manchМsima, y su escuderisimo Panza.
   -- El Panza -- ... dijo Sancho -- aquМ estА, y el don Quijotismo asimismo; y
asМ podrИis, dolorosisima dueЯisima, decir lo que quisieridМsimis, que todos
estaraos prontos y aparejadМsimos a ser vuestros servidorМsimos"1.
   "... я бы хотела знать, находится ли в вашем обществе ... безупречней­ший рыцарь -- Ламанчнеиший Дон Кихот и оруженоснейший его Панса.
   -- Панса здесь и Кихотсйший Дон тоже, -- ...объявил Панса, -- так
что вы, горемычнейшая и дуэньейшая можете говорить все, что только
придет в головейшую вашу голову, мы же всегдайшие готовы к услужли­
вейшим вашим услугам"2.
   Конечно, проблема перевода окказиональных слов и, шире, окка­зионального словотворчества не относится к разряду основных, но в переводоведении ей должно быть отведено определенное место.
   1 Miguel Saavedra de Cervantes. El ingenioso hidalgo Don Quijote de Mancha. Segunda parte. Buenos Aires, 1969. P. 692.
   3 'Мигель CaaeЮpa de Сервантес Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский, Ч. II. / Пер. с исп. Н. Любимова. М, 1963. С. 325.
   136
  
   17.
   архаизмы в оригинале и в переводе
   Архаизмы неоднородны1. Во-первых, к ним относятся устарев­шие слова (или устаревшие значения слов), которые называют ис­чезнувшие из быта национальной общности предметы обихода, ору­дия труда, обрядовые вещи понятия, оружие, учреждения, должно­сти и т. п. В русском языке, например, это слова типа опашень, фе­рязь, армяк, прялка, секира, кольчуга, ясак, стрелец, городовой, стряпчий, целовальник, бомбардир, патефон и т. п. или устаревшие значения таких современных слов, как стол ('престол, княжение'), дом '(в смысле 'царская династия'), приказ ('учреждение'), ярлык ('ханская грамота, указ'), ядро ('орудийный снаряд') и т. д. Подобные архаичные слова и значения слов принято называть историзмами.
   Во-вторых, это собственно архаизмы, т. е. устарелые названия ныне существующих понятий: гонитель, непотребство, ваятель, врачевание, даяние, портмоне, поведать, издревле, всуе, токмо, сей, оный и т. п.
   В русском языке обычно выделяется еще один пласт архаизмов, называемых стилистическими. Это общеизвестные и употребитель­ные, прежде всего в книжной речи слова, которые являются сино­нимами, а точнее лексическими дублетами других слов, и воспри­нимаются носителями языка как оставшиеся от прошлых эпох лек­сические единицы, наделенные оттенком торжественности, стили­стической приподнятости, "высокой тональности". Речь идет о та­ких словах, как град, брег, злато, врата, глас, златой, полнощный и др. Своеобычность истории русского языка, связанная с конкуренцией двух параллельных лексических рядов, собственно русского и цер­ковнославянского, привела к появлению таких архаизмов. Русский язык сохранил стилистические архаизмы церковнославянского про­исхождения, которые в современном языке образуют дублетные па­ры с обычными словами: град -- город, брег -- берег, злато -- зо­лото, персты -- пальцы, стезя -- путь, дорога и т. д. Конечно, в
   1 Некоторые лингвисты предпочитают в качестве обобщающего термина использо­вать словосочетания "устаревшие слова" или "устаревшая лексика", классификация которых проводится на разных основаниях: по степени устарелости, причинам архаи­зации, характеру использования и др. В настоящем пособии автор использует тради­ционный термин, вполне правомерный при переводческом анализе.
   137
  
   других языках, как правило, подобные стилистические архаизмы отсутствуют.
   В языковой палитре писателей архаизмы многофункциональны. Их использование зависит от жанра произведения и намерений ав­тора. В исторических романах и повестях архаизмы воссоздают ко­лорит времени и места. В других произведениях они нужны для сти­листических целей: с их помощью речь может стать торжественной, возвышенной, иронической, сатирической. Они участвуют в стили­зации церковного и официально-делового языка различных эпох. У них богатый набор стилистических функций.
   Когда в оригинале архаизмы служат для передачи эмоционально-экспрессивных оттенков, то в переводе таким лексическим единицам обычно соответствуют архаизмы или явно книжные слова. Авторский стиль в переводе воссоздается эквивалентными лексическими средст­вами. Особых трудностей при этом не возникает, равно как и при пе­реводе историзмов, если они не представляют собой сугубо нацио­нальных реалий, когда порою не обойтись и без комментариев. Одна­ко архаизмы выполняют в переводе еще одну важную функцию, ко­торая порождает своеобразную переводческую проблему. О ней сле­дует сказать особо1.
   Литературное произведение иногда удостаивается перевода на другой язык. Это может произойти сразу же после его создания, спустя десятилетия или через сотни лет. Временная дистанция, ко­торая отделяет перевод от оригинала, влияет на творческие цели переводчика и языковые особенности переводного текста.
   С теоретической точки зрения, видимо, следует признать, что существуют синхронные (не путать с устным синхронным перево­дом) и диахронные переводы. Синхронный, например, художествен­ный перевод (даже если речь идет о жанре исторического романа) выполняется в эпоху создания оригинала, когда временной уровень языков подлинника и перевода соотносителен и когда автор и пере­водчик являются современниками. Социальная среда оказывается для них исторически исходной, объединенной многими культурны­ми, научно-техническими, бытовыми и т. п. общностями.
   1 Темы архаизмов в переводе касались многие авторы. См. наиболее интересные из этих работ: Андрее А. Дистанция времени и перевод (некоторые мысли и наблюдения) // Мастерство перевода. 1964. М., 1965. С. 118--131; Левый Иржи. Искусство перево­да. М., 1974. С. 127--132; Попович А.. Проблемы художественного перевода. М., 1980. С. 122--129; Лилова А. Введение в общую теорию перевода. М., 1985. С. 115--146; Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе. М., 1986. С. 144--153.
   138
  
   Когда же переводятся произведения прошлых веков, то вре­менная дистанция между созданием подлинника и перевода стано­вится значительной, временные уровни языков оригинала и перево­да уже не являются соотносительными, а экстралингвистические характеристики соответствующих эпох различаются коренным об­разом. В таких случаях следует говорить о диахронном переводе.
   При синхронном переводе квалифицированный переводчик рас­познает без особого труда имеющиеся лексические и синтаксиче­ские архаизмы в оригинальном тексте и воспринимает и использует их стилистические функции.
   При диахронном переводе возникают дополнительные сложно­сти. Переводчику нелегко определить слова и обороты, которые в пору создания подлинника считались архаичными и употреблялись автором в определенных стилистических целях. Трудность иденти­фикации возрастает еще и потому, что язык всего произведения вос­принимается как язык другой эпохи, в котором встречаются архаи­зованные элементы по сравнению с современной языковой нормой. У литературного произведения, особенно ставшего классическим, долгая жизнь. И хотя его дух, идеи, человеческие характеры и судь­бы, все его глубинное содержание остаются близкими современному читателю, буква произведения, его язык постепенно стареют. Есте­ственная архаизация языка художественных произведений влияет на их восприятие и создает особые переводческие проблемы. Перево­дить ли иноязычные романы XVI--XVII веков русским языком той эпохи? Даже сам вопрос представляется излишним. Конечно, этого делать нельзя. Такой перевод будет малопонятным современному читателю. Напомним, что перевод -- особый вид словесного искус­ства. Он создается для определенной языковой эпохи, современной читателю. Но можно возразить: ведь испанец, читающий сейчас, например, "Дон Кихота" в издании XVI или XVII веков или в его репринтном воспроизведении явно ощущает архаичность языка ве­ликого романа. Почему же эту языковую особенность не должен чувствовать нынешний читатель перевода? В известной степени должен, но не за счет реконструкции языка ушедшей эпохи. К тому же современный испанец -- подчеркнем это особо -- обычно не читает подобных изданий. Для массового читателя и "Дон Кихот", и "Селестина", и плутовские романы, и другие классические произве­дения печатаются с орфографическими и морфологическими адап-тациями и транскрипциями согласно правилам современного испан­ского языка. Таким образом, устаревшие тексты и в лоне родного
   139
  
   языка имеют свои временные варианты. Адаптация обычно касается материальной стороны языка, главным образом, его графики и мор­фологических форм. Канонический текст оригинала на поверку ока­зывается не столь уж неприкасаемым. Сравним для наглядности подлинный текст небольшого отрывка из первого акта "Селестины" Фернандо де Рохаса и двух его современных вариантов:
  
   Оригинал
   Femando de Rojas. La Celestina. Zaragoza, 1975. P. 122, y. 124. Воспроизведено по 2-му изданию 1500 г. (толед-ское) (1-е издание, бур-госское, датируется 1499). Шрифт совре­менный.
   Calisto. -- En esto veo, Melibea, la grandeza de Dios.
   Melibea. -- (C)En quИ, Calisto?
   Calisto. -- En dar poder a natura que de tan perfecta fermosura te dotasse, y fazer a mi inmИrito tanta merced que verte alcancasse, y en tan conveniente lugar, que mi secreto doloi manifestarte pudiesse. Sin dubda, incomparablemente es mayor tal galardСn que el servicio, sacrificio, devociСn y obras pМas que por este lugar alcanfar yo tengo a Dios offrecido. (C)Quien vido en esta vida cuerpo glorificado de ningЗn hombre como agora el mМo? Por cierto, los gloriosos santos, que se
   Вариант I
   В антологии:
   Gullermo DМas-Plaja.
'Tesoro breve de las
letras hispАnicas".
   Madrid, 1968. P. 33.
   -- En esto veo,
Melibea, la grandeza de
Dios.
   -- (C)En quИ, Calisto?
   -- En dar poder a
Natura que de tan
perfecta hermosura te
dotase, y hacer a mМ
inmИrito tanta merced,
que verte alcanzase, y en
tan conveniente lugar,
que mi secreto dolor
manifestarte pudiese. Sin
dubda incomparablemente
es mayor tal galardСn,
que el servicio,
sacrificio, devociСn y
obras pМas que por este
lugar alcanzar yo tengo
a Dios ofrecido...
(C)QuiИn vido en esta vida
cuerpo glorificado de
ningЗn hombre como
ahora el mМo? Por cierto,
los glorisos santos que
se deleitan en la visiСn
   Вариант II В книге: Femando de Rojas. "La Celestina". Zaragoza, 1975. P. 123.
   -- En esto veo,
Melibea, la grandeza de
Dios.
   -- (C)En quИ, Calisto?
--- En dar a la
   naturaleza poder para que te dotara de tan perfecta hermosura, y a mМ, sin merecerlo, tanta merced que alcanza a verte, y en tal conveniente lugar, que pudiese manifestaite mi secreto dolor sin duda, este premio es incomparablemente mayor que el servicio, sacrificio, devociСn y obras pМas que, yo he ofrecido a Dios para alcanzarlo. (C)Qu"ie"n vio en esta vida погйЙе mАs feliz que yo en este momento? Doy por cierto que los gloriosos santos, que se deleitan
  
   140
  
   deleytan en la visiСn diuina, no gozan mas que yo, agora en el acatamiento tuyo. Mas ђO triste! Que en esto diferimos: que ellos puramente se glorifican sin temor de caer de tal bienauenturanza, y yo, misto, me alegro con recelo del esquino tormento que tu ausencia me ha de causar.
   divina, no gozan mАs que yo ahora en el acatamiento tuyo. Mas, ђoh triste!, que-en esto diferimos: que ellos puramente se glorifican sin temor de caer de tal bienaventuranza; y yo, mixto, me alegro con recelo del esquivo tormento que tu ausencia me ha de causar.
   con la visiСn divina, no gozan mАs que yo ahora con tu contemplaciСn. Mas ђoh triste de mМ!, que en esto diferimos, pues ellos puramente se glorifican, sin temor de acabar tal bienaventuranza, y yo, pobre humano, me alegro, pero temiendo ya el tormento que sufrirИ cuando te haya de dejar.
  
   Нетрудно заметить, что в I варианте нет никаких лексических и синтаксических преобразований. Допускаются лишь орфографиче­ские изменения архаичных написаний слов, согласованные с совре­менной нормой. Так, вместо fermosura, dotasse, fazer, alcan$asse, dubda и т. д. появляются hermosura, dotase, hacer, alcanzase, duda. Сохранены слова natura, inmИrito, galardСn, acatamiento и т. п., кото­рые в современном языке имеют архаическую окраску. Во II вариан­те текста, допущены, кроме орфографических, некоторые лексиче­ские, морфологические и синтаксические замены, делающие язык "Селестины" еще более современным.
   Итак, текст издаваемых ныне классических произведений, мате­риальная форма которого сказывается в чем-то устаревшей, приспо­сабливается к новым языковым условиям. Такое "осовременивание" позволяет подлиннику продолжать активную жизнь в литературе спустя века после выхода в свет. Все это косвенно свидетельствует о том, что переводчику следует опираться на современный ему язык при воссоздании подобных произведений.
   Восприятие нынешнего испанца, читающего "Дон Кихота", и рус­ского, читающего, например, любимовский перевод неравнозначно. Для испанца язык "Дон Кихота" (с адаптациями, о которых говори­лось, и без них) оказывается в той или иной степени архаизованным, ибо оД остается в основном таким, каким был в XVI веке. Русского читателя любимовского перевода скорее можно сравнить с совре­менниками Сервантеса. Потому что язык этого перевода суть рус­ский язык нашей эпохи. Таким же был и испанский язык для читате­лей романа Сервантеса. В этом смысле язык перевода всегда совре­менен (если он устаревает, то делается новый перевод). Однако диа-
   141
  
   лектическая противоречивость перевода как раз и заключается в том, что переводчик, оперируя этим языком, находит возможность с помощью языковых средств указать на временную дистанцию и придать языковой форме относительное или, скажем, мнимое вре­менное соответствие выражаемому содержанию. "Противоречия при переводе классической книги все увеличиваются, по мере того, как подлинник отходит в прошлое, что, конечно, весьма осложняет за­дачу переводчика, которому надо связать необычность впечатления от архаики прошлого и национального своеобразия подлинника с живым восприятием сегодняшнего читателя, -- далекое сделать близким и нужным, не искажая его.
   При выборе языковых средств для перевода классических произ­ведений читатель вправе требовать от переводчика, прежде всего соблюдения исторической перспективы и дистанции, отказа от мо­дернизированной лексики.
   По мере возможности надо избегать ненужного осовремени­вания"1.
   Конечно, не следует забывать, что сам сюжет, изображаемая сре­да, персонажи, их поведение и т. п. соотносят читателя со временем действия. Но сейчас речь идет о языке.
   Переводческая языковая архаизация или темпоральная (вре­менная) языковая стилизация -- это сохранение с помощью лекси­ческих, морфологических и синтаксических средств связи совре­менного языка перевода с родным языком более ранних эпох с це­лью создания особого стилистического эффекта соотнесенности с прошлым. Архаизация -- дело весьма тонкое, требующее высокого профессионального мастерства. Это понятие относительное, ибо в речь вкрапливаются языковые элементы не какого-то конкретного периода конкретного века, а осуществляются такие отступления от современной нормы, которые представляются несколько архаичны­ми. Подобные вкрапления не связаны с научной историей языка. Временная стилизация -- понятие переводческого искусства. Налет архаичности создается умелым, неназойливым, осторожным вклю­чением в текст устарелых слов, оборотов и синтаксических конструк­ций. Переводя старую прозу, следует руководствоваться особым чув­ством меры, не допуская сплошной архаизации текста, избегая, как
   1 Кашкин Иван. Для читателя -- современник. М , 1968. С 454--455.
   142
  
   •было сказано, неоправданного использования архаизмов и излишнего осовременивания, неуместной модернизации языка.
   Переводческая архаизация опирается на опыт отечественной ли­тературы. Ведь нечто подобное делают русские писатели, работаю­щие в жанре исторического романа. По роду своего творчества им приходится всерьез задумываться, как пишет академик В. В. Вино­градов, "о принципах стилизации "языка эпохи", о приемах упот­ребления его отдельных элементов, о границах и формах или видах уклонений от современной литературно-языковой нормы, допусти­мых и целесообразных в сфере исторического повествования или диалога"1. Далее он подчеркивает, что "в основе стиля художника-историка должна и может лежать лишь система современного ему литературного языка, языка его среды и его эпохи, эпохи читателей, к которым он обращается. Само собой разумеется, что при художест­венном воспроизведении далекого исторического прошлого был воз­можен, а иногда и необходим, выход за пределы наличной языковой традиции. Но как бы ни многочисленны и стильны были заимствова­ния из языка исторических памятников, из языка изображаемой среды и эпохи, они при всех условиях остаются только частичными укло­нениями от наличной языковой традиции"2.
   Итак, в историческом романе не может быть "архаической точ­ности", его язык современен, его персонажи не говорят языком сво­его ушедшего в небытие времени, "отношения между языком исто­рического романа и изображаемой им эпохи лишены принудитель­но-документального характера: важна не точность цитаты, а впечат­ление (подчеркнуто мною. -- В.В.) читателя, зависящее от художе­ственной, а не хроникальной правды"3. У каждого автора есть свои предпочтительные средства создания исторического колорита эпо­хи. Например, в "Национальных эпизодах" Бенито Переса Гальдоса, как правило, нет временной языковой стилизации, особенно в речи персонажей. Однако колорит времени сохраняется благодаря само­му содержанию повествования и постоянному использованию слов-реалий, характерных для периода наполеоновских войн.
   Сказанное абсолютно справедливо для диахронного перевода и перевода исторических романов и повестей.
   ' Виноградов В. В. О языке художественной литературы. М., 1959. С. 530--531. 2 Там же. С. 531. ' Там же. С. 543.
   143
  
   Обратимся к конкретным фактам переводческой деятельности и. посмотрим, как наши лучшие переводчики создают языковыми средствами атмосферу "колорита времени". Основное внимание будет уделено лексическим приемам, хотя следует помнить, что, например, синтаксис, также играет значительную роль для достиже­ния этих целей.
   Вернемся к отрывку из "Селестины" и посмотрим, как переводчи­ца Н. Фарфель воссоздает языковой колорит эпохи в своем переводе:
   "Калисто: Здесь, Мелибея, открылось мне величие бога.
   Мелибея: Почему, Калисто?
   Калисто: Ш'црму что он позволил природе наделить тебя совер­шенной красотой, а мне, недостойному, даровал счастье увидеть тебя в столь подходящем месте, где я могу открыть тебе мое тайное страдание. Без сомнения, милость его безмерно превосходит все мое служение ему, все пожертвования, молитвы и добрые дела, кои со­вершал я в угоду небу, дабы проникнуть сюда. Кому в сем мире да­но увидеть человека, вознесенного живым на небо, как это сталось со мной? Поистине, блаженные святые, упиваясь лицезрением боже­ства, не наслаждаются более чем я сейчас, созерцая тебя. Но, увы! Есть между нами различие -- ибо они безмятежно ликуют, не ведая страха потерять свое счастье, а я -- смесь духа и плоти -- радуюсь и вместе с тем страшусь суровых терзаний, которые принесет мне раз­лука с тобой"1.
   В переводе умело использованы лексические архаизмы типа ".да­ровал, кои, дабы, в сем мире, вознесенного, лицезрением" и т. п. В сочетании с другими языковыми средствами архаизмы не только придают речи Калисто романтическую приподнятость, но и указы­вают на временную дистанцию, словно покрывают текст некой па­тиной старины.
   Замечательный мастер прозаического перевода H. M. Любимов рационально и с большим чувством меры использует архаичные слова в переводе "Дон Кихота". Примеры взяты из произвольно выбранного небольшого отрывка авторской речи2. В переводе H. M. Любимова воссозданы историзмы, употребление которых в принципе предопре­делено, и включены архаизмы, сознательно подобранные перево-
   1 Рохас Фернандо де. Селестина. I Пер. с исп. Н. Фарфель. (Редакция перевода
Е. Лысенко) М., 1959. С. 31--32.
   2 Оригинальный текст воспроизводится по современному изданию, которое отли­
чается от изданий XVI века лишь некоторой орфографической адаптацией.
   144
  
   дчиком для определенных художественно-функциональных и сти­листических целей:
   "I diciendo estas y otras semejantes razones, soltando la adarga, alzС'laJanza a dos manos y dio con ella tan gran golpe al harnero en la cabeza, qus Ь derribС al suelo tan maltrecho... Hecho esto, recogiС sus armas y tornС a pasearse con el mismo reposo que primero. Desde allМ a poco, sin saberse lo que habМa .pasado... LlegС otro con la mesma intenciСn de dar agua a sus mulos y, llegando a quitar las armas para desembarazar la pila, sin hablar Don Quijote palabra y sin pedir favor anadie, soltС otra vez la adarga, y alzС otra vez la lanza... No le parecieron bien al ventero las burlas de su huИsped, y determinС abreviar y darle la negra orden de caballerМa luego, antes que otra desgracia sucediese1."
   "Продолжая взывать к своей даме, Дон Кихот отложил в сторону щит, обеими руками поднял копье и с такой силой опустил его на голову погон­щика, что тот упал замертво... Засим Дон Кихот подобрал свои доспехи и, как ни в чем не бывало, снова стал прогуливаться. Малое время спустя дру­гой погонщик, не подозревавший о том, какая участь постигла первого... вздумал напоить мулов, но как скоро он приблизился к водопойной колоде и, чтобы освободить место, стал снимать доспехи, Дон Кихот, ни слова не говоря и на сей раз ни у кого не испросив помощи снова отложил в сторону щит и снова поднял копье... Хозяину надоели выходки гостя и, чтобы по­ложить им конец, вознамерился он сей же час, пока не стряслось горшей беды, совершить над ним этот треклятый обряд посвящения2".
   Заметим, что в сервантесовское время ни одно слово оригинала в приведенном отрывке не воспринималось как архаизм. В современ­ном языке архаичными представляются историзмы adarga и lanza^ слова mesmo и negro (в значении 'проклятый'), оборот tornar а и вы­ражение desde allМ a poco, У Ц. M. Любимова неизбежно появились историзмы щит, копье, доспехи, а архаизованные слова и обороты взывать, засим, малое время, коль скоро, на сей раз, сей же час, ис­просив, вознамерился, горший, треклятый намеренно выбран пере­водчиком. То, что 'H. M. Любимов производил обдуманную архаиза­цию, подтверждается им самим в книге "Перевод -- искусство"3 и в статье, выдержка из которой цитируется: "Изучая язык русских классиков,... я находил в них выражения, которые будучи адекватны по с?4ыслу выражениями Сервантеса, вполне понятны современному читателю, и вместе с тем у читателя благодаря этим выражениям
   1 Migel Saavedra de Cervantes. El ingenioso hidalgo Don Quijote de la Mancha. T. I.
Buenos Aires, 1969. C. 35--36.
   2 Мигель Сааведра de Сервантес. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский.
Часть I. / Пер. с исп. Н. Любимова. М., 1963. С. 43--44.
   3 Любимов Николай. Перевод -- искусство. М., 1982. С. 94--96.
   145
  
   возникает ощущений временной дистанции. Приведу самые простые примеры. Теперь мы скажем: "Сразу виден художник." В старину говорили: "сейчас видно", а не "сразу виден". Отсюда у-меня в Дон Кихоте: "Сейчас видно неопытного искателя приключений". Вместо "занять оборону", "занять оборонительную позицию" я употребляю старинный оборот "изготовиться к обороне". Вместо "военной об­становки" я употребляю "военные обстоятельства" ... "утеснение" вместо "угнетения" ... вместо как только -- как скоро, вместо, на­сколько мне известно, -- сколько мне известно, вместо насколько -я понимаю -- сколько я понимаю, вместо наверно -- уж верно, верно уж. вместо честное слово -- по чести. Это все стилистические мело­чи, но эти мелочи и воссоздают словесный колорит эпохи по посло­вице: "Курочка по зернышку клюет."1. (Следует отметить, что в пе­реводе "Дон Кихота" архаизмы используются в пародийных пасса­жах2 в возвышенных и высоконравственных поучениях и монологах Дон Кихота и для воссоздания исторического языкового колорита. Иначе говоря, они выполняют три основные стилистические функции, пародийную, возвышенной стилевой окраски и временной стилиза­ции).
   Подобным образом поступают при переводе исторических рома­нов, повестей и рассказов. Ю. Б. Корнеев смело включает в перевод­ной текст различные архаизмы и достигает адекватного воссоздания стиля небольшой новеллы Анатоля Франса "О неком в ужас повер­гающем изображении" из сборника "Рассказы Жака Турнеброша". Все они объединены исторической тематикой. Из девяти новелл четыре по содержанию соотнесены с XV веком. Упомянутая новелла стилизована Анатолем Франсом под средневековую летопись. Сделано это искусно. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть хотя бы начало рассказа:
   "PhilemСn confessoit qu'en l'aigreur de son ieune Аage et Ю la fine pointe de son verd printemps auoit ИtИ picquИ de fureur homicide par la veiie d'un tablcou de Appelles qui estoit pour lors pendu en un temple, et ledict tableou prИsentoit Alexandre greuant de coups bien raides Darie, roi des Indians, ce pendant qu'autor de ces deux rois des soldats et capitaines s'entre touient Ю grande furie et bien curieusement Et ledict ouvrage estoit d'un bel artifice et en semblance de nature. Et nulz, s'ilz estoient en la chaulde saison de leur vie, n'y pouuoient ietter un regard sans este incitez tout aussitost Ю fИrir et a meurtrir de poures innocentes
   1 Любимов H. M. Перевод -- искусство // Перевод -- средство взаимного сближе­
ния народов. М, 1987. С. 151--152.
   2 О пародийности как историческом понятии см.: Виноградов В. С. О характере и
   восприятии пародийного начала в романе "Дон Кихот" // "Сервантовские чтения". Л., 1988. С. 106--115.
   146
  
   gents pour le seul plaisir de porter un tel riche harnois et de cheuaucher de telz lИgiers cheuaux comme faisoicnt ces bons couillons dans leur bat tai Ile, car l'usage des cheuaux et des armes est plaisant aux iouuenceaux, l'auoit esprouuИ ledict PhilИmon. Et disoit que depuis lors se dИtournoit par usage et raison de telz pourtraicts de querres et qu'il dИtestoit trop les cruelletИs pour les souffrir seulement feinctes et contre faictes ."
   Как видим, индивидуально-авторская временная стилизация тек­ста осуществлена Анатолем Франсом с помощью различных языко­вых средств, орфографических и морфологических (например, уста­релых написаний и форм, Бage. vetle. Indiana, esloit. chaulde, incitez и др.), синтаксических (включая инверсию прилагательных: la fine pointe, verd printemps и т. п.) и лексических (ср. архаизмы и их со­временные соответствия: ledict = ce, grever peser sur, roides = forts, nulz = personne и т. п.)2.
   Ю. Б. Корнеев, профессионал высшего класса, переводя рассказ Анатоля Франса, добился стилистической эквивалентности оригиналу благодаря тактичному сочетанию синтаксических и лексических средств при воссоздании исторического колорита:
   "Признался Филемон, что в дни незрелой своей юности, на заре зеленеющей весны своих лет, изведал и он человекоубийственную ярость, узрев в неком храме картину Апеллеса, каковая висела там в ту пору, и представляла она Александра, осыпающего могучими ударами царя Индийского Дария, а вокруг сих двух царей воины и сотники, воспламенясь гневом, избивали друг друга достойным изумления образом. И было оное творение исполнено с великим мастерством и сходством с натурою. И никто меж тех, кто по годам своим был еще горяч, не мог взирать на оную картину, не возбужда­ясь немедля к истреблению и смертоубийству бедных и неповинных людей ради того лишь, чтобы, как делали оные добрые воители в битве, носить столь же богатый панцирь и скакать на столь же лег­ких конях, ибо конная и ратная потеха соблазнительна для юного сердца. Вышеупомянутый Филемон испытал сие. И говаривал, что с тех пор отвратился он нравом и разумом от подробных вольнолюби-
   1 De un horrible paincture qui fust veue en ung temple... //Anatole France. Les Contes
de Jacques Tournebroche. Paris, 1909. P. 125--126.
   2 Многие исследователи отмечают, что во французском языке пласт собственно
лексических архаизмов весьма ограничен и что, например, высокий стиль речи созда­
ется сугубо литературной, книжной лексикой и неупотребителением разговорных
слов и оборотов.
   147
  
   вых изображений и возненавидел жестокосердие так, что не мог вы­носить его, хотя б было оно всего лишь для вида показанным"1.
   В приведенном отрывке временной стилизации способствовали такие слова и словосочетания, как: изведал, узрев, каковой, сей (два раза), сотник, воспламеняясь гневом, оный (три раза), меж тех, не возбуждаясь к истреблению, воители, панцирь, ратная потеха, жестокосердие. Далее в двухстраничном тексте появятся другие архаизмы: присовокуплять, доспехи, щиты, понеже, любострастие, века златого, достохвально, сирень, нимфа, фавн, пиит, чинящих деяния, зрит, яко, лядвеи (бедренные кости), покои (жилые комна­ты), сферы (глобусы и т. п.), астролябия, гномоны (астрологические приборы), обращать разум, вышереченный, трактат, возлюбить, мниться, взирая, отверзнет и, конечно, сие, сей, сего. В контексте перевода эти слова и выражения не затемняют смысла высказыва­ния, передают как смысловую, так и хронологическую информацию и выполняют определенные стилистические функции.
   Архаизмы, лексические и грамматические, -- основное средство временной (темпоральной, хронологической) языковой стилизации текста при диахронном переводе. В этом случае они выполняют ту особую переводческую функцию, которой не обладают языковые единицы оригинала, соотносимые с ними. Это собственной перево­дческий художественно-выразительный прием темпоральной стили­зации. Когда же архаизмы оригинала являются средством историче­ского познания и создания колорита времени, то в переводе им от­водится та же функция, что и в подлиннике. В таких случаях арха­изм оригинала часто находит свое прямое соответствие в архаичном слове или обороте перевода.
   1 Анатоль Франс. Собр. соч. в 8-ми т. Т. VI. М., 1959. С. 317--318.
  
   18.
   имена собственные
   в оригинале и в переводе
   а.
   обычные имена собственные
   На первый взгляд может показаться, что перевод имен собствен­ных не представляет особых трудностей. Даже переводом это назы­вается весьма условно: ведь, как правило, имена собственные транс­крибируются или транслитерируются. Это обусловлено своеобрази­ем имен собственных, которые "по сути дела порождены не потреб­ностями познания, а соображениями удобства коммуникации, осо­бенностями языка"1. В современной лингвистике собственные име­на часто определяются как называющие лексические единицы в от­личие от нарицательных слов, которые считаются обозначающими единицами. Иначе говоря, у имен собственных "на первый план вы­ступает функция номинативная -- называть, чтобы отличать одно­типные объекты друг от друга, в противоположность именам нари­цательным, основная функция которых -- называть, чтобы сообщать значение, коннотировать"2. Кроме того, именования людей (антро­понимы) и географические названия (топонимы) не являются пер­вичными лексическими единицами по своему происхождению, так как они образованы на базе нарицательных слов.
   Характеризуя своеобразие информации, присущей именам соб­ственным, А. В. Суперанская пишет: "Имена собственные указыва­ют адреса, указывают на конкретных людей, но, если мы не учили географии и не знакомы с Петром и Иваном, они ничего нам не го­ворят. Поэтому, чтобы понять собственное имя, узнать его значение, надо сначала узнать, какого рода объект оно означает.
   Однако знакомство отнюдь не обязательно должно состояться в прямом смысле слова. Я знаю, что есть французские имена Жак, Пьер, Симон; у меня нет ни одного знакомого с этими именами, но я вполне удовлетворена ответом, что Пьер -- это имя.
   1 Чесноков П. В. Слово и соответствующая ему единица мышления. М., 1967. С. 156.
   2 Суперанская А. В. Языковой знак и имя собственное // Проблема языкознания.
Доклады сообщения советских ученых на X Международном конгрессе лингвистов.
М.. 1967. С. 153--154.
   149
  
   Таким образом, знакомство может быть не только с объектом и субъектом, но и с языковой категорией, к которой данное имя от­носится"1.
   Эти характеристики собственного имени и прежде всего его со­отнесенность с конкретным объектом, который оно словно бы ин­вентаризует, маркирует, к которому прикрепляет условный ярлык, определяют в сфере имен собственных транскрибицию в качестве основного переводческого приема. Имя собственное -- всегда реа­лия. В речи оно называется действительно существующий или вы­думанный объект мысли, лицо или место, единственные в своем роде и неповторимые. В каждом таком имени обычно содержится информация о локальной и национальной принадлежности обозна­чаемого им объекта.
   Транскрибированные имена собственные наряду с остальными реалиями являются теми немногими элементами перевода, которые сохраняют определенное национальное своеобразие в своей словес­ной звуковой форме. Испанское слово, например, даже будучи запи­санным кириллицей, остается испанским словом и не теряет своего национального колорита. Испанские имена NicolАs, AndrИs или Ana (речь идет не об этимологии этих имен, а об их функционировании в системе современного испанского языка), совсем похожие на Нико­лая, Андрея и Ату, не становятся обрусевшими под пером перево­дчика, а передаются как Николас, Андрее и Ана.
   Внутренняя форма любого имени, а под ней понимается смысло­вая структура слова, соотношение значений компонентов, состав­ляющих слово, обычно отражает словообразовательный процесс, происходивший в момент первичной номинации, и может быть оче­видной (как, например, в топонимах: город Орел, река Уж, озеро Красавица, Кривоколенный переулок или в личных именах и фами­лиях: Вера, Надежда, Любовь, Воронов, Красавина, Косорукое) или стертой, неясной (Москва, Волга, Ильмень, Аграфена, Сидоров, Аве-ричев и т. д., и т. п.).
   1 Суперанская А В. Структура имени собственного. Фонология и морфология. M, 1969. С. 9. В другой своей книге "Общая теория имени собственного" (М., 4973) А В. Суперанская пишет о трех типах информации имени: речевой, языковой и энцик­лопедической. "Речевая информация осуществляет связь имени с объектом и выявляет отношение говорящего к объекту" (С, 259). "Энциклопедическая информация -- это комплекс знаний об объекте, доступный каждому члену языкового коллектива, поль­зующемуся данным именем" (Там же). "Языковая информация имени (кроме первичной и минимальной, что это имя) -- наиболее постоянная и неизменяющаяся часть его ин­формации. Она заключается в характере и составе компонентов имени" (С. 260).
   150
  
   В повседневном общении и в любых контекстах, где имена соб­ственные выполняют свои обычные функции, внутренняя форма этих слов, как правило, не воспринимается. Ею пренебрегают, так как, даже если смысл этой формы вполне ясен, ей не вменяются в речи характеристические, оценочные функции, хотя потенциальная оценочность в таких словах всегда сохраняется. Внутренняя форма остается частью собственной структуры слова, предназначаемого, как уже говорилось, для называния конкретных объектов, а не для их определения через понятия и лексическое значение. Именно по­этому с теоретической точки зрения "смысловой перевод "обыч­ных" (о "необычных" речь пойдет ниже) имен собственных, у кото­рых есть в языке оригинала нарицательные "двойники", чреват зна­чительными информационными искажениями, а с точки зрения практической он привел бы к величайшей путанице, прежде всего в топонимике.
   Если бы названия, например, кубинских населенных пунктов La Cruz, La Gloria, Rey, мыса PАjaros или гаванской улицы Virtudes ста­ло правилом переводить, а не транскрибировать и в русском тексте эти селения назывались бы Крест, Слава, Король, мыс именовался бы Птицы, а улица стала улицей Добродетелей, то исчез бы даже намек на то, что данные топонимы относятся к ареалу испанской речи, и, главное, нарушилась бы та прямая связь между объектом и его названием, о которой говорилось выше. При подобном подходе к переводу топонимов в русском издании карты мира на территории десятка различных стран появились бы населенные пункты с назва­ниями Орел, Лев, Мир, Вознесение, Троица, Согласие. Заря и т. д., и т. п., а в планах сотен иностранных городов замелькали бы улицы Свободы, Братства, площади Победы и Славы, бульвары Незави­симости и Равенства.
   Итак, вроде бы все просто: если переводчик работает с двумя языками, имеющими разную графику, то он транскрибирует имена собственные согласно существующим правилам; если это языки с одинаковой графикой, то имя без изменений переносится из ориги­нала в перевод. Однако даже и в этом простом деле появляются свои трудности и исключения из правил.
   Транскрипция имен собственных: современные правила и традиция, ономастические варианты. Несмотря на то, что борьбу за регламентацию и унификацию транскрипции иностранных слов и имен собственных еще начали такие выдающиеся лингвисты, как
   151
  
   M. В. Сергиевский и Л. В. Щерба1, до сих пор случается разнобой при транскрибировании антропонимов и топонимов, что приводит к ошибкам в понимании их и к возникновению двух и более вариан­тов одного иностранного имени. Подобная вариантность в онома­стике -- явление, безусловно, отрицательное, осложняющее комму­никацию. Если взять, например, одни лишь русские издания худо­жественной, общественно-политической и географической литерату­ры на испанском языке и сравнить в них топонимику, транслитериро­ванную с языков народов бывшего СССР и восточных языков, то лег­ко обнаружатся ничем не оправданные разночтения. Трояко пишутся Орел -- Orel, Oryol, Oriol; Иртыш -- Irtish, Irtix, Irtich; Сикоку -- Sikok, Sikoku, Shikoku; Пекин -- PИkin, PequМn, Peking; Харбин -- JarbМn, Harbfn, KharbМn и др. По два варианта имеют Хабаровск -- Jabarovsk, Khabarovsk; Пхеньян -- Pieng-Jang, Pyong-Jang; Катманду -- KatamandЗ, JatmandЗ; Фудзияма -- Fhi-Jama, Fujoyama и т. п.
   Топонимические варианты другого рода могут появиться в ре­зультате переименований населенных пунктов, улиц и площадей. Пловдив, например, на одних испанских картах пишется Plovdiv, a на других -- FilipСlis; Чудское озеро дается то в транскрипции Chudskoye, то как Peipus; Тайвань -- Taiwan (Taiuan) и Formosa; Джакарта -- Jakarta (Diakarta) и Batavia. Поэтому переводчику приходится знать исторические перипетии некоторых топонимов и, к примеру, Джакарту именовать Батавией, если в переводном тексте описываются события до 1949 г.
   Возникновение вариантов наименований иногда обуславливается различиями фонетических норм в разных зонах одного и того же языка, распространенного на удаленных друг от друга территориях. Это прежде всего относится к английскому языку, литературная норма которого имеет свои специфические особенности в США, Англии и Австралии, и к испанскому языку -- Испании и Латинской Америки, который также характеризуется зональным своеобразием. Приведу лишь один пример. Испанская буква 11 произносится как боковой среднеязычный сонант, теоретически не имеющий ппямого соответствия в русском языке. Транскрибируется он как "ль"""9 Ар-
   1 Сергиевский М. В. О передаче иностранных фамилий и имен в русском языке. Гос. Биб-ка СССР им. Ленина, М., 1929; Щерба Л. В. Транскрипция иностранных слов и собственных имен и фамилий // "Известия Комиссии по русскому языку". Т. I. Л., 1931; Он же. Транслитерация латинскими буквами русских фамилий и географиче­ских названий // "Изв. АН СССР. Отд-ние лит. и яз.", 1940, N 3.
   152
  
   гентине и Уругвае орфоэпической нормой стало произнесение 11 как звонкого палатального шипящего звука, похожего на нашу фонему [ж]. Поэтому некоторое переводчики, стремясь к точности воспро­изведения оригинального фонетического облика имени собственно­го, транслитерируют в аргентинских и уругвайских топонимах и антропонимах звук 11 с помощью русского звука [ж]. Так возникают варианты: Коронилъя и Коронижа, Белья-Уньон и Бежа-Уньон, Бель-яко и Бежако (уругвайские города); Вилъягамба и Вижагамба, Элъ-яури и Эжаури (аргентинские и уругвайские фамилии); имя известно­го уругвайского скульптора Belloni пишется то как Бельони, то -- Бежони; фамилия героя борьбы за независимость Уругвая Lavalleja и выдающегося уругвайского законодателя ВаШе транскрибируется двояко: Лавальеха и Лаважеха, Батлье и Более.
   Наконец, следует упомянуть о диахронных омонимических вари­антах, которые связаны друг с другом определенной хронологической последовательностью. Такие варианты появляются из-за того, что правила транскрипции -- категория историческая, меняющаяся в свя­зи с изменениями фонетического строя языков и успехами его изуче­ния фонетистами и фонологами. В этом отношении весьма показа­тельны транскрипции с английского.
   В прошлом веке (иногда в начале нынешнего столетия) англий­ские имена собственные передавались в русской литературе с по­мощью самой примитивной транслитерации: каждой английской букве в слове подбиралась соответствующая буква русского алфави­та. Но, как известно, традиционная графика английских слов часто не отражает их подлинного звучания. Так появились антропонимы Валлас (Wallace), Ворчестер (Worcester), топонимы Нъюкестлъ (Newcastle), Гринвич (Greenwich), Гулль (Hull) и т. п. От орфографи­ческого принципа передачи английских имен собственных посте­пенно осуществлялся переход к фонетическому принципу, позво­ляющему воспроизвести с той или инрй степенью приближенности истинное звучание английского имени и сохранить его националь­ную фонетическую форму. Нынешняя русская транскрипция этих имен приближена к их подлинному звучанию: Уоллес, Вустер, Нью­касл, Рринич, Холл.
   Вспомним: "Что может собственных Платонов и быстрых разу­мом Невтонов Российская земля рождать". Во времена Ломоносова имя английского ученого звучало в устах русского человека, как Невтон (Newton), a теперь это Ньютон. Яркий пример, иллюстри­рующий изменение написания имени собственного под влиянием
   153
  
   фонетической тенденции приводит Н. Аристов1: фамилии англий­ского политического деятеля XVIII в. R. Walpole писалась Вальпопь (Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, 1891), затем -- Валыгол (БСЭ. 1951. Т. 6) и Уолпол (БСЭ. 1956. Т. 44).
   Правда, укоренившиеся ошибочные транскрипции имен собст­венных чаще бывают не столь уступчивыми. Они надолго, если не сказать навсегда, оставляют о себе память в переводных топонимах и личных именах, закрепленных традицией в языке перевода. В рус­ской испанистике приблизительно до начала XX в. бытовало ложное мнение о том, что "одной букве в испанском языке соответствует одна буква в русском языке"2. Поэтому в испанских именах собст­венных с h транскрибировались все буквы, хотя h к XIX в., когда начался прямой перевод с испанского на русский кастильской худо­жественной литературы, давно уже стало немым и писалось лишь по традиции. Так появились топонимы Гондурас. Гавана и другие вме­сто правильных форм Ондурас. Ла-Авана. Имена эти закрепились в языке и стали языковой нормой, узусом.
   Противоречие между традицией и современным написанием проявилось у английского антропонима Huxley. Традиция оставила фамилию знаменитого естествоиспытателя XIX в. Thomas Huxley как Гаксли, a современный английский писатель Aldous Haxley из­вестен у нас как Хаксли, что фонетически более соответствует анг­лийскому произнесению этого антропонима.
   Когда дело касается русского написания имен английских, фран­цузских и испанских королей, традиция опять дает знать о себе. Яков, Карл, Генрих, Георг, Иоан, Мария, Елизавета -- это англий­ские короли, а других именитых особ и, конечно, всех простых смертных в переводах зовут соответственно Джеймс, Чарльз, Генри, Джордж, Джон, Мери, Элизабет, хотя в английском языке каждой паре соответствует только одно имя. Подобное происходит и с французскими венценосцами, имеющими свою переводческую но­менклатуру. В научной и художественной литературе мы встречаем "Генриха Четвертого, он же Генрих Наваррский, Генриха Птицело­ва, всех французских Людовиков под восемнадцатью номерами... Но в то же время писателей именуют Анри Бейль, Анри Мюрже,
   ' См.- Аристов Н. Б Основы перевода. М., 1959. С. 37--38.
   2 Туровер Г. Я. Транскрипция испанских имен собственных на русский язык (на ма­териале топонимики и антропонимики) // Тетради переводчика. М., 1964. С. 108.
   154
  
   Аири де Ренье, Луи Буссенар, Луи Жаколио..."1, или, например, испанские имена Ysabel, Fernando, Felipe, если они относятся к вен­ценосцам, передаются как Изабелла, Фердинанд и Филипп.
   Выше говорилось, что смысловой перевод некоторых географи­ческих названий, т. е. раскрытие их внутренней формы, противоре­чит существующим ныне тенденциям и нормам перевода топоними­ки. Однако в переводческой практике прошлых веков можно найти немало примеров смыслового перевода географических названий, некоторые из них прочно закрепились в языке. Например: Place de la Concorde, Champ de Mars, Avenue des Champs-ElysИes переводятся на русский язык по традиции как площадь Согласия, Марсово поле и Елисейские поля; Niederlande соответствует в испанском PaМses Bajos. Открытый в 1486 г. португальцем Бартоломе Диасом мыс на самом юге западного берега Африки был назван первооткрывателем Cabo das Tormentas (мыс Бурь). Однако король Хуан II изменил название на Cabo de Boa Esperanza (мыс Доброй Надежды), которое было переведено, а не транслитерировано, почти на все языки мира. На­звание открытого Магелланом в 1520 г. архипелага Tierra del Fuego (Огненная земля) также было скалькировано на многие языки. Число таких примеров можно значительно увеличить.
   В современных переводах нет-нет да и появится смысловое соот­ветствие названию какой-либо иностранной улицы или площади. Но это обычно происходит при воссоздании литературных памятников прошлых столетий. Переводчики используют любую возможность для того, чтобы не нарочито и не в ущерб современной литератур­ной норме сохранить колорит временной отнесенности оригинала. Для подобной стилизации оказываются пригодными не только лексико-стилистические и синтаксические архаизмы, но также устаревший переводческий прием смыслового перевода топонимов.
   Некоторые названия географических объектов языка оригинала имеют супплетивные соответствия в языке перевода, закрепленнные традицией. Такие соотносимые в двух языках топонимы несхожи между собой ни по своей внутренней форме, ни по внешнему облику. Ср. нем. Deutschland и, с другой стороны, рус. Германия, исп. Alemania, фр. Allemagne, англ. Germany, фин. Saksa. Или еще пример: англ. Wales и фр. Pais-de-Gaul.
   1 Арго В Факты и выводы // Мастерство перевода. М., 1959. С. 300.
   155
  
   Ономастические перифразы. Определенное внимание требует-ся при переводе ономастических реалий, которые подразумевают нечто большое, чем географическое название, и стали символами каких-либо учреждений государственных институтов, обществен­ных организаций и т. п.: Quai d'Orsay -- не только парижская набе­режная, но и Министерство иностранных дел Франции, которое на­ходится на этой набережной во дворце, носящем то же имя; Throg-morton Street -- это лондонская улица, где расположена Биржа, и второе -- название самой биржи; Reel Street -- лондонская улица, на которой размещаются редакции крупнейших журналов и газет, и собирательное имя, означающее прессу Англии. Хорошо известен переносный смысл таких американских топонимов, как Wall Street, Harlem и др.
   Особенно внимательным приходится быть переводчику, когда в произведениях прошлых веков он встречается с ныне устаревшей ономатической перифразой. RuИ des mauvais garc.ons -- улица в Па­риже и когда-то воровской притон, ибо на ней жили воры, грабители и хулиганы и ходить по ней было небезопасно.
   За многими выдающимися представителями литературы и искус­ства закрепились перифрастические имена, которые необходимо знать переводчику: Le vieillard de Ferney -- это Вольтер, Hornero EspaЯol -- Луис Гонгора, Manco de Lepante -- так зовут Сервантеса, Profesor de Salamanca -- Унамуно, Plasant Bard -- это Роберт Бернс, The Bard of Avon -- Шекспир. Контекст подскажет, следует ли пере­вести The Bard of Avon сочетанием Эвонский бард или просто Шек­спир, a Le vieillard de Ferney -- Фернейским старцем или Вольтером. Признавая существующее в современной ономастике деление обыч­ных имен собственных на общие ("невоплощенные") имена и инди­видуальные ("воплощенные"), следует подчеркнуть, что перифразы, подобные приведенным выше, могут появляться только как эквива­ленты воплощенных имен собственных. Ведь общие имена в сфере антропонимики служат для называния индивидов и представляют собой собрание фишек, которыми маркируют простых смертных, например: Иван, Петр, Мария, Лена и т. п.'
   Воплощенные имена соотносятся с конкретными историческими личностями, за ними закрепляются определенные понятия и пред-
   ' Подробно об этом делении см: Чесноков Н. В. Слово и соответствующая ему единица мышления. М., 1967. С. 156 и далее.
   156
  
   ставления о тех, кого они именуют например: Аристотель, Наполе­он, Лев Толстой. Конкретная личность может быть названа, охарак­теризована с помощью различных перифраз и метафор, некоторые из которых, укоренившись в речи, способны стать устойчивыми пе­рифрастическими эквивалентами индивидуального имени собствен­ного. К воплощенным именам следует отнести и топонимы, ибо они называют, как правило, единственные, конкретные объекты.
   Краткие имена, имена с суффиксами субъективной оценки. В европейских языках личные имена могут иметь полную и краткую (сокращенную) форму (не считая форм с суффиксами субъективной оценки), которые иногда совершенно различны по звучанию1. Ср., например, русские имена: Александр (а) -- Шура, Анна -- Нюра, Оль­га -- Беля; испанские: Франсиско -- Пако, Гумерсиндо -- Синдо, Ра-мон -- Мончо, Консепьон -- Конча, Мерседес -- Мерче; английские: Роберт -- Боб, Эдвард -- Нед, Ричард --Дик, Вильям -- Билл.
   Перевод кратких имен не составляет особого труда, просто пере­водчик должен знать, что, к примеру, Франсиско и Пако -- это одно и то же имя.
   Что касается имен с суффиксами субъективной оценки, то их значение передается обычно двумя способами, если конечно, пере­водчик убедился в том, что имя с таким суффиксом действительно приобрело пейоративное или ласкательное значение2. Во-первых, такое имя можно транскрибировать, когда есть уверенность в том, что на фоне полного имени и контекста читателю станет понятной ласкательная или уничижительная окраска новой формы имени соб­ственного. Вот пример из новеллы Лопе де Беги "Гусман Смелый", в которой рассказывается о доне Феликсе и его паже Мендосе, по­павших в плен к маврам и обращенных в рабство. Читатель, уже хорошо знающий имя пажа, встречает в тексте новую форму этого имени: "Ее звали Сусанна, но только именем своим, а не скромно­стью она походила на библейскую Сусанну, ибо она сразу же оста­новила свой взор на... -- я уже слышу, как ваша милость хочет ска­зать: на доне Феликсе; но вот вы и ошиблись, потому что Мендосика
   1 Краткие личные имена иногда называют полуименами или уменьшительными
именами (ем.: Чичагов В, Ю. Из истории русских имен, отчеств и фамилий. М., 1959.
С. 5), а также гипокористиками (см.: Суперанская А. В. Структура имени собственно­
го. М., 1969. С. 128--129).
   2 Имя с суффиксом субъективной оценки не всегда бывает эмоционально окрашен­
ным, иногда оно нейтрально. См.: Суперанская А. В. Структура имени собственного.
С. 127.
   157
  
   был красивее..."1. Контекст перевода и, возможно, похожесть на русские уменьшительные имена с суффиксом -ик (Владик, Виталик и т. п.)2 способствуют восприятию ласкательного оттенка в изме­нившейся форме имени. Ласкательное Marita от Марта часто транс­литерируется в переводе романа Мануэля Герреро "Ускользающая земля"3. Значение этой формы легко осмысливается контекстом. Ср. также перевод имен сказочных героев Джанни Родари: Чиполлино, Чиполлетто, Чиполлотто, Чиполлучча и др. В оригинале все эти имена образованы с помощью суффиксов субъективной оценки от нарицательного слова cipollo (лук).
   Кроме указанного приема переводчики используют еще один способ воссоздания уменьшительно-пренебрежительных личных имен. Он заключается в определении исходной (нейтральной) фор­мы транскрибированного имени прилагательным, экспрессивно-оценочный смысл которого в какой-то степени эквивалентен значе­нию соответствующего суффикса переводимого имени. В такой ро­ли чаще других выступают прилагательные маленький, милый, бед­ный, смешной, противный, дурной и т. п.
   Субъективно-эмоциональная оценка личного имени прилага­тельными отвечает прежде всего духу некоторых аналитических европейских языков, так как "образование различных форм имен с суффиксами субъективной оценки свойственно не всем языкам и не в одинаковой степени, а одинаковые или сходные оттенки значения могут передаваться различными способами. Например, во француз­ским языке... ширико практикуется аналитический способ образова­ния уменьшительных -- с помощью прилагательного petit (e): petit Pierre, petite Catherine, petit Jeannette"4. В английском языке прилага­тельное little также выступает в идентичной функции. Поэтому при переводе, например, с русского языка, обладающего богатой систе­мой суффиксов субъективной оценки, на некоторые языки аналити­ческого строя прилагательные успешно выступают в роли смысло­вых эквивалентов диминутивно-пейоративных суффиксов.
   Однако оба этих способа часто оказываются в русской перево­дческой практике неприемлемыми из-за трудностей восприятия но-
   1 ЛопедеВега. Новеллы. М., 1969. С. 230--231.
   2 Дать форму "Мендосик" переводчик не решился из-за слишком явной русификации.
   3 Герреро Мануэль. Ускользающая земля. / Пер. с исп. под ред. Н. Снетковой. М.--
Л., 1965. С. 150, 163 и др.
   4 Суперанская А В. Структура имени собственного С 142.
   158
  
   вой формы иностранного имени с чужеродным суффиксом субъек­тивной оценки, несоответствия значения прилагательного значению суффикса и т. п. В таких случаях переводчики предпочитают остав­лять неизменной форму имени собственного и компенсируют утра­ченный субъективно-оценочный "привесок" в интонационном строе фразы или в смыслах оттенками составляющих ее слов.
   Итак, все перечисленные характеристики имен собственных и рекомендации по переводу ономастики не застрагивают сугубо творческих проблем перевода1. Они лишь обязывают переводчика накопить определенный багаж знаний и выработать необходимые профессиональные навыки. Однако будь переводчик семи пядей во лбу, ему все равно не запомнить всех каверз, которые могут под­строить имена собственные. Ради самозащиты ему приходится то и дело заглядывать в словари и справочники. К сожалению, переводчи­ки иногда испытывают трудности из-за отсутствия двуязычных сло­варей имен собственных.
   Возможно, именно отсутствие необходимой справочной литера­туры порою приводит даже опытных переводчиков к не столь уж безобидными ономастическими ошибками в переводе2.
   В предыдущем описании не говорится о переводе названий газет и журналов (они обычно транслитерируются и тем самым сохраняют в себе указание на страну изда­ния), фабрик, заводов, учреждений, ресторанов, театров и т. п., так как достаточно полные сведения об этом содержатся в работах: Федоров А. В. Основы общей теории перевода. М, 1969. С. 189; Аристов Н. Б. Основы перевода. С. 41--42; Гак В. Г. и Львин Ю. И. Курс перевода. М., 1970. С. 378--379; и др.
   Не упоминалось и о фразеологических сочетаниях, пословицах и поговорках, ча­стью которых являются имена собственные, так как в этих случаях перевод имени не относится к проблемам ономастики переводных текстов, а входит в круг фразеологи­ческих вопросов перевода и зависит от значения всего фразеологизма, его функции и принципов подбора соответствия устойчивому словосочетанию, компонентом кото­рого это имя является. О типах фразеологических единиц с именами см.: Лиховидова Г. В. Фразеологические единицы с именами собственными в современном английском языке // Иностранные языки в школе", 1971, N 6.
   Наконец, не шла речь о таких курьезах, когда транслитерованное имя вдруг оказы­вается сходным по звучанию с каким-либо табуированным словом языка перевода и намеренно видоизменяется переводчиком. В пьесе Лопе де Беги "Ночь в Толедо" (См.: Лопе де Вега. Собр. Соч. в 8-ми т. Т. 3. М., 1963. С. 145 и далее) слугу Бельтра-на, друга главного героя Флоренсьо, зовут в оригинале Хульо, что по-русски, да еще в сценической скороговорке, невозможно из-за соображения благозвучности. Поэтому слугу переименовали в Лусьо.
   2 Об ошибках в переводе французских топонимов см.: Рубакин А. Н. Когда устрицы становятся клюквой//"Литературная газета", 31 июля 1974 г.
   159
  
   б.
   смысловые имена собственные
   Творчество в передаче имен собственных начинается в тот мо­мент когда переводчик сталкивается с так называемыми смысловы­ми (значащими, значимыми, "говорящими", номинативно-характе­ристическими) именами и прозвищами. Тогда же возникает и пере­водческая проблема, связанная с анализом сущности и функции зна­чимых имен в тексте и способом их передачи при переводе.
   "Существуют две самостоятельные, однако достаточно связан­ные между собою группы собственных имен: имена, сложившиеся естественным путем, и имена, искусственно созданные, выдуман­ные. Вторые в свою очередь делятся на употребляющиеся в реаль­ной действительности, наряду с естественными, сложившимися именами (придуманные новые личные имена, искусственные фами­лии, переименования географических объектов) и на имена книжные (имена и фамилии героев литературных произведений, названия мест действия)"1,
   В художественной литературе используются все виды имен собственных: обычные "естественные" имена, которые перенесены автором в литературные произведения (Наташа Ростова, Татьяна Ларина, Павел Власов, Григорий Мелехов, названия реальных го­родов, селений, рек и т. д.), и книжные имена, изучение которых только начинается в так называемой поэтической ономастике. Книжные имена можно было бы подразделить на две неравнознач­ные группы в зависимости от их функциональных особенностей, отражающихся на их внешней и внутренней формах. В первую войдут имена собственные, "скроенные" авторами по существую­щим моделям и порой с трудом отличимые от "всамделишных" фамилий и названий (Рахметов, Инсаров, Грацианский, Бададош-кин и др.). В этой группе собственные имена сохраняют свою ос­новную функцию, определяющую их языковую сущность и свое­образие: они называют предмет мысли, соотносятся с конкретным персонажем или объектом, локализуя его во времени и простран­стве. Вторую группу составят те книжные имена, которые совме­щают в себе характеристики собственного и нарицательного имен.
   ' Суперанская А. В. Структура имени собственного. С. 22. См. также у того же ав­тора краткий обзор ономастической проблематики в литературоведении // Общая теория имени собственного. М., 1973, С. 30--35.
   160
  
   Они выполняют в речи функцию как называющего знака, так и означающего, ибо они не только указывают на объект мысли, но и характеризуют его обычно с иронической или сатирической точки зрения. Ядром группы являются прозвища и значимые имена соб­ственные -- речевые (окказиональные) антропонимы и топонимы. Смысловое имя -- это своеобразный троп, равнозначный, в из­вестной степени, метафоре и сравнению и используемый в стили­стических целях для характеристики персонажа или социальной среды. Смысловые имена придумываются автором, преследующим определенные цели и опирающимся в своем словотворчестве на существующие в ономастике традиции и модели.
   В дальнейшем анализ значимых имен ведется главным образом на материале книжной антропонимики. Однако основные выводы имеют прямое отношение и к смысловым топонимам, так как разли­чия между изучаемыми личными именами и топонимами заключа­ются не в переводческом подходе к их воссозданию, а в конкретных моделях, используемых в переводящем языке для их образования.
   Поиски литератора, создающего имя собственное, определяются творческим замыслом, который основан на критериях художествен­ной целесообразности и стилистической функции искомого имени. Оба этих критерия далеко не равнозначны. Фамилии таких героев, как Онегин, Ленский, Арбенин и др., по авторскому разумению, ху­дожественно целесообразны: их выбор был обусловлен замыслом и пристрастиями авторов, авторскими ассоциациями и литературно-историческими причинами1. Имя Татьяны Лариной тоже в известной степени не случайно. После экзотических имен героев и героинь в произведениях романтиков, после "изящных" имен у сентиментали­стов поэту реалистической школы хотелось противопоставить этим ономастическим красотам самое простое обычное русское имя. Пушкин не побоялся освятить "впервые именем таким // Страницы нежные романа". Однако степень и сам характер оценочности в фа­милиях Ларина, Онегин, Ленский, Печорин, внутренняя форма ко­торых не намекает читателю на какие-либо черты характера или внешности героев, вряд ли могут сравниваться с экспрессивно-оценочной стилистической функцией таких имен, как Молчалин, Скалозуб, Собакевич или унтер Пришибеев. В этих фамилиях отчет­ливо выражена оценочная функция: называя, они характеризуют своих обладателей.
   1 См. об этом: Магазаник Б, Ономастика // Краткая литературная энциклопедия. Т. 5. М., 1968. С. 442.
   6 Зак. 2701 161
  
   В литературе различных народов -- прежде всего в сатирических и юмористических произведениях -- давно замечена общая законо­мерность в употреблении личных имен и названий, которая выража­ется в стремлении наделить имена собственные характеристически­ми и оценочными качествами различной силы и степени. В изобра­зительном отношении собственно фамилии и имена, обладающие лишь номинативной значимостью, оказываются куда менее вырази­тельными, чем прозвища и значимые имена. Употребление подоб­ных номинативно-характеристических имен, например, в русском языке имеет свою шлирию. "Уже в сатирической литературе XVIII в. широко практиковались такого рода средства оценки людей. Правда, эта традиция не находит яркого отражения в творчестве Пушкина, но зато у Гоголя прослеживается явная тенденция употреблять фамилии и имена экспрессивного характера. Исследователи не раз указывали, что Гоголь стремится подбирать собственные имена с установкой на комизм: Яичница, Довгочхун, Деепричастие (учитель) и т. п."'.
   Эту, идущую от времен Фонвизина, традицию успешно продол­жали и развивали Некрасов, Достоевский, Салтыков-Щедрин, Чехов, Маяковский, Ильф и Петров и другие отечественные литераторы. Особую социальную силу приобрели имена щедринских персона­жей, отразившие общественную суть, мораль, нравы и привычки столпов помсщичьс-чиновничьей России и их верноподданных при­служников.
   Выдающиеся образцы речетворчества русских классиков, соз­давших тысячи художественно выразительных смысловых имен собственных, без сомнения, стимулировали современную отечест­венную практику перевода смысловых имен и подтверждали пра­вильность теоретических выводов о необходимости переводить, а не транслитерировать эти имена. Коль скоро значимые имена собст­венные выполняют не столько номинативно-назывательную функ­цию, сколько характеристически-оценочную, то и подход к передаче на языке перевода содержащейся в них информации должен отли­чаться от принципов воссоздания обычных имен собственных. За­ключенная в значимых именах смысловая и эмоциональная инфор­мация должна быть "проявлена". Значимое имя требуется от чита­теля как оригинала, так и перевода понимания смысла внутренней формы и восприятия ее образности. Будучи транскрибированным, оно само по себе не может оказать эмоционального воздействия на
   1 Ефимое А. И. Стилистика художественной речи. М., 1967. С. 311.
   162
  
   рецептора в то время, как в оригинале оно рассчитано на такое воз­действие. Поэтому переводчик стремится к сохранению в переводе его эмоциональной силы. В современной переводческой практике тенденция переводить смысловые имена является весьма заметной.
   Русский язык открывает исключительно богатые возможности для придумывания смысловых фамилий и географических названий благодаря обилию словообразовательных моделей и тематическому разнообразию лексических значений основ собственных имен.
   Решение переводческой задачи облегчается еще и тем, что в раз­ных языках "основы имен собственных могут обладать рядом общих черт независимо от языка, в котором они употребляются, в соответ­ствии с универсалиями, свойственными человеческому мышлению и восприятию"1. Эта общность объясняется социально-психологичес­кими причинами, единством законов человеческого мышления, а по отношению к фамилиям -- сходными источниками происхождения, которые ведут к прозвищам.
   Как уже говорилось, прозвища всегда называют какое-либо свой­ство или качество человека. Поэтому во многих фамилиях внутрен­няя форма (ее основа -- прозвища) не забылась, и вместе с ней по­тенциально сохранилась экспрессивная окраска антропонима. В обычной речи она не воспринимается, но в определенных контек­стуальных условиях может быть раскрыта. Поэтому даже обычные фамилии в специально организованном контексте выполняют функ­ции смысловых имен.
   Тематические основы личных имен и прозвищ во многих евро­пейских языках группируются по следующим семантическим при­знакам2:
   Обстоятельства рождения и семейные отношения: Подкидыш,
Найден, Любим, Поздей, Меньших, Внук, Дед, Горе.
   Внешний вид: Лысак, Кругляк, Худыш, Беззуб, Брюхан, Бородай.
   3. Особенности и черты характера: Моргун, Крикун, Баламут,
Бирюк, Мигай, Погуляй, Мерзляк, Говоруха, Богомол, Олух, Болван.
   1 Суперанская А. В. Структура имени собственного. С. 23.
   2 Основной для этой группировки служит деление, предложенное А. М. Селищевым
в его незаконченном труде "Происхождение русских фамилий, личных имен и про­
звищ" ("Учен. зап. Моск. ун-та", 1948. Вып. 128). Деление А. М. Селишева повторено
в брошюре В. К. Чичагова "Из истории имен, отчеств и фамилий" (С. 30--31). Фран­
цузские примеры к этой группировке. См.: Степанов Ю. С. Французская стилистика.
С 176--178.
   163
  
   Социально-экономическое положение: Селянин, Холоп, Сиро­
та, Бобыль, Попович, Беспортошник.
   Занятие и профессия: Кукольник, Кабатчик, Корабельщик,
Мельник, Дегтярь, Гончар, Кожевник, Коновал, Бондарь, Богомаз.
   Происхождение: Ненаш, Русак, Казанец, Инозем, Грек, Озе-
ран, Кривич, Немец.
   Фауна и флора: Волк, Лиса, Карась, Ворона, Медведь, Беркут,
Блоха, Жук, Василек, Дуб, Арбуз, Огурец.
   8. Вещи и предметы: Базар, Атлас, Алмаз, Столб, Серп, Блин.
Конечно, это неполная семантическая группировка возможных
   ономастических основ. Однако она показывает, сколь широк выбор смысловых основ для словопроизводства значимых имен собственных.
   По своему морфемному строению русское имя собственное со­стоит из основы (у фамилий она обычно восходит к прозвищу или другому имени собственному, а у топонимов связана без всяких по­средников с нарицательными словами, отражающими особенности объектов) или основы и ономастических формантов. В сочетаниях слесарь Зуб, токарь Дегтярь, станция Тайга, поселок Ворон, город Орел употреблены имена с одной основой без формантов. Не менее двух словообразовательных компонентов у имен собственных в со­четаниях слесарь Зубов, инженер Зубок, токарь Дегтярев, переулок Дегтярный, деревня Орлова, остров Вороний и т. п.
   Производя значимое имя собственное, переводчик использует одну из двух словообразовательных моделей: 1) чистая основа или 2) основа + ономастический формант = имя собственное.
   В качестве основы переводчику может служить практически лю­бое нарицательное слово1. Иногда его звучание и соответственно орфографию несколько видоизменяют, "склоняя имя на иностран­ный лад". Однако в любом случае, семантическое значение основы должно быть ясным и понятным, ибо в нем заключено ядро эмоцио­нально-оценочной информации изобретаемого переводчиком имени. Ономастический формант может состоять из специальных русских фамильных суффиксов и окончаний или заимствованных перево­дчиком иностранных формантов. Если к основе присоединяется рус­ский формант, то он выбирается среди маргинальных элементов не­канонических или сравнительно редких имен. Такие окончания, как
   1 Собственно, такое же положение и у автора оригинала, так как "потенциально ан-тономасия может быть выражена любой частью речи" (Андреева Л Н. Лингвистиче­ская природа и стилистические функции "значащих" имен (антономасии). АКД.
   М.,11965. С. 10).
   164
  
   -ов, -ев, -ова, -ева, и некоторые другие распространенные форманты не применяются, ибо они слишком русифицируют изобретенное имя.
   В русской ономастике много сложных имен собственных; обра­зованных из двух и более основ. Переводчики используют разнооб­разные модели сложных имен, так как дву- или многоосновность значимого имени расширяет его смысловое содержание и увеличи­вает экспрессивный диапазон внутренней формы. Обычные модели сложных имен ("прилагательное + существительное": Кособок, Златоцвет; "глагольная форма + существительное": Варивода, На-гнибеда; "наречие + существительное": Вездеход; "существительное + глагольная форма": Челомбей, Рукосуй и др.)1 дополняются и варьируются переводчиками. Сложную основу образуют из относи­тельно самостоятельных слов в полной или сокращенной формах, из переменных словосочетаний и фразеологизмов.
   Обратимся теперь к анализу конкретных фактов воссоздания смысловых имен в переводах.
   Примером виртуозной исполнительной техники являются перево­ды Н. М. Любимова2. Россыпи номинативно-оценочных имен, храня­щиеся в бессмертном романе Рабле "Гаргантюа и Пантагрюэль", за­сверкали под пером переводчика всеми оттенками своей неповтори­мой палитры. Изобретательность этого выдающегося мастера пере­вода послужит нам для показа, во-первых, приемов работы с рус­ским материалом, а во-вторых, особенностей функционально-информативной соотнесенности изучаемых имен собственных ори­гинала и перевода.
   Смысловые имена собственные воссоздавались Н. Любимовым по самым различным моделям и образцам:
   1. Конверсионные смысловые антропонимы. Входящие в эту группу личные имена не имеют никаких ономастических формантов. Это обычные слова, превращенные в имена собственные.
   а) Подобный конверсии, приводящей к образованию смысловых антропонимов, подвергаются чаще всего существительные:
   простые -- Буян, Фанфарон, Гимнаст, Грабежи, Удар, Филе, Гарнир, Винегрет, Обормот, Антрекот, Редис, Угри, Дуралей, Рагу>
   1 Подробнее см.: Суперанская А. В. Структура имени собственного. С. 68--70.
   2 На фоне успехов отечественной переводческой школы некоторые наши зарубежные
коллеги выглядят удивительными ортодоксами. Они упорно отказываются от перевода
смысловых имен собственных, предпочитая транслитерировать их. Например, в перево­
де чеховских рассказов, выполненном Е. Подчурским и А. Агиларом, не переведено ми
одно из смысловых имен (ChejovA.P. Cuentos completos. Т. I. Madrid, 1957).
   165
  
   Пирожок, Телок, Балагур, Паштет, Барбарис, Фрикасе, Репей, Ук­роп, Баловник, Помело и мн. др.;
   сложные -- Губошлеп, Молокосос, Дармоед, Живоглот, Ветро­гон, Мукосей, Мясоруб, Тяжеловес, Саловар, Ротозей и др.
   Переводчик заботится не только о функционально-смысловой эквивалентности значимых имен соответствующим именам ориги­нала, но и о некоторой условной фонетической схожести придуман­ных имен с ономастикой языка оригинала. В переводах, как уже го­ворилось, не встречаются смысловые имена с исконно русскими формантами. Господин Паштетов -- это уже нечто русское. Вос­создавая смысловые имена французских персонажей, Н. Любимов во всех случаях подбирает слова с ударением на последнем слоге, которое, как известно, является единственным во французском язы­ке. Особенно удачно стилизованы под французскую ономастику слова, пришедшие в русский язык из французского1, такие, как Рагу, Филе, Фанфарон, Гарнир и т. п. Очень важно и то, что выбранные существительные по некоторым своим характеристикам вписывают­ся в русскую ономастическую систему. Переводчику, создающему значимое имя собственное, приходится, опираясь на свой опыт и творческое чутье, уравновешивать две противоречивые тенденции: не русифицировать значимое имя и не отторгать его от русской ономастической системы. У читателя должно возникнуть ощущение того, что существование подобного имени в языке -- вещь возмож­ная (ощущение порождается осознанным или неосознанным воспри­ятием системы русской ономастики), и, с другой стороны, чувство того, что имя это не совсем русское. Если в русском языке сущест­вуют фамилии Волк, Шило, Музыкант, Тупица, Капуста, Лоза, Чу-досей, то вполне приемлемы и Телок, Помело, Гимнаст, Обормот, Редис, Репей, Мукосей. Внутренняя форма придуманных Н. Люби­мовым антропонимов оказывается сходной с соответствующей фор­мой реальных русских фамилий. Вместе с тем у некоторых из пере­численных смысловых имен есть и отличия: такие конечные элемен­ты, как -ян (Буян), -он (Фанфарон), -аст (Гимнаст), -ежи (Грабежи) и другие, не свойственны русским именам собственным. Опреде­ленные аналоги с французской ономастикой появляются и благодаря рифмовке некоторых значимых имен перевода с широко известными французскими антропонимами и топонимами. Невольные звуковые
   1 Это заметил еще Вл. Россельс (см.: Россельс Вл. Серая ткань // Мастерство пере­вода. 1969. М., 1970. С. 301).
   166
  
   ассоциации возникают между смысловым именем Буян и Перпиньян, Орлеан, Сезанн; между Балагур и Помпадур, Орадур, Гонкур-, Фанфа­рон ассоциируется с Бюффон, Дижон, Бурбон; Редис -- с Жанлис, Дета; Угри -- с Орли, Шабли, Луи и т. п.
   Еще явственнее эти связи у имен, созданных на основе француз­ских заимствований: Филе, Антрекот, Фрикасе. Наконец, "офран­цуживание" рассматриваемых имен происходит по той простой причине, что ими названы французские персонажи и что эти имена включены в широкий экстралингвистический контекст романа, со­храняющий в переводе свое национальное своеобразие.
   В итоге все эти сложные и порой интуитивные аналогии и парал­лели образуют вокруг воссозданного переводчиком смыслового имени своеобразное ассоциативное поле, связанное с ономастиче­ской системой русской речи и словно озаряемой то яркими, то едва уловимыми отблесками иной языковой среды.
   б) Глаголы повелительного наклонения во 2-м лице единственно­
го числа также успешно освоились с ролью смысловых личных имен
французских героев: Растолки, Оближи, Обсоси, Прокопти, Жри,
Обожри. Обглодай, Подливай, Доедай, Уминай и мн. др. Использу­
ется даже отрицательная форма повелительного наклонения: Не­
дрожи, Недожри. Не случайно выбор пал на 2-е лицо единственно­
го числа: во-первых, в повелительном наклонении у этих форм уда­
рение падает на последний слог, а слова, оканчивающиеся на мяг­
кую согласную и ударное "и", порождают ассоциации, правда, от­
носительно слабые с французскими именами типа Анри, Луи, Мари;
во-вторых, подобные окказиональные слова нее противоречат нор­
мам русской ономастики, на окраинах которой встречаются фами­
лии Мигай, Захворай, Погуляй. Загоняй, Крути.
   в) В качестве значимых имен Н. Любимов использует и другие
части речи: краткие прилагательные -- Труслив, Космат, Смазлив,
Неуклюж, Сонлив; наречия -- Неспеша,; междометия -- Фи-фи,
Пук.
   2. Смоделированные смысловые антропонимы. В эту группу входят смысловые личные имена, образованные путем видоизмене­ния русских слов с помощью различных формантов или каким-либо другим способом, а также имена, составленные на основе словосо­четаний и фразеологизмов.
   Звуковое восприятие иностранной речи создает в сознании ино­язычных слушателей своеобразный фонетический стереотип того или иного иностранного языка. Французская речь представляется
   167
  
   многим русским составленной из большого числа носовых гласных и палатализованных согласных и потому мягкой по звучанию, а, например, английская речь с характерными заднеязычными звуками и своеобразным придыханием кажется нам гортанной и нечеткой по артикуляции. Конечно, такие стереотипы весьма условны и основы­ваются на поверхностном представлении о звуковом составе того или иного языка. Их возникновению способствуют акцентуальные оттенки русской речи иностранцев (иностранный акцент, как из­вестно, определяется структурными расхождениями между соответ­ствующей парой языков). В каждом языке существуют определен­ные традиции в передаче иностранного акцента в речи персонажей художественных произведений. "Так, в русской литературе немец­кий акцент нередко изображается употреблением "и" вместо "ы", мягкого "ль" вместо твердого "л", то есть показывается замещение немецкими фонемами русских фонем, отсутствующих в немецком языке"1. Таким образом, переводчик, воссоздавая смысловое имя, ру­ководствуется и упомянутым стереотипным представлением о звуко­вом облике языка оригинала, и традицией в передаче варваризмов.
   а) Одноосновные имена. Один из приемов, которым поль­зуется, в частности, Н. Любимов, моделируя раблезианские значи­мые имена, сводится к "подгонке" звучания русского слова под фо­нетический стереотип французской речи. Это достигается смягчени­ем в слове какого-либо согласного, обычно конечного (предпочти-тельноконечного "л"), или смягчением конечного согласного и до­бавлением ударного "е" (на письме в слове появляется "ь" знак или "ье"). Если слово кончается на гласную, то последний звук (буква) сокращается. Изобретенные имена оказываются очень "французи-стыми" по звучанию и похожими на такие имена, как Шарль, Ла-валь. Сганарель, Ришелье, Обинье и т. п.
   Подобное офранцуживание не изменяет у воссоздаваемого имени смысла внутренней формы, который остается ясным и соответст­вующим по функции, а часто и по семантике, значимому имени ори­гинала. Вот примеры подобного словотворчества: Крокодиль, Про­стофиль, Свинье, Салатье. Шафранье, Балбьес.
   Другой прием -- это стилизация с помощью апокопы, т. е. сокра­щение в слове одного или нескольких конечных звуков. Прослежива­ется определенная закономерность в характере деформации слов. Выбираются слова с ударением на предпоследнем слоге, конечная
   1 Гак В. "Коверкание" или "подделка"? Тетради переводчика. М., 1966. С. 39.
   168
  
   гласная сокращается, и ударный слог оказывается последним, со­всем как во французских словах. Так получились имена Обжор, Паскуд, Растороп, Приправ, Свинин, Котлет, Макарон, Шаровар. По два звука сокращено в именах Сосис, Телуш, Трусиш.
   Совмещение двух приемов наблюдается в именах типа Прижи-валь и Тушонэ, в которых после образования апокопы смягчается последний звук или добавляется какой-нибудь конечный формант, чем-либо напоминающий окончания французских слов (в примере Тушонэ -- формант "э").
   Подобные форманты могут присоединяться и к целому слову (Кролика). В переводах встречаются также имена-гибриды, образо­ванные из русской основы и транскрибированного иностранного или иностраннообразного суффикса или окончания.
   При пародировании речи латинистов редко обходятся без харак­терного окончания -ус. Такие имена появляются и в "Гаргантюа и Пантагрюэль": Болданус, Пустомелиус. Испанский уменьшитель­ный суффикс -illo находим в имени одного из персонажей "Дон Ки­хота" -- Ограбильо. В испанском языке он присоединяется лишь к производящей основе существительного, а в русском окказиональ­ном словообразовании -- к глагольной основе. Подобная метамор­фоза произошла и с адъективным суффиксом -Мo, совмещенным с русской глагольной основой: "испанец Пропотелио" ("Гаргантюа и Пантагрюэле"). Суффикс -ейо, который в испанском языке, присое­диняясь к основе существительного, образует прилагательные и су­ществительные со значением национальной и административной принадлежности, используется Н. Любимовым в имени Тренбреньо, любителя-гитариста из "Дон Кихота".
   При переводе с любого иностранного языка подыскиваются такие форманты, которые соответствуют сложившемуся звуковому стерео­типу языка оригинала и которые способны "обиностранить" изобре­таемое имя, сделать его похожим в той или иной степени на имена, характерные для языка подлинника. В переводе шеридановских "Со­перников" говорящие имена собственные оставались непереведенны­ми, либо излишне русифицировались. А. Арго, комментируя этот факт, предлагает свое переводческое решение. Вот что он пишет: "Ге­роиню Шеридана зовут мисс Лидия Лэнгвиш. Последнее слово озна­чает -- нечто слабое, томное, мечтательное, чахлое, скучающее. В прежнем переводе ее так и звали "мисс Лидия Томность". Это плоско,
   169
  
   скучно, неинтересно. А, Лэнгвиш? Тоже не находка, потому что не­понятно зрителю, а со зрителем не считаться нельзя.
   Персонаж по фамилии Бэкбайт -- сплетник, наушник, клеветник, такова его фамилия, такова и сущность. Имя мистера Таунса происхо­дит от слова бить, пороть, наказывать. Мистер Крэдьюлес -- до­словно значит: 'легковерный, доверчивый'.
   Наконец, Снейк -- это просто "змея". Попробуем применить не чисто звуковой принцип перевода, а сочетание принципов звукового и смыслового. Тогда мечтательно-скучающая героиня получит имя мисс Лидия Томнэй, сплетник-наушник будет зваться мистер Клеве-таун, ворчун-драчун превратиться в мистера Поркинса, легковерный персонаж станет мистером Доверч, а тот, которого зовут "змея" -- мистером Гад"1. Как видим, в переводе английской пьесы использу­ются оригинальные или стилизованные под них ономастические форманты: -эй, -(т)аун, -к(инс). -ч и другие столь же англоподобные элементы.
   б) Многоосновные имена. Очень продуктивным оказыва­ется образование смысловых имен на базе словосочетаний и фразео­логизмов. В переводах с французского часто встречаются имена, созданные из глагольной и именной основ по окказиональной моде­ли, воспроизводящей модель свободного предикативного словосоче­тания типа "глагол в утвердительной форме 2-го лица единственно­го числа повелительного наклонения2 + существительное в вини­тельном падеже (в инверсированной форме -- "существительное + глагол"), например: Пейвино, Лижизад; Суплакай, Салореж, Сви-
   нейжри, Салоеесь, Деръможуй и др.
   В русском языке особое место среди сложных существительных занимают слова с так называемыми связными опорными компонен­тами (глагольными морфемами) типа -роб, -руб, -ар, -вод, -кол, -коп и другие в названиях профессий: хлебороб, лесоруб, мыловар, пчело­вод, дровокол, землекоп и т. п. Копируя словообразовательные моде­ли этих лексических единиц, Н. Любимов придумывает имена Кот-лолиз, Мордобит, Колбасорез, Зубощелк, Сосисокромс и др. Внут­ренняя форма таких существительных означает "действие, назван­ное основой глагола и конкретизированное в первой основе"3.
   1 Арго А. Факты и выводы // Мастерство перевода, 19S9. М., 19S9. С. 29S.
   2 Глагол в отрицательной форме также встречается в смысловых именах этого ти­
па: Небейваз.
   3 Грамматика современного русского литературного языка. М., 1970. С. 171.
   170
  
   В конструкции "глагол в утвердительной форме 2-го лица единст­венного числа повелительного наклонения + основа существительно­го" комбинируются отдельные смысловые и структурные элементы двух предыдущих моделей, например: Скоблиреп, Меситест (ср. их с Лижизад и Котлолиз). В окказиональном словообразовании данного типа используются и другие модели: "основа прилагательного + су­ществительное" {Длиннонос), "местоимение + существительное" (Сешюмент).
   Не менее выразительны смысловые имена, составленные из трех и более слоеных фраз и сочетаний. В качестве моделей могут слу­жить самые разнообразные типы словесных комбинаций. Поистине неисчерпаемые возможности таятся в многокомпонентном окказио­нальном словопроизводстве смысловых имен. Тому пример люби-мовская изобретательность: Дуйвкишку, Кбабескок, Сбабойсмог, Всажерож, Пейааври, Стошьвдерьме и т. п. ("Гаргантюа и Пантаг­рюэль") или составленные из фразеологизмов имена Прудпруди и Жуйвуснедуй (там же).
   В модели многоосновных имен могут включаться также различ­ные ономастические форманты. Например, в "Дон Кихоте" есть ок­казиональный топоним Учертанарогера, в котором суффикс -ера испанского происхождения: русский формант -ия встречается в имени раблезинской монашки Толстопопия.
   Большое значение для раскрытия и сохранения категориаль-ности смысловых имен перевода имеют нарицательные слова, кото­рые употребляются при этих именах.
   Речь идет об официальных формах общения, о словах, указы­вающих на титул, звание, профессию, занятие, родство и т. п. Это "слова-поручители", которые словно утверждают, что изобретенный окказионализм есть не что иное, как имя собственное. Они становят­ся частью тех формальных и контекстуальных указателей, которые даже обычное слово или обыкновенное словосочетание превращают в смысловое имя собственное, в окказиональную речевую единицу, выполняющую необычное для этого слова или словосочетания функции. На фоне слова-сопроводителя смысловое имя становится более естественным и выразительным.
   Кроме того, в сочетаниях смыслового имени со словами-сопроводителями обычно кроются дополнительные возможности для усиления комического эффекта благодаря контрасту между официальным обращением, титулом, званием и иронически насмеш­ливым или сатирически злым смысловым именем. Употребление
   171
  
   смысловых имен с различными пояснительными словами можно проиллюстрировать следующими примерами: герцог Грабежи, граф Буян, сеньёры Лижизад и Пейвино, сеньёр Плюгав, мэтр Грязнуйль, господин Аппетит, обер-шталмейстер Фанфарон, военачальник Молокосос, святой Дыркитру, отец Скоблисий, сестра Толстопопия, брат Этьен Пошеям, мессир Удар, король Пук, монах по имени Обжор, апостол Препохабии, угодница Милашка и др. ("Гаргантюа и Пантагрюэль"); донья Ветрогона, графиня Волчуна, дуэнья Горе-вана, девица по имени Непоседа, император Алифанфарон, великан Злосмрад и др. ("Дон Кихот").
   В переводах с французского и испанского языков между офици­альным титулом или званием и фамилией или между именем и фа­милией иногда интеркалируется на манер оригинала транскрибиро­ванный предлог de. Так как сочетание де с собственными именами представляется современнику несколько архаизованной официаль­ной формулой, то противоречие между внешней формой подобного словосочетания и внутренней формой его знаменательных компо­нентов значительно усиливает комизм такого смыслового имени: герцог де Шваль, сеньёр де Скупердяй, герцог де Приживаль, герцог де Лизоблюд, принц де Парша и виконт де Вши (в переводе романа Рабле); Хенесильо де Ограбильо, доктор Педро Нестерпимо де Нау­ка (в переводе "Дон Кихота").
   В нашу задачу не входило подробное описание структур смысло­вых имен в переводной литературе. Да и вряд ли вообще возможно и целесообразно составление такой "грамматики смысловых имен собственных", ибо воссоздание их в языке перевода всегда связано с творческим поиском, выдумкой и изобретательностью переводчи­ков, которые могут найти десятки новых оригинальных решений. Нам лишь хотелось показать основные пути словообразовательных поисков и представить небольшой свод словообразовательных мо­делей, на базе которых создано множество веселых, грустных, озор­ных и язвительных имен собственных.
   Однако, рассматривая переводческое речетворчество, словообра­зовательные поиски и грамматические модели смысловых имен, мы намеренно отвлеклись от вопросов функционально-смыслового со­ответствия между именами подлинника и перевода. Вернемся теперь к этой переводческой проблеме. Отказываясь от транскрипции смы­слового имени, переводчик ставит перед собой функционально-стилистическую задачу. Оценочно-характеристичное содержание внутренней формы оригинального имени должно соответствовать
   172
  
   смыслу внутренней формы имени в переводе. Не так уж редко уда­ется достичь полной или частичной эквивалентности смыслов срав­ниваемых форм.
   Несколько примеров, взятых из перевода "Гаргантюа и Пантаг­рюэля", подтверждают это положение: Claquedents -- Зубощелк, Cochonnier -- Свинье, Gourneau -- Дуралей, MaЙtre Hordoux -- Мэтр Грязнуэйль, Sainte Nitouche -- Святая Недотрога, Saint Pansait -- Святой Пузан, MБchemerde --Дерможуй, Tailleboudin -- Сосисокромс, Baisecul --Лижизад.
   Когда по разным причинам приходится отклоняться от столь близких соответствий, переводчик подыскивает такое содержание для внутренней формы имени, которое бы адекватно характеризова­ло сходные с выраженным оригинальным именем черты персонажа и верно отражало авторское отношение к нему. Тогда, несмотря на различие метафорических образов, заключенных в основах значи­мых имен оригинала и перевода, оценочно-характеристическое со­держание этих имен будет адекватным, а их художественно-стилистическая функция равнозначной. Seingneur de Painensac (доел. хлеб-в-мешок) обрел вполне равноценное соответствие своему име­ни, когда Н. Любимов стал его величать сеньёром де Скупердяй. Нет причин для обиды и у duc de Francrepas, сделавшегося герцогом de Лизоблюд. Ср. также: Falourdin -- Тяжеловес, MБchefoin -- Живо­глот, comte Spadassin -- граф Буян, comte Tyravant -- граф Улепет, capitaine Merdaille -- военачальник Молокосос, Etienne Tappecoue --- Этьен Пошеям, Saint Balletron -- Святой Дыркитру, Le Roi PИtault -- Король Пук, Gagnebeaucoup -- Загребай, Turelupin -- Дармоед, frХre Engainant -- отец Скоблисий, Jean des Entommeures--Жан Зубодроби-тель. Gribouillis -- Ошмет, le duc de Menuail -- герцог де Карапуз.
   Бывают случаи, когда переводчик больше заботится о сохране­нии общей функционально-стилистической характеристики литера­турных смысловых имен, чем о смысловом соответствии каждой пары в отдельности.
   Опыт великого сатирика M. E. Салтыкова-Щедрина и многих других писателей подтверждает правомерность такого подхода к работе над значимыми именами. Салтыков-Щедрин, выделив самые существенные, как бы инвариантные качества представителей ос­новных социальных слоев, подбирал фамилии своих персонажей, опираясь на эти абстрактно-обобщенные характеристики. Для писа­теля русское купечество, например, олицетворяло собой безжалост­ное и беспредельное стяжательство и духовную нищету. Поэтому в
   173
  
   купеческих фамилиях отражались те черты характера, внешности и поведения российских негоциантов, которые прямо или косвенно свидетельствовали о их накопительской морали и низменных стра­стях. Душегубцев, Прижимайлов, Кабальников. Дерунов, Разуваев, Поганкин, Колупаев, Ротозеев, Голопузое, Финансистов, Крутобед­рое и т. п. -- все это щедринские купцы. Некоторые из таких фами­лий не изобретались Салтыковым-Щедриным, а брались из онома­стических кладовых языка. Однако, попав в контекст его произведе­ний, эти имена раскрывали перед читателем свою внутреннюю фор­му, которая вне художественной ткани не реализует образных по­тенций.
   Характерной особенностью тогдашних помещиков было их со­циально-экономическое вырождение: обнищание, праздность и об­щественная ненужность. Какой бы конкретный смысловой признак ни был заложен в основу фамилий щедринских помещиков, он все­гда связан с идеей помещичьей деградации. Разве это не чувствуется в таких именах, как Прогорелое, Перегоренский, Затрапезный, Пус­тотелое, Паскудников или князь Рукосуй Пошехонский!
   Военно-жандармский аппарат представлялся грубой и темной силой, тому свидетельство -- сами фамилии военных и полицейских чинов: Рылобейщиков, Крокодилов, Зуботычин, Зубатое, Пересвет-Жаба, Горячкин и т. п.
   Продажность и моральное убожество реакционных газетчиков отражено в таких именах, как Лизоблюд, Помойкин, Ящерицын. Подхалимов, Крошечкин и др.
   Образование в процессе перевода некоторых значимых собст­венных имен на основе образных ассоциаций, соотносимых не столько с внутренней формой переводимой литературного имени, сколько с общими авторскими представлениями о сущности соци­альной группы, к которой отнесен нареченный этим именем персо­наж, составляет важную особенность поэтической ономастики пере­вода. В определенных контекстах позволяется трактовать весьма расширительно понятия соответствия в сфере значимых имен собст­венных. Не сохраняя сходства внутренних форм соотносимых ан­тропонимов, переводчик придумывает имя, отражающее обобщен­ную авторскую оценку любого из представителей данной социаль­ной среды. Подобная "свобода творчества" позволяет сохранить функционально-стилевые характеристики значимого имени и его художественную выразительность.
   174
  
   Функциональный подход к переводу смысловых имен обнаружи­вается главным образом при воссоздании комических, иронических и сатирических имен эпизодических персонажей, которые лишь упоминаются в произведении и не имеют прямого отношения к его сюжетной линии. Иллюстрацией к сказанному может стать шутей-ный буффонадный перечень раблезинских поваров, отважно сра­жавшихся под предводительством брата Жана против Колбас. Вос­создавая шестьдесят четыре поварских имени, Н. Любимов то и дело отказывается от копирования в переводных именах внутренней формы слова оригинала и вышучивает поварскую братию, исходя из общей авторской установки, которую М Бахтин охарактеризовал следующим образом: "Все эти имена -- прозвища, характерные именно для поваров. В основу их положены главным образом названия блюд, рыб, салатов, овощей, посуды, различных кухонных принадлежностей. Например, супы дают ряд имен: Bouillonsec, Potageanart, Souppimars и др.; мясо также дает ряд имен: Soufflembayan, Cochonnet и т. п.; очень много имен образовано от сала (lard). Эта часть перечисления -- громкая кухня и пир в форме собственных имен. Другая часть перечисления -- прозвища бранного типа: в основе их лежат названия раз­личных физических недостатков, уродств, нечисто­плотности и т. п."1.
   Лишь в немногих случаях имена переведены полными или час­тичными эквивалентами. В большинстве сравниваемых имен тщетно искать прямые совпадения их метафорических основ. Адекватность соответствий сохраняется благодаря тому, что внутренние формы переведенных прозвищ вполне отвечают тем характеристикам, о которых писал М. Бахтин: Carbonnade -- Подавай, Fressurade -- Подливай, Moustamoulue -- Фрикасе, GalimafrИ -- Антрекот, Montardiot -- Присоли, Suppimars -- Навар, Boulinandiere -- Сосис, Lardonnet -- Жри-жри, LardСn -- Жри, Croquelardon -- Нежри, Tirelardon -- Обожри, Roidelardon -- Салоешь и т. д.
   Об именах собственных в романе Рабле и особенностях их пере­вода нужно писать отдельно, потому что "Гаргантюа и Пантагрю­эль" -- это не только гениальное художественное творение, во­бравшее в себя вековую мудрость народа, но и поистине ликующий праздник народного самоутверждающего слова, которое буйствует, веселится, играет, радуется своей раскованности и непреоборимой
   1 Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле. С. 501.
   175
  
   силе. Как уже упоминалось, в словесном стиле Рабле между нарица­тельными и собственными именами "в некоторых отношениях нет той резкой разницы, к которой мы привыкли в обычном (новом) ли­тературном языке и стиле. Формальные различия, конечно, остаются в полной силе, но с более существенной внутренней стороны грань между ними чрезвычайно ослаблена. Это ослабление границ между собственными и нарицательными именами носит взаимный харак­тер. И те и другие стремятся к од ной общей точке -- к хва­лебно-бранному прозвищу"1.
   Итак, смысловые имена собственные переводятся. Но если бы даже Это считалось правилом, из него были бы важные и су­щественные исключения. Ведь и Дон Кихот, и Санчо Панса, и Грангузье, и Гаргамелла -- тоже значимые антропонимы: Quijote -это, во-первых, "часть рыцарских лат, защищающая бедра", во-вторых, "круп лошади", наконец, "попона"; Panza -- "брюхо, пузо"; Grandgousier -- "большая глотка", a Gargamelle -- "глотка". Однако эти имена транскрибированы, а не переведены. Правила вовсе не указывают какого бы то ни было шаблона и бездумного подхода к воссозданию смысловых имен.
   Опираясь на свои знания, интуицию и опыт, переводчик обязан определить художественную значимость названного "говорящим" именем персонажа, оценить его литературную роль и функцию, жанровые и стилевые особенности произведения, традиции литера­тур оригинала и перевода, эпоху создания подлинника и т. п., а ино­гда даже место этого персонажа в истории национальной литерату­ры. Чем выше степень художественной выразительности и ти­пизации персонажа, чем важнее его роль в отечественной лите­ратуре, чем больше степень нарицательности имени, тем про­блематичнее перевод и целесообразнее транскрипция данного имени. Этот тезис не противоречит предыдущим рассуждениям, хотя в нем есть некоторая доля парадоксальности. В любом смысло­вом имени собственном есть сходства с нарицательным именем, потому что смысловой антропоним или топоним не только обозна­чает объект, но и характеризует, "оценивает" его. Однако нарица­тельные потенции такого имени чаще всего не реализуются до кон­ца, не вызывают качественного перехода от одного вида существи­тельных к другому. Даже при высокой степени характеристичности собственное имя редко переходит в разряд нарицательных имен. Для
   1 Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле. С. 499--500.
   176
  
   такого перехода персонаж, отдающий свое имя в фонд нарицатель­ных существительных, должен достигнуть значительного уровня социальной типичности, обладать особой "плотностью" художест­венного обобщения и необычной силой эмоционального воздейст­вия на читателей. "Комплекс нарицательности" оказался, напри­мер, у долговязого рыцаря из Ла-Манчи. Теперь почти во всех язы­ках мира фантазеров, вызывающих насмешки, казалось бы, бес­плодной борьбой за свои идеалы, зовут донкихотами.
   Если смысловое имя собственное необходимо автору лишь для характеристики социальной среды, если им высмеиваются какие-то индивидуальные черты второстепенного героя или назван персо­наж юмористического или сатирического рассказа, то обычно оно переводится. Когда речь идет об одном из основных персонажей романа, переводчику приходится серьезно раздумывать над ди­леммой: переводить или транскрибировать? Причем размышлять придется не только о его имени, но и о судьбах имен других пер­сонажей, оказавшихся в нерасторжимой художественной взаимо­связи с главным героем.
   Эмоционально-оценочные функции пародийных имен Дон Кихо­та и Санчо Панса уже в век создания бессмертного романа оказались крайне незначительными по сравнению с глубоко национальной и общечеловеческой сущностью самих героев. В Испании эти имена очень скоро стали нарицательными. И даже в далекой России чуть ли не сразу после выхода в свет первого перевода "Дон Кихота", сделанного с французского языка в 1769 г. неизвестным литерато­ром, появился в речи неологизм "донкишотствовать", который сам Державин не погнушался употребить в "Оде к Фелице" (1782): "Храня обычаи, обряды, не донкишотствуешь собой". Даже имя донкихотовского Росинанта стало нарицательным. Николай Осипов, автор перевода "Дон Кихота" 1791 г., назвал этого конягу Рыжа-ком, но в последующих русских переводах коню вернули его искон­ное имя. Иная судьба у значимого имени эпизодического персонажа из второй части романа -- мнимой дуэньи, от лица которой в доме герцога потешаются над доверчивым Дон Кихотом и его слугой. В осиповском переводе ее величали герцогиней Горемыкиной, затем имя стало транскрибироваться и в переводе под редакцией Б. А. Кржев­ского и А. А. Смирнова (1949) мы встречаемся с дуэньей Долоридой. Н. Любимов, взвесив все "за" и "против", решил осмыслить это зна­чимое имя, и дуэнья стала Гореваной.
   177
  
   Бывает так, что значимое имя приходит в художественное произ­ведение из национального фольклора или из другого литературного или языкового источника. Имена Grandgousier, Gargamelle сущест­вовали в фольклорной традиции и до Рабле*. Появление в художест­венном произведении заимствованного смыслового имени сводит почти до минимума целесообразность его перевода.
   Если в отечественной литературе какое-либо иноязычное произ­ведение переводилось не однажды, то необходимо также принимать во внимание существующую традицию в передаче смысловых имен персонажей данного произведения. О рациональном подходе к прочно укоренившимся традициям говорил Н. Любимов, когда пи­сал, что "переводить такие имена, как Дон Кихот, Панса, Гаргантюа, Пантагрюэль, хотя все они значат что-то, нельзя -- мы с ними свык­лись, мы с ними сжились"2.
   Перевод смысловых имен остается творческой задачей не только при воссоздании внутренней формы имени в новой языковой оболоч­ке, но и при выборе способа, приема их передачи в языке перевода.
   Особое место в поэтической ономастике занимают книжные име­на, которые в литературном произведении как бы перекликаются с другими именами собственными, например с фольклорными, литера­турными или с именами -- компонентами пословиц, поговорок, рече­ний, фразеологизмов. Чаще всего подобные антропонимы и топонимы ассоциируются с собственными именами (иногда и с нарицательными словами), входящими в разнотипные устойчивые словосочетания. Таким образом, их экспрессивность зависит прежде всего от лексико-фразеологической системы языка оригинала. "Имя совершенно обыч­ное... оказывается художественным характеристическим средством, обретает некий художественный смысл. Подразумевая определенный фразеологизм, с которым связывается данный образ-персонаж. Это -- один из важных приемов поэтической антропонимии, т. е. художест­венного использования собственных имен"3.
   Так, по мнению Э. Б. Магазаника, имя Макара Девушкина со­держит намек на пословицу о бедном Макаре, на которого все шиш­ки валятся. Недаром сам Макар говорит: "Из моего имени послови­цу сделали". Своеобразный эмоциональный фон создается и вокруг
   1 Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле. С. 500.
   2 Любимов Н. Перевод -- искусство. С. 250.
   3 Магазаник 3. Б. Роль антропонима в построении художественного образа // Оно­
мастика. М., 1969. С. 62.
   178
  
   имени другого героя Ф. Достоевского, князя Мышкина, благодаря связи с речением "беден, как церковная мышь"1 и т. п. Такие имена находятся на грани обычных книжных имен собственных и смысло­вых имен. В них нет того образно-характеристического содержания, которое в значимых именах передается через нарицательные слова или их основы, образующие значимое имя. Характеристичность по­добных имен проявляется опосредованно, через различные ассоциа­тивные связи, и не основывается на явной метафоричности смысло­вых имен. Такие лексические единицы целесообразно вычленить среди книжных антропонимов и топонимов в особую группу аллю-зивных имен собственных.
   Аллюзивные имена в теории перевода не изучались. Видимо, эта проблема еще не стоит на повестке дня хотя бы потому, что она поч­ти не разработана в одноязычном плане. Не так уж редко переводчик просто не понимает и не чувствует никаких аллюзий в книжном имени собственном, которое у носителей языка ассоциируется с оп­ределенным словом из фольклорных, литературных и фразеологиче­ских источников.
   Но, даже понимая все ассоциации, он чаще всего не может вос­создать ассоциативные связи, окружающие имя собственное в ори­гинале, ибо, как говорилось, эти связи по преимуществу ведут в сис­тему устойчивых лексических средств исходного языка. Для аплю-зивного имени необходим национальный язык или экстралингвис­тический фон. Без этого фона имя не спрсобно вызвать какие-либо ассоциации. Коль скоро имя Макара Девушкина связывается с упо­мянутой пословицей, то в языке перевода тоже должна быть такая же пословица про Макара. А раз ее нет. То нет и ассоциации с ней. Различия в языковом, литературном, этнографическом и социально-историческом фонах влекут за собой потерю аллюзий, намеков, ас­социаций, которые порождаются аллюзивными именами при чтении оригинального художественного произведения в той национальной среде, где оно было создано. Поэтому суть переводческой проблемы сводится к восстановлению, там, где это возможно, того фона, того остающегося за текстом факта, ассоциативная связь с которыми придает дополнительную художественную окраску аллюзивному имени. Примеров подобной реконструкции утрачиваемого при пере­воде фона почти нет. Обычно переводчики предпочитают объяснить в сносках филолого-этнографические и прочие аллюзии, порождае­мые именами собственными.
   1 Примеры взяты из этой же статьи Э. Б. Магазаника.
   179
  
   19.
   фразеологические единицы в оригинале и переводе
   Слова оказываются данностями, уже существующими в языке и закрепленными в сознании человека при освоении языка как средст­ва общения, а словосочетания и предложения формируются в речи, т. е. создаются в речевом акте. Конечно, их создание подчинено строгим законам грамматики, зависят от условий речи, намерений говорящего и т. п. Свобода сочетаемости не бывает абсолютной, она всегда относительна. Однако в языке есть немало словосочетаний, которые не возникают в речи, а используются в ней как готовые словесные блоки. Это так называемые устойчивые /несвободные/ словосочетания или, как их чаще именуют, фразеологические еди­ницы /обороты, сочетания/ или просто фразеологизмы. Они очень разнообразны по своим грамматическим моделям и признакам. Большинство фразеологизмов стилистически значимы, обладают эмоционально-экспрессивными оттенками. В отечественной лин­гвистике фразеологические единицы изучены весьма глубоко и тща­тельно на материале различных языков мира. Существуют их клас­сификации, основанные на семантических, грамматических, стили­стических и других признаках.
   В переводоведении, если ставить прагматические задачи, целесо­образно подразделить устойчивые сочетания на три большие группы:
   1. Лексические фразеологизмы. Они семантически соотно­
симы со словами, понятийно аналогичны им. Например: стреляный
воробей, синий чулок, козел отпущения, сматывать удочки, разду­
вать кадило, строить куры, сыграть в ящик, держать язык за зу­
бами, нечист на руку, без царя в голове, наобум Лазаря, очертя го­
лову и т. д. и т. п.
   Подобные фразеологизмы воспроизводятся в речи в качестве го­товых лексических единиц, эквивалентных различным частям речи, существительным, глаголам, прилагательным, наречиям и т. п. Их семантическая неделимость проявляется в том, что за каждой такой единицей закрепляется обобщенно-целостное значение. Именно оно реализуется в речи, а не смысл составляющих фразеологизмов слов.
   2. Предикативные фразеологизмы. Это, как правило, за­
конченные предложения, закрепившиеся в языке в виде устойчивых
формул. Например: шила в мешке не утаишь; лучше синица в руках,
   180
  
   чем журавль в небе; на чужой стороне и орел -- ворона; лучше поздно, чем никогда; выбирай жену не в хороводе, а в огороде; седи­на в бороду, а бес в ребро; лиха беда начало и т. п.
   Как видим, речь идет о пословицах, поговорках, приговорках, афоризмах и других устойчивых суждениях, в которых отразились трудовой, нравственный и житейский опыт народа, практическая философия и человеческая мудрость.
   3. Компаративные фразеологизмы, которые закрепились в языке как устойчивые сравнения: хитрый как лиса, красный как рак, твердый как камень, свежий как огурчик, ходит как слон, поет как соловей, гнется как тростник, работает как вол и т. п.
   Это особый тип устойчивых оборотов. Во многих европейских языках большинство таких словосочетаний образовано по единым моделям. Две из них считаются наиболее распространенными: "при­лагательное + союз + существительное" и "глагол + союз + сущест­вительное".
   Характерными для таких конструкций союзами являются экви­валенты русского как, comme (фр.), como (исп.), come (итал.), as (анг.), wie (нем.) и т. п.
   У фразеологизмов каждой из названных групп есть объединяю­щие их особенности перевода.
   Но прежде чем перейти к анализу, спросим, что же надобно пере­дать переводчику при воссоздании фразеологии оригинала в перево­де? Наверное, то же, что и при переводе любых других языковых еди­ниц: смысл, эмоции, функцию, стиль. Иначе говоря, в переводе необ­ходимо сохранить смысловое, эмоционально-экспрессивное и функ­ционально-стилистическое содержание, которое передавалось соот­ветствующим устойчивым словосочетанием в контексте оригинала.
   I. Фразеологические сочетания, соотносимые со словами (лек­сические фразеологизмы), обладают определенными характеристи­ками. Отметим те, которые представляются важными для перево­дческой проблематики.
   Во-первых, такие обороты включены в словарный состав языка в качестве аналогов различных частей речи. Во-вторых, они характе­ризуются семантической целостностью, так как каждая такая едини­ца имеет конкретное значение, которое и реализуется в обычной речи. В-третьих, у рассматриваемых устойчивых единиц есть сло­весно-выраженная внутренняя форма. Фразеологические обороты образованы от свободных словосочетаний и структурно с ними сов­падают. Внутренняя форма фразеологизма -- это лексико-семанти-
   181
  
   ческое содержание свободного словосочетания, на основе метафори­зации которого возник фразеологизм, это тот изначальный образ, который позволил свободному индивидуальному словоупотребле­нию постепенно стать фразеологической единицей со своим собст­венным устойчивым значением. Конечно, в современном языке сте­пень мотивированности этого значения весьма различна. От почти явной до нулевой. Она сохраняется в выражениях типа 'толочь воду в ступе' (попусту тратить время), 'сгонять семь потов' (изнурять, изматывать работой), 'терять почву под ногами* (лишаться уверен­ности), 'абсолютный нуль' (ничтожный человек), 'музейная ред­кость' (нечто устаревшее), 'кот наплакал' (мало) и т. п. У других фразеологизмов внутренняя форма утратила свою мотивацию. Вряд ли параллельные свободные сочетания пояснят значения таких со­относимых с ними фразеологических единиц, как заложить за гал­стук,"заморить червячка, дать дуба, синий чулок, отставной козы барабанщик, казанская сирота, под мухой, во весь опор И Т. п. Тем более трудно мотивировать значение фразеологической единицы, если в нее входят архаизмы. Сравните, например: бить баклуши, разводить турусы, точить лясы, вверх тормашками, ничтоже сумняшеся и т. п.
   Следует особо подчеркнуть, что в сознании носителя языка должно закрепиться значение фразеологического сочетания подобно тому, как закрепляются значения слов, ибо внутренняя форма часто способна лишь на относительную, а не на точную подсказку значе­ния фразеологизма, а в иных случаях, как мы видим, и вовсе не мо­жет его мотивировать. Действительно, не зная значения оборота Ко­лотить пилюлю' (смягчать, скрашивать что-либо неприятное), мож­но подумать, что он означает 'скрывать что-либо плохое за внеш­ним блеском4, а выражение 'глаза загорелись" (о сильном желании иметь что-либо) осмыслить как 'сильно рассердиться на кого или что-либо'.
   Таким образом, в современном языке не всякая внутренняя фор­ма обладает объяснительной способностью. К тому же -- и это важ­но для теории перевода -- в обычной речи фразеологизмы рассмат­риваемого типа реализуют, воспроизводят свое значение, а не значе­ния составляющих их слов, их внутренняя форма нейтрализована. Носители языка воспринимают само значение фразеологизма и все его контекстуальные оттенки. Подобное происходит и со словом в речи. Ведь никто в обычном общении не задумывается о внутренней форме слов самолет, пароход, чернила, снегопад, сапожник, кояе-
   182
  
   сить, дальнобойный или всечасно. И никому не приходит в голову мысль о необходимости передачи внутренней формы слов при пере­воде. На эту форму обратят внимание лишь при калькировании как словообразовательном приеме, игре слов или при научном анализе.
   Вряд ли оправданы требования к тому, чтобы переводчик стре­мился к образной и структурной адекватности фразеологизмов рас­сматриваемого типа в языке перевода и оригинала. Это требование часто практически невыполнимо, а теоретически необоснованно. Переводчик обязан искать смысловое, экспрессивное и функцио­нально-стилистическое соответствие фразеологизму оригинала, а не ломать голову над воспроизведением внутренней формы такой сло­весной единицы (об исключениях речь пойдет особо). Поэтому за­ранее можно сказать, что фразеологическим словосочетаниям ана­лизируемого вида в языке перевода могут соответствовать фразео­логизмы, отдельные слова и свободные словосочетания.
   Высказанные суждения, хотя они подкреплялись примерами рус­ского языка, относятся и к другим европейским языкам, так как ос­новные черты и особенности фразеологических единиц оказываются универсальными.
   Переходя к сопоставительному анализу фразеологических обо­ротов рассматриваемого вида, проведем его на уровне словарного сопоставления двух языков, например, испанского и русского.
   Переводчику, который знает в исходном языке значение фразео­логической единицы и ее стилистическую маркировку или опреде­ляет их по словарям, язык перевода предоставляет обычно четыре возможности для передачи содержания этой единицы:
   а) В языке перевода оказывается фразеологизм, идентичный фра­зеологизму оригинала, т. е. имеющий то же значение, ту же стили­стическую окраску и ту же внутреннюю форму:
   carne de caЯСn -- пушечное мясо
   manzana de discordia -- яблоко раздора
   talСn de Aquiles --Ахиллесова пята
   lengua larga -- длинный язык (болтун)
   sacarle ( a uno ) las castaЯas del fuego -- таскать каштаны из ог­ня (для кого-либо)
   echar el ancla -- бросить якорь (обосноваться)
   enseЯar las cartas --раскрыть свои карты (выдать себя)
   arriesgar el pellejo --рисковать своей шкурой и т. д.
   Подобные пары можно считать полными эквивалентами (соот­ветствиями). У них высокая степень адекватности лексико-
   183
  
   грамматического состава, значения, образности и экспрессивно-стилистической окраски. Однако следует заметить, что полная экви­валентность величина относительная и не является чем-то абсолют­ным. У таких эквивалентов может быть своя национальная специ­фика, свои различия в словосочетаемости, в частотности употребле­ния, в тонких стилевых и стилистических нюансах и т. п.
   б) В языке перевода есть эквивалентная фразеологическая еди­
ница с тем же, что и в оригинале, или близкосходным значением,
равной стилистической окраской и совпадающей по характеру об­
разности внутренней формой:
   pАjaro gordo -- важная птица
   mosca blanca -- белая ворона
   jugar a dos cartas -- вести двойную игру
   sacar castaЯas del fuego con la mano del gato -- таскать каштаны из огня чужими руками; чужими руками жар загребать
   dar gato por liebre -- продать кота в мешке и т. п.
   Подобные испанские и русские единицы следует отнести к не­полным эквивалентам (соответствиям).
   в) В языке перевода есть стилистически эквивалентное фразеоло­
гическое сочетание с тем же или близкосходным значением, но иной
внутренней формой:
   agua en cesta --мартышкин труд cabeza de turco -- козел отпущения papar el viento--ловить мух. считать ворон tomar el pendil -- смотать удочки, ретироваться hacer dos mandados en un viaje --убить двух зайцев cuando las ranas crМen pelos -- когда рак свиснет a donde lleve el viento -- куда глаза глядят hecho un vinagre -- с кислой миной de mal en peor -- из огня да в полымя и т. п. Такие пары также являются неполными (частичными) эквивален­тами.
   г) В языке перевода есть соответствующие по своему значению и
стилистической окраске слова:
   bolsa rota -- мот (расточитель) niЯo gСtico--хлыщ, пижон beber los vientos -- вздыхать (по ком-либо) llevar entre manos -- затеять (что-либо) echar plantas -- бахвалиться, куражиться . mal mandado -- строптивый и т. п.
   184
  
   В этом случае мы встретились с однословными частичными эк­вивалентами фразеологизмов.
   Итак, если внутренняя форма фразеологизма не обыгрывается в речи, т. е. если нет намека на образ, лежащий в основе фразеологи­ческой единицы, нет двуплановости в восприятии такого оборота, то переводчику нет никакой необходимости сохранять этот внутренний образ, а важно лишь передать, как уже говорилось, смысловую, эмо­циональную, стилевую и функциональную информацию, присущую фразеологизму подлинника. Поэтому в переводе фразеологической единице может соответствовать фразеологизм или слово, обладаю­щие эквивалентным объемом информации.
   Конечно, переводчик должен стремиться к переводу фразеоло­гизма фразеологизмом. Это основное требование. Выполнением его достигается, как правило, наибольшая равноценность в воссоздании фразеологии оригинала в переводе. Однако иногда такой прием не­возможен: в языке перевода может не оказаться понятийно равного фразеологизма или он есть, но не подходит по своим стилистиче­ским характеристикам. Именно в этом случае прибегают к помощи однословного соответствия, описательному переводу и иногда к калькированию.
   Рассмотрим конкретные примеры воссоздания русской фразео­логии в испанских переводах. Для этой цели возьмем произведения Гоголя и Чехова, так как одной из отличительных особенностей языкового стиля этих авторов является широкое использование ус­тойчивых словосочетаний. В их языке легко найти самые разнооб­разные фразеологизмы, разговорные, просторечные, книжные, ад­министративно-чиновничьи, жаргонные, профессиональные. Даже простое упоминание о стилистических пластах гоголевской и чехов­ской фразеологии свидетельствует о необычайном разнообразии используемых фразеологических средств, которые позволяли досто­верно изображать самые различные социальные среды, характеризо­вать множество персонажей, создавать эпические, лирические, сати­рические, комические и иронические описания, острить, каламбу­рить и пародировать.
   Сравнительно малочисленными оказываются случаи, когда фра­зеологизму оригинала соответствует полный фразеологический эк­вивалент в переводе. Это вполне естественно, так как в самих сло­варных системах сопоставляемых языков таких эквивалентов не так уж много. Прежде всего ими оказываются фразеологизмы, восходя­щие к общему источнику, например, библейскому или мифологиче­скому. В рассмотренных переводах произведений Гоголя встречены
   185
  
   такие соответствия, как блудный сын -- hijo prСdigo, второе прише­ствие -- Segundo Advenimiento, Страшный суд -- juicio final, Пре­святая Троица -- SantМsima Trinidad и др. Наличие полных эквивален­тов иногда обуславливается одинаковыми или сходными условиями жизни и быта народов, общностью культурно-исторических факто­ров, психологических процессов и единством мышления. Видимо, этим следует объяснить равенство фразеологизмов, подобных тем, что встречены в гоголевских текстах оригинала и переводов:
  
   Чиновники потеряли голову' .
   О si eran los funcionarios los que habМan oerdido la cabeza (1. 108)2.
   Станет ломать голову.
   Se romperА la caМ>eza (II. 108).
   Я так и лопнул со смеха.
   A poco mАs reviento de risa (I. 1 184).
   Разве во втором пришествия.
   Acaso cuando llegue el Segundo Advenimiento (1, 440).
   Наличие полных межъязыковых эквивалентов позволяет ставить вопрос о существовании общеевропейского фонда равнозначных фра­зеологизмов с одинаковой внутренней формой. Например, у русского фразеологизма потерять голову есть "близнецы" в испанском, анг­лийском, французском, чешском и других языках.
   Гораздо чаще в оригинале и переводе встречаются неполные (частичные) эквиваленты:
  
   Только теперь смотри: держи ухо востро.
   зnicamente que ahora mucho ojo conmigo (I -811).
   Тогда она умела постоять за себя.
   En tal caso sabМa mantenerse en sus trece (I -1201).
   И чтобы он держал их в ежовых рукавицах.
   Necesitara atarlos corto Ш - 173).
   И встречался как ни в чем ни бывало.
   Y se reunМa con ellos como si tal cosa (I - 1037).
   И... ежеминутно клевал носом.
   No cesaba de dar cabezadas Мl - 1079).
   Но всегда Агафья Федосеевна брала верх.
   Pero AgafМa Fedoseevna siempre se. salМa con la suva (I - 447).
   1 Текст приводится во: Гоголь Н. В. Поли. собр. соч. Т. 1--14. М., 1937--1952.
   2 Здесь и далее испанские примеры приводятся по схеме: порядковый номер пере­
вода -- римская цифра, и страница -- арабская цифра.
   I. GogolN.V. Obras completos. Ed. "Planeta". Barcelona, 1968. TraducciСn de JosИ Lain
En traigo;
   II. Gogol N.V. Las almas muertas. Aventuras de Chichikov. Poema. Ed. "Cervantes".
Barcelona, 1926. TraducciСn de R. Slaby y de V. Diez de Tejada:
   Ш. Gogol N.V. Las almas muertas. Ed. "Arte y literatura".Cuidad de la Habana, 1979. TraducciСn de AndrИs B. Couselo.
   186
  
   В приведенных примерах фразеологизмы несмотря на несовпа­дения их внутренней формы и структурные различия оказываются весьма сходными по своей семантике и эмоционально-экспрессивным характеристикам. Подобный перевод фразеологизмов можно считать равнозначным, так как он позволяет воссоздать не только смысл еди­ницы исходного языка, но и ее стилистическую окраску и заданную автором функцию.
   Перевод фразеологизма словом возможен, когда в переводящем языке нет соответствующего устойчивого оборота или, когда он есть, но его эмоционально -- экспрессивная и стилевая маркировка значительно отличается от подлинника. Правда, иногда переводчик просто не находит в своей памяти нужной фразеологической едини­цы, хотя она имеется в языке перевода.
  
   Бывает кое-кто неробкого десятка.
   cierto que hubo valientes мI - 1212).
   Не пустил никого по миру.
   Ni he arruinado a nadie (I - 12S9).
   Понес такую ркплрсипу.
   Se desatС de tal maneta (III - 265).
   Такие обипм чинит, что описать нельзя.
   Nos agravia tanto que no podrМamos a describirlo (I -870).
   Но скоро он пришел в себя.
   Mas no tardС en recuoerarse Мl - 449).
   И будут все скалить зубы.
   Y la gente acudirА a reirse (I - 822).
   Конечно, в таких соответствиях, учитывая даже компенсаторные возможности контекста, есть некоторые потери экспрессивности и смысловых оттенков. Плохо, когда вина в этом переводчика, не на­шедшего нужного эквивалента в испанском языке или пренебрегше­го им. Например, фразу Он тогда выходил из себя. Ланн Энтральго перевел как Se enfurece (I - 434), хотя в испанском есть выражение salir de su quicio, эквивалент русскому фразеологизму. Или Я тебя в рог согну переведено глаголом: te retorcerИ (II - 275), а не фразеоло­гизмом meterИ en un zapato (a uno).
   Фразеологизмы по указанным выше причинам могут иметь опи­сательные (объяснительные) соответствия, т. е. передаваться сво­бодными словосочетаниями:
  
   Грех вам понапрасну поклеп возво­дить!
   No esta bien eso de levantar falsas acusaciones fl - 938).
   Или такую рожу, строит, что хоть святых выноси.
   O saca una cara que escandaliza todo el mundo (I -738).
   Описательный перевод может и не нанести ущерба художествен­ной адекватности перевода в целом, но к частичным стилистическим потерям он, безусловно, приведет.
   187
  
   Прием калькирования при переводе фразеологизмов, соотносимых со словом, практически используется крайне редко, так как калька в переводном тексте будет выглядеть чужеродным образованием, тре­бующим особого толкования. Калькирование может оказаться эффек­тивным приемом, когда возникает необходимость передать игру слов оригинала, составляющим элементом которого является фразеологизм рассматриваемого типа.
   Анализ конкретных переводов свидетельствует о том, что даже при наличии в переводящем языке константных фразеологических эквивалентов устойчивым оборотом оригинала, переводчики, под­чиняясь собственным стилистическим соображением, нередко при­бегают к однословным или описательным соответствиям.
   Рассмотренные случаи касались разговорных или книжных об­щеупотребительных фразеологизмов. Но, например, в произведениях Гоголя встречаются мощные пласты специальной фразеологии, ад­министративно-чиновничьей, жаргонной, характерной для картеж­ников, собачеев или купеческого сословия. Как показывает сопоста­вительный анализ, перевод подобных устойчивых словосочетаний иногда связан со значительными информационно-стилистическими потерями.
   Весьма близкие соответствия найдены лишь для историзмов, на­зывающих титулы и должности чиновников: коллежский советник -- consejero colegiado, городской голова -- alcalde, надворный советник-- consejero palatino и т, п. Что касается жаргонных выражений, то чаще всего они передаются нейтральными словами или описатель­ными словосочетаниями, и это приводит к значительной эмоцио­нально-экспрессивной "недостаточности", к некоторому искаже­нию авторского стиля. Вот, например, как передаются карточные арготизмы:
  
   В фортунку крутнул.
   JuguИ a la ruleta (I - 1076).
   Прикинем хоть талию.
   (C)No aceptas siquera sea una partida? (1-1098).
   Хочешь, метнем банчик.
   (C)Queres que juguemos una partida (1-1084).
   Загнул утку не вовремя.
   DupliquИ la puesta a desatiempo (1-1067).
   Вот попробуй он играть дуплетом.
   Pero que pruebe a doblar (I - 1067).
   Нечто подобное происходит и с жаргоном, например, собачеев и чиновников. Конечно, во всех этих случаях при переводе изменяется речевая характеристика персонажей. Думается, что в испанском
   188
  
   языке есть выражения и в карточном жаргоне, и в арго чиновничест­ва, которые соответствовали бы по своей стилистической окраске и смыслу оборотам оригинала, но они по каким-то соображениям не были использованы в переводах. То, что переводчики обращают­ся к нефразеологическим средствам и при наличии фразеологиче­ских эквивалентов свидетельствует хотя бы перевод выражения продулся в пух и прах: у Энтральго переведено как me han desplomado (I - 1066), Слаби и Техада дают вариант he perdido hasta las cejas (II - 79), Коусело переводит lo he perdido todo jugando a la baraja (III - 86). Одно устойчивое словосочетание пе­редано тремя способами: словом, фразеологизмом и описатель­ным оборотом.
   П. Воссоздание предикативных устойчивых словосочетаний, пословиц и поговорок, составляет особую переводческую проблему. Пословицы -- это закрепленные в языке устойчивые образные суж­дения, которые имеют назидательный смысл, выражают определен­ную мораль и часто обладают звуко-ритмической организацией. В отличие от фразеологических единиц, эквивалентных слову, у посло­виц и поговорок образное содержание, то есть их внутренняя форма, обычно сохраняет свою значимость. Оно функционально действенно. Носители языка не только знают смысл пословицы и ситуации, в ко­торых ее следует употреблять, но и воспринимают образ, метафору, сравнение, формирующие пословицу. Конечно, изначальные реалии, связанные с возникновением пословицы, забываются. Но двуплано-вость пословиц сохраняется. Их прямой и иносказательный смысл сосуществуют. Смысл свободного сочетания, лежащего в основе по­словицы, и ее иносказательное содержание актуализируется в речи. Поэтому переводчику важно передать оба эти компонента: и смысл пословицы, и ее метафорическое содержание. "Если русская посло­вица, -- пишет Н. Л. Любимов, -- точно выражает мысль автора и вместе с тем не связана с реалиями русского быта, русской истории и географии, а следование букве оригинала в данном случае затем­нило бы ее смысл, то мы в праве заменить пословицу иноязычную пословицу русской. Все равно читатель наперекор переводчику про­бился бы к ней"1. Если русского пословичного соответствия нет или его не целесообразно использовать, то воссоздается иноязычная пословица другими средствами русского языка.
   1 Любимов Н. Перевод -- искусство. С. 96.
   189
  
   Практика показывает, что обычно используются пять возможных способов перевода пословиц:
   1. Полным пословичным соответствием (эквивалентом), когда в
языке перевода есть пословица, равнозначная по смыслу, функции и
стилистическим характеристикам пословице оригинала и совпа­
дающая с ней полностью или в основе своей по образному содержа­
нию. Иными словами, метафора, заключенная в пословицах, должна
опираться на идентичные образы. Примерами таких соответствий
являются:
   MАs vale tarde que nunca. -- Лучше поздно, чем никогда. No hay rosas sin espina. --'Нетрозы без шипов. Los dichosos no cuentan las horas. -- Счастливые часов не наблюдают. Al caballo regalado no hay que uiimrle el diente. --Дареному коню в зубы не смотрят.
   A hierro caliente, batir de repente. -- Куй железо, пока горячо.
   Todo es bien lo que acaba bien. -- Все хорошо, что хорошо кончается и т. п.
   Полные эквиваленты часто встречаются у так называемых ин­тернациональных пословиц и крылатых выражений, восходящих к библейским и мифологическим источникам.
   2. Частичным пословичным соответствием, когда пословица язы­
ка перевода эквивалентна пословице оригинала по смыслу, функции
и стилистической окраске, но различается своим образным содержа­
нием. Например:
   Si el rМo suena, piedras traerИ. -- Нет дыма без огня.
   MАs vale un toma que dos te darИ. --Лучше синица в руках, чем журавль в небе.
   El trabajo es sagrado no lo toques. -- Работа не волк, в лес не убежит. El <JUИ no corre, vuela. -- Наш пострел, везде поспел.
   В переводах одного и того же произведения устойчивый оборот может передаваться разными частичными соответствиями:
  
   Дело яйца выеденного не стоит.
   1. Todo el negocio no vale las cuatro patas de un perro. (U - 70)
  
   2. El asunto no vale- un comino. (I - 1056)
   3. При передаче пословиц нередко используется прием калькиро­вания. Он отличается от описываемого в пункте 4 способа перевода только тем, что калька не подвергается никакой особой ритмической и метафорической организации. Пословица воспроизводится в почти дословном виде, и сам контекст подсказывает, что читатель имеет
   190
  
   дело, видимо, с устойчивым оборотом, воспроизводимом по ориги­налу. Иногда даже в самом авторском тексте есть вводные поясне­ния, указывающие на фразеологизм: "как говорит пословица", "как обычно говорят", "всем известно, что" и т. п. Приведем несколько примеров из переводов произведений Гоголя:
  
   Большому кораблю -- большое пла­вание.
   A barco grande, travesМa grande. (1-816)
   Ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца.
   No se parece ni al padre, ni a la madre, sino a un mozo que pasС por el camino. (I - 1273)
   Кому какое дело, что кума с кумом сидела.
   A quien le importa que el compadre habla con la comadre. (I - 1 169)
   При калькировании возможно сохранение иноязычного колорита и реалий:
  
   Кто любит попа, а кто попадью, говорит пословица.
   Hay quien ama al pope y quien a la mujer del pope-dice el proverbio. (11-123)
   В этом переводе воспроизведена русская реалия (pope), a пере­данная реплика оригинала однозначно подтверждает, что речь идет о русской пословице. В подобных случаях калькирование оказыва­ется возможным, потому, что реалия "pope" уже ранее вошла в ис­панский язык на правах экзотизма.
   Калькированию пословиц и поговорок способствует то обстоя­тельство, что лежащие в основе этих устойчивых выражений образы (если, конечно, они не сугубо национальные) воспроизводятся сред­ствами языка перевода и оказываются вполне понятными для носи­телей этого языка.
   Когда в состав устойчивых оборотов входят имена собственные и реалии с ярко выраженной национальной окраской, не ставшие эк-зотизмами в переводящем языке, переводчики избегают калькиро­вание таких выражений и передают их иными соответствиями:
  
   Затвердила сорока Якова одного про всякого.
   ђErre que erre! (1-1 109)
   Вот тебе бабушка и Юрьев день.
   Ya llegС el juicio final. (II - 120)
   4. "Псевдопословичным" соответствием, когда переводчик счи­тает целесообразным использовать имеющиеся в языке соответствия или когда в нем вообще нет полного или частичного пословичного эквивалента. В этом случае переводчик "изобретает" пословицу,
   191
  
   воспроизведя без модификаций или с некоторыми изменениями об­разное содержание оригинальной пословицы и, конечно, сохраняя ее смысл. При создании такой "ложной пословицы" используются об­разные и звуко-ритмические средства. Словосочетание стилизуется под пословицу. У читателя должно сложиться впечатление, что соз­данная пословица существует в языке перевода или, что это ино­странная пословица, воспроизведенная средствами родного языка с сохранением пословичных признаков и характеристик. "Псевдопо­словичное" соответствие всегда результат творческого воссоздания речения языка оригинала. Например, пословице "Antes que te cases, mira lo que haces" могли бы соответствовать "псевдопословицы" типа "Поспешишь жениться, рискуешь ошибиться"; "Замуж идешь, смотри, кого берешь"; "Когда в брак вступаешь, смотри, кого выбираешь". Ср., также: "AcuИstate sin cena, amanecerАs sin deuda" -- "Лучше без ужина остаться, чем в долгах оказаться."; "El ave naciС para volar, y el hombre para trabajar" -- "Птица для полета, а человек для работы" и т. п.
   Обратимся к опыту H. M. Любимова, которым он делится в своей книге: "Дон Кихот, умирая говорит: En los nidos de antaЯo no hay pАjaros hogaЯo". Буквально: "В прошлогодних гнездах нет птиц ны-нешнего года". Смысл: "К старому возврата больше нет". Я это пе­ревел так: "Новым птицам на старые гнезда не садиться"1.
   5. Еще один переводческий прием -- это пересказ фразеологиз­ма, т. е. описательный перевод. Отсутствие необходимых соответст­вий и невозможность дословного калькирование влияют на выбор этого способа перевода. Он сводится к толкованию, объяснению пословицы, которая в переводном тексте практически перестает су­ществовать как самостоятельная языковая единица и, словно, рас­творяется в контексте. При таком способе перевода неизбежны сти­листические и информационные потери:
  
   Знай, сверчок, свой шесток.
   a ver cuando aprendes a no salirte del lugar que no te corresponde. (I - 953)
   Для друга семь верст не околица.
   Para ir a ver a un amigo uno es capaz de recorer siete verstas sin darse cuenta. (11-270)
   Русский человек задним умом крепок.
   El ruso comprende cuando es demasiado tarde. (I - 1 120).
   Чем дальше в лес, тем больше дров.
   MАs al ver que las cosas se complican conforme avanzaba en sus estudios.. (1-198)
   ' Любимов Н. Перевод-искусство. С. 96.
   192
  
   Думается, в определенных случаях описательный перевод явля­ется свидетельством недостаточного трудолюбия переводчика или его ограниченных творческих возможностей.
   Следует заметить также, что в переводах произведений Гоголя в большинстве случаев пословицы оригинала как бы меняют своей стилистической регистр. В подлиннике это разговорные и даже про­сторечные эмоционально сильно окрашенные обороты, а в перево­дах их стилистический потенциал несколько занижен, они тяготеют к нейтральной, литературно-нормированной маркировке.
   Ш. Особое место в переводоведении следует отвести компара­тивным фразеологизмам. Это своеобразные устойчивые сравнения. Они, как правило, строятся по семантической схеме: "названия ка­чества или действия + союз + метафорический интенсификатор на­званного качества или действия". Как уже упоминалось, первую позицию в этой схеме обычно занимают прилагательные или глаго­лы, соотносимые с конкретным объектом мысли, который характе­ризуется дважды. Во-первых, называется присущее ему качество, или совершаемое им действие, или его состояние. Причем прилага­тельные или глаголы употребляются в своих обычных значениях. Во-вторых, характеристика усиливается своеобразным метафориче­ским интенсификатором, который либо увеличивает степень назван­ного качества, либо указывает на усиление интенсивности действия. Поэтому фразеологичность оборота заключается в устойчивости сравнения: определенные названия качеств и действий могут усили­ваться с помощью столь же определенных метафор. Например, но­ситель русского языка знает, что качество прилагательного "трусли­вый" может быть усилено за счет сравнения "как заяц". В сознании русскоговорящих закреплена устойчивая связь всех трех элементов: "трусливый как заяц".
   При переводе компаративных устойчивых словосочетаний чаще всего используют два приема: подбирают соответствующий фразео­логизм или калькируют оборот оригинала. Поэтому передача их иноязычными фразеологическими эквивалентами ведет, как прави­ло, к потери национального своеобразия оборота, хотя смысловая, стилистическая и функциональная адекватность сохраняется. С дру­гой стороны, калькирование компаративного оборота, как это ни парадоксально, также приводит к некоторому ослаблению нацио­нального колорита, так как калька оказывается свободным словосо­четанием, а не фразеологизмом, и воспринимается как индивидуаль-
   193
  
   нб-авторское сравнение. Сопоставим, например, два перевода гого­левской фразы Ты пьян как сапожник. В переводе Слаби и Техада удачно найден испанский фразеологический эквивалент: ђEstАs borracho como una uva! (II - 58). А. Энтральго передал это сравнение с помощью кальки, дословно воспроизведя русский оборот: EstАs borracho como un zapatero (I - 1043). В последнем случае испанский читатель поймет, что русские сапожники отъявленные забулдыги, хотя, почему именно они выбраны Гоголем для сравнения, останется неясным. Читатель может и не догадаться, что в переводе воссозда­но русское устойчивое словосочетание. Соавторы перевода столь же верно передали фразеологическое сочетание глуп, как сивый мерин фразеологизмом Es estЗpido como pavo cebado (II - 18), Энтральго пы­тался найти другое соответствие, приближающееся к кальке: Es estЗpido como un carnero gris (1-818). И допустил, на мой взгляд, семантическую неточность, так как carnero в переносном смысле означает 'безвольный человек', а не 'глупый'. В выражении идти (пристать), как корове седло внутренняя форма сохранила свое эмоционально-экспрессивное содержание. Его воспринимают и но­сители языка. Поэтому можно признать вполне адекватным кальки­рование этого оборота в переводе Энтральго:
  
   Вот уж кому пристало генеральство как корове седло.
   Les cuadra generalato, como la silla de montar a una vaca. (I -- 816)
  
   # * *
   В речи, особенно художественной, фразеологизмы могут подвер­гаться так называемому "разложению", то есть деформации, видо­изменению в определенных индивидуально-авторских целях. Это осо­бый стилистический прием, используемый для различных экспрес­сивно-эмоциональных, уточнительных и оценочных функций, для выражении иронии, юмора, сатиры, создание торжественной и ко­мической речи. Еще Шарль Балли отмечал, что "нарушение при­вычных форм языка косвенно служит экспрессивности уже одним тем, что вносит в речь разнообразие"1. Типы преобразования много­образны, но они связаны с одним условием: восприятие любого ви­доизменения сохраняется лишь на фоне исходной формы устойчивого словосочетания. Способами перевода таких видоизмененных сочета-
   1 Балла Ш.. Общая лингвистика и вопросы языка. М., 1955. С. 394.
   194
  
   ний остаются уже упомянутые полные и частичные соответствия (эк­виваленты), калькирование и пересказ.
   Укажем лишь на основные виды "разложения" фразеологизмов и приведем примеры того, как переводчики произведений Гоголя и Чехова воссоздавали эти приемы в испанском тексте.
   1. Включение во фразеологизм дополнительных лексических компонентов:
  
   В голову и во все суставы ударило1.
   Se me ha subido a la cabeza y a todas las articulacuines! (642)2
  
   Фразеологизм в голову ударить расширен за счет включения словосочетания и во все суставы. В переводе удачно сохранена эк­вивалентность.
  
   Состроил пьяную хамскую рожу.
   HaciИndome el zafio y el borracho3.
  
   Русский фразеологизм дополнен двумя определениями. В объяс­нительном переводе "фразеологическая игра" не передана.
  
   Стоя перед нами, он чувствовал себя больше, чем в своей тарелке.
   En pie ante nosotros, se sentМa mАs que aplomo. (958)
  
   Фразеологический оборот быть (чувствовать себя) не в своей тарелке деформирован за счет сравнительного оборота больше чем. В переводе включен фразеологизм a plomo (в самый раз, весьма кстати), который без видоизменнения употреблен в сравнительной конструкции.
  
   И не подлило масло в готовый погаснуть огонь вражды.
   Y no huberia vertido aceite al fuego de la enemistad, a punto ya de apagarse. (1-446)
  
   Фразеологизм подлить масло в огонь почти "разрушен" за счет -определения и дополнения к компоненту огонь. Однако носитель русского языка осознает фразеологическую основу высказывания. Испанское устойчивое сочетание verter (echar) aceite al (en el) fuego вполне адекватно русскому. В переводе исходная модель не изменена. Она дополнена необходимой информацией, эквивалентной оригиналу.
   1 Примеры взяты из произведений А. П. Чехова. См.: Часов А. П. Собр. соч. в 12-ти т. М" 1954--1957.
   1 Переводы даются по изданию: ChejovA. Р. Cuentos completos. T. L Madrid, 1957. В скобках указывается страница.
   1 Этот перевод взят из аргентинского издания: Chejov А. Р. La estepa. Buenos-Aires, 1943. P. 155.
   195
  
   2. Замена в стилистических целях одного из компонентов на синоним, антоним или какое-либо другое слово:
  
   На сумасшедшую ногу убирает мебелями дом.
   Les entra la vena de cambiar todos los muebles de la casa. (I - 1341)
  
   В устойчивом сочетании на широкую ногу замена прилагательного привела к усилению степени определяемого оборотом действия и соз­данию иронии, комичности. В переводе сохранен фразеологический эквивалент изначальному обороту оригинала без его видоизменения. Поэтому дополнительный оценочный и иронический смысл обнов­ленного Н. В. Гоголем привычного словосочетания утрачен.
  
   Все как мухи выздоравливают.
   Todos se curan en un "abrir y cerrar de ojos, como moscas. (I - 765)
  
   'Перейодчик допустил неточность, видимо, не зная, что в русском языке есть оборот мрут как мухи и что замена глагола на его антоним создает сатирический эффект. Буквальный перевод привел к искажению смысла.
  
   Опять, небось, вчерась трахнул за галстук.
   Lo que pasarА es que ayer habrАs empinado el codo. (929)
  
   В переводе сглажено просторечие оригинала. Фразеологизм empinar el codo соответствует нашему заложить за галстук, но в нем нет грубоватости видоизмененного русского оборота.
   3. Актуализация, использование внутренней формы фразеоло­гизма. Возможны различные вариации: контекст указывает на зна­чение свободного словосочетания, на основе которого создан фра­зеологизм; в контексте содержится какая-либо аллюзия, какой-либо намек на содержание внутренней формы фразеологического оборо­та; содержание устойчивого оборота пересказывается с различными модификациями, но с сохранением основных его компонентов и т. п.
  
   Таможня, как бы то ни было, все еще не более как журавль в небе, а комиссия уже была синица в руках.
   Lo de Aduana no era mАs que cien pАjaros volando, mientras que la comisiСn era un pАjaro quИ ya tenМa en la mano. (I - 1254)
  
   "Деформированной" русской пословице Лучше синица в руке, чем журавль в небе соответствует эквивалентная испанская пословица "MАs vale pАjaro en mano que ciento volando", удачно модифицированная в переводе.
   196
  
   Подлецы мы i., любим кататься на саночках, а возить саночки прихо­дится невинным деточкам.
   ђSomos unos infames! ... ђsi se estА a las maduras que se estИ a las duras! . . Pero en realidad, viene a resultar que son las criaturas inocentes las que estАn a las duras. (820)
  
   В русской фразе содержится намек на пословицу Любишь ка­таться, люби и саночки возить. В испанском переводе используется речейие: "A las maduras, pero no a las duras", смысл которого 'лучше там, где полегче', 'умный трудностей избежит'. Это весьма относй-тельпое соответствие, и обыгрывается оно очень многословно.
   4. Опущение (эллипсис) некоторых компонентов устойчивых: оборотов. Возможность окказионального сокращения формы фра­зеологических словосочетаний предопределяется не столько избы­точностью их семантическоц информации, как это иногда утвер­ждают, сколько устойчивостью фразеологизма, постоянством его компонентного состава и устойчивостью фразеологического значе­ния, закрепленных в сознании носителя языка. Редукция одного или нескольких компонентов фразеологической единицы не нарушает восприятия говорящими ни ее полной модели, ни ее значения. Появ­ление сокращенных форм устойчивых оборотов характерно для раз­говорной речи. Редуцированный фразеологизм воспроизводит осо­бенности живого разговорного языка. Эллипсис создает дополни­тельную экспрессию. Редукция может касаться отдельных лексиче­ских компонентов и словосочетаний, представлять собой фрагмент фразеологизма. Иногда остаются лишь те единицы устойчивого оборота, которые являются ключевыми. Сокращение компонентного состава фразеологизмов, как уже говорилось, не видоизменяет тра­диционно закрепленных за ними значений, которые и-надлежит со­хранить в переводе, заботясь, конечно, и о стилистической эквива­лентности переводимого текста.
   Рассмотрим несколько примеров:
  
   Кунин порешил не начинать разго­вора о школе..., не метать бисер.
   Kunin decidiС до abordar,siquiera el tema de la escuela..., no echar margaritas. (4070)
  
   , Сокращенный интернациональный фразеологизм метать бисер перед свиньями, восходящий к библейским источникам, абсолютно адекватно передан в переводе.
   Он у меня, папочка, в ежовых был. Le tenМa en un puЯo, papaМto (577)
  
   Редуцированному устойчивому сочетанию держать в ежовых ру­кавицах соответствует полная форма частичного фразеологического эквивалента "tener en un puЯo" (держать в руках, в кулаке кого-либо).
   Тогда как он своего урока в зуб Aunque no sabМa la lecciСn de
   не знал. memoria. (I - 197)
   Сокращенному до одного значимого компонента русскому фра­зеологизму ни в зуб ногой (ни в зуб толкнуть) соответствует смы­словой перевод. Он лишен той разговорной окраски, которая явно выражена в оригинале.
   Примеры подтверждают, что стилистическая эффективность рас­смотренного способа трансформации определяется тем, что знание полной формы устойчивой словесной единицы дает читателю воз­можность даже по одному ее компоненту понять, какой именно фра­зеологизм деформировался в речи.
   Формально точное воспроизведение эллипсиса в переводе за­труднено во многих случаях отсутствием в переводящем языке со­ответствий, аналогичных полной форме сокращенных фразеологиз­мов. Поэтому весьма часто приходится прибегать к описательному переводу, который сохраняет смысл оригинала, но обедняет его вы­разительность и экспрессию.
   20.
   игра слов в оригинале и в переводе
   Совсем еще не давно читателя переводной литературы, споты­кавшегося об окаменелости буквально воссозданной "непереводи­мой игры слов", отсылали к спасительной сноске, разъясняющей суть авторского каламбура. Теперь эти сноски почти исчезли, и ге­рои "Дон Кихота" или, скажем, "Алисы в Стране Чудес" начали каламбурить по-русски, а читатель стал смеяться их шуткам и изба­вился от скучного комментария к веселым каламбурам.
   Переводчик, воссоздающий каламбур, подчиняется сверхзадаче, которую хорошо определил Н. Любимов: "Если каламбур имеет со­вершенно определенный социально-политический адрес, если он
   198
  
   имеет идейное значение, переводчику надлежит напрячь все усилия и передать его с художественной точностью. Там, где присутствует чисто звуковая игра, переводчик вправе отступить от буквы ориги­нала, если иначе ему не создать того самого комического эффекта, которого добивался автор"1.
   Перевод каламбуров относится к области узкоспециальных пере­водческих вопросов, однако изучение этой проблемы, по справедли­вому замечанию А. В. Федорова, представляет принципиальный ин­терес "в практической плоскости по особой трудности задачи, а в плоскости теоретической -- по чрезвычайной яркости соотношения между формальной категорией (омонимическое тождество иди бли­зость слова) и ее смысловым, в конечном счете образным использо­ванием в контексте" .
   Исследование этой темы позволяет не только показать рост мас­терства современной школы перевода, но и определить некоторые общие тенденции в сфере сугубо творческой и вместе с тем зависи­мой от формальных элементов языка оригинала и перевода. Огово­римся сразу: в настоящем разделе детально не рассматривается "стилистический эффект каламбуров", главное внимание обращено на лингвистические закономерности словесной игры и технику ее воспроизведения при переводе.
   Известно, что игра слов3 (каламбуры) создаются благодаря уме­лому использованию в целях достижения комического эффекта раз-
   1 Любимов Н Перевод -- искусство // Мастерство перевода. 1963. М., 1964. С. 245.
   2 Федоров А. В. Основы обшей теории перевода. С. 326.
   3 Среди отечественных филологов наиболее подробно исследовала лингвистиче­
ские особенности игры слов А. А. Щербина в кн.: "Сущность и искусство" словесной
остроты (каламбура)" (Киев, 19S8), написанной на материале драматургии. Интерес­
ные рассуждения о каламбурах содержатся в монографин Э. Ризель (Riesel E. Abress
der Oeutschen Stilistik. M., 1954). Отдельные замечания по теме можно найти в сле­
дующих книгах: Гальперин И. Р. Очерки по стилистике английского "зыка. М., 1955.
С, 153--157; Гвоздев А. Я. Очерки по стилистике русского языка. М.. 1955. С. 69--13;
Вудагов Р. А. Введение в науку о языке. М., 1958. С. 104--105; Ефимов А. И. Язык сати­
ры Салтыкова-Щедрина. М., 1953. С. 451--452; Реформатский А. А. Введение в языко­
ведение. М., 1967. С. 89.
   О проблемах перевода каламбуров встречаются краткие заметки в работах немно­гих теоретиков и практиков перевода. См. например: Федоров А. В. Основы общей теории перевода. С. 323--326; Комиссаров В. Н., Рецкер Я. П., Тархов Б. И. Пособие по переводу с английского языка на русский. Ч. П. М., 1965. С. 161--167; Морозов М. М. Избранные статьи и переводы. М., 1954. С. 101--103 и 255--256; Соболев Л. Н. О пере­воде образом // Вопросы художественного перевода. М., 1955. С. 285--287; Любимов Н. Перевод--искусство // Мастерство перевода. 1963. М., 1964. С. 249--250.
   199
  
   личных созвучий, полных и частичных омонимов, паронимов и та­ких языковых феноменов, как полисемия и видоизменение устойчи­вых лексических оборотов. Каламбуры обычно состоят из двух ком­понентов, каждый из которых может быть словом или словосочета­нием. Первый компонент такого двучленного образования является своеобразным лексическим основанием каламбура, опорным элемен­том, стимулятором начинающей игры слов, ведущей иногда к инди­видуальному словотворчеству. Опорный компонент (стимулятор, основание) можно также рассматривать в качестве лексического эта­лона "игровой инструкции", который соответствует существующим орфографическим, орфоэпическим и словоупотребительным нормам языка.
   Второй член конструкции -- слово (или словосочетание)-"перевертыш", результирующий компонент или результанта, представляющая собой как бы вершину каламбура. Лишь после реа­лизации в речи второго компонента и мысленного соотнесения его со словом-эталоном возникает комический эффект, игра слов. Ре­зультанта может быть взята из лексических пластов, как составляю­щих литературную норму языка, так и находящихся за ее пределами, или вообще относится к фактам индивидуальной речи.
   Чтобы яснее представить себе, что мы понимаем под опорным и результирующим компонентами каламбура, обратимся к простей­шему примеру В известном афоризме Козьмы Пруткова "Приятно поласкать дитя или собаку, а всего необходимее полоскать рот" ка­ламбурно обыгрываются два глагольных омонима. Первый из них поласкать мы рассматриваем как стимулятор, позволивший начать игру словом, а глагол полоскать считаем результатной, завершаю­щей каламбур.
   Следует предупредить, что опорный компонент (стимулятор) каламбура необязательно находится в непосредственной близости от результирующего компонента. Он может появляться в более широком контексте, занимать постпозицию по отношению к результанте или подразумеваться.
   200
  
   a.
   формально обусловленный перевод каламбуров-созвучий
   Когда основанием каламбура является имя собственное, назы­вающее одного из действующих лиц переводимого произведения, историческую личность, мифологический или литературный персо­наж, географическое название и т. п., у переводчика, передающего такой каламбур1, возникает зависимость не только от функционально-смыслового содержания игры слов, но и от формы, от созвучия опор­ного компонента, который уже задан и который в большинстве случа­ев изменить нельзя. В русском каламбуре место стимулятора оказыва­ется заранее замещенным именем собственным иностранного проис­хождения или транскрибированным именем, очень часто появляю­щимся в русском написании впервые именно в данном переводном произведении. Второй компонент игровой конструкции перевода, естественно, оказывается в парадоксальной зависимости от чужерод­ной, иноязычной формы, что, конечно, делает решение переводческой задачи особенно трудным. Именно как зависимость от иноязычной формы опорного компонента и следует понимать формальную обу­словленность перевода подобной игры слов, а не как зависимость от формы стимулятора вообще.
   Рассматриваемый вид каламбуров начинается с имени собствен­ного, и результирующий компонент часто (но, конечно, не всегда) бывает созвучным ему именем собственным, которое найдено или придумано автором с таким расчетом, чтобы внутренняя форма это­го слова содержала комический намек на сущность, облик, положе­ние или поступок названного опорным компонентом персонажа.
   Обратимся к конкретным примерам .
   1 В немецкой стилистике имеется специальное название для этого вида каламбуров:
Namenwitz.
   2 В статье используются примеры главным образом из двух переводов, выполнен­
ных известными мастерами художественною слова. Речь идет о "Дон Кихоте" Сер­
вантеса в переводе Н. Любимова (цит. по: Мигель де Сервантес CaaqeЮpa^ Хитроум­
ный идальго Дон Кихот Ламанчский. М., 1963; первая римская цифра указывает часть
романа, вторая -- главу, арабскими цифрами обозначены страницы) и книге "Макси­
мы и мысли. Характеры и анекдоты" знаменитого французского моралиста и остро­
слова конца XVIII в. Шамфора в переводе Ю. Б. Корнеева и Э. Л. Липецкой (Л--M ,
1966).
   201
  
   Одна из героинь романа Сервантеса говорит. Вспоминая имя Дон Кихота: "... si mal no me acuerdo, don Azote o don Gigote" (c. 370)'. Санчо Панса тут же поправляет ее, называя истинное имя странст­вующего рыцаря. В оригинале слово Quijote задает тему для звуко­вой вариации, реализуемой в значимых именах Azote (плеть, кнут, бичь) и Gigote (рубленое мясо, жаркое, баранья нога).
   Переводчик оказывается в прямой формальной зависимости от звучания имени знаменитого идальго, но может и должен в подоб­ных случаях обрести свободу семантического выбора, т. е. отказать­ся от точной передачи смыслового содержания результирующих компонентов испанского каламбура и подобрать лексические еди­ницы, рифмующиеся словом Кихот и создающие комический эф­фект благодаря скрытому в них намеку на любые достойные осмея­ния черты характера и личности Рыцаря Печального Образа.
   Итак, простейший переводческий прием сводится к подыскива­нию нарицательного слова, отвечающего указанным выше требова­ниям, на роль значимого имени. Такое слово не должно слишком походить на русское имя или фамилию (см. об этом ї 18). Обычно это достигается без особого труда, так как опорный компонент, с которым рифмуется результанта, является иностранным словом. Но вернемся к нашему примеру. Переводчик "Дон Кихота" исключи­тельно удачно подыскал в русском лексическом фонде соответст­вующие по форме, смыслу и функции слсва-"перевертыши": "". (а зовут его), если память мне не изменяет, не то Дон Колоброд, не то Дон Сумасброд" (Ч. I, гл. XXX, 351)2.
   Однако независимо от трудолюбия и находчивости переводчика поиски нужного слова не всегда могут увенчаться успехом. В таких случаях приходится прибегать к более сложному, хотя и весьма рас­пространенному, приему: к словотворчеству, созданию переводче­ского неологизма.
   Когда избитый до полусмерти Дон Кихот попросил у односельчан позвать к нему вместо лекаря мудрую волшебницу Урганду (Urganda) (I, V, 60--61), столь часто появляющуюся на страницах рыцарских романов, безграмотная ключница славного рыцаря, никогда не слы-
   1 Здесь и далее цнт. по: Miguel de Cervantes. El Ingenioso Hidalgo don Quijote de la
Mancha. Cuba, 1960 (страница указывается в тексте).
   2 Интересно сравнить этот вариант с переводом под редакцией Б. А. Кржевского и
А. А. Смирнова. С. 317: "... а звать его будут"если только я хорошо помню, Дон аоот
или Дои Хигот". Конечно, в таком переводе весьма сомнительный каламбур, осно-
   ванный на бессмысленном созвучии. Но ведь Azone и Gigote - слова значимые.
   202
  
   шавшая об этой даме, искажает ее имя, осмысляя его по правилам народной этимологии на свой лад. Urganda превращается в Hurgada, что в переводе значило бы нечто вроде 'бойкая, назойливая, баба' (замечу, что в жаргоне hurgar означает 'развратничать, распутни­чать').
   Воссоздавая каламбур, переводчик опять-таки вынужден опи­раться на транскрибированное им же иностранное имя собственное, но созвучные с Урганда русские слова гланда, шаланда, баланда, банда и т.п. не могут стать результирующим компонентом каламбу­ра по разным причинам и прежде всего потому, что их семантика слишком далека от испанского hurgada. Поэтому переводчик решает творческую задачу уже по-иному. Подыскивается не целое слово, а какой-либо русский корень (или основа, тема). Он может быть со­звучен стимулятору или же нет, но обязательно семантическое зна­чение этого корня должно ясно осознаваться, ибо оно составит со­держание (смысл) внутренней формы создаваемого переводчиком слова. Затем придумывается конечный формант (суффикс и оконча­ние), рифмующийся с опорным компонентом. Функции частей ново­го слова разграничены: основа -- прежде всего для смысловой игры, а конечный элемент -- для каламбурного созвучия.
   Так поступил Н. Любимов: он придумал слово Поганда. Корень (поган-) созданный речевой единицы обладает приемлемым для дан­ной игры слов смыслом (ср. погонный, поганец, погань и т. п.) и к то­му же созвучен опорному слову каламбура. Формант -да завершает каламбурную рифму и, кроме того, оформляет окказиональное слово как единицу русского языка, которая, однако, по своему происхожде­нию кажется (в данном случае это важно) взятой из иностранного ис­точника (ср. контрабанда, пропаганда, лаванда). Подобный же прием Н. Любимов использует при переводе каламбура, связанного с именем другой героини рыцарских романов, королевы Мадасимы (MadАsima) (I, XXV, 241), которое Санчо Панса превращает в Magimasa (нечто вроде колдунье тесто, колдовское месиво) (268). В переводе появля­ется окказиональное слово Мордасима. И вновь конечный формант -сима замыкает каламбурную рифму и придает новой лексической единице формальное сходство с русскими словами иноязычного про­исхождения типа прима, пантомима, схима. Излишняя русификация 'подобных слов в каламбурах рассмотренного вида вряд ли уместна. Ибо она не способствует сохранению национального своеобразия переводимого произведения.
   203
  
   С завидной находчивостью и остроумием Н. Любимов перевел каламбур (ч. I. гл. XXIX): "И если ветер будет попутный... лет через девять вы очутитесь в виду великого озера Писписийского. То бишь Меотийского...". В оригинале игра слов шла: "... a vista de la gran laguna Meona, digo, MeСtides". (362)'. MeСtides -- Меотийское озеро, древнее название Азовского моря. MeСn, meona -- страдающий (-ая) недержанием мочи. В качестве значимой основы переводческого то­понима использовано междометие, а конечный формант включает в себя характерный для названий некоторых озер, морей и других гео­графических объектов суффикс -ийск2 (ср. Каспийское озеро, Бал­тийское море, Аравийская пустыня и t. п.).
   Окказиональные слова в роли результанты каламбура могут соз­даваться не только ho модели "значимая (смысловая) основа + фор­мант, рифмующийся с опорным компонентом". Но и по другим схе­мам. Можно, например, брать лишь основу какого-либо слова и ис-пользовать ее в качестве результанты.
   Известный в рыцарских романах великан Фьерабрас (FierabrАs), обладатель чудодейственного бальзама, становится в устах добро­душного Оруженосца Feo Blas (142), т. e. Уродливым Бласом. Санчо воспринимает имя гиганта как состоящее из двух слов. Адекватный заменой этому словосочетанию явилось у Н. Любимова окказио-HaiibHoe слово Ёезобраз (I, XV, 134), основа от безобразный, без­образие, безобразить, безобразина и" т. д. Языковую состоятель­ность новой лексической единицы поддерживают такие "сходные" по образу и подобию общеупотребительные слова, как дикобраз, вододаз, богомаз, верхолаз и т. п.
   Наконец, еще одним источником подобного словообразования являются сочетания слов (устойчивые и переменные), которые пре­вращаются переводчиком в сложные имена собственные.
   Знаменитый шлем Мамбрина Санчо называет El yelmo de Malino (578). Malino -- слово просторечное, синоним maligno -- злой, вред­ный. У Н. Любимова использовано бранное устойчивое словосочета­ние сукин сын, которое он превращает в результирующее слово ка-лаМбура: "... шлем этого ... Сукинсына" (I, XVII, 482). В подобных
   1 Каламбуры, построенные на сходстве каких-либо слов и действительных или вы­
мышленных географических названий, именуют "географическими каламбурами"
(см'." Назарян А Г. Почему так говорят по-французски M , 1968. С. 329).
   2 Интересно, что прилагательные с этим суффиксом обычно образуются от осноа
имен существительных, а сам* тип словообразования считается малопродуктивным1
(см . Граммаггика русского языка. М., 1953. С. 343)
   204
  
   случаях для переводчика важно и то, в каком падеже употребляется слово-"перевертыш". Ведь в именительном падеже Сукцнсыц не было бы созвучно Мабрина.
   Фразеологизм ни складу, ни ладу стал основой, результанты дру­гого переводческого каламбура. Доротея рассказывает Дон Кихоту р свирепом и упрямом великане Pandafilando, властелине большого острова. Санчо тут же превращает этогр правителя в сеньора Pandahilado (372), что в переводе означает нечто вроде в плутовстве замешанный или с обманом связанный (от жаргонного pandar -- плутовать в игре и от hilar -- прясть, нанизывать, влечь за собой)1. В переводе оруженосец называет несговорчивого властителя госпо­дином Нискладуниладу (I, XXX, 316).
   Во всех приведенных выше примерах опорный компонент (сти­мулятор) находился в непосредственной близости от слова-"пе-ревертыша". Но как поступить, если комично искажается опущен­ное в контексте имя, которое подразумевается и хорошо известно носителям языка (или, по крайне мере, было известно им в эпоху создания подлинника), но совершенно незнакомо русскому читате­лю? Испанец по достоинству оценивает каламбур, ибо он мысленно воспроизводит опорное слово. А как же русский любитель чтения? Как он догадается об игре слов? Национальное своеобразие подлин­ника, эпоха создания оригинального произведения вынуждают в та­ких случаях прибегать к объяснительным (экспликативным) ампли-фикациям. В контекст (обычно рядом со словом-"перевертышем") включается подразумеваемое в оригинале имя.
   Племянница Дон Кихота, не помнившая точно имени какого-то волшебника из обожаемых дядюшкой романов, называет его Esquife -- челн, шлюпка; "... era una preciosМsima bebida que le habМa traМdo el sabio Esquife" (c. 58). Читающему современнику Сервантеса каламбур был понятен, так как Алкифа (Alquif), мужа мудрой Урганды хорошо знали любители рыцарских романов. Переводчик вынужден восста­навливать опорный компонент, отыскивая для него подходящее место в контексте. В любимовском переводе фраза выглядит так: "... это, дескать, драгоценный напиток, который ему принес мудрый -- как бишь его? -- не то Алкиф, не то Паф-Пиф..." (I, V, 60).
   1 А. Росенблат предлагает иное толкование окказионализма: pando - encorvado, lento (сутулый, вялый), a hilado у него ассоциируется с просторечным raspahilando, которое, как он считает, значит corriendo, huyendo (убегая), (См.: Rosenblat аngel. La lengua de Quijote. Madrid, 1978. P.34). Замечу по этому поводу, что разговорное raspar означает 'воровать', и жаргонное raspa -- это жульничество (при игре в карты).
   205
  
   В контекст включены не только отсутствующее в оригинале слово Алкиф. Но и вводная фраза как бишь его, появление которой не вы­звано закономерной необходимостью, а связано со сферой индивиду­альных особенностей стиля переводчика. Стремясь сделать речь пер­сонажей непринужденно-разговорной и вместе с тем неназойливо намекнуть на временную дистанцию, отделяющую нас от оригинала, Н. Любимов часто прибегает к помощи таких уже слегка архаизован­ных слов и выражений, как дескать, как бишь его, то бишь и т. п.
   В следующем примере тоже появится полюбившееся переводчику присловье. Как-то в разговоре Санчо вспоминает ту пору, когда, по его мнению, -кявотные говорили, и было это во времена ГисоЛета (en tiempo de Guisopete) (267). Grosopete -- искаженная уменьши­тельная форма (правильная: Isopete) от имени греческого баснопис­ца Эзопа (Esopo). Видимо, имя напоминает Санчо название распро­страненного на юге Испании полукустарника иссоп (guisopo или hisopo) или другого растения guisopillo (hisopillo). У H. Любимова читаем: "... во времена, как бишь его, Укропа или Эзопа..." (I, XXV, 241). В русском тексте необходима объяснительная амплификация. Переводчик восстанавливает опущенный в оригинале опорный ком­понент каламбура и помещает его в данном случае после результи­рующего слова1.
   Уже говорилось, что в каламбурах с опорным компонентом -- именем собственным результатной может быть не только новое имя собственное, но и нарицательное слово. Однако и в этом случае у переводчика обычно останется два прежних пути: искать отвечаю­щее функционально-стилистическим задачам созвучное опорному компоненту слово или же изобретать его.
   Очень любопытное решение подобный творческой задачи встре­чается в переводе ГО. Б. Корнеева и Э. Л. Липецкой. "Герцог Бур­гундский Карл Смелый в делах войны взял себе за образец Ганниба­ла, чьи имя поминал на каждом шагу. После сражения при Муртене, где Карл был наголову разбит, придворный шут, удирая вместе со своим государем с поля боя, то и дело твердил на бегу: "Nous voilЮ
   1 Видимо, стремясь компенсировать какие-то стилистические утраты, Н. Любимов обыгрывает сходным образом имя инфаны доньи У раки, хотя у Сервантеса подобной игры нет. Ср.: "... como se quiso ir la infanta dona Urraca" (C. 733) -- "... скитаться по белу свету наподобие инфанты не то доньи Собаки, не то доньи Урраки, -- я уж по­забыл, как ее звали, --..." (II, V, 49).
   206
  
   bien annibalИs" (282)'. В переводе эта фраза звучит так: "Эк нас от-ганнибалили!" (232).
   В обоих языках каламбур достигает с помощью авторского неол-гизма. Но в оригинале комический эффект создается не только за счет мысленного сравнения неологизма с именем грозного Карфа­генского полководца, но и благодаря звуковому сходству потенци­ального слова annibaler с существующим в языке глаголом annihiler (уничтожать, истреблять). Это пример усложненного каламбура, в модели которого появляется еще один член, усиливающий художе­ственную выразительность игры слов с помощью дополнительной ассоциации. Возникает новая схема создания и восприятия каламбу­ра: опорный (исходный) компонент (Anmfaal) -- результирующий компонент (annibalИs) -- дополнительный ассоциативный компонент (annihiler). У переводчиков роль своеобразного ассоциативного ком­понента (не столь четкого, как в подлиннике) выполняет граммати­ческая аналогия с рядом русских глаголов, выражающих близкий к annihiler смысл -- отлупить, отколотить, отколошмлтягъ и т. д.
   С честью вышел из трудного положения Н. Любимов, воссозда­вая трудную игру с именем собственным в XVII главе первой книги "Гаргантюа и Пантагрюэля". Спасаясь от назойливого любопытства парижан, Гаргантюа уселся на башне Собора богоматери и объявил во всеуслышание:
   " -- Je crois que ces maroufles veulent que je leur paie ici ma bienvenue et mon proficiat. C'est raison. Je leur vais donner le vin, mais ce ne sera que par ris (I, 85).
   И оросил собравшихся, сходив по малой нужде, да так, что потоп целый нроизошел. Спасавшиеся говорили после этого: "Nous sommes baignИs par ris! Dout fut depuis la ville nommИe Paris... (I, 86). С той поры и назвали этот город -- Париж" (ср. par ris (для смеха) и Paris).
   Для того, чтобы сохранить игру со словом Париж и не исказить авторского повествования, переводчику пришлось, опираясь на сло­во пари, созвучное Париж, придумать каламбур, семантически не­равнозначный оригинальному, и "вклинить" его вместе с необходи­мыми дополнениями в текстуру перевода, которая в остальном со­храняет полное соответствие оригиналу. Сравним этот перевод: " -- Должно полагать, что эти протобестии ждут, чтобы я уплатил
   1 Здесь и далее цит. по: Chamfort. Maximes et pensИes, caractХres et anecdotes. PresentaciСn par Claude Roy, Union gИnИrale d'Иditions. Paris, 1963.
   207
  
   им за въезд и за прием. Добро! С кем угодно готов держать пари, что я их сейчас попотчую вином, но только для смеха...
   -- Ну и окатил же он нас, "у и лари ж он придумал для смеха!" (78).
   "С кем угодно готов держать пари ... ну и пари ж он придумал" --- произвольные дополнения переводчика, без которых не состоя­лось бы никакой игры со словами Париж. В таком "произволе" суть творческого подхода к передаче каламбуров.
   Приведенные примеры, число которых можно значительно уве­личить, свидетельствуют о том, что переводчики, воссоздавая ка­ламбуры рассматриваемого типа,- обычно сохраняют имена собст­венные, являющиеся в оригинале основанием для игры слов, и саму форму игры, связанную с фонетическим созвучиями. Лишь в особо трудных случаях наблюдаются исключения из этого правила. Суть исключений состоит либо в замене исходного компонента другим именем собственным, в изменении формы каламбура (например, дается игра, основанная не на созвучии, а на полисемии), либо -- хотя это и случается крайне редко -- в отказе от "игры с именем".
   Манипуляция с заменой опорного компонента другим именем собственным производится главным образом, когда у персонажа литературного произведения есть какое-либо другое имя или когда речь идет о героях и богах греческой или римской мифологии, у ко­торых, как известно, бывает по нескольку синонимических имен (ср. Геракл, Алкид; Венера, Афродита; Диана, Артемида и т. п.).
   Весьма изобретательными в этом смысле оказались Ю. Б. Корнеев и Э. Л. Линецкая, переводя следующий абзац из Шамфора: "M. De Chaulnes avait fait piendre sa femme en HИbИ; il ne savait comment se faire peindre pour faire pendant. Mlle Guinault, Ю qui il disait son embarras, lui dit: "Faites-vous peindre en hИbИtИ" (20).
   "Господин де Шон, заказав портрет своей жены в образе Венеры, Никак не мог решить, в каком же виде ему самому позировать для парного портрета. Он поверил свои мнения мадмуазель Кино, и та посоветовала: "Велите изобразить себя Вулканом" (161).
   По-французски здесь дело в созвучии слова HИbИ (Геба -- богиня молодости и красоты у древних) и глагола hИbИter -- делать глупым, отуплять. По-русски словарную точность, видимо, не сохранить. Переводчики отыскали другой мифологический образ, передающий комическую пару: красавица-жена и глупо выглядящий муж. Что подходит для этой цели лучше, чем хромой рогоносец Вулкан рядом с красавицей Венерой? В русском тексте по сравнению с оригинальным изменилась форма остроты. Нет игры, основанной на созвучии; коми-
   208
  
   ческое заключается & намеке на внешность этой мифологической черты и щекотливые подробности их семейной жизни.
   В романе "Дон Кихот" происходит такой диалог между пастухом Педро и Рыцарем Печального Образа; "... cosa en todos los dМas de vuestra vida, aunque vivАis mАs aЯos que sama.
   Decid Sarra -r- replicС don Quijote, no pudiendo sufrir el trocar de
los vocablos del cabrero.
   Harto vive la sarna -- respondiС Pedro .,." (113).
   Пастух путает часотку (sama) с Саррой (Sana), женой библей­ского Авраама. Видимо, не найдя способа сохранить в каламбуре имя Сарры, Н. Любимов жертвует им, тем более что эта мифологи­ческая долгожительница никакой роли в романе не играет, и ее имя используется только лишь в приведенном контексте. Он строит игру слов на созвучии прилагательных древесный -- древний, ошибке в понимании слова древесный и неверном употреблении его в качест­ве определения к существительному старик. К сожалению, избран­ный Н. Любимовым ход привел к значительным амплификациям. Особенно это заметно в ответной реплике Педро, которая в ориги­нале предельно лаконична. Однако в целом изобретенный Н, Люби­мовым каламбур является заменой, в определенной степени компен-" сирующей отступление от буквального смыслового соответствия оригиналу. Читатель сам может убедиться в этом;
   " -- ... вы за всю свою, жизнь ничего подобного не услышите,, даже если сойдете в могилу древесным старцем.
   Не древесным, а древним, -- поправил его Дон Кихот; он не
мог слышать, как пастух коверкает слова.
   Я потому сказал древесный, что иное дерево любого старика
переживает, -- пояснил Педро... (о, XII, 108)"'.
   И вот, наконец, печальные примеры, еще раз подтверждающие, сколь трудно переводить каламбуры с именами собственными, осо­бенно если это имя или созвучие о ним непременно должно быть со­хранено в тексте. Даже такие виртуозные переводчики, как К>. Б, Кор­неев и Э. Л. Липецкая в двух случаях складывают оружие и прибегают
   1 Для сравнения привожу перевод этого отрывка, выполненный под редакцией Б. А. Кржевского и А. А. Смирнова (См.: Указ. соч.. С. 103--104):
   " -- ... вы Не услышите ничего подобного во всю жизнь, даже если проживете дольше, чем Сарна.
   Не Сарна, а Сарра, -- прервал его Дон Кихот, который не мог стерпеть, что пас­
тух так калечил слова.
   Да, но ведь Сарна еще живучей, -- возразил пастух.. ".
   209
  
   к одиозной формуле "непереводимая игра слов": "Un prИdicateur de la Ligue avait pris pour texte de son sermon "Eripe nos, Domine, a luto foecis", qu'il traduisait ainsi: "Seigneur, dИbourbonnez-nous" (158).
   Некий священник-лигер избрал темой своей проповеди слова: "Eripe nos, Domine, a luto foecis", которые он перевел следующим образом: "Господи, избави нас от Бурбонов." (с. 119 и прим. 85 на с. 271).
   В подлиннике действительно сложная игра слов построена на со­звучии имени королевской династии Bourbons, авторского неоло­гизма dИbourbonner (избавить вт Бурбонов) и глагола dИbourber (вытащить из грязи). Сходный пример встречается на с. 238 в анек­доте о господине де Мэме (фр. оригинал с. 288).
   б,
   формально необусловленный перевод каламбуров-созвучий
   Парадоксальная зависимость от иноязычной формы опорного компонента, как правило, исчезает при- переводе каламбуров, не свя­занных с именами собственными. Результирующий компонент по-прежнему созвучен опорному, но игра слов конструируется перево­дчиком с помощью только нарицательных слов родного языка. Как в оригинале, так и в переводе такие каламбуры обычно основывают­ся на омонимии, ошибках словоупотребления, "ложной" этимологи­зации, комических сопоставлениях созвучных слов и выражений. При формальном обусловленном переводе опорный компонент ав­торского каламбура оставался в русском тексте по существу неиз­менным. Зато результанта чаще всего придумывалась переводчиком без прямой смысловой связи с соотносительной лексической едини­цей оригинала. В переводном каламбуре сохранялась лишь общая семантическая направленность первоначальной словесной игры. Теперь же появляется возможность отступать от смыслового содер­жания, присущего в оригинале не только результанте, но и стимуля­тору. Однако предоставляемая свобода приводит к смысловому сближению авторского и переводческого каламбуров и не вызывает таких значительных отступлений от буквального смысла исходного каламбура, какие наблюдаются в игре с именами собственными. Это происходит потому, что переводчик получает право выбирать опор­ный компонент из одного или нескольких синонимичных рядов, что
  
   соответственно расширяет и выбор результант*!. Следует особо подчеркнуть общую тенденцию, характерную для перевода калам­буров-созвучий. Суть ее в том, что опорный компонент переводного каламбура обнаруживает, как правило, семантическое равенство или близость соответствующему слову оригинала, а результанта откло­няется от смысловой эквивалентности с сопоставляемой иноязычной единицей (степень отклонения выше в игре с именем собственным и ниже с нарицательными именами).
   В романе Сервантеса много "каламбуров-ошибок". В них слово-стимулятор нередко подразумевается или появляется в постпозиции по отношению к результату, но в любом случае оно известно, хотя бй понаслышке, персонажу литературною произведения, который в зависимости от правильности восприятия и понимания этой лексиче­ской единицы и, конечно, в связи с функционально-стилистическими намерениями автора перевирает, искажает или видоизменяет ее. Сан-чо Панса, безграмотные крестьяне и ремесленники безбожно ковер­кают мудреные слова, услышанные из уст ученых людей, либо, эти­мологизируя на свой лад, произносят вместо этих слов другие со­звучные им лексические единицы. Так рождаются смешные калам­буры, требующие от переводчика большой изобретательности.
   Переводческий прием, с которого целесообразно начать описа­ние, сводится к поиску двух созвучных слов или выражений обще­народного языка, могущих стать компонентами каламбура. Одно Из них, претендующее на роль стимулятора, подбирается как семанти" ческий эквивалент опорному компоненту иноязычного каламбура. Другое, выступающее в качестве результанты, подыскивается по созвучию первому и употребляется в несвойственном себе смысле, в непривычном контексте. Иначе говоря, -результанта представляет собой обычное слово, значение которого комично искажено. Резуль­тирующий компонент русского каламбура, как уже говорилось, мо­жет не являться смысловым эквивалентом соответствующего слова оригинала. Конечно, только аналитические цели, стоящие перед на­ми, позволяют расчленять подбор стимулятора и результанты. В сознании переводчика оба действия происходят одновременно, взаимообусловлено, опираясь на сложные, связанные между собой ассоциации.
   Ключнице Дон Кихота, не знавшей слова aventuras (приключе­ния), слышится будто он произносит venturas (счастье, удача) (744), и она никак не может взять в толк, почему эти свои плачевные по­хождения хозяин именует удачами. Н. Любимов построил каламбур
   210
  
   на созвучии слов приключение и облегчения (II, VII, 59). Причем в оригинале и в переводе опорный компонент подразумевается.
   Славный оруженосец уверяет Дон Кихота:
   " -- seЯor, ya yo tengo relucida1 a mi mujer a que me deje ir con vuestra merced...
   -- Reducida has de decir, Sancho,.. .que no relucida" (745).
   В переводе найдены слова с одинаковым корнем, но разными приставками, меняющими лексическое значение игровых компонен­тов:
   " -- Сеньор! Я уже засветил мою жену, так что она отпустит ме­ня с вашей милостью...
   -- Просветил должно говорить, Санчо, а не засветил..."
(II, VIU, 60).
   Комизм каламбура усиливается дополнительной ассоциацией: у глагола засветить кроме основного смысла 'зажечь что-нибудь' ('засветить свечку, свечу') есть еще и просторечное значение 'боль­но ударить кого-либо', реализуемое с дательным падежом ('засве­тить жене кулаком' и т. п.).
   КоЗопас Педро рассказывает Рыцарю Печального Образа о муд­рости пастуха-студента Хризостома, умершего от несчастной люб­ви: "...puntualmente nos decМa el cris del sol y de la luna..." (111-- 112). Дон Кихот поправляет его: "Eclipse se llama, amigo, que no cris, el oscurecerse esos dos luminares mayores..." (c. 111--112). В переводе игра на ошибочном словоупотреблении Иclipse-cris передана так:
   "; -- . .он нам точно предсказывал солнечные и лунные смятения.
   -- Потемнение этих двух светил именуются затмением а не
смятением, друг мой..." (м, XII, 107)
   Разговаривая с бакалавром КаррСако, Санчо упомянул о завеща­нии, которое нельзя отменить, и употребил вместо глагола revocar (отменять, аннулировать) глагол revolcar (опрокинуть, положить на обе лопатки) (750). У Н. Любимова эквивалентной заменой яви­лась игра "завещание с припиской -- завещание с опиской".
   Наличие в русском языке слов иностранного происхождения по­зволяют порой почти с буквальной точностью воспроизводить ино­язычные каламбуры.
   Хозяин постоялого двора, видя, что цирюльник и священник со­бираются сжечь два рыцарских романа, хранившихся у него в доме,
   1 Relucido -- блестящий, искрящийся; светлый (об уме), просветленный (о разуме у душевнобольных).
   212
  
   спрашивает: "-- Pues (C)por ventura...mis libros son herejes o flemАticos, que los quiere quemar. На что цирюльник отвечает: "CismАticos querИis decir amigo... que no son flemАticos" (395).
   В русском переводе читаем:
   " -- Что же, по вашему,... они еретические или флегматиче­ские, коли вы хотите их сжечь?
   -- Схизматические должно говорить, друг мой, а не флегмати­
ческие..." (I, XXXII, 336).
   Составные и сложные слова также обладают большими потенци­альными возможностями для воссоздания каламбуров.
   Племянница знаменитого идальго, обращаясь к цирюльнику Ни­коласу, называет рыцарские романы libros de desventuras (дословно: книги несчастий, неудач) вместо libros de aventuras (книги приключе­ний) (58). H. Любимов удачно обыграй несколько устарелое и при­обретшее шутливый оттенок слово злоключение --романы заключе­ний (I, V, 60).
   "Ошибки" в употреблейий устойчивых словосочетаний являются источником каламбуров-созвучий в языках оригинала и перевода. Один из фразеологизмов замещается созвучным ему словом, комич­но искажающим значение всей устойчивой лексической единицы.
   Как-то Санчо Панса пожелал следующее: "... querrМa que vuestra merced me sorbiese una duda...". Дон Кихот поправил его: "Asolviese quieres decir, Sancho..." (758)
   Во фразеологическом сочетании asolveer (absolver) una duda (рас­сеять сомнения) первый компонент заменен созвучным словом sorber (втягивать себя, поглотать), которое разрушает привычные внутрифразеологические связи и придает деформированному соче­танию смысл, противоположный первоначальному. В переводе все эти особенности подлинника сохранены:
   ",,.я бы хотел, что'бы вы, вапц милость,...посеяли во мне одно сомнение...
   -- Ты хочешь сказать, рассеял, Санчо..." (II, VII, 71).
Неизменным спутником переводчика, воссоздающего каламбуры
   рассматриваемого вида, остается словотворчества, формы которого
достаточно разнообразны. . ^
   Дрбродущный оруженосец коверкает слрво dСcil (послушный, покорный, покладистый), превращая его в fСcil (ископаемое) (745). В переводе он называет себя человеком поладистым вместо покла­дистым (II, VII, 59). Н, Любимов придумывает слово, внутренняя форма которого действительно более прозрачна, чем слова-эталона.
   213
  
   Новая лексическая единица кажется созданной по принципу "на­родной этимологии", и поэтому она весьма уместна в речах крестья­нина.
   Подражая Дон Кихоту, Санчо берет на себя смелость исправлять языковые ошибки своей жены: "Y si estАis revuelto en hacer to que decМs..." Муж прерывает супругу: "Resuelto has de decir, mujer, ...; y no revuelto" (734). Tepeca хотя и совершает ошибку, но она по-своему права, употребляя revuelto (запутанный, взбаламученный') вместо resuelto (смелый, решившийся на что-либо). В русском вари­анте на помощь приходит потенциальное слово, антонимичное опорному компоненту:
   " -- И если тебе уж так забезрассудилось...
   -- Заблагорассудилось должно говорить, жена, а не забезрассу­дилось..." (II, V, 50).
   Создаваемое переводчиком сложное слово тоже может оказаться очень эффектным в каламбуре. В главе X II части романа Саичо спешит сообщить хитроумному идальго о едущих на ослицах кре­стьянках, которых оруженосец собирается выдать за Дульсинею и ее придворных дам: "vienen a caballo sobre tres cananeas" (773). Вместо hacaneas (невысокие лошадки). У Н. Любимова читаем: "... едут они на...свиноходцах... Ты хочешь сказать -- иноходцах, Санчо" (II, X, 83). Переводчик ради большей выразительности каламбура не побо­ялся осмыслить непонятное слово cananeas.
   Не следует забывать также, что на крайний случай у переводчика есть возможность воссоздавать труднопереводимые каламбуры-созвучия с помощью игры слов, основанной на полисемии.
   В одной из юмористических зарисовок Шамфора есть каламбур ео рловами decouple (стройный, статный) и accouplИ (причастие от глагола accoupler -- совокупляться):
   "М. Le dauphin avait definМ le prince Louis de Rohan un prince affable, un prИlat aimable et un grand drСle bien decouple. II (M. De Nadaillac) repela le propos de M. Le dauphin en substituant А la fin le mot d'accouplИ А celui de decouple" (287).
   Переводчики отказались от игры на созвучии и использовали два значения русского глагола совокупляться:
   "Его высочество дофин сказал как-то, что в принципе Луи де Ро-гане подлинный вельможа и достойный прелат удачно совокупля­ются с большим повесой... (Господин) де Надайак... повторил фра­зу дофина, лишь слегка изменив ее: "Принц -- подлинный вельмо-
   214
  
   жа, достойный прелат и большой повеса, который удачно совокуп­ляется" (241),
   Своеобразным итогом этому разделу послужит пример, в котором варьируются рассмотренные способы перевода каламбуров-созвучий и которой лишний раз свидетельствует о том, что воссоздание словес­ной игры немыслимо без творческой изобретательности.
   Неизвестные всадники взяли и план Дон Кихота с его верным слугой и, ведя их в замок герцога, осыпали бранью незадачливых странников:
   "-- Вам не удрать, троглодиты!
   Молчать, эфиопы!
   Не сметь роптать, антропофаги!
   Не сметь стонать, скифы, не сметь таращить глаза, лютые
полифемы, кровожадные львы!"
   Санчо дорогою рассуждал сам с собой;
   "Разве мы проглоднты? Разве мы недотепы и бродяги? Разве мы уж такие анафемы? Нет, мне эти названия что-то не нравятся" (II, IXVIII, 585--586)'.
   В.
   перевод каламбуров, основных на полисемии
   У каламбуров созвучий опорный компонент и результанта всегда имеют фонетическое сходство друг с другом. Игра Же, основанная на полисемии, не связана с такой зависимостью. Как известно, суть ее в ином. Она возникает благодаря тому, что одна и та же звуковая словесная форма может иметь различное смысловое содержание. В речи обычно реализуется одно значение слова, благодаря чему достигается коммуникабельность, возможность воспринимать чужие мысли и высказывать свои. Но каждое слово многозначно и у него нередко бывают двойники-омонимы. И вот если в определенной
   1 -- ђCaminad, trogloditas!
   ђCallad, bАrbaras!
   ђPagad, antropСfagos!
   No os quejИis, escitas, ni abrАis los ojos, Polifemos matadores, leones carniceros!.,.
Sancho iba diciendo entre si:
   -- (C)Nosotros tortolitas? (C)Nosotros barberos ni estropajos? (C)Nosotros perritas, a quien
dicen cita, cita? No me contentan nada estos nombres (885).
   Примечание: cita- возглас, которым подзывают собак.
   215
  
   речевой ситуации реализуются, например, сразу два значения, при­сущих одной языковой форме, то в итоге может возникнуть калам­бур. Контекстуальные различия нарушают устанавливающееся в речи единство формы и содержания лексической единицы, обнару­живая ее семантическую неоднородность или противоречивость. В новой игровой конструкции результанта совсем не похожа на то, что мы видели в каламбурах-созвучиях. Она обладает собственными своеобразными характеристиками. По форме это либо то же самое опорное слово (в той же или иной лексико-морфологической форме) или словосочетание, употребленные в новом контексте и в новрм значении, либо омонимичное, слово или выражение. Стимулятор и результанта могут совмещаться в одном звуковом комплексе, употребленном единожды, и реализоваться поочередно благодаря меняющемуся контексту. В таких случаях роль ^онтекста огромна. Именно он обязывает воспринимать слово или оборот в двух значе-нцях,, апеллируя к их полисемачтичности, раскрывая двоякое содер­жание единой словесной формы.
   Естественно, что язык лишь предоставляет возможность для ка­ламбурных шуток, а осуществляется она в зависимости от конкрет-ндй ситуации. Теоретически любая многозначная лексическая еди­ница, любая омонимическая пара пригодны для каламбура, но "обыгрываются" они ради .комического эффекта сообразно конкрет­ным речевым условиям и функционально-стилистическим целям. Своеобразие результирующего компонента в таких конструкциях можно проследить на следующих примерах.
   В юмористической стенгазете "Рога и копыта", когда-то весьма популярной среди читателей "Литературной газеты", была помеще­на такая заметка: "Взятки педагога. Семь взяток на мизере взял пе­дагог Н. В. Бубнов, играя в преферанс". У двух одинаковых компо­нентов ("взятка") игровой конструкции, употребленных в разных грамматических формах, неодинаковое содержание, обусловленное меняющимся контекстом. В заголовке слово взятка воспринимается в своем основном значении -- "деньги или вещи, которые даются как подкуп должностному лицу", а во второй раз смысл иной: "кар­ты, взятые старшей картой или козырем". В другой публикации из того же раздела слово сидеть употребляется только раз, однако бла­годаря контексту поочередно реализуются два значения этого слова: оснрвное и производное -- "отбывать срок наказания". "12 стульев перетаскал на квартиру с работы завбазой Хватов. "Мне не брнльян-
   216
  
   ты, мне сидеть!" -- клялся он следователю, Желание Хватова удов­летворено".
   Подобным образом в каламбуре из той же "стенгазеты" исполь­зуются омонимы очки (единица счета в спорте) и очки (прибор для улучшения зрения или для защиты глаз): "Спорт. 20 очков из 20 возможных выбил гр. Хромов из города Зобруйска. В милиции он объяснил, что с детства не любил очкариков".
   Те же принципы "игры" наблюдаются и в каламбурах с устойчи­выми (фразеологическими) словосочетаниями1. Вновь все сводится к раскрытию двойного смысла, присущего одинаковому (словесно­му) комплексу. В приводимых ниже примерах фразеологизмы со­братья по перу и львиная доля неожиданно обретают не только зна­чение, закрепленное за устойчивым словосочетанием 8 целом, нд и прямой смысл, свойственный каждому слову в отдельности, t. e. в контексте "сталкиваются" значение свободного словосочетания и значение соотносительного с этим словосочетанием фразеологиче­ского оборота: "Мы с тобой собратья по перу", -- сказала орлу ку­рица; "Львиная доля успеха достается Дрессировщику"3.
   Даже самая общая характеристика русских каламбуров, основан­ных на полисемии, показывает, сколь широк диапазон для творче­ских поисков у переводчика. Воссоздающего подобную игру слов.
   Различия в объеме и характере значений соотносительных слов языка подлинника и языка перевода, иные Омонимические связи и разная образная основа фразеологизмов -- все это редко позволяет переводчику сохранять буквальную словарную точность при пере­воде таких каламбуров. Но сходство в европейских языках самих этих лингвистических феноменов -- полисемия, омонимия, фразео­логия -- дают переводчику возможность, отказавшись от передачи словарных соответствий между компонентами оригинального и пе­реводческого каламбура, сохранить главное -- саму игру как тако­вую, как стилистический прием автора, и ее общий смысл. Предпо­ложим, в оригинале писатель высмеивает с помощью каламбура ка­кой-то отрицательный поступок персонажа. В переводе каламбур сохраняется, и обращен он против того же поступка, но насмешка может возникнуть на основе иного образа, иных слов, смысл кото-
   ' В данном случае речь идет не о так называемом "разложении" (деформации, ви­доизменении) фразеологических единиц, а об использовании фразеологизмов без изменения их постоянных компонентов.
   2 Примеры из "Литературной газеты"
   217
  
   рых в отдельности не равен смыслу соответствующих лексических единиц оригинала.
   Смелая субституция и отказ от сохранения буквального смысла словесной игры подлинника (причем эта субституция и отказ могут быть более или менее частичными либо полными) -- вот что прино­сит успех переводчику, столкнувшемуся, казалось, с самыми "непе­реводимыми" пассажами.
   Воссоздавая каламбуры, основанные на полисемии, переводчик уже не прибегает к индивидуальному словотворчеству, он выбирает готовые речевые единицы из лексического фонда общенародного языка.
   Анализ конкретных примеров целесообразно начать с тех срав­нительно редких случаев, когда в переводе сохраняется, ,в той или иной степени, смысл слов оригинала и игра этим смыслом.
   Герцогиня советует Санчо, отправляющемуся управлять остро­вом, взять с собой осла, на что будущий "губернатор" не без ехидст­ва отвечает: "--.. .yo he visto ir mАs de dos asnos a los gobiernos, y que llevase yo el mМo no serМa cosa nueva" (1022).
   В переводе почти идентичная игра слов:
   " -- Возьми-ка ты осла с собой, Санчо.,. --сказала герцогиня..,
   -- А что вы думаете, сеньора герцогиня?... Я сам не раз видел, как посылали ослов управлять, так что если я возьму с собой своего, то никого не удивлю" (II, ХХХ1Ц, 297).
   Сравним также перевод двух отрывков из Шамфора:
   "Un homme de lettres, disait Diderot, peut avoir une maНtresse qui fasse dТS livres- mais il faut que sa femme fasse des chemises" (141).
   "Сочинитель, -- говаривал Диро, -- может завести себе любовни­цу, которая умеет состряпать книгу, но жена его должна уметь со­стряпать обед" (101). По-французски глагол faire может сочетаться с такими существительными, как книга, рубашка. В русском тексте вводится глагол состряпать и при нем дополнения: книга и обед.
   Труднее было воссоздать игру слов, переводя другие пассажи из того же произведения:
   "Le roi nomma M. De Navailles gouverneur de M. Le Duc de Chartres, depuis RИgent; M. De Navailles mourut au bout de huit jours; le roi nomma M. d'Estrade pour lui succИder; il mourut au bout de mЙme terme; sur quoi Benserade dit: "On ne peut pas Иlever un gouverneur pour M. le duc de Chartres" (256).
   218
  
   В оригинале игра идет на многозначности Иlever -- возвышать и воспитывать. В русском переводе она передается за счет полисемантичности глагола образовать:
   "Король назначил г-на де Навайля воспитателем герцога Шартр-ского, впоследствии регента. Через неделю после этого г-н де На-вайль умер, и король выбрал ему в преемники г-на д'Эстрада. Тот тоже умер приблизительно через столько же времени, и тогда Бен-серад сказал: "Видно, не образовался еще на свете человек, способ­ный образовать герцога Шартрского" (209).
   "Le marquis de Choiseul-la Baume, neveu de PevЙque de ChБlons, dИvot et grand jansИniste, estant trХs jeune, devint triste tout Ю coup. Son oncle, l'ИvЙque, lui en demanda la raison: il lui dit qu'il avait vu une cafetiХre qu'il voudrait bien avoir, mais qu'il en dИsespИrait. "Elle est donc bien chХfre? -- Oui, mon oncle: vingt-cinq louis". L'oncle les donna Ю condition qu'il vНt cette cafetiХre. Quelques jours aprХs, il en demanda les nouvelles Ю son neveu. "Je Irai, mon oncle, et la journИe de demain ne se passera pas sans que vous ne l'ayez vue". Il la lui montra en effet au sortir de la grand* messe. Ce n'Иtait point un vase Ю verser du cafИ: c'Иtait une jolie cafetiХre, c'est-Ю-dire limonadiХre, connue depuis sous le-nom de madame de Bussy. On conГoit la colХre du vieil ИvЙque jansИniste" (261).
   Во французском тексте "обыгрывается" двойное значение une cafetiХre (кофейница и продавщица -- подавальщица кофе). У рус­ского слова кофейница иная номенклатура значений. В нем нет нуж­ной связи "предмет -- лицо". Поэтому переводчикам пришлось час­тично изменить род занятий молодой особы. Она стала морожени­цей. У этой словоформы есть два искомых значения: "прибор для изготовления мороженого" (предмет) и просторечное -- "женщина, продающая мороженое" (лицо). Вот текст перевода:
   "Маркиз де Шуазель Ла Бом, юный племянник епископа Шалон-ского, убежденного янсениста и ханжи, вдруг очень загрустил. Дядя-епископ спросил у него, в чем причина такой меланхолии. Молодой человек ответил, что ему очень хочется заполучить одну морожени­цу, но на это нет никакой надежды. "А что, цена велика?" -- "Да, дядюшка: целых двадцать пять луидоров". Епископ дал племяннику деньги, но с непременным уеловием, что тог покажет ему мороже­ницу. Прошло несколько дней, и он поинтересовался, купил лиг уже маркиз предмет своих желаний. "Да, дядюшка, и завтра я обязатель­но покажу ее вам". И он действительно показал ее при выходе из церкви после мессы. Мороженица оказалось прехорошенькой --
   219
  
   только не той, -в которой вертят мороженое, а той, которая его про­дает. Впоследствии она стала известной под именем г-жи де Бюсси. Вообразите гнев старого янсениста!" (214).
   Принц Конти, спешивший к герцогине Орлеанской, зашел на ми­нутку к герцогу де Лозену, который принимал у себя двух весьма крупных женщин, подцепленных на ярмарке. Принц остался ужи­нать, а герцогине послал записку: "Je vous sacrifie Ю deux plus grandes dames que vous" (270). Grande dame -- и светская, знатная и боль­шая, крупная дама. Русское прилагательное высокая явно подошло переводчикам. "Я пожертвовал вами ради двух особ, еще более вы­соких, чем вы" (230).
   Примером смелой и удачной субституции является перевод ка­ламбура, основанного на многозначности глагола donner:
   "и a plu un moment Ю Madame la Duchesse de Gramont de dire que M> de Liancourt avait autant d'esprit que M. de Lauzun. M. de CrИqui recontre celui-ci, et lui dit: "Tu dНnes aujourd'hui chez moi. -- Mon ami, cela m'est impossible. -- II le faut, et d'ailleurs tu y es intИressИ. -- Comment? -- Liancourt y dНne: on lui donne ton esprit; il ne s'en sert point; il te le rendra" (176).
   Как-то раз герцогинс де Грамадон вздумалось заявить, что де Лит анкур не менее остроумен, чем де Лозен. Г-н де Креки встречает последнего и говорит:
   " -- Сегодня ты обедаешь у меня.
   Не могу, мой друг.
   Но так надо. К тому же в твоих интересах.
   Почему?
   У меня обедает и Лианкут. Ему отдали принадлежавшую тебе
пальму первенства по части остроумия, а он не знает, что с ней де­
лать, и, конечно, вернет ее тебе" (136).
   Сущность французского каламбура заключается в сопоставлении прямого (давать) и переносного (приписывать) значений глагола donner. По-русски давать простора для такой игры не открывает. Переводчики ввели фразеологизм пальма первенства. Внутренняя форма этого устойчивого оборота с абстрактными значением не по­теряла своей семантической связи с конкретным дерево, а последнее можно передать из рук в руки.
   Значительное отступление от смысла "обыгранной" в оригинале лексической единицы произошло при переводе историй о прусском короле Фридрихе II. Однажды монарх спросил одного из солдат, лицо которого было. .изуродовано щрамами: "В каком, это кабаке тебя так изукрасили?". Воин ответил: "Dans un cabaret oЫ vous avez
   220
  
   payИ votre Иcot, Ю Coline"1 (265). Payer son Иcot -- платить свою долю и участвовать в общем веселье. В переводе пришлось использовать два значения слова порция -- 'кушание на одного едока и доля, ко­личество чегр-нибудь': "Да в том же самом, где и вы получили свою порцию -- в Колине" (219).
   Выше говорилось, что в особо трудных случаях переводчик вы­нужден видоизменять формальную структуру авторской словесной игры: воссоздавать каламбуры-созвучия с помощью игры слов, ос­нованной на полисемии, или наоборот. Пример подобного несовпа­дения формы сопоставляемых каламбуров оригинала и перевода находим и в книге Шамфора:
   "On sait que M. de Luyne, ayant quittИ le service pour un soufflet qu'il avait reГu sans en tirer vengeance, fut fait bien tТt archevЙque de Sens. Un jour qu'il avait officiИ pontificalement, un mauvais plaisant prit sa mitre et l'Иcartant de deux cТtИs: "C'est singulier, dit-il, comme cette mitre ressemble Ю un soufflet" (178).
   "Как известно, г-н де Люин, получив пощечину и не решившись отомстить обидчику, был вынужден выйти из военной службы, после чего, почти сразу же, его назначили архиепископом Санским. В один прекрасный день, когда он служил торжественную мессу, некий сквер­ный шутник схватил его митру, растянул ее руками и воскликнул: "До чего же громко затрещала эта митра! Как от затрещины!" (137).
   По-французски суть каламбура в том, что митра у католиков на­поминает кузнечный мех (вот почему шутник растягивает ее рука­ми), а кузнечный мех называется soufflet, что одновременно значит и 'пощечина'. По-русски переводчики вышли из положения за счет фонешчеекош подобия: затрещать -- затрещина.
   Перевод игры слов -- это творчество, и поэтому вряд ли можно указать приемы воссоздания каламбуров, пригодные на все случаи жизни. Наша задача заключается не в том, чтобы установить незыб­лемые правила их перевода и разложить возможные способы вос­создания каламбуров по полочкам научной классификации. Нам хотелось определить только самые общие закономерности, связанные с формой каламбуров и путями их перевода, а также показать, что русский язык настолько богат, а мастерство нашей переводческой школы столь велико, что непереводимое почти всегда может быть переведено. Это вопрос лишь таланта и трудолюбия.
   ' Колин -- чешский город, под стенами которого прусский король был разбит ав­стрийцами.
   * * *
   Работа над переводом любого текста, делового или научного, га-. зетного или художественного, всегда остается творческим процес­сом. Она требует от переводчика знания сопоставляемых языков и определенных умений и навыков, а также непременного понимания того, что человеческий язык не только материальная форма мышле­ния, не только средство общения, но и хранитель всего познанного человечеством за всю историю своего существования.
   Язык впитал в себя культуру народа и потому одна из главных задач переводчика заключается в том, чтобы помочь своим соотече­ственникам понять других людей, у которых иной язык и иная куль­тура, способствовать, как сейчас любят говорить, диалогу культур.
   У языка есть всеобъемлющая и многогранная единица -- слово. Оно является, в конечном счете, основным языковым материалом, из которого создается любой текст на любом языке. Поэтому в по­собии именно слову было уделено столь значительное внимание.
   содержание Часть I
   1. О понятии "перевод", возникновение отечественной теории перевода,
   задачи и разделы переводоведения 5
   Тексты для перевода и их классификация 14
   Проблема эквивалентности и тип переводимого текста 18
   Модели процесса перевода 25
   Восприятие и воссоздание текста
   как этапы переводческой деятельности 29
   Фоновые знания и имплицитная информация 34
   Долговременная и кратковременная фоновая информация 42
   Часть II
   Характеристика и дефиниция слова в теории перевода 45
   Информативный объем слова 51
   а. экстралингвистическая и лингвистическая информация 53
   б. виды экстралингвистической информации 55
   в. виды лингвистической информации 59
   г. константная и окказиональная информация 60
   д. виды окказиональной, информации 61
   10. Закономерность лексических переводческих соответствий
   и межъязыковые соотносительные категории <>7
   Лингвистические и переводческие лексические сопоставления 77
   Виды межъязыковых переводческих лексических соответствий
(эквивалентов) 81
   Лексика, содержащая фоновую информацию 104
   а. бытовые реалии 104
   б этнографические и мифологические реалии 107
   в. реалии мира природы 107
   г. реалии государственно-административного устройства
   и общественной жизни (актуальные и исторические) 108
   д. ономастические реалии 109
   е. ассоциативные реалии ПО
   "Экзотизмы" и окказиональные заимствования 112
   Способы перевода слов-реалий 117
   Неологизмы и окказиональные слова в оригинале и в переводе 12'.
   Архаизмы в оригинале и в переводе 137
   Имена собственные в оригинале и в переводе 149
   а. обычные имена собственные 149
   б. смысловые имена собственные 160
   Фразеологические единицы в оригинале и в переводе 180
   Игра слов в оригинале и в переводе 198
   а. формально-обусловленный перевод каламбуров-созвучий. 20!
   б. формально-необусловленный перевод каламбуров-созвучий 210
   в. перевод каламбуров, основанных на полисемии 215
  
   Венедикт Степанович Виноградов
   ВВЕДЕНИЕ В ПЕРЕВОДОВЕДЕНИЕ (общие и лексические вопросы)
   Макет подготовлен И.О. Игнатьевой
   ЛРN021337 от 30.0499г,
   Подписано в печать 41001г. Бумага газетная. Формат 84x108/32. Гарнитура Тайме. Печать высокая Усл. печ. л. 11 76 Тираж 3000 экз. Заказ N 2701
   Издательство Института общего среднего образования РАО 119435, г. Москва, ул. Погодинская, 8.
   Отдел реализации тел. 248-09-62.
   Отпечатано в полном соответствии с качеством предостааленных диапозитивов на
   издательско-полиграфическом предприятии "Правда Севера"
   163002, г. Архангельск, пр. Новгородский, 32.
Оценка: 3.57*24  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"