Это сейчас уже забыли, кто такие на самом деле "скитальцы", после открытия генератора псионного поля, когда необходимость в людях, обладающих определенными психическими и умственными способностями, отпала. Во времена же первых пси-двигателей, которые управлялись пилотами-операторами - скитальцами, во времена начала дальних полетов - они были бесценными людьми. Их было очень мало - людей, которые становились скитальцами, которые вообще способны были ими стать. Некоторые задатки способностей были примерно у пяти процентов населения. Казалось бы, довольно много. Но из этого "много" только один процент людей мог развивать свои способности, у остальных же они так и оставались задатками. И лишь единицы могли психологически выдержать период обучения и дальнейшую работу по специальности.
Профессия "скиталец", наверное, самая тяжелая из всех, какие только придумывал человек за долгое время своего существования. Но, отчасти, это обстоятельство компенсировалось тем, что скитальцы были самыми почитаемыми людьми. Их физическое и психическое здоровье старались оберегать самым тщательным образом. Они были обеспечены всем, но, тем не менее, редко какой скиталец дотягивал до заслуженного отдыха, хотя работали они не более 15 лет, и уже в 35 уходили на заслуженный отдых и могли посвятить себя любой сфере деятельности или любой степени безделья, которую пожелают. Тем не менее, многие из них сходили с ума, некоторые погибали во время полета, а вместе с ними погибал корабль со всеми пассажирами и экипажем.
Их отбирали еще маленькими детьми, при помощи тестов, через которые должен был пройти каждый новорожденный. Воспитывали специальным образом, развивая заложенные в них природой уникальные способности, прививали им мысль о величайшей необходимости их работы для всего человечества, об ответственности за миллионы жизней пассажиров кораблей, которые им предстояло пилотировать.
Это было тогда, когда люди ценой неимоверных усилий скитальцев прорывались в дальний космос.
***
- Здравствуйте. Вы недавно здесь?
Смуглый парень со смеющимися морщинками около глаз облокотился о барную стойку летного персонала. Этот бар получил народное название "стекляшка" из-за столов со стеклянными столешницами. Улыбка этого молодого и веселого парня пела о новом дне и множестве приятных дел, которые его ожидали. По крайней мере, так казалось стоявшей за стойкой девушке, к которой он обращался. Девушка немного смутилась. Неделя на такой, казалось бы, простой работе продемонстрировала ей множество тонкостей и нюансов, которые пока не поддавались осмыслению. Оказалось, чтобы хорошо работать в баре, нужно было знать каждого посетителя как минимум в лицо, лучше еще и по имени. Кроме того, иметь представление о профессии и рабочем расписании каждого посетителя, а так же о его привычках и кулинарных пристрастиях. Управляющий - душа-человек, фактически дежурил рядом за дверью и в случае даже намека на затруднение новой сотрудницы сразу же приходил на помощь.
- Да. Я всего неделю тут работаю.
В ее исполнении эта фраза прозвучала извинением.
- Ничего. Я вот тут уже пять лет, и все еще не в своей тарелке. Привыкните.
Из-за двери за стойкой показался небольшой полненький человек.
- Что у тебя тут, Ирочка?
Парня по другую сторону он вроде как сначала и не заметил. Только сделав два шага в сторону своей сотрудницы, поднял глаза.
- А, это ты Вася. Ну что, кто у нас сегодня?
- Сашка.
- Печник?
- Да.
Улыбка на лице парня уступила место сосредоточенности. Лишь смеющиеся глаза оставались прежними.
- Две воды?
- С ближнего озера есть?
- Ира, налей молодому человеку два стакана воды вон из той банки и отнеси, пожалуйста, за второй столик.
Ира без промедления, даже, пожалуй, несколько поспешно, бросилась исполнять распоряжение начальства. Она уже знала, что сейчас все надо сделать в точности и без лишних вопросов. Объяснения будут потом. Пауль (отчества управляющего она так и не узнала потому что тот вежливо но твердо отказался его сообщить новой сотруднице, и просил называть его на "вы" и по имени) все очень подробно объяснит потом, снабдив свои пояснения целой кучей дополнительной информации, которая может пригодиться при общении с посетителями.
Парень, которого звали Василий, развернулся и направился ко второму стеклянному столику, коих перед барной стойкой было не меньше пары десятков. Нет, на столиках не было никаких номеров, но за долгие годы работы зала, принимая во внимание постоянство клиентуры, каждый столик имел всем известный номер, а три столика - даже собственные названия.
Пока Ира наполняла стаканы водой, полненький Пауль вполголоса сказал ей что-то и быстрым шагом направился к столикам посетителей, которых было не больше дюжины, сидящих за столиками по двое и по трое. Склонившись над одним из столиков, он что-то быстро произнес посетителям. Три человека молча поднялись и отправились за деревянные столы в другом конце зала. У другого столика процедура повторилась. Еще трое, не прерывая увлеченной беседы, удалились в том же направлении. В баре осталось пять человек, не считая посетителя за вторым столом, перед которым Ирина уже поставила стаканы с водой.
Василий сидел, устремив взор сквозь стекло, за которым простирался небольшой газон, заросший аккуратно подстриженной травой, а дальше - бетонка стартовой. Многогранный аквариум размером с футбольное поле. В разных концах три барных стойки со столиками перед ними. Несколько диванов и кресел вдоль прозрачных стен. Небольшой фонтанчик в центре. Так, в общий чертах, выглядел интерьер зала для летного состава и персонала космопорта. Бар для летного персонала находился ближе всех к фонтану. Бар с деревянными полками, деревянной стойкой и деревянными же столиками перед ней был расположен вдоль прозрачной стены, сквозь которую сейчас смотрел Василий. Где-то в дальнем углу зала за его спиной остался еще один бар, в котором предпочитал отдыхать администраторский состав, а так же назначались официальные и полуофициальные встречи.
Периферийное зрение ловило слева за стеклом желтое тело мягко переступающего массивными ногами погрузчика. Широкоплечий работник грузовых ангаров эмоционально жестикулировал, стоя неподалеку от погрузчика, и пытался уже не в первый раз добиться от стажера идеального управления громоздкой машиной.
- Петька! Ты опять дергаешь! Сколько раз уже тебе показывал.
- Извините, Матвей Павлович.
- Извините... И на тренажере отрабатывали, и хоть бы тебе что. Ну ничего в руках не откладывается. Ладно, вылезай, пойдем чайку выпьем с булочками...
В стеклянный зал вошел худой бледный человек в форменной куртке дальних звездных сообщений и направился к стеклянному бару, к столу номер два. На ходу он пересчитал посетителей за столиками, которых было ровно пятеро. Он улыбнулся своим мыслям: "Пять - это хорошо, это к удаче".
Высокий и широкоплечий Матвей Павлович повернулся было ко входной двери.
- Хотя, стой! А ну-ка, давай обратно. Не там мы погрузчик поставили, сейчас переставишь.
Молодой еще совсем стажер Петька сделал было удивленные глаза, но перечить не стал и снова сель за управление.
- Давай, давай, вон к той доске мемориальной. Встань так, чтобы ее полностью загородить, чтобы не видно ее было.
Матвей Павлович суетился, как при приеме важного груза. Стажер Петька ничего не понимал, но выполнил поручение добросовестно.
- Во! Отлично, можешь вылезать. Пойдем.
- Матвей Павлович, а зачем это?
- Что зачем?
Наставник, не оборачиваясь на своего ученика, широкими шагами направлялся к автоматической двери зала.
- Ну, погрузчик напротив доски мы зачем поставили?
Петька, переходя с шага на легкую трусцу, еле поспевал за своим учителем.
Они вошли в зал.
- Вон, видишь в стекляшке за вторым столиком двоих?
Петька уставился в сторону стеклянного бара, будто в первый раз его увидел.
- Д-да, - с опаской произнес он.
- Да... Вот тебе и да. Скитальцы это. Рейс сегодня, понимаешь... - и направился к деревянной стойке.
Бар для работников космопорта имел, в отличие от стекляшки, собственное официальное название и в народе именовался именно так - "Под дубком". Петька пару секунд задержался взглядом на двоих за вторым столиком и бросился догонять Матвея Павловича.
- Зоя, красавица моя, дай нам, пожалуйста, два чая зеленых и две булочки с корицей.
- Что, Матвей Павлович, как всегда, обучению не поддается? - молодая девушка с короткой огненно рыжей стрижкой задорно улыбнулась.
- А-а-а... - махнул рукой Матвей Павлович и развернулся в сторону столиков, чуть не сбив с ног подоспевшего стажера.
Тот выровнял сбившуюся было траекторию своего движения и направился к столику, увлекаемый авторитетом старшего. Сел напротив и выдал прежний вопрос, ответ на который его до сих пор не удовлетворил:
- Так а зачем мы поставили погрузчик туда, ну, напротив доски?
Все тело его подалось вперед и требовало ответа своей выразительной позой. Молодость и осознание ответственности дела, которому он только учился, расцвечивали мир в яркие краски, которыми рисовались увлекательнейшие картины будущего. Мир был полон и красочен и каждую минуту преподносил новую глубину, новых людей и вовлекал в новые события.
- Видишь ли, Петр... - тон Матвея Павловича стал назидательно-задумчивым.
- Дело в том, что скитальцы очень суеверные люди.
Зоя принесла на подносе чай с булочками и, получив на свою улыбку благодарный кивок обоих посетителей, удалилась.
- Так вот. Они очень суеверные люди, и когда они идут в рейс, каждая мелочь, каждая незначительная деталь, которой бы ты не придал никакого значения, может вывести скитальца из равновесия. А скиталец, который не владеет собой в полной мере, это на девяносто процентов - тысячи человеческих жизней. Понимаешь?
- Н-не очень...
- На той доске, которую мы с тобой прикрыли погрузчиком, имена скитальцев, которые уходили из этого порта в рейс и не вернулись. Для любого скитальца увидеть, даже хотя бы краем глаза заметить эту доску перед вылетом, считается приметой, которая сулит большие неприятности.
- Но почему бы ее тогда не закрывать какой-нибудь специальной ширмой?
Молодой Петр без удивления принял слова о суеверности скитальцев, поскольку об их чудачествах был уже наслышан, но вот сама технология подтасовки примет его несколько озадачила. Будучи человеком весьма практичным, он сразу же построил в голове схему автоматизации процесса - диспетчер знает расписание вылетов, ставим под доской потайную выдвижную ширму, при появлении скитальцев дается команда на подъем ширмы. Или даже можно в программу сканера автоматических дверей на выходе заложить возможность распознавания эмблемы скитальцев. Скиталец подходит к двери, ширма поднимается. Этими своими идеями он тут же поделился с наставником. Тот ухмыльнулся:
- Видишь ли, Петр... - опять тот же назидательный тон, который несколько раздражал молодого стажера, о чем, в свою очередь, прекрасно знал Матвей Павлович, но, тем не менее, всякий раз в баре не отказывал себе в удовольствии преподавания небольшой лекции стажеру.
- Дело все в том, что все должно быть как можно более естественно. Все эти твои ширмы, шторы, занавески - это все совсем не то. Скитальцу нужно видеть, что вот совершенно случайно мемориальной доски не видно, что-то загораживает ее от его взора. А если специально завесить - это не то. Для него это не жизнь так распорядилась, это люди так постарались. В момент, когда он идет на взлетную полосу, для него важно, как складывается мир вокруг него, что он шепчет ему в душу и как приветствует. От этого зависит все его дальнейшее отношение к миру и поведение. От этого зависит его самоконтроль. А во время полета самоконтроль скитальца, как я уже тебе говорил, оценивается тысячами жизней, - широкоплечий наставник ухмыльнулся своим воспоминаниям и тут же поделился ими со стажером:
- Помню, как-то, я тогда уже сменился и сидел с ребятами "Под дубком", подбегает к нам быстрой рысью Пауль - ну, менеджер стекляшки, толстенький такой. "Выручайте, мужики! - говорит, - Доску забыли прикрыть". Ну мы впятером из за столика... А дождь тогда был скажу, я тебе... Мартин сбегал, какой-то кусок пластика полтора на полтора приволок. Вот мы и стояли вокруг этого листа пластика, прислонив его к доске, и делали вид, что что-то увлеченно чертим и обсуждаем, пока скитальцы не прошли. Та еще комедия была.
Матвей Павлович уже забыл о воспитательном моменте и нравоучительном тоне, и все слова его и жесты шли от души, эмоционально. Сейчас он был как на работе - настоящий. Петька внимал наставнику со всем тщанием. Тот, в свою очередь, не заставил молодого ждать историй и начал рассказывать о временах семилетней давности - прибытии дальней экспедиции с экзопланеты, доставившей на Землю, наряду со всем прочим, несколько десятков ящиков с биообразцами. Они так увлеклись беседой, что не заметили, как двое скитальцев, допив свою воду, встали из-за стола и направились к двери рабочего персонала, а не к двери, через которую на взлетную площадку выходил летный состав. Проходя мимо "Дубка", смуглый Вася весело окликнул увлеченного своим рассказом Матвея Павловича:
- Привет, Палыч!
Тот прервал монолог и повернулся в сторону идущих.
- Привет, Лось!
- Мы сейчас... Только туда и обратно. Ты готовься. - Василий подмигнул широкоплечему грузчику.
- Об чем разговор, Вася! Все уже охлаждается. Так что поторопись, а то замерзнет в камень.
И они оба засмеялись. Петька не понял ничего из этого диалога, но, видя улыбку на лице второго скитальца, тоже улыбнулся для поддержания атмосферы веселости. Василий и Матвей Павлович отсалютовали друг другу, и двое скитальцев продолжили свой путь. Дверь выпустила их из зала, и они направились к газону. Петька наблюдал, как Василий, которого Матвей Павлович почему-то назвал лосем, вышел на край взлетного поля и сел прямо на траву. Рядом с ним опустился второй скиталец.
- Не пялься так, не в зоопарке, - буркнул из-за плеча стажера его наставник.
Петя нехотя повернулся:
- А о чем это вы говорили? И почему Лось? Это фамилия у него такая?
- Нет, Лось - это кличка у него такая... Он сам тебе расскажет, если выдастся такой случай. А говорили мы... Да не важно. Потом сам все узнаешь и увидишь. Васька - он вообще хороший очень, надежный. Веселый всегда...
Матвей Павлович задумался о чем-то. Взгляд его уперся в середину стола, но обращен был куда-то сквозь. Воспоминания были, во всяком случае, не из веселых. Петька даже и не видел раньше такого отрешенного выражения лица у своего наставника. Так они сидели с полминуты. Молодой стажер не решался влезать со своими неуместными сейчас вопросами. Матвей Павлович сам оторвался от своих мыслей и невесело произнес:
- Ладно, вечер воспоминаний будем считать оконченным, равно как и обеденный перерыв. Пошли работать, любознательный ты мой.
И тут же, погрозив ему пальцем, шутливым тоном добавил:
- Но если ты опять дергать будешь, то ты у меня себе задницу на тренажере до мозолей натрешь!
Бледный и худой Саня по прозвищу Печник достал из нагрудного кармана обломок красного кирпича и вывел перед собой на взлетке число пятнадцать. Вася смотрел на этот ритуал задумчиво и печально, не оторвав взгляда от рисунка даже тогда, когда его напарник убрал кирпичик в карман. Саня перевел взгляд на небо и через некоторое время спросил задумавшегося напарника:
- Вась, а почему у тебя нет талисмана?.. Или он все-таки есть, только его никто не видел?
Тот поднял взгляд и неопределенно махнул рукой:
- Да... Долгая история, еще с интерната. Я тебе потом ее расскажу.
- Интересно будет послушать. У всех наших есть талисманы, а у тебя нет. Ты единственный такой, наверное, Фома неверующий, бесталисманный.
Печник улыбнулся. Вася поднял глаза к небу и неожиданно весело произнес:
- А у Мавра старый ботинок.
- Что - старый ботинок?
- Талисман - старый рваный ботинок.
Задорные морщинки в уголках глаз вернулись на лицо Васи.
- Представляешь? Он вот тут снимает ботинок с левой ноги и надевает свой старый башмак, а тот выкидывает за спину. Ботинок каши просит, большой палец из него торчит, а Мавр достает веревочку, аккуратно подвязывает подошву к башмаку и шлеп-шлеп по полю до транспорта. Представляешь комедию - в разных ботинках. Так и летит в нем до самого места. Особенно забавно наблюдать лица пассажиров, когда он мимо них проходит.
Васька рассмеялся.
- А у тебя вот - кирпич. И где ты их только берешь, эти кирпичи?
- Сам делаю. Глину замешиваю, обжигаю...
Они замолчали, отведя взгляд друг от друга, и в две пары глаз уставившись в небо.
- Ну что, пошли?
- Пошли.
Они поднялись с газона и направились к своему транспорту, ожидавшему их метрах в двухстах. Два скитальца, пилот и его дублер-напарник. Погода удалась на славу - легкий ветерок и пасмурное небо, обещающее к вечеру дождь. Еще одна хорошая примета для скитальцев.
Двести метров до транспорта, который за час доставит их на орбиту на корабль, далее - трое суток маневров для выхода в исходную точку отправления, а потом уже все будет зависеть от одного человека - Сашки Печника. Василий был в этом рейсе дублером. Фактически от него ничего не зависело. Когда включаются пси-двигатели, все зависит лишь от одного человека на корабле - пилота-оператора. Все остальные в это время погружены в глубокий стазис. От скитальца зависит, дойдет ли корабль до нужной цели, и лишь двое на корабле могут заставить двигатели доставить туда корабль и его пассажиров. Сашка, конечно, мог в случае необходимости передать управление своему дублеру, но на совершение такого поступка требовались очень веские причины. Транс, в котором находился скиталец во время всего полета, нельзя было прерывать, пока корабль не дойдет до места назначения. Во время прерывания полета пилот-оператор в девяноста случаев из ста повреждался рассудком. Поэтому такие случаи передачи управления в полете случались очень редко и лишь в случае, когда скиталец был уверен, что не доведет корабль до места назначения.
Сашке было двадцать семь, и он был скитальцем второго класса.
Для каждого человека его профессии вести корабль сквозь пространство было лишь некоторым ощущением. Для кого-то это означало бесконечно долго идти по пустыне, не останавливаясь ни на шаг и испытывая при этом мучительную жажду и одиночество. Для кого-то бесконечный бег и страх, который отнимает все силы. У кого-то огонь. Как бы то ни было, это всегда было очень болезненно и опасно. Любая секундная слабость могла толкнуть человека через черту, которая отграничивала жизнь от смерти. Сашка, выводя корабль в открытый космос, погружался в мир, где не было места энергии, не было тепла и не было чувств, не было ничего, кроме холода, снега и льда. Холод, который пронизывает все, подчиняя себе жизнь и смерть, сковывает электроны на их орбиталях и лишает атомы всех степеней свободы. Абсолютный всепоглощающий холод, проникающий даже в душу, пронзая ее своими ледяными иглами. Холод был частью его жизни, наверное, даже основной частью. Он садился на обжигающий снег, разводил костер, и, собрав волю в кулак, своим желанием заставлял гореть огонь. При этом он физически чувствовал, как тепло тела перетекает в языки пламени. Пока горел огонь, корабль двигался в нужном направлении.
Сашка погрузился в кресло пилота-оператора. Слева деловито суетился инженер, последний раз проверяя работу систем и калибруя датчики. Справа стоял Вася Лось. Прошло минут пять, и инженер кивнул Васе, мол - все в порядке. Тот положил руку на плече напарнику.
- Ну, легкого пути, скиталец.
Прозвучал сигнал на погружение в стазис. Сашка сосредоточился. Через три часа прозвучит сигнал для него и начнется работа.
Всякий раз, когда он выходил в пространство, он испытывал невыносимую боль, раздирающую на части его душу, и сегодня не было исключением.
Корабль следовал к недавно открытой и заселяемой планете. На нем находилось, не считая семи человек экипажа, семьсот различных специалистов, которые должны были подготовить плацдарм к прилету колонистов и попутно провести некоторые дополнительные исследования. Все путешествие должно было занять три земных месяца, включая двухмесячное пребывание на планете.
Наконец боль успокоилась, вернее он успокоил ее до той степени, чтобы можно было нормально ощущать и мыслить. Глазам открылась уже знакомая картина: снег и лед до самого горизонта. Да и был ли на самом деле горизонт? Небо было такого же цвета, как земля под ногами, они плавно переходили друг в друга, и о существовании какой-либо линии, разделяющей их, можно было только догадываться. Просто так было легче думать об этом ледяном аде, разделяя его на небо и землю, обозначая для себя горизонт. Так появлялось хоть что-то родное. Сев на лед там, где стоял, он закрыл глаза и попытался расслабиться и сосредоточиться на необходимости делать то, что он должен был сделать. Наконец у него это получилось. Замерзшие пальцы ничего не чувствовали и не слушались. Кое-как он достал из сумки несколько щепок, сложил их шалашиком и зажег спичку, щепки загорелись, и, укутавшись в одежду, которая все равно не помогала, сжавшись в комок, он сел наблюдать за огнем. Мысли - вероятно, от холода - сбивались в один бесформенный комок, в центре которого все время оказывалась одна и та же мысль, и это не прибавляло приятных минут их обладателю. "А как было хорошо еще два месяца назад" - это не давало ему нормально сосредоточиться на главном в этот момент - чувстве ответственности за жизни пассажиров его корабля.
Закрыв глаза, он увидел закат на теплой реке в джунглях, где провел последние полгода отдыха, которые полагались ему после очередного рейса. Это было на одной из тех теплых планет, которые люди заселяют только на полюсах, где температура не достигает таких пределов, что становится невозможно терпеть. Это было прекрасно. Ему дали дом на берегу реки, и все это время они занимались только тем, что купались, загорали и предавались любви. Жизнь тогда казалась прекрасной и нескончаемой. У него все было в это время: дом, жена и тепло, которым он не мог насытиться. Были рассветы, которые приносили с новым днем новую радость. Были закаты, которые обещали тепло завтрашнего дня. Последний закат он запомнил особенно хорошо. Долгий красный закат и ее силуэт...
Костер почти потух. Окружив его своими ладонями, он сосредоточился, и через некоторое время тот загорелся снова бездымным пламенем, почти не дающим тепла. Лицо застыло окончательно, ресницы и брови покрылись инеем, ног по щиколотку он уже не чувствовал. Каждый вдох обжигал легкие. Начинало клонить ко сну...
В минуты, когда ты счастлив, ты думаешь, что счастье твое никогда не кончится, а если и допускаешь к себе такую мысль, то лишь на мгновение, и когда счастье покидает тебя, то долго не верится, что оно тебя действительно покинуло. А может, это и не было счастьем, может, счастье - это сказка, которую мы придумали для себя, чтобы не так было скучно жить, и он поверил в эту сказку. Его сказкой было тепло, он знал цену ему, потому что видел и ощущал настоящий холод. Он умел ценить тепло, как никто другой в нашем мире. Тепло, что согревает вам душу, когда вы влюблены, и эта любовь, как вы думаете, взаимна. Просто тепло от камина, живое тепло дерева, которое, сгорая, отдает его нам. Тепло родных, которые рады тебя видеть. Он стремился к этому теплу, и впитывал его как губка, возвращаясь из полета. Ему было хорошо даже от одной мысли о том, что его кто-то ждет, что рядом есть человек, который согреет его в любой момент...
Огонек на снегу начал затухать, и он попытался отвлечься от образов, которые так не вовремя начали всплывать в его мозгу. Поддерживать огонь - вот его главная задача на данный момент, и тренировки, приводившие его в бешенство в детстве, сделали свое дело. Он научился управлять своими чувствами и мыслями, и сейчас, без особого труда переключился на свой костер. Тот начал разгораться. Образы возвращались, он отгонял их как назойливую муху, но они все равно возвращалась. Он хотел стереть их из мозга, но на это у него уже не хватало энергии, и образы всплывали снова и снова...
Вспоминались те минуты, когда он видел ее в последний раз. Вспоминались слова, которые она говорила, которые говорил он ей, ее взгляд, надежда, которая засела в тот момент в его душе и долго не покидала его. Да она и сейчас не совсем его покинула. Надежда на то, что это какая-то минутная слабость, что она просто устала, что через пару дней она вернется... Но она не вернулась. Ком подкатил к горлу, и это было не в первый раз за последнее время. Захотелось плакать, прижаться к матери... Перед глазами всплыло лицо матери, но не то жизнерадостное лицо, которое он так хорошо помнил, а то белое как мел лицо в гробу, которое он видел в последний раз, и больше уже никогда, шесть лет назад. Это отрезвило. Он вспомнил, где находится, и открыл глаза. Вокруг был все тот же снег и небо, не отличавшееся от него ни чем. Тяжело вздохнув, он снова прикрыл глаза, так как его огонь вроде пока не думал затухать.
Мать любила его, и он любил ее, но это было не то, это было так обычно, так естественно..., совсем не то, что любовь к женщине, к такой женщине, какой была его жена. Эта любовь раздувала в нем костер страсти, согревала его, накрыв мягким одеялом нежности... Это было неописуемо. Когда он вспоминал, захватывало дух и щемило сердце. А теперь ничего этого нет и больше не будет. "Она ведь любила меня, во всяком случае, говорила что любила. А когда она сказала, что не может больше так жить - жить со скитальцем, то плакала, или мне сейчас кажется, что я видел слезы в ее глазах..."
Он очнулся от того, что начал заваливаться набок. Кое как восстановив сидячее положение (ног и рук он уже не чувствовал совсем), он попытался встать, но без особого успеха. Костерок не успел затухнуть, времени прошло еще не так много, хотя непонятно, сколько на самом деле прошло времени. Кутаться и собираться в комок он уже не стал, это все равно не помогало, да и ему было все равно, до того времени, когда он уже не сможет контролировать свои мысли, было еще далеко, и он знал, что успеет довести корабль до места назначения.
На память пришли минуты, когда они сидели вместе обнявшись, просто сидели и ничего не делали, ничего друг другу не говорили, и это было прекрасно. Боль начала разрывать его душу, и он понял, как замерзла его душа в созданном им же царстве холода и снега. Внезапно ему захотелось чаю, просто горячего чаю. Перед глазами на некоторое мгновение появились ее руки с чашкой, и растворились на фоне белого колючего неба, а может, это был снег.
Посмотрев на огонь, он заставил его разгореться с новой силой. Близилась минута прибытия, он это чувствовал. Скоро все это кончится. Он попробовал приоткрыть рот, но губы примерзли друг к другу, и он отбросил эту затею. Появилось знакомое чувство, что всегда приходило к нему перед тем, как полет завершится - чувство абсолютной усталости и нежелание даже дышать.
Неожиданно на смену старой, надоедливой и мучительной мысли пришла давно забытая полудетская мысль, что он рожден для вечной зимы. Это его несколько удивило. Эта мысль даже как-то успокаивала. Он понял, что так оно и есть, и что тепло, которое он так долго искал, душевное тепло, которое он, как ему казалось, нашел и потерял заново - это не для него, и он не создан для тепла.
Корабль прибыл к месту назначения, он почувствовал это. Это чувствует каждый скиталец. Не нужно больше поддерживать огонь. Нужно встать и идти, выходить к свету, к теплу, к людям, которые будут благодарить и воздавать почести за его нелегкий труд, от которого зависят их жизни...
Она уходила, повернулась к нему спиной и уходила в даль, а он смотрел ей вслед. Сначала была только грусть, затем появились слезы. Она уходила из его жизни, из памяти, из его мыслей и чувств к горизонту, которого не существовало. Слезы застывали на щеках в маленькие льдинки, которые падали на все еще горевший огонь. Они плавились на еще не потерявшем жизнь пламени и с шипением отнимали у него последнее...
Он встал. Поднял ничего не чувствующую руку к лицу. Корочка льда рассыпалась под его пальцами. Посмотрел в сторону несуществующего горизонта, туда, куда ушла она, и пошел. Он встал и пошел, но не туда, куда звало его тепло...
Вася открыл глаза. Как он любил эти минуты возвращения. Другие люди жалуются медикам на слабость в ногах, озноб, возникающий при выходе из стазиса, а ему это нравилось. Он чувствовал в эти минуты умиротворение. Вася сладко потянулся и встал. Его отсек (ему полагался персональный отсек) наполнился голосом: "Дублера скитальца Василия Горного просят явиться в рубку управления. Дублера скитальца..." Он уже выходил из отсека. "Что-то не так, что-то случилось. Неужели что-то с Сашкой?" Фраза, доносящаяся из динамиков, была нехарактерной для первых минут пробуждения. Торопливым шагом он вошел в рубку:
- Что случилось, Николай Карпович?
Машинально он обернулся налево, где за прозрачной голубоватой панелью находилось рабочее кресло пилота-оператора. Сашка находился в кресле. Его глаза были закрыты, тело неподвижно. Лицо - белая маска.
- Что с Сашкой? Мы на месте? Почему он до сих пор в трансе?
Командир корабля мягко взял его за локоть:
- Пойдем.
Они прошли к креслу скитальца.
- Я полагал, что, возможно, ты прояснишь ситуацию.
Николай Карпович обошел кресло.
- Мы обнаружили его в таком состоянии сразу же после выхода команды корабля из стазиса. Никаких повреждений. Температура тела - один градус по Кельвину. Медик говорит, что на Земле его можно отогреть, такие операции уже проводились. Но само его состояние на данный момент мы объяснить не можем. Тело не поглощает тепло и не охлаждает окружающие объекты. Температуру удалось определить только по внутренним датчикам. В общем - непонятно.
Василий положил ладонь на белую щеку скитальца. Щека была чуть прохладной и абсолютно каменной...
***
После возвращения корабля на Землю были предприняты многочисленные попытки отогреть тело скитальца, но все они окончились неудачей. Температуру удавалось повысить только до пяти по Кельвину, но потом она опять снижалась до прежней. Тело Сани Печника до сих пор лежит в специально для него построенном хранилище. Попытки оживить этого человека ведутся и по сей день, как только появляется новая идея, как это можно сделать. Но все это пока тщетно...