Дорогие друзья, находясь на даче, я всё время слушаю радио "Россия". А в Москве, я почему-то вообше радио не слушаю. Мне очень интересна ваша передача " О Большой Любви". Прослушал про Фридриха Барбаросу и его любимой женщине, о Листе, о Нобеле, о Суворове. В конце каждой передачи вы обычно обращаетесь к слушателям с предложением написать в редакцию передачи о большой любви, которая случалась в их жизнях. Правда, все передачи, которые я слушал, были о знаменитых людях. Меня ваше обращение взволновало, и появилось искушение рассказать о великой любви, с которой мне пришлось столкнуться. Я не буду рассказывать о своей любви, хотя я и счастлив в браке. Я люблю свою жену, мы вырастили двоих детей и сейчас помогаем им растить наших внуков. Мои родители тоже являли собой образец идеальныых супружеских отношений. Познакомились они во время войны в госпитале, где мой отец лечился после ранения. Отец был лётчиком, мама в то время была санитаркой. Полюбили друг друга и поженились. После лечения отец снова ушел на фронт, но провоевал недолго. После второго ранения его больше на фронт не посылали. Отец стал обучать других летать. Родители много переезжали из гарнизона в гарнизон, из города в город. Кроме меня у них родился ещё один сын. Мама окончила медицинский институт, имея двоих детей и мужа. Когда я пошел в первый класс, родители окончательно обосновались в небольшом городке М. недалеко от Москвы. Отец преподавал в Военно-воздушной Академии, мама работала в госпитале. Красивой они были парой. Мама высокая статная с длинными русыми волосами, которые она укладывала большим пучком на затылке. Папа был пониже её ростом, крепкий такой улыбчивый брюнет. Мама была малоразговорчивой, всегда серьёзной, а отец был балагуром и шутником. Но я хочу рассказать не о родителях. Я хочу расскаазать о моём деде. Умер дед в 95 лет. Сколько себя помню, дед всегда помогал маме воспитывать детей. Меня и моего брата. И помогал даже с правнуками. Вы не поверите, в гробу лежал с улыбкой на губах и с таким умиротворённым выражением на лице. Дед всегда был рядом с нами. Когда мне исполнилось три года, он стал надолго забирать меня в деревню с ранней весны до поздней осени. Мама тогда родила второго ребёнка, и он хотел ей помочь. Жил дед в деревне где-то под Брянском на окраине в маленьком домике с большим садом. Когда дед забирал меня к себе, то устраивался в ночную смену сторожем, работал он на кирпичном заводе. Брат подрос, и дед забирал уже нас двоих. Дни он проводил с нами, а ночью к нам приходила пожилая соседка и ночевала в доме, чтобы мы не боялись. Дед завёл корову, чтобы мы пили свежее молоко, и мы вместе косили траву. Сначала у нас ничего не получалось. Дед ругал нас, обзывал нас безрукими и бездельниками. В конце концов, мы научились косить, конечно, не так быстро как он, и нас хватало ненадолго. Но мы гордились собой чрезвычайно. Жил дед один, и он совсем управлялся и везде успевал. К тому же он собирал травы, и к нему часто обращались люди за помощью. Был дед небольшим и юрким. И ещё дед ругался по-чёрному. Мама запрещала деду ругаться, особенно в нашем присутствии. Он обещал и всегда помнил о своём обещании. Он заменял традиционные матерные сова очень замысловатыми словами и звуками, его ругань от этого становилась смешной. Когда я был в 6 классе, мои родители получили трёхкомнатную квартиру в М., дед прдал свой домик и переехал жить к нам. Деньги от проданного дома он отдал отцу, чтобы тот купил машину и мебель в новую квартиру. С приездом деда наша жизнь в корне изменилась. Маме было некогда заниматься домашними делами. Она всё время проводила в госпитале, а дома мама отдыхала. Она всегда чувствовала себя уставшей и разбитой после фронта. Бывало и так, что в доме нечего было кушать. Тогда отец отводил нас обедать в офицерскую столовую. А теперь нас всегдо ждали горячий завтрак, обед и ужин. В квартире чистота и порядок. Не зря дед в молодости учился у знахарки. Он и на новом месте вместе с нами часами бродил по лесу, собирая травы, потом сушил их и складывал их в разные баночки. Когда мне исполнилось 13 лет, я начал допекать деда просьбами рассказать мне о бабушке, ведь была же у него жена, раз он мамин отец. Дед всегда отмалчивался, никогда ничего не рассказывл. Я начал думать, что у него была несчастливая молодость и зрелость, раз не любил об этом говорить. Потом я сам влюбился. Я всем рассказывал о моей любви к девушке, но с самой девушкой не говарил об этом. Я страшно стеснялся и страдал от этого. Вот тогда-то я и пристал к деду с расспросами о его любви, правда ли, что первая любовь проходит, сколько раз можно любить, сколько раз он любил.
-
-Любил и люблю один раз и на всю жизнь.
-Расскажи, расскажи про бабушку.
-Да нет и не было никакой бабушки. В юности я был таким неказистым, что девки сторонились меня, всегда насмехались надо мной, обзывали меня сморчком или заморышем. Меня обходили стороной и девки и молодые бабы. Зол я тогда был на весь женский род и на весь белый свет. Семейная жизнь не налаживалась, хотя я справным мужиком был. Я уже и к перестаркам пристраивался и к уродинам полным, но ничего не получалось. Знаешь, Лексей, я тебе это всё рассказываю, потому что мать твоя разрешила. А так бы ни за что не рассказал. А ты больше к этому разговору не возвращайся. И мать не расспрашивай. Дай мне слово, что покуда не помру, ни с кем об этом говорить не будешь. Ну и хорошо. Не то, что бы у меня совсем баб не было. Были, конечно, но я их не любил. По озлоблённости своей я тогда на бабу смотрел, как на работницу по дому и по хозяйству, чтобы помогала и всё умела делать. А что ей, бабе, причём каждой бабе, любовь и нежность нужны, то этого у меня не было. И все уходили от меня. Так до старости бобылём и дожил. А тут война началась. Немцы, почитай, за один-два дня захватили всё вокруг. Мы и опомнится не успели. Где, может, и были бои, но не в наших местах. По нашей дороге шли немцы В переди пеших ехали на мотоцыклах в белых рубашках с засученными рукавами. Молодые, весёлые, только пылью запорошенные. Останавливались, чтобы попить воды из колодцев. Шла техника, шли машины. А потом по дороге стали гнать наших пленных. Сколько же их, бедных, было! Тысячами шли. Было много раненых. Того, кто из пленных идти не мог, немцы тут же и расстреливали. Мы с соседями ночами собирали мертвых и хоронили. В деревне остались одни бабы, дети и старики. Мужики все куда-то рассосались. Кто лесами хотел к нашим пробраться, кто в партизаны пошёл. Я никуда не пошёл. У меня хоть маленькое, да хозяйство. Скоро моё хозяйство накрылось. Всё забрали, и корову, и свинью, и кур. Зато огород остался. Кто из деревенских не боялся, выходили на доргу к пленным, передовали им, бедолагам, то хлеб, то вареной картошки, то огурцов. Немцы особенно не припятствовали зтому. Один раз вижу большую группу пленных. Двое ребят поддерживают раненую девку. Не поддерживают, а волокут, так как девка без сознания. Объявили привал. Пленные сели на обочине дороги. Я подошёл к офицеру и показываю на умирающую девку. Пытаюсь объяснитя, что она всё равно не сегодня, так завтра помрёт, пусть мне отдаст, может выхожу её, а ему передал завёрнутый в тряпку кусок сала. Офицер согласился. Двое солдат подошли кк девушке, подняли её и вынеслииз группы. Положили на землю передо мной. Я вскинул её, как мешок с картошкой, себе на плечо и пошел. Тяжёлая же она была, вроде одни кожа да кости, а тяжёлая. Еле дотащил до дома. Она как была без сознания, так в себя и не приходила. Снял с неё солдатское грязное окровавленное бельё, обмыл мокрой тряпочкой, и положил на кровать. У меня кровать была. Трав у меня много, ко мне со всей округи, бывало, и при советах люди приходили за помощью. Как мог, так и помогал. Не отказывал никому, но помогал с условием, что не будут обо мне никому говорить. Тогда знахарей власти не любили, запросто могли арестовать, в тюрьму посадить, а то и прямо на месте расстрелять, как бешеную собаку. Начал выхаживать я свою девушку. Долго же она приходила в себя, ох как долго! Волосы у неё были подстрижены коротко, когда она у меня появилась, а тут и волосы успелии отрасти, пока она выздоравливала. Светлые, мягкие. Я так любил их мыть. Ополаскивал ромашкой. Бывало лягу с ней рядом, опущу нос в её волосы и нюхаю, нюхаю, всё нанюхаться не могу. Девка моя давно пришла в себя,но говорила очень мало. Молча терпела, когда я ей раны обрабатывал, мыл её и переодевал. Осень и зиму промучались, а весной дело пошло на поправку. Власть, какая она ни есть, устаканилась. Всем заправляли полицаи, наши же деревенские, кто не ушёл с красными и не подался в партизаны. Как звали девушку, спрашиваешь. Машкой звали. Ты меня не перебивай, если хочешь до конца дослушать. Красивая деваха оказаласьь, высокая, грудастая, кожа белая-белая. Начала есть за двоих. И щи постные хлебала, и кашу, и картошку, и репу паренную. Я никак не мог наготовить впрок, всё съедала. Я в поле работал, в огороде. Она стала приходить и понемногу помогать. Девка городская, к сельской работе не привычная, но благодарная, старалась помочь во всём. Конечно я берёг её и не разрешал надрываться. К тому времени власти стали разрешать кур заводить, свиней и коз, чтобы сдавать немцам. Так мы, деревенские, приспособились часть хозяйства прятать в лесу. Строили небольшие сарайчики, где и держали скотинку. Придём в лес, попасем коз да свиней на травке, и снова их в сарай. Оставим немного покушать чего и на запор. Тут стали отлавливать молодых девок и парней и отправлять их в Германию на работу. Меня соседка предупредила об этом. Хорошая была баба, жалко до конца войны не дожила. Вот она и посоветовала мне жениться на Машке. Молодых семейных баб не трогали. Предложил я Маше стать моей женой, а то могут угнать. Она всё время хотела в лес уйти, партизан искать. Да куда уж ей, городской, ослабленной после ранения по лесам одной шататься. Я же был несознательным стариком и партизан искать не собирался. Да, Лексей, такой уж у тебя не героический дед. Я был стар, чтобы играть в партизаны, но, правду скажу, как на духу, очень обрадовался возможности жениться на Маше. Полюбил я её так, что жизни без неё уже не представлял. В то время мы не имели ни какого представления, что происходит в мире. Знали только то, что говорили полицаи. Маша была ещё очень слаба, чтобы уйти от меня. Уж больно много она крови потеряла. Но она упорно твердила, что уйдёт в партизаны, как только представится возможность. До войны после окончания школы она училась в медицинском техникуме. Родители погибли в первый же день при бомбёжке, и она ушла с отступающими военными и стала медсестрой. Долго не успела повоевать, как её ранили, потом её часть попала в окружение и в плен. Но у неё были свои счёты с немцами, она их люто ненавидела. Я так думаю, что у неё был любимый, и его, наверное, убили. Я не расспрашивал, старался не лезть в душу. Но делать нечего. Маша согласилась стать моей женой. У знакомого полицая достал телегу, лошадь, и поехали мы с Машей в город к бургомистру оформить наш брак. В городе узнали, что немцы дошли аж до Москвы, но их оттудова турнули, что долго и страшно бились под Сталинградом, но были разбиты, и сейчас отступали. Узнал я все эти новости на базаре, где продал сало и самогон. А Маша, жена моя, тихо сидела на телеге, закутаная по самые глаза в чёрный платок, чтобы никто не заметил, какая молодая и красивая она была. От греха подальше. Так ещё годок переконтовались. Я крутился по хозяйству, Маша помогала. По-прежнему мало разговаривала. Я изо всех сил старался быть поласковее. Она меня не обижала, но в глазах всегда стояла такая тоска! Онажды пришел черный день, день, когда моё счастье закончилось. Как то ночью постучали в окно. Я сразу понял, что это партизаны. У них теперь такая тактика была: они теперь на месте не сидели, а шли впереди отступающих немцев. Подрывали дороги, технику. Вот и к нашей, богом забытой, деревеньке подошли. Сказали, что немцы отступают, скоро пойдут по нашей местности. Всё, что не возьмут с собой, пожгут. Лучше нам с партизанами уходить, и
вдобавок, когда Советская власть снова восстановиться, что ты, дед, скажешь в своё оправдание. Почему не партизанил? Почему работал на врага? Значит сам враг. Отстань, говорю, мол, в мои года уже по лесам не бегают. А сам про себя усмехаюсь, что и не женятся на молоденьких. Но они Машу за мою дочьку приняли. Смотрю, Машка то моя засобиралась, пока ребята за столом сидели и картошку ели. Я к ней за зановесочку зашел и шепчу: "Куда, девка? Ведь мужняя жена. Не пускаю я тебя!" Она так внимательно на меня посмотрела. Я думал, что она сейчас как лошадь фыркнет и скажет: " Не в церкви венчаны. Какая я тебе жена?" А она в ноги мне повалилась , обняла за колени и зашептала:" Федя, любимый мой, отпусти меня.Я молодая и сильная. Я нужна людям. Да и с немцами мне поквитаться нужно. Спасибо тебе за всё, родной мой. По гроб жизни буду благодарна тебе, что спас меня и выходил, за доботу твою и ласку. Но не держи меня. Я ухожу с ними". Тряхнула головой, волосы рассыпались поплечам и спине. Подаёт мне ножницы.
-Стриги. Коротко стреги. Там не до волос будет.
И что же я? Сам себя не узнавал. Она назвала меня любимым. Я, словно заколдованный, взял эти проклятые ножници и подстриг ей волосы. Потом, молча, стал помогать собирать вещи: носки тёплые, кофту, шерстяной платок.
_Много вещей не бери, девка. В отряде всё выдадут.
Ушли они. Как тихо пришли, так же незаметно ушли. Собрал я её волосы, заплёл косу и уложил в коробку. Вначале очень тосковал и ничем не мог той тоски заглушить. И пил самогон, и работой истязал себя. Ничего не помогало. По ночам, бывало, разложу на кровати её рубашку, положу на рубашку её косу и вдыхаю её запах. Долго мучился. Много много дней и ночей.
Немцев прогнали, полицаи сами куда-то разбежались, кто с немцами, кто подальше от наших мест. Вернулась Советская власть. Начали с одними бабами поднимать колхоз. А Маша недолго побыла партизанкой. Когда наши пришли, пошла с армией дальше. Работала санитаркой в полевом госпитале. Так как документов у неё никаких не было, то она сказала,что родилась в нашей деревне и назвала меня своим отцом. И правильно сделала, что не рассказывала о первых днях войны, что была в плену. Такое время было.
Не стали бы разбираться, что раненой попала в плен, а клеймо, что была в плену у немцев, осталось бы. И стал я получать солдатские треугольнички. Не часто, но получал. В письмах писала, что встретила свою судьбу, летчика раненого. Написала, что замуж вышла за своего летчика. И горько мне было и удивительно, насколько хорошо она меня знала. Знала, что я никогда ей ничего плохого не сделаю, позтому и доверяла так мне. Закончилась война, и Маша с мужем приехала в деревню. Из тех, кто знал нашу историю, никого в живых не осталось. Я всем соседям рассказывал оней, как о дочери. Когда Маша с мужем приехали, к нам пришли те, кто знал меня. Пришли познакомиться с моей дочькой и с зятем героем-летчиком. Я принял их, как положено. Когда обнимал Машу, шепотом спросил: " Он знает?" Она в ответ кивнула головой. Знает, так знает, хорошо, что не ревнует. В отличие от меня. У меня от ревности даже скулы сводило. А что ревновать-то? Дело старое, быльём поросло. Ну не любит она тебя как мужа. Она же такая молодая, а ты уже старый пень, поросший мхом, зато любит и уважает,как отца родного, доверяет, не оставляет тебя одного. Чего тебе ещё надо? Много чего я передумал.
Когда молодые обосновывались в каком-нибудь городе, я с позволения своего зятя приезжал к ним. Я всегда вёз деревенские подарки: мёд, сало, картошку, самогонку. Завел два улья, чтобы мёд качать, специально для Машеньки. Я то знаю, сколько она крови потеряла, как тяжело ей дышать с простреленным лёгким. Здоровье у неё некрепкое. Зять мой ко мне привык быстрее, чем я к нему. А потом, счастье-то какое, никогла не смел и мечтать о таком. Михаил пригласил меня жить с ними. Что ты, говорит, старый, один маешься, Мы с тобой одна семья. И тебе так лучше будет. И Маше. Продал я всё и приехал. Слава тебе, Боже, на старости лет пожить с любимыми. Рядом с Машенькой моей, с детишками, с Мишей. Он так ни разу ни взглядом, ни намеком не показал, что знает правду. Спасибо ему за это. Вот такая у меня, Лексей, единственная и последняя любовь .
Дед замолчал. Я тоже долго молчал, тронутый его доверием. Я был потрясён его рассказом. Но раз я дал слово больше никогда не тревожить его расспросами, я ничего не расспрашивал ни у него, ни у матери.
Услышав про великую любовь великих людей, мне так захотелось рассказать о великой любви простого русского человека. Большая любовь ведь не смотрит великий ли ты полководец или простой крестьянин. Всё зависит от самого человека. Если человек готов любить всем сердцем, готов на любые трудности и горести, которые неизбежно сопутствуют большому чувству, если он готов забыть о себе ради любимого,