Павлушкина А. Г. : другие произведения.

А.Г.Павлушкина. На Вороньей Горе и западнее. Батарея "А"-"Аврора"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Глава из неизданной книги воспоминаний военного врача артбатареи "А"-"Аврора" штаба Морской Обороны Ленинграда и Озёрного района НКВМФ СССР. Памяти геройски погибших балтийцев и черноморцев - защитников Ленинграда. Её портрет на Крейсере "Аврора" Дважды Краснознамённого Балтийского флота. По посмертному завещанию автора.

АНТОНИНА ГРИГОРЬЕВНА ПАВЛУШКИНА

"ЗАПИСКИ ВОЕННОГО ВРАЧА"

"БАТАРЕЯ "А"-"АВРОРА".

Ленинград - Санкт-Петербург, 1979-1997 г.

  
  
   "Для справки: первый - печатный экземпляр данной рукописи в 1980-м году был сдан в Лениздат для издания. В 1992-м году моя рукопись была внесена в план выпуска литература Лениздата в отдел военная наука, военное дело, под N 45 стр. 23. Под названием рукописи "На Вороньей горе и западнее: записки выпускника Военно-Морской Медицинской Академии" (3 квартал), 10 листов, ил, ISBN - 5-289-01195-1, цена 1р.50к. 25.000 экз.
   Моя рукопись и другие изданы не были по случаю отсутствия бумаги и бюрократической реформы. Реформа требовала издания литературы за счёт средств автора".
  
  
1. НАЧАЛО ВОЙНЫ
2. БАТАРЕЯ 'А'
3. ИНТЕНДАНТ ГЕОРГИЙ ШВАЙКО
4. САНДРУЖИННИЦА ЗОЯ
5. ОПОЛЧЕНЦЫ НА ВОРОНЬЕЙ ГОРЕ
6. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
7. НА ЛЕВОМ ФЛАНГЕ И В ПУЛКОВО
8. АЛЕКСЕЙ СМАГЛИЙ
9. ЭПИЛОГ
10. P.S.
11. В БОЮ ЗА ПАМЯТЬ ОДНОПОЛЧАН
  
Много лет спустя,
Война мне, кажется, страшнее.
Мужчинам было трудно на войне,
А женщинам в стократ труднее".
А.Г.
  
  

НАЧАЛО ВОЙНЫ

  
   "Только Валя взяла свой конспект, мы услышали, что кто-то плачет под дверью. Мы вышли из комнаты в прихожей, плакала наша тётя Маша. Она уткнула своё лицо в узел, лежащий в сундуке, и горько плакала. От рыданий её тело содрогалось. Вся в слезах, она приговаривала: "что теперь будет с моими детками. Убьют их в Белоруссии, зачем я их туда отправила". Мы с Валей в полном недоумении смотрели друг на друга, ничего не понимая. "Тётя Маша, что случилось с вашими детьми"?
   Она подняла голову, и захлёбываясь от слёз, сказала: "ах девочки, несчастье то какое, - война. И опять горько заплакала. Мы задавали ей новь вопросы, но тётя Маша на отвечала. Она только проговорила - идите на улицу, там передают по радио, что на нас напали немцы.
   Мы с Валей выскочили на улицу, и быстрым шагом пошли на угол Садовой и проспекта Майорова (Вознесенский), где у кондитерской увидели большую толпу людей, слушающих радио.
   Мы подбежали, но успели услышать только последние слова диктора: "наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами". После этих сообщений по радио заиграла музыка. Народ, который слушал речь из репродуктора сразу разошёлся. Это были прохожие люди. Спросить подробности было не у кого. Мы возвратились домой в полном неведении.
   Дома тёти Маши уже не было, и в квартире в воскресный день, все с утра уехали за город. По выходным дням мы часто оставались в квартире одни. Мы тут же решили поехать в Академию и всё выяснить. Мы одели форму, и быстро направились к трамвайной остановке. В трамвае народу было мало. Пассажиры сидели молча, свободно, о войне никто не говорил. На Сенной площади в трамвай взошла группа молодых людей, с портфелями, они смеялись, один из них предложил - "ребята, давайте поедем на пляж к Петропавловской крепости, искупаемся, теперь все равно больше не выучишь".
   Видно по разговору было, что это студенты, они вышли на следующей остановке. Мы ехали молча, каждый думал про себя. Может быть это ошибка какая-то то. Ведь совсем недавно был подписан с Германией акт о ненападении. Две недели тому назад наш курс ездил в Кронштадт на экскурсию на теплоходе по заливу, тогда в торговом порту мы видели немецкие суда, их было несколько, в них грузили наш хлеб. Немцы дружественно махали нам руками в знак приветствия. "Как же так, а немцы на нас напали, не вяжется", - так я думала, сидя в трамвае. А вот и выходить, остановка - Витебский вокзал. Мы вышли и почти бегом побеждали.
   В Академию вошли через Загородный проспект, шли по территории к главному зданию академии, из-за кустов зелени и впереди стоящего здания мы не видели ничего, но стоило выйти нам из-за поворота, как сразу же мы увидели массу наших слушателей - их было более двух сот человек. Сердце так и ёкнуло - значит вправду - война. Иначе зачем же здесь быть всем, сегодня же воскресение - выходной.
   Мы влились в толпу слушателей, отыскивали своих девочек, здесь собрались почти все. Наш командир взвода увидала нас, отметила и сказала: "хорошо, что приехали без оповещения".
   Она всегда при встрече улыбалась, но теперь лицо её было озадачено, как всегда приветлива, но лишь без улыбки. Да, на этот раз никто не улыбался. Ребята группами курили, у всех лица были настороженные, серьёзные в ожидании распоряжений.
   Командир роты, Женя Хилобоков, пошёл к начальству, и все ожидали особых новых приказов. В мыслях каждый отправлялся на фронт, прощаясь с родными и близкими, только никто не знали, когда это будет, возможно завтра, в возможно и сегодня?
   По существу, мы уже были врачами. Закончили все пять курсов и теперь сдавали государственные экзамены.
   Но вот появился Хилобоков, он собрал командиров взводов, дал указания, что бы все командиры собрали полностью слушателей. Кто не пришёл, за теми послать нарочных. В нашем взводе не хватало троих: Наташа Шарламова, Женя Сизнёва и Валя Павлова. Командир взвода мне приказал ехать за Наташей Шарламовой, я у неё бывала не раз, они жила на окраине города у Красненького кладбища. У Витебского вокзала я взяла такси и сказала шофёру - "пожалуйста свезите меня быстрее на Красненькое кладбище" Таксёр, молодой, здоровый парень, посмотрел на меня с недоумением и спросил: "Вам на кладбище?"
   "Да, видите ли, я не знаю точного адреса, ни улицы, ни номера дома, знаю, что этот домик деревянный и стоит он напротив кладбища, вот почему я вам так сказала".
   Водитель такси ловко развернулся, и машина быстро пошла. Дома мелькали. Из окна машины город особенно казался красивым. В ярких летних лучах город сиял. Мы ехали по незнакомым мне улицам, видимо таксёр сокращал путь, но вот выехали на проспект стачек, Нарвские ворота, а вот Кировский завод.
   По тротуару проспекта Стачек шли люди, по воскресному, нарядно одетые, все были в летних костюмах и платьицах, день был жаркий, шли все спокойно, внешне все было также, как и всегда- спокойно. Люди шли не торопясь, прогуливаясь, как обычно это делалось в выходной день в воскресенье.
   Такси остановилось у деревянного двухэтажного дома, стоящего напротив кладбища.
   По отвесной деревянной лестнице я взошла на второй этаж. Двери были все открыты, на кухне приятно пахло печёным тестом. В Наташину комнату дверь была тоже открыта, я подошла к открытой двери и увидела крепко спящую семью Щарламовых. На кровати, обнявшись крепко спали супруги, а рядом в детской кроватке, спала их маленькая дочь.
   От жары он сбросила с себя простынку, и лежала с открытыми пухленькими, розовыми ножками. Ручонки она забросила вверх на подушку.
   Я подумала - вот этот сладкий сон и покой, я должна буду нарушить страшной вестью. В эту тишину в эту любовь и семейное счастье войдёт война и все отравит.
   Я отошла в сторону и постучала в стенку, чтобы разбудить. Наташа вышла в наскоро накинутом ситцевом халатике, увидев меня, она обрадовалась и давай обнимать.
   Хорошо, что приехала, а я вечером собиралась вести тебе твой конспект. Ты не обижаешься, что я его задержала? Садись, сейчас чай пить будем. У меня хорошие ватрушки с творогом сегодня напекла.
   На наш разговор вышел Коля - её муж, по одному его внешнему виду можно сразу сказать, что спортсмен, окончил Лесгафта.
   "Наташа, сейчас срочно надо ехать в академию, я приехала за тобой, сейчас не до чая".
   "Что случилось?"
   "Война, Гитлер напал на Советский Союз".
   "Не может этот быть".
   "К сожалению, этот так, все уже собрались в академии, давай спеши и одевайся".
   После моих слов Наташа побледнела, лицо исказилось. Она бросилась на шею к своему мужу и разрыдалась. Дочурка в соседней комнате тоже заплакала. Я не могла смотреть, слезы подкатывались, я ходила по кухне.
   Несколько минут тому назад в этом доме царила тишина, сон и счастье, теперь сюда вихрем ворвалась война и все нарушила и покой, и тишину, и счастье
   Наташа быстро одела военную форму, одеваясь она говорила: "каша в духовке, накормишь дочурку, молоки кипячёное, кипятить не нужно. Если меня не отпустят, а оставят на казарменном положении, то ты с дочуркой меня разыщешь и приедешь, там поговорим, а сейчас надо бежать".
   Коля держал дочь на руках. Наташа, прощаясь целовала из обоих, вы не волнуйтесь, она старалась улыбаться, а слезы текли ручьями.
   Мы бегом бежали по крутой лестнице, по тропке от дома на другую сторону.
   По дороге, ведущей к проспекту Стачек, нам удалось остановить такси.
   В такси ехали молча, Каждый думал о своём.
   Я смотрела на Наташу, в жизни весёлая. На четвёртом курсе вышла замуж. У ней хорошая семья, росла дочь, она всем девушкам всегда говорила о своей дочурке, как она улыбается и как радостно слышать, как дочь называет её мамой. Наташа была счастлива, она всегда была сияющая и жизнерадостная. Сейчас сидела хмурая, убитая горем.
   Мы вышли у Витебского вокзала, Наташа заговорила, а знаешь Тося, днём мой младший братишка подошёл к кровати моей и говорит: "Наташа вставай, война началась". А я сказала "убирайся со своей войной, надоел. Я спать хочу". И уснула. Он все время играет с ребятишками в войну. Я даже в мыслях не могла допустить, что это правда.
   У главного здания наши слушатели производили построение, мы с Наташей пришли вовремя. Доложили командиру взвода о своём прибытии. Все собрались. Две наших роты более трёхсот человек, стояли по команде смирно.
   Командиры взводов поочерёдно докладывали командирами рот, отдавали рапорт. Когда все доложили, была подана команда "вольно", после чего пошли в главное здание академии, выходившее на Фонтанку 106. В этом здании размещался зал, в котором проходили конференции, где нам читали и лекции.
   Все сели и в зале наступила тишину, с нетерпением ждали, что скажет нам начальство. На сцене появился комиссар, Гош Григорий Фёдорович, командир роты Хилобоков подал команду "Встать" - "Смирно". И стал рапортовать комиссару. Выслушав рапорт, комиссар сказал нам приветствие, и мы как обычно ответили "Здравствуйте" - делали мы это хорошо. Комиссар начал речь с призывом к Победе над врагом.
  
   <... (речь комиссара)>
  
   Комиссар кончил, говорил он вдохновенно, темпераментно. Затем отошёл от кафедры, и стал ходить, и заговорил спокойно, тио. "А вы, дорогие товарищи, продолжайте готовиться к экзаменам, и сдавайте государственные экзамены. Следующие экзамены у большинства из вас это первоисточники Марксизма-Ленинизма. Учите, вооружайтесь знаниями марксизма это также необходимо для врачей как знание медицины. Есть приказ начальника академии Иванова Алексея Ивановича о ежедневной явке утром к девяти часам в академию. Если будут какие новые распоряжение, что бы можно было сообщить всему личному составу. А сейчас вы сидите дома и готовьтесь. Это сборы будут пятиминутные, они много времени у вас не отнимут. Мой вам добрый совет - заниматься и как говорят собираться. Вы уже, наверное, обзавелись чемоданами, через месяц вы должны разъезжаться, ну сейчас кто не купил, тот купите, приготовьте свои рюкзаки, как говорят занимайтесь сидя на чемоданах, но занимайтесь спокойно, не волнуйтесь ваши предварительные назначения на места прохождения дальнейшей воинской службы остаются в силе, а теперь вы свободны можете идти по домам. Какие у кого вопросы?"
   Вопросов не было. Всем было ясно.
   Домой вернулись в четвёртом часу, наскоро пообедав, мы опять сели заниматься.
  
   <... (рассуждения Антонины и её подруги о Ленине, науке, социализме, наступившей войне)>
  
   После своих трудов решили выйти на воздух прогуляться. Вечер был тёплый, стояли белые ночи, на улице было светло, как днём. По своей Подьяческой улице направились к Неве. Прошлись по набережным, и любовались Невой. В тот вечер Нева нам казалось была особенно красиво спокойной, величественно, любовались памятником Петра и невольно вспоминали стихи А. С. Пушкина "Люблю тебя Петра творенье...". С набережной мы поли в Александровский сад. В саду гуляло много нарядно одетых девушек. Они ходили по салу одни и были грустными. Обычно девушки по воскресеньям гуляли с моряками, а сегодня моряков не было.
  
   <... (грустная песня, которую пели девушки)>
  
   Сегодня их любимые не пришли на свидание... как многое они не успели сказать друг другу. Их разлучила война.
   Была уже ночь, но пришедшие на свидание не расходились. Девушки ждали, они надеялись, что их любимые придут. Но вопреки желаниям было ясно, что моряки сегодня не придут. Девушки ещё не осознавали, что в нашей жизни произошло грозное, ужасное, они ещё не представляли себе. Что такое война
   Мы вышли из сада на Исаакиевскую площадь. Исаакиевская площадь со своими окружающим архитектурным ансамблем в эту белую ночь в её лёгкой дымке, выглядела сказочно-красиво.
   По проспекту Майоров мы пошли домой. Мы досадовали, что сегодня уже не придётся слышать по радио передачи последних известий. У ворот дома нас встретила тётя Маша, она сегодня дежурила по улице - дежурный дворник сидела дома. Завидев нас с Валей заулыбалась "Загуляли девочки! А я стала волноваться за вас".
   "Тётя Маша вы слышали радио что передавали?"
   "Что передавали я не разобрала". По лицу её видно было, что известия видимо были не радостные. Завтра по утру передать лучше идите ложитесь спать, утром я разбужу вас в шесть часов, будем вместе слушать радио.
   В квартире все уже спали, мы на цыпочках прошли в комнату.
  
   <... (перечисление имён выпускников ВМА 1941-го года согласно приказу)>
  
   Через три дня после объявления войны нам зачитали приказ начальник военно-морской академии, что государственные экзамены прекращаются. 25 июня 1941 года нам выдали дипломы врачей о присвоении всем воинских званий - старшего военфельдшера. Весь наш курс был собран в актовом зале где в присутствии профессорско-преподавательского состава, вызывая, нам поочерёдно были вручены каждому дипломы врача (Приказы Наркома ВМФ СССР за N 01060 от 25 июня и за N 01103 от 27 июня 1941 года (о выпуске врачей Военно-морской академии).
   Начальник курса - Ланге Людвиг Карлович.
   Военком курса - Гош Григорий Фёдорович.
   После вручении нам дипломов врача, зачитывали приказ о распределении по флотам: на Черноморский, Северный и Балтийский. Большая часть врачей была отправлена на черноморский и северный флоты.
   Все это произошло быстро, сегодня выдали дипломы, а завтра уже провожали на Московском вокзале.
   В поезде несколько вагонов заняли врачи, все весёлые, улыбающиеся лица, а у провожающих родственников на глазах были слезы.
   Моя подружка Маша Блинова тоже уезжала со своим мужем Алексеем Синицыным. Они поженились на пятом курсе и теперь вместе уезжали на Северный флот. Маша довольная, что едите месте с мужем, они до этого волновались, что их могут разлучить и направить в разные места.
   Поезд тронулся. Их окон вагонов около сотни голов, знакомых почти родных лиц, смотрели на нас провожающих, они все улыбались и трудно было поверить, что они едут на фронт.
   Все разъехались, все получили назначения, только один взвод девушек не получил назначения. Нас оставили при Академии в хирургической клинике у профессора Буша, до особого распоряжения. Нас девушек, без назначения осталось двадцать человек. Каждое утро мы все приходили в хирургическую. Клинику на работу. Первые дни мы смотрели больных, и участвовали в операциях. Стоять за операционным столом вместе с профессором Бушем каждому из нас доставляло большую честь и радость. Но радоваться нам пришлось не долго.
   Через несколько дней пришёл приказ о выписке всех больных из клиники, и готовиться к приёму раненых с фронта. Буквально за день клиника была освобождена, тяжёлых больных перевели в гражданские больницы, а в стадии выздоровления на домашнее лечение. До поздней ночи мы оформляли документы на выписку, писали эпикризы, оформляли справки о выписке больных В течении недели мы подготовляли палаты для приёма раненых: расставляли кровати, накрывали постели. Убранные палаты, украшенные цветами, были уютными.
   Работы эту делали мы с охотой. И старшая сестра была довольна, часто похваливала нас. Выполнив эту работу, мы принялись оклеивать оконные стекла бумагой, нарезанной полосками. Клеили крест на крест каждое стекло, так как якобы это предохраняло стекла от воздушного сотрясения, которое образуется при бомбёжке и артобстреле. Как известно, в академии окна высокие, нужно было подставлять стремянку, чтобы оклеить верхние части стекло. Эта работа нам была не по душе.
   Наш командир взвода Клавдия Бутузова несколько раз на день ходила к начальнику курса Ланге, что бы узнали не ли новы распоряжении? Куда нас думают направлять? Неопределённость раздражала, но каждый из нас это скрывал, и когда собирались вместе, то продолжали шутить и вспоминать своих. Маша Синицына прислала уже письмо, что доехали, устраиваются на службу, подробности в следующем письме. Писали также и другие однокурсники. Подробное письме написан Андрей Костерин, что он со своей частью вступил уже в бой. Будучи направленным на Балтийский флот, он находился в районе Таллина. Читая письма своих товарищи мы им завидовали, и нас ещё больше томила неопределённость нашего положения, к тому же ещё старшая сестра надоедала нам со своими хозяйственными работами, и мешала нам совместно с товарищами читать письма с фронта.
   Дни тянулись. В помещениях находиться было скучно, когда шли экзамены, то времени на не хватало, теперь же оно страшно тянулось и это было нам в тягость. Из Академии выходить не разрешалось, так как каждого из нас могли вызвать каждую минуту и направить в часть. У всех у нас чемоданы были собраны. И мы ждали каждый своего назначения.
   Раненных в клинику пока не поступало, их с часу на час ждали, в особенности мы, молодые врачи.
   Утро 17 июля на редкость выдалось тёплым и ясным, безоблачным. Солнце заливало ординаторскую, где мы снимали свои кителя, одевали медицинские халаты, и ждали распоряжение старшей сестры. Наташа Уварова, острая на язык, говорила, - "а сегодня задания придумает наша старшая сестра"?
   "Без дела не оставит, что-нибудь придумает", - сказал Валя Павлова. Я думаю, что сегодня она нас направить в бельевую и заставить проверять наличие пуговиц в кальсонах, а оторванные пришивать. Что может быть почётнее для молодого начинающего врача?". Все засмеялись. А вот и старшая сестра лёгкая на помине.
   Старшая тяжело дышала, и грузно села на стул.
   "Ой девочки дорогие! Сейчас мне позвонил ваш начальник и сказал срочно явиться к нему Павлушкиной и Алексеевой. Счастливо вам!", - она сказала эти слова от доброго сердца.
   К начальнику мы пошли всей гурьбой. По пути каждый высказал своё мнение вслух. Мы с Раей шли рядом и молчали. Услышав наш разговор, перед кабинетом, начальник вышел сдержанно улыбаясь, он сказал, зачем все, я вызывал двоих. Наш комвзвода Бутузова нашлась, "нас отпустили старшая сестра".
   Садитесь, сказал Ланге, и вынув папку с документами из стола, стал их внимательно рассматривать.
   Мы сидели с Райей, переглянулись и поняли друг друга без слов. У меня было такое волнение, которое что бывает на экзаменах, когда профессор думает, а что бы ещё спросить тебя, а ты ждёшь с волнением его вопросов и думаешь, скорее бы он спросил, вот такое чувство переживала я, сидя у Ланге. Чего он молчит? Но вот он пересмотрел ещё раз документы, лицо его стало серьёзным, он заговорил:
   "Уважаемые доктора Антонина Григорьевна и Раиса Алексеевна, получен приказ о вашем назначении, то есть о дальнейшем прохождении вами воинской службы. Врач Павлушкина назначается по приказу N 014 врачом артиллерийской батареи специального назначения "А" Краснознамённого Балтийского флота. Врач Алексеева по приказу за тем же номером назначается врачом артиллерийской батареи "Б". Место расположения этих батарей я вам не скажу, не знаю и в приказе не указано. Это секретно и расположение их держится в секрете. Мне звонили из штаба флота и просили, чтобы Вы срочно прибыли в Адмиралтейство, там вам все расскажут. Знаю, что батареи тяжёлой артиллерии, просили назначить сильных, здоровых и смелых, я перебрал всех и остановился на Вас. Поздравляю Вас с новым назначением, желаю успешного прохождения службы. Мы поблагодарили Ланге, встали по стойке "смирно" и разом сказали "разрешите идти" - "идите".
   Мы вышли из кабинета весёлые, с белыми бумажками в руках. Ожидавшие девочки взяли наши назначения, и начали читать. Наперебой расспрашивали, но мы не могли ответить на их вопросы.
   В Адмиралтействе Алексеевой сказали сразу, что батарея "Б" находится на Пулковских высотах. А насчёт батареи "А", посмотрев по карте, сказали, что таковая находится на Дудергофских и Кирхгофских высотах. Что обе батареи "А" и "Б" входят в один дивизион. Слова Дудергфские и Кирхгофские высоты мне ни о чём не говорили, я там никогда не была.
   Старший л-т объяснил, что в Дудергоф надо ехать с Балтийского вокзала. А там разыщите на высотах. Обращаясь к Алексеевой, он сказал: "надеюсь Вам не надо объяснять, где расположено Пулково? Время прибытия в части назначения завтра, 18 июля, к 10:00 ч. Вопросы ко мне есть? Если нет, то счастливого пути и успехов в работе", - пожал нам руки. Сказал, - "извините девушки, спешу на доклад к контр-адмиралу Грену" (контр-адмирала Грена мы знали, он был начальником морской артиллерии Балтийского флота).
   Вернувшись в академию, мы рассказали о приёме в штабе Балтийского флота. Попрощались со старшей сестрой и сотрудниками клиники. Договорились с девушками встретиться на квартире, где я снимала комнату, сегодня де вечером.
   С Раей мы из Академии выходили озабоченные, так как осталось только полдня, нужно было сделать много хозяйственных вопросов: освободить комнату и перенести остающиеся личные вещи к моей сестре, попрощаться с родными и многое др. К вечеру со всеми делами было покончено, и мы с Валей стали накрывать на стол, поджидая девушек. Ждать их долго не пришлось, они появились с покупками в руках. За небольшим столом мы все с трудом разместились, пили чай, а главное вспоминали всех своих.
  
   <... (беседа при встрече)>
  
   За этим чаем время летело быстро. Вот и уже 10 часов вечера, пора расставаться. Вот и настал час разлуки с подругами академии. Расставались, крепко обнимались и целовались.
   Ложась спать, я думал, что на этой постели я сплю в последний раз, а где я буду завтра? Сегодня я рассталась со своими подругами, завтра с родными и завтра всё уже будет новое - новые незнакомые лица, новая обстановка, самостоятельная работа. Новая жизнь. Какая это новая жизнь? Долго не могла уснуть, всё думала, что меня ждёт впереди?
   Утром в пять часов утра я уже шла к сестре Евдокии на Лермонтовский пр-т д.3.
   На мой стук в дверь отворила моя сестра. Увидев меня, она спросила "так рано и с чемоданом, что случилось?"
   "Уезжаю на фронт пришла попрощаться, через час должна уйти". Выпалила я это с некоторым восторгом, улыбаясь и задерживая внутреннее волнение. "Что же так быстро? И не поговорить". Муж сестры, Пётр Иванович, встретил меня с улыбкой: "Значит на войну, это хорошо, я бы тоже пошёл, да завод не пускает".
   Наскоро позавтракав, я стала разбирать свой чемодан, уж больно он был тяжёлым. Несколько раз я перекладывала книги, поднимала чемодан и снова принималась перебирать их озадаченным вопросом, что все книги нужные всегда:
   Хирургия, и терапия, и инфекционные и много других, а тяжесть пугала. Как там работать без книг? Тем более начинающему врачу? Сестра стала волноваться за меня и сказала? "Возьми главные книги", на что ответила, что в медицине книги все главнее. В чемодане оставила места только для пары туфель и вновь сшитого бального платья, которое так и не пришлось ни разу одеть. Вспомнил, как мы в академии готовились к выпускному балу. Сколько было у всех приготовлений; все сшили новые и красивые платья, нам разрешено было быть на вечере, в гражданском платье. Сколько же у нас у девушек было по этому поводу разговоров и хлопот. Банкет должен был состояться в ресторане "Европа". Все выпускники готовились к этому с большой радостью, как самому большому празднику. Но война все сорвала. Теперь я новое платье аккуратно свёртывала, и клала в чемодан.
   Сестра, увидев, что я делаю, строго спросила: "зачем бы берёшь платье бальное и лакированные туфли на фронт? Тебе выдадут сапоги и шинель, а в таких платьях и туфлях не воюют". На что я ответила: "а что я одену в день победы?". На такой ответ моя сестра радостно рассмеялась. "Тогда бери, это хорошо, что ты думаешь о победе".
   Ничего, успокаивала я себя, Гитлер сорвал выпускной бал, и не пришлось нарядной потанцевать, так погуляем и потанцуем после войны - в день победы ещё веселее.
   В своих сборах я замечталась и не заметила, как пришла Мария Ульянова, наша дальняя родственница. Я помню, она мне сказала: "Тоня, ты уходишь на фронт, это хорошо, может увидишь на фронте моего Ивана? Напиши Дусе, а то как ушёл ни одного письмеца не прислал".
   "Напишу обязательно если увижу, да ведь фронт то большой".
   На что она сказала - "фронт большой, а мир тесен. Всё бывает в жизни. Не живётся людям спокойно - войну затеяли", - продолжала она. "Гитлер-собака виноват, ишь куда полезли - на Россию. Но погодите, несдобровать вам! У нас поддадут им наши Иваны".
   Разговаривать и засиживаться у меня не было времени, да и сестра спешила на работу. Мои родственницы проводили меня до Мариинского театра, я здесь их расцеловала, села на трамвай и стала махать им рукой, а они стояли на остановке и обе плакали.
   На Балтийском вокзале я села на пригородный поезд, Гатчинский. Вагон был почти пустой, сидело несколько человек. Через три минуты поезд тронулся. Хорошо думаю, скоро доеду. Через скамейки сидели две женщины и очень громко одновременно говорили сразу обе. Я была занята своими мыслями, но невольно слышала их речь: "Нет, я эвакуироваться не буду, я на фронт мужу написал, что никуда из Ленинграда не поеду. Лето с сынишкой отсижу на даче, а там гляди к зиме и война кончится. Что-то мой муж панику наводит. Пишет в письмах, уезжай немедленно на Урал, я наотрез отказала, зачем это нам ехать, да ещё к свекрови, к его матери. И в Ленинграде оставаться на страшно, такой-то город...". Её собеседница, все время перебивая, также высказывала подобное мнение, что и она никуда не поедет.
   На станции Лигово женщины вышли и в вагоне стало тихо. Я сосредоточеннее стала думать, что меня ждёт впереди: и вопросы возникали сами - какая санчасть, есть ли лазарет? Кто начальник санчасти, какой коллектив, есть ли врачи? Сотни вопросов рождались в моей голове, волновала неизвестность. Но вот и Красное Село, поезд остановился. Следующая станция Дудергоф, и я пошла к выходу. Из окна вагона были видны горы, поросшие соснам, я подумала, что вот это и есть, наверное, Дудергофские высоты?
  
  

БАТАРЕЯ "А"

  
   На станции Дудергоф я вышла одна из вагона, со всего поезда вышло не более трёх человек, и все быстро разошлись. Я осталась одна с чемоданом в руке и рюкзаком за спиной. Где же здесь находится батарея "А"?
   И я стала внимательно всматриваться в местность: между железной дорогой озеро и несколько домиков - нет, здесь не может быть. Посмотрела назад, позади станции возвышалась крутая гора, по склону её и на верху стояли высокие сосны. Куда идти? Пойду по дороге, куда-то меня она выведет, а может кто попадётся на встречу из моряков? Дорога вела вправо в посёлок, с незначительным подъёмом. По обеим сторонам стояли деревянные домики, и они утопали в зелени садов. Людей не было видно. Место красивое, я шла и внимательно рассматривала все кругом. Я шла медленно, сказывались подъем в гору тяжесть чемодана с рюкзаком. Солнце светило ярко и основательно прогревало сквозь суконный китель, было жарко, но дышалось легко свежесть и ароматом цветов и зелени. Люди мне на встречу не попадались, и никто не обгонял.
   Встала передохнуть, и вдруг их соседнего дома выскочил мальчик лет 12-ти, пробежал мимо меня, но я окликнула его вслед. Он остановился и с серьёзным видом подошёл ко мне. Видно было, что этот мальчик с расцарапанными босыми ногами и руками, лучший разведчик этих мест, он облазил всю местность. Я его спросила: "Дружок, ты не подскажешь, где здесь моряки?" Мальчик внимательно разглядывал меня, о чём-то думал, я поняла, что перед ним незнакомое лицо, да ещё женщина в морской форме - он не решался говорить.
   "Мальчик ты не бойся. Я морской врач иду лечить моряков, но разыскать из не могу, помоги мне". От моих слов он просиял, и стал рассказывать о моряках и даже о пушке, которую он видел и показал мне рукой направление.
   Дошла до каменного здания школы, которое стояло почти на самой горе, и свернула в лес. Сосны стояли стройные как сечи и высокие, воздух опьянел, стояла тишина. При выходе в лес я стала тщательнее присматриваться и прислушиваться, и из-за кустов за оврагом послышался глухой стук. Я пошла на стук, обойдя кустарник, за ним увидала походную кухню. Вот она, какая в натуре, а я её знала только по картинкам. Здесь же около кузни на траве сидел моряк, чистил картофель и клал его на траву. Второй, видимо кок, здоровый малый в тельняшке, с засученными рукавами, топором разрубал мясо. И куски также клал на траву. Я подошла тихо. Моряки, увлечённые, меня не заметили. Я стояла около кустов, смотрела на их работу молча. Первым заметил меня кок, и был несколько смущён моему внезапному появлению. Моряк быстрыми движениям поднял мясо с травы и положил в бачок.
   Подошёл ко мне с вопросом: "Вы врач? К нам прибыли, мы давно ждём врача". Коку явно хотелось со мной поговорить, но на все его вопросы я ответила, "проводите меня пожалуйста к командиру". "С удовольствием. Наш командир находится в штабе, я пять минут тому назад там был и его видел".
   Мы вышли на поляну, кок показал мне, вот в том домике что стоит на краю горы без крыши, пусть это вас не смущает, дом новый, стропила есть, а крышу сделаем быстро. Там наш штаб и всё хозяйство. Извините, я побегу к кухне, закладывать в котёл.
   Я подошла к дому, крылечко было недостроенное, состояло из трёх брёвен. Двери дома были все открыты, миновав крыльцо я вошла в коридор, в конце которого лежало аккуратно сложенное обмундирование. Из коридора в комнату дверь была открыта, весь дом состоял из большой комнаты, большую часть которой занимало так же обмундирование и имущество. Около стола, в углу у окна, я увидала молодого командир в звании старшего лейтенанта. Он часто писал, лицо его было сосредоточенно, капли пота выступили у него на лбу, влажные светлые волосы спускали на лоб. Китель был расстегнут и виден был ослепительно белый подшитый воротничок. Командир не слушал, как я вошла и уже подошла почти к столу.
   Тишину нарушила я, громким рапортом: "Тов. Старший лейтенант, старший военфельдшер Павлушкина прибыла в ваше распоряжение для прохождения воинской службы". От неожиданности моего появления и рапорта, командир какое-то мгновение растерялся, встал, стал застёгивать пуговицы на кителе, сказав при том "извините, не по форме, жарко". Пожал мне руку "будем знакомы, Иванов Дмитрий Николаевич". Я в свою очередь ответила: "Павлушкина Антонина Григорьевна".
   "Знаю, знаю, что Павлушкина Антонина Григорьевна, приказ на Вас пришёл три дня тому назад, я Вас жду и уже стал волноваться, не случилось ли чего с Вами? Очень хорошо, что прибыли. Йод и бинты привезли?".
   "Нет".
   "Жаль, а у нас этого ничего нет, нечем пальца перевязать. Краснофлотцы работают день и ночь, есть мелкие травмы".
   "Я не знала, а то немного могла бы купить в аптеке".
   "Ничего, день-два обойдёмся, раз доктор приехал, то и все будет".
   Он всё продолжал пристально разглядывать меня с ног до головы. Лёгкая улыбка с его лица не сходила. Видимо, спохватился, ему стало не удобно, за свой пристальный взгляд. Он сказал: "Антонина Григорьевна, Вас смущает моя улыбка, но я не могу сдержать её, признаюсь. Я моряк кадровый, но впервые вижу женщину в морской форме командира. Скажу прямо - хорошо. Форма морская идёт женщина и как-то украшает по-особому. Я отвлёкся, может такое объяснение с моей стороны покажется не столь серьёзным. Очень рад, очень хорошо, что вы к нам приехали. Будем вместе работать. У меня на батарее командиры орудий, одна молодёжь, мои ученики. Правда и я не старый, но люблю больше работать с молодёжью. Да что это я с вами заговорился, вас надо накормить, а потом поговорить. Посидите минутку, сейчас распоряжусь, кок принесёт что-либо закусить, вместе и покушаем. После академии вам здесь покается многое в диковину. Привыкайте, будет все по-фронтовому".
   Иванов стал и собрался идти к коку, но я с трудом его убедила что сыта, недавно от стола.
   Он вновь сел за стол, и посмотрев на недописанную бумагу на столе, нахмурился. Он сказал, что у него неотложные дела, "а то я бы с удовольствием познакомил вас с батареей и личным составом. Придётся поручить это дело моему помощнику - политруку. У вас есть с собой личные веди или вы налегке? Давайте их сюда". И он помог перенести вещи в комнату.
   Мы вышли из штаба, и подошли к крутому спуску с горы. Тропка вела вниз среди зарослей кустов. Командир пояснил: "Антонина Григорьевна, видите в конце тропки маскировочную сетку? Вот под ней находится первое орудие. Пушки наши не простые, а исторические. Все орудия сняты с крейсера Аврора, в свободное время я расскажу вам подробно о них. Будете теперь изучать артиллерию, боевая подготовка с вас не снимается, на равных обязанностях со строевыми командирами будете совершенствовать боевую выучку".
   С Вороньей горы хорошо просматривалась вся южная сторона равнины, на ней рос хлеб. "Видите, - сказал Иванов, - вдали деревню? Это Тайцы, а левее её стоит высота, это Кирхгофские высоты. Для того, чтобы до них дойти, нужно миновать пять деревень: Вариксолово, Мурилово, Перекюля, Карвала и Рецеля, сразу не запомнить, но вы должны все эти деревни знать, скидки как врачу не будет". Командир говорил это строго.
   Из-за кустов послушался мужской голос: "Дмитрий Николаевич, вы меня звали?".
   "Да, Андриан Андрианович, знакомьтесь с врачом Антониной Григорьевной Павлушкиной".
   "Да, мы давно знакомы", - политрук слегка меня обнял: "Дмитрий Николаевич, как я рад, ведь врач Павлушкина - выпускница нашей Академии, мы с ней не раз дежурили по камбузу, тогда она была ещё слушательница".
   Андриан протянул руку и сказал: "поздравляю с окончание Академии и с получением звания".
   "Очень хорошо, что вы с одной Академии", - сказал комбат. "Вот что, Андриан. Проводи Антонину Григорьевну по позициям нашей батареи. Познакомь с личным составом и расположением пушек. А завтра, Антонина Григорьевна, явитесь ко мне, обстоятельно поговорим о делах. До свидания". Он пожал нам обоим руки и зашагал по направлению штаба.
   Андриан обратился к мне: "давай, Тоня, посидим на пригорке у сосны, и ты расскажешь мне, как там у вас в Академии? Отдохни, как говорят с дороги, а я тебя немного введу в курс, ты понимаешь, как прибыл сюда на батарею ни разу в Ленинград не выезжал, не хватает времени, дел непочатый край. Устанавливая пушки, такую громадину надо было привезти, установить, а их не одна. Да нашей линии расстояние позиций километров 14 - 15. Принять надо краснофлотцев, первые дни спали на земле, позже поставили палатки. Работаем день и ночь и все делаем своими силами. Теперь боевая учёба и тренировки. Сама понимаешь, боевая и политическая подготовка сейчас самое главное. Есть среди личного состава такие, которые никогда не служили в артиллерии, надо их обучить. В общем жизнь боевая. На днях пришёл приказ всему личному состава уйти в землянки. Нужно срочно строить землянки. В палатках не проживёшь, батарея то стационарная. Я тебе наговорил, напугал. Ничего не бойся, народ у нас хороший, командир правда молодой, ему всего 28 лет, но токовый и умный, молод, уже преподавал артиллерию в Высшем Морском Севастопольском училище. Здесь и командиры молодые, почти все его ученики. Командир хороший, нам повезло.
   Подходя к первому орудию, я почувствовала волнение. По деревянным ступеням мы спустились в артиллерийский дворик, вырытый в котловане. Тяжёлое и громадное морское орудие со стальными щитами было укреплено на цементном фундаменте. Сверху к щиту орудия были приварены металлические угольники, как усы, расходящиеся в стороны на 3-4 метра. К этим угольникам была прикреплена металлическая сетка, она как крыша прикрывала пушку и маскировала её сверху. Вокруг пушки палуба выстлана ровными досками, площадью 20-25 квадратных метров.
   Спускаясь вниз к пушке, первое впечатление на меня произвело, что я попала в большую чистую комнату, посреди которой вместо стола стоит громадная пушка с большим стволом в несколько метров длины. Стены данной комнаты были бревенчатые, брёвна отёсанные. Под ногами дощатая палуба.
   У пушки стояли моряки, одетые в робах, из расстёгнутых воротников были видны тельняшки. Краснофлотцы высокие, широкоплечие, загорелые. При первом взгляде на них нельзя не заметить их физическую силу. Все они были похожи друг на друга. С ними высокий, черноглазый, их старшина.
   Старшина чётко отдал рапорт, после чего протянул руку мне - "Старшина Данилов Николай Васильевич, - будем знакомы". По тому, как он рапортовал и знакомился, видно было, что моряк бывалый. Политрук Скулачёв сказал Данилову: "познакомь врача с краснофлотцами и с пушкой и палаткой".
   "Эй, братва, выходи", - сказал он, обращаясь в сторону. На глазах стало увеличиваться число краснофлотцев, они появлялись, наклонившись из земляных смежных ходов. "Товарищ старшина, у вас все здоровы, больны нет?", - спросила я. "У меня все здоровы, больны нет и не будет. У меня не заболеют, я их каждое утро закаляю, гоняю по горе, занимаемся физзарядкой. Доктор, посмотрите, наша пушка, она не простая, - это пушка морская снятая с легендарного крейсера "Аврора". Видите, какая отдраенная, блестит серебром, механизмы все работают, как часы, ни один винтик не заржавеет. Мы за ней ухаживаем, как за красивой девушкой. У нашей красавицы ствол диаметром 130 мм".
   Матросы слушали молча, выглядели они богатырями. "А теперь, доктор, пойдёмте я покажу вам нашу палатку, где мы живём". Краснофлотцам я сказала "до свидания".
   Поднялись по ступеням на верх, сидя на траве нас поджидал Скулачёв. "Николай, познакомил доктора?".
   "Так точно товарищ политрук". Старшина улыбаясь протянул мне руку, сказав "давайте поднимемся по нашей тропке", и почти втащил меня за руку, по крутому склону наверх горы.
   Поднявшись на гору, мы прошли метров сто по полянке. "А вот и наша палатка", сказал старшина, но её трудно было сразу узнать, она была замаскирована зеленью. В палатке по обе стороны стояли аккуратно заправленные одеялами матрацы. По углам стояли тумбочки. Данилов открыл одну из тумбочек: "Посмотрите доктор, у нас чистота и порядок, как на Балтике. Вы не смотрите, что у нас пол земляной, в палатке мы живём временно, скоро будем строить землянку и по своему проекту, такую сделаем, что все завидовать будут".
   Мы вышли из палатки. Скулачёв ожидал меня на горе. "Николай, ты долго задерживаешь, нам надо спешить", - крикнул он. А Данилов все продолжал говорить и спрашивал меня: "как вам, понравилось у нас?". "У вас нормальная чистота и здоровые на вид краснофлотцы".
   "У нас дружба морская, мы живём по принципу "один за всех и все за одного".
   Я поблагодарила старшину, и он вытянулся, взяв руку под козырёк. Парень хваткий, его не проведёшь, подумала я.
   Скулачёв, спускаясь по тропке с горы, сказал: "это старшина заговорит кого угодно. Парень хват. Боевой старшина. У него на пушке всегда порядок. Командир на первом орудии лейтенант Скоромников Георгий Архипович, он сегодня уехал в город. С таким старшиной можно спокойно уехать, у него никто не забалует".
   Мы шли у подножья Ореховой горы. Скулачёв рассказывал мне про правый фланг батареи, про первое орудие и о его людях. А вот и деревня Вариксолово, а левее за горой деревня Пикколо.
   Миновав деревню Вариксолово, мы пришли по мостику через небольшую речку, откуда стала видна вторая деревня. "А вот та деревня называется Мурьела. Видишь в стороне от деревни, вправо, холмик зелёный - это второе орудие. А издалека и не узнаешь, что там орудие. Маскировке придаём большое значение. Командир второго орудия - лейтенант Антонов Александр Александрович, прибыл к нам с крейсера Аврора. Парен культурный и командир хороший. Он в прошлом году окончил училище Фрунзе в Ленинград. Молодой, спортсмен - борец. Мы зовём его "наш силач". В один миг ложит на две лопатки каждого. В свободное время он обучает своих краснофлотцев приёмам борьбы. Я неоднократно видел, ловко и здорово у него получается. Силища у него страшная, сейчас увидишь".
   Мы прошли часть деревни Мурьела, свернули направо. Здесь увидели, на холме замаскированное второе орудие. Командир орудия, увидавший нас, вышел нам на встречу. "Л-т Антонов...", - начал он рапорт отдавать мне, так как я была старше политрука по воинскому званию, но стал улыбаться. "Отставить", - сказала я обиженно и строго. Скулачёв, заметив мой обиженный тон, сказал, как бы в оправдание - "не нужна эта формальность, это не Академия, здесь проще, мы друг друга называем даже по имени".
   "Андриан, я впервые вижу доктора. Надо доложить по всей форме, но не сдержался" - и улыбнулся. "Впервые в жизни пришлось давать рапорт морячке. Признаюсь, я впервые вижу морскую военную форму на женщине". "А что, хорошо - смотри как украшает" - сказал политрук. У нас в Академии девушек одевали особо, им кителя шили в ателье, одевали красиво. Они были, как одна на подбор".
   "А вы окончили Академию?" - удивлённо спросил Антонов. Скулачёв поспешил ответить: "Да, мы с Академии, и я Тоню хорошо знаю".
   "То-то я смотрю выправка то военная, доктор очевидно строгий".
   Л-нт Антонов говорил улыбаясь, непринуждённо. Они со Скулачёвым разговаривали по-товарищески, как давние приятели. Саша, познакомь Тоню с личным составом, я посижу на пригорке и покурю. Будет исполнено, я вам сейчас представлю своих орлов.
   Мы поднялись на пригорок. Орудие даже вблизи, было походе на зелёную массу кустов. Мы спустились по ступенькам вниз, на палубу орудийного дворика. Л-нт сказал: вот мои ребята - знакомьтесь доктор. Я каждому краснофлотцу подала руку. Здесь было точно так же все, как и на первой пушке, и краснофлотцы такие же похожие, здоровые, бравые.
   Я спросила краснофлотцев - нет ли больных? Почти хорошо ответили "нет, все здоровы". Но я заметила, как один из краснофлотцев спрятал руку назад с пальцем, перевязанным куском тельняшки. Я не стала спрашивать его, что у него с пальцем. Сочла бессмысленным: голыми руками помощь не окажешь.
   Вспомнив слова командира - "йод, бинты, - привезли?" Как-то всё здесь нужно, не знала я, что ничего нет, с собой бы взяла, в карман положила, и вот сейчас перевязала бы. А травма получена видимо при работах в земле. Противостолбнячная сыворотка не введена, можно получить заражение крови от простой царапины, только потому, что не сделано это вовремя, и потерять человека. Нужно срочно разворачиваться и обзаводиться всеми медикаментами. Лейтенанта Антонова я слушала рассеянно была озадачена, что нет даже аптечки, а травмы безусловно каждый день. Л-нт Антонов также показывал мне палатку с аккуратно заправленными нарами и идеальной чистотой. А я подумал про себя, что такая чистота и в такой тесноте, может быть только у моряков.
   Осмотрев палатку и орудие, я спросила л-та: "как в вас обстоит дело с водоснабжением и с санузлами?". "Снабжаемся водой из колодца, колодец стоит в деревне открытый. Ведро старое ещё хозяин оставил на цепи. Но я уже думал о том, что надо сделать крышку для колодца закрывать его. Что же касается гальюнов, но у нас они полевые". "Что значит полевые гальюны?". "Кусты, доктор", - сказав это, л-нт засмеялся. "Здесь надо плакать, а не смеяться, товарищ лейтенант. Я вам говорю серьёзно, что гальюн нужен стационарный - выгребной, этот вопрос важный, так как может вспыхнуть эпидемия желудочно-кишечных заболеваний по причине антисанитарии и ваши бойцы все выйдут из строя". "Я это знаю, сказал лейтенант. Все врачи начинают с осмотра гальюнов, и даже думал - придёт врач и будет замечание. Все сделаем, доктор. Поверьте, столько работы, что не управляемся. Установили пушки, начинаем строить землянки, до гальюна ещё очередь не дошла".
   "Правильно было бы начать постройку с гальюна", - сказала я.
   Мы уже вышли на дорогу и пришли к деревне Мурьела. С нами шёл лейтенант Антонов, продолжал беседу. О чём бы они ни говорил, улыбка не сходила с его лица. Я же со своей стороны его, по наивности, улыбку принимала, как иронию. И под конец, я не сдержалась и сказала: "Товарищ лейтенант, чего это вы все улыбаетесь и что вы нашли во мне смешного? И в голосе моём прозвучала обида".
   "Что вы доктор, обиделись на меня. Я улыбаюсь совсем не на ваш счёт. Прошу вас не думайте так. Я всегда такой смешной. Даже когда меня ругают, я почему-то улыбаюсь и этим очевидно раздражаю знакомых".
   Мы долго вдвоём шли вместе по пыльной дороге. Кругом были поля. Скулачёв молчал, заметно было, что жару он переносил плохо по причине своей излишней полноты.
   Антонов всю дорогу весело разговаривал. Из его разговора я поняла, что он добродушный, открытый и хороший человек. Его серые, улыбающиеся глаза, светлые волосы говорили о его добром русском характере. Мышцы его рук, плеч, были так сильно развиты, что даже под рабочим кителем рельефно выделялись. Полагаю, что по ним можно было бы хорошо изучать анатомию мышц. Эта физическая развитость говорила о большой силе, а все сильные люди обычно добрые. Под конец пути, я уже поняла лейтенанта Антонова и внутренне переживала, что была с ним немного груба.
   "Вот деревня Перекюля", - сказал Антонов, - а на краю её третья пушка. Там командир мой дружок. Передайте ему мой привет". "Пойдёмте с нами", - сказал ему Скулачёв. "Не могу я, и так с вами долго задержался. До свидания, а вы доктор заходите к нам. Все ваши указания будут выполнены, и быстро".
   Он спросил у политрука, какой позывной у врача, по телефону. Тот ответил, что "Ольга", и мы расстались.
   Мы, миновав деревню Перекюля, в конце её свернули вправо. Третья пушка была также замаскирована. Около неё стоял краснофлотец с лопатой в руках. Он позвал к нам командира. Из артиллерийского помещения поднялся, среднего роста, худенький лейтенант. "Знакомься, Женя, сказал Скулачёв. К тебе привёл доктора, прибыла к нам в часть". Лейтенант протянул мне руку. Он спокойно сказал: "л-т Дементьев Евгений Николаевич".
   Посмотрел на меня рассеянным взглядом черных глаз и начал разговор с политруком о каких-то делах. Что бы не быть свидетельницей разговора, не имеющего ко мне отношения, я отошла от них, и подошла к пушке, обошла её вокруг, не спускаясь вниз, стала рассматривать местность. За пушкой расстилалась равнина, кое-где рос кустарник. Место низкое, похоже, что болото, на расстоянии двухсот метров переходящее в возвышенность. Осмотрев кругом, я увидала замаскированную палатку, около её стояло несколько краснофлотцев в робах, с засученными рукавами. Опершись на лопаты, они в упор смотрели на меня и о чём-то переговаривались. Увидав своего командира с политруков, они мигом скрылись за палатку. Я подошла к разговаривающим Скулачёву и Дементьеву.
   "Тоня, вы посмотрели?", - спросил Скулачёв.
   "Да", - сказала я нерешительно.
   "Женя, у тебя больных нет? Какие срочные вопросы к доктору?"
   Он ответил - "Нет, у меня всё в порядке". Мы распрощались, и пошли дальше.
   "Андриан, - начала я, - какой строгий этот Дементьев, его лишний раз побоишься спросить. Я даже к пушке не спускалась и в палатку не заходила".
   "Напрасно, - это с виду он кажется сердитым, я сам не видал, чтобы он улыбался, он всегда серьёзный. Командир он знающий и аккуратный. Не переживай, что не посмотрела, потом посмотришь. Лейтенант Дементьев -- это хороший дружок Антонова. Ты, наверное, заметила, что они противоположны, Саша говорун, всегда улыбается, а Евгений больше молчит, всегда серьёзный, говорил мне политрук. Они вместе, в прошлом году окончили Высшее Военно-Морское Училище "Фрунзе". По окончании были направлены на крейсера "Аврора". С крейсера их прислали к нам на батарею. Они закадычные друзья. Александр добряк - душа на распашку, а Евгений человек скрытный, очевидно друг друга дополняют".
   Мы зашли за деревню. Солнце пекло. День выдался жаркий. На изрытом оспой лице политрука выступили капли пота. Было душно и жарко. "Давайте до той деревни, - он показал рукой, - что около высоты, и там отдохнём". Шли мы молча, было заметно, что Андриан Скулачёв разморился от жары. Он снял китель, в белой рубашке ещё больше была заметна его полнота.
   Я шла, и слушала пение жаворонка. До чего же он хорошо поёт и до чего же вообще прекрасно вокруг: кругом цветущие поля, опьяняющий воздух и всё это залито солнцем. После беспрерывных занятий в аудиториях и в анатомичках над трупами, в читальных залах и на дому, где целыми днями и долгими вечерами учили, зубрили готовясь к новым и новым экзаменам, ничего не видели кроме каменных стен и бесконечных книг. Все красоты природы были эти пять лет не для меня. И вот теперь ощущая всю прелесть природы, я внутренне радовалась. Хотелось сбросить с себя суконное обмундирование и в платьице побегать по зелёным лужайкам, по полям, усыпанным душистыми цветами и выразить свой восторг.
   Но я задерживала свои душевные порывы. Не только потому, что я шла со старшим товарищем по службе, а потому, что основная душевная боль - сознание войны и горечи, были главное причиной сердечной тяжести.
   "Вот и деревня Карвала", - голос политрука возвратил меня к действительности. "Тоня, давай отдохнём на крыльце, посидим в тени. Погода то какая прекрасная - сенокосная пора, как говорят у нас в деревне. Сейчас бы только в поле и работать. Мы с женой каждое лето ездим в деревню к матери. За отпуск накосим сена коровёнке, заготовим дровишек на зиму. Мать одна живёт в деревне, зову её в Ленинград - не едет. Говорит, что в деревне лучше. Да и действительно, наша деревня лучше всякого санатория: речка, сосновый лес, фруктовый садик...
   Нынче в июле также должны были поехать, а жизнь то повернула на все сто восемьдесят. Вот я часто хожу по этим дорогам, смотрю все на поля, не оставленный хлеб, на все дома. Вся масса этого хлеба погибнет на корню, и убрать его некому.
   У меня дума то крестьянская, как говорят на хлебе родился и с хлебом вырос. Потому на душе так муторно. Каково насиженные гнезда покидать. Деревни то все пустые, я ещё застал эвакуацию. Народ не хотел уезжать - приказали. Я смотрю на деревню, на дома и думаю, каково же было людям покидать своим родные места, своё хозяйство. А по всему видно, что жили хорошо. И вот всё брошено, а людей пораскидало. А сколько ещё эта война принесёт людям горя?".
   По дороге проехала воинская бричка. Краснофлотец-возница остановил лошадь, приглашая нас подъехать по пути. Скулачёв махнул ему рукой - поезжай мол один. И сказал: "пора обедать. Сегодня обед развозят на лошади. Машина ушла с командиром в штаб дивизиона, в Пулково, а вторая всё на ремонте. Приходится целыми днями ходить пешей.
   Обедать будем у Смаглия - он накормит, так не отпустит, да и старшину у него Кукушкин тоже хлебосольный". "А кто такой Смаглий?", - спросила я.
   "Это командир пятого орудия, до них ещё далеко, да и нам нужно зайти на четвёртое к Кузнецову. Давай прибавим шагу. Тоня, ты запоминай названия деревень и позиции батареи, это необходимо знать каждому из нас. Их финские названия сразу не запомнишь. Я учил трое суток и все путал. Итак, мы прошли с тобой деревни: Вариксолово, Мурьела, Перекюля, Карвала, и вот сейчас идём в Ретцелю, она за лесом внизу, у Кирхгофских высот. Видишь налево, вдали холмы, покрытые лесом? Это и есть они. Посмотри внимательно, среди крон деревьев возвышается белое здание - эта башня - финская церковь, а теперь там наш наблюдательный пункт батареи. Там есть у церкви кладбище, с красивыми мраморными памятниками. А ты не боишься ходить одна вечером по кладбищам? Мне дважды пришлось уже поздно вечером возвращаться. Вначале неприятно, а потом подумал - теперь живых надо бояться, а не мёртвых. Учти - хождение по позициям нашей батареи посторонним лицам запрещено. Их положено задерживать и отправлять в комендатуру. Под видом местных жителей могут появиться вражеские разведчики. Врагу важна разведка, особенно под городом, ему нужно знать, какая оборона под Ленинградом, а наша батарея на том участке фронта занимает главную позицию обороны города. Нашими орудиями будут интересоваться в первую очередь. Тебе придётся ходить одной, смотри будь осторожна, изучай местность и приглядывайся ко всему".
   С разговорами мы дошли до леса. Скулачёв сказал: "давай, Тоня, свернём по оленьим тропам, так будет ороче путь".
   "А разве здесь водятся олени?", - спросила я его.
   Смеясь, он ответил: "оленей здесь нет, это название этим тропам дали мы. Эти тропки по лесу проложил наш командир батареи старший лейтенант Иванов, и шифрованная кличка у него - "Олень", вот и название пошло "Оленьи тропы", он ходит самым коротким путём.
   Кстати и тебе следует знать, что на батарее фамилии командиров и номера пушек засекречены, и все позывные начинаются с буквы "О": командир - "Олень", я - "Олег", ты - "Ольга", батарея - "Огурец", 5-я пушка - "Омут", командир её - "Охотник", 6-я пушка - "Овраг", и так далее. Все позывные ты должна знать на память и нив коем случае не записывать - это строго секретно. Вчера вечером мы с командиром говорили о тебе. Приказ на тебя пришёл раньше, чем ты приехала. Командир дал тебе позывной "Ольга", кстати у него жену зовут Ольгой. Он из Севастополя, дома двое детей и жена. Севастополь уже бомбят. Командир переживает, писем нет из дому, нервничает. Командир батареи у нас хороший, серьёзный, культурный и образованный. Он моложе меня. Окончил Высшее Военно-Морское Черноморское Училище в Севастополе. По окончании оставили преподавателем, в том же училище. Вёл курс артиллерии и дело своё знает, так говорят все командиры. Командиры всех девяти орудий у нас молодые. Всех имеют высшее образование. Стрелять из морских дальнобойных орудий не так просто, знать надо многое. Они в большинстве своём ученики Иванова Дмитрия Николаевича. Учились в Черноморском Севастопольском училище и нынче только его окончили, сдали экзамены и сразу направили сюда. О самих пушках ты уже знаешь, что все девять сняты с крейсера "Аврора" - пушки морские, крупного калибра в 130 мм. История этих пушек неотрывна от легендарной истории Крейсера Аврора, и богата не только революционными заслугами, но и опытом боёв в прошлом. Нас следует быть достойными наших отцов и дедов, прославивших себя и нашу русскую артиллерию. А вот и деревня Ретцеля, видишь она стоит в низине, а левее от неё небольшая полянка, окружённая Кирхгофскими высотами, вот там и стоит четвёртое орудие. Командир её лейтенант Кузнецов Николай Павлович, я уже тебе говорил, что он Ленинградец, окончил училище им. Фрунзе. А вот он и сам, лёгкий на помине".
   Навстречу нам шёл молодой, среднего роста лейтенант в кителе без нашивок.
   "А мы к тебе, Николай, веду доктора, познакомься".
   Лейтенант спокойный, подал мне руку, сказал: "Кузнецов. Вот хорошо, что доктора привёл, а у меня больной есть. Второй день болит живот, всё лечим, да что-то плохо у нас получается, больной не поправляется. Идёмте, я вам его покажу".
  
  
   <... осмотр больного Антониной, постановка диагноза>
  
   У больного оказался энтерит.
   Здесь в деревне осталась одна старуха, она отказалась от эвакуации, у неё есть корова. Я обратилась к Кузнецову, чтобы он завтра же меня проводил к этой старухе. Политрук добавил, что обязательно нужно посмотреть, что это за старуха, а то может вывести из строя всех бойцов. Долго я задержалась на этом орудии по времени, а Андриан стал торопить - "уже темнее, пошли скорее".
   Мы обошли Кирхгофские высоты, и пошли прямо через поле. "Посмотри-ка Тоня, видишь на пригорке стоит человек и на нас с тобой биноклю навёл - рассматривает? Это командир пятого орудия Смаглий Алексей Васильевич. Брось ты грустить, этот лейтенант сейчас развеселит и понравится. Он украинец - чудный парень, красавец и добряк. К нему, когда ни придёшь, первый вопрос - Андриан Андрианович, кушать хотите или чайку попить? Хлебосольный малый. К ним на пушку придёшь словно в гости. У него и старшина такой же гостеприимный, хозяйственный и заботливый. Вот сейчас можешь проверить, - подойдём и спросит - хотите кушать? Пойдёмте ко мне?".
   Стали подходить к возвышенности, на ней стоял высокий стройный молодой человек. На нем был китель с нашивками лейтенанта. Через плечо были продеты планшет и полевой бинокль. Лейтенант без головного убора, его пышная чёрная шевелюра развивалась от ветра. Подходя ближе, я почувствовала какое-то непонятное волнение, похожее на страх, от чего я дважды споткнулась о кочку. Политрук кричал, "Алексей, встречай, веду гостью. Знакомьтесь". Лейтенант подал мне руку, крепко пожав её. "Очень рад познакомиться", называя своё имя.
   Он улыбнулся. Глаза его чёрные, пронизывающие, смотрели мне прямо в лицо. От его взгляда я чувствовала, что моё лицо заливает краска.
   "Андриан Андрианович, да вы целые день в пути, заморили доктора, ходите до без обеда? Идёмте скорее ко мне, у меня как раз приготовлен обед и ждёт вас, время уже ужина".
   "Что я тебе говорил, толкнул меня в бок Скулачёв".
   Мы подошли к палатке. "Старшина", - крикнул Смаглий. Из палатки вышел лет тридцати плотный черноглазый мужчина. Он шёл и улыбался. Алексей Алексеевич обратился к нему: "лейтенант, принимай гостей. Знакомься, - это доктор". Старшина подал мне руку - "Кукушкин. Мы с лейтенантом ждали вас раньше, но вы видать задержались где-то в пути, но я сейчас мигом накрою на стол". Старшина Кукушкин расстелил траву на плащ-палатку: "садитесь доктор. Это и будет наш стол, а что на травке, то оно и лучше. Он быстро принёс миски с тушёным мясом. Я вспомнила: это мясо, которое рубил кок, оно теперь в миске".
   Лейтенант Смаглий заметил моё смущение: "что доктор вам не нравится? Почему? Мясо с картофелем, и очень вкусное. Правда, оно сервировано в металлических мисках и не по-домашнему, зато сытно. Кушайте, не стесняйтесь!".
   Мы все четверо сидели на плащ-палатке и кушали, и впервые я почувствовала, что голодна. Но всю порцию я съесть не смогла. Лейтенант Смаглий меня всё угощал. "Подождите, походите по полям - будете съедать все". После мяса старшина принёс чайник с чаем. Мы пили чай с сахаром и конфетами из эмалированных кружек.
   Алексей Васильевич нас угощал радушно. Все у него получалось ловко, движения его были быстрыми, весь он был точно пружинистый. Лицо смуглое было красивое. Глаза чёрные, горящие. Зубы белые. В его присутствии было как-то легко. Вся внутренняя скованность исчезла и чувствовала я себя так, точно пришла в гости к родственнику, который искренне, от души угощал и проявлял свою радость встречи.
   В общей беседе за нашей трапезой Смаглий был немногословен, говорил остро и метко, смеялся от души. Мы с политруком пили и ели, как в гостях, а Скулачёв все расхваливал и рассказывал про свою академию. Я же сидела всё молча и пила с удовольствием чай, я бы выпила и третью кружку, но постеснялась. Смаглий спросил меня, - "а что же вы доктор нам ничего не расскажите видимо вы устали за день первого знакомства со многими". "Нет, я не устала, я предпочитаю лучше слушать, чем говорить". "Я понимаю вас, Антонина Григорьевна", - сказал он серьёзно, - "вы придерживаетесь учения вашего отца медицины Гиппократа, который читал лекции своим студентам и часто им говорил: "что бы быть порядочным человеком, надо обладать тремя качествами - немногословностью в беседа, осторожностью в поступках и воздержанность в еде". А я думала про себя, что он не только красив, но и умён.
   "Кукушкин, ты покажи доктору своё хозяйство, а я переговорю с Алексеем Васильевичем".
   Старшина Кукушкин по-хозяйски стал показывать мне: палатку, пушку, место хранения оружия и всё то у него было в должном порядке, кругом чистота. Мимоходом показал сложенную наскоро кирпичную печь - здесь подогреваем обед и чай, рассказал о "Жучке", которая тут же крутилась вокруг нас, - "она у нас ночью всё слышит и всё видит и сообщает, как звонок".
   Больных на пушке не было. Да во всём подтверждались слова похвалы в отношении старшины пятого орудия. Закончив осмотр, я подошла к разговаривающим командирами "Ну, и как" - спросил Скулачёв. Я ответила "хорошо". "Тогда пошли Тоня дальше, к л-ту Доценко".
   Шли мы молча по краю траншей, ведущих мимо пушки и палаток. Прощаясь, Смаглий двумя руками держал мою руку, говоря "не забывайте нас, до свидания, приходите пожалуйста к нам".
   "Пошли скорее в "Овраг", - ты поняла, - это на шестую пушку к л-ту Доценко Александру Ивановичу. Это тоже севастополец, сама понимаешь, что вместе учились, значит дружки". До шестой пушки мы дошли быстро. Она была от пятой расположена не далеко. Замаскированную, её было трудно увидеть, тем более вечером. Из расположения пушки вышел совсем юны лейтенант, он был подтянут, форма на нём была выглажена, и, видно по всему, что он был аккуратен во всём.
   Светлый цвет волос и глаз придавали его лицу юношеский вид, но это оказалось первое впечатление при встрече. После я поняла, что л-нт Доценко серьёзный и деловой. Он сам лично знакомил меня с личным составом, с пушкой и водил в палатку. Все пояснил по-деловому, без лишних слов, сосредоточенно. Он своей серьёзностью напоминал мне нашего профессора медицины, что у него во всём чувствовалась какая-то аккуратность. Доценко предложил нам остаться на ужин, но мы поблагодарили его, и пожав друг другу руки, направились с политруком к седьмой пушке.
   Решив сэкономить время, мы пошли напрямик по кустам и в скором времени попали в болото. Скулачёв промочил ноги, и мы после не долгих поисков выхода, вернулись назад, изменив направление на возвышенность. В кустах у пригорка располагалось седьмое орудие. Об этом можно было догадаться, так как у кустов мы увидали краснофлотцев с мисками в руках, сидящих на траве. Увидев нас, они положили миски и встали "смирно", но Скулачёв дал команду "оставить", и мы прошли мимо них.
   Далее за кустами сидела остальная команда вместе со своим командиром, они ели кашу.
   Увидев нас, командир поставил на землю свою миску и, подойдя к нам, подал руку обоим, сказав в мою сторону: л-т "Овчинников". Высокого роста, молодой, стеснительный, показал так же своё хозяйство. Он не говорил и не объяснял, видно из-за своей застенчивости. Больных на пушке не было. Здесь мы освободились быстро. Распрощавшись со всеми, мы поднялись на пригорок. После пригорка спустились, шли по полю и вышли на проезжую дорогу, которая выходила на Киевское шоссе.
   "Ну вот, сегодня, мы успели с тобой побывать на семи орудиях и пройти шесть деревень, а вот деревня Пелгала, мы ей прошли стороной. Осталось нам побывать на восьмой и девятой пушках, но они отсюда далеко, километров 4-5, и идти надо лесом и кустами, я хорошо этих троп не знаю. Был там раза два с командиром, но этого недостаточно. Там есть перекрёсток дорог, потом болото. Я не уверен, что мы не собьёмся с пути, тем более ночь. А если заблудимся, то командир через некоторое время поднимет тревогу на крайних точках, для наших поисков нас. Он периодически ведёт переговоры со всеми командирами, они в свою очередь ему докладывают. Восьмая и девятая пушки расположены рядом на краю деревня Пеляля. Там два молодых командира - ученики Иванова".
   Левый фланг батареи жил обособленно. У них свой камбуз. Пищу они готовили сами для двух команд, в деревенской избе, в русской печи. Там было больше удобств, чем на других точках. Потому Скулачёв сказал: "я думаю, нам не ходить на крайние точки сегодня, срочности такой нет, если бы там что случилось или кто заболел, то позвонили.
   Тоня, вот куда тебя определять на ночлег? Придётся в деревне Пелгала, здесь есть одна старушка, она не эвакуировалась. Она одна в доме живёт, ты не побоишься? Это только на сегодня, а там мы с командиром решим основательно".
   По просёлочной дороге мы вернулись обратно, пройдя около километра пути и вошли в пустую деревню. Деревня состояла из нескольких домов, стоящих по одну сторону дороги. Пройдя до половину, мы свернули к одному из домов. Двери в дом были открыты. "Хозяйка дома", - громко сказал Скулачёв. Глухой женский голос спросил: "кто там"? "Принимай дачников, тётя Маруся".
   Женщина вышла из кухни, окину меня холодным взглядом, сказала на ломанном русском языке "позалюйста". Скулачёв перешёл к делу - "тётя Маруся, разреши одну ночь переночевать нашему доктору?" Она опять ответила "позалюйста", и ввела нас в чистую маленькую комнату за кухней, зажгла лампу и принесла крынку парного молока.
   Мы сидели с Андрианом, пили парное. Тёплое молоко, отдыхая, непринуждённо беседу опять все о нашей Академии. "Я засиделся", - сказал Скулачёв, - "пойду, уже поздно, правда теперь ещё белые ночи, но надо отдыхать. Устраивайся здесь поудобней и отдыхай, а я пойду к пушке и там заночую. И он пожелал мне спокойной ночи.
   В доме во всех комнатах были заправлены кровати, полагать надо, хозяйка ждала, как обычно и этот год, дачников, а пришли воины. Комнаты пустые. Книг никаких нет, да и читать не было желания. Вскоре за Скулачёвым ушла и хозяйка. Она на ломаном языке сообщила, что ночевать я буду одна, а она уйдёт к дочке. Смысл её речи я поняла не сразу.
   Обойдя весь дом, я вышла в пустой двор. Все двери настежь открыты, запоров на дверях нигде нет. В пустом доме где даже кошки нет, я не привыкла бывать. Было тоскливо одной. Вчера только была в шумном городе, среди множества людей, а сегодня в глухой пустой деревне, одна. Вспоминала слова Андриана, что жизнь на сто восемьдесят разворачивает нас и не спрашивает нашего согласия.
   Спасть не хотелось, пойти прогуляться по деревне, возможно кого-нибудь встречу? Прошлись по деревне из конца в конец, нет ни одной души, собак даже не встретила. Неприятно смотреть на пустую деревню, впечатление, как будто здесь все вымерли от холеры ли чумы.
   Я вся была под впечатлением сегодняшнего дня, всего виденного мною и слышанного. Перед моими глазами проходили моряки, все они были одинаковые, похожие друг на друга, деревни, пушки и командиры, все они у меня перепутались. Запомнились только силач Саша, видимо потому, что я ему грубовато ответила на его добродушие, а теперь сожалела, и черноглазый Алексей, который все угощал нас обедом, но фамилию и номера пушек я не запомнила.
   Думая о моряках, я им завидовала, что они живут вместе одной семьёй, а я одна и одной мне быть здесь всегда.
   Вспомнила командира батареи Иванова - требовательного. Сработаюсь ли я и справлюсь ли со своими обязанностями? Всё начинать сначала, с колодцев, с гальюнов. Нужны медикаменты и срочно. Уже думала я и о больном. Думы вытеснили всю тоску одиночества, и я стала составлять предварительный план своей работы на первые дни.
   Я вспоминала государственные экзамены, как тогда готовилась и как сдавала. Волновалась.
   Вот он теперь настоящий экзамен - жизнь, и держать его куда труднее и сложнее.
   Вспоминались слова моего отца: "пока о жизнь не обдерёшься и не оцарапаешься, её не поймёшь".
   Главное выносливость, терпение. Уметь заставить себя переносить все трудности, находить правильное решение и бороться за жизнь. Мне доверили жизни этих замечательных моряков, и я должна охранять их жизнь - это почётно и ответственно.
   Уже начало всходить солнце, его первые красные лучи ложились на траву, на капельках росы серебром отливались его ранние лучи. Я пошла в дом. Легла в постель, но сон не приходил. Шаги по дому и грохот на кухне возвратили меня к действительности, и я встала с постели. Оказывается, пришла хозяйка и она возилась у печи.
   Хлопоты у русской печи хозяйки напомнили мне о родной деревне и о моей матери. Я вспомнила доброе ласковое лицо матери и мне стало хорошо, меня охватили приятные воспоминания. Мама в этом году ждала меня в отпуск на лето, и я собиралась как никогда, тем более с окончанием учёбы.
  
   <...> (доклад командиру батареи "А" на утро)
  
   Командир закурил.
   Я вытащила из кармана кителя листок, где был набросан у меня план работы, и начала все с тех же гальюнов, рассказав Иванову о больном и о возможных заболеваниях, о срочных мерах. Далее я стала излагать свои соображения: наладить водоснабжение, колодцы должны закрываться крышками, хлорировать их. Подыскать помещение для камбуза. Проверить хранение продуктов. Выписать медикаменты и срочно их получить, аптечный склад ВМФ расположен в Ораниенбауме.
   Срочно выделить помещения для медпунктов и лазарета, считаю, что медпунктов должно быть развёрнуто два - один в Дудергофе у первого орудия и посреди позиций батарей, в районе 5-6 пушек. Требуются бельё для медпунктов и лазарета...
   Иванов слушал меня внимательно, серьёзно, делая пометки в своём блокноте: "очень хорошо, всё, что вы сказали, совпадает с моими мыслями. Итак, на организацию медицинской службы даю срок неделю. В помощь выделяю грузовую автомашину. Шофёр будет вам единственным помощником, ни одного краснофлотца ещё дать не могу, не хватает. Сейчас идёт артиллерийская подготовка. В основном у нас краснофлотцы плавсостав с кораблей, артиллеристов, но есть и часть, которая пришла из запаса и не знают артиллерию. А хороший артиллерист, как музыкант, должен ежедневно тренироваться в стрельбе, тогда только он будет хорошо стрелять и накрывать нужные цели.
   У нас на пушках по 18 человек прислуги. Каждого их них обучить - мало, нужна чёткая отработка каждого движения, а в бою взаимозаменяемость каждого номера расчёта и слаженное обеспечение боя орудия на случай потери части бойцов боевого расчёта.
   Не прибыл ещё начальник продовольственного снабжения, и часть обязанностей по продслужбе придётся переложить на вас, временно, до его прибытия. Завтра с вами займёмся подысканием помещений под санчасть, под медпункт и камбуз.
   Посмотрев на меня, он добрым голосом сказал: "зовите меня просто Дмитрий Николаевич, я не люблю доклады и рапорты, иногда это излишне".
   Каждый день в течение недели я была в разъездах. С Ораниенбаума привезла две автомашины медикаментов, далось получить хирургический инструментарий и много перевязочного материала. В Ораниенбаум пришлось ездить четыре раза, пока не укомплектовали мою заявку и не отобрали все медикаменты.
   Проезжая по берегу залива, я всякий раз видела у берега пирсе крейсер "Аврору"; флаг крейсера развевался по ветру. Корабль был без пушек, все они были сняты и девять из ни установлены на нашей батарее "А".
   Неоднократно была и в Ленинграде, по запросу выписки белья для санчасти. По пути заезжала в ЛенМор базу для получения обмундирования, а также и за продуктами, так как начпрода ещё не было.
  
   <...> (совещание у командира)
  
   Командир батареи сказал: "приказы поступают каждый день из штаба флота и из Санотдела. Нам с вами надо так же подумать, как с личным составом проводить противохимическую подготовку. У врага есть химическое орудие. Не исключена возможность, что он применит отравляющие вещества на Ленинградском фронте. Начальника химической службы у нас по штатам не положено, а готовить людей надо, поскольку химия ближе к медицине, возложить придётся на вас. Время занятий придётся выкраивать за счёт сокращения часов по артиллерии, а может быть сократить ваши занятия по санитарной подготовке?"
   Я ему возразила, что санитарная подготовка не менее важна в наших условиях, так как пока я доберусь до 5 или 6 пушки, за это время раненый скончается. Жизнь раненного зависит всегда от того, как грамотно и быстро окажет ему помощь боевой санитар или товарищ. От них у меня зависит не только жизнь бойца, но и его боеспособность. При правильном оказании помощи раненный может даже продолжать бой.
  
   К первому врачебному приёму я готовилась, как к празднику. С вечера вымыла полу и всё расставила. Для санчасти было выделено помещение веранды, площадью около 10 кв. метров. Вся обстановка состояла из двух столов, на одном из ни был развёрнут хирургический инструмент. Второй стол для документации, за которым я должна была вести приём больных. На столе стояли полевые цветы, письменный прибор и журнал для записи больных.
   Я волновалась, как перед экзаменами. Одела белоснежные халат и колпак, лакированные свои туфли, решила обновить по этому случаю. Чаще обычного смотрелась в зеркало - все ли аккуратно?
   С волнением я ждала своего первого больного. Кто он будет? Первый больной у врача запоминается на всю жизнь. Я мысленно вела разговор с больным, мысленно задавала ему вопросы. Вспоминала своих профессоров, как они расспрашивали больных и задавали им вопросы. Внушала себе, что с больным следует быть уверенной в себе, спокойной, не растеряться. Неуверенность врача плохо действует на больного. Внушала себе не улыбаться, но при виде таких интересных моряков, сдержусь ли? И если нет, то что они могут подумать обо мне?
   Со всеми этими мыслями я не заметила, как прошёл час времени, а больных все не было. Второй час тянулся медленнее, а больных все не было. Я стала волноваться. почему не идут больные? Видимо мой вид не внушает доверия? Так с 8 до 10, отведённые два часа на приём прошли в ожидании, но никто не пришёл. В журнале не было сделано ни одной записи. Мне стало грустно, полевые цветы, стоящие на столе, показались вялыми.
   В ожидании больных прошёл и второй день приёма, то же никто не пришёл. Я переживала и думала-значит точно, что я не понравилась морякам. Я вспоминала свою практику во время учёбы, которую проходила в учебном отряде подплава им. Кирова, там на приём краснофлотцы приходили взводами, в основном здоровые, потом, как выяснялось, приходили из-за любопытства посмотреть на молодого врача, поговорить, а здесь даже любопытных не было... На третий день моего приёма пришёл командир батареи ст. л-нт Иванов Д.Н. Я его увидала в окно, он быстро шагал, лицо его мне показалось мрачным. Вошёл нахмуренный, явно недовольный. "Дмитрии Николаевич, Вы заболели?" - был мол вопрос к нему. "Нет, я здоров. Я пришёл выяснить, кто к вам приходит лечиться? Как только издал приказ о приёме врача, так половина краснофлотцев заболело. Просят увольнительные у командиров и идут к врачу". "Дмитрии Николаевич, но ко мне на приём никто не приходил. Третий день жду больных, а их нет. Посмотрите - журнал для регистрации больных чистый, в него не одном фамилии не вписано". Я смотрела на командира ничего не понимая. А он стоял, что-то думая, потом улыбнулся, сказав мне "понятно", и быстро вышел. На следующий день, на докладе у командира, он мне сказал: "я видоизменил приказ о приёме больных. В вашей санчасти производить приёма больных не будете, не будете терять время на ожидание. Если кто и заболеет, то будете ходить к больному на пушку. Велосипед у вас есть, к тому же у нас все здоровые и вызовы будут единичные. Это вызвано обстановкой и моим приказом, запрещающим краснофлотцам отлучаться с орудий, и они не будут отпускаться без моего разрешения никуда".
   Командир был строг, и напоминал рассерженного учителя. Позже мне стало известно, что многие краснофлотцы брали увольнительные к врачу, но до санчасти не доходили, слишком большие преграды они встречали на своём пути, которые не могли преодолеть - этими преградами были женщины-окопницы, в основном молодые девушки студентки ленинградских техникумов и вузов. В районе позиций нашей батареи проводились оборонные работы. Рылись противотанковые рвы и окопы. Часто проходя мимо них, я видела, как они энергично работали лопатами и домами, от чего их нежные руки покрывались кровавыми мозолями и не раз мне приходилось давать им перевязочный материал и оказывать медицинскую помощь. Наши моряки видели работающих женщин, ежедневно, со всех орудии, так как эти рвы в основном огибали все маши позиции.
   Наши моряки и раньше, в свободное время, ходили в расположение женщин и видели, какую трудную и тяжёлую работу они выполняют. Они ходили туда не только для знакомства и разговоров с молодыми девушками, но и для того, чтобы помочь им в их работе. Моряки не могли равнодушно смотреть на этот изнуряющий труд женщин, вот почему был дан приказ больных смотреть на пушках, что бы они не ходили этот непреодолимый многокилометровый путь до санчасти. Но я убедилась позже, что и этот приказ командира не был им преградой для встречи с женщинами. Они нашли путь под другим предлогом: наши пушки и палатки, а также все тропинки тщательно маскировались ветками и травой. А растущую рядом зелень врывать не разрешалось в целях соблюдения маскировки. За зеленью моряки ходили в лес, тратили на это много времени. Тогда девушки решили им заранее заготавливать ветки, а моряки помогали им работать на траншеях и уходили с заготовленной зеленью.
   Маскировка наших орудий и траншей была настолько хорошей, что трудно было определить наше расположение даже на близком расстоянии. Такая маскировка спасала нас от вражеских бомбёжек. Несмотря на массированные налёты, пока не было ни одного прямого попадания бомб.
   На днях старшина 5-го орудия Кукушкин Алексей, мне рас сказал: "стал проверять, - откуда ребята носят огромные охапки веток и приходят какие-то весёлые? Пошёл за ними, к сараю, что на опушке леса, смотрю, а в сарае расположились женщины - окопницы. Ясно стало, почему все просятся сходить за ветками. Стал я разговаривать и рассматривать девушек, среди них смотрю и глазам не верю, - стоит похудевшая, в платочке, моя жена Анна. И подумать только, - рядом работала несколько дней, а мы с ней оба не знали. Попросил лейтенанта Смаглия разрежения на посещение жены к нам в палатку. Угощали её чаем и ужином".
   Мне так же представилась возможность познакомиться с Анной Дмитриевной Кукушкиной. Она показывала мне свои натруженные до кровавых мозолей руки. Однажды пришла она заплаканная, грустная, рассказывала, что эвакуировала дочь к родным в деревне, а поезд не дошёл, - "разбомбили в пути, и пропала доченька". Плакала не только мать, но не скрывал слёз и отец- старшина Кукушкин.
  
   (после войны дочь Александра Кукушкина нашлась, но всю войну родители прошли, считая, что она погибла)
  
  

ИНТЕНДАНТ ГЕОРГИЙ ШВАЙКО

  
   Вечером я сидела в помещении санчасти и готовилась к проведению занятий по химзащите. Занятия по расписанию проводились на каждой пушке.
   В дверь кто-то постучал. Я машинально сказала, войдите. К моему столу подошёл совсем молоденький лейтенант интендантской службы. На нем был новый суконный китель и светлее нашивки на рукавах и пуговицы блестели серебром. Брюки выглажены в рубчик. Черты лица его были мелкие глаза светлые, взгляд прямой и открытый. Морская форма его украшала, но и подчёркивала его молодость.
   Л-нт сказал: "Здравствуйте доктор", протянул мне руку и добавил, - будем знакомы, - лейтенант интендантской службы Швайко Григорий Константинович, а просто - Жора. Зовите меня Жорой, так как фамилию мою всегда путаю и называют Швейком, а я не "бравый солдат Швейк", а Швайко. Разрешите сесть". "Садитесь", - я не успела вам предложить.
   Л-нт снял фуражку, светлые его вьющиеся волосы делали его ещё моложе, и он напоминал юношу. Он сел, положил нога за ногу, как бы показывая сои надраенные хромовые ботинки до блеска. Откинулся на спинку стула и принял позу солидного мужчины.
   Он посмотрел вокруг и спросил - "это и есть санчасть батареи?".
   "Да", - ответила я.
   "Скромно, даже очень скромно, да к тому же вы здесь и живёте?"
   "Да".
   Он пожал плечами. "Меня к вам послал командир батареи ст. л-нт Иванов, познакомиться с вами и с делами на батарее, я прибыл вчера, успел уже познакомиться с людьми и с пушками. Вечером вчера, я заходил к вам, хотел поговорить, но у вас был замок на двери, мне сказали, что вы работаете на аптечном складе. Антонина Григорьевна, а можно мне называть вас просто Тоней? По имени и отчеству называют пожилых, и я как-то не могу привыкнуть, а мы молодые.
   Так вот, Тоня, мне здесь очень понравились командира орудий - они все молодые и симпатичные ребята хорошо, что у нас командир батареи молодой. Посмотрел я на артиллеристов и завидую, что у них интересная работа. А мне не повезло с назначением. Я досрочно окончил интендантское училище в городе Выборге. Когда нас выпускали я просился на фронт и был доволен, что получил назначение на артиллерийскую батарею. Я считал, что еду на фронт, а оказалось это тыл, глубокий тыл города Ленинграда. Сюда надо посылать стариков с плохим здоровьем, я сегодня ночью решил здесь не оставаться. Завтра буду просить командира батареи, что бы меня направил в штаб флота за назначением на фронт".
   Я ему ответила - "командир вас не отпустит".
   "Почему вы так думаете? Ведь здесь все уже налажено, сделано. Обмундирование получено, пищеблок почти налажен, как хороший. Мне здесь делать уже нечего. Я люблю гореть на работе, а здесь коптеть придётся. Командир батареи сказал, что возлагает на меня функции химслужбы и говорил, чтобы мы с вами эту работу поделили по полам, и что нужно организовывать санпропускники. Я молчал, командиру не возражал, ничего про химию ему не сказал. Вам же признаюсь, что химию терпеть не могу. В училище мы проходили санхимзащиту, но я её не знаю. Экзамен я ухитрился сдать с помощью товарища.
   Командир мне сказал, что культурно-массовую работу тоже возлагает на меня. Что я - артист? В жизни своей я никогда не выступал даже в самодеятельности, я по характеру коммерсант, могу дело любое организовать, могу достать хоть из-под земли.
   Да, мне здорово не повезло. Какой я дурак, что отказался от коробки. Думал, что на корабле тесно и не развернёшься. Я понимаю, что здесь на батарее меня нагрузят работой, но какая это работа, - бегать как заяц от пушки к пушке. Заниматься придётся мелочами, а мне хочется большого дела, снабжать батальон, морской полк, который ходит непосредственно в бой.
   Там можно отличиться и вырасти, а здесь ничего нет этого.
   Просидишь всю войну в обороне, потом будет стыдно кому-то рассказать об этом. Воображаю какая будет тоска осенью и зимой. По этим избитым дорогам будет непролазная грязь, поэтому бездорожью и машины не проедут. Пока везут пищу от пушки к пушке она замёрзнет и в лёд превратиться, больших термосов у нас нет. А сколько будет работы весной с гальюнами?
   Тонечка я говорю правду, я не трус, я хочу воевать и отличиться, с войны придти с наградами, а здесь и медали не заслужу".
   Мне понятны были волнения Жоры, недовольство назначением. Это была своего рода реакция на новое, особенно это резко сказывалось после учёбы. Первые дни своего назначения на батарею я тоже внутренне была взволнована, свои переживания с скрывала, да и некому было мне их высказывать, даже не с кем было поделить. Прошло время, я адаптировала привыкла втянулась в свою работы. Полюбила батарею и своих батарейцев. Высказывать эти свои мысли интенданту Швайко я не стала, да считала это лишним, так как сейчас меня может не понять, а через неделю поймёт сам, когда целиком окунётся в работу. Привыкнет к людям, привыкнет к необыкновенной обстановке.
   Я начала свой разговор с того, что Жора, верю вам, говорите вы правду. Вы искренни в своих желаниях, ваши желания я разделяю и думаю, что каждый, кто идёт на фронт, в особенности молодёжь, в душе мечтает сделать такое, чтобы отличиться, совершить подвиг геройский, о котором знали бы все. И так думают, многие, но в слух не выражают, никому не рассказывают. Мне очень нравиться, что вы говорите о своих желаниях отличиться, открыто не скрывая.
   Жора просиял, он улыбнулся: "а знаете Тонечка я этим мысли никому до вас не рассказывал, да и не осмелился бы, а вам не знаю почему выложил все, что думал. Вот что значит врач, врачи психологи, они умеют вскрывать не только животы, но и души".
   "Мне приятно, Жора, что мы понимаем друг друга. Я вам советую не обращаться к командиру батареи со своими просьбами, посылкой на фронт. Подождите хотя бы три-четыре дня. А там вы сам не захотите отсюда уезжать, полюбите свою батарею и работу. Здесь многие командира первое время все просили на фронт. А ст. лент Иванов им отвечал, что вы на фронте и на самом ответственном участке фронта.
   Жора от моих слова рассмеялся. Смеялась с ним и я, вспоминая свой разговор с командиром батареи".
  После гибели 10 сентября командира 1-го орудия батареи "А" Г.А.Скоромникова его место занял интендант Швайко. Юноша был убит в бою через несколько часов.
  
  

САНДРУЖИННИЦА ЗОЯ

  
  
   В конце августа месяца в нашу часть на батарею для прохождения военной службы прибыли две молоденькие девушки. Они были комсомолками после окончания десятилетки. Они добровольно пошли на фронт.
   Ко мне в аптеку пришёл дежурный и передал, что меня вызывает командир батареи - ст. л-т Иванов. Я быстро пошла в штаб. В штабе был Дмитрий Николаевич, командир 1-го орудия л-т Скоромников Георгий Архипович и рядом с ним сидели две молоденькие девушки в солдатских гимнастёрках, в кирзовых сапогах. Командир батареи сказал: "Антонина Григорьевна, знакомьтесь к вам прибыло пополнение, прибыли девушки комсомольцы-добровольцы. Я уже с ними познакомился, побеседовал. Эти девушки - героини, после окончания десятилетки пошли защищать Родину". "Девочки, скажите, кто из вас в каком институте хотел учиться?" Одна ответила "в Электромеханическом", а вторая "в Медицинском". Командир улыбнулся, - "ну, вот девушки и выбор себе сделали сами. Будете работать по профилю ваших будущих профессий. А пока у вас будут звания - краснофлотец. Жаль только, что форма на вас армейская, а не морская, но дело не в форме, а в содержании".
   "Девушки, ко мне есть у вас вопросы?" "Нет", - ответили они.
   "Вопросы у вас конечно есть, вы их стесняетесь говорить, но я с вами ещё встречусь и поговорим, а сейчас я спешу. Антонина Григорьевна, проводите их на камбуз, хорошо накормите. Познакомьте их с Вороньей Горой, будьте с ними, пусть они сегодня отдохнут, а завтра притупят к своим служебным обязанностям".
   Одну из девушек Зою дали мне в помощницы, вторую отправили на телефонный узел полевого телефона учиться на телефонистку.
   В первый день мы с Зоей весь вечер занимались подгонкой гимнастёрки. Девушке дали армейскую форму, гимнастёрка была больших размеров. На Зое гимнастёрка сидела, как плащ. Гимнастёрку всю разрезали, раскрыли, и сделали по фигуре, Зоя помогала мне перешивать гимнастёрку. Зоя шила гимнастёрку с таким старанием, словно шила себе свадебное платье.
   Примеряя гимнастёрку, я любовалась Зоей, стройные красивые плечи и руки. Голубые глаза розовые щёки кожа лица бархатистая. Волосы светло-русые, густые, длинные, губы пышные пунцового цвета. Она напоминала собой цветной, только что расцветший, которого ещё не коснулась человеческая рука.
   Зоя была не по-детски непосредственная, наивная, молчаливая, стеснительная. Вот сапоги мне дали очень большие, маленьких не было, она сваливаются с ног, и они тяжёлые.
   - Зоя я попрошу нашего интенданта, он переменит на маленькие.
   - А почему Антонина Григорьевна они не блестят, я их чищу, они все такие? Это потому военные, что они кирзовые?
   Всё было готово, последний раз примерено, и Зоя, одетая в гимнастёрке, была хороша. Её грациозный стан выделялся через военную форму. Назавтра после доклада командиру я повела Зою на первое орудие познакомиться с краснофлотцами.
   По дороге Зоя мне призналась "я в жизни своей никогда с моряками не разговаривала, я из смотрела издалека, я их боюсь я так волнуюсь мне страшно".
   Я посмотрела на Зою, она была бледна от волнения. Я старалась успокоить, но это не давало результаты, я видела, как она, подходя к пушке немножко дрожит.
   Мы взошли в артиллерийский дворик первого орудия, вокруг пушки стояли краснофлотцы в тельняшках, в засученными рукавами, вид их был красивый, здоровый, богатырский.
   Перед ними предстали нежная хрупкая стройная русская красавица в солдатской форме. Щёки её горели, лицо заливалось краской.
   Она стояла молча. Молча стояли краснофлотцы они смотрели и любовались ею, это было видно по их горящим глазам. Даже старшина Данилов, - смельчак и говорун, - стоял молча, как заворожённый. Молчание первая нарушила я. Я представила Зою, попросила рассказать про пушку.
   "Есть рассказать про пушку!", - старшина Данилов стал повторно рассказывать: "наша пушка не простая - она снята с легендарного Крейсера "Аврора", - эти слова он произносил подчёркнуто и гордо. Все оживились, каждому хотелось что-то сказать, говорили о пушках. Я воспользовалась временем, и проверила наличие перевязочных материалов в аптечке на пушке.
   После осмотре пушки пошли в землянку. Старшина Данилов повёл Зою познакомиться с землянкой. Краснофлотцы уже несколько недель как перешли в землянку жить. Землянка была на горе, она так же была тщательно замаскирована, что определить её место расположения несведущему было нельзя.
   Землянка строилась в три наката объёмистых брёвен, крыша засыпана грунтом и покрыта тщательно дёрном. Входная дверь в землянку была обита ветками, и на крыше также высажены кусты и молодые деревья. Открыв дверь, мы спустились вниз по деревянным ступеням, спуск заканчивался небольшой площадкой. С площадки была ещё дверь в помещение самой землянки. Внутри помещение было большое: по обе стороны устроены сплошные нары с идеально заправленными постелями, стены помещения устроены из отёсанных брёвен, на которых висели плакаты "Что ты сделала для фронта", "Родина мать зовёт", "Убей немца!". При входе стояла пирамида с орудием и небольшой узкий стол, очевидно для чистки орудия.
   Посредине землянки стояла печь-времянка, устроенная из металлической бочки, с вытяжными трубами вверх, на печке стоял большой металлический чайник. Пол в землянке был дощатым, чисто надраенным. Весь строительный материал был сосновый и сырой, в землянке приятно пахло свежей сосной. Вверху одной стены было устроено маленькое оконце, через него проникал тусклый свет. В землянке было чисто и как-то по-своему уютно.
   Старшина Данилов старался подчёркивать своё гостеприимство и как бы с появлением новой гостьи, он приглашал за стол у печки: "садитесь пожалуйста, сейчас угостим вас чаем с сухарями". Я отвечала, что некогда, мы должны до обеда побывать у Антонова, на пушке, а также много других дел ждёт нас.
   Перед уходом я ознакомила Зою с аптечкой на пушке, и попросила старшину на вечерней поверке проверить наличие медикаментов.
   Краснофлотцы ещё долго беседовали с Зоей, им не хотелось её отпускать, да и лейтенант Скоромников не торопился с занятием, он тоже по-отечески беседовал с Зоей. По всему было видно, что Зоя понравилась краснофлотцам.
   На обратном пути в санчасть Зоя повеселевшая: "а напрасно я Антонина Григорьевна боялась моряков, а они хорошие, только все похожие друг на друга их не отличишь".
   "Это первые впечатления Зоя, будешь всех знать, все они отличают друг друга".
   С первых дней пребывания на батарее Зоя сразу влилась в нашу мужскую семью батарейцев. Все её полюбили и с первого дня дали название "Наша сестричка". Так её и звали "Наша сестричка". Все к ней относились по-братски, с любовью.
   Я была рада, что у меня теперь есть помощница, есть человек. Но Зоя была совершенно не сведущая в медицине, и с первых дней я начала её учить, обучать оказанию медицинской помощи.
   Занимались много целыми вечерами мы сидели в санчасти изучали десмургию - искусство накладывать повязки. Много усердия прикладывала Зоя, она читала мои врачебные книги, хотя много не понимала. Она говорила, как все интересно, я обязательно после войны пойду в Медицинский институт учиться на врача.
   Первое время Зоя практиковала накладывание повязок на мне. А когда немного освоилась, осмелела, она ходила на первое орудие и практиковала перевязывать моряков. Не раз я видела вечером после артиллерийской подготовки Зоя бинтует краснофлотцы голову, накладывает шапочку Гиппократа, а моряк сидит умилённый, довольный тем, что нежные жалеющие руки милой девушки накладывают ему повязку.
   Моряки первой пушки больше всех любили Зою, и знали больше. Зоя жила здесь, на первой пушке, сначала в санчасти, в которой кровать поставить негде было, не хватало места. Не раз приходилось мне спасть с Зоей на одной кровати.
   Зою полюбила и я, она была способна, застенчивость ей исчезла, она стала требовательной, решительной, на моих глазах. Зоя взрослела, военная жизнь воспитывала в ней волю и мужество.
   Зоя за прожитый период много узнала и вопросы решала самостоятельно.
   Исчезло у Зои и чувство робости, она не раз попадала под бомбёжку, а бывали дни, когда сильные налёты вражеской авиации. Зоя в эти страшные минуты не терялась, была собранной. С санитарной сумкой во время налётов она был на первой пушке с бойцами.
   Несмотря на помощь Зои работать становилось все труднее и сложнее, и ответственнее. Приближался фронт.
  В последнем бою девушка оставалась до последнего с окружёнными моряками и была зверски убита фашистами.
  
  

ОПОЛЧЕНЦЫ НА ВОРОНЬЕЙ ГОРЕ

  
   <...> (в конце августа, связи с выходом врага на рубежи Красногвардейского укреплённого района, на батарее "А" было проведено яркое в речи политическое собрание со всеми командирами и краснофлотцами. Последнее в истории батареи. Его вели командир батареи "А" Д.Н.Иванов и зам. ком. по политической части А.А.Скулачёв. Говорили о мужестве, защите Отечества от врага, готовили краснофлотцев морально к ближнему бою.).
   На партийных собрания я никогда не бывала, только на командирских совещаниях. С собрания я ушла первая, под сильным впечатлением. Пришла в свою санчасть взяла бумагу, начала переписывать протокол. Переписала аккуратно, несколько раз перечитала. Слова, сказанные на партсобрании Дмитрием Николаевичем, мне хорошо запомнились. Спать легла с думами о моряках-батарейцах, и о том, как они хорошо, вдохновенно выступали на собрании, и какие они истинные патриоты нашей Родины.
  
   Внезапный грохот большой массы людских ног, дробный, как стук копыт, разбудил меня среди ночи.
   Я встала с постели, подошла к окну, своей верандочки, отдёрнула занавеску и увидала, как мимо моего окна шли мужчины с вещевыми мешками. Они были разных возрастов, преимущественно пожилые люди. Одеты в гражданскую одежду -разношёрстно, кто в пальто, кто в плаще, и даже в костюмах. Они шли вверх на Воронью гору, и шествие их было долгим, казалось, что им и конца не будет. Я была в полном недоумении, - зачем идут на Воронью гору люди? Что они здесь собираются делать? И что это за люди? Все это для меня было загадочным и непонятным. Наконец-то шествие закончилось. Я быстро оделась и пошла на первую пушку батареи. Несмотря на ночное время, у орудия стояла группа наших краснофлотцев со своим старшиной Даниловым. Я подошла к ним и узнала, что прибыли ополченцы. Краснофлотцы ревностно отнеслись к прибывшим: они иронически критиковали их "выправку", их форму, и что вместо оружия у них мешки за плечами... "Точно на кулачный бой собрались". "Какие они вояки, если у них ни оружия, ни выправки нет", - говорил другой краснофлотец.
   Морякам нужна выправка, порядок, чистота; где бы то он ни был, в море, и на суше - он всегда остаётся моряком, - так думала я, слушая их разговор.
   Пока краснофлотцы делились своими впечатлениями, наступил рассвет. Стало всходить солнце, ещё не кончились белые ночи, и потому было трудно отличать время утра от ночи. Но вот появилась первые солнечные лучи, а с ними наступило утро. Старшина Данилов приказал краснофлотцам идти досыпать, и они все пошли в свою палатку.
   "Доктор, пойдёмте посмотрим, где эта армия "гражданской войны" определилась на ночлег?".
   Я охотно согласилась. Мы, по привычке, бегом поднялись по крутому подъёму горы наверх и стали разыскивать ополченцев.
   Мы ходили по лесу среди сосен, вышли на лужайку, их нигде не было. Остановились и стали прислушиваться. Слышно было только разноголосое пение птиц, их раннее пение разносилось по всему лесу, они радовались восходящему солнцу. Мы продолжали ходить по Вороньей горе в поисках ополченцев. Подходя к оврагу, нам послышались какие-то неопределённые звуки, казалось, что они исходят недалеко из-под земли.
   Мы подошли к огромному глубокому оврагу, заросшему кустарником, и на глубине оврага увидели спящих людей. Их было много не одна сотня, они лежали прямо на земле, плотно прижавшись друг к другу. Все они спали, как говорят, мертвецким сном, так, как могут спать только люди после долгой и утомительной дороги и изнурительного труда. Они-то и издавали тот непонятный для нас шум храпа.
   Мы обошли овраг и всюду видели лежащих, крепко спящих людей. Нас удивило, что они спали без всякой охраны. На что старшина заметил: "вот это вояки - легли спать, а часовых не выставили". "Зачем им часовые, когда они знают, что здесь на горе находятся моряки-артиллеристы", - сказала я старшине.
   "Вы правы, доктор, это нам теперь надо выставлять часовых к своим палаткам. За чем они здесь на горе расположились? Завтра по нашей горе будет не пройти, поскользнёшься к упадёшь. А если эта армия поживёт здесь недельку, то на Воронью гору можно уже не ходить. В нашей стороне только одни гальюн, Вы знаете, что он чище чем у другой хозяйки на кухне, а если они придут к нам? Нет, надо выставлять часовых. Доктор, а что они будут пить? Мы в бочке привозим воду, а я у них не видал никакого транспорта, и даже кухни. Интересно, где у них командир и кто он? Тоже, наверное, спит вместе с ними".
   "Данилов, так рассуждать нельзя, ты всё и всех меришь на свой аршин - сравниваешь со своими моряками и своими условиями. А ты посмотри на спящих, это же рабочие люди и служащие, и посмотри, - большинство из них пожилые, по их лицам видно, что многие из них слабы здоровьем, иначе они уже раньше были бы призваны в армию. Эти рабочие и служащие идут добровольно защищать свою Родину. Значит трудное время наступило для нашего Отечества, когда весь народ пошёл в ополчение помогать Красной Армии в войне против фашистских захватчиков. Посмотри на них, как они крепко спят и прямо на земле, так пожгут спать только труженики - усталые рабочие люди. Николай - эти труженики вчера только расстались со своими семьями, с детьми, жёнами и матерями, а вон, посмотри у куста сжался в комочек и крепко спит мальчик - он наверняка сбежал из дома на фронт. Я с тобой не согласна. Принимать этих люден надо радушно.
   А почёт санитарных условий, ты прав, что оставаться им долго в таких условиях нельзя, так как могут вспыхнуть желудочно-кишечные заболевания, и тем самым они подвергнут не только своих людей, но я окружающих, в том числе я нас. Этому может способствовать отсутствие санузлов, водоснабжение, и я не вяжу никаких признаков в организации питания я водоснабжения.
   Я думаю, что они здесь долго не намерены находиться, в то видно по всему. Утром пойду на доклад к командиру и всё выясню".
   "Антонина Григорьевна, можно и мне с вами?".
   "Конечно, можно, это хорошо, что ты болеешь за территорию нашего расположения. Только я советую тебе, Николай, у командира ты не руби сплеча, а думай".
   "Да что Вы, доктор, это я с вами, по-свойски так говорю, мне самому их жаль, наша жизнь по сравнению с ними, красота-малина".
   Я со старшиной рассталась, до встречи с командиром.
   Солнце уже отошло высоко и светило ярко, в плаще было жарко, я пошла в свою санчасть, посмотреть свой план работы на сегодня. Прочла: "утром работа на аптечном складе. Во второй половине дня занятия с боевыми санитарами на 4-ом орудии и осмотр больного с панарицием, а сейчас нужно сходить на камбуз, проверить закладку продуктов в котёл, проверить санитарное состояние пищеблока и хранение продуктов. Проверить калькуляцию раскладки продуктов на завтра, сделать все записи в журналах". Делала я всё это, - точно, как учили по учебнику.
   Идя на камбуз, я ещё раз заглянула в овраг. Большинство ещё спало, а некоторые, пожилые, сидели и копались в своих мешках и что-то жевали. Посмотрела я на эту массу людей и со страхом подумала о опасности возникновения инфекционных заболеваний.
   К командиру вошли мы со старшиной.
   "Сразу вдвоём что-то интересное, слушаю вас", - сказал, улыбаясь командир.
   "Дмитрий Николаевич, я пришла к вам доложить по поводу работы и относительно ополченцев. И тут же спросила: "как долго они будут здесь находиться, их скученность и отсутствие элементарных санитарных условий может привести к инфекционной вспышке". И тут же вступил в разговор старшина: тов. старший л-нт, я беспокоюсь за нашу территорию, у нас же порядок с этими вопросами, а тут..."
   Старшина не договорил, - командир поднял руку и сказал: "хорошо вас понимаю, Вы молодцы, болеете за дело, за чистоту. Я сам об этом думал и то же беспокоюсь. Я был у них в овраге, где они ночь ночевали, сейчас от меня вышло их начальство: они здесь пробудут ночь и возможно день, а как только получат указания, которое они ждут, они ночью уйдут в Русско-Высоцком направление, там они получат оружие и будет сформировано народное ополчение, а сейчас они по указанию командования пришли на гору для ночлега, не спать же им в открытом поле, это опасно.
   Посмотрел я на них сегодня, и сердце сжалось. Это же добровольны-рабочие, в большинстве с Кировского завода, идут на фронт, нам воякам помогать бить фашистов.
   Их надо бы хлебом я солью встречать, среди их есть прославленные Путиловские рабочие, которые штурмовали Зимний, воевали в Гражданскую войну, есть даже с крестами Георгиевскими и те, что ходили в 1905-м году к царю батюшке на поклон, а получили пулю. В общем, что говорить, вам и так понятно. Антонина Григорьевна, придётся нарушить план работу и уделить внимание ополченцам, возможно среди них есть нуждающиеся в медицинской помощи. Вы сами знаете, что нужно делать, не мне вас учить.
   А вы, старшина Данилов, позаботьтесь насчёт того, чтобы их подкормить. Я дам команду наварить больше каши и щей. Организуйте раздачу пищи у них на месте и преимущественно пожилым и молодым, в особенности больным, так как всех мы не сможем обеспечить питанием из своего котла".
   На приёме у командира задержались дольше обычного, вышли довольные. Старшина сказал: "хороший у нас командир, после разговора с ним всегда как-то легче становится на душе, культурный, никогда не кричит, говорит спокойно, уважительно, внимательный ко всем.
   По пути я зашла к себе в санчасть, одела медицинский халат, взяла стетоскоп и пошла к ополченцам. Весь овраг ожил, люди в нём шевелились, как пчёлы в улье, с высоты горы они были видны почти все. При подходе к ним старшина громко объявил: "товарищи ополченцы, если есть среди вас больные - подходите к доктору. После третьего объявления кто-то из глубины оврага крикнул: "у нас больных нету, мы все здоровые".
   Ко мне подошёл худощавый мужчина средних лет, пожаловался, что у него болит живот, при опросе выяснилось, что он страдает язвенной болезнью. На мой вопрос, "почему же вы не остались на заводе? Там все же могли бы соблюдать диету?", - он ответил, - "доктор, все мои товарищи пошли на фронт, я не могу оставаться в стороне, я тоже должен защищать Ленинград".
   "Вы потерпите, я вам помогу, дам лекарства, а старшина накормит вас горячей пищей". "Благодарствую, доктор, а живот у меня разболелся от сухомятки".
   Я стала искать старшину, а он уже нашёл какого-то товарища - токаря, родственного себе по профессии, и с жаром они говорили о своей работе, о заводе "Русском Дизеле".
   Я смотрела на Андриана Андриановича, он осунулся и даже похудел, что было заметно по кителю. 31 августа, придя в штаб батареи на очередной доклад, я увидела командира, он был угрюм и лицо его мрачное. Увидев меня, он сухо поздоровался и сказал: "у нас большое несчастье - погиб командир дивизиона инженер-капитан 1-го ранга Соскин Григорий Лазаревич. Сегодня он ехал по шоссе, в своей легковой машине, к нам на позицию. Осколок от разорвавшегося снаряда угодил ему в грудь, в область сердца, и он погиб в машине.
   Смерть командира дивизиона для нас большая утрата, Соскин был знающий командир, хорошо знал наше дело и военную обстановку, был авторитетен у командования и у Грена. Да и как человек он был высокой культуры, с ним легко было работать".
   "Кто же теперь будет командиров дивизиона и заменит Соскина", - спросила я.
   Иванов Д.Н. ответил: "временно пока ст. л-нт. Михайлов". И продолжал - "Соскин два дня тому назад рассказывал, что по сведениям штаба командования известно: в районе Красногвардейска немецкая армия сосредоточила большое количество танков, мотопехоты и другой техники, для усиления наступательных боёв на Ленинград. А наши войска после упорных боёв оставили город Колпино. Немцы подошли к Ропше. Что фашистские войска большими силами продвигаются в нашем направлении. И мы ждём не сегодня-завтра, они войдут в зону дальности выстрелом и целей наших батарей "А" и "Б". Сегодня я уже слышал басовый голос главного калибра морской артиллерии, не знаю только откуда начали бить наши, с фортов или с линкора, но что это наши голоса - не сомневаюсь".
  
  

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

  
   Вечером 10 сентября 1941 года в Дудергоф (ныне Можайск) вступили вражеские части, с которыми наша батарея вступила в бой.
   Мимо наших орудий в последние дни проходили группы разрозненных красноармейцев, они искали своих командиров.
   Видя разрозненных красноармейцев, мне вспомнилась адова надето командира батареи Иванова Д.Н., который говорил мне ещё в период организации батареи: "если настанут "горячие денёчки", то на наш участок обороны пришлют столько войск, что и яблоку упасть будет негде, нашу батарею обязательно будут поддерживать и другие рода войск" ...
   Но вот уже ж приблизились горячие денёчки, а на наших позициях оставались мы одни, с нашим 130-мм пушкам и никаких войск, никакой пехоты и зениток в нашем районе нет.
  
   В эту ночь я находилась на втором медпункте в районе деревни Пелгала. Днём этого дня я была в Дудергофе, работала вместе с Зоей, ещё и ещё раз проверила готовность, побывала в штабе, разговаривала с Дмитрием Николаевичем, с комиссаром дивизиона Ивановым. Мы ожидали рассвета как никогда, а шёл ещё только второй час ночи. Я проверяла вторую санитарную сумку и пополняла её медикаментам и перевязочным материалам.
   В ночь на 10 мне известили, что командир батареи Иванов ранен. Я услыхала быстрый топот ног спускающегося по ступеням в землянку краснофлотца. Дежурной службы, - он взволновано сказал: "доктор, срочно на КП-2 к командиру батареи, он раненый.
   Я быстро взяла санитарную сумку и побежала к нему. В штабе на солдатской кровати на сером одеяле лежал наш командир Иванов Д.Н. Голос его был глухой и сиплый. Я попросила дежурного поднести керосиновую ламу ближе к кровати, увидала лицо раненого, оно было бледным, страдающим. Я быстро сняла одежду. Брюки и постель были пропитаны кровью, кровь сочилась через промокшую повязку. Сняв повязку, я увидала в верхней части левого бедра, на ягодичной складке, обширную глубокую рваную рану мягких тканей. Обнажив рану, я сразу приступила к её обработке. После обработки раны и её перевязки, введения лекарств, обильного питья сладкого чая, состояние раненого улучшилось. Дмитрию Николаевичу я сказала, - вас необходимо госпитализировать. Он ответил: "не могу оставить батарею, а о госпитализации ж слышать не хочу".
   У Дмитрия Николаевича было тяжёлое ранение в область таза и бедра. Раны были обширные множественные сильно кровоточили. Обработку раны я делала при свете керосиновой лампы, моим ассистентом был связной. Дмитрий Николаевич был бледен, пульс слабый, голос его осел, чувствовалась большая кровопотеря, изредка стонал, ничего не говоря. Я не задавала вопросов боролась за жизнь. После оказания помощи, введения обезболивающих и сердечных средств, больному стало лучше, больной заговорил.
   Я сказала - у вам большая кровопотеря и обширная рана. Он ответил, что сейчас не до этого. Во время оказания медицинской помощи, командир проявляй терпение и не стонал, но был крайне взволнован. За время врачебной помощи ст. л-нт Иванов говорил, как ему пришлось вступить в бой с немецкой разведкой, рассказывал сбивчиво и раздражённо.
  
   Это случилось поздно вечером 10 сентября 1941 года. Из сказанного им я поняла, что они с командиром дивизиона комиссаром Ивановым выехали из Дудергофа, вскоре после того, как я ушла из штаба первого КП, ехали они на грузовой машине, комиссар дивизиона сидел в кабине, вместе с шофёром Костей, а командир батареи наверху в кузове.
   Ехали медленно с выключенными фарами, объезжая Воронью гору, (дорога огибала гору) увидали впереди группу людей, идущих навстречу. Издали, в темноте, было трудно разобрать, кто идёт и что это за люди.
   Командир подумал вначале идут мужчины откуда они здесь уж не краснофлотцы ли идут самоволку к окопницам, да такого никогда не было. Люди шли навстречу по дороге не сворачивая. Комиссар остановил машину, чтобы узнать, что за люди. Хотел окрикнуть, но не успел, в ответ раздались автоматные выстрелы, услышал немецкую речь. Завязался бой на дороге. Дмитрий Николаевич открыл стрельбу из нагана, сверху из кузова, и увидал, как один из немцев упал подбитый. Командир батареи из кузова выскочил в канаву, заросшую кустами, в ответ продолжал стрелять из личного орудия. Заметив его выстрелы, фашист прочесал из автомата кусты, его ранило.
   По его словам - машина стояла на месте, стрельба по ней была массированной, фашистская группа стреляла по кабине из нескольких автоматов. Комиссар дивизиона и шофёр Костя погибли в машине, не успев выйти. У комиссара в планшетке находилась секретная карта всего дивизиона.
   Командир батареи, лёжа в кювете, расстрелял все патроны из нагана, после чего стал пробираться по кустам на Воронью гору, к первому орудию. И только в пути почувствовал, что левая нога плохо слушается и что-то тёплое текло по ноге. Он потрогал ногу рукой и ощутил рану и боль, в горячке боль не ощущал. Раненый командир Иванов по Дудергофским высотам добрался до 1-го орудия, там ему оказала первую помощь сестричка Зоя. До первого орудия добирался в течение часа. Придя на первое орудие, Иванов поднял тревогу.
   После чего он направился на второе КП, в деревню Пелгала, от провожатого краснофлотца отказался. Будучи раненым, командир проделал путь до 2-го КП 6-7 километров. Шёл медленно, с палкой, до 2-го КП добрался в два часа ночи. Куда я и была вызвана.
   Раненный, он отдавал распоряжения. Во время обработки его раны, рассказ иная о случившемся, он сильно переживал, не столько от болей в ране, а сколько от того, что фашисты вступили на позицию батареи. Дмитрий Николаевич закрыл глаза брови его сдвинулись на лице было явно выражение страданий. "Вот, "Ольга", и пришли горячие денёчки, сказал и замолчал. Задумался. Затем открыв глаза повернул голову в мою сторону и решительно сказал: "А вы доктор Павлушкина примите командование над пятым орудием".
   "Я же врач, я не артиллерист. И я же не знаю расчётов", - от слова высказанных командиром я остолбенела.
   "Вы Антонина Григорьевна, - окончили Академию, - командовать умеете. Поймите, другого выхода у нас нет. Пушку пятую без командира оставлять нельзя".
   "Не бойся Ольга", - сказал командир по-особому нежно, - "на пятой пушке хороший старшина Кукушкин, расчёт боевой, хорошо подготовленный. Теперь по дальним целям стрелять не придётся, а если придётся стрелять, то прямой наводкой".
   Я пыталась ещё раз возразить, но командир сказал: "Орудие и боевой расчёт без командира оставлять нельзя. Идите и выполняйте приказание". Я ответила "Есть", и взволнованно быстро пошла на 5-ю пушку. Выходя из штаба, я слышала, как командир батареи по телефону вызывал: "ко мне срочно "Охотника" из "Омута". Эти позывные значили л-та Смаглия с пятого орудия.
   С замиранием сердца я шла на пятое орудие, видела, как бежал напрямик по картофельному полю лейтенант Смаглий А.
   Дмитрий Николаевич вызвал л-та Смаглия, командира пятого орудия, и приказал ему: "Алексей, в Дудергоф вступили фашисты, убит командир первого орудия л-т Скоромников, там остался начпрод Швайко Жора, ему тяжело. Пойдёшь на первое орудие примешь командование первым орудием, возьмёшь с собой подкрепление. Сними с каждой пушки по 4-5 человек, или с группой краснофлотцев. Надо выбить немцев из Дудергофа, там вас соберётся вместе человек пятьдесят, вместе с работниками камбуза. Берите автоматы, но больше гранаты". "Счастливо тебе Алёша", - как-то по-особому тепло и ласково сказал комбат в след уходящему совсем ученику лейтенанту Смаглий.
   Когда я пришла на пятое орудие, ко мне подошёл старшина Кукушкин. Он стал расспрашивать о здоровье командира. Я коротко рассказала ему. Кукушкин переживал и высказал: "не везёт нашей батарее, с первых дней выходят из строя командиры - погиб командир дивизиона Соскин, погиб командир первого орудия Скоромников, теперь ранило командира батареи. Ст. л-нт всё время оберегал нас, часто мне говорил - берегите краснофлотцев, нас берег, а сам не сберёгся. Антонина Григорьевна, а зачем нашего л-та вызвал Иванов?"
   Не успела я ему ответить, как вернулся л-т Смаглий.
   Лейтенант Смаглий справился быстро, с автоматом на плече обвешанный гранатами, в металлической каске в кирзовых сапогах он выглядел старше и сильнее. Обратился к старшине Кукушкину:
   "Старшина, выдели мне четырёх краснофлотцев, они пойдут со мной на Воронью гору", - сказал л-нт Смаглий.
   "Вы уходите от нас?" - спросил удивлённо старшина Кукушкин. "Да, Алексей Алексеевич, командир батареи приказал мне взять с каждой пушки по три - четыре краснофлотца и идти в Дудергоф, выбить немцев, и принять первое орудие.
   "Тов. лейтенант с вами готовы пойти все в том числе, и я".
   "Только трое пойдут со мной", - заявил решительно Смагий.
   Кукушкин ответил "есть", тяжело вздохнул и вышел из землянки. Через несколько минут краснофлотцы: Лебедев Пётр, Чернышев и новичок из числа недавно прибывших на батарею, и другие. С винтовками, гранатами, они были в полной боевой готовности. С лейтенантом пошли Пётр Лебедев, Чернышев и новичок, который на днях прибыл на пушку. Лейтенант Смаглий им сказал: "идите на четвёртое орудие, - команда была и там взять четверых краснофлотцев, встретимся на третьей пушке. Я пойду прямо через Киргофскую высоту, так короче путь".
   Лейтенант Смаглий был подтянутый, быстрый, довольный, что ему первому доверили идти в бой с врагом, чтобы отомстить за свой город Черкассы, где зверствую фашисты, там в оккупации находится его мать, брат. Сестра. Родные. Л-нт Смаглий собрался быстро, разговаривать было некогда, энергичный, волевой, он был доволен, что первый идёт в бой с немцами, чтобы отомстить врагу, за свой дом, за родной город Черкассы, где уже второй месяц зверствуют фашисты.
   Л-т Смаглий уходя пожал всем руки и сказал "чтоб никакой паники, я скоро вернусь". Резко повернулся и быстро зашагал по картофельному полю к Киргофокой высоте. В русских сапогах, в металлической каске, с автоматом на плече, обвешанный гранатами, он выглядел мужественнее и старше своих лет. Ночью, при лунном свете, молча с грустью, желая успеха, провожали краснофлотцы своего командира в бой с фашистами.
   Они смотрели в след уходящего лейтенанта. до тех пор, пока он не скрылся в темноте. Все сразу закурили свою махорку, курили с глубокой затяжкой молча. Каждый из нас уже знал, что враг вступил на позицию батареи, но поверить в это было трудно. Каждый внутренне переживал молча, никто не высказывал своего мнения, потому, что об этом не только говорить, а даже думать было больно.
   Все мы оставшиеся на 5-й пушке были полный уверенности, что наши моряки под командованием лейтенанта Смаглий выбьют противника из Дудергофа.
   Нас на пушке всего было девять человек вместе со мной вместо положенный по штату для обслуживания орудия 20-22 человек. Часто краснофлотцев были в наряде на кузне, 3 человека ушли со Смаглием. Остался наводчик Борис Яковлев, Пётр Ивков, Василий Черепанов и др. Все мы были в полной боевой готовности.
   Первым нарушил молчание старшина Кукушкин, он сказал: "братцы, чего приуныли, давайте-ка лучше подзаправимся. Судя по вчерашнему дню, сегодня денёк будет жарким, работы хватит, есть будет некогда. Но вначале, давайте дозаправимся боезапасом. Старшина Кукушкин вытащил ящик с гранатами. Гранат было маловато, большую часть из взял Смаглий с краснофлотцами, каждому досталось по одной-две гранаты. Открыл ящик с патронами для винтовок и предложил заполнить патронташи и проверить личное оружие в пирамиде. Одному из краснофлотцев приказал усилить наружное наблюдение.
   Принёс с соседней землянки (на пушке было две землянки) неприкосновенный запас - сухари и сахар. Раздал всем по кусочку сахара и по паре сухариков, принёс чайник с холодной водой, подогревать было нельзя - нарушалась маскировка. "Кушайте на здоровье" - сказал старшина. Сегодня завтрак нам с камбуза не привезут. Краснофлотцы оживились, подвешивали к ремням гранаты, получали патроны.
   "Вот так-то оно веселее, а то заскучали о лейтенанте, о своей братве. Лейтенант наш скоро вернётся". Так говорил старшина, подбадривая своих ребят.
   "А теперь додайте займёмся личным питанием - подбросим в наши кочегарки топлива, хотя время завтрака ещё не наступило, но мы позавтракаем сегодня пораньше, не торопясь попьём чайку".
   Кукушкин выложил на ящик все запасы хлеба, сухарей н сахара. Увидев это, краснофлотец Борис Яковлев сказал: "что вы Алексей Алексеевич, сегодня сахар даёте без нормы?"
   "Сегодня ешьте. Их по аппетиту, послаще и посытнее, обеда, наверное, не будет, наши коки свои чумички сменили на винтовки. Ешьте братцы не стесняйтесь". Старшина с шутками кормил своих краснофлотцев, и они ели с аппетитом. От добрых прибауток старинны и от съеденной пищи все повеселели, заговорили.
   Разговор шёл о своих товарищах, которые ушли с лейтенантом и о самом Смаглий. Говорили, что наши, конечно, выбьют немцев из Дудергофа, что на Вороньей горе наших будет человек пятьдесят, а лейтенант наш боевой. Моряки выбьют фрицев и к вечеру вернуться.
   В воздухе было затишье, где-то в далеко стреляла артиллерия, выстрелы глухо доносились до нас. По полевому телефону не передавали данных для стрельбы, никто не звонил с КП.
  
  
   С наступлением утра 11 сентября в воздухе над нашими позициями стали появляться вражеские самолёты, значительно раньше обычного, и начали бомбить высоты. Краснофлотцы перекидывались шутками: "сегодня фрицы прилетели спозаранку, не емши и не пивши". "Да", -отвечал другой, - "что-то у них режим освоен нарушился".
   На нашем участке фронта - на позиции нашей батареи не было никаких наших войск, ни пехоты, ни танков. Истребители наши не летали и зенитки не стреляли. Они были 29 августа сняты с наших позиций и установлены под Ленинградом как противотанковые орудия. Были только одни моряки - артиллеристы и пушки "Авроры". Фашистские самолёты летали и бомбили нашу батарею с низкой высоты, не встречая никакого сопротивления, ни с воздуха, ни с земли.
   Вражеские бомбёжка и артобстрел усиливались с каждым часом, они были беспрерывными. Вражеские самолёты стали летать ниже обычного. Первым это заметил старшина Кукушкин и сказал: "сегодня фрицы ведут себя как-то странно, отбомбятся и на уходят, а спускаются ещё ниже и как будто катом разыскивают". Слова "разыскивают кого-то" мне сразу напомнили, что секретная карта батареи была в планшете у комиссара дивизиона, а теперь она возможно уже у немцев?
   Вражеские бомбардировка и артиллерийский обстрел усиливался, обстановка осложнялась.
   Пехотинцы с разбитых частей шли третий день мимо наших пушек по одиночке или маленькими группами в поисках своих командиров. От них мы узнали, что в Красном Селе в Лигове уже шли тяжёлые бои, у врага много техники. Силу огня врага мы ощущали в этот день как никогда.
   Телефонная связь, которая нас связывала воедино с командиром батареи, с каждой пушкой - была перервана, и как ни старались наши связисты, но восстановить её было невозможно из-за сильного огня и из-за большой протяжённости.
   Без телефонной связи бы оказались на пушке одни, отрезанные от КП и от соседних орудий. Каждое орудие превратилось в огневую точку, самостоятельно принимая решения, самостоятельно вело огонь по врагу. Телефонная связь была прервана мощным огнём противника. Наше орудие превратилось в самостоятельную огневую точку. Отрезанные от всех мы не получали сведений и не знали, откуда ждать противника, не знали, что делается вокруг, не имели данных для боевой стрельбы. Вокруг рвались снаряды и бомбы, содрогалась земля, осколки свистели, пролетая над нами. Посылать своего посыльного под массированным огнём не решались, считали, что это верная гибель. Всё гремело и грохотало. Мы не знали, что делается впереди, вокруг, кругом рвались вражеские снаряды, бомбы. Кругом все грохотало рвалось, кипело как в аду.
   Но всё же среди страшного грохота мы слышали залпы наших впереди стоящих пушек, - первой, второй и третьей, - мы узнавали их басовый звук, он казался нам родным, радовал нас. Мощный огонь пушек "Авроры" заглушал стрельбу противника и вселял в нас надежду, что наши отобьют атаку немцев на Дудергоф и вернуться, значит впереди стреляют наши ребята, значит они бьют, выбьют врага, и вернётся л-т Смаглий.
   Мы напрягали слух. Залпы наши орудий становили все реже и реже, а потом совсем стихли. Нам было непонятно, почему перестали стрелять впередистоящие пушки. Вражеский огонь усилился, особенно низко летали самолёты, они точно разыскивали нас в кустах, но нас скрывала маскировка. Бомбардировка с воздуха была беспрерывна. самолёты ревели моторами над нами. Бомбы ложились рядом, и одна из них попала в угол землянки, - зашевелились брёвна и посыпалась земля.
   Пушку спасала хорошая маскировка, но было трудно жести наблюдение и обзор. От разрывов вражеских бомб и снарядов земля поднималась вверх столбом, в воздухе стояла земляная пыль и гарь. Картофельное поле, которое было расположено рядом с нашей пушкой было взрыто точно вспахано огнём противника, клубни картофеля лежали поверх взрытой земли. Земля дымилась, порою становилась столбом от разрывов вражеских бомб и снарядов.
   Нам все труднее становилось вести наблюдение. В целях сохранения боевого расчёта часть краснофлотцев находилась у пушки, стальной щит её надёжно защищал от вражеских осколков, которые со свистом пролетали над головами, рикошетом отскакивая от щита. Но щит не мог защитить всех, и большая часть краснофлотцев находилась в землянке, которая находилась рядом с орудием. С риском для жизни, поочерёдно вели наблюдение, чтобы узнать, откуда появится враг.
   Лавина огня в этот день обрушилась на наши головы. Под таким страшным вражеским огнём мы находились несколько часов, в полном неведении. Страшно-мучительными и томительными были часы ожидания боя, они нам казались вечностью. Эти часы по своей напряжённости стоили жизни. В груди каждого из нас клокотало и с ненавистью жгло чувство ненависти к врагу. Мы были готовы и полны решимости в любую минуту вступить в бой с врагом и с нетерпением ждали этой минуты.
   С Кирхгофской высоты из леса до нас доносились автоматные очереди противника, каждый понимал, что враг совсем рядом идёт на нас и каждый внутренне готовил себя к встрече с врагом. Ожидали эту встречу молча. Напряжение было предельное. Гарь и земляная пыль стояли в воздухе, они затрудняли наш обзор.
   Как вдруг совсем неожиданно в нашу землянку буквально свалился, до неузнаваемости, весь в земле - солдат. В первые мгновения мы решили, что это фриц. Обезумевший раненый солдат кричал "пить"! "За горой враг, и идут на вас фашистские танки, уходите!".
   Старшина Кукушкин выхватил наган и хотел пристрелить паникёра, но я успела крикнуть "Отставить!". И все увидели солдат плакал - не то от страха, не то от стыда?
   "К орудию!" вырвалось сразу у всех из груди.
   Краснофлотцы, как разъярённые тигры, рванулись к пушке.
   Кирхгофская высота нами хорошо просматривалась.
   Замерли в ожидании вражеской цели.
   Я рванулась к телефону: "Говорит "Ольга". На Кирхгофской высоте немецкие танки, "Омут" открывает огонь". Я повторяла несколько раз, но на мои слова никто не отвечал. Проводная связь была нарушена. Рации на орудии не было.
   Краснофлотец - наблюдатель сообщил: "На Кирхгофской высоте вижу появился вражеский танк. Танк идёт на нас!".
   Старшина Кукушкин, скомандовал наводчику: "Прицел прямой наводкой!".
   "Есть прицел", ответил наводчик Яковлев.
   Старшина дал команду:
   "Огонь!", "За Родину!"
   Раздался оглушительный выстрел пушки "Авроры".
   Танк остановился. Ещё выстрел с прямым попаданием. На месте танка что-то горело.
   Раздалось громкое "Ура!".
   Все сразу облегчённо вздохнули, сердца наши радостно забились. Наступила разрядка, которую мы с нетерпением так долго ждали.
   Боевой расчёт орудия был неполным не хватало краснофлотцев, некому было подносить снаряды и заряды, я включилась в боевой расчёт и стала подносить из снарядохранилища снаряды. Снаряд весил 32 килограмма, в момент боя я не ощущала его тяжести.
   Вскоре на Кирхгофской высоте показался второй вражеский танк, танк шёл прямо на нас.
   Наводчик Яковлев кричал: "Вижу второй танк!".
   Последовала команда старшины: "Огонь!".
   С призывом "За Родину" раздался первый выстрел пушки "Авроры" по фашистскому танку. Наводчик Борис Яковлев точно навёл по цели, танк остановился; ещё выстрел, - и танк вспыхнул, загорелся.
   Старшина Кукушкин Алексей действовал смело и уверенно, чувствовалось, что артиллерист обстрелянный (он воевал в финскую кампании). Наводчик Борис Яковлев Пётр Ивков и другие действовали слаженно, быстро, смело, - чувствовалась подготовка л-та Смаглия. Прямой наводкой наша пушка расстреливала фашистские танки.
   После двух расстрелянных танков, - на дороге Киргофской высоты танки не появлялись, они свернули в кладбищенский лес и стали там накапливаться.
   Вдруг на нашу пушку обрушился огонь из миномёта. Сразу мы не могли понять, откуда прицельно он бьёт. Разъярённые фашисты решили подавить нашу пушку. Вскоре старшина засёк, что стреляют с колокольни. Фашисты заняли наш наблюдательный пункт, который находился в церкви на Кирхгофской высоте и начали в упор нас расстреливать из миномётов. Стальной шит пушки Авроры спасал нас от него. Как горох отскакивали осколки. Первые мгновения мы не могли понять, откуда так точно бьют по нашей пушке, потом увидели - с церкви, с наблюдательного пункта нашего, бьёт вражеский миномёт.
   "Прицел по колокольне!" - скомандовал Кукушкин!
   "Есть прицел по колокольне" - ответил наводчик Яковлев.
   Наводчик точно навёл и, несколько выстрелов пушки заставили замолчать миномёт фашистов.
   Боевой дух, который нас охватил, описать невозможно.
   Вслед за нами открыли огонь позади нас стоящие пушки 6-я л-та Доценко и 7-я л-та Овчинникова.
   Вдруг в самый разгар боя наша пушка нам отказала, перестала стрелять. А вражеский миномётчик вновь забрался, видимо он был не один, на вышку церкви, - и начал бить по нам. Осколки с треском ударялись о стальной щит пушки и разлетались в стороны. Лейтенант Доценко заставил его замолчать выстрелами своей пушки.
   После чего наше орудие повело обстрел скопления танков в лесу. В этом же направлении мы наблюдали много артиллерийских взрывов и были слышны голоса соседних наших орудий 4-го, 6-го и 7-го. От интенсивной стрельбы всех наших орудий грохотала адская канонада.
   Вдруг наша пушка нам отказала. "Почему не стреляет пушка?" - почти кричала я, спрашивая старшину Кукушкина.
   "Пушка в порядке, наверное, не тем концом вставил заряжающий заряд; заряжающий ушёл со Смаглием, его заменил новичок, который прибыл на пушку три дня назад".
   "Вытаскивай обратно" - кричала я ему.
   "Доктор, а вдруг замедленный выстрел, мы можем взорваться. Подождём минутку".
   Пока мы выяснили причину я увидела, как из леса на дорогу свернул третий танк, он шёл прямо на нас.
   "Танк! Скорее стреляйте!" - кричала я.
   Кукушкин открыл стреляющее приспособление, вытолкнул рукой заряд, - да, он был не тем концом вставлен. А фашистский танк, развив скорость, находился уже на расстоянии ста-ста пятидесяти метров. В этот критический момент раздался оглушительный взрыв, который потряс нас. Придя в себя от потрясения, мы поняли, что нашу заминку заметили на 6-м орудии, и удачным выстрелом поразили шедший на нас танк. Его подбил л-т Доценко и тем самым спас нас.
   Пушка наша опять начала стрелять, от радости мы кричали "Ура!".
   Скопление вражеских танков находилось в Кирхгофском лесу, что только что подтвердилось, мы полагали, что они очевидно решили идти в обход. Вражеские танки вошли в лес, они решили идти в обход нас. Мы стали стрелять по Кирхгофскому лесу, куда ушли танки. Мы расстреляли весь боезапас. В снарядном хранилище остались не расстрелянные 4 снаряда. От интенсивной стрельбы орудие наше осело, кроме того, старшина Кукушкин, осмотрев орудие, обнаружил ослабление крепления на одну сторону. От массированной стрельбы, ствол орудия накалился краска на нём имела вместо зелёного цвета темно-коричневый.
   В этот момент стреляли ещё позади нас другие пушки, сдерживая наступление. В результате мощного сокруши тельного огня наших пятой, шестой и седьмой пушек, движение фашистских танков нашем направлении было приостановлено, но вражеский артиллерийский и миномётный огонь усилился.
   В связи с выходом орудия из строя и окончания боезапаса, а также из-за отсутствия поддержки нашего боя, на нашем участке, со стороны наших войск и во избежание окружения превосходящими силами противника, после совещания нами было принято решение взорвать орудие и отойти к своим в сторону восьмого и девятого орудий батареи
   После того, как пушка вышла из строя и окончились снаряды, было принято решение взорвать пушку. Старшина Кукушкин снял стреляющее приспособление, орудие взорвал.
   Готовься к подрыву орудия мы слышали на расстоянии около трёхсот метров автоматические очереди за кустами. Сняли стреляющее приспособление, прикрепили бикфордов шнур. Взяли личное орудие и гранта и по пластунский отошли за укрытие. Стали дожидаться старшину. Через некоторое время послушался глухой необычный взрыв.
   Все поняли, что произошло, и мысленно простились со своим грозным орудием. Под прикрытием рельефа мы продолжили путь.
   Тяжело было покидать свои землянки, но оставаться здесь без оружия, в количестве 9 человек, это равносильно тому, что их бесцельно потерять.
   В результате мощного огня наших пушек 5, 6 и 7 фашистские танки приостановили своё продвижение. Зато они усилили свой огонь из миномётов, фашистские автоматчики засели в кустах, были слышны их выстрелы, они доносились слева и справа, начали нас окружать.
   Чтоб не попасть врагу, мы покинули пушку и по кустам незаметно стали отходить на конечные свои пушки.
   Было уже далеко за полдень, солнце светило ярко, было тепло по-летнему. Под массированным огнём противника, по одному, по два человека, мы по-пластунски и в перебежку пробирались к своим. Фашисты пытались нас окружить, они находились недалёко. Из кустов были слышны их выкрики н автоматные очереди. Минуя овраг и кусты, мы вышли в поле.
   Враг преследовал нас, особенно когда мы прошли кусты и вышли на картофельное поле. Заметив нас, лётчики с фашистских самолётов расстреливали нас. Услышав шум самолётов, мы предприняли маскировку в кустах, рассеялись, но фашистский пилот уже нас заметил и снижаясь, стал поливать из пулемётов. Очереди пуль ложились рядом, вздымая султанчики земли и воду из лужи.
   Мы ползли по одиночке по картофельному полю, прижимаясь крепко к земле, как к матери. Земля попадала в лицо, в рот и в эти минуты земля была такой дорогой родной и даже сладкой. Земля спасала нас от врага, помогала и наша маскировка - защитные плащ-палатки, каски.
   Ползя по картофельному полю, мы слышали, как в деревню Пелгала въехало несколько мотоциклистов, деревня была пустой, она горела, они искали моряков, а моряки залегли в земле совсем рядом с ними.
   Картофельное поле закончилось большим оврагом, внизу которого было болотистое место, заросшее густой растительностью. Фашистский лётчик, опять заметил нас, бегущих по склону оврага и опять затрещал его пулемёт. Мы залегли в болотистых зарослях оврага, на сей раз немец пролетал, над нами несколько раз, и всякий раз стрелял. Пули его ложились рядом, разбрызгивая воду.
  
  

НА ЛЕВОМ ФЛАНГЕ И В ПУЛКОВО

  
   По кустам, по болоту мы пробирались к своим под преследованием врага. Только с наступлением темноты мы пришли в деревню Пеляля, в расположение наших пушек, вблизи ж/д станции Александровна. Здесь, на восьмой н девятой пушках, мы встретили расчёты шестого и седьмого орудий н их лейтенантов -Доценко и Овчинникова.
   Здесь же находился и раненный командир батареи ст. л-нт Иванов. Я доложила командиру батареи о наших боевых действиях на пятом орудии. Комбат одобрил действия ст. л-та А. Павлушкиной и сообщил: "приказ командования о подрыве орудий батареи "А" был послан со связным ещё вчера, но из-за потери связного в пути не был вручен ему".
   Раненый командир не покидал позиций батареи, он был бледен, лицо его осунулось; он продолжал давать указания командирам восьмого и девятого орудий. Орудия были установлены на южной части окраины деревни Пеляля, на близком расстоянии друг от друга. Я вновь перевязывала Иванова Д.Н. в землянке радиста. Повязка была вся промокшая от крови, рана кровоточила, я подбинтовывала раны. Мне стоило больших усилий, чтобы заставить его согласиться эвакуироваться в госпиталь.
   Поздно вечером из Пулкова командир дивизиона ст. л-т Михайлов прислал машину-пикап, за раненым от. л-том Ивановым Д.Н. Сопровождал его в машине лейтенант Доценко.
   Проводив их, я вернулась в землянку радиста, где хранились запасы перевязочного материала и медикаменты. В то время, как я пополняла аптечку для 8 и 9 орудий медикаментами, я спросила у радиста - имел ли он связь с первой пушкой? (на первой пушке то же была радиостанция).
   Радист ответил, что" "в течение дня держал с радисткой первого орудия радиосвязь, связь была не устойчивая, всё время прерывалась, слышал короткие фразы, отдельные слова... По ним я понял, что л-нт Смаглий с краснофлотцами дошёл до первого орудия, что первое орудие стреляет по танкам прямой наводкой...последними словами радистки, были - "немцы" ...и всё. После этого я периодически выхожу на связь, а она не отвечает".
   Взяв перевязочный материал, я пошла с ним на пушки. На пушках раненых не было, мои боевые санитары вели стрельбу в боевых расчётах.
   Через деревню Пеляля проходило Киевское шоссе. В этот вечер, по направлению в Ленинград, по Киевскому шоссе шли большими группами люди, в основном это были женщины-окопницы. Вскоре группы слились в единый людской поток. Среди людского потока двигались повозки с детьми и узлами -это было гражданское население. Многотысячная толпа не шла, а бежала в страхе, из толпы доносился плачь детей и женщин. Жутко было смотреть на бегущих, напуганных людей, с душераздирающим криком и плачем детей.
   Я спросила одну из женщин: "Чего вы бежите?".
   Женщина на ходу, грубо ответила: "Что ты, дура? Не понимаешь, что сзади немцы?".
   К ночи поток поредел. Обстрел наших позиций со стороны противника у силился. Вражеская канонада заглушалась мощным гулом наших пушек. 8 и 9 пушки продолжали вести огонь по вражеским целям в Гатчинском направлении, поддерживая наши армейские части. Кажется, последние пушки "Авроры" всю ночь вели огонь.
   Судьба первого и второго орудия нам была не известной, л-нт Смаглий на возвращался.
   Ночью пришёл краснофлотец Лебедев Пётр, он привёл раненого товарища. Они были из группы ушедших с пятого орудия, с л-том Смаглием. У краснофлотца было слепое осколочное ранение средней третьей бедра. Рана кровоточила, бедро имело припухлость, резко болезненное при пальпации. Движения в ноге были болезненны и ограничены, больного знобило. Раненый проделал путь пятнадцать километров, ему помогал его товарищ Лебедев Пётр. Они пробирались почти полсуток по кустам и по болотам. После обработки раны и введения обезболивающих средств раненому стало лучше. Во время приёма пищи я спросила его, как там на первом орудии, на Вороньей горе?
   В начале, раненый молчал, потом ответил: "лучше не спрашивайте, страшно вспоминать".
   Рядом сидящий краснофлотец Лебедев, стал рассказывать: "когда мм с л-том Смаглием шли на 1-ую пушку в Дудергоф, через деревни по дороге, в нас из чердаков стреляла нечистая сила-чухна. Из деревень нас эвакуировали и, казалось бы, что людей не должно быть, а тут со всех - сторон палили по нам. Как почуяли, что немцы близко, - чухна точно из-под земли выползла. Я хотел в них стрелять, но лейтенант не разрешил. Пробирались за деревнями, шли под огнём. Стреляли в нас немцы и чухна, не разберёшь. Пришли на Воронью гору, дошли до первого орудия, тут дружка моего и ранило, а меня так тряхануло, что с трудом опомнился. Мы залегли в кустах.
   Фрицев было много, на мотоциклах и танках. Наши ребята стреляли из пушки по танкам. Потом гору фашисты стали окружать, мы с трудом по кустам выбрались из окружения. Залегли в траншеи, слышали издали, как наши ребята кривили "ура". Лейтенант Смаглий принял командование первым орудием. Воронья гора вся была в дыму, было большое скопление вражеских танков. На горе был такой странный бой, из которого живыми же возвращаются".
   По Лебедеву можно было судить, как тяжело было ему говорить о своих товарищах, ещё тяжелее было его слушать.
   Накормив раненого краснофлотца, я стала заниматься его эвакуацией, состояние его требовало
   срочной госпитализации на лечение. Транспорта у нас не было. Я пробовала раненого отправить на попутной машине. Ночью машины шля редко с выключенными фарами, на полном ходу, и на мой зов "остановитесь" водители не обращали внимания. Пришлось пешком с помощью товарища, я сопровождала, помогая ему в пути. Путь оказался далёким и нелёгким, часто приходилось останавливаться. Я не теряла надежду остановить попутную машину, но тщетно.
   Начало рассветать, в утренней дымке просматривались башни Пулковской обсерватории, и здесь, почти у Пулкова, наконец-то нам удалось остановить машину, армейский водитель ехал в Ленинград. И к нашему удивлению на машине были наши краснофлотцы с 8 и 9 орудий, они попутно ехали на батарею "Б", в дивизионный штаб, по приказанию ст. л-т Михайлова. Когда был расстрелян весь боезапас, - был получен приказ командира дивизиона ст. л-нта Михайлова всем прибыть в Пулково на батарею "Б", Оставшиеся в живых на 8 и 9 орудиях двадцать пять моряков отошли на Пулковские высоты 12 сентября 1941 года.
   Для каждого из них уже начало войны явилось таким тяжким физическим и моральным испытанием и боевым крещением. А впереди предстояли не менее тяжкие и долгие пути четырёхлетней войны, и неизвестной у каждой личной судьбы.
   Я посадила раненого рядом с шофёром и попросила отвезти его в военно-морской госпиталь, что направление у него на руках.
   Дойдя до Пулково, мы стали разыскивать штаб батареи "Б", ранее я здесь же была, знала, что она располагалась на Пулковских высотах. Штаб командира дивизиона, я разыскала быстро. он находился в деревянном одноэтажном здании, у шоссейной дороги. Я доложила ст. л-ту Михайлову. Он меня внимательно выслушал и оказал: "мне о вас Дмитрий Николаевич говорил, я знаю, досталось вам тов. Павлушкина, а теперь идите, отдохните в нашей санчасти, она расположена рядом со мной, за стеной.
   В санчасти я встретила свою однокурсницу, врача батареи "Б" - Алексееву Раису Степановну и её помощницу Михайлову Нику. Они напоили меня чаем. Расспрашивали, но говорить было некогда. Надо было заниматься эвакуацией раненых. Среди прибывших с батареи "А" было несколько человек раненых, в том числе л-нт Овчинников был ранен в голень. Ранения их были не тяжёлыми. Первая помочь им была оказана на места моими боевыми санитарами, оказана правильно, мне пришлось некоторых подбинтовать и выписать направления в госпиталь.
   Во время оформления документации на раненых, из штаба через открытую дверь доносился мужской разговор. Говорили на повышенных тонах, по-мужски. Один из них кричал: "Кончились снаряды, нечем стрелять". А ст. л-нт Михайлов объяснял: что заявлено, снаряды в пути. "Стреляйте холостыми, не прекращайте стрельбу".
   Вскоре пришёл в санчасть ст. политрук батареи "Б" Степанов, и он сказал мне, что ему сообщили о том, что в деревне Малая Кобози находятся раненые моряки. Я стала просить у него машину, съездить мне за ранеными. Степанов ответил, "что вы доктор, кругом такой огонь, ехать опасно - могут убить".
  
   <тем не менее доктор съездила в деревню, однако раненых не нашли, попали под вражеский обстрел.>
  
   Доценко говорил так же о высказанном недоумение ст. л-та Иванова Д.Н, который неоднократно в разговоре с ним повторял: "Кто-бы мог подумать, что фашисты зайдут к нам с тыла, со стороны Красного Села?". Весь день 13 сентября я была в санчасти батареи "Б", помогала врачу Алексеевой Р.С. в работе.
   Ждала, не появятся ли раненые из личного состава батареи "А". Ждала так же прихода в штаб ст. л-та Михайлова, чтобы получить у него командировочное в Санитарный Отдел КБФ, куда мне необходимо было явиться на доклад к своему начальству.
   Ст. л-нт Михайлов в штабе не появлялся, а я расположение положение батареи "Б" не знала, пришлось врача Алексееву Р.С. просить помочь мне оформить командировочное.
   14 сентября я отправилась в Санитарный Отдел КБФ. По пути, я решила разыскать армейский госпиталь. Он находился недалеко от Средней Рогатки, на Московском проспекте, в помещении школы.
   Поговорила с дежурным врачом. Проверила записи в регистрационном журнале - поступление раненых за последние числа сентября и выяснила, что моряки в эти дни к ним не поступали.
   Придя на Васильевский Остров, в Отдел Санитарного Управления КБФ, я доложила начальнику Сан. Отдела Военврачу второго ранга Васильеву Вячеславу Дмитриевичу. Он внимательно выслушал мой подробный рассказ о боевых действиях нашей батареи "А", побеседовал со мной и дал мне направление в батальон выздоравливающих, который формировался в Ленинграде.
  
  

АЛЕКСЕЙ СМАГЛИЙ

  
  Александр Иванович Доценко, командир 6-го орудия и друг Алексея Васильевича Смаглия, - вспоминал после войны:
  "...Леша был чудесным парнем, прекрасным товарищем. И офицером он был хорошим, несмотря на свою молодость. Беспредельно оптимистичный человек. В училище мы, к сожалению, находились с ним в разных ротах. А в артдивизионе сошлись по-настоящему, стали друзьями. Алексей ничуть не сомневался в нашей конечной победе, хотя гитлеровцы были уже под Ленинградом, захватили всю Украину, Белоруссию, двигались к Москве... Никогда я не видел Смаглия хмурым или печальным. В боевой, напряжённой обстановке всегда он был энергичный, бодрый, какой-то необычайно собранный и уверенный. Помню, Алексей любил позировать перед фотоаппаратом. Я много делал снимков там, под Вороньей горой. Алексей говорил: "Снимай больше, потом вспоминать будем". Он вовсе не думал о смерти. О большой долгой жизни мечтал...".
  "...К сожалению, крайне несовершенна память человеческая и слишком оптимистичен советский человек, чтобы долго помнить тяжёлые события, но боевые эпизоды, связанные с именами друзей, никогда не забываются, Леша Смаглий был чудесным парнем, прекрасным товарищем, хорошим офицером, беспредельно жизнерадостным человеком, полным веры в нашу победу. Эти напряжённые два месяца совместной службы на батарее позволили хорошо узнать друг друга. Были и фотографии, однако сохранить их не удалось. При отходе мы подожгли огневые точки и землянки, где осталось все наше лейтенантское "приданое". А то, что сохранилось, погибло позже при подрыве моего катера на минах в Биорке-зунде 21 июня 1944 года...".
  Антонина Григорьевна Павлушкина со слов мамы Алексея Васильевича, - Федоры Тихоновны Почтаренко, - вспоминала :
  "...Родился Алексей Васильевич Смаглий 14 февраля 1920 года на украинской земле в семье крестьянин. Село, в котором родился Алёша, находилось в районе города Черкассы. Детские годы Алексея протекали также как у большинства детей того времени. Рос Алёша под тёплым украинским солнцем, бойким крепким здоровым мальчиком. Когда Алеше исполнилось 6 лет, родители его переехали на постоянное место жительства в город Черкассы. Алёшин отец - Василий Григорьевич Смаглий, работал в Черкассах сапожником. Мать - Федора Тихоновна - дворником. Жили они всей семьёй в маленькой комнатке у дальних родственников. Вскоре по приезду в Черкасс Алешин отец заболел и внезапно умер. Мать осталась одна с двумя детьми Алешей и маленькой Дусей.
  Федора Тихоновна много работала, надо было прокормить двоих детей, заработать денег на постройку хаты. Днём Федора Тихоновна убирала улицы, по вечерам стирала бельё людям. Алёша оставался дома один, и являлся маленьким хозяином дома. На Алёшу легла обязанность матери по хозяйству. Мать Алексея была строгая во всем любила порядок и требовала его от своего сына. Федора Тихоновна рано уходила на работы. На Алёшу ложились обязанность убрать комнату, накормить младшую сестру, вымыть за собой посуда, собрать сестру в школу, самому собраться, закрыть комнату и вместе с сестрой уйти в школу. Он помогал своей сестре Дусе в учёбе, которая ленилась и не хотела учиться.
  В обязанность Алеши входило мытье полов в комнате делал он это без принуждения матери, а по собственной воле и желанию, так как он видел, что мать работает с утра до позднего вечера и Алёше хотелось облегчить труд матери. В одну из зим в 30-х на Украине выпало много снега, матери одной трудно было убирать снег на улице и во дворе. Алёша вставал в 4 часа утра и шёл вместе с матерью убирать снег на улице, а затем наскоро позавтракав, бежал в школу.
  Похвала матери для Алёши была самой большой наградой, и доставляла ему радость. Алеша любил свою мать. Федора Тихоновна до сих пор оплакивает своего сына. Федора Тихоновна рассказывала, что Алёша рос таким ребёнком, которые доставлял только о радость. Не было случая, чтобы Алёша грубо ответил матери, или не слушался, - был ласковым, на улице и в школе об Алёше говорили только хорошее.
  Учился Алёша успешно, учёба давалась ему легко. По характеру Алексей был весёлый, сильный, прямой, правдивый и очень добрый. В детстве у него были увлечения такие же, как и у всех мальчишек: больше всего он любил плавать, летом все своё каникулярное время проводил на Днепре. Школьные годы Алёши прошли быстро. После окончания школы Алёша по комсомольскому набору поступил в 1937-м году в Черноморское Высшее Военно-Морское Училище города Севастополя. Быть моряком Алёша мечтал с детства. Разлуку с домом и матерью в первые дни учебы в училище Алёша переносил тяжело, но вскоре привык к военной службе, порядок, требовательность - Алёше были по душе. Учёба, плавание на учебных кораблях по Чёрному морю увлекли Алексея, годы учёбы в Военном училище пролетели незаметно.
  Летом, в начале войны, в 1941-м году Алексей успешно окончил Черноморское Высшее Военно-Морское Училище.
  Форма офицера украшала лейтенанта Смаглия. Смаглий был высокий, стройный, с красивым смелым лицом, с густой черной шевелюрой, с черными горящими глазами. Движения его были быстрыми, руки ловкими, походка легкая. Всегда веселый, жизнерадостный, и как бы трудно ему в жизни не было, он никогда не унывал, не мрачнел. Алексей очень любил жизнь, всегда довольствовался всем что есть, и даже малым.
  Вот какая характеристика была дана курсанту А.В.СМАГЛИЮ после окончания Черноморского Высшего Военно-Морского Училища:
  "...Энергичен, обладает силой воли решителен смел, сообразителен, находчив, умеет ориентироваться в обстановке, оценить её и принять решение."
  Точно таким Алексей был в бою.
  Будучи курсантом Алексей помогал матери, он получал содержание 25 рублей в месяц (в старых ценах) по-нынешнему это 2 рубля 50 копеек. Половину своего содержания Алексей ежемесячно отсылал матери, себе оставлял 1 рубль 25 копеек и эти деньги он тратил на фотоматериалы. Алексей увлекался фотографией, это было самое любимое его занятие в часы отдыха. В увольнение на танцы он не ходил, не хватало времени.
  О доброте и гуманности Алексея Смаглия говорит следующих эпизод из детских лет его жизни: было то в раннем детстве. У Алёши была кошка, и вот однажды кошка принесла котят и на второй день кошка погибла. Маленькие слепые котята остались одни. Котят пищали от голода, слепые они натыкались на всё в поисках своей матери. Мать Алексея Федора Тихоновна сказала сыну: "Алёша, утопи ты котят в Днепре, ведь без кошки они подохнут от голода".
  "За что убивать?!" - почти кричал в негодовании Алёша. "За то, что у них мамы нет? У меня тоже папы нет, значит и меня..." - не договорил, и горько заплакал. Мать от таких слов захлебнулась от слез. "Я котят никому не отдам, я сам их буду кормить", заявил матери Алёша. Маленький Алёша придумал, как накормить слепых котят. Алеша брал молочко в свой рот и через соломинку вливал молочко в рот слепым котятам. Делал это Алеша с большой любовью играючи, кормил и приговаривал: "у вас мамы нет и у меня папы, я вас в обиду никому не отдам". Котята росли на глазах, быстро прозрели, подросли, и маленький Алеша любил играть со своими котятами.
  Вот второй эпизод, говорящий о доброте и большой любви Алексея Смаглия. Это было в годы учёбы Алексея в училище. Курсант 3-го курса Алексей ехал в отпуск к матери в город Черкассы, как всегда к отпуску он копил свои копейки и на них покупал гостинцы для матери и сестры, чтобы их порадовать. Алёша ехал в поезде. В его купе на одной из станций села женщина с тремя маленькими детьми. Алексей быстро подружился с ребятишками, и все свои гостинцы предназначавшиеся матери он раздал детям. Домой Алёша приехал как говорят с пустыми руками, обо всем рассказал матери, извинялся и просил маму, чтобы она не него не обижалась. Мать, счастливая от встречи с сыном, сказала: "сыночек, ты очень хорошо сделал, никаких гостинцев мне от тебя не надо, кроме тебя самого". Крепко обняла, прижала к сердцу, горячо расцеловала сына.
  Добрый Алексей был и на фронте. Со своими подчинёнными лейтенант Алексей Смаглий был вежлив, требователен, но никогда не был груб. Он любил своих матросов, и они отвечали ему тем же. Матросы глубоко уважали и любили своего командира, хотя по возрасту он был моложе их всех. Со своими матросами лейтенант жил вместе в землянке, жил дружно, по-братски делился последним куском хлеба. Когда бойцы привозили пищу лейтенант Смаглий говорил старшине: "накорми матросов, а мне что останется".
  Лейтенант Смаглий жизнерадостный, веселый и добрый по характеру мрачнел и негодовал при воспоминании, что на его Родине в город Черкассы вступили фашисты. Доброе сердце Смаглия закипало от ненависти к врагу. Он рвался в бой отомстить врагу, за свой дом, за свой город, за свою Украину, за Родину. Фашисты шли по нашей земле, и на своём пути они сжигали наше богатство, уничтожали советских людей. Враг рвался к городу Ленина, к колыбели Октября Революции, он охватывал город Ленинград железным кольцом. Порою становило страшно. Матросы спрашивали своего командира, - "а что-то дальше будет?".
  "Победа и только победа. Победа большая", - отвечал Смаглий. Лейтенант Смаглий говорил своим бойцам: "для того, чтобы прыгнуть далеко вперёд, надо отойти назад, чтобы разбежаться и сделать сильный прыжок вперёд". Алексей твёрдо верил в победу. Он говорил своим матросам, что за победу надо бороться не унывать, не вешать голову, смелей смотреть вперёд. Лейтенант очень хорошо умел вдохновлять своих бойцов, и его бойцы со своим молодым командиром готовы были идти в бой и атаку, и намертво уничтожать врага.
  
  
  Из дневника Антонины Григорьевны (Антонина Григорьевна официально вышла замуж за Алексея Васильевича Смаглий за месяц до его гибели, на батарее "А". См. также книгу "Судьба высокая Авроры", глава "Ораниенбаум-Воронья гора" М.Ю.Чернова, 1987 г.):
  "...Я почти все время думаю о нем. Почему мы не можем часто видеться? Он меня вчера спросил об этом. Я ответила - потому что война. Нельзя. Ужасно хочется что-то сделать, подбодрить. Господи, хоть бы пришло письмо для него от мамы и сестры! Но как оно придёт из оккупации? Хотела даже сама написать, но потом спохватилось - какое-то ребячество. Утром, когда собрались у командира, Алексей предложил оборудовать на территории пятого орудия ещё один медпункт. Предложение дельное, можно подумать, что Алёша читал нашу инструкцию: на случай захвата врагом медицинской землянки полагается иметь запасную. Я говорю Иванову: "Возражаю. Почему именно на пятом?" Иванов нахмурился. стал объяснять. Я ответила, что мне нужно подумать. "Думайте, но недолго", - сказал он, - "И подготовьте сандружинницу к самостоятельной работе". Зоя - дивчина что надо. Аккуратная, смелая. Но очень уж догадливая. Мне кажется, что она все знает про меня с Алексеем. А знать-то и нечего. Ну, совсем нечего! И не будет ничего, пока война. Но стоило Алексею заглянуть в нашу землянку, как Зоя отвернулась и стала тихонько напевать (песенка Дженни из кинофильма "Остров сокровищ", 1937г.):
  "Если ранили друга -
  Перевяжет подруга
  Горячие раны его..."
  Я ей потом форменный разнос устроила.
  
  Он ничего не хочет понимать. "Кроме вас, Тоня, у меня никого близких нет", - Я разволновалась, отвечаю ему: "Что вы, Алексей, а мама, а сестра?" "Я про советскую территорию говорю..."
  Август 1941 года".
  
  "Перед свадьбой мы с Зоей немного всплакнули. Она сначала не хотела. "Что вы, Антонина Григорьевна, ведь такое счастье!" "Положено, Зоя, ты уж постарайся". Плакали и смеялись одновременно".
  8 сентября 1941 г."
  
  ...В его землянке крутилась под ногами, повизгивая, словно предчувствуя близкую разлуку, лохматая Полундра. Смаглий присел перед ней на корточки, потрепал собаку по загривку. Я присала рядом, потом спохватилась, вытащила из-под койки чемодан, достала платки, сахар, сухари, торопливо увязала все это, сложила в вещмешок. На дня чемодана лежал новый китель. Подошла с ним к мужу.
  - Надень, Алёша!
  - Зачем? - спросил он, усмехнувшись.
  - Туда прорываются немцы. Надо хорошо выглядеть...
  - Вот чудачка! Где каска, лучше скажи?
  Глухо щелкнула обойма - Смаглий заправил наган:
  - Никакой паники. И сохрани людей".
  
  "...Все думаю, почему тогда ничего не успела сказать на прощание, только китель дурацкий вытащила?".
  Декабрь 1944 г.".
  
  "...Сейчас могу сказать, что тогда, в августе, к войне я была, наверное, готова. Но к замужеству, к Алеше - нет. Долго не понимала, за что жизнь отпустила нам в грозное время такую радость. У нас так пошло - на людях Алексей обращался ко мне "товарищ военврач", я к нему "товарищ лейтенант". А иногда и не на людях. И не знаю, как считать наш единственный, медовый, месяц - семейная ли это жизнь была? Мы больше говорили не о себе, а о войне, о Ленинграде, о боевых задачах. Я все время чувствовала себя виноватой перед моряками за то, что произошло. За счастье не ко времени".
  Февраль 1988г."
  
  "...Увидали ребята у меня в руках эту тетрадь, стали расспрашивать, попросили поглядеть. Объясняю, что это так, для себя, для памяти. Об Алёше тоже всегда спрашивают. Никогда не рассказываю. Другие - могут".
  12 сентября 1983 г.".
  
  

ЭПИЛОГ

  
  Значительно позже стало известно со слов участников и очевидцев, что на рассвете 11 сентября 1941 года у Ореховой горы, пренебрегая смертью и страхом, выставив огневой пулемётный заслон и увлекая за собой разведгруппу комендоров орудий на помощь расчёту, лейтенант Смаглий ворвался сквозь окружение на позицию 1-го орудия батареи "Аврора", открыв автоматный огонь по превосходящему врагу. Расстреляв весь боезапас на первой пушке по бронетехнике, вступил с фашистами в рукопашную схватку. Вначале они забрасывали гранатами фашистов, когда гранаты кончились, вступили в рукопашный бой.
   Но силы были не равны. Фашисты моряков избивали прикладами, а затем привязали к пушке, облили бензином и раненных заживо сожгли у пушки Авроры. Так погиб л-т Смаглий и группа его моряков. Местные жители посёлка Можайска рассказывают, что они слышали, как погибая, моряки пели "Интернационал". По воспоминаниям местного жителя Рябинина П.А. - на позиции 1-го орудия утром им был найден труп советского морского офицера-лейтенанта с биноклем и расстёгнутой кобурой.
   Среди моряков первого орудия погибла геройски и сестричка Зоя, во время боя она была с ними у пушки, перевязывала раненных, фашисты не пощадили и её. Они замучили Зою, её истерзанное фашистами мёртвое тело, лежало на палубе 1-го орудия. Милая, хорошая девочка, русская красавица, погибла геройски вместе с моряками-богатырями.
  

___________

   Капитан первого ранга, он был немного сутуловат, очевидно от длительной воинской морской службы от тяжёлых годов войны... На его кителе, казалось, не оставалось больше места для размещения орденов. Он обратился к нам:
   Дорогие воины Балтийского флота, поднимем бокалы за тех, кто не вернулся, кто отдал свою жизнь за спасение нашего Отечества, за тех, кто не дожил до дня Победы, за тех, кто отдал самое дорогое - свою жизнь.
   Их сегодня с нами нет, но мысленно и в наших сердцах они с нами. Вечная память и вечная Слава будут жить в наших сердцах образы наших товарищей боевых однополчан.
   Наступила абсолютная тишина - минута молчания.
   Оркестр исполнил траурный марш Шопена.
   Долго стояли все в молчании, вспоминали своих погибших товарищей и родных. У многих из нас на глазах появились слёзы. Велика была наша скорбь по погибшим товарищам, мы были преисполнены чувствами жалости и искренно страдали, не в силах сдержать своё горе.
   Чтобы понять, в эту минуту, плачущих героев-Победителей, нужно самому познать цену утраты близких боевых друзей и родных, пережить все ужасы войны, её горечи и радость Победы!
   Вторую рюмку мы выпили, стоя молча, в память о погибших.
   После выпитой рюмки в память о погибших, я почувствовала, как к горлу подступил ком горечи, и на глазах усилились слёзы, неудержимо хотелось плакать. Я вынуждена была встать из-за стола и вышла во двор госпиталя. Удалилась в глубь парка и дела волю своим слезам.
   Я ходила по чисто убранным дорожкам и вспоминали погибших; родных, близких, однополчан и они точно живые представали предо мной, мне каждого их них было безумно жаль.
   Я села на скамейку, посидела в тиши, посмотрела внимательно вокруг и увидала весну в самом её разгаре. Земля была покрыта нежной молодой травой, точно зелёным бархатным ковром. На деревьях молодые свежие листочки горели на солнце, своим лаковым покрытием. Природа ожила, а раньше я её и не замечала, не видела красоты пробуждения природы, всё торопилась, спешила, голова была занята делами и по-настоящему увидела весну сегодня, в день Победы.
   Стояла мирная тишина, эту тишину нарушали только воробушки. Воробьи летали дружной стайкой, они прилетят на траву, попрыгают, пощебечет, вспорхнут и улетят, то опять прилетят. Казалось, что и воробушки радовались наступившему миру.
   От мирной тишины, от сознания, что больше на земле не рвутся бомбы и снаряды, что больше не льётся людская кровь, мне стало легче на душе.
   Я пошла в отель "Вазу". Приближаясь к отелю "Ваза", я услышала через открытые окна музыку и песни. Праздник веселья был в самом разгаре. Войдя в помещение слышно было, как звуки вальса сменились морским танцем "Яблочко". Вошла в зал и увидела, как двое молодых лейтенантов лихо отплясывают "Яблочко".
   Я смотрела на них и любовалась их пляской, а сама думала о тех, кто не дожил до дня Победы, о тех, кому мы обязаны счастьем сегодняшнего дня.
  
   12 августа 1979 года.
  
   Военврач батареи "Аврора", капитан медицинской службы в отставке, А.Г.
  
  

P.S.

  
   Со дня гибели батареи "Аврора" прошло 22 года. После ночного дежурства в больнице я отдыхала дома. В дверь моей комнаты постучала соседка. "Антонина Григорьевна, к Вам пришли". Я вышла в переднюю. В прихожей стоял высокий представительный мужчина в морской форме в звании подполковника. "Вы Антонина Григорьевна?", - спросил подполковник. "Да". "Наконец то я вас разыскал, полтора года я вас ищу". "Проходите пожалуйста. Зачем меня разыскивать, я все время живу в Ленинграде, не выезжая". "Я военный журналист, будем знакомы, Грищинский Константин Константинович".
   Весь вечер мы беседовали. Корреспондент Грищинский поведал свою историю поиска пушек "Авроры" батареи "Аврора" и батарейцев, многое находил военный корреспондент в поисках артиллеристов батареи "А". Свой материал он описал в документальной повести "Пушки Авроры". Через телевидение, работников музея на крейсере "Аврора", а также благодаря красным следопытам были найдены батарейцы, их немного, многие больны, тяжёлые раны сказываются на здоровье.
   На месте, где стояло первое орудие, где насмерть сражались и геройски погибли моряки под командованием лейтенанта Смаглий, стоит памятник. Памятник построен школьниками средней Можайской школы. В памятные дни: в День Победы, в день гибели моряков 11 сентября 1941 года здесь у памятника проходят митинги. На митинг к памятнику приходят сотни людей, пионеры местных школ, школ Ленинграда, жители посёлка Можайска. Здесь у памятника на торжественной линейке пионеры дают клятвы. Эти дорогие и незабываемые места часто посещают оставшиеся в живых однополчане и отдают должные почести своим погибшим товарищам по орудию, возлагают цветы. Неоднократно на митингах выступали сотрудники музея крейсера Аврора. Моряки крейсера "Аврора" приезжают на митинг со знаменем Крейсера "Аврора".
   Не раз бывал и обошёл позиции батареи корреспондент Грищинский Константин Константинович. Он выступил перед пионерами как автор повести "Пушки Авроры". Посетил места боёв батареи "А". Сотрудники Музея крейсера Аврора подполковник в отставке Бурковский Борис Васильевич, научный сотрудник Бартев Геннадий Иванович, Батарин Илья Иванович, Александр Иванович - обошли все позиции батареи, собрав материалы. Они в музее на Крейсере Аврора открыли отдел "Отечественная война".
   Посетили места боёв батареи первый комиссар крейсера "Аврора" Белышев Александр Викторович, командир корабля крейсер Аврора Фёдоров Юрий Иванович.
  О подвиге моряков - авроровцев 1-го орудия во главе с лейтенантом Смаглий знают не только у нас в стране, знают в наших братских демократических странах Болгарии, Чехословакии, и др. В посёлке Можайском и в городе Черкассы на Украине одна из улиц носит название ул. Лейтенанта Алексея Смаглия. Пионеры Алтая, Якутии, Чувашии, Сочи, Москвы, Хабаровска и других городов, их не перечесть, знают о подвиге лейтенанта Смаглия и его товарищей. Многие пионерские отряды присвоили его имя.
  
  

В БОЮ ЗА ПАМЯТЬ ОДНОПОЛЧАН

  
  По окончанию Великой Отечественной войны, мы часто посещали бывшие боевые рубежи под Ленинградом: в Дудергофе, - на бывших позициях Артбатареи 'А'; на бывших военных аэродромах К.Б.Флота - в Горбунках, в Лебяжье, в Приютино, что у Всеволожское и др. В наших опалённых сердцах много пережитого за 4-х летнюю войну. Без боли в сердцах, мы не могли равнодушно. Без горечи смотреть на оплывшие землянки, котлованы артиллерийских двориков, -раковых мест, стоявших насмерть боевых расчётов морских комендоре в, отдавших свои жизни за спасение ленинградцев и города Ленинграда.
  Посещая аэродромы, в особенности в Горбунках, П\О 'Беззаботное', нашим взорам представлялись обгорелые леса в округе, разрушенные здания ангар, городка личного состава и обгорелые стоянки для самолётов. Воскресали в памяти фронтовые 900 дневное блокадные дни: напряжённая жизнь, бесконечное положение ? 1. В дни приближения вражеских сил к стенам города, - боевые вылеты наших самолётов в контратаку вражески группировок танков и мотомеханизированных частей, а в блокаду, - по их расположениям по линии фронта. Одновременно и без прерывно велась подготовка к боевым вылетам наших самолётов в охранные полёты по акватории Балтики с торпедами. Спокойных тылов в блокированном Ленинграде не было, близкое расположение от линии фронта, аэродромы, - простреливались вражескими дальнобойными орудиями. А при воздушных атаках города вражескими самолётами, -главными целями были наши аэродромы.
  При посещении мест боевых действий воскресают в памяти друзья-однополчане! С гибелью каждого осталась неугасимая сердечная боль, и потому, мы не могли мириться с тем положением, что по прошествии мог их лет, павшим героям однополчанам морякам артбатареи 'Аврора' не построено должного мемориального памятника!
  В связи с этим печальным обстоятельством, я в 1963 году написала письмо Министру Обороны Малиновскому, в котором рассказала о подвиге моряков артиллеристов, просила его в целях увековечения их памяти - построить мемориальный памятник! Из Министерства Обороны моё письмо отослали в Горвоенкомат Ленинграда. Горвоенкомат переслал в Райвоенкомат, а райвоенкомат переслал в похоронное бюро, откуда мне прислали ответ, что: 'памятник Вы можете построить на собственные средства'.
  Писала я о строительстве памятника и в Горком КПСС, в 1973г. Инспектор Горкома, бывший ученик Можайской школы 289, он же был в прошлом активный следопыт, фамилии не помню, - показал мне, уже существующее решение секретаря партии по Идеологической работе - Ждановой, о построении мемориального памятника морякам артиллеристам батареи 'Аврора' на месте их гибели-у первого орудия на бывшей боевой позиции. Но по неизвестным причинам его решение Ждановой выполнено не было.
  В начале 1984 года вышло постановление Партии и Правительства, что к 40-й Годовщине Победы над фашистской Германией, - произвести места захоронения воинов, погибших в годы Великой Отечественной войне в надлежащие состояние - благоустроить!
  Вдохновлённая таким решением Правительства, я обратилась к начальнику корабельного музея на Кр. 'Аврора' к капитану 2-го ранга Горбунову. Выказала ему мнение о построении, на общественных началах, мемориального памятника комендорам артбатареи 'Аврора', на что он отозвался положительно. В 1984 году была создана инициативная группа в составе: участницы боевых действий артбатареи 'Аврора' Павлушкиной А.Г; Архитектора Мастерской 'Ленпроекта' Левенкова А.Д.; старшего строителя - ветерана ВОВ ВВС. К.Б.Ф. Туркина В.П. для осуществления строительства мемориального памятника на общественных началах!
  С первых дней, мы начали свою военно-патриотическую работу: со школьниками, войнами, с населением. Активно включились в изыскание желающих работать на строительстве вместе с нами. Для привлечения воинов - ветеран ВОВ Туркин В.П обратился к военному коменданту Красносельского гарнизона Майору Приказчикову, рассказав ему о начале строительства мемориального памятника, на общественных началах и т.д. Майор Приказчиков положительно отнёсся к решению данного вопроса и привлечения желающих воинов-комсомольцев, в свободное время, вложить свой труд в строительство! С первых чисел марта 1984г. года развернулась массовая активная строительная работа: начали с расчистки площадей под мемориальный памятник, уборку снега, льда и мусора, вскрытие артиллерийского дворика 1-го орудия батареи 'А'. С солдатами и присутствующими школьниками проводились беседы, в период отдыха, о героике моряков, о стойкости и мужестве в ближнем бою с фашистскими захватчиками. После проведённых бесед, - вся присутствующая молодёжь работала без устали. Работали ежедневно, в выходные дни к нам приходило большое количество желающих. Мы с мужем, как пенсионеры, с раннего утра приезжали в Можайское ежедневно. Архитектор Левенков А.Д. мог приезжать по выходным дням, или вечером после основной работы.
  В один из апрельских дней Левенков А.Д. сообщил, что его вызвали в Красносельский Райком КПСС, и приказали срочно строить мемориальный памятник морякам артбатареи 'А' у шкоды в Можайском, что расположена в 500-600 метрах от огневого рубежа 1-го Орудия, 'Авроры'- где были сожжены непокорённые комендоры - фашистами! Такое возмутительное решение крайне взволновало меня! Для выяснения причин непонятного, решения Райкома КПСС, я позвонила третьему секретарю райкома по идеологической работе И.А.Скрябиной. Она назначила день и час приёма, своём кабинете, с участием комиссии. Пришла. В кабинете уже присутствовали: полковник, - очевидно Начальник Райвоенкомата, Художник, и другие фамилий я не знаю. Скрябина И.А доложила присутствующим, что есть решение Райкома КПСС, - мемориальный памятник морякам-артиллеристам артбатареи 'А' строить у школы ? 289, а начатое строительство под Вороньей горой на месте 1-го Орудия, -прекратить! Присутствующие на заседании сидели молча, даже вопросов не задавали. Видно было, что они с решением райкома были согласны!
  Выступила я одна: доказывала публикациями в прессе и документами, заявила, что решение Райкома КПСС - ошибочно. Я категорически возражала против строительства мемориального памятника около школы 289. Я настаиваю на том, чтобы мемориальный памятник был построен на месте их героической гибели. Не успела я закончить своё выступление, в кабинет Скрябиной вошёл Председатель исполкома Красносельского р-на Федченко. Скрябина И.А. доложила ему, что А.Г. Павлушкина не согласна с решением Райкома КПСС, что она против строительства мемориального памятника у школы 289. В ответ на это Федченко громогласно заявил: 'памятник будет построен у школы, а на месте, где стояло Орудие, там будут парники'.
  На такое бездушное решение председателя Исполкома, я решительно заявила: 'Ваше решение есть нравственное преступление'!
  Федчеко возмутился и пригласил всех присутствующих к 1-му Секретарю Красносельского Райкома КПСС, к Туманову. Пришли к Туманову. Скрябина И. А доложила: 'Павлушкина А.Г. настаивает о строительстве мемориального памятника морякам на месте их гибели и с решением Райкома КПСС не согласна'. Туманов строго заявил: 'О строительстве памятника у школы есть уже решение Райкома КПСС, и это решение никто не может отменить'! Наступило молчание-никто из присутствующих не высказывался и не задавал вопросов. Нарушил молчание Туманов. Он задал невразумительные вопросы Начальнику военкомата, тот отвечал на них так же- невразумительно, угоднически ...
  Да! Разве можно было до перестройки возражать партийным руководителям? - оно не безопасно! Туманов меня ни о чём не спрашивал, и вопросов ни каких не задавал.
  Я попросила Слова, - Туманов предоставил.
  Рассказала присутствующего тои какую огромную роль сыграла артбатарея 'А' при защите города Ленинграда от Фашистских захватчиков. Рассказала, как отважно и стойко сражались моряки. Как, геройски гибли, защищая город Ленинград!
  Слушали меня присутствующие с опущенной головами.
  Мне военврачу Артбатареи 'А' по приказу комбата, в критический момент боевых действии пришлось заменить выбившего командира 5-го Орудия артбатареи - лейтенанта А.В.Смаглия. Все четыре года я находилась на фронте, в действующих воинских - частях на фронте, на передовой. Воевать было трудно, страшно, но воевать с равнодушными не легче! Мне больно говорить, я инвалид войны, мне скоро будет 70 лет. Меня потрясает ваше равнодушие к павшим защитникам нашей Родины! Поражает ваше равнодушие к их памяти! И закончила я своё выступление словами поэта Николая Майорова
  - Он писал:
  'Не думайте, что мёртвые не слышат, когда о них живые говорят!' Возможно эти слова погибшего на фронте молодого поэта разбудят вашу совесть!?
  Говорить я больше не могла, -закружилась голова, слёзы навернулись на глазах. Туманов, как-то по-особому вежливо, стал меня успокаивать, - Антонина Григорьевна, решение Райкома КПСС о строительстве мемориального памятника у школы 289 я отменяю. Продолжайте строительство памятника на боевых позициях 1-го Орудия батареи 'Аврора'.
  После положительного решения вопроса в Райкоме КПСС на месте строительства, мы произвели привязку к местности всех размеров согласно нашим проектам расположения мемориального памятника. Одновременно вели вскрытие исторических траншеи, артсклада и артиллерийского дворика 1-го Орудия батареи 'Аврора'. Сделали обмерку и составили ведомости потребного количества материалов, разного-вида жел. - бетонных конструкций, морских цепей и кнехт для ограждений и других экспонатов. Готовили котлован под фундамент стального бастиона с девятью символическими орудиями по числу 9-ти морских орудий артбатареи 'А', а также и для установки разных стел.
  Разрабатывали скалистый грунт вручную, вели устройство трёх террас, производили планировку по размерам проекта. На осуществление большого объёма земляных работ, в скалистом грунте, было затрачено много времени и ручного труда воинов и молодёжи, физкультурников ДЮШС щкол и трудящихся.
  В соответствии с решением Красносельского Райкома КПСС, было проведено заседание и Красносельского Исполкома, где его председатель Федченко пригласил руководителей Ленгорстроя Треста 102, Мостотряда-19, УНР-392 и 393, и Дорстроя-ЖУ. Где дал указания, -на общественных началах, оказать посильную помощь в строительстве мемориального памятника. На данном совещаний присутствовали воен. врач А.Г.Павлушкина и архитектор А.Д.Левенков.
  После указанного совещания, присутствующие руководители стройорганизаций изъявили желание познакомиться с проектной документацией и самим строительством, в целях этого посетили бывший боевой рубеж Орудия 1-Артбатареи 'А'. Ознакомившись с местностью и объёмами строительных работ, - они так же услышали от присутствующих А.Г.Павлушкиной и В.П.Туркина рассказы о героике моряков и их заслугах перед Родиной!
  После указанного оперативного совещания, была построена асфальтовая дорога силами ЖУ Дорстроя, протяжением от школы в Можайском до мемориального памятника - 400 п/м- шириной 3 д/м. УНР-392 и 393 Трест 102 отпустили с доставкой своим транспортом железобетонные конструкции для устройства фундаментов, лестницы-марши, дорожные плиты, поребрик и др. Обеспечение морскими цепями, кнехтами и якорями и другими деталями благоустройства мемориала, нам помогали своими ходатайствами: Командование Крейсера 'Авроры' и Командование военной части 14108. С их письмами, ветеран В.П.Туркин, после предварительных проведённых переговоров, в порядке технической помощи, безвозмездно получил: с Судоразделочного Завода - 300 п/м морских цепей и два морских якоря. На заводе ПТО.им Кирова изготовили 24 кнехта из стальных труб диаметром 22см.Таким же образом были произведена работа по гравировке и теснению текстов на стелах и латунных пластинах мемориала, -в порядке взаимной помощи- безвозмездно!
  В заключение следует сообщить, что наша давняя, сердечная мечта-о построении мемориальных памятников морякам артбатареи 'А' осуществлена только частично, и не по нашей причине. Напрашиваете вопрос, -почему же не продолжается строительств мемориала до полного комплекса? Причина этому - Государственная ПЕРЕСТРОЙКА! И вторая, -это четырёхлетняя работа на общественных началах, с большим напряжением нервной системы и физического труда, -отрицательно сказались на нашем здоровье. Но несмотря на это, мы считаем себя счастливыми, что выполнили свой долг в увековечении светлой памяти павших воинов за спасение ленинградцев и города Ленинграда, вложивших в общую Победу над Фашистской Германией - не оценимые воинские заслуги!
  Созданные и построенные, с нашим участием мемориальные памятники символизируют огневой щит в Исторических боевых действиях морского гарнизона артиллерийской батареи 'Аврора' и его девяти орудий - с гитлеровской Германией.
  Они выражают величие наших вооружённых сил, и высокое нравственное чувство долга к павшим морякам - Священную память нашего народа к воинам-защитникам ленинградского фронта в Великой Отечественной войне 1941 -1945 годов!
  У многих моряков Дважды Краснознамённого Балтийского Флота, - павших в ВОЙНУ - на воде в море, под ВОДОЙ, на берегу и в воздухе, - нет мест захоронений их - они безвестны, -вот почему мемориальные памятники снискали большое влияние на общественность и паломничество всех трудящихся и родственников, утративших своих сынов в войну! Историческая книга летописи на железобетонных мемориальных памятниках - отражает и хранит народную память и любовь к защитникам Родины от Фашистских захватчиков!
  Санкт-Петербург
  05 Мая 1996 года.
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"