Я сидела на полу перед открытой дорожной сумкой, доверху наполненной вещами и размышляла над тем, положить ли в нее подаренный мне мужем кружевной и легкомысленный халат, когда мою голову озарила эта гениальная и, безусловно, своевременная мысль.
Во всем виноват Евгений Онегин.
- Или Пушкин - поправила я сама себя, и тут же пришла к выводу, что винить классика не стоит. Не он, так кто-нибудь другой умудрился бы в том приснопамятном году стать юбиляром, что в результате привело бы именно к такому финалу. А вот Онегин в качестве обвиняемого вполне подходит, потому как уж больно образ романтический, да и началось все именно с него.
Десять лет назад я заканчивала выпускной класс обычной средней школы, и в тот же год величайшему поэту всех времен А.С. Пушкину исполнялась какая-то круглая дата не то с момента рождения, не то - смерти. По этому поводу мы, как наиболее продвинутая часть школьной общественности, просто обязаны были принять участие в областном смотре драматургических кружков, а поскольку организатором, бессменным руководителем и ведущим актером нашего школьного кружка была я - мне и выпала честь найти и подготовить материал, а после предстать во всей красе перед областной администрацией и прочими желающими насладиться мастерством юных талантов.
Зимним вечером, отложив учебники и прогуляв подготовительные курсы в институт, я сидела на полу перед книжным шкафом, смотрела на выстроившиеся в ряд томики Пушкина и размышляла, по какому же бессмертному произведению мы будем "играть спектакль". Просидев около получаса и так и не найдя решения, я постаралась достать с полки самый толстый том и освежить в памяти творчество классика, но, поскольку вставать с пола не хотелось, вместе с нужной книгой прямо мне на голову выпала тоненькая брошюрка в мягкой обложке, на которой крупной старинной вязью было выведено "Евгений Онегин". И карандашный набросок аристократического профиля поглядел на меня одним глазом - укоризненно.
Делать из всего "Онегина" получасовую постановку было невозможно в принципе, поэтому - а с момента падения на мою голову продукции печатной индустрии я стала мыслить гораздо более четко - я решила, что остановиться стоит на каком-нибудь впечатляющем куске. Невольно вспомнилась тема сочинения, предложенная два года назад в рамках изучения того же Онегина в школьной программе. Две встречи Онегина и Татьяны. Два письма и два объяснения. В сценической миниатюре, в отличие от сочинения, выводов делать было не надо - и я с энтузиазмом взялась за сценарий.
Еще до того, как сценарий был закончен, мы - совместно с учителем литературы - утвердили исполнителей главных ролей. Татьяна досталась мне, а на роль Евгения претендовали двое. Первый - весельчак и балагур, три года просидевший со мной за одной партой, а второй - тихий мечтатель из параллельного класса, пишущий замечательные по содержанию сочинения и делающий в них по две ошибки в каждом слове. В кого я буду влюблена в ближайшие две недели, оказавшись в роли Татьяны, меня интересовало мало, ибо мне предстояло решить самую важную проблему.
Между двумя встречами Евгения и Татьяны прошло несколько лет. Эти годы надо было как-то вместить в постановку, проскакать их галопом, и для этого требовался.. автор поэмы. Собственно - Пушкин, который вышел бы на сцену и, пока артисты переодевались, рассказал бы зрителям то, что им известно еще лучше, чем ему. Собственными же стихами.
На роль Пушкина не подходил решительно никто. К тому же, кроме тех двоих, что боролись за роль Онегина, никто из старшеклассников не мог прилично читать стихи. И пока двое Евгениев сражались в актовом зале за право отвергнуть меня в первом акте и пасть к моим ногам во втором, я отправилась на третий этаж.
Человек, к которому я шла, меньше всего был похож на Пушкина, но не использовать еще одну возможность пообщаться с ним я не могла себе позволить ни при каких обстоятельствах.
Человек, к которому я шла, появлялся в стенах школы раз в неделю и проводил спецкурс по социологии для старшеклассников. Он был кандидатом наук и известным социологом, он был душой любой компании и прекрасным оратором. А еще - он был моей первой настоящей любовью.
Я подошла к двери как раз в тот момент, когда он прощался с классом до следующей недели. Дождалась, когда из кабинета выйдет последний слушатель, закрыла за собой дверь и села на подоконник, поджав коленки. Он посмотрел на меня с интересом. Я немного подумала, с чего начать, и, так и не придумав ничего оригинального, честно призналась, что нам нужен Пушкин.
Андрей Николаевич, тридцатидвухлетний ученый и преподаватель, посмотрел на меня с удивлением, от которого, похоже, лишился дара речи.
- Я.. буду.. Пушкиным? - наконец-то смог произнести он.
- А что? - воодушевившись тем, что меня не выставили из кабинета сразу, я продолжила атаку, - Из Вас получится прекрасный Пушкин. У вас похожие.. прически.
Андрей подошел ко мне ближе, посмотрелся в оконное стекло и взлохматил волосы левой рукой.
- И что я должен буду делать? - осторожно спросил он.
- Мы выступаем через две недели, репетировать будем каждый день, - я еще не верила своему счастью и говорила достаточно равнодушно. - Два акта, четыре действия, сорок пять минут живой игры, из них десять - Вашего текста. Текст я Вам написала, вот - посмотрите.
И протянула ему свернутый в трубочку сценарий, написанный от руки на белой бумаге. Он бегло просмотрел текст. Хмыкнул. Поставил портфель, который все это время держал в руке, на стол. Тихо пробормотал, что категорически не согласен с заявлением "чем меньше женщину мы любим.." И только потом поднял на меня глаза, и спросил, где мы обычно репетируем.
Репетировали мы в школьном актовом зале.
До того, как в мою голову пришла гениальная мысль сделать из Андрея Николаевича Александра Сергеевича, все наше общение сводилось к случайным встречам раз в неделю на выходе из школы. Как-то само собой получалось так, что храм науки по вторникам мы покидали одновременно. Вместе шли до остановки, мило болтая о жизни, вместе ехали на трамвае в сторону центра, потом я выходила, а он оставался. За исключением этих прогулок мы не имели возможности видеться, и мне казалось, что он и не стремится к этому.
Теперь все было иначе. Мы встречались каждый день и проводили на сцене по три-четыре часа подряд. Он подавал мне руку, когда я пыталась забраться на сцену, минуя ступеньки, он смотрел на меня, проникновенно произносящую старательно заученные фразы Татьяниного письма, мы без устали обсуждали, что следует надеть на премьеру и какую прическу лучше сделать Татьяне.
- Малиновый берет, - смеялся он надо мной. - У тебя, наверняка, есть хороший махровый берет, который ты прячешь в сумке и надеваешь перед подъездом, чтобы не нервировать родителей непокрытой головой. Помнишь строфу "кто там в малиновом берете?"
Я от души смеялась и напрочь отказывалась признавать наличие в моем гардеробе подобного предмета.
На роль Онегина, после долгих раздумий, утвердили мечтательного сочинителя. В нашей компании он явно чувствовал себя третьим лишним, ибо шуток наших не понимал, а когда мы становились серьезными - вообще приходил в полное уныние. Однако, играл он неплохо, в любви объяснялся весьма проникновенно, а большего от него и не требовалось. А еще - у него были красивые голубые глаза и темные прямые волосы. И он, как выяснилось позже, писал стихи.
Ты мне снишься, ты снишься мне каждую ночь,
Я считаю шаги до тебя километрами весен...
Однажды во время репетиции Пушкин вышел куда-то "на минуточку", я задумчиво смотрела ему вслед, а Онегин, совершенно неожиданно для меня, вместо заученных строк, прочел мне это стихотворение. Еще там были слова о том, что до меня ему полжизни пути и что-то про небо, и это было так красиво и неожиданно, что возможно поэтому, а может еще потому, что мне никто никогда не читал стихов собственного сочинения вот так - наедине, но когда вечером после репетиции он спросил, можно ли проводить меня домой, я согласилась. В надежде, что под звездным зимним небом он расскажет мне что-нибудь еще о том, на что похожи мои глаза кроме "мерцающих звезд в зимнем небесном просторе".
Андрей никогда не читал мне стихов. Даже чужих. Во время походов до остановки по вторникам он никогда не брал меня за руку, и я отчетливо понимала, что это мне до него "полжизни пути", пройти которые никогда не удастся. Он - кандидат наук, а я еще даже в университет не поступила. Для меня это не имело значения, что и понятно. Но если бы это не имело значения и для него тоже, то в один из вечеров после репетиций, когда мы вместе шли по темным улицам, он мог бы хотя бы намекнуть на то, что я ему не безразлична. Или попытаться придержать под локоть, когда дорога была особенно скользкой. Или предложить пройти пешком эти четыре остановки от школы до моего дома, чтобы не расставаться так быстро.
Максима не намекал - он сказал об этом прямо. И придержал. И предложил. А прощаясь со мной у подъезда, задержал мою руку в своей и сказал, что мои глаза не похожи на звезды. Потому что звезды далеко и кажутся холодными, а глаза у меня теплые и манят его, как единственное во всем городе окно, за которым находится его дом.
Первые два месяца я слушала его, и представляла, что все эти слова говорит мне Андрей. Андрей же их по-прежнему не говорил, хотя с удовольствием возвращался в моей компании домой по вторникам.
Премьера прошла весьма успешно, вечерние репетиции закончились, и мы с Андреем снова перешли в режим еженедельного общения. Все остальное время домой меня провожал Максим. И к тому моменту, когда на деревьях стали распускаться листья, я поймала себя на мысли, что больше не мечтаю о том, чтобы вместо Максима рядом со мной шел Андрей. Точнее, мечтаю - но как о чем-то недосягаемом, непонятном и недоступном, таком, в чем неловко признаваться даже самой себе.
Я записалась на спецкурс по риторике, проходивший по вторникам после занятий - и редкие прогулки прекратились. Встретив Андрея пару раз в школьном коридоре, я не увидела в его глазах ни сожаления, ни вопроса.
Экзамены прошли легко и почти незаметно, а на выпускном вечере, когда мы встречали рассвет на набережной, Максим подарил мне кольцо. Кольцо было очень изящным, с небольшим камнем и тонким ободком неправильной формы, оно идеально подходило мне по размеру, а Максим по-прежнему читал мне стихи и готов был жить со мной всю оставшуюся жизнь. Я закрыла глаза, в последний раз вызвала в памяти образ Андрея, усилием воли развернула его спиной, чтобы не видеть его глаз, и сказала "да".
Мы поженились спустя полгода, когда нам обоим исполнилось 18. Я успешно поступила на юридический факультет, а он учился заочно на авиаконструктора и работал в конструкторском бюро помощником инженера.
За две недели до свадьбы мне позвонил Андрей. Тихо говорил в трубку, что в школьном "отделе кадров" никак не хотели давать ему мой телефон, и после долгих поисков узнал он его лишь два дня назад..
Я закрыла глаза и вызвала в памяти образ Максима. Посмотрела на шкаф, в котором висело мое свадебное платье, похожее на торт с розочками из крема и сказала, что выхожу замуж. И, не дожидаясь поздравлений, нажала на рычаг отбоя. А потом услышала, словно со стороны, как мой голос впервые произносит вслух "я люблю тебя". И долго думала, успела ли я нажать отбой перед тем, как сказала эти слова. Судя по тому, что перезвонить он так и не удосужился - успела.
Первые пару лет мы жили довольно весело. Я училась, по возможности подрабатывала, Максима повысили до младшего инженера. У нас была собственная квартира, оставшаяся ему от бабушки еще семь лет назад, старая машина, подаренная его родителями и импортный телевизор, купленный моими родителями на первую годовщину свадьбы. Мне нравилось быть замужней дамой, готовить семейные ужины, смотреть телевизор вечерами и носить обручальное кольцо рядом с тем самым, подареным на набережной в ночь после выпускного. На мелкие семейные неурядицы я старалась не обращать внимания. Но гораздо больше усилий мне приходилось прилагать к тому, чтобы не вспоминать Андрея.
В двадцать лет я впервые забеременела. Через несколько дней после того, как я узнала об этом, Максим пришел с работы очень пьяный и очень злой и впервые за два года нашей совместной жизни ударил меня по лицу. До этого мы, бывало, ругались, спорили, кричали друг на друга, точнее - кричал в основном он, а я пыталась взывать к голосу разума, но руку на меня он не поднимал никогда.
Я упала. Через два часа меня забрала Скорая, а еще через четыре мне сообщили, что я могу более не готовиться стать матерью в ближайшее время. Но в целом мое "падение с табуретки в попытках повесить шторы" прошло без нежелательных последствий, если не считать потери ребенка.
Два дня я не ходила в институт и постоянно плакала. Родителям не рассказала, справедливо полагая, что каждая семья должна решать свои проблемы самостоятельно. Радовалась тому, что не успела сообщить им о беременности, и думала, как жить дальше. Максим тем временем непрерывно извинялся, говорил, что этого больше не повторится, ссылался на проблемы на работе, нервный срыв и прочие смягчающие обстоятельства, упрекал меня за то, что не рассказала ему о ребенке сразу же, увещевал, что мы еще очень молоды и родим как минимум троих детей.
Я соглашалась, обещала простить и жить как прежде, а через две недели окончательно перестала плакать при виде маленьких детей и поверила, что это была всего лишь случайность.
Через несколько лет случайность повторилась. Правда, я уже не была беременна - я готовилась к защите диплома и впереди маячила весьма определенная перспектива трудоустройства. Первое в своей жизни "серьезное" собеседование я провалила только потому, что явиться на него мне пришлось в огромных солнечных очках, которые я, как ни уговаривали, не могла позволить себе снять.
В тот же день на улице я встретила Андрея. После четырех лет разлуки подобная случайность казалась не подарком судьбы, а скорее чьим-то злым умыслом. Он пригласил меня на чашку кофе, а я, представив, что в кафе-то уж точно придется снять очки, не ответила ничего и убежала от него в ближайший троллейбус. После, вечером, долго думала, как сложилась бы моя жизнь, если бы я не успела нажать отбой пять лет назад, прежде чем крикнуть в трубку "я люблю тебя". Пришла к выводу, что никогда не была нужна Андрею, а его слова в тот день - минутный каприз и следствие алкогольного опьянения.
От мужа не ушла, в гости к родителям не ходила три недели, пока не сошли синяки, окончательно оставила мысли о ребенке, повторно прошла собеседование в той же компании, защитила диплом и устроилась на работу.
Дальше все пошло своим чередом. За пять лет совместной жизни я успела понять, что романтичного мальчика-поэта сменил обычный среднестатистический мужчина с тяжелым характером и не менее тяжелой рукой. Он кричал на меня по любому поводу, часто выражал недовольство, что я успешно делаю карьеру и зарабатываю больше, чем он. Злобу свою он вымещал на кухонной посуде, реже - на мне, но это не значит, что мне не доставалось вообще. Крики раздавались почти каждый день, а иногда мне приходилось звонить на работу и неумело врать, что я лежу с высокой температурой, и мне необходимо всего лишь четыре дня, чтобы прийти в себя. На третий день я обычно шла к своему косметологу, и она аккуратно ретушировала мои синяки. Но это было не так уж часто.
Все это время Андрея я больше не видела. Когда мы случайно столкнулись во второй раз на мне, как назло, снова были большие темные очки, и я как раз направлялась к косметологу - ликвидировать последствия семейной сцены. Он пристально посмотрел мне в глаза, прошел рядом со мной метров двести, купил букет васильков у метро и прямо спросил, почему я не ухожу от мужа.
Я пробормотала что-то насчет "но я другому отдана и буду век ему верна" - и ретировалась. В первую попавшуюся парикмахерскую, хотя делать мне там было решительно нечего. Васильки сначала хотела сохранить на память, но, подумав, решительно выбросила в урну. Рвать с прошлым надо без проволочек.
Бывали у нас в семье и спокойные периоды. В них Максим водил меня гулять по ночному городу, читал новые стихи собственного сочинения, и в них мои волосы снова были согревающим огнем, а глаза - единственным светом, означающим для него дом. И я очень хотела верить, что на этот раз если уж не навсегда, то хотя бы на долгое время наш дом перестанет быть ареной военных действий.
В остальном же было совсем неплохо. Работа нравилась, готовая к защите кандидатская диссертация лежала на одобрении в ученом совете, а на вопросы Максима "зачем тебе эта корочка?" я не могла ответить. Во всяком случае - сказать ему правду о том, что мне вот уже десять лет до дрожи в коленках хочется доказать самой себе, что я могу сократить эту пропасть длиною в 12 лет, которая сейчас, в 28, казалась мне гораздо более преодолимой, чем в 17.
Последняя неделя оказалась богатой на события.
Я наконец-то защитила диссертацию. Совет единодушно проголосовал за присвоение мне степени кандидата юридических наук, и я была довольна как никогда в жизни.
Через три дня, почувствовав сильное недомогание, я обратилась к терапевту, в результате чего узнала о своей, второй в жизни, беременности. Два долгих дня я в одиночестве слонялась по квартире - Максим уехал в командировку на две недели - и размышляла, могу ли я надеяться на то, что вспышки беспричинного гнева мужа остались в прошлом. Приходила то к одному, то к другому выводу, и понимала, что все это бесполезно, потому что - как бы там ни было - рожать ребенка я буду обязательно.
На пике моих размышлизмов о жизни зазвонил телефон. Звонил Славка, бывший одноклассник, друживший с Максимом и изредка бывающий у нас в гостях. Мы поговорили о жизни и о семьях, докладывать ему о своем "интересном положении" я, само собой, не стала и уже готовилась повесить трубку, когда он невзначай спросил.
- А помнишь Андрея Николаевича? Хотя - откуда тебе его помнить, ты же риторикой увлекалась в школе, а он у нас социологию читал...
- Помню, - сказала я осторожно и вцепилась пальцами в трубку так, что побелели костяшки пальцев. - А что с ним?
- Да все хорошо у него, - засмеялся Славка, - докторскую написал, к защите готовится, женился вот на прошлой неделе..
Сердце на секунду подскочило к горлу и забилось где-то в затылке. Я пыталась что-то сказать, и мне казалось даже, что у меня получается, но видимо получалось плохо, так как Славка продолжал докладывать новости:
- У меня сестра, как оказалось, с его женой дружила уже давно. Молодая девчонка, всего на два года нас старше. Сестра моя свидетельницей была, много всего рассказывала про свадьбу и невесту.. И про Андрея нашего тоже соловьем пела, какой он был красивый, какой галантный.
- Я тебе почему звоню-то. Сестрица моя на свадьбе как-то проговорилась, что брат ее, то есть я, в кружок социологический к нему ходил. Стали вспоминать общих знакомых, дошли до вашей постановки по Пушкину - помнишь? - и Андрей попросил тебе книжку одну передать.
- Какую книжку? - это я наконец-то обрела способность изъясняться словами.
- Пушкин. Евгений Онегин. - бодро отрапортовал Славка. - Сказал, что эта книга у него 10 лет лежит - ты ему вроде перед выступлением отдала, а он вернуть забыл. Я привезу ее, когда в следующий раз в гости к вам приеду, да?
- Славка, - не знаю, почему я задала этот вопрос, он словно пришел в мою голову сам по себе, - А ты можешь посмотреть - есть там какая-нибудь.. надпись на обложке?
- Погоди, - в трубке зашуршало, потом послышались неразборчивые ругательства под нос, что-то с грохотом упало и покатилось. Секунды казались вечностью, и ждать просто не было сил, хотя результаты Славкиных поисков ничего уже не могли изменить. Я была абсолютно уверена, что книга - это последнее послание Андрея мне, и мне было просто необходимо знать, что именно он хотел мне сказать на прощание.
- Так, - это Славка вернулся в мою телефонную трубку. - Тут несколько строк по тексту маркером помечено и знаки какие-то нарисованы. Вот к примеру, "чем меньше женщину мы любим.." - и знак вопроса напротив.. И вот еще: "но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен..". Грекова, мне что - делать больше нечего, как стихи с тобой по телефону читать?
- Извини, Слав, - согласилась я, - Давай еще на самой последней странице посмотрим.
Зашуршали страницы, обиженно засопел в трубке друг детства и одноклассник:
- Точно, Грекова. Ну ты просто.. медиум. На последней странице ручкой написана странная фраза. Это не ты ее случайно написала, а?
- Что там написано, Слав?
- Да такая ерунда написана, что только барышня 17-ти лет от роду.. - продолжал веселиться приятель.
- Слава! - кажется, я уже перешла на крик, и даже через телефонные провода ощутила, как приятель напрягся и удивился. - Что именно там написано?
- Во всем виноват Онегин! - торжественно прочитал Славка и захохотал. - Все, Грекова, я побежал. Максу привет - вернется, зовите в гости, принесу твою раритетную книгу. Пока!
- Пока, - эхом повторила я, повесила трубку и машинально, не вполне понимая, что я делаю, стала складывать свои вещи в большую дорожную сумку.
- А ведь он прав - во всем виноват Онегин, - вдруг появилась в голове первая отчетливая мысль. - Если бы не он, я не вбила бы себе в голову романтические бредни про розы и звезды, и не выскочила бы замуж через полгода после окончания школы. А потом не мучилась бы десять лет уже другими романтическими бреднями, что муж должен быть один, на всю жизнь и в горе, и в радости. А пару раз в год пройтись по городу в темных очках - не велика беда, многие живут и хуже. И сбежать из-под венца за две недели до свадьбы - недостойно настоящей леди. Татьяна бы так не поступила. Татьяна не приняла бы васильков от Онегина, будучи замужем. Татьяна не стала бы с ним разговаривать.
- Во всем виноват Онегин, - еще раз повторила я для убедительности. И еще немного для того, чтобы успеть окончательно принять решение до того, как я полностью осознаю, что произошло сейчас и что происходило со мной последние десять лет. Что-то подсказывало мне, что осознание это будет весьма нелегким.
- Ну да, - вмешался внутренний голос, который я услышала словно со стороны. - Проще всего свалить все на Онегина и не думать о том, в чем сама была не права.
- Я не намерена винить себя, - сказала я голосу и решительно застегнула молнию на сумке. - Мне еще ребенка воспитывать. Одной.