Аннотация: Что было бы, если бы всё придуманное писателем, могло становиться реальностью?
1.Город без имени.
Я шёл по аллее пустынного в этот утренний час городского парка. Я шёл и пинал жёлтыми ботинками жёлтые и красные кленовые листья. Ботинки были исключительно удобны и хороши, а листья приятно шуршали, как в детстве.
В рюкзаке у меня была фляжка с коньяком, зарядка для телефона, смена одежды и швейцарский ножик. Немного налички в карманах, старенький, но исправно работающий телефон, блокнот для записей с пристёгнутым к нему карандашиком (на самый крайний случай) - этого было достаточно.
Прохладное прозрачное утро в городе, имя которого я не запомню, закрытая за собой навсегда дверь гостиничного номера. Лукавая улыбка рыжеволосой, шёлково-нежной девы с острыми розовыми коготками, так теперь близко и тоже навсегда - незнакомой, уже успевшей переодеться в сине-золотой форменный китель и стоявшей за стойкой администратора. Розовый коготок легким жестом скользит по её чуть припухшим губам: тссс... Ещё одна дверь закрылась. Пустынная золотая аллея и несколько часов до проходящего поезда в город другой, чьё имя тоже не отложится в моей памяти... Что же может быть лучше?
Лучше мог быть только горячий завтрак и хороший стаканчик крепкого кофе.
Я сел на зелёную, причудливо изогнутую деревянную лавку на львиных лапах-опорах. Достал телефон, вытащил заодно из рюкзака фляжку с коньяком, отхлебнул пару глотков для вдохновения. Впрочем, дело не требовало публикации моей новеллы в одном из литературных сообществ. Хватит и коротенькой заметки на личной странице. Подписчики, очаровательные, но не знакомые мне лично люди, в основном, завсегдатаи литературного паблика, опять будут шутить в комментариях, что мне пора вести ресторанный блог.
Что ж, прошли те времена, когда я, проголодавшись, лихо складывал из электронных буковок образы роскошного пикника на краю пропасти у ревущего водопада. Или описания тонкого смакования мидий в баснословно дорогом парижском кафе. Нет, я уже не настолько наивен - я знаю, что такие всплески магии и перемещения слишком заметны.
Я несколько раз почти чувствовал загривком этот особый взгляд Охотника, от которого ледяные иглы пробегают вдоль позвоночника. Но я всегда успевал ускользнуть. Больше я так не рискую. Я не пишу ничего, выходящего за рамки самого приземлённого реализма. Перемещаюсь небольшими интервалами, переезжая и города в город, нигде не задерживаясь надолго. У меня нет дворца, роскошных яхт, слитков золота. В моих карманах всегда ровно столько денег, чтобы хватило на пропитание, и ещё немножко. Охотникам меня не найти.
Ну, пускай сегодня будет так...
2. Осенний завтрак.
"За поворотом золотой кленовой аллеи показалось чудом не закрывшееся до сих пор летнее кафе с поставленными пирамидой пластиковыми стульями и алыми тентами. Круглые синие столики были с ночи в мелких капельках росы. Подросток-официант в крутых зеркальных очках сноровисто протирал столики тряпкой, один за другим, как будто ещё кто-то кроме меня мог оказаться здесь в этот ранний утренний час.
- Молодой человек, вы как раз к завтраку! - выглянула из окошка кафешного фургончика улыбчивая смуглая продавщица. - Проходите, садитесь, сейчас всё принесём! Ваш любимый кофе в подарок!
Я только усмехнулся про себя: и человек я молодой довольно относительно, и мой любимый кофе - откуда бы ему тут взяться? Но тем не менее сделал шаг под навес. Шустрый подросток сразу же достал мне из пирамиды кресло, приглашающе хлопнул ладонью по пластику - дескать, садитесь, и убежал.
Не успел я соскучиться, как осенний завтрак последнего летнего кафе был у меня на столе. Денег в моих карманах как раз хватило на аппетитную, хорошо прожаренную яичницу-глазунью с беконом. Видимо, все куры в этом благословенном городке были деревенскими - "глаза" яичницы сияли, как жаркие оранжевые солнышки. Бекон был румяным и хрустящим, хлеб пышным и белым. И кофе! В это сложно поверить, но официант в зеркальных очках принёс мне огромный картонный стаканчик с моим любимым "мексиканским" кофе. Аромат красного перца, горького шоколада и кофейных зёрен вкусно смешивался с запахом осенних листьев, легкое облачко пара поднималось над стаканчиком, растворяясь в прозрачном воздухе..."
Я привычно набрал ещё парочку "вкусных" предложений и нажал кнопку "отправить". Потом завернул в незамеченное мною раньше ответвление золотой кленовой аллеи - там уже виднелись сквозь листву алые тенты, и дразнил обоняние аромат свежезаваренного кофе. Мальчик лет четырнадцати протирал синие столики. Из окошка выглянула весёлая смуглянка: "Молодой человек, вы как раз к завтраку!".
"Мексиканский" кофе у них и правда оказался выше всяких похвал. Я привычно потянулся к клавиатуре телефона, чтобы набрать: "Словоохотливая смуглая Рания похвалилась, что сеть таких кафе охватывает всё побережье, да и до центральных регионов они скоро доберутся. И что везде в меню есть этот превосходный кофе с красным перцем по мексиканскому рецепту...", но вовремя себя одёрнул. Это было бы уже слишком. Всё равно как отметить на карте красными флажками свой маршрут на радость аналитическому отделу Охотников. Буквально вчера транслировали в новостях публичную казнь дема, попавшегося на том, что в каждом городе вдруг стали открываться какие-то особо профессиональные барбер-шопы. Специальные то есть брадобрейные, только для мужчин, с набором люксовых продуктов для бород и усов. Очень этот дем своей бородой гордился, натурально в виде красавца викинга себя описал... Таким и помер. Охотники не зря свой хлеб едят, ох, не зря.
Я, например, всегда рисую своего лирического героя таким, каким я и являюсь на самом деле. Только возраст убавляю. Но это не страшно, нет уже на свете никого, кто бы мог заметить это невинное дориан-грейство. Поэтому и гуляю на свободе уже столько лет... Лет тринадцать уже прошло с тех событий, когда я точно переступил черту, но я ещё жив. Относительно молод, идеально здоров. Я не спеша путешествую из города в город и ем этот мир прохладной серебряной ложечкой, у меня всегда есть ровно то, что мне нужно. Я писатель. Я демиург, проклятый дем. Я смирился с этим.
Иногда я подпускаю ближе тех, кто дарит мне радость.
Салют, рыжеволосая нежная дева с острыми коготками - завтра ты, вероятно, уже не вспомнишь меня, ты забудешь меня раньше, чем исчезнут лёгкие следы царапин на моих плечах...
Но все они не являются моими персонажами, и я никогда не спрашиваю их имена (так же, как и старательно не запоминаю имена городов). Слишком велико искушение - знать и впустить в своё сердце чьё-то имя. О, я слишком это помню! Я хотел бы забыть, то, что было, но это знание со мной навсегда.
3. Первый рассказ. Проклятые демы.
Горький дым осени, резкий ветер весны, звон острых зимних льдинок, марево летнего полдня - во всём мне до сих пор мерещится, звучит твоё имя, Вероника. Моя первая любовь, мой третий рассказ. Я уже почти не помню твоего лица и цвета твоих волос. Только глаза - светло-серые, прозрачные, как северное небо с необыкновенно ярким чёрным ободком радужки.
Мы почти каждый день сидели в университетской столовой, убивая время между библиотекой и первой парой. Приторная обжигающая жижа в плавящемся пластиковом стаканчике под названием "три-в-одном" и чёрствые кексы казались мне сладчайшим пиршеством богов из-за того, что ты была рядом. О, я стал одним из немногих студентов, исправно конспектирующих заданные монографии - ибо по утрам в библиотеке можно было, как будто ненарочно, пересечься с тобой, поболтать шёпотом, а потом вместе пойти в столовую. Я, стараясь побороть смущение, красочно пересказывал тебе фантастические сюжеты своих будущих книг, так никогда потом и не написанных. И ты так внимательно слушала, что зрачки твоих светлых глаз казались почти чёрными. Никто с тех пор не слушал мои россказни с таким интересом, Вероника...
Тот первый рассказ, с которого всё началось, тоже, в сущности, был твоим.
Мы уже давно к тому времени общались с тобой только в соцсетях, да и то нечасто. Я знал, что ты вышла замуж, родила сына. Что ты нашла в нём, этом своём муже, кроме яркой внешности и весёлой наглости избалованного вниманием солиста одной из местных музыкальных групп? Разве он мог полюбить тебя так, как любил я? Но мы оставались с тобой только друзьями, потом - далёкими приятелями. Я никогда не говорил тебе о своих чувствах...
Твой горе-музыкант, конечно, сбежал, не выдержав и года жизни с младенцем. Якобы уехал на заработки и не вернулся. Ты писала, что живешь с родителями, тяжело, да, но в целом всё в порядке. Не хватает только свободы и возможности заниматься творчеством, но и это пройдёт. Ты никогда не позволяла себе жаловаться, моя хрупкая прекрасная девочка с сердцем стойкого оловянного солдатика.
И именно ты нашла тогда в интернете и "подсадила" меня на эти литературные игры. "Тебе обязательно нужен стимул, чтобы стать писателем! Попробуй, это поможет расписаться и создать что-то своё, я в тебя верю!" - так написала мне ты, скинув ссылку на один из марафонов. Да, мне тогда очень зашёл этот формат. Я писал тексты по заданиям, общался в чате с такими же воодушевленными авторами, занимал топовые места в команде. Как будто прорвало плотину безмолвия - не писать я уже не мог. Я благодарен тебе, Вероника, за эти недели упоения вдохновением, благодарен, несмотря на всё, что случилось позже...
Последнее задание текстового марафона было сложным. Нужно было написать полноценный фантастический рассказ про такой мир, где каждый образ, созданный писателем, мог стать реальностью. Меня захватила эта тема, я сочинял свой мир, забыв про сон и еду, буквально не мог оторваться от клавиатуры своего старого ноута... К утру мой рассказ про писателя, каждое записанное слово которого материализуется, был готов. Яркий, динамичный рассказ от первого лица, я до сих пор доволен, как красиво всё получилось.
Я отправил своё творение в группу, насладился водопадом лайков и восторженных комментариев. А потом, всё ещё не в состоянии заснуть от таких переживаний, отправился на улицу подышать воздухом.
Первое, что бросилось мне в глаза на оживленном проспекте - огромная, во всю стену девятиэтажного дома, видеореклама. С навязчивой частотой прокручивался один и тот же ролик, по стилистике явно напоминающий социальный заказ.
Сначала на фоне идиллической картинки - мама и папа, умилённо склонившиеся над крошечной девочкой с косичками, пишущей что-то в тетрадке - проступали грозные светящиеся буквы: "Ваш ребёнок научился писать? Срочно, СРОЧНО отведите его на дем-тест! Промедление может привести к катастрофе! Уклонение от дем-тестов преследуется законом!"
Потом показывали огромную волну цунами, на гребне которой восседал невиданных размеров кальмар с миллионом щупалец. Волна обрушивалась на город на берегу, рушились здания, в панике бежали люди, но щупальца доставали несчастных повсюду. Затем картина менялась на чёрную, до горизонта выжженную землю, уставленную бесконечными рядами безымянных могил. И, наконец, взрывался в космосе земной шар, расплёскивая изнутри огненную лаву.
Всплывала следующая, алая, надпись: "Вот к чему может привести проклятие писателя-демиурга! Убереги мир и своего ребёнка от ужасного будущего! (тут врезалась вставка с черно-белыми кадрами чуть замыленного расстрела жуткого вида лохматого злодея, с пером и свитком в скрюченных руках) Протестируй своего ребёнка! В случае положительного результата - Корпус Творцов ждёт! Сохраним наше будущее вместе!"
Последние кадры ролика транслировали зрителю огромное светло-голубое просторное помещение со столами и мониторами, где свободно ходили, склонялись над чертежами, набирали тексты счастливые дети в лазурной униформе. "Корпус Творцов - залог мирного неба и счастливой жизни!" - проплывала по видеостене нежно-голубая надпись. - Только там творческая энергия потенциальных демов переправляется в полезное обществу русло! Не будь проклятым демом, будь Творцом!". Футуристические картины колосящихся полей на Марсе, подводных лабораторий и летающих островов завершали эту странную социальную рекламу.
Я просмотрел её по кругу раз пять. Так и стоял напротив этой видеостены, раскрыв рот, как умалишенный, а люди, спешащие по делам, огибали меня на тротуаре, чертыхаясь: "Чтоб тебя дем проклятый описал, вот ведь раскорячился посреди дороги, долбаеб!" или что похуже, я не вслушивался.
Да, я посмотрел эту рекламу по кругу не менее пяти раз - и в какой-то момент понял, что я всё это знаю, ничего нового. Да, в мире, бывает, хоть и довольно редко, рождаются люди с аномальными способностями материализовывать свои записанные фантазии. Их называют писателями-демиургами, проклятыми демами, поскольку ничего хорошего от хотелок распоясавшихся авторов, по умолчанию, ждать миру не приходится. Бывали печальные примеры, и много.
Я знал, что работала государственная программа по выявлению детей и взрослых с потенциально опасным писательским даром - обязательные для всех ежегодные дем-тесты. Не особенно, впрочем, точные. И что таких детей принудительно отправляли в специальные интернаты Корпуса Творцов, где всё ими написанное жёстко контролировалось. Взрослых же выявленных демов попросту казнили, считалось, что их уже невозможно исправить.
Творцы Корпуса могли написать только про то, что им дозволялось сверху. Только про полезные для общества и власти действия и явления. Причём полезность того или иного нововведения определялась понятно кем... В этом смысле новый мир оказался не особенно оригинальным.
О да, Корпусу Творцов мы были обязаны многими благами цивилизации, но вряд ли там у них было всё так лазурно-гладко, как показали в рекламе. По крайней мере, я это откуда-то знал, родители боялись дем-тестирования, как чумы - детей с выявленным даром больше потом никто никогда не видел...
И каким-то вторым планом сознания я помнил, что нет, ещё вчера ничего это не было, это мой собственный рассказ про писателей-демиургов стал плотной ожившей реальностью, как будто так оно и было всегда. Как я не рехнулся тогда, воистину загадка. Хотя... кто сказал, что нет? Мне сложно об этом судить. По крайней мере, про себя я теперь точно знал одно - то, что я и есть тот самый невыявленный проклятый дем.
Вот таким "удачным" вышел мой первый настоящий рассказ.
4. Второй рассказ. Море.
До чего же мне иногда бывает жалко, что некому, совершенно некому мне сказать: "А помнишь, какой я на радостях от обретённого всемогущества написал второй рассказ? Малолетний идиот, смех да и только! Но, согласись, вышло забавно!" - и по-доброму посмеяться, вспоминая, за рюмочкой коньяка.
Я сочинял свой второй рассказ уже с полным пониманием, что он изменит реальность. Да, я был ещё очень молод, смел и чувствовал себя почти богом, огненной стрелой, прорезающей ткань мироздания. Ничто не могло бы остановить мой полёт...
Окрылённый, несколько дней я ходил тогда в каком-то полубреду, мечтая обо всём, что хотел бы привнести в мир своим творчеством. А потом, открыв в старом ноутбуке новый вордовский документ, написал о том, что пришло мне в голову первым. Я отправил мой рассказ в литературное сообщество - там его могли прочитать десятки тысяч людей. И, кто бы сомневался, очень скоро его опубликовали. Без ложной скромности, я хороший писатель.
И все города в моей (сугубо континентальной) части страны вдруг стали морским побережьем. Да, в них остались всё те же дома, парки и даже реки, но отовсюду теперь можно было дойти или не очень долго доехать до прекрасного, тёплого моря!
До сих пор не понимаю, что именно я сделал. Расширил Землю? Завернул Гольфстрим? Тут, пожалуй, пожалеешь об отсутствии какого-либо образования, кроме гуманитарного. Но море, с бухтами, живописными скалами, галечными и песчаными пляжами, парусниками и набережными, и вообще всем, чем положено - море получилось у меня хорошо.
Мне уже немного сложно держать в голове два пласта реальности - исходный и мною видоизмененный, но меня по-прежнему забавляют вещи, которым не удивляется в нашем мире никто. Древние фрески в столичных церквушках с сюжетами про морских сирен, летающих рыб и китобойный промысел. Определившие облик восточной части нашего материка лихие степные кочевники-викинги, перевозившие на драккарах своих мохноногих лошадок и завоевавшие все земли, до которых только сумели доплыть. Главное блюдо национальной кухни - похлёбка из устриц... Многие такие детали не могу заметить уже даже я.
Мне втайне кажется, что мир принял моё море с радостью, как долгожданный подарок. Иначе почему я тогда не привлёк к себе внимания Охотников? Не помню точно, кажется, я вообще о них тогда не задумывался, как ни странно... И почему в тот момент я не услышал этого характерного звука натянувшейся и тревожно звякнувшей струны? Жуткий звук ломающейся связи всех вещей, слышимый как будто не ушами, а всем своим существом, пропустить его было бы невозможно. Я услышал его впервые немного позже. Когда написал свой третий рассказ. А море - море и правда вышло у меня хорошо!
Жалко, что никто об этом никогда не узнает.
5. Третий рассказ. Вероника.
Третий мой рассказ, Вероника, был о тебе. Из тех неподвластных мне мерцающих далей, куда нет мне пока пути, простишь ли ты меня за него? Я бы не простил.
Я сочинял его в те весёлые летние дни, когда я уже распробовал на вкус свой дар писателя-демиурга. Я написал пару заметок в своём блоге о том, что выиграл несколько тянущих на весьма приятную круглую сумму грантов как перспективный молодой автор. Кстати некоторые из этих литературных премий процветают до сих пор. И вскоре уже принимал поздравления на тихом частном пляже, у своего прекрасного моря, изредка лениво проверяя свой аккаунт и потягивая льдисто-мятные коктейли. На работу я, конечно, уже не ходил. Если честно, я уже и сам не могу вспомнить, кем я когда-то работал.
Там, в кружевной тени деревьев, на тёплом мягком песке, переносил я в электронные буквы всю мою светлую память о далёкой тебе, всю неизбывную нежность. Я вымечтал для нас с тобой самую прекрасную жизнь, какую только можно вообразить. Мы летали на дельтапланах и танцевали танго в расцветающих вечерними огнями залах сказочных дворцов. В жемчужном кабриолете неслись по горным серпантинам. Пили вино, проплывая в чёрной лакированной лодке по каналам древнего города. Встречали рассвет на ступенчатых пирамидах... Чего я только не придумал для нас с тобой! И всегда, всегда в моих грёзах мы были вместе.
Я уже был достаточно взрослым, Вероника, чтобы понять про себя, что весь этот роскошный, доступный мне теперь по щелчку пальцев сияющий мир будет мне невыносимо скучен без тебя. Что всю его красоту я хочу разделить с тобой. Я был достаточно взрослым, но недостаточно мудрым.
В моём рассказе с тех самых юных лет, когда мы пили кофе в университетской столовой между парами и библиотекой, с тех самых пор мы были с тобой вместе, и ты любила только меня.
Рассказ о нашей любви я просто выложил на своей странице. Благодаря незначительным подтасовкам реальности, я уже считался популярным автором, меня охотно читали. Опубликовал и выключил телефон. Я и так знал, что всем читателям понравится моя романтическая история...
Кто-то лёгкими шагами подбежал ко мне со спины. Нежные руки обняли меня за плечи. Пахнущие мятой прохладные губы коснулись моей небритой щеки. Я обернулся. Ты укоризненно покачала головой, в чудесных твоих серых глазах прятались смешинки:
- Совсем заработался! А я тебе принесла ещё мохито, вон там на столике. Только чур этот последний, нам завтра рано в аэропорт!
Вот тогда и прозвучала сквозь небеса и море, сквозь вечность и моё сердце та грозная натянутая струна. Я странным образом понял, что это значит. Но ты была рядом, Вероника, и я постарался об этом не думать.
Всё-таки, почему и в тот раз меня не засекли Охотники?
6. Сны.
Те несколько месяцев остались в моей памяти разноцветным калейдоскопом счастливых снов. Шумные, полные мыслимых и немыслимых развлечений, столицы и экзотические деревни, скоростные шоссе и вальяжные круизные лайнеры, самолёты и парусные яхты - всё это мелькало яркой волшебной каруселью. Я писал тогда только путевые заметки, придумывая всё новые и новые приключения. И в каждом из них мы были вместе, я и Вероника, беззаботные смеющиеся дети, для которых весь мир - бесконечный праздник.
Мы страстно целовались на ажурных мостах, тени наши сплетались в беседках южных вьющихся роз, охлаждал наши разгорячённые тела драгоценный шёлк простыней в люксовых номерах для новобрачных. Это был растянутый на сто с лишним дней медовый месяц, но нам не было скучно друг с другом. По крайней мере, не было скучно мне.
В то время я вынашивал замысел своей новой книги. Я не хотел записывать её до тех пор, пока не придумаю всё в мельчайших подробностях. Это должна была быть Утопия, в которой Земля цвела благополучием, и каждый человек был бы счастлив. Безупречная, выкристаллизованная до совершенства мечта. Там бы не было никаких дем-тестов, интернатов Корпуса Творцов, публичных казней... А в последней главе я бы навсегда отменил писателей-демиургов.
Помню, как я рассказывал сюжет своей будущей книги Веронике. Мы как раз вернулись с будоражащего кровь сафари и теперь сидели у костра в палаточном лагере, ожидая, когда проводник приготовит нам мясо на углях. Я пересказывал Веронике свою блаженную вымечтанную Утопию. А она смотрела на меня прозрачно-серыми, светлыми, как северное небо, глазами и ласково улыбалась... Эту книгу я так никогда и не написал.
И другой момент вспоминается мне теперь, через долгие-долгие годы, так ясно, как будто это было вчера. На старой площади одного приморского города, где мы остановились на пару недель, каждый вечер играли новые уличные музыканты. Мы любили с Вероникой послушать их весёлые простые песенки, иногда даже танцевали там вместе с другими праздными туристами.
В один из вечеров там пел обычные для этих мест романсы ничем не примечательный, кроме высокого роста, тёмных кудрей и безвкусно-алой гитары, незнакомый нам музыкант. Фигуристая мулатка собирала для него в полосатую шапку купюры и монетки. Мы послушали немного, бросили в шапку положенную мзду, ничего особенного.
В тот вечер Вероника сказала, что ей не хочется танцевать и что у неё немного кружится голова, и мы вернулись обратно в гостиницу. Я приготовил ей чай, укрыл её, тихо сидящую в кресле у окна, тёплым пледом. Вот тогда она и произнесла те запомнившиеся мне слова: "Ты знаешь, мне иногда кажется, что это всё - только сон. Что я должна проснуться в совершенно другую жизнь... Но я почему-то всё никак не просыпаюсь". И в голосе её не слышалось ни кокетства, ни улыбки.
Так в этом кресле она тогда и уснула. Я не знаю, что ей снилось, но на сомкнутых ресницах её скапливались слёзы, бесшумно катились одна за другой, оставляя следы на бледных щеках. Почему-то я побоялся её разбудить. Наутро Вероника ничего мне не рассказала про свой сон, отшутилась, что не помнит.
Всё закончилось в том горном посёлке. Мы решили съездить туда, чтобы посмотреть старинную церковь, расписанную в давние времена великим художником. Неразговорчивый местный житель согласился отвезти нас туда на своей повозке. Медленно, подпрыгивая на ухабах, проехали мы мимо безоконных слеповатых домиков и пыльных садов. Я отворил дубовую дверь строгой, серого камня, ничем не украшенной церкви, и мы с Вероникой вошли внутрь.
Лучи света, снисходящие столпами из высоких решетчатых окон вверху, вырывали из темноты будто бы парящие в воздухе фигуры ангелов и святых в ярких синих, белоснежных и алых одеяниях. Трепетали полуневидимые огоньки свечей. А прямо по центру смотрела на нас с драгоценной фрески Мать, держащая на руках младенца. Каменный пол рядом ней был весь уставлен живыми цветами в безыскусных вазах.
Я знал, что художник рисовал лик Матери не по канону, придав ей образ своей умершей в родах возлюбленной. Может быть, поэтому она выглядела удивительно современной и живой, с грустной полуулыбкой взирала она на такого же, как она, светлоглазого серьёзного младенца. Его же взгляд, по задумке художника, встречался со взглядом каждого, кто входил в церковь. Мне даже стало немного не по себе, будто всю мою душу просветили насквозь внимательные серые глаза божественного ребёнка.
Но тогда я не успел осознать свои ощущения - рядом глухо вскрикнула Вероника. С каким-то потусторонним ужасом смотрела она на Мать и Сына, прижав к лицу ладони, будто что есть силы пытаясь укрыться от страшной правды. Вдруг она покачнулась... Я успел подхватить её - Вероника была в глубоком обмороке.
Тревожное возвращение в отель, врачи, лекарства - всё это я помню, как будто пунктиром. Придя в себя, Вероника хмуро отвечала на мои вопросы короткими фразами, отводила глаза, словно не узнавая. Врач прописал ей тишину и покой, и я решил отправиться на прогулку, чтобы лишний раз её не раздражать. Звонок администратора отеля застал меня в бильярдной в паре кварталов оттуда. Задыхающимся, срывающимся голосом он бормотал, что мою спутницу увезли на скорой в госпиталь, что это не их вина, и ещё что-то... Но я уже бежал то ли в гостиницу, то ли в больницу, бежал что есть мочи, но не успевал, не успевал...
Пока меня не было рядом, Вероника перерезала себе вены серебряным ножом для писем, такие иногда бывают в дорогих старых отелях. Перерезала вдоль, а не поперёк. Её не смогли спасти.
На письменном столе осталась написанная её угловатым почерком короткая записка: "Я больше не могу и не буду жить в этом сне".
7. Охотник.
Конечно, я пытался, бессчётное количество раз пытался написать рассказ, в котором мы с Вероникой никогда не попадали в ту забытую богом церковь - ломалось ли колесо у повозки или мы передумывали в последний момент и улетали на пёстром воздушном шаре любоваться рассветом в горах - у меня были наготове тысячи вариантов.
Но все текстовые файлы оставались пустыми, с какой скоростью я ни пытался печатать. Ни следа не оставалось на листах бумаги от чернил, карандашей, красок, лезвий и игл, которыми я пробовал процарапывать буквы. Даже кровью своей я не смог вывести ни слова, я испробовал и это.
Так я узнал, что написанное писателем-демиургом единожды - переписать невозможно.
Несколько суток я в каком-то безумии перебирал все способы и материалы, годные для создания текста, но тщетно. В конце концов понимание истины настигло меня.
Не знаю, что я делал этим днём, вечером, ночью. Кажется заходил в какие-то бары, напивался, рыдал, невыносимо трезвел, снова пил... Очнулся я на лавке в городском парке, похожем на тот, по которому я шёл сегодняшним утром, пока не пришёл в это кафе с красными тентами. Только сейчас золотая осень, а тогда ещё было лето.
Лето в тех местах жаркое, душное, даже ночью на улице невозможно замёрзнуть. Но очнулся я от ледяного холода, впившегося иглами в мой позвоночник, волосы у меня на голове зашевелились. Я понял, Охотник где-то рядом. Он нашёл меня. Он видит меня и скоро придёт за мной. Надо бежать, прятаться... как?
Я попытался незаметно, не подавая вида, что проснулся (почему-то мне казалось, что к спящему Охотник не подойдёт), достать из кармана телефон. Слава всем богам, я его не потерял и его у меня не украли! Впрочем, я же сам об этом заблаговременно позаботился, записав когда-то шутку, что мой телефон, как сурок, всегда со мной.
Почти не глядя на экран, скрытый от посторонних взглядов высокой спинкой скамейки, я набрал на стене своего блога абсолютно бредовый полуграмотный пост: "Какая удача! рядом со мной обнаружился электроскутер! я вскочил на него и помчался в порт, там пересел быстроходный катер. я убегаю. ему меня никогда не..." - дальше телефон отказался печатать, но и того, что получилось, было достаточно. Через пару секунд я уже несся с горки по направлению к морю, а ледяные иглы вдоль позвоночника незаметно таяли. Я убежал.
С этого дня началось моё долгое, вот уже тринадцатилетнее путешествие, мои догонялки с моей персональной смертью.
Путём проб и ошибок я научился не привлекать к себе внимание Охотников: я не желал многого, не менял ничьи жизни, практически не оставлял следов. Даже из вещей я ограничивался только самым необходимым. Телефон, блокнот, неброская одежда и удобная обувь, швейцарский нож, фляжка коньяка и немного денег. Ничто из этого набора не заставляло звучать струны мира тем тревожным звуком.
Если же я вдруг чувствовал знакомое ледяное покалывание от взгляда вставшего на след дема Охотника, то всегда успевал убежать. Мне везло. Несколько раз, как мне казалось, я вычислял в толпе источник этого ледяного взгляда. Оказывается, Охотником мог быть кто угодно, абсолютно любой человек. Однажды меня пронзило холодом рядом со стариком, продающим айву на уличном рынке. В другой раз я с трудом скрылся от морозящих глаз милейшей женщины, сидящей в стеклянной будочке у эскалатора, я тогда еле запрыгнул в закрывающийся вагон...
Ещё за эти годы я научился овеществлять свои фантазии так, чтобы они не выбивались из общей картины мира. Просто надо как можно достовернее прописывать все детали, тогда выдумка вольётся в ткань реальности, как будто всегда там и была. К примеру, если бы я так подробно не описал завтрак в последнем летнем кафе, возможно, мне пришлось бы есть омлет из страусиных яиц, принесённый в корзиночке управляемым дроном. Это было бы странно, а как раз такие странности - лучшая приманка для Охотников.
Да. Я много лет скитался по миру, опережая погоню на несколько шагов. И у меня много таких секретов. Я даже знаю, что Охотника, как и обычного человека, можно убить. У меня всегда с собой бесскверной стали швейцарский нож. Я не дамся без боя.
8. Последнее летнее кафе.
Не знаю, почему за завтраком в этом летнем кафе во мне всколыхнулись все эти тревожные мысли... Я уже давно расправился со своей яичницей с беконом и не спеша смаковал превосходный "мексиканский" кофе. Пора было просить счёт. Я крикнул копошащемуся у фургончика официанту: "Рассчитайте меня, пожалуйста!".
Мальчик в зеркальных очках кивнул, нырнул в фургончик и через минуту принёс мне какую-то уж очень внушительную на вид кожаную книжечку с чеком внутри (эту деталь я, каюсь, не прописал, как надо), а потом присел за столик напротив, видимо, решив наконец отдохнуть.
Кофе в моем стакане оставалось примерно на три глотка.
Я открыл кожаную книжечку: вот в чём дело - кроме чека, в неё были вложены ещё несколько рекламных листов с купонами на тёмное пиво. Странно только, что они были какие-то мятые и замызганные, совсем не новые. Что уж, они на глазах рассыпались от ветхости. Я удивлённо повертел в руках один из листов, почему-то смутно мне знакомых... Вдруг меня встряхнуло какой-то конвульсивной дрожью: руки мои узнали этот лист раньше, чем я вспомнил, где я его прежде видел.
Вся оборотная сторона рекламок была усыпана неровными, скачущими бисеринками букв. Это был мой почерк и мой текст. Я вспомнил, как писал его, сидя в случайном баре, наливаясь не берущим меня алкоголем и задыхаясь от ненависти к самому себе, в тот вечер, выпавший из моей памяти. В тот вечер, когда я понял, что мне не вернуть мою Веронику.
Я вспомнил, как глухо и пьяно рыдал, сочиняя это - вот пятна от моих слёз, размывшие буквы - я рыдал от своего малодушия. Я хотел умереть (что мне эта жизнь без тебя, Вероника?) - и знал, что никогда не смогу сам себя убить. Как можно убить себя, вкусив почти безграничной власти над миром? Нет, я бы не смог. И тогда я придумал Охотников. Я сделал глоток кофе и разложил в правильном порядке ветхие листы - стоило их снова прочитать:
"...за писателем-демиургом всегда приходит его смерть. Рано или поздно, так или иначе. Он не сможет от неё убежать. Его смерть - это Охотник. Знаете, кто такие Охотники? Это те люди, чьи жизни отменились из-за вмешательства в реальность магии демов. Те, кому не досталось места в новом, подстроенном под желания проклятого писателя, мире.
Эти полупризрачные сущности со смутной памятью, мужчины и женщины, старики и младенцы, однажды появляются вдруг в одном из подземелий старого города. Ходят слухи, там самое энергетически сильное место, но точного адреса вам никто не назовёт. На Охотников работает специально созданный по указке правительства аналитический отдел и многие другие службы. Аналитики вычисляют путь дема по следам его преступных чудес. И помогают добраться туда Охотникам, обычно нескольким. Также Охотники в обязательном порядке патрулируют все города. Они почувствуют дема, если тот встретится на их дороге.
А лучше всего они чувствуют того дема, по вине которого отменилась их жизнь. Но и проклятый демиург ощущает их присутствие как невыносимый холод, как волну ужаса, прокатывающуюся вдоль всего тела. И чем больше дем связан судьбой с Охотником, тем сильнее ужас...
Когда Охотник подходит к своей добыче, дем не в силах ему сопротивляться. Он всегда уходит за ним, по первому зову. А Охотник всегда уводит его на казнь. Так заведено. Единственное - Охотник почему-то всегда разрешает своей жертве доделать то, что он делал в этот момент, до конца: досмотреть сон, договорить фразу, допить напиток. Возможно, Охотникам неприятно видеть незавершённость, ибо что есть они сами, если не незавершённые варианты реальности... Но потом Охотник всё-таки подойдёт..."
Вот так я и придумал свою смерть. Рано или поздно, так или иначе. Зачем, зачем я оставил в тексте лазейку, чтобы убежать? Лучше бы проклятый дар демиурга достался тогда тебе, Вероника, а не малодушному мне...
Я отпил ещё немного кофе, но, остывший, он уже не мог меня согреть. Холод? Ну да, не думал же я, что мои оставленные тринадцать лет назад в баре за тысячи километров отсюда записки - не думал же я, что они появились у меня в руках случайно?
Кофе в стаканчике было ровно на один глоток, и то больше гуща и специи. Я осторожно потянулся за телефоном. Мимо паркового кафе может проезжать уборочная машина, почему нет? А у выхода из парка наверняка останавливается автобус, мчащийся прямиком к вокзалу, где я как раз успеваю на скорый поезд...
Я потянулся за телефоном, одновременно другой рукой нащупывая в полупустом рюкзаке мой швейцарский нож. На всякий случай. Время как будто замедлилось. Пальцы моей правой руки уже почти привычно легли на клавиши букв... Другой рукой я постепенно высвобождал из корпуса лезвие ножа, спрятанного пока в рюкзаке...
Мальчик, сидящий напротив меня, снял зеркальные очки и положил их рядом с собой на столик. С улыбкой покачал головой и тихо приказал: "Не надо". В его прозрачных, светло-серых, как северное небо, глазах плясали смешинки. Я не помню твоего лица, Вероника... Вернее, думал, что не помню - до этого дня.
Мою руку, тянущуюся к телефону, свело, обездвижило ледяным холодом. А рукоять ножа я выпустил сам. Волосы твои, Вероника, были такими же светло-русыми, лёгкими, как ковыль - теперь я вспомнил и это.
Мог ли я сделать ещё что-нибудь? Мальчик по-прежнему спокойно сидел за столиком напротив меня. Но я знал, что скоро он ко мне подойдёт. Левой рукой я вытащил из кармана тот прикреплённый к блокноту огрызок карандаша. И прямо на картонном кофейном стаканчике коряво написал: "Я буду жить". Залпом допил последний свой глоток "мексиканского" кофе, горько-сладкие крупинки кофейной гущи, красного перца и шоколада скользнули по нёбу, хрустнули на зубах...
И с размаху бросил стаканчик подальше в парковую аллею. Есть ли хоть один ничтожный шанс, что кто-то поднимет его и прочитает мою надпись? Потому что чтобы выдумка писателя-демиурга стала реальностью, у неё должен быть хотя бы один читатель. Хотя бы один.
Юный Охотник проследил взглядом за моим броском. Потом встал и подошёл ко мне, а я послушно поднялся ему навстречу. Ледяной холод всё больше сковывал моё тело, оглушал и туманил взгляд. Но я услышал как он тихо произнёс с так похожей на твою, как будто чуть виноватой улыбкой:
- Вот теперь тебе можно уйти. Пойдём.