"Как медленно время тянется", подумалось Масканину, когда пришёл приказ выдвигаться. После взятия траншей и до приказа, все события уместились в какой-то час с небольшим.
16-я рота подошла к Дамме быстрым маршем. Ротные миномёты и станковые пулемёты были погружены на БТР. Хоть и старенький Б20, но выручал он не раз, как сейчас, например, простым транспортёром работал. А там видно будет, глядишь, и в атаке поддержит.
От НП 13-й роты, взявшей деревню в полукольцо, до захваченных окопов было метров сто пятьдесят, а от них до окраинных домов ещё метров двести. В деревне не осталось ни одного целого дома, некоторые горели, большинство же частично повреждены при артобстреле.
Между вольногорами и засевшими в деревне хаконцами велась вялая перестрелка. В основном хлопали винтовки, пулемёты напоминали о себе реже. Изредка на Дамме падали мины батареи Танфиева. Миномётчики работали по окраинным домам, где засекались маневрирующие пулемётчики врага. Иногда расчёты "хикмайеров" не успевали покинуть позицию и гибли. Снайперы из деревни уже не стреляли, они выжидали удобного момента, предпочитая до поры не выдавать себя, так как их отслеживали снайперы 13-й роты.
По позициям егерей вела беспокоящий огонь батарея "Вотанов" - самоходных башенных 120-мм миномётов, стоявших в нескольких километрах от Дамме. В том, что это были именно "Вотаны", Масканин не сомневался, характерный вой вотановских мин он бы не спутал ни с чем другим. Хаконские "Вотаны" были единственные в мире башенные миномёты. Масканин не знал, почему подобных артсистем не было в других армиях, может конструкторские трудности, а может они и нахрен никому больше не нужны. Миномёты били почти не нанося ущерба, работая по старым данным. С артиллерийскими наблюдателями, видимо, у хаконцев напряжёнка была. Большое спасибо за это снайперам Бембетьева.
На НП, где, по словам егерей из тринадцатой, находился сейчас Бембетьев, Масканин застал Аршеневского. Комбат методично осматривал поле боя в пехотный перископ, что-то неразборчиво и тихо ворча и поцокивая изредка языком. Он был в своей манере, иногда, бывало, носком сапога поковыривал что-нибудь.
Оторвавшись от нарамника перископа, Дед протянул руку Масканину, когда тот доложил о прибытии, и спросил:
- Арткорректировщики с вами?
- Так точно.
- И где же старший? Почему не соизволил показаться?
- Осматривается, господин подполковник. Скоро заявится.
Дед выразительно фыркнул. Огляделся по сторонам, присел на поставленный торцом пустой ящик.
- Курите, господа, - разрешил он, доставая мятую пачку "Северной звезды", и жестом показывая, что можно присесть.
Бембетьев уселся на ящик, а Масканин пристроился на бог весть откуда взявшуюся здесь табуретку. Хорошая такая дубовая табуретка, лакированная и, к удивлению, не поцарапанная.
Бембетьев достал растрёпанную "Дельту" и хмыкнул. Пачка отсырела, пришлось ему сегодня побегать, попотеть.
- Угощайтесь, поручик, - предложил ему комбат. Потом протянул открытую пачку Масканину, зная однако, что тот курит крайне редко.
Максим вежливо отказался, обратив внимание на заклеенную пластырем левую ладонь Деда. Благодаря солдатскому "телеграфу", он знал, что комбат появился в 13-й роте перед последней атакой хаконцев, и участвовал в её отражении.
Бембетьев со всем удовольствием прикурил хорошую сигарету, блаженно пустил дым вверх, да спросил едким тоном, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Почему сразу буаровцы с нами не пошли? У меня полроты выбито, три контратаки выдержал. Если б не пятнадцатая, мы бы тут не сидели.
- Не кипятитесь, поручик, - ответил Аршеневский спокойно. Но заметно было, что спокойствие даётся ему с трудом. - Час назад разбомбили КП первого батальона, когда там находились начарты полка и дивизии. И командир нашего полка тоже.
Бембетьев тихо выматерился. Масканин спросил:
- Все погибли?
- Полковник смертельно ранен. Его нашли рядом с КП. Начарты и командир батальона убиты. От них ничего не осталось. Прямое попадание трёхсотки.
- Кто сейчас командует полком? - поинтересовался Бембетьев. - И какого чёрта они всем скопом на тот КП полезли?
Аршеневский помолчал, неторопливо затянулся, и ответил:
- Полком сейчас руководит начальник штаба. А что до КП, так это у нас и у пятого бата успехи налицо. Первый и третий батальоны застряли. У них там ДОТы неподавленные. Авиаторы наши пикировщиков прохлопали. Две девятки на первый батальон зашли. А потом по второму кругу.
- Куда зенитчики смотрели? - удивился Масканин. Он отлично знал, на сколько тихоходны хаконские пикирующие бомбардировщики. Одна зенитная батарея не дала бы им спокойно отбомбиться.
- Зенитчики, господа, по решению командира полка, были поставлены на прямую наводку. Для поддержки первого и третьего батальонов. Поддержали, но потеряли половину орудий... и всех офицеров, - комбат пригладил всклокоченную бородку. - Была и третья группа пикировщиков. Но её на подходе покромсали наши истребки.
Помолчали. Бембетьев докурил и тщательно зачем-то растёр окурок сапогом.
- Сколько у меня времени, господин подполковник? - спросил Масканин.
- Не больше получаса, поручик, - ответил Аршеневский, гася бычок об ящик. - Не больше получаса. Ждём передового батальона союзников. Как подойдут, ваша рота атакует деревню. Хэвэбэшники сразу за вами ударят. Вся их бригада от нас и от пятого батальона пляшет. У них задача одна - создать устойчивый проход нашим мотострелкам.
Масканин поднялся.
- Тогда не буду терять времени. Разрешите идти?
- У вас будет одна попытка, поручик, - сказал комбат. - На вторую просто не хватит людей. Нужен натиск, помните об этом... Ну... С Богом, поручик.
Рота Масканина меняла в окопах бембетьевцев под прикрытием огня артдивизиона и дымовых шашек. В 13-й роте к этому времени осталось не более семидесяти человек. Меняя их, масканинцы восхищенно пошучивали. Было над чем. Растянувшиеся жиденькой цепочкой егеря Бембетьева смогли отбить три подряд контратаки. Сейчас бембетьевцы отходили на свои же запасные позиции.
Судьба батальона тесно сплелась с Дамме. Деревенька, превращённая в опорный пункт, надёжно перекрывала выход к рокадам и развязке автобана, по которому бронетехнике десять часов хода к Грайфсвальду - крупнейшему на юге Хаконы промышленному району.
Деревня в аккурат лежала в дефиле между лесных заслонов. Главной задачей для батальона было закрепиться на юго-восточной оконечности лесополосы и взять Дамме. Левофланговая 14-я рота на оконечности закрепилась, 15-я и 13-я столкнулись с упорным сопротивлением и вышли к опорному пункту с запозданием. Потому-то рота Масканина и получила время на некоторую передышку. Деревню планировалось взять с ходу, но видимо для хаконцев она имела немаловажное значение, раз уж они решили бросить на её удержание свежие силы. Если бы не пятый батальон, не давший обогнуть роту Бембетьева справа, Аршеневский мог быть отброшен обратно к траншеям.
Передовой батальон бригады ХВБ был на подходе, готовясь вступить в дело сразу за 16-й ротой. Но вдруг всё пошло не так. По окопам егерей начала бить хаконская артиллерия. Массировано и точно. В месте с минами вдруг прозревших "Вотанов" на позиции посыпались снаряды тяжелых орудий.
Одновременно с обстрелом началась артиллерийская дуэль. Но егерям было не до неё, они искали спасения в нишах окопов, проклиная на все лады убийственный огонь. Четверть часа с неба сыпалась воющая смерть, вспахивая землю, разрушая ходы сообщений, засыпая окопы. И убивая, убивая, убивая ...
А потом те из егерей, кто не оглох окончательно, услышали не такие уж далёкие свистки. Хаконцы готовились в очередную контратаку.
...Масканин отплевывал землю и протирал глаза. В голове гудело и, вдобавок, появилось мерзопакостное ощущение холода. Странного холода. Подходила к концу мягкая южнохаконская осень, выдавшаяся в этом году прохладной. Но холод, что почувствовал Масканин сейчас, не имел к погоде никакого отношения. Холодно стало где-то в груди, как если бы засела под сердцем проклятая ледышка. Что-то нехорошее промелькнуло в мыслях, противное и вроде бы знакомое. Гадостное предчувствие.
Рядом с Максимом образовался сержант Никон Артемьевич. Именно образовался, иного слова не подберёшь. Связист, по своему обыкновению, был безмятежен. Рожа чёрная, почти как у кочегара, покрасневшие глаза и зубы, в которых он зажал окурок. Сержант сплюнул кровью и грязью, протянул гарнитуру "эрки".
Поручик надел наушники, не до конца ещё придя в себя. В ушах гудело, голос комбата звучал как из-под воды. Аршеневский что-то спрашивал, что-то кричал. Масканин на автомате что-то ему ответил и стянул с головы наушники.
- Ох, и видок у тебя, отец, - ляпнул он, глядя на сержанта. Улыбнулся и ощутил боль в губах, а потом солоноватый привкус во рту.
Вытер рукавом из-под носа кровь и по жесту сержанта понял, что выглядит не лучше. И вдруг, как по голове ударило. Гул в ушах притупился, зрение обрело резкость, сознание прояснилось.
Холод в груди не исчез, но теперь поручик понял, что это за гадость. Нечто подобное он уже изведывал раньше. Не менее года назад, потому и притупилась память слегка. Для него время на войне тянулось медленно, успевая вмещать в короткие интервалы столько событий, что по сравнению с мирным временем, месяц к трём можно приравнять. А то и к четырём. Такой же внутренний холод он когда-то ощутил в одном из боев с велгонцами.
Огляделся. Вольногоры приводили себя в порядок и готовились к бою. Многие крестились, иные просто рассматривали плывущие по небу облака и расползающиеся над полем боя клубы дыма.
Рядом, метрах в пяти, сидел, не шевелясь, егерь. Полузасыпанный, тупо уставившийся в одну точку. Максим подошёл к нему, что есть силы, встряхнул. Эффекта не было. На вид, не ранен. Может контузия? Поручик вновь встряхнул его и наткнулся на отрешённый взгляд.
- Холодно... - прошептал егерь.
"Не мне одному, значит", со злостью подумал поручик.
- Ну так в морге холодней! - рявкнул он первое, что взбрело в голову, и заехал бойцу по физиономии. За ними наблюдали множество глаз. Он знал это, на что и рассчитывал. - Давай же, очухивайся!
Егерь встрепенулся и "ожил", даже дёрнулся, увидав оскал ротного. И начал себя раскапывать.
- Передать по роте, - скомандовал Масканин, в душе понимая насколько по-идиотски выглядит со стороны ситуация, - всем, кому "холодно", но не ранен, бить по морде!
- Вызывай взводных, отец... - приказал он сержанту.
Взводные "эрки" по счастью уцелели, странного здесь ничего не было, их всегда старались беречь. Готовившимся перед обстрелом к атаке стрелковым взводам, Масканин теперь ставил задачи по обороне. Второй ПРОГ не повезло, пулемёты хоть и уцелели, но остались почти без запасных БК. Один миномёт разбит, обслуга убита. Со своими пулемётчиками он согласовал направления косоприцельного огня и варианты маневрирования огнем. У миномётчиков Лучко всё было нормально, только двое раненых. Поручик сориентировал Лучко на ближайшие улочки и чердаки, а также согласовал рубежи заградительного огня. Снова связался с Зимневым, уточнил потери и повторил приказы для второй полуроты, особо обратив внимание на чердаки и окна ближайших домов, которые должны были держать под прицелом расчеты КПВО и снайперы. На всё про все ушло несколько минут.
Со стороны деревни повторно засвистели офицерские дудки. Хаконцы пошли в очередную контратаку.
По окопам начали бить длинными очередями "хикмайеры" и ручные L3MG. Первые хаконцы поравнялись с окраинными домами. Бежали они резво, перепрыгивали обломки и мелкие воронки, почти не пригибаясь и не прижимаясь к каменным стенам построек. Словно смерти не боялись. Будто гнала их вперед страшная всеподавляющая сила. Обычно они ходили в атаку совсем не так, береглись, использовали складки местности и попутные укрытия. Короткими бережками бросались вперед, да зигзагами. А сейчас пёрли во всю дурь, только бы добежать, только бы успеть, пока вольногоры не очухались после артналета.
Между домов в глубине ровной улочки, хаконцы выкатили на мощённую дорогу пушку. Поравняли её с развороченным углом дома, у которого горела просевшая крыша. И без бинокля Масканин опознал полевую стопятимиллиметровку. С его позиции постройки не загораживали суету вражеских артиллеристов. Прислуга орудия действовала быстро и слаженно, только-только пушку свою выкатили, тут же навели и командир отрывисто взмахнул рукой. Звон выстрела донёсся и до окопов, почти одновременно с разрывом осколочно-фугасного снаряда позади позиций егерей. Короткая возня расчёта - звякнул второй выстрел, снёсший КПВО вместе с пулемётчиками.
- Вот с-с-сука... - поручик вернул бинокль к глазам.
Третьего выстрела пушка не сделала. Вокруг неё легли частые разрывы. Ротные миномётчики могли спокойно повесить в воздухе хоть пятнадцать мин, но сейчас им это было не нужно. Разрывы накрыли орудие, оставив его целым, хоть и посечённым осколками, может, и панораму с прицелом разбили. Прислугу смело начисто. Та же судьба постигла расчёт второго орудия, поставленного на прямую наводку на параллельной улице.
Хаконская пехота нарвалась на плотный огонь. Винтовки, ручные и станковые пулемёты ударили по несущейся массе, оставляя в рванных цепях огромные прорехи. Чёрт его знает, на что хаконцы рассчитывали, на подавленные пулемёты? Уцелевшие КПВО, как и было задумано, начали прошивать окна и чердаки, уничтожая и не давая возможности вражеским пулемётчикам ответить. Вся разница в том, что в крайних домах их огневые точки были как на ладони, в отличие от замаскированных и затаившихся до времени пулемётчиков-егерей.
Вместе с КПВО по оконным амбразурам открыли огонь стрелки с трофейными винтарями. Стреляли они винтовочными гранатами. И не только по домам. Разрывы бахали в воронках, где позалегали хаконцы, в поваленных заборчиках, вырытых на днях ячейках, везде, где только можно было устроить позицию. Некоторые егеря на столько насобачились "ложить" гранаты, что выбивали залегших за укрытием пехотинцев с первого выстрела и на глаз.
Контратака захлебнулась, пехота стала откатываться обратно, занимая укрытия и отстреливаясь. На нейтралке осталось до шести десятков новых трупов. Раненые, кто отползал под защиту укрытий, егерей не интересовали, рота вела огонь по отходящим группкам.
Масканин сменил пустой магазин и крикнул увлёкшемуся перестрелкой сержанту:
Захваченных ротой Бембетьева дымовых шашек не осталось. Почему-то ими никогда не напасёшься. Да и чёрт с ними, Максим знал, что миномётчики обеих ПРОГ набрали себе по паре ящиков дымовых мин в нагрузку к осколочно-фугасным. На несколько минут дымовой завесы должно хватить.
Сверху в окоп влетела винтовка, следом спрыгнул незнакомый егерь. Уселся коленями на собственный винтарь, тяжело дыша. Не смотря по сторонам, выдохнул:
- Где в-ваш... - сделал судорожный вдох, - ...д-долбанный ротный?.. Т-туда-сюда... загоняли в корень...
- Я долбанный ротный, - Масканин, как ему казалось, весело улыбнулся, хотя это была скорее ухмылка манекена. - Ты от кого весь такой загнанный?
- Комбат послал... - дыхание вестового стало более спокойным, но все ещё учащённым. - Шестнадцатой роте не атаковать... Готовиться к обороне... Х-ху-у!.. Прибыл... прибыл вестовой из пятнадцатой... Там засекли велгонцев...
- Почему не по рации, а вестовым? - спросил поручик. Про приказ о радиоэфире он знал, помнил слова Негрескула, но на внутрибатальонную связь приказ не распространялся.
- Сразу две "эрки"... последние у комбата разбило, - егерь уселся на задницу, сплюнул, вытер шапкой вспотевшее лицо. - Шрапнель. Связистов побило. Одну "эрку" вроде отремонтировали, калибруют её что ли заново. Другие... Другие начсвязи обещал родить... Может хоть одну...
Слова вестового заглушил близкий разрыв. Шальной снаряд упал совсем рядом, щедро обдав окоп комьями земли. Контратака отбита, но артиллерийская дуэль продолжалась. Интенсивность её понизилась, сказывалась контрбатарейная стрельба, а значит и взаимные потери в орудиях и артиллеристах. Снаряды в обоих направлениях пролетали высоко над позициями, чтобы разорваться где-то вдали, но и шальные залетали тоже.
...Масканин устроил короткий террор в эфире взводным и Зимневу, чтобы те не мешкали с выносом раненых и с пополнением БК. Никон Артемьевич спокойно покуривал рядышком, умел он, когда надо, быть глухим. С четырьмя попавшимися на глаза егерями, поручик устроил забег к окопам Чергинца. Рота рисковала остаться без поддержки первой ПРОГ. Сержант как заведённый бежал по пятам, кряхтя под тяжестью своей драгоценной "эрки" за плечами.
Чергинец с кучкой бойцов приводил в порядок пулемётные гнезда и миномётные площадки, устраивал запасные.
- Где твои остальные, Паша? - спросил Масканин холодно.
Фельдфебель воткнул в дёрн сапёрную лопатку и махнул рукой, показывая куда-то за спину.
- Там Вагенький подкатил, - сообщил он, - ну я и отправил орлов за цинками.
- Вагенький? - Масканин вдруг обозлился. - Почему мне про него ни один мудак не сказал?.. Ладно, тем лучше. Возьмёшь-ка этих орёликов, - кивнул он в сторону пришедших с ним егерей, - пока твои не вернутся. Я их так и так за патронами послать хотел. Потом пулей их обратно отошлёшь.
- Само собой, Макс... Как думаешь, у нас хоть минут пятнадцать есть? А то мои могут не успеть.
- А хрен знает. Пятнадцать-двадцать может и есть. Хаконы сегодня настойчивые. И велгонцы должны объявиться... Но, думаю, пока они ещё к тому краю деревни подойдут, пока растормозятся, пока сюда...
За спиной Чергинца он заметил возившего с чем-то Ковалёнка. Все ещё жив, малец.
- Оп-паньки! - поручик кивком показал на Ковалёнка и поинтересовался: - Скажи-ка мне, мой друг сердешный, а какого такого чёрта-дьявола, он здесь у тебя торчит?
- Да Осадчий только что прислал его, вроде как на подхват, - Чергинец улыбнулся. - Оно понятно, что от греха подальше. И что за урод этого малька в добровольцы записал?
Масканин фыркнул. Ковалёнок - вольногор, шестнадцать лет, значит мужчина и сам за себя в ответе. Ну а если он ребенком выглядит, это не повод его оскорблять, не записывая в добровольцы. Да и никому в голову не придёт так поступить с юным вольногором. Чергинец, конечно, всё это знал, вопрос был риторическим.
Масканин хлопнул его по плечу, мол, занимайся делом, а сам взял направление на Ковалёнка.
Издалека юный егерь был похож на подростка лет четырнадцати. Вблизи постарше, но не так чтобы на много. Это если не поймать его взгляд. Взгляд взрослого и уверенного в себе человека. Ковалёнок старательно собирал разбросанные взрывом остатки пулемётных лент от ПВСов. Ленты были раздельно-звеньевые, некоторые звенья вполне можно было употребить. Надо только насобирать их вокруг, отсортировать, очистить от грязи, заменить испорченные патроны, да подогнать годные звенья друг к другу. В спокойной обстановке, работы на полчаса. Шустрый же Коваленок успел изготовить почти полную ленту на триста патронов.
Масканин бухнулся рядом.
- Дай-ка мне, - он почти вырвал из замасленных, со сбитыми в кровь пальцами, мальчишеских рук готовое звено. Повертел его, осматривая, приладил к ленте. - Прости, запамятовал, тебя как по батюшке?
- Никитич, - с вызовом буркнул Ковалёнок.
Поручик кивнул и продолжил:
- Слушай приказ, Парфён Никитич, с этого момента и до конца дня, ты откомандировываешься в распоряжение старшего фельдфебеля Вагенького. Будешь выполнять всё, что он скажет. Если спросит чего, ответишь, я прислал тебя в помощь. Ты меня понял, Парфён Никитич?
Ковалёнок смотрел исподлобья, смотрел насуплено, не скрывая недовольства.
- Я вам не малёк, господин поручик, - изрёк он. - Я воин, моё дело драться вместе со всеми.
- И это тоже, господин егерь, - согласно кивнул Масканин. - А также выполнять приказы и распоряжения своего командира. Вот сейчас я даю тебе приказ. А приказы, как известно, не обсуждаются. Они исполняются... Ты ведь в курсе, что я всех бойцов у Вагенького забрал? В курсе. Теперь некому с боеприпасами и к нам, и в другие роты бегать... Парень ты прыткий, бегаешь так, что не всякий угонится...
Ковалёнок поднялся, все ещё хмурясь, пытаясь понять, не хитрит ли ротный.
- Разрешите идти?
- Не идти, а бежа-ать... Бего-ом, Парфён Никитич. Нам патроны нужны!
Ковалёнок сорвался с места, а Масканин довольно ухмыльнулся. Небольшая хитрость удалась. Теперь этот гордый малец застрянет у Вагенького до вечера. Унтер, понятно, его никуда от себя не отпустит, глядишь, и доживёт парень до вечера, героически терпя пребывание в обозе. А там, конечно, обратно сбежит по тихому, как только стемнеет.
По позициям егерей вновь начала бить артиллерия. Но на этот раз огонь не был шквальным. Падали редкие пятидюймовые снаряды, чаще мины. Да шрапнельные гранаты рвались над окопами.
Приземистые фигуры велгонцев стали различимы одновременно с началом обстрела. Кривоватые и узкие улочки Дамме, перепаханные воронками и покинутыми окопчиками, заполонила штурмпехота. Штурмовики бежали, причём на удивление быстро. Только издалека они казались приземистыми из-за бронежилетов. С лёгкостью перепрыгивали завалы, рытвины, воронки, и это притом, что немалое их число несли пулемёты, станки или патронные ящики. Пулемёты, кстати, они тащили свои знаменитые - системы "Вурд". Превосходными машинками были эти единые пулемёты. Трёхлинейного калибра, с удобным коробом на 250 патронов и весом в семь с половиной килограмм. Хороший такой ручник. А если поставить его на восьмикилограммовый станок, "Вурд" приобретает все достоинства станкача.
Егеря открыли огонь, когда велгонцы поравнялись с крайними домами. Ломанные линии окопов опоясались винтовочными выстрелами, обозначились вспышками пулемётные гнёзда, в сторону атакующих понеслись дымные трассы последних винтовочных гранат. Вступили в дело и ротные миномёты, накрывая остатками боезапаса вражескую лавину.
А штурмовики бежали себе, как ни в чём не бывало. Словно вовсе не замечая разрываемых минами и гранатами и прошиваемых пулями товарищей. Словно не видя, как пулемётные очереди опустошают передовые группы. Странная это была атака. Давящая на психику. Наверное, прав был тот гауптманн, говоря о вундерваффе. Вот и случилось познакомиться егерям с этим чудо-оружием, с этой таинственной велгонской вундервафлей.
Штурмовики атаковали молча. Совершенно молча. Даже раненые не орали. И не пытались отползать в укрытия. Наоборот, те кто ещё мог как-то двигаться, продолжали атаку, хоть ползком, хоть на четвереньках. Как будто боль для них не существовала, что само по себе не было чем-то необычным, но не массово же! Не может каждый первый боец впадать в боевую ярость, большинство орут от боли или замыкаются в шоке. А у этих поголовно. Как будто поломанные рёбра или простреленная нога - всего лишь нелепое препятствие для продолжения атаки. Вперёд, вперёд! Лишь бы вперёд! И раненые велгонцы стреляли. Из штурмовых винтовок, из карабинов, даже картечью из гладкостволок. И чёрт их знает, понимают ли они, что на такой дистанции от их картечи нет никакого толка?
Всё это поражало. Казалось бы, к исходу третьего года войны, всякого можно насмотреться. Но вот с такой иступленной волей и полным, не то чтобы презрением к смерти, а массовым равнодушием к самому себе, вольногоры ещё не сталкивались. При этом потери штурмовиков выглядели минимальными. Может быть, психологически они выглядели минимальными, но всё же. Как правило, если в человека, облаченного в бронежилет, попадает трёхлинейная пуля, едва ли успевающая на дистанции двухсот, тем более ста метров растерять скорость в почти 840 м/с, он, каким бы здоровым ни был, получает контузию и часто теряет сознание. Штурмовики же только на время замедлялись, несмотря на два, три, пять попаданий в защищенный корпус. И неумолимо пёрли вперед. И, чёрт возьми, бронники у них были хороши! Не только тем, что свинцовых брызг не давали, этого, наконец, добились и русские оружейники, а хороши возможностью свободно двигаться. Просто поражало, что эта напирающая масса велгонцев практически не стеснена в движениях, хотя по виду доспехи производили впечатление тяжеловесной, неповоротливой защиты. Мало того, наручни, понажни, всякие наколенники и горжеты добавляли егерям неприятных сюрпризов. Не всякая пуля попадет в зазор между стыками в броне у маневрирующей цели, не всякая и в лицо попадала. Одна надежда оставалась - на пулемёты и последние ручные гранаты.
На улочках появилось несколько "Магн" - двадцатипятимиллиметровых автоматических зениток, установленные на двуосные тележки. Появились они позади атакующих порядков штурмпехоты. Зенитки эти довольно ловко тащили расчёты из восьми человек. Очень даже ловко они орудовали, "Магна"-то не меньше тонны весила. Вскоре каждая "Магна" начала лупить по засечённым пулемётным гнёздам. Бронебойно-трассирующие снаряды и осколочно-зажигательные трассирующие гранаты прошивали русские позиции с жуткой эффективностью. Зенитчикам даже не надо было выцеливать и тратить время на пристрелку, при скорострельности в двести тридцать выстрелов в минуту, да корректируя огонь по собственным трассерам, они быстро оставили роту Масканина почти без пулемётов.
К позициям роты подкатил БТР, экипаж нарушил приказ Масканина - ждать. Свой единственный БТР поручик планировал задействовать для поддержки штурма деревни, но сейчас обрадовался словно ребёнок, когда позади послышался характерный для "Громобоя" сиплый перестук коротких очередей. В шутку, наверное, пулемёт так назвали. Ничего громоподобного в выстрелах 14,5-мм "Громобоя" не было. Вот КПВО, тот да, грохотал так, что находясь рядом чуть ли зубы не стучали.
Б20 открыл огонь сходу из своего единственного оружия. "Громобой" пришёлся весьма кстати. Убийственные очереди живенько попрореживали атакующие порядки штурмпехоты.
Но пулемёт вскоре замолчал.
По корпусу БТРа заколотили бронебойно-зажигательные снаряды зенитки. Лязг был такой, будто по пустой бочке очередь из полсотни камней прошлась. Пулемётчика убило сразу. БТР был безбашенный, с открытым десантным отделением. Защитные щитки "Громобоя" не спасли егеря. Да и башня его бы тоже не спасла. Снаряды зенитки без особого труда вспороли десятимиллиметровую броню, прошили колеса, подожгли бензиновый двигатель. Старый Б20 задымил. Густой чад полез из всех щелей и триплексов водительского отделения, окутывая истерзанное, повисшее через борт тело пулемётчика.
Всего пару минут успели "Магны" поработать, но практически полностью выбили пулемёты и оставили роту без БТРа. Масканин голос сорвал, требуя от миномётчиков и арткорректировщиков заткнуть эти адские машинки. Едва гарнитуру радиостанции не раздолбал, матеря буаровцев. Ротные миномёты дали прощальные залпы последними минами, накрыв половину зениток. Ещё одну заставил на время замолчать последний ПВС. Но лишь на время. Всё-таки бронещитки уберегли часть расчёта от разрывных 9-мм пуль. А потом довольно точно дали три очереди по семь снарядов гаубицы. Вот так вот, в дивизионе их всего семь и осталось после артиллерийской дуэли.
Волна штурмовиков, а по-другому их атаку и не назовёшь, сблизилась с окопами на тридцать-сорок метров. Уже можно было различить их физиономии, взбреди кому-то подобное в голову. Впрочем, все они казались на одно лицо, словно манекены из одной серии. Одинаково отрешённые, с общей на всех печатью угрюмости. Опять же, вздумай кто-то из егерей задаться вопросом: почему ни один из велгонцев даже не сбил дыхалку от рывков и пробежек с таким на себе весом, то не мало бы, наверное, удивился. Однако никто в окопах об этом не думал. Не до этого было.
Вместо раздумий егеря бросали гранаты. А штурмовики продолжали бежать, стреляя от бедра.
Масканин плавно нажал спуск. И конечно попал, куда и хотел - в шею. Велгонец как на преграду наткнулся, выронил автомат, осел на колени, вцепившись руками в простреленное горло, и упал мордой в грязь. Двумя точными выстрелами поручик поразил пулемётный расчет "Вурда", залёгший за поваленной оградой дома. Проклятый "Вурд", наконец-то, заткнулся, зря эти двое велгонцев позицию сменили. На старой их было не достать.
Больше стрелять по залёгшим вдали Масканин не мог, слишком близко подошли передовые велгонцы, приподдавшие в последнем рывке.
Красная пелена. Она застлала глаза Максиму, звуки потеряли чёткость, как если бы он головой в воду окунулся. В ушах зашумело. Дыхание помимо воли перешло в иной ритм, а окружающий мир погрузился в марево. Всё замедлилось в окружающем мире: и звуки, и движения. Даже воздух сгустился. Между тем, по телу разлилась необычайная лёгкость, от которой так и казалось, что вот-вот взлетишь.
Штурмпехотинцев он теперь воспринимал как несущиеся размеренной поступью смазанные фигуры. Все их движения были плавные, словно бы они сквозь воду продирались.
Первого врага поручик поймал на штык, угодив им прямиком в пах, нисколько не целясь. Руки сами направили штык в незащищённую бронником область. Мгновенно погибший велгонец пролетел по инерции над головой Масканина и ударился в заднюю стенку окопа. Быстро высвободить штык Максим не смог, поэтому выпустил из рук винтовку, дабы не терять драгоценные мгновенья. Как бывало не раз, в правую ладонь легла рукоять бебута, левая рука выхватила "Сичкарь".
Прыгнувшего сверху штурмовика, державшего карабин со штыком на манер копья, Масканин подсёк бебутом на лету, левой рукой отклонив нацеленную на него смерть, вгоняя при этом клинок, как и первому вражине, в незащищённый пах. Ещё не успев выдернуть бебут из мертвеца, поручик крутанулся солнышком через оседающее тело и выстрелил по кисти другому велгонцу, только-только появившемуся над бруствером. Пуля раздробила пальцы, выбив из ладони рукоятку "Хоха". Перехватить штурмовую винтовку велгонец не успел, следующая пуля вошла ему в челюсть.
...Сержант Никон Артемьевич полоснул бебутом велгонца по горлу и по касательной рассёк второму лицо. Очередь в спину бросила его к ногам умирающего врага. Автоматчика заколол измазанный грязью и чужой кровью егерь, вогнав штык подмышку. Картечь вспорола ему живот. Согнувшегося егеря забили сапогами и прикладами.
В передовых окопах началась рукопашная. Жуткая, неуправляемая, озверелая. Стрекотали короткими очередями "Хохи", изредка рвались гранаты, громко хлопали выстрелы русских винтовок и велгонских карабинов. То там, то здесь перещёлкивали цевьём боевые гладкостволки - семизарядные велгонские ружья с картечными патронами. Кололи, рубили, резали вольногорские бебуты и сапёрные лопатки, сабли велгонских офицеров и кинжалы солдат, гранённые русские штыки и штык-ножи велгонцев. Били окованными сапогами, ботинками и прикладами.
...Тяжелая пуля выбила "Хох" из рук велгонского сержанта, не задев пальцев. Велгонец выхватил из ножен саблю, успев обманным движением уйти от штыка егеря. Сержант зарубил вольногора одним ударом и начал уже разворачиваться, ища следующего врага. Но своего последнего врага он не заметил. Кто-то чудовищно сильный сошёлся с ним сзади, налетев на спину, мгновенно провёл руки подмышками и сцепил их замком ниже затылка. В ту же секунду чужая сила рванула его голову к груди. Хруст - и ослабевший сержант с поломанной шеей завалился наземь. Безоружный егерь подобрал саблю и бросился к ходу сообщения, где среди живых не осталось ни одного своего. Первым двум велгонцам он снёс головы...
...Фельдфебель Осадчий не дал автоматчику, в упор расстрелявшему двух егерей, сменить магазин. В два рывка он сблизился с велгонцем, на лету заехав сапогом в живот. Шею, отброшенного ударом штурмовика, распорол бебут. Сверху внезапно навалился новый велгонец, вогнавший кинжал под ключицу. Сцепившись, они завалились на дно окопа, всеми силами стремясь не дать противнику воспользоваться клинком. Осадчий оказался более вёрток, его бебут нашёл путь между пластин бронежилета. Штурмовик не сдавался, будто и не вскрыл его рёбра бебут. Он так и затих, до последнего стараясь заколоть врага. Слабея от потери крови, фельдфебель выбрался из-под застывшего тела. И заметил, как над бруствером появился автоматчик, уже наставлявший на него "Хох".
Откуда-то с тыла по ногам автоматчику ударила пулемётная очередь. Подкошенный велгонец рухнул в окоп. Осадчий ринулся к нему, добил клинком и схватил "Хох". Мир в глазах фельдфебеля начал расплываться, но трофей он не выпустил. Он не заметил очередного штурмовика, заехавшего ботинком в лицо. Фельдфебель упал на бок, а в грудь ударила короткая очередь...
...Оглушённый гранатой Силаев встал на ноги. Все вокруг были мертвы. Он не знал, был ли хоть кто-то из своих жив. Может быть, от первого взвода вообще никого не осталось. Как не осталось в живых всех, кого "завербовал" поручик Масканин. Сержант нисколько не жалел, что поддался импульсу. Пусть он не вольногор, но уже доказал, что простой тыловой сержант тоже чего-то стоит. В конце концов, он же русский солдат. Но об этом Силаев не думал сейчас, успел уже надуматься перед вражеской атакой. Сейчас он думал только о мести за своих товарищей. Сержант вскинул драгунку, прицелился. От отдачи карабина заныло ушибленное плечо. Мёртвый штурмовик скатился в воронку...
...Лучко не поверил, что до сих пор жив. Миномётные позиции были завалены трупами вольногоров и штурмпехотинцев. Драться, как всякий вольногор, Лучко не умел, детство в миллионном губернском городе, в семье вузовских преподавателей, не способствовало постижению воинских наук. Поэтому в двух последних коротких и жарких рукопашных схватках на миномётке, его дважды отправляли в нокаут. Вот и не верилось ему, что он ещё жив. Осмотрелся. Миномётчики и другие егеря палили из винтарей, кто лёжа, кто с колена. Мало их осталось. Горстка. Но позицию не сдали...
...Велгонец на секунду замедлил бег. Пуля попала в грудь, сбив дыхание. Боли не было. Вообще ничего не было. В сознании только цель - атака! Стрелявший вольногор вновь нажал спуск. Выстрел не прозвучал, магазин в винтовке врага был пуст. Велгонец пальнул от бедра, карабин лишь щёлкнул в холостую. Он и не заметил, как успел расстрелять последний магазин. Штурмовик бежал на пошатывающегося врага. Длинный гранённый штык скользнул по бронежилету, но и удар его штык-ножа не попал в цель. Вольногор сумел увернуться. Штурмовик столкнулся с ним на всей набранной скорости, да так, что враг отлетел в сторону. Бежавший за спиной автоматчик полоснул по упавшему егерю длинной очередью.
Велгонец спрыгнул в окоп. Он не заметил, что у вольногора, рубящего сапёрной лопаткой по голове его собрата-штурмовика, не было ступней. А если б и заметил, не удивился бы. Перед ним был враг. А враг должен быть уничтожен.
Штык-нож вошёл вольногору в лицо. Велгонец на миг остановился. Каска убитого врагом собрата была вся искромсана и прорублена. Но штурмовик не успел удивиться, мысль тут же растворилась. Впереди ещё много врагов, которых надо уничтожить...
...Бембетьев возглавил бросок остатков своей роты на выручку Масканину. Бембетьевцы рванули как один, боясь не успеть. А над головами расползались белёсые облачка шрапнельных гранат. В глазах ротного потемнело, жгучие шрапнельные пули впились в спину и голень. Он уже не видел, как его егеря сшиблись с велгонцами, не чувствовал как его волочёт по земле санитар, с перебитой осколком мины рукой.
...Чергинец отбросил винтовку. Приклад был разбит в хлам. Схватился за цевьё винтаря, как копьё воткнутого в труп велгонца. Дёрнул. Ещё раз. Хрен выдернешь! Винтовка не поддавалась. Это ж надо было так штык кому-то вогнать, что тот, найдя зазор между пластинами, изогнулся и застрял в рёбрах. Терять время на винтарь фельдфебель не стал.
Откуда-то валил густой чёрный дым. Между расползающимися клубами он заметил копошащиеся на земле сцепленные тела. Фельдфебель бросился к ним, на полпути разглядев, что сверху наседал велгонец с окровавленным лицом. Велгонца Чергинец с наскока саданул ботинком по морде, да насел на него, не давая встать. Коленями и левой рукой он прижал штурмовика к земле. Правым кулаком бил по роже. Хватило нескольких ударов, чтобы велгонец сдох.
Своего бебута Чергинец лишился. Он уже не соображал, потерял ли его или попросту в ком-то забыл. На глаза попался скрюченный труп велгонца, сжимавший в руках гладкостволку. Чергинец упёрся ногой в тело и рванул ружьё на себя. С такой штуковиной он сталкивался раньше и умел с ней обращаться. R-46 - не самый плохой дробовик, почти безотказный, двенадцатого калибра. Самое то для очистки окопов. Чергинец выгреб из подсумка мертвяка патроны и рассовал их по карманам бушлата. Сплюнул, сдунул, перекрестился да сиганул через бруствер в окоп.
...Аршеневский саданул кулаком по сдохшему пулемёту. Эмгэха, она же L3MG, теперь бесполезна, ствол прогорел, а запасных от этого трофейного ручника не было. Отсюда, из извилистой балки, где размещались остатки штаба батальона, комбат пулемётным огнем поддерживал роту Масканина. В запале боя не уберёг ствол... Обидно, два барабана по девяносто патронов остались.
- Чёрт знает что... - сквозь зубы сцедил он, костеря себя за прогоревший ствол, да злым словом поминая приказ о запрете радиообмена.
Приказ есть приказ, это аксиома для военного человека. Приказ надо выполнять, не зависимо, что ты об этом думаешь. То что тебе, командиру батальона, здесь и сейчас кажется странным или преступным, или безумным, совершенно не означает, что твоя маленькая правда выглядит так же и на уровне дивизии или корпуса, в чьих штабах боевая обстановка отражается более полно и цельно. Это Аршеневский усвоил ещё в далёкой молодости. Однако последние полчаса он готов был наплевать на приказ. Не мог он спокойно смотреть, как гибнет его батальон. Запрет выходить в эфир на батальонных и полковых частотах попахивал маразмом. Замотивирован этот маразм вполне "обосновано", чтобы никто сдуру не ляпнул в эфире про резервы. Но, чёрт возьми, почти весь штаб батальона теперь, в буквальном смысле, на конях - носятся вестовыми по ротам и по тылам. И Негрескула не хватает. Он сейчас с остатками 15-й роты, в которой убиты все офицеры и унтера-взводники. И миномётов там не осталось. От батареи Танфиева тоже один пшик - два миномёта из девяти, да людей половина.
Мысли Аршеневского завертелись обрывками образов и матерными эпитетами в адрес Евстратова, бывшего в одном с ним звании, но исполнявшего сейчас обязанности командира полка. Евстратов додумался запретить радиосвязь после бомбёжки командного пункта полка, причём с мотивировкой о сохранении скрытности резервов. Однако одно с другим как-то не вязалось в представлении комбата. Похоже, тут просто разыгралось воображения Евстратова. Аршеневский так и представил себе гипотетические радиодивизионы, курсирующие в войсковом тылу хаконцев. Но такого просто не могло быть. Таких радиодивизионов максимум три на весь фронт, да и то, задействовали их в основном для пеленгации развед-диверсионных групп. Оно понятно конечно, на КП, видимо, авиацию навела какая-нибудь передвижная станция радиоперехвата. И скорей всего этих станций было несколько. Одна зафиксировала интенсивный радиообмен, остальные подключились позже. Метод триангуляции - и нате вам два-три квадратных километра, где в каком-то одном месте собрался начальствующий состав противника. Дальше подключается полковая разведка. Поставили задачу разведотделу хаконского полка выявить местонахождение командного пункта. Видать, выявили. И сообщили авианаводчикам.
- Дерьмо! - Аршеневский сплюнул накопившуюся горечь. Он отсёк колебания и осмотрелся.
Из балки санитар вытаскивал раненого, залитого кровью унтера, как до этого вытаскивал Бембетьева. У санитара была перевязана рука, повисшая плетью, с обрывком фиксирующей повязки. Проклятая шрапнель, где осколки спасуют, там она своё возьмёт. Комбат подумал, что и санитару шрапнелью досталось. Не знал ещё Аршеневский, что медпункт 13-й роты накрыло минами, и что почти все санитары либо убиты, либо тоже среди раненых.
А рядом с комбатом лежал убитый связист, на которого он несколько минут назад орал, требуя отладить повреждённую шрапнелью радиостанцию. Не повезло связисту, шальная пуля попала в голову.
- Четырнадцатого и пятнадцатого на связь! И штаб полка! - приказал комбат связистам, слушавшим эфир на полковой и батальонной частотах.
- А как же приказ? - спросил молодой прапорщик, полчаса назад назначенный начальником связи батальона. Он, как и его бойцы, сидел сейчас за радиостанцией из-за убыли личного состава. Хотел прапорщик что-то ещё добавить, но осёкся.
Глаза Аршеневского горели безумием. Вспотевший, не смотря на прохладу, измазанный грязью, с кровоподтеком на скуле от чиркнувшего камешка, выбитого из бруствера пулей, да с надвинутой на запавшие глаза каской, комбат с шумом втянул через нос воздух и рявкнул:
- Какой, в рот драный, приказ?! Связь мне, прапорщик!.. И если какая-то сука начнёт в ответ про "тишину" вякать, я этой суке лично венок сделаю! С эпитафией!
..."Сичкарь" Масканин давно бросил, бебут вернул в ножны. Теперь в его руке была трофейная сабля, уже не раз испившая велгонской крови.
Сейчас он бежал к вражескому офицеру с одной только целью - забрать его саблю. Тело по-прежнему было лёгкое как пёрышко, казалось, подпрыгнешь чуть сильней и взлетишь под облака. Масканин бежал не замечая препятствий, просто перепрыгивая их. Он рубил попадавшихся по пути штурмовиков не стремясь убить наверняка. Взмах - клинок отсёк кисть и полоснул по бедру. Взмах - другой враг валится с разрубленными коленями. Главное как можно больше вывести из строя. Лучше много раненых и обездвиженных, чем один убитый.
Вражеский офицер был хорошим фехтовальщиком, это Максим отметил ещё на бегу. Поручик сошёлся с ним, не сбавляя темпа. Офицер, судя по реакции и брошенному на Масканина оценивающему взгляду, был не таким как его штурмпехотинцы. На лице этого велгонца не имелось и следа отрешённости, напротив - ярко выраженная воля и оценка ситуации. Лицо разгоряченное боем, вспотевшее и азартное. И наверняка он отлично владел саблей и был жутко вынослив. Предвкушение схватки - вот что можно было прочесть на лице офицера.
Однако Масканин ни о чём таком не думал. Его не волновало искусство фехтования, как не волновал его и противник. Ему нужна была вторая сабля. А офицер для Максима был заведомо мёртв. Так же заведомо мёртв, как и сам Масканин, живший сейчас одной только смертью - своей и врагов.
Поэтому поручик не пошёл на классический поединок, ведь ничего кроме смерти для него не существовало. В настоящей рубке не до финтов и красивостей, примерно равные противники выясняют кому из них жить максимум несколько минут. А когда же противники не равны, пусть даже их много на одного, то исход решается секундами. Но это в нормальной рубке. Теперь же поручиком владела боевая ярость, даже равные по талантам враги не могли бы ему долго противостоять. То что сейчас мог Масканин, например, разрубить до пуза велгонца в бронежилете, спокойно выдерживающем пули, он не мог в своём обычном состоянии.
Поручик срубил офицера, почти не сбавив темп бега. Вторая сабля легла в левую руку, став её продолжением. В том же темпе, он врубился в гущу штурмпехотинцев. Он то бросался под ноги, подрубая сухожилия либо рассекая беззащитный пах. То рывками шарахался в стороны, уходя с директрисы стрельбы, рубя при этом руки, ноги и головы.
Он не следил за ходом времени, не знал куда склоняется чаша на весах победы. Для него всё это не существовало. Он жил смертью.
Как-то постепенно, всё хуже и хуже слушалась правая рука. Но он и левой владел наравне с ней. С клинками он не был правшой или левшой, обе руки были равноразвиты. Вот и движения стали даваться тяжелей. Телесная лёгкость никуда не пропала, просто сам воздух как будто стал вязким и плотным. Не видел поручик себя со стороны, не замечал как от него, забрызганного чужой и своей кровью, разбегаются не попавшие в сабельный вихрь велгонцы.
Не замечал и засевших в правом плече картечин, не ощущал многочисленных кровоточащих порезов. Отстранёно только удивился, если это можно было назвать удивлением, скорей уж досадой, удивился, что не смог быстро вскочить на ноги, после рубки в окопе, куда залетел, заметив велгонские каски.
Он пытался подняться на непослушные ноги, когда фронт ударной волны хлестнул по телу, лишив слуха. В голове воцарился оглушающий звон, а цветовая гамма и очертания мёртвых штурмовиков начали меркнуть...
Бронированный армейский внедорожник остановился на краю рощи, где стояли замаскированные танки. Редкие голоса, доносившиеся из рощи, перебивала бездарная игра на губной гармошке. Игравшему, с позволения сказать, музыканту, как говорят русские, медведь на ухо наступил.
Оберст, командир первого батальона бригады ХВБ, невольно скривился, диссонирующие потуги гармониста вызывали в нём раздражение. Он выбрался из внедорожника и начал осматриваться, разминая сведённую судорогой ногу. Пятнадцать лет прошло, а старое ранение до сих пор напоминало о себе.
Следом выбрался адъютант командира бригады, на вид - совсем ещё незрелый юнец. Общество адъютанта навязали не известно зачем, ценности в нём комбат не видел. Юнец записался в бригаду, добравшись в Новороссию из Южной Раконии, где его семья проживала после гражданской. Не понятно было, как его, недоучившегося в какой-то из южнораконских военных школ целый год, произвели в офицеры. И уж если такая нехватка офицеров в ХВБ, а их действительно не хватало, то почему этого юнца в адъютанты взяли. Дали бы ему взвод, а то, как и у русских, ими давно уже унтер-офицеры командуют.
Губная гармошка наконец смолкла. Среди деревьев появилась спешащая фигура в чёрном танкистском комбинезоне. Русский шлемофон, русский комбез, русский "Сичкарь" в кобуре на портупее, да и русская техника. Всё теперь в армии ХВБ было русское. Ну ничего, комбат знал, что настанет время и многострадальная Отчизна будет освобождена от велгонских прихвостней. Тогда и возродится во всей красе старая хаконская армия.
- Командир восьмой отдельной танковой роты оберлёйтнант Штроп! - представился подбежавший танкист.
Воинское приветствие он отдал по хаконскому уставу, это комбат отметил с тёплым чувством, зная, что до войны Штроп служил в русской армии. О Штропе комбат был наслышан. В начале ноября его рота совершила трудную переправу под убийственным огнём, вместе с пехотным десантом захватила плацдарм на берегу и с ходу уничтожила батарею ПТО, давя пушки и прислугу. Штропу пожаловали рыцарский крест, а от русского командования "Славу" третьей степени.
- Оберст Клюмпер, командир первого батальона. А это лёйтнант Ван Дурман, адъютант командира бригады.
- Голландец? - Штроп усмехнулся.
- Не вижу ничего смешного, - заявил адъютант и задрал подбородок, видимо так он представлялся себе гордым и важным.
- Да я и не смеюсь, что вы голландец, - Штроп пожал плечами. - Мой механик - голландец. Фермерствовал до войны за океаном, был отличным трактористом...
- Я вам не какой-то там фермер, - перебил Ван Дурман. - Я офицер!
Штроп и Клюмпер уставились на него как на полудурка. Никто из них не понял чем вызвано столь резкое неприятие крестьянского труда.
- Идёмте, - бросил Клюмпер. - Ваша рота, господин оберлёйтнант, временно переподчинена мне. Надеюсь, вы получили приказ.
- Так точно, получил.
- Хочу своими глазами посмотреть на вашу роту. Сколько у вас панцеров?
- Восемь. Все на ходу, последняя сорокчетвёрка из ПРП утром вернулась. Теперь как новенькая, только дырка в башне осталась.
- Мне говорили, вы огнемётные танки получили.
- Так точно. Четыре "о-тэшки".
- Это хорошо, они нам при штурме пригодятся.
- При каком штурме, господин оберст?
- Русские не смогли взять Дамме, - ответил Клюмпер. - Мой батальон и ваши панцеры должны взять деревню и выйти к рокаде.
- Да, - встрял адъютант, - хвалённые вольногоры расшибли лбы об велгонцев! Ну ничего, наша доблестная армия освобождения сметёт поработителей нашей великой Родины! Настанет час, мы загоним велгонских выродков обратно в их логово! И раздавим их там!
- У-у-у... - Штроп встал как вкопанный, ища на лице адъютанта ярко выраженные признаки врождённой неполноценности.
Клюмпер же выпятил челюсть, нахмурившись. Он начал подозревать, почему этому юнцу не доверили командовать взводом. Да он же всех просто угробит! И себя заодно, впрочем, его-то и не жалко. Потому что идиотов никогда не жалко. Вероятно, его по-тихому сплавили с глаз долой, прикомандировав к батальону, и с радостью о нём забыли.
- Послушайте, Ван Дурман! - взорвался оберст. - Вы ни разу не были в бою, не так ли? И вы ни разу не видели в деле этих "хвалённых вольногоров". Да где вы нахватались этого газетного паскудства? Что это за пропагандистские бредни про доблестную армию, сметающую поработителей? Я вас предупреждаю, Ван Дурман, не смейте вякнуть подобное перед моими солдатами. Мне не нужны восторженные агитаторы. Мне нужны трезвомыслящие солдаты...
- Но господин оберст... - попытался возразить адъютант.
- Молчать, лёйтнант! Смирно! Если вы не заметили, армия ХВБ состоит из добровольцев. Каждый, в ком не умерло понятие долга перед Родиной, записался добровольно. Каждый солдат знает за что готов умереть. И не вам поганить журналистскими штампами наше Отечество. Если вы этого не понимаете, то мне вас... Нет, мне вас не жалко! Впредь, извольте открывать рот, только когда я к вам обращусь. Вы меня поняли, лёйтнант?
- Так точно, - выдавил адъютант, застыв по стойке смирно.
- Возвращайтесь к машине.
- Слушаюсь.
- Идёмте, - сказал Клюмпер, когда адъютант скрылся за деревьями. - Скоро подойдут колонны. И будем выступать.
- Жёстко вы его...
- Нисколько. Только так и надо. Ненавижу, когда бросаются цитатами наших эмигрантских газетёнок. Сколько желчи в них изливают на нашу Родину... Презираю... - Клюмпер сплюнул с выражением гадливости, - Да, моё Отечество во власти мракобесов, да, часть моего народа ослепла, но это не даёт право писакам обливать Отечество помоями.
- Простите, господин оберст, но в словах Ван Дурмана я не заметил помоев на нашу Отчизну...
- Это потому что я пресёк его изливания. Поверьте, таких как он я насмотрелся, изучил эту породу. Ван Дурман хотя бы молод, несёт чушь, услышанную другими, что немного его извиняет. Но он бы наговорил тут, будьте уверены. Пока я жив... Пока я жив, никому не дам гадить на мою страну, - Клюмпер мечтательно ухмыльнулся. - После победы перевешаем всех писак, хающих Родину на подачки чужих правительств... Но довольно об этом, сейчас не до подобных разговоров.
- Разрешите вопрос, господин оберст, - заметив кивок, Штроп продолжил: - Вы хотите ввести мои танки в деревню?
- Другого выхода я не вижу. Дамме превращена в опорный пункт. Без поддержки ваших пушек и огнемётов, боюсь, батальон деревню не возьмёт. Кстати, что у вас за командирская машина?
- О-тэ...
- Дерьмо! Нет, не танк дерьмо, - поспешил уточнить Клюмпер, - а то, что вы взяли себе огнемётный панцер. Если попадут, не выберетесь.
- Мой предыдущий панцер сгорел на плацдарме. Если бы не тот пехотинец, вытащивший меня контуженного, я бы сгорел вместе с ним. Из четырнадцати машин в роте пять осталось. Одна сорокчетвёрка до сих пор на рембазе. Вчера только пополнение получил, те самые огнемётные. Не могу же я себе сорокчетвёрку взять, зная, что в "о-тэшках" шансов практически нет.
- Интересно, где вас так воспитали? В Радонежском танковом?
- Да, я закончил Радонежское училище. Но я не понимаю, господин оберст, при чём здесь воспитание?
- Вы правы, это надо чувствовать. Это и в самом деле достойно уважения, но в данном случае офицерская честь граничит с глупостью... - видя реакцию Штропа, Клюмпер остановил его жестом. - Не спешите заводиться, оберлёйтнант, лучше послушайте, что я вам скажу. Вы знаете, каков некомплект офицеров в русской армии? "За мной, ребята" и первая пуля его. И ведь знаете как мало офицеров в ХВБ. Большинство ещё из старой армии. Я, например, оберст генерального штаба, командую батальоном. Есть такие как Ван Дурман, но ценности они почти не представляют. А вот вы грамотный и опытный офицер, и для победы более ценны, чем... - Клюмпер вдруг запнулся, помолчал, покачивая головой и закурил. - Мой бог, что я говорю... Дерьмо... Какое же всё дерьмо... Наболело. Забудьте, Штроп, мои слова.
- А знаете, господин оберст, я как тот упёртый баран. Вас бы послушал и сделал по-своему.
- И правильно, - кивнул Клюмпер.
Они дошли до крайнего танка, оказавшегося как раз огнемётным. Через башенный люк экипаж загружал малокалиберные снаряды. Восемьдесят шесть малюток могло поместиться в утробе танка, да ещё и баки под бронёй с огнесмесью, которую уже успели заправить. Выкрашенный в трёхцветный камуфляж русской армии, танк имел эмблемы хаконского воинского братства на бортах башни.
В роте Штропа было теперь два взвода. В первом СТ-44, они же сорокчетвёрки - средние танки, самые массовые в Новороссии, которыми оснащали и части союзников. В своём классе они занимали достойное место в мировом танкостроении, технологически стояли вровень с достижениями последней научно-технической мысли. Имели сварные корпус и башню (в последних модификациях башня была литая), наклонные листы брони. Лоб корпуса толщиной в 75 мм, борта 60 мм, башня 90мм. Танковые переговорные устройства и радиостанции последние полтора года устанавливались на все машины, как и в целом в русской армии, размах распространения радиостанций дошёл в последнее время и до взводного звена стрелковых частей. Компоновка у СТ-44 была с задним расположением моторно-трансмиссионного отделения, а подвеска индивидуальная на вертикальных спиральных пружинах, хотя у хаконского конкурента "Тойфель-2" подвеска была торсионная. Вооружение сорокчетвёрки состояло из пушки калибра 101,6-мм, спаренного с ней КПВО, зенитного ПВС и шести дымовых гранатомётов. При боевом весе в 34 тонны, танк мог развить скорость в 55 км/ч.
Во втором взводе состояли ОТ-46, бывшие по сути модификацией сорокчетвёрок. Внешне они отличались только вооружением. Вместо четырёхдюймовой пушки прототипа, огнемётный танк имел пятидесятисемимиллиметровку, да спаренный с орудием узкий и длинный раструб огнемёта, заменившего КПВО. Среди аналогов и соперников на полях войны, танк выделялся конструкцией огнемёта, позволявшей использовать различные огнесмеси.
- Как закончите грузить боекомплект, сразу по машинам, - распорядился Клюмпер. - Мой батальон сейчас подходит к Дамме. Успеете догнать?
- Максимум десять минут и мы у вас. Но, думаю, раньше управимся.
Клюмпер бросил взгляд на часы.
- Через десять минут жду ваши панцеры в голове колонн.
- Слушаюсь.
Командир батальона ушёл. Штроп скомандовал построение командиров машин.
Роты Масканина и Бембетьева устояли на позициях, но в строю практически никого не осталось. В другом конце деревни накапливались свежие подразделения штурмпехоты. Через четверть часа следовало ждать новой атаки, отбить которую Аршеневскому было нечем. Державший с ним связь незнакомый офицер из оперативного отдела штаба полка пообещал помощь, заодно сообщив, что Евстратов убит шальным снарядом и его приказ о радиомолчанке отменён начальником дивизии, а полк скоро выведут в резерв.
"Скоро - это когда?", нервничал Аршеневский. Из КНП он наблюдал, как по дальним улочкам, среди дыма и развалин перебежками растекаются фигурки штурмпехотинцев. Новой атаки велгонцев ему не выдержать.
Помощь подошла вовремя.
Рокот танковых двигателей был слышен издали. Урча мощными пятисотсильными дизелями, бронированные машины оставляли за собой плотные клубы чёрной копоти. Танков было восемь - всё, что имелось в составе бронесил бригады ХВБ. Передовая четвёрка держалась чуть впереди. Это был взвод СТ-44. Позади сорок четвёртых наступал взвод огнемётных танков ОТ-46.
Передовой батальон ХВБ шёл походными колоннами поротно. Головы колонн держались в тридцати метрах за танками. Выйдя к тыловым позициям егерей, батальон начал спешно разворачиваться в цепи.
Танки сходу открыли огонь осколочно-фугасными по домам в центре деревни. Поравнявшись с передовыми окопами, начали методичный обстрел улиц и ближайших строений. Затрещали башенные КПВО сорокчетвёрок. Гулкое буханье их орудий перекрывали звонкие и частые выстрелы малокалиберок "о-тэ сорок шестых". Деревню расстреливали минут пять. Напоследок сорокчетвёрки положили вдоль улиц по два-три подкалиберных снаряда. От ударной волны летящих со сверхзвуковой скоростью подкалиберников погибали все засевшие за углами домов и в ближайших укрытиях. Удар спрессованного воздуха на одной из улиц заставил сработать замаскированные противопехотные мины.
Танки и разделившая на штурмовые группы пехота пошли в атаку.
Серьёзное сопротивление началось, когда хэвэбэшники заняли центр Дамме. Во двориках и узких второстепенных улочках штурмовики не раз сходились в рукопашной, заставляя хэвэбэшников откатываться назад. Велгонцам удалось перебить гусеницы двум сорокчетвёркам, воспользовавшись тем, что взрыватели их осколочно-фугасных снарядов, при стрельбе с предельно короткой дистанции, не сработали. Это был давно известный дефект этой марки взрывателей, но то ли башнёры не знали об этом, то ли в запале боя не сообразили. Кинжальным огнём велгонцы отсекли от остановленных танков пехоту. Используя мёртвую зону, несколько штурмовиков подползли к танкам и забросали их ручными гранатами. Раскрывая на лету стабилизирующие парашютики, кумулятивные гранаты подорвали сорокчетвёрки. Одному экипажу повезло, его отход прикрыла прорвавшаяся к танку пехота. Другой экипаж погиб сразу от сдетонировавшего боекомплекта.
В дело вступили танковые огнемёты. Взвод "о-тэ сорок шестых" двигался по параллельным улицам под плотным пехотным прикрытием. Они выжигали оконные проёмы и чердаки и всё, что можно было использовать как амбразуры. Жгли вырытые во дворах окопчики, жгли амбары и сараи. Боекомплект огнемётов был рассчитан на шестьдесят выстрелов, а заправленная огнесмесь керосина и мазута в пропорции два к трём, позволял метать огонь на шестьдесят пять метров. Конструктивно, огнемёты могли и до сотни метров добить, если заправить смесь керосина и масла. Но сейчас танкистам хватало и меньшей дистанции.
Картину боя Аршеневский наблюдал в перископ, каждый раз чертыхаясь, когда из захваченных домов и перекрёстков велгонцы раз за разом выбивали союзников. Подполковник тихо материл артиллеристов, так и не сумевших подавить "Вотаны". Самоходные миномёты вновь начали обстрел, теперь уже по занятым хэвэбэшниками окраинам. На исходе боя, где-то среди развалин, вверх взмылся огненный столб, перевитый чёрными лоскутами дыма. Так мог пылать только огнемётный танк. Но всё таки батальон ХВБ напирал, наращивая натиск, постепенно выдавливая врага из деревни.
Аршеневский назначил общий сбор у захваченных утром траншей. 15-ю и 14-ю роты менял второй батальон хэвэбэшников. Для подразделения Деда, как и для всего полка, сегодняшнее сражение было завершено. И, к счастью, весьма вовремя, батальон почти полностью выбит, но хоть раненых можно спасти. Затребованные грузовики должны были вот-вот появиться. В штабе полка пообещали прислать и подводы для тяжелораненых вместе с санитарами и военврачами.
Подполковник только через несколько дней узнает, что не нарушь он приказ, союзники так и ждали бы его победной реляции о захвате Дамме. А мотострелков вообще перенацелили на участок соседней дивизии, где у хаконцев не оказалось достаточно резервов.
А к вечеру линия фронта отодвинулась на пятнадцать-двадцать километров. Опасаясь попасть в окружение, те их хаконских дивизий, что не потеряли управление и не были разбиты, спешно отходили, бросая и минируя тяжёлое вооружение, подрывая лишённую горючего технику и оставляя раненых на произвол судьбы.